Глава 10

Кто же ее все-таки построил?» — подумал Харон. Танат вывел его точно к пирамиде. Бросалось в глаза, что это именно сооружение, которое возводилось тщательно, аккуратно и даже любовно, а не подобие стасканных вместе деревянных обломков, принесенных Рекой, у бывших десятых линий. «Плавник все-таки не что иное, как обломки Ладей, пусть совершенно утратившие форму. А тут камни подбирались один к одному, некоторые сохранили следы обработки, и щелей совсем нет или очень мало. Кому понадобилось тратить свой труд и уходящие силы, утекающую энергию, ведь не танаты же возводили пирамиду? Во имя чего? Отчего человек так стремится во что бы то ни стало оставить по себе овеществленную память? Где бы он ни был, даже здесь. Неосознанная убежденность, что таким образом он закрепляет себя в бесконечной паутине мироздания, создает, быть может, ничтожный по меркам вечности, но свой след. След своей души, своей сущности. И верит, что так когда-нибудь прикоснется к бессмертию.

Но устройство Миров оказывается совсем не таким, свои и чужие сущности перемешаны между собой, и сами души не вечны.

И от кого-то остается такая пирамида, от кого-то — слова, что передаются от одного к другому и в конце концов теряют изначальный смысл, от того — фигурка-уродец, завалившаяся в пыль у задней стены палатки Локо, а после многих — лишь кучка каменеющих нечистот на Тэнар-тропе.

А от кого-то — вообще ничего не остается».

— И при этом нужен еще кто-то, чтобы каждый из них попадал по назначению.

— Обязательно, Перевозчик, — сказал танат. — Ты начинаешь правильно смотреть на вещи. Это нас радует. Однако довольно философствовать. Приступай.

Отобранных держали за той гранью пирамиды, что была обращена к Горе. Несколько неясных троп расходились отсюда, чтобы вскоре затеряться среди склонов и ущелий, пропасть в них, сойти на нет в серых оползнях и между провалами. Перевозчик никогда не водил на Горячую Щель одной и той же дорогой, но не оттого, что стремился соблюсти тайну или щадил их чувства, а просто потому, что коварная зеленая долинка, как и все здесь, по эту сторону Реки, имела свойство оказываться всякий раз в новом месте. Этого места Перевозчик никогда не знал заранее, и куда бы ни направлялся, рано или поздно предательская изумрудная ловушка открывалась перед ними, идущими. А для Перевозчика — деревце-знак, возле которого он мог быть уверен в собственной безопасности.

Никогда еще не собиралась такая крупная партия направляемых к Горячей Щели. Тут было не менее полутора сотен. Ни бегло осмотрев, ни приглядевшись внимательнее, Харон не увидел «примороженных» лиц. Окруженные не слишком плотной цепью танатов, они переговаривались, ожидая, поглядывая на Гору, в сторону которой проход был свободен, стояли на месте или перемещались внутри общей толпы, создавая картину медленного замкнутого движения.

Харон повернулся к приблизившимся трем танатам, вроде бы безразлично проведя глазами по толпе.

— Растет текучесть кадров. Может, без меня обойдетесь, пятнистые? У вас неплохо получается. Все равно я ж понятия не имею, в какую сторону направлять всю эту ораву…

— Не городи вздора! — Этот танат показался Харону незнакомым. Во всяком случае, новые интонации. «При всем своем дерьме, раньше они так со мной не говорили. Топор войны. Посмотрим». — Ступай вперед, да шевелись, мы собираемся сделать все быстро. Они побегут за тобой, как послушное стадо. Поспеши, у лагеря стоит Ладья.

— Да бросьте вы, честное слово. Сами справитесь прекрасно. А я к Локо вернусь, вас подожду. Или прямо на пристань, в хижину свою. Там и буду, не двинусь. Лады, пятнистенъкие? Ой, что я говорю, — пестренькие вы мои. Крапчатые.

Он сразу и бесповоротно решил, что эту партию на Горячую Щель не поведет.

«Будет с меня, я сыт. Не может быть, чтобы всех их не принимали Миры. Чтобы ни одного, чтобы

хоть кого-то из них. А если и так, все равно. Я вам не Абадонна, белый, ледяной и бесстрастный. Или нужно было сразу отсекать от меня все человеческие чувства, вот и был бы вам идеальный Перевозчик. А уж если не сделали, то имейте то, что есть. Побудьте немножечко в моей шкуре, попробуйте обходиться не тем, что вам хочется или требуется, а тем, что есть. Я же обхожусь».

Среди отобранных прошло волнение — его заметили. Продолжая внешне оставаться абсолютно безразличным к ним, окруженным с трех сторон танатами, Харон невзначай посмотрел поверх их голов. Одна женщина в толпе взяла ребенка на руки. Кажется, у нее была девочка.

— Оставь увертки! Ты — Перевозчик, и ты поведешь их. — Танаты надвинулись.

— Перевозчик же, не проводник, — сказал Харон, исподволь примериваясь, даже чуть-чуть сменил позицию, чтобы снести их с одного удара. — И не пастух.

— Ты поведешь.

— Не-а. Отвяжитесь, пятнистые, последний раз говорю.

Он не задумался бы открыть военные действия, сделай кто-то из танатов хоть малейшее движение. Дай повод. Но они стояли неподвижно и вдруг разом примолкли. А ему начинать не хотелось.

«Стреляй первым» — это явно не про меня. Харон тоже в чем-то «примороженный», не так ли стоит понимать? Зато ты знаешь еще одну ковбойскую премудрость: «Скажи мне, как ты шутишь, и я скажу тебе, как ты умрешь». А эпитафию на плите выбьют: «Он был виноват сам». Ну-с, пятнистые?»

— Так я подожду вас у Ладьи. Перевозчик помнит свои непосредственные обязанности.

— Ты поведешь, Харон, — раздался гнусавый голос за спиной, и, резко обернувшись, Харон увидел еще одного таната.

Два пальца пятнистой руки торчали неестественно. Левое плечо заметно ниже правого.

И в вытянутой неповрежденной руке Ключ.

— Ты поведешь.

По мере удаления от Реки с лагерем одна из лун все чаще скрывалась за зубчатыми верхушками гор.

«Ведь ты прежде смирялся с тем, что решаешь не ты, и выстроил себе из этого факта прекрасный экран. Шагай вот, как тебе велели, да поторопись, не то наступят на пятки, танаты позади гонят быстро. Шагай, шагай сам, это лучше, чем дергаться, как марионетка, которая все равно станет двигаться только так, как нужно кукловоду, пойдет туда, куда увлекут ее нити. Вот и новенькое тебе, не ты ли жаловался на скуку?»

Процессия углублялась в ущелья и распадки, и Харон вел ее. Так, во всяком случае, должно было казаться идущим за ним. Они шли к освобождению и свету, они верили, что минула их чаша и возвращение ожидает в конце пути. Что Перевозчик, вопреки своему назначению, ведет их обратно.

Кому из них пришло бы в голову, что он полностью утратил власть над собственным телом — огромным черным телом Харона, могучим, способным выносить смертельные Переправы через Реку, нечувствительным к боли? Что оно в буквальном смысле перестало, принадлежать ему?

Он даже не мог сопротивляться, привычные ощущения исчезли, словно никогда их и не бывало в шагающей с неотвратимостью механизма, выполняющей приказ на передвижение тюрьме.

«В этом сила Ключа. Я не знал ее, пока не ослушался всерьез. Если бы знать раньше! А я кидал его, как ненужный, хоть и красивый булыжник. Но может, не все еще так плохо? Когда-нибудь должны же мы дойти. А там… там посмотрим. И оглянуться я не могу, вот незадача-то!»

Если бы Харон сумел посмотреть назад, он увидел бы совсем близко того таната. Теперь танат не повторял своей ошибки. Он вел Перевозчика, подняв Ключ как можно ближе к его затылку. Все другие танаты находились в хвосте колонны и не давали ей растягиваться.

Сыпучий склон сменился глубоким ущельем, и перед Хароном вдруг выросла скальная стенка, от которой можно было идти и вправо, и влево. Она была сориентирована так, что свет луны с Того берега лился прямо на нее.

Харон не позволял гневу овладеть собой. «Если я потеряю и голову — что останется?»

За ним послышался гомон многих голосов. Харон знал его. Изумленный. Взглянув под ноги, увидел муравчатую перепутанную траву. И ничего похожего на закрытую долину.

Нет привычных кустов, готовых превратиться в смертельные ловчие сети, зато впереди маячит искореженное деревце. Если до него дойти…

Миг, в который Перевозчик осознал, что опутавшие его тенеты лопнули и он снова получил контроль целиком, еще не кончился, а он уже крутнулся на пятке, уцепил продолжающего тянуть к нему зелено-голубой кристалл таната. Выдернул Ключ, которым тот все пытался тыкать в Перевозчика. Ага, тут не действует!

Огромный Харон, одной рукой держа таната за затылок, другой методично, но проворно вывернул ему суставы на руках. Движение — танат висит, ухваченный за щиколотку. То же самое Перевозчик проделал с нижними конечностями пятнистого. Привел тело в привычное положение. Танат слабо пискнул, но ладони, похожие на кору деревца-отметки, одна на затылке пятнистой плеши, другая на челюсти, резко повернули с поддергом, и писк оборвался. В шее таната слабо хрустнуло.

— Ну вот, а ты не веришь, что могу руки-ноги повыдергивать. Все в буквальном смысле, никаких тебе фигур речи, пятнистый. Перевозчик — это оч-ченъ конкретная личность.

Харон смотрел, как втягиваются на лужайку последние из колонны. Ему было не по себе от того, что он затеял. Роль героя-мученика его вовсе не прельщала, и тяжеленький камень-Ключ, покоившийся у него в кошеле, давал очень мало надежды. Наконец кто-то из танатов заметил фигуру Перевозчика, застывшую посреди смертельной поляны. Пятнистых подскочило сразу несколько.

— Почему ты здесь, Перевозчик?

— Харон, ты должен от них отойти.

— Ты что, не видишь веху?

На валяющегося у ног Харона изувеченного одного из них танаты не взглянули.

— Как это я отойду? На кого я их брошу? Ведь сказано им было, что их ожидает путь обратно, наверх, а мы пока не добрались. Я привык держать слово. Передохнем тут, дальше отправимся.

— Какое «передохнем», куда «дальше»? О чем ты?

. — Вот об этом, пятнистые. Об этом самом. — Харону стало не до притворства. — Слушайте мое условие. Все разворачиваются и возвращаются в лагерь. Идут отсюда обратно! — нажал он. — Или я остаюсь с ними. Буду стоять вот тут, точно в центре, и полечу первым. За мною — все они. Я не собираюсь их больше обманывать или покрывать чужие обманы. Ваши или… или кого-то другого.

— Их никто не обманывал. Им ничего не обещали. Они просто шли, куда им было указано, только и всего. Ты перевозишь через Реку, откуда тебе знать, что ждет их там, может, еще худшее. Ты не задавался вопросом, почему они оказались исторгнуты из своего Мира, прежде чем попасть в твой? За что? Какую кару, быть может, понесут, очутившись у себя снова? Но ты все-таки перевозишь!

— Это другое дело. Там у них появляется шанс. Здесь — никакого.

— Тебе не увидеть других Миров, Перевозчик.

— Мне хватит того, что происходит здесь. Мы вернемся, и они будут ждать в лагере. Миры могут передумать.

— Река не пропустит их через себя.

— Тогда они останутся в лагере.

— Это невозможно. Им нельзя находиться там. Они отобраны сюда.

— Значит, я останусь с ними тут. Миры потеряют Перевозчика. А ведь задерживать следующую Ладью…

— Щель все равно откроется. Мы не можем допустить, чтобы ты исчез вместе с ними!

Харон показал пятнистым издалека Ключ.

— Вы же ни за что не опуститесь до грубого, физического, танаты. Это только мне, неотесанному… — От края отвесной стены послышались крики, возгласы. В них была неподдельная радость, и Харон встревожился. — Пойду взгляну. А вы, пятнистые, думайте, да не очень тяните. Земля начинает дрожать, так обычно перед самым-самым и бывает. Не знаете? Понятно, откуда вам. За вас все делал Перевозчик. А теперь все… Вы б его сменили, раз такой строптивый.

Оставив танатов, по обыкновению собравшихся в круг, Харон быстро прошагал на край поляны, откуда доносился веселый шум, как на пикнике. Танатам он соврал: земля пока не дрожала.

Так и есть. Из скалы в каменную чашу бьет родник. Хрустальный, прозрачный. Совсем как в сказке.

Первого окунувшегося в крохотное озерцо Харон выдернул оттуда за шиворот. Это был крупный мужчина. От рывка он отлетел шагов на десять. Харон выхватил мальчишку, которого какой-то сердобольный намеревался умыть из озерца. Ударил по чьим-то сложенным лодочкой рукам, в которых хотели передать «воду». Пинками разогнал столпившихся у обрывающегося в чашу желоба, где весело бежала прозрачная мука и смерть. Встал между отпрянувшим и родником-обманкой.

«Я никогда не всматривался в партиях, отводимых на Горячую, в каждого по отдельности. «Пробы негде ставить». «Так захотели Миры, такого требует равновесие». А они вот какие, в большинстве своем — люди как люди. Разные. Только очутившиеся не там, где надо. Не чем иным, как чудовищной несправедливостью к ним, попавшим в жернова устройства Миров, это не назовешь.

Не знаю, не бывал. Сюда бы того, кто это выдумал. Перевозчиком».

От толпы отделилась женщина. Это была та, с девочкой. Она держала ребенка за руку.

— Я только дам ей пить, господин Харон.

Самая обыкновенная женщина. Высокая, худая нездоровой худобой. Ситцевый халатик, синие от холода губы. Что последнее у нее было в Мире? Больничная койка? Чем эта женщина могла Миру угрожать? Перевозчик даже представить себе не мог.

Разумом-то он понимал. Логикой. И не больше.

Харон покачал головой, указал женщине на стоящих позади, чтобы вернулась. Там многие уже поплелись прочь. В свете изменившегося неба видно, что они, как бывает обычно, кто сел, кто лег. Но основное ядро оставалось тут.

— Я прошу вас, господин Харон. Ребенку. Она так обрадовалась, увидев воду…

— Нет. Это нельзя. Не надо. Она перетерпит, так будет лучше. Пожалуйста, верьте мне… о, черт!

Женщина продолжала смотреть в черное лицо Харона, и взгляд ее был ищущим, умолял. Кто ей была эта девочка? Вряд ли дочка, скорее всего просто пригретая здесь, в лагере.

Харон медленно улыбнулся. Подействовало. В глазах женщины метнулся страх пополам с отвращением, она подтянула дитя к себе и отступила.

— Водичка, — сказало дитя, и Харон, до этого момента не очень в дитя всматривавшийся, сам почувствовал, что готов отшатнуться.

Девочка лет, по меркам Мира, шести-семи, в помятом, но сохранившем некоторую кокетливость легком платьице с кружавчиками, была, как ангелочек, белокура и кудрява. Румянец не ушел с ее щечек, открытые ручки и ножки не посинели в сухом стылом воздухе.

У девочки был узкий вертикальный зрачок и радужки глаз глубокого коралло-красного цвета. Это производило впечатление.

«Альбиноска, — подумал Перевозчик, — только и всего. А «змеиный зрачок» — тоже бывает. Альбиноска».

— Хочу водичку.

Розовый ротик приоткрылся, как треугольная пасть котенка. И как у котенка, в нем показались еще маленькие, но острые, как шильца, клычки. Они заметно выделялись, когда девочка подобрала нижнюю губку.

— Ам! — И на миг глаза ее вспыхнули, будто внутренним пламенем. А может, Перевозчику только показалось в неверных мглистых отсветах, источаемых с покрывавшегося облаками неба.

«Вот и цена твоему бунту, благородный Перевозчик. Убедился? Станешь продолжать?»

Ему показалось, что он ощутил напряжение почвы под ногами. Снова выходить в центр совершенно не хотелось. Уже очень многие, увидев объяснение Харона с женщиной, стали расходиться от родника с озерцом.

Он совсем готов был сдаться, но тут и там замелькали хламиды и пятнистые рожи танатов. Сидевшие и лежавшие в траве поднялись проворно, те, кто разбрелся по краям поляны, были сгоняемы в кучу. Опять появились черные полоски танатовых мечей.

Харон не шевелился до тех пор, пока последние из отобранных на Горячую Щель не были убраны с поляны. Земля действительно вздрагивала, подобно натянутой барабанной шкуре, и дробь невидимых ударов изнутри ее передавалась Перевозчику, пока он шел, демонстративно не спеша пересекая пространство лужайки. Смотрел прямо перед собой. Его так и подмывало побежать. Но он шел шагом.

Вот и хвост уводимых танатами помилованных скрылся за склоненным утесом. Немного пройдя следом за ними, Харон вдруг вернулся.

Скальная стена все так же поднималась перед ним. Резкий свет — снова луны! — выявил мельчайшие детали. Под стеной…

Ничего похожего на травянистую лужайку Перевозчик здесь уже не нашел. Ровная щебеночная полоса с нечастыми крупными кусками камня. Похоже на русло высохшей реки, какими они бывают там, в Мире.

Харон нагнулся, поднял осколок величиной с человеческую голову. Размахнулся — камень попал почти в самый центр «русла», туда, где Перевозчик обещал танатам остаться и провалиться в огненную бездну вместе со всеми. Ничего не случилось. Донесся короткий стук камня о камень, отлетело два-три осколка. Брошенный булыжник прокатился, замер, и Харон тут же потерял его, одинаково-серый среди точно таких же.

Уходя, теперь уже окончательно, он зачем-то стал забирать гораздо правее дорога в лагерь. Опять перепрыгивал расселины и с терпением муравья карабкался по неверным осыпям. Никакого удовлетворения от своей пусть маленькой, но победы над танатами он не ощущал. Мешочек-кошель с берилловым Ключом ударял Перевозчика по бедру.

«Никто из них не оглянулся, — думал Харон, цепляясь и подтягиваясь на следующем карнизе. — Даже пятнистые. И Ключ так и не понадобился».

На одной из скал, что была повыше других, Харон задержался и огляделся вокруг. Каменное крошево тянулось во все стороны до горизонта, который был очень близок из-за накрывающей окрестности мглы.

Сориентировавшись, Перевозчик продолжил свой путь.

Ты звал меня? Я пришел. Здравствуй, Дэш. Почему ты не хочешь говорить со мной?

В полутьме ниши, как две капли похожей на все другие, облюбованные Дэшем в самых неожиданных местах скал, глаза закрылись на миг и вновь испытующе уставились на Харона. Дэш продолжал хранить молчание. Лишь верхняя часть лица Дэша осталась очертана четко. Прочие детали терялись, то проступая на гладком камне, то стираясь почти до невидимости.

Харон опустился на одно колено, потянулся рукой — чего никогда не делал — к светящимся контурам.

Харон замер. Он вообразил, что изменение коснулось и Дэша. Что теперь Перевозчик совсем один на один с Рекой и прочим.

Он медленно отсел, как был вначале, к стенке ниши. Сказал несколько слов себе под нос.

— Какая буря эмоций, — продолжил Дэш. — Поберег бы ты их для чего-нибудь более полезного. Я молчал, чтобы тебя наказать. За то, что ты устроил у Горячей Щели. Тебе мало нового пейзажа лагеря? Развала…

— Или миллион.

— Или миллион. Дэш, не сердись. Теперь следует ждать новых потрясений? На Реке? В Мирах Той стороны? Что они такое все-таки? В моем Мире строились те или иные предположения…

— И в моем, Перевозчик. Те, иные, третьи. Я сам испытывал интерес, пока… пока не был призван.

— Сюда, Дэш?

— Сперва не сюда. Тебе не стоит быть посвященным в мой путь. Для твоего же блага, Перевозчик. Зачем понадобилось твое представление на Горячей? Чего ты добился? Прежде все проходило у тебя на редкость гладко. Я удивлялся и был рад за тебя.

— Потому, наверное, и понадобилось. Не смог я больше удивляться от радости. Нет — и точка. Абсолютное оружие. Враг может уничтожить тебя, но не победить.

— Разве мы враги?

— Что видит Перевозчик? Реку, лагерь, Ладьи, Горячую Щель, танатов да этих, «примороженных»… Слушай, Дэш, я на Горячей-то одного пятнистого — того, пришиб.

— Танатом больше, танатом меньше, не обращай внимания. Что они из себя представляют, ты уже разобрался?

— Это так.

Харону зачастую казалось, что Дэш нарочно не договаривает, чего-то от него ждет. Словно Перевозчик должен подойти к какому-то озарению, догадке, соображению, на которое его мягко и ненавязчиво направляют, оставляя последний, решающий шаг за ним самим.

Харон зачерпнул горсть праха, смешанного с камушками. Пересыпал с ладони в ладонь, пока не остались только самые крупные. Выложил в ровную линию перед собой, оставив один в руке.

Подбросил один камушек и в этот момент подхватил другой. Подбросил два, подхватил третий. Поймал три, подбросил, подхватил четвертый… Тихонько проговорил:

— Раз-два-три-четыре-пятъ, начинаю собирать. Новый камушек в ладошку, собираю понемножку.

— Что это?

Дэш находился в затруднении. Он никогда еще не видел Перевозчика, который бы забавлялся детскими играми и напевал песенки.

— Я… я уже не очень хорошо помню свой Мир. Это было так давно.

Харон подобрал шестой камушек и слегка потрясывал ими в горсти, готовясь подобрать седьмой. Это была все усложняющаяся задача.

— В камушки когда-то играл и я. Когда был ребенком в возрасте тех, кого не отдал в этот раз Горячей Щели. Понимаешь меня, мой Дэш? Похожими камушками Локо указал мне путь отсюда вверх по Реке, выше места, где сливаются Вторая и Третья. Псих утверждает, что это легендарные Стикс и Коцит… On! Семь.

— Боюсь, прозвучит жестоко, но… тебе не достичь твоей цели. Да, я знаю, ты ищешь синюю страну на Той стороне, где теперь та, кого ты помнишь. Смирись, Харону не дано вернуть кого-то из-за Реки. Смирись, как ты умеешь это делать.

Камушки постукивали в черной горсти. Нагнув голову, Перевозчик внимательно разглядывал восьмой камушек.

— Я знаю не больше твоего, но и не меньше, не забывай об этом, Перевозчик. Мы же говорим на одном языке… Послушай одно соображение, может, тебе от него станет легче. Это соображение мое личное, основано на собственных наблюдениях и размышлениях, но я имел на них времени побольше, чем ты.

Перевозчик на Реке всегда один. Они меняются, это так, но никогда не встречаются лицом к лицу, и никогда, ни на единый миг Времени, которого здесь нет, Река не остается без Перевозчика. Таков закон Миров. Я действительно не знаю, что с Перевозчиками бывает после того, как они покидают свое место, куда и как направляют их Миры. Но я могу предположить, почему они сюда попадают. За что выбираются из Стражей, которых все-таки больше, чем один. Тебе, конечно, известно, как взаимодействуют между собой не тела, а вещества в твоем Мире?

— Химические реакции, — пробормотал Харон.

— Вот-вот. Одно вещество соприкасается с другим, и в результате получается что-то третье. Какая-то часть одного вещества переходит к другому, а какая-то оказывается свободной и удаляется. Но существуют такие субстанции, которые сами в процессах не участвуют, но без присутствия их в самых ничтожных количествах, пусть одним-единственным атомом, реакция не пойдет. Они носят название катализаторов…

— Я все-таки не имбецил на прогулке, Дэш. Спасибо, ты не спросил меня, знаю ли я, что такое атомы.

— Я лишь подбираю аналогии, как ты просил.

— Перевозчик — не основная, но необходимая деталь. Вроде соуса к макаронам. Ладья без него не тронется, не разверзнется Горячая Щель, новый оракул не укажет кому-то дальний путь. Ты и вправду знаешь не больше моего, мой Даймон.

— Сходил бы ты раз со мной на Ладье через стреженъ, Дэш, — никаких предположений не понадобилось бы. — Харон наконец решился, подкинул семь камушков тесной стайкой и кошачьим движением подхватил восьмой. — Я уже был Стражем, мой Дэш, когда встретил ту, которой мне не найти. Мне указали на нее, и я ничего не мог сделать против. Я мог только открыться ей, но, конечно, не сказал всего. Я тоже искал аналогии и уподобил Реку, Перевозчика, танатов, в общем, все это, такой Службе Спасения Всех Миров. А ведь мои слова тогда были даже не предположением, а просто выдумкой, чтобы мне легче было выполнять долг перед Мирами. И еще рядом был мой друг, и на него мне было указано тоже. Я выполнил свой долг тогда, как выполняю теперь. Смиренно. По-твоему, у меня это хорошо получается?

— Ты не выдумал, ты угадал, Перевозчик. Только припомни, как это почиталось высшим достижением твоего Мира — угадать! Как стремились, жизни клали, посвящали труды свои и дела. Как притягательна была эта власть предвидения. Как возносили обладающих ею.

— Возносили?

— В конце концов — возносили всегда. Если не при жизни в Мире носителя этого дара, то после его ухода. А Перевозчик уже переправлял его на Ту сторону.

— Ты считаешь, все, кого считают в Мирах провидцами, просто — чужие? Очутившись в собственном их Мире, они становятся «людьми массы»? Ну, не людьми, кто там…

Перевозчику была безразлична судьба предсказателей в их Мирах. Он думал о другом теперь, когда Дэш наконец подтвердил вслух то, о чем Харон пока говорил лишь самому себе в самых горьких мыслях. Что ж, тогда…

— Ты не сможешь выйти в свой Мир по собственному желанию, — жестко сказал Дэш. — Если все так пойдет и дальше, тебе некуда будет выходить. Возможно, тебе уже некуда. Тот, кто занял твое место Стража, пользуется данной ему властью над сущностями не так, как…

— Я знаю. Я справлюсь с ним там. Выйду и справлюсь.

Харон неловко, одной рукой развязал поясной кошель, показал Дэшу Ключ.

— На танатов управу имеем, Ладья мне подчинится. А там, в Мире, уж мое дело, я еще ничего не забыл.

— Откуда берутся мои тела? Те, которые мне дают при выходе? Я узнал в этот раз, они… от них исходит как бы невидимый свет… Его засекают после моего ухода.

— Если бы в твоем Мире по-настоящему умели видеть, то засекли бы не только этот ваш «невидимый свет», — сказал Дэш пренебрежительно. — От них исходит столько разного… Другое дело, что там либо пока не научились, либо забыли то, что знали. А многое не будут знать никогда.

Вот и девятый камушек в горсти Харона. Дэш замерцал, как делал, прощаясь. На этот раз это означало просто смех.

— Ну как, Перевозчик, твой Дэш смог отвратить тебя от грустных мыслей и может быть свободен?

— Подожди, я должен взять десятый и тогда буду чемпионом всех Миров. Всей Вселенной и нашего двора.

Харону вдруг почудилось, что он сидит на крохотной кухоньке и изо всех сил старается не смотреть в глаза очаровательной рыжей девушке, чтобы непроизвольно не включился его такой специфический взгляд.

Дэш замерцал сильнее. Он, конечно же, уловил то, о чем подумал Перевозчик. А может быть, и всю картину целиком.

Из-за несвойственного ему смущения Харон поспешно спросил, переводя затянувшийся разговор на другую тему:

— С приходом нового Перевозчика все здесь меняется? Названия, история, фольклор? И не Река уж вовсе, а какой-нибудь Перевал? Перекресток? Не Харон, а…

— Как же ты различаешь Перевозчиков? — не сдавался Харон. — Тот он или уже другой? Прежний или, например, новый?

— Мне же приходится вас слушать.

Дэш произнес это так выразительно, что Харон, ничего не говоря, подкинул девять камушков, но десятый подобрать не смог — они разбежались. Один упрыгал в сторону.

— Не ходить мне в чемпионах.

— Тебе не нужно ссориться с танатами, — внятно сказал Дэш. — Нельзя говорить: «Смените, если не нравится строптивый Перевозчик». Нельзя вмешиваться в течение непреложных событий. По-видимому, это свойство — идти наперекор — твое глубинное, суть твоя лично, а то и вообще присущая твоему Миру. Быть может, благодаря этому качеству ты и призван был Мирами, оно — то, чего им не хватает, хотя, на мой взгляд, это лишь путь к разрушению. Сделанного не вернуть, и тебе остается только продолжать в том же духе. Посмотрим, что из этого получится.

Сидевший с открытым ртом Харон отбросил пару камушков, что задержались у него в руке.

— Даймон Уэш, ты сейчас сказал, будто танаты способны заменить меня, Перевозчика. Изволь объясниться более четко. Я правильно тебя понял? А ты меня общими словами утешаешь.

— Нет, — сказал Дэш. — И понял ты, как всегда, неправильно, и я тебя не утешаю. — И исчез.

Харон смотрел на место, где он мерцал только что. Под скалой остался маленький темный камушек, отдельно от кучки других. Тот, который убежал. Перевозчик пошевелил его большим пальцем ноги.

Он подходил к лагерю берегом Реки. Узкая, шагов в десять, полоска черного песка тянулась под громадным обрывом со взбегающими наискось ровными уступами. Миновал то, что осталось от первых линий, отметив, что исчез наваленный плавник, не встречая никого из обитателей, дошагал до давно завидневшейся Ладьи.

И вновь заполненная набережная, и танаты с мечами, и восходящие на Ладью.

Немного поколебать этот порядок можно, но изменить? Не того боится Дэш, не о том, о чем стоит, пекутся танаты. Будет новый Перевозчик, и все останется на своих местах. Неведомые Миры могут быть уверены в своем равновесии. В крайнем случае чуть вздрогнут. А о Перевозчике-строптивце: «И не было такого», — скажет танат. И будет прав.

Ладья походила на выбросившегося на берег кита. Плоскодонная, как десантная баржа, она и открывалась с тупого квадратного носа, и идущие поднимались по сходням на вываленной на берег нижней кашалотовой губе.

Харон не стал дожидаться приглашения, шагнул к стоящим у сходен танатам. Их было по две пары с каждой стороны. Перевозчик обратил внимание, что на сей раз пятнистые не гонят на Ладью, а все собранные на набережной постепенно, без суеты перемещаются к ее разверстому нутру.

Вот теперь настоящий Ковчег.

«Был он в длину трехсот локтей, — вспомнил Перевозчик, — и пятидесяти в ширину, и тридцати в высоту. Палуб имел три, где верхняя палуба для птиц, а средняя для людей, нижняя же — для зверей и пресмыкающихся. И дверь Ковчег имел одну».

Сходни висели на двух огромных цепях, как у замковых подъемных мостов. Никто не рвался к ним и никто не стремился уйти с набережной, спрятаться, сбежать. Обитатели лагеря просто стекались со всех сторон и медленной шевелящейся массой втягивались в Ладью. Снизу Харон палубы не видел.

— Отправляетесь, пятнистые?

Ответом ему было молчание. Танат повернул голову, оглядел, отвернулся.

— А может, и я на что сгожусь?

Не дождавшись ни звука, Перевозчик бесцеремонно растолкал их и вступил на сходни вместе с остальными. К его удивлению, поднимающиеся рядом никак не реагировали. Посторонились, пропуская вперед, и только. Как равного среди равных. Как одного из них. Как своего.

После расставания с Дэшем Харону было не по себе. Шутки шутками, а что действительно могло его ждать в лагере? Как ни поверни, он сломал заведенный распорядок, и последствия не могли не волновать его, как он ни хорохорился перед танатами, Дэшем и самим собой. Но чтобы вот так — полное равнодушие, пусть внешне…

«Перевозчик, может, ты уж и не перевозчик, а пассажир? Куда тебе, к людям, или на третью палубу, к пресмыкающимся? Гадам подземным и подводным? В чрево?»

Однако в чрево отправиться не удалось. Почти сразу от входа, спускной аппарели, самые обычные ступени из широких досок вели вверх, на палубу, отделяя от входящих внутреннее пространство Ладьи со всем, что там есть, если что-то там есть вообще.

На палубе, распахнутой как площадь, было полно, и оставалось еще немало пространства. Харону подумалось, что он впервые свободно идет по Ладье, ведь в рейсе его местом являлся помост кормчего. Направляясь к нему, привычному, Харон посматривал на окружающих. Он никак не мог определить, отчего они кажутся ему не совсем обычными. Не каждый из них в отдельности, а все в массе. Одетые, как всегда, пестро, часто совершенно неожиданно, иногда — экзотически. Костюм от Версаче и телогрейка, лоснящаяся, черная, промасленная спереди до зеркальности. Балетная пачка и чешуистый, как змеиная шкура, вечерний туалет. Шнурованный противоперегрузочный комбинезон и тропикан — только пробкового шлема не хватает. А вон парочка бич-гёрлс в бикини, а одна — топлесс, кутаются в рогожи, не иначе у Локо добыли, и опорки рогожные на неизмеримой длины ногах. Белый халат и мягкая домашняя куртка, юбки и джинсы, пижамы и платья, пуховки и маечки-безрукавки. Люди, люди, люди, а быть может, натурально — копии? А тела похоронены там, в Мире, опущены на веревках в холодные ямы, уехали вниз, в провал мраморного цоколя, и металлические шторки сошлись над ними, и проводил в тишине умолкшего Баха шепот: «…спокойно…» Тому, что должно быть — и было! — удалено из Мира, предоставлены временные пристанища, вроде того, что дается, одноразовое, Перевозчику на его краткосрочный отпуск…На Реке, в лагере, «временное» — то же, что и «безграничное», «вечное». Чем измерить, как исчислить срок их пребывания здесь? Пока не придет Ладья, пока Мир, готовый открыться, не послал за своими. Пока не явится новый оракул, чтобы указать кому куда следует, пока не придут танаты, пока не взойдет на борт последним всегда готовый исполнять свою работу Перевозчик…Где синяя страна, где поля бледного асфодела, на которых скитаются души? Нет, все — здесь. Страх, тоска, боль, грызущее сознание невозможности ничего исправить, надежда — и страх перед этой надеждой… Лица, лица, лица, старые и молодые, мужские и женские, красивые, обыкновенные, уродливые…

Из пары двойников еще надо долго разбираться, кто был первым, а кто вторым, кто оригинал, а кто слепок. В бывшем Мире Перевозчика главным доказательством всегда оказывалось свидетельство третьего лица. Как быть, если оно отсутствует? В принципе? Хотя рано или поздно помирать приходилось и тому и другому, и испытывали они при этом одинаково, пусть здесь, в лагере, это происходит быстро. Помучился чуть — и ты уже «примороженный», и ничего тебе не надо, ты подготовлен для нового рождения, уже в своем, настоящем Мире. Он будет для тебя одновременно нов и узнаваем, и когда-нибудь ты скажешь себе: я дома. Миры милосердны к вам, обменивающиеся атомы. А как насчет катализаторов реакции?…

Харон коснулся края своего помоста и понял, чем эта партия показалась не похожей на другие, заставила насторожиться.

Он постоял немного, упершись в край помоста ладонями. Румпель, как водится, тот же. Или копия, неважно. Ударил по помосту кулаком, так что дерево загудело, быстро пошел обратно на бак. При этом завернул один раз к борту, чтобы окончательно убедиться в том, что заметил еще с берега, от сходен. Да, эта Ладья весел не имела.

«Самоходом пойдем. На двигателе типа водомета. Спереди дыра, позади отверстие. Черт, это, по-моему, тоже «выскочило». Ну, если так, как мне думается, то мне же и легче. Посмотрим еще, кто из нас пятнистее…»

Прогромыхав вниз в расступающемся потоке ползущих навстречу, Харон без всяких предисловий, сбоку, как вышло, заехал ближайшему танату по скуле. Ощутил, как у того отъехала челюсть. Сбитый танат уронил и своего напарника, что стоял рядом.

«Прелесть с ними, летят, как кегли. Но вы будете со мной разговаривать, танаты. Следующий».

Очередь на сходнях реагировала вяло. Некоторые даже не посмотрели. Впрочем, как раз поднимались «примороженные», кое-кто и двигался-то с закрытыми глазами. Высшая проба — с исчезнувших сотых линий. Один или двое тронули плечо соседа, указывая.

Закончив со следующим (левой в висок, правой, наискось, в скулу — как учили когда-то), Перевозчик сквозь поток прошел на другую сторону сходен, принялся за пятнистых тут. Он ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. Он даже не торопился. После первого таната его заметили, после второго отступили, выхватив мечи. Толпа качнулась, потекла вбок. Наконец последний из четверки, оставив без внимания тела остальных, будто тут их и не было, невозмутимо и высокомерно сказал:

— Ну, что тебе еще надо, Перевозчик? Что ты бесчинствуешь? Нам это не нравится.

— А вот я разъясню, что мне надо, — Харон, увлекшись, сцапал и этого.

— Остановись, Харон! — властно сказали сзади. — Уймись, Перевозчик, мы будем говорить с тобой!

Оглянувшись — что ж за привычка все сзади подходить! — Харон процедил:

— Это еще как попросите. Я, — сделал ударение, — могу не захотеть.

Отпущенный высокомерный несколькими движениями оправил взбитую хламиду и вновь занял свой пост у сходен.

«Достоинство свое танаты блюдут, этого не отнять, — запоздало подумал Харон. — Не то что я».

Он отчего-то ожидал увидеть вновь того, с вывихнутыми пальцами, выбитым плечом. Но танат, окликнувший сзади, был целеньким, неповрежденным. А того, выходит, он все-таки окончательно обработал.

— Пятнистые, куда вы деваете своих после… ну, как из строя выйдут? Где у вас цех переплавки-перековки? Или — как мусор?

Перевозчик был верен себе.

— Не твое дело. Чего ты хочешь?

— Почему вы грузите на Ладью всех? У вас же был тан, я сам держал его в руках. Где это видано — сразу весь лагерь на Ту сторону? Им же к разным «пристаням», к разным Мирам.

— Не у одного тебя меняются планы, Перевозчик. Мы решили, — танат дробно рассмеялся, — последовать твоему примеру. Надо меньше предаваться пустым разговорам в горах. Новый оракул указал нам. Ладья станет заходить на разные «пристани», только и всего. Развезешь их, вернешься, и лагерь опять полон.

— Харон! Харон! — закричали из толпы, и Перевозчик не успел ответить танату.

Группа, в которой были и Гастролер, и Псих, и девушка-пифия, испуганно к Гастролеру жавшаяся, и виднелась макушка Локо из козьей шкуры, подходила к сходням. Рядом шли в той или иной степени «примороженные» индивидуумы, и группа выделялась. Звал Харона Листопад.

«Вот поэтому я и понял. Слишком они на этой Ладье собрались разные. И слишком много. Большого напряжения ума от тебя, Перевозчик, не понадобилось, надо признаться».

— Вот этих — сюда, — сказал он, еще не совсем понимая, верно ли поступает.

— Ты перестанешь делать нам назло, Перевозчик? — ощерился танат. — Сколько можно создавать трудности из одного своего каприза? Мы уважили твое мнение, отнесись и ты к нашему соответственно. Где твоя честь? Ты забыл свой долг!

— Не шипи, пятнистая крыса, все равно сделать ничего не можешь. — Харон наблюдал, как компания выворачивается из потока. — Как прикажешь тебя понимать — я не уважаю вас, танатов, или я не выполняю свой долг по отношению к Мирам? Миры — это вы? Государство — это я? Новая интерпретация старинной формулы из моего Мира — откуда вам ее слышать?

— Харон, мы знали, что ты не бросишь, — проговорил Листопад, оказываясь рядом. — Я говорил им… говорил ведь? — обернулся он к остальным.

(*Здесь — Аполлоний Родосский, «Аргонавтика», III в. до н. э. (пер. Н. Мамонтова))

сказал Псих.

— Как поешь, когда тебе хвост прищемить. «Плечо…» Уж я тебе подставлю, погоди.

— Братан, все пучком! — Гастролер.

— Как же это вы, такие смелые, на Ладью-то поплелись? Ладно, позже. — Харон обвел всю компанию пальцем и указал им в сторонку, а подумав чуть, вообще махнул, чтобы убирались.

— Ты поплатишься, Перевозчик! — возник между ними танат.

— Не грози. Хуже, чем есть, вряд ли выдумать. Эти останутся. А то вам будет скучно с самими собою. Их до моего возвращения и покараулите, чтоб даром не проедаться, забаловались вы, меня уже не слушаетесь, — Харон выразительно похлопал рукой по бедру, где висел кошель с Ключом.

Гастролер, который все выглядывал кого-то в общем потоке, вдруг нырнул туда, вытащил за рукав неопрятного толстячка. Харон узнал Брянского.

— Ну, сокровище. Он-то вам зачем? Брянский был совсем не тем вертлявым бойким

приставалой, что встретился Харону. Обычные «примораживающие» трансформации коснулись его щедрой рукой. Он, должно быть, уж и не разговаривал.

— Нельзя его отправлять, — говорил Листопад. — Мы без него, Харон, знаешь, как без рук. Это ничего, что он почти не узнает. Это ему не мешает.

— Мужик рулит свою фишку, — подтвердил Гастролер, заботливо устанавливая Брянского прямее.

Последние из последней процессии втянулись в ладью, на ее широкий трап, на палубу, где, наверное, стало не повернуться. Харон окинул взглядом опустевший лагерь. Вдруг… нет, это не было обманом зрения в неверном свете. Панорама палаток на фоне Горы задрожала, и по ней побежали волны, совершенно точно, как там, в Мире, только не произошло замены на негативное изображение. Ошалело ругнулся Гастролер, охнул Листопад, Псих забубнил себе под нос. Танат рядом, и на посту у сходен, и все они, торчавшие на очистившейся набережной, дернулись разом как-то очень синхронно, как бы повторяя одно и то же движение, которое Перевозчик не сумел уловить. Волны бежали, бежали не концентрические круги, а прямые, как переливающиеся складки исполинского занавеса. Локо раскинул руки и застыл так, будто распятый. Все шире, шире расходилась эта рябь, отхватывая все большее, большее пространство, подбираясь. Вот уже фигурки танатов на дальнем конце качнулись, расплылись. Харон нашел в себе силы оглянуться, чтобы посмотреть на Реку, на даль Того берега — там пока было спокойно, рябь шла с этой стороны. Луны заплясали в небе танец, которым начиналось их схождение над Переправой. Взвизг — Харон не разобрал чей, ропот позади, над головой — с загруженной Ладьи…

Кончилось. Все на местах. Ничего не прибавилось, ничто не исчезло. Сбившаяся кучка Локиной компании. Перевозчик, постепенно приходящий в себя. Танат, который вертит в пятнистых пальцах Ключ.

Харон схватился за мешочек — его Ключ был на месте. Даже развязал, чтобы посмотреть.

— Можешь не сомневаться, Перевозчик, у нас точно такой же. Их два. Пусть уж один достался тебе, но наш всегда притянет его обратно через Реку. Они одинаковые, две половинки одного.

Танат спрятал свой. Довольно осклабился. Он или делал вид, что ничего экстраординарного не происходило только что, или… или уже свершившееся событие сделалось для таната, для всех танатов чем-то само собою разумеющимся, тем, что было всегда и будет всегда, единственно правильным и возможным. Как Река. Как Миры. Как все. Харон впервые почувствовал, что ему трудно удерживать свой рассудок в повиновении.

— Харон, ты видел? — Листопад.

— Ну, бля… ну, потухни свет… — Гастролер.

— Бойтесь! Бойтесь мерцающей ночи! Она ослепляет. — Локо.

Они кинулись к нему, эти остающиеся в лагере. Даже танат вынужден был посторониться, но его все равно толкнули. Конец заведенному порядку, конец равновесию.

«Кого-то в этой компании перестало хватать», — подумал Харон.

— Ну куда, куда прете! Сказано — в лагерь! Сидите где-нибудь, чтоб вас найти можно было, как вернусь. Все, свободны. — Харон вновь позабыл, что его не слышат. — А ты, пятнистый…

— Твоя очередь, Перевозчик. — Танат, а за ним остальные подтянулись уже, указывал на аппарель. Цепи, висевшие свободно, начали выбираться. В глубине Ладьи ожили ее неведомые механизмы.

Харон почувствовал. Скользнул твердой ладонью по крупным полированным звеньям. Их звон отдался в нем.

— Рейс длинный, Перевозчик. Придется потрудиться, чтобы доставить всех по назначению. Ты сможешь поискать вволю.

Странно, но насмешки танатов перестали на него действовать. Харон спросил только:

— А Ладья?

— Ладья пойдет куда нужно. Это особая Ладья. Она выдержит. Иди.

Сходни пошли вверх, едва он ступил на них. Особая Ладья тоже спешила. Харона догнал крик, но аппарель уже поднялась, и он лишь с палубы смог увидеть, как Гастролер бьется в руках насевших Листопада и Психа, и Локо, и даже топчущегося Брянского, а девушки с ними нет.

«Неужели поднялась с последними? Только и момент у нее был, как Гастролер за Брянским отлучался. Вот тебе и пифия».

Танаты встали спинами к ладье, мелькнули мечи. Остатки Локиного воинства как ветром отнесло от берега. Слышно было, как Гастролер матерится вчерную. Потом он затих. Листопад что-то говорил ему. Махнул рукой. Отвернулся, засунув руки в карманы бушлата.

Пробираясь на корму, Харон не увидел девушки-оракула. Палуба была забита. Пожалеешь о Ковчеге с его тремя ярусами.

Харон подержал раскрытую руку над лоснящимся деревом румпеля. Ему казалось, что стоит ему чуть приглядеться, и он различит проникающие нити токов, идущих из тела Ладьи в его тело.

Особая Ладья, которая пойдет куда нужно, которая выдержит. Он понял еще внизу, что это означает лично для него. Сколько раз Ладья пересечет стрежень. Собственно, сколько — это ему еще предстоит узнать. Ладья-то выдержит… Понял, но не дал танатам удовольствия заметить это.

Перевозчик коснулся руля. Он и Ладья стали одним целым.