Глава 12
Его выволокли под мышки из воды и перевернули. Обеими руками, сколько в них еще осталось сил, он схватился за ускользающий, плывущий под ним берег. Никогда и представить себе не мог, что вид подсвеченного, как низкий потолок, неба над Рекой будет ему настолько приятен.
Взъерошенный Листопад и угрюмый Гастролер в своем бушлате с поднятым воротником склонились над ним.
— Готов? Нахлебался?
— Не должен. Верхней половиной на суше лежал.
— А все равно по яйца мокрый. Ну, здоров, зверюга. Перевернем обратно на живот, может, вода из него выльется. Тьфу, е… Дотронуться-то до нее погано, а тут весь!
— Харон, — позвал Листопад. — Харон, ты в порядке?
«Это по-настоящему или снова видение? Берег, или он еще на Ладье, и опять будет стрежень, и опять «пристань», и опять какую-то часть пассажиров будто языком слизнет, а Ладья, проклятый Ковчег, влекомый неизвестным и ненавистным велением, как ни в чем не бывало развернется и поплывет, спокойная, поперек течения, возвращаясь к линии Переправы, к ножницам лунных дорог, и едва пересечет их, последует обратный поворот.
«Честное слово, я думал, будет легче. Я себя переоценил. Не помню, решительно ничего связного не помню из открывавшихся «пристаней», из Миров, что были за ними. Хотя сперва я старался замечать. Чуть оправившись от пронзающего беззвучного вскрика душ, когда омывает их на палубе черный ливень, сквозь пелену и кружение в глазах я смотрел и искал. Пусть малость, но запомнить, кроху, но понять. И что сохранилось?»
Было: багровый свет и призрачно-голубая тьма… Блестящее растекшееся серебро ртутно-спокойной глади и остановленные колдовским дуновением исполинские загнутые валы, пена с их гребней, сорванная, но не унесенная зачарованным на месте ветром, висит ажурными лентами; их истрепанное кружево обламывается с нежным звоном, задетое бортом Ладьи…
Было: кристаллы замерзшего воздуха покрывают горбатые утесы… Медь невиданного солнца в половину небосклона накаляет вместе со своими белыми младшими сестрами, крохотными и ослепительными, пространство, равнодушное ко льду и к пламени…
Было: низкий бескрайний свод, до того низкий, что если не припасть к самому настилу, заденешь макушкой, и — пустота под днищем, пустота вокруг, пустота всюду, сколь хватает глаз… В чьем запертом бесконечным сводом небе Мира, лишенного тверди, пробиралась посланная сюда Ладья?…
Не всегда срабатывал привычный набор чувств. Когда Ладья достигала зоны действия «пристани» (у «пристаней» тоже есть свои границы, строгие, как черта туши на бумажном листе, геометрические полуокружности, более светлые, чем основные воды Реки) и Мир за «пристанью» распахивался, вдруг оказывалось, что в нем прекращало действовать зрение или осязание, или слух, или настигали запахи, которых не было в лагере, или оглохший и ослепший Харон превращался в один громадный вкусовой рецептор и был почти сбиваем с ног ворвавшимися в него каскадами неиспытанных и невозможных, чтобы их воспроизвести или хотя бы поведать о них, вкусовых ощущений.
Это был нелегкий рейс. Такого еще не выпадало на долю Перевозчика.
Первым, когда он лишался той или иной доли восприятия, думалось: отказывает собственное тело, но разум сейчас же подсказывал, что причина в свойствах открывшегося Мира. Данной грани взаимодействия со средой в нем вообще не существует, и души, которых он доставил сюда, получив родное воплощение, станут обходиться без нее и без соответствующих органов, которыми здесь попросту нечего улавливать. Будет ли взамен у них что-то другое, большее, непредставимо многообразное, или их восприятие сузится, подстроившись под общие закономерности Мира, куда душа, поскитавшись, вернулась?
«Как бы я хотел описать их, эти Миры. Но что я. могу? Я почти ничего не запомнил, а в крупицы сохранившегося не могу даже поверить».
Мир, где нет звуков. Мир, которого не видно. Мир, в котором нечего осязать не потому, что не годятся органы чувств Перевозчика, скопированные с являющихся результатом эволюции вполне определенного и одного лишь варианта бессчетных Миров, а потому, что там осязания не существует как такового. Не как физической, а как философской категории. Не действия, а понятия.
Разве можно, даже побывав в таком Мире, осмыслить его, а вынырнув обратно в монотонный сумрак Реки — передать, где побывал?
«Сколько преград, сколько буферов между Мирами. На этой стороне я могу насчитать больше пяти и, значит, столько же на Той. Да, конечно, Харон не повезет вас обратно, но без него вам не переправиться и туда. А он даже не знает, какими словами описать вам ожидающее вас.
О том, чему в твоем языке нет соответствующих названий, все-таки как-то рассказать можно. Познать непознаваемое — можно хотя бы попробовать. Объять необъятное — можно возвестить о тщетности этих попыток. Но удержать несуществующее?
Ведь я, Река и все, что на ней и за ней, — вроде как бы и не существуем для Миров. Как и Миры для меня.
Что же мне делать? Как я должен вести себя? Ради чего продолжать выпавшее на мою долю?»;
Харон подобрался и рывком сел. Листопад даже чуть-чуть попятился от него. Но сразу улыбнулся.
— Харон! Как здорово, что ты пришел в себя! Мы волновались. Лорик сказал: давай пройдемся по берегу, он, может, где лежит — ну как в воду смотрел.
— Век бы мне в ту воду не смотреть, — буркнул Гастролер. — Говно, не вода. Будто кого пробило, угольных таблеток обожравшись. Добро — не воняет…
— А как увидели, я к тебе подбежал, думали, ты… все.
— Перевозчик бессмертен, зарубите себе на носу, парни. Не слушайте пятнистых дураков. Вы, впрочем, их и так…
Харон посмотрел вокруг.
Они находились далеко за нижней — считая по течению Реки — границей лагеря. Знакомый утес косыми навесами вздымался над полосой пляжа. И место, куда Харона выбросило, было примерно тем же самым, что и всегда после рейса. Как обычно.
— Харон, теперь мы от тебя не отстанем. Ты должен нас выслушать. Должен. Слышишь? Кивни. Я прошу, Харон.
— Харон, дело есть, понимаешь? У нас все подготовлено, но без тебя, коню ясно, — вилы. Нас не устраивает, куда ты уводишь этих придурков, где они там проваливаются. Мне Марк рассказал, он своими глазами видел. Меня это не устраивает, понял? Я хочу отсюда выбраться, и я выберусь! Сказал — выберусь, и ты мне поможешь, Харон, ты понял меня?
— Постой, Лорик, погоди, — попытался остановить чуть не лезущего на Перевозчика грудью приятеля Марк.
— Чего он от нас бегает-то? Сколько будет от разговора уходить? Я ему кто?…
— Да погоди ты, нормально пойдем, все спокойно изложим. Он согласится, ведь мы последние остались. Вспомни, он меня с ладьи снял, нас всех оставил. Остынь, дела не будет.
Харон встал во весь рост. Смерил Гастролера с головы до ног.
— Кабы всех, — процедил Гастролер, не отводя взгляда.
— Брось, брось, он-то при чем. Ее танаты увели. Перестань, Лорий!
— Сам виноват, надо было получше за подругой смотреть.
Харон пошел на него, и Гастролер уступил дорогу. Черный палец уперся попеременно в грудь одному и другому, рука махнула навстречу лагерю.
— Айда, хлопчики.
Короткого пути как раз хватило, чтобы Листопад Марк, перебиваемый редкими замечаниями Гастролера, который цедил неохотно, успел рассказать все. Харон кивал в протяжении рассказа, что Листопада очень подогревало. Ничего, кроме того, что Харон ожидал услышать, сказано не было.
— Невероятно удачно, Харон! Смотри, нас только пятеро и осталось во всем лагере. Никакая новая партия не пришла. Явно что-то происходит, надо не дожидаться, а самим отсюда удирать.
— Коню ясно, — повторил свое Гастролер. — Тут уже ловить нечего.
— Танаты как мухи сонные ползают. «Приморозило» их, видно с полвзгляда. Нам бы на Ладью — и…
«А пойдет она, куда тебе хочется, та Ладья, парень? Или ты, может, думаешь, Перевозчик — Бог и царь? А вот я тебя разочарую-то, а?»
— Тебя тоже прихватит, Харон. Лагерь сворачивается. Ладья теперь единственная наша надежда. Ладья и ты. Помоги нам, Харон. Ведь не просто же так ты нас оставлял здесь.
— Дооставлялся.…
Харон посмотрел на идущих на шаг позади Листопада и Гастролера.
— Парень, признайся, что там у тебя с девочкой было? Было, нет? Тогда ты феномен. Гигант. И на том свете… Или она тебе — как сестра родная?
Перевозчик жестами изобразил содержание своего вопроса. Марк искоса поглядел на Гастролера. Тот выпятил челюсть.
— Тебе-то какого? Че, у тебя тут выбора не было? Грабки свои не протягивай куда не просят. Погоди, еще базар будет, как ты ее втихую погрузил.
Потянулись палатки лагеря. В их незаселенности, в пустоте перепутанных проходов меж ними было что-то непривычное и гнетущее. Не встречались даже танаты. Где они могут быть? Сбились в стаю, в рой, как засыпающие на зиму насекомые? Караулят у пристани, у Тэнар-тропы, у входа в Тоннель, который теперь распахнут и совершенно нетаинственен, будто отомкнутая дверь во много лет не открывавшийся чулан, вместе со слоями оседавшей на ней пыли, покрытая тайнами, которых никогда за ней не было, и бабушкиными сказками на ночь про сверкающие замки, бриллиантовые дороги, про рыцарей, и побежденных ими волшебников, и освобожденных красавиц. Но сбит проржавевший засов, и волной обновления и ремонта разъяты скрипучие петли. И нет ничего в старом чулане. Ни хода в чародейское подземелье, ни истлевших, но еще годных для чтения книг в кожаных переплетах с чернокнижной тайнописью на пергаментных листах, ни заветных ключей от соседнего нового Мира. Стопки перевязанных газет, дырявый жестяной таз, пыльные бутылки, паутины и засохшие козявки в них.
Перевозчик вспомнил о Ключе и торопливо коснулся пояса с кошелем. Но нет, он не потерял могущественного кристалла. Тяжеленький и твердый, он покоился в мешочке, плотно стянутом витым шнуром, ссученным из трех нитей — черной, белой и пестрой. Даже после черных дождей на Ладье и недавнего окунания в Реку окрас нитей не изменился. Они что-то напоминали Перевозчику. Что-то знакомое, недавнее.
«При всем своем скепсисе ты готов поверить в возможность осуществления бредовой затеи этих дурачков. Ты почти поверил. Нарушать равновесие так нарушать. И ничего, кроме собственной убежденности, что это нарушение разрушением все-таки не станет, у тебя нет. Снова как всегда».
Локо сидел мрачный, груда безделушек высилась перед ним, и много было разбросано по столу и по полу под столом. Освещение — две «летучие мыши» и третья, слабо помигивающая, закатилась под лавку с отключенным Брянским, и никто ее не поднимает. На вошедших среагировал только Псих:
Когда Алкид
Второй свой славный подвиг
Свершал, то стрелы накаленны
Сожгли и рощу, что вокруг стояла.
Ну и как это понимать?
Когда ж двоих героев он увидел
К скале приросших, то лишь одного
Освободить ему велели боги.
Им был рукой могучей от камня отделен он,
Но другого свободы,
Видно, боги не желали.
Договорились, тебя мы с собой не берем. Нам нужны не нытики, а бойцы. Какой из тебя боец? Только проку, что слова складно говоришь, и те не свои.
К чему
Стоять по пояс в ледяном потоке
От глубины своей тепло утратившем?
Так много
По берегам спокойной теплой влаги.
Нет, не стоялой, не гнилой,
А просто мелкой,
Чтобы песок желтел сквозь пелену,
Подернутую рябью, ни в какое
Сравненье не идущую с валами
На середине, там…
К чему с трудом держаться на Ногах,
Изнашивая сердце в замираньях
Перед скалой иль перед водопадом:
Не мой? Не мой пока.
Другие
Плоты нырнули в круговерть из пены,
Замешанной на гуле, реве, рыке,
Последней песни жизни уходящей.
А в итоге? Такой же столб воды?
Не все ль тогда равно, чем захлебнуться —
Гнусной жижей с илом,
Неспешной Леты черною водою
Или хрустальностью невинного ручья,
Чтобы оттуда, с глубины, с изнанки
Увидеть солнце и увидеть небо,
Такие же, как над тобою были,
И днища у плотов друзей,
Что рядом шли твоею же дорогой?
Не боишься
Заметить там нагроможденья грязи,
Черно-зеленые из водорослей хвосты
И безобразные соплодия улиток,
И как последнее с собою унести,
Надолго, навсегда?…
«Ай да Псих! Всем психам Псих. Гамлет, а не Псих».
— Убедил. Берем тебя с собой. Чтобы скука не одолела.
Гастролер хрипло выматерился и показал Психу бугристый кулак, отчего Псих сжался и замер. По вероятности, у них тут были свои внутренние отношения, Перевозчику не известные. Его, впрочем, не касалось.
— Я те на братву погоню, — сказал Гастролер вполголоса сердито — На полах сгниешь, на палубе то есть, поэт.
— Приятно видеть, что художественное слово способно тронуть самые черствые души, — сказал Харон. — Истинная поэзия найдет путь к сердцу любого. Запомни это, Псих, пусть послужит тебе утешением.
Он смешал (предварительно на всякий случай посмотрев — нет, ничего определенного, ничто не напоминает) разложенные перед Локо фигурки, прихлопнул по столешнице:
— Всем тут сидеть до Ладьи. Никуда ни ногой, если хотите со мной отправиться.
Ему пришлось, разумеется, все это показать руками. Гастролер опять было заворчал, но Листопад Марк дернул его за рукав бушлата.
— Не вздумайте снова за пятнистыми поплестись, если явятся. — Он представил таната, и, видно, у него получилось похоже, потому что ухмыльнулись все и даже Гастролер. Ему Перевозчик показал свой кулак, недвусмысленно перед этим загородив Психа спиной. «Проявим заботу о творческих натуpax». — Мой-то молотильник побольше твоего будет, ковбой? На судне возьму в боцмана, там разгуляешься. Харону вдруг вспомнилось кое-что из слов Гастролера, когда он, Перевозчик, увидел его у Локо впервые.
— Подойди-ка сюда, парень, подойди. Ближе, вот так. А ну, как выберемся мы — ты выберешься, — ждет тебя снова та самая пуля в затылок? Кто там тебе ее прислал? Про петлю гистерезиса в своих университетах жизни проходил? От греческого — hysteresis, отставание, запаздывание, наблюдается в случаях, когда состояние тела на данный момент определяется внешними условиями, как-то: магнитный гистерезис, упругий гистерезис, а у нас, значит, будет «с-того-светный». И выкинет тебя в ту же точку пространства-времени. Что делать станешь, обернешься кулаком погрозить да на… послать, если успеешь?
Харон сопровождал свои слова показом, и неизвестно как, но до Гастролера дошло. К тому же Харон нарисовал под конец в воздухе перед его носом большой ехидный вопросительный знак.
— Будь спок, папаша, — сказал Гастролер басом, — второго раза там не будет.
«Вот еще вопрос, отчего бы им, если так они хотели с Перевозчиком контакт наладить, не прибегнуть было к письму? Может, они думали, что я и неграмотный к тому же? Тогда к рисунку. Локо-то захотел — показал. Неясно, правда, действительно хотел ли. Ну да что теперь гадать».
— В общем, тут сидите, заговорщики. — Сказав так, Харон хлопнул — как перед танатами — по кошелю с Ключом.
Полотнище входа задвинулось за ним, и Гастролер подмигнул Марку:
— А ты сомневался. Ему деваться некуда. Погоди, нам бы только на Ладью попасть, там поглядим, кто из нас фаловый, кто «шестерка».
— Может, он дороги не знает?
— Он? Не знает? Все он знает, а нет — без него обойдемся.
Оба посмотрели на толстячка Брянского, что сидел, безучастный, на своем месте у стены.
— Может, сказать надо было? Харону-то? Посоветоваться.
— Ладно, дуру не гони. Косячка бы забить, хоть одного на двоих, парики попускать — знаешь, как забирает?
— Будет еще та Ладья, кто знает? И в горы не уйти, танаты цепью стоят, я подбирался, видел. Одних нас стерегут? Как зарябило, помнишь, что бы это такое?
— Одних нас. Эр-це-дэ мы, «полосатики». Не «приморозит» нас никак, вот они на измор и берут. А зарябило и зарябило, кончай про это. Локо, скажи чего-нибудь. Чего с нами будет-то? Ты все знаешь.
Но ответил не Локо, а Псих. Боязливо покосившись, он продекламировал:
Не Гидры бессмертной
И не стоголового Зла, ее породившего,
Бойся, герой, а — змеи,
Что себе уцепилась за хвост,
Кольцом обращаясь. Она
Пути безначального символ.
— Цыц, полоумный! — прикрикнул на него Гастролер, с места не поднимаясь. А Листопад Марк задумался.
Танаты растянулись цепью у подошвы Горы, отстоя друг от друга локтей на десять-пятнадцать. Харон лишь теперь, проследив все уменьшающиеся
вдаль фигурки по обе стороны оползня Тэнар-тропы, смог оценить, сколько же их было в лагере. Высветленные двойным светом, неподвижные танаты замерли, держа руки на эфесах, ряд их терялся во мгле.
— От меня охраняете дорогу? Думаете, получится?
Танат ответил не сразу.
— Ты Можешь идти куда хочешь, Перевозчик. Мы ни от кого ничего не охраняем.
— Ого, налицо прогресс! Циркуляр какой получили? Опять задержка перед ответом.
— Ты можешь идти куда хочешь, — повторил танат. — Куда тебе вздумается. Ты свободен.
— Вот спасибо! Прямо не знал, что и делать, вдруг, думаю, пятнистые меня и не отпустят. В связи с обострившейся ситуацией в лагере и окрестных Мирах. Вас на казарменное положение перевели? В режим усиленного патрулирования?
Харон давно слышал зов Дэша. Еще у Локо к нему прилетел этот ни на что не похожий звук не звук, голос не голос — далекий сигнал, знакомая весточка с приглашением, в котором, однако, отчетливо прозвучала некая новая нота.
Харон не собирался приглашение принимать. Это удачно, что танаты стоят тут, встретились ему по пути, хотя он опять не представляет, чего ради они выстроились вокруг пустого лагеря.
— Ты свободен в своих поступках, Харон. — Танату в «примороженном» виде, должно быть, приходится дублировать последнюю собственную фразу, чтобы за нее вытянуть из себя следующую. — Ты только и делал, что стремился показать себя выше нас. Твоя мечта сбылась.
— Моя мечта — понять, что происходит в лагере. Вы, танаты, можете объяснить?
— Твоя мечта вовсе не в этом, — возразил танат после новой паузы. — Она у тебя — за Рекой, но ты уже отчаялся добраться. А вторая половина твоей мечты — в Мире, куда ты снова идешь. Иди, Харон, иди, мы тебе мешать не станем.
Танат даже отошел, освобождая тропу. «А вот это мне уже не нравится. Совсем».
— Взгляни, Харон! — Меч таната указывал на лагерь, но, обернувшись, Харон понял, что смотреть нужно еще дальше.
Рябь добралась и до Той стороны. Ни Реки, ни берега за ней Харон не видел, закрывали палатки, но волны невидимого, провисшего колеблемыми складками занавеса теперь ползли оттуда, шевеление их было медленно, но неотвратимо.
медленно но неотвратимо тягуче-медленно и тягуче-неотвратимо
Где? Где уже приходило к нему это ощущение? Ах да, это же стрежень, лунные ножницы, непреодолимая для всех, кроме Перевозчика, грань. Миры закрываются? Граница Переправы двинулась, сюда?
— Смотри, Харон! Следи за ней, куда она качнется!
Рябящая занавесь раздавалась вширь, все дальше и дальше обнимая концами крыл черный небосвод, луна Того берега заплясала в ней, вертясь то ликом в привычных лунных морях, то испещренной кратерами изнанкой. Опять танаты — Харон посмотрел вскользь и опять не понял — сделали свое одномоментное, слаженное и какое-то судорожное движение, рябь почти сомкнулась с темной мглой по краям горизонта и перестала быть видимой.
— Ты правильно подумал, Харон. Ее лишь не видно, но она осталась. Она накапливается, не исчезая, и новая волна, быть может, стронет ее с места и погонит туда, за Реку, на Миры, которые беззащитны перед нею. А может быть, одной волны не хватит, чтобы погнать ее. Но придет и вторая, и сколько потребуется. Твой Мир стал опасен, Харон. Он всегда был опасен, но мы старались сдерживать его. Мы — это Перевозчик и его Дэш, и многие другие, о которых ты так и не успел узнать, служащие равновесию среди Миров, но, видно, наша служба недостаточна. Мы ничего уже не можем сделать.
Танат вложил свой черный меч в ножны, и то же по цепи сделали остальные. Только что все они стояли, держа мечи обнаженными, и острия неточеных полос черной бронзы были направлены в самую сердцевину ломающегося горизонта.
Как загоняли отправку на Ладью. Как вели Ключом взбунтовавшегося Перевозчика.
«Танаты тоже по-своему стараются, — подумал он с запоздалым раскаянием. — По-своему. Вот-вот. В этом вся и штука».
— Миры закрыты, — неуверенно возразил Харон. — Пока Ладья с Перевозчиком не подойдет к Миру, тот не откроется.
— От этого Миры не закроются ничем, и Перевозчик тут ни при чем.
— Это уже бывало в Мирах и меж ними?
— На нашей памяти — нет. Но кто может ручаться? — К танату возвращались обычные интонации. Он коротко засмеялся с дребезгом. — Прогуляйся в свой Мир, Перевозчик, пока он еще цел и пока ты — Перевозчик.
Он не стал ничего говорить, ни о чем спрашивать. Он просто обошел таната, как столб.
— К твоему приходу обратно Ладья будет стоять у берега. Для тебя и твоей, — смешок, — последней работы. Персональная.
Харон сделал усилие, чтобы не обернуться.
— Зачем ты здесь, Дэш?
— Я понял, что ты не придешь ко мне, и пришлось самому, хотя я не люблю этого места.
— Если гора не идет… Ты не хочешь меня выпускать? Тогда говорил бы прямо из Тэнар-камня. Чтоб наверняка. Тут я мог тебя не заметить, и тебе пришлось бы ждать моего возвращения. Я бы все равно пришел обратно, Дэш. Миры не могут обойтись без Перевозчика. Я усвоил.
Дэша Харон увидел неожиданно и, в общем, случайно. За один поворот до Тэнар-камня поднял глаза и наткнулся на внимательный взгляд из скалы. К нему пришлось взбираться, он был довольно высоко над тропою.
Вблизи Харон разобрал, что от Дэша, кроме взгляда, остался лишь неполный абрис лица, лба. Изображение — теперь видно, что это именно изображение — пропадало и появлялось неверными слабыми штрихами.
— Без Перевозчика — да. Как фигуры. Но мне жаль расставаться именно с тобой. Я к тебе привязался, ты мне симпатичен. Как и ты, я в свое время не решился потерять кое-какие свои чувства и до сих пор не пойму, жалеть об этом или радоваться. Я пришел попрощаться, Харон.
— Да что вы меня все хороните! Меня, себя, Миры, всю Вселенную, что еще?!
Харон был готов пожалеть, что взглянул вверх на тропе. Дэш сказал тихо:
— Вселенная — это такая частная величина. Сколько Миров, столько и Вселенных, но Вселенная — это еще не весь Мир.
— Танаты в таких случаях советуют мне прекратить бессмысленное жонглирование словами. Что-то они по-другому заговорили сейчас. Один даже «пока
ты — Перевозчик» сказал. «Пока». Время просачивается и к непреложной Реке?
— Время — это нечто гораздо более сложное, чем мы себе представляем. Отчего, по-твоему, танаты сказали тебе: «Пока ты — Перевозчик»? Тебе уже готова замена. Я предупреждал, нельзя бросаться такими словами.
— Значит много слово мое, — пробормотал Харон. Он был огорошен.
— Выходит, значит.
— Погоди, тогда какой мне смысл… Из моего Мира тот, кто должен заменить меня? — У него мелькнула сумасшедшая идея об Инке:
. — Да и нет, — сказал Дэш. -Да — из твоего Мира и нет — не та, о которой ты подумал. Ты ведь знаешь уготованное ей в твоем Мире — если он, конечно, сохранится. Ты догадался верно и на этот раз.
— Тогда кто же? Неужели ЭТОТ? Из-за которого заварилась вся…
— Не только из-за него Ты тоже вел себя не лучшим образом. Многие из живущих твоего Мира ведут себя не лучшим образом. Ты сам знаешь теперь.
— Значит, ЭТОТ…
— Так думают танаты, — сказал Дэш и вновь замолк со своим многозначным подталкивающим видом.
Харон сжал кулаки. Вот теперь вопрос о том, как ему следует вести себя и ради чего продолжать его дело, начинал утрачивать абстрактность.
— Ты меня пристыдил. Что я должен делать?
— Ничего, кроме того, что намеревался. Иди куда шел, надейся, что обгонишь неминуемое. Ничего нового я не могу предложить тебе. У тебя был плохой Даймон, Перевозчик. Даже если тебе повезет и Миры сохранятся, а ты вернешься на Реку, у тебя будет уже другой Даймон. Ты вернешься сюда навсегда, знай это! А я… у Даймонов тоже есть свой срок, Харон.
Перевозчик лихорадочно искал что сказать Дэшу. Он выбрал не лучшее:
— В моем Мире есть понятие справедливости. Здесь я его не нахожу.
— Ты часто находил его там? Где справедливость в падении водопада? В сорвавшихся со скалы пальцах? В рождении звезд? В распаде плоти? Где справедливость в обмене сущностей между Мирами, в том, что никто из них не может преодолеть страх перед черной Рекой, в двойной луне над двумя берегами, в том, что ты так и не отыщешь свою синюю страну, где даже памяти по тебе не осталось у одной из скитающихся там?
Это все просто есть, и чтобы в Мирах сохранились добро, радость, счастье, ласка, верность, дружба, да та же справедливость, пусть и выдуманная живущими, чтобы сохранились сами Миры, где живущие смогли бы выдумывать для себя это, — для того ты идешь с Ладьей в рейс или ведешь партию на Горячую Щель. А я помогаю тебе устоять. Помогал…
Харон прищурился.
— А сколько у тебя останется попыток после этой, Дэш?
— Пять, — ответил тот автоматически и запнулся. — Ну вот, Перевозчик, ты узнал и это, — произнес Дэш, — больше я тебе не нужен.
— Я знал это уже давно. Еще перед последним рейсом. Один из тех, кто бывал у Локо…
— Неважно, когда ты узнал. Важно, когда ты сказал это сам. Слово произнесенное есть истина, а не ложь. Утверждавший обратное лукавил. Вы большие мастера скрывать явленную вам правду, там, в вашем Мире. Прощай, Перевозчик. Иди и надейся.
Они все-таки улыбнулись друг другу. Харон — своей страшной улыбкой одушевленного манекена. Дэш — одними глазами.
— Я погляжу тебе вслед, иди.
— Это будет как помахать платочком?
— Это будет — просто посмотреть вслед. В моем Мире прощались так.
— В моем тоже, Даймон Уэш.
Покуда, перепрыгивая с камня на камень, Харон добирался обратно на Тэнар-тропу с ее грязным окаймлением, он чувствовал меж лопаток тепло дружеского взгляда Дэша.
Время — это нечто гораздо более сложное, чем мы себе представляем
Харон обнял Тэнар-камень, вжался в него щекой, всем огромным бесчувственным телом Перевозчика, чтобы ощутить боль от ребристой поверхности уже на Лужниковской ярмарке-толкучке и, получив тычок в спину, первым делом схватиться за ноющую скулу.
