Приведенные выше сведения о знаменитой фирме Черна и Белла, были, разумеется, неизвестны Джорджу, хотя, вне всякого сомнения, до него доходили слухи о них. Но, пожалуй, в то вре shy;мя это неведение было счастливым, потому что обычные страда shy;ния ожидающего автора достаточно тяжелы, и если к мукам со shy;мнения и ожидания добавить знание о нормах и требованиях Черна и Белла, его мучения в этот тяжелый период достигли бы высшей степени.

Прошло пять недель, прежде чем он получил от них извес shy;тие, а тем временем…

Но как описать этот период взволнованного ожидания? Во shy;образите себе мать, родившую первенца, родовые муки уже поза shy;ди, но она с мучительным беспокойством ждет заключения вра shy;ча. Здоров ли ребенок, нормальный ли у него вес? Хорошо ли сложен? Нет ли каких-то уродств, пороков? Заячьей губы или трещины неба? Косоглазия или косолапия? Рахита? Нет ли пере shy;понки, бородавки, сыпи, прыщей, родинки? Или ребенок явил shy;ся в мир хорошо сложенным, здоровым, бодро бьющим ножка shy;ми? Придет ли вскоре врач со словами: «Рад сообщить, что у вас родился крупный, здоровый сынишка!»?

Да, родовые муки позади,но муки томительного ожидания только начинаются. Автор подвергается пытке! Видит повсюду приметы и символы; становится до безумия суеверным: не встает по утрам с левой ноги из боязни, что это принесет ему несчастье; входит в одну дверь, а выходит в другую; меняет марку сигарет, потом возвращается к прежней; не может ничего решить – перейти улицу или нет, купить газету в этом киоске или в другом; пытается угадать количество шагов из конца в конец своей комнаты и укорачивает шаг, чтобы попасть в точку – словом, пре shy;вращается в копилку магических чисел и обрядов, пред shy;знаменований, примет, суеверных заклинаний, гипно shy;тических внушений молитвенно обращенных к господам Черну и Беллу и собственной рукописи, судьба которой висит в настоящее время на волоске и может быть спасена – или загублена – любой мелочью! Автор надеется, молится, страдает, страшится и задерживает дыхание, считая шаги, чтобы если даже не повлиять на ход судьбы, то хотя бы не нарушить его.

Итак, молодой автор дожидается и проходит – нет! не через Ад; хуже – через чистилище. В Аду, по крайней мере, все определенно и ясно: тебя вечно жжет огонь, холодит лед, бичуют черти, мучают голод, жажда, и неосуществимое желание. Но в чистилище ты оказываешься между небом и землей: у тебя нет никакой определенности, хотя бы адской! – тебя бросает из стороны в сторону по морю сомнений; ты не знаешь, где находишься; и где концы и начала чего бы то ни было!

Скоро весна. Наш автор поглядывает в окно и ждет, надеется получить какое-то предзнаменование до ее прихода. Уже скоро деревья зазеленеют бередящей душу листвой – о, Господь милостив! Черн и Белл тоже.

Наступает ночь с морозным, усеянным звездами февраль shy;ским небом или с бушующим в темноте ветром только что наступившего марта – наш герой видит в небе ракеты новорожденной славы, сияющие созвездия первого торжества. Приходит утро, фантастические ночные видения исчезают – на смену им прихо shy;дит серое уныние. И вот солнечный полдень, сапфировое небо, все на свете сверкает – может ли хоть на миг возникнуть сомне shy;ние в бессмертном «Да!» этой сияющей радости! А затем вдруг наплывает тень, и сияния как не бывало; улица темная, свет тус shy;клый – и Черн с Беллом сказали свое последнее слово, несокру shy;шимое Отчаяние покончило с Сомнением!

Но тень проплывает! Свет возвращается, и старый красный кирпич дома напротив снова блещет жизнью и мартом, вновь по shy;являются сияние дня и сапфировые небеса. – Нет, нет! Они не сказали последнего слова, их последнее слово не суровый Отказ, еще не известно, каким оно будет, – мистер Черн просто нахму shy;рился в задумчивости; у мистера Белла на миг возникло сомне shy;ние – но теперь их головы вновь увлеченно склонились, они пе shy;реворачивают захватанные листы громадной рукописи с лихора shy;дочным интересом – читают с самозабвенным восторгом, – Черн хрипло дышит и говорит: «Господи, Джим! Какой замеча shy;тельный писатель этот парень! Вот послушай-ка этот отрывок!» – А затем Белл внезапно разражается хохотом: «Господи Боже! Какой непристойный, сочный юмор! После Рабле ничего подоб shy;ного не бывало!».

Черн, неторопливо, убежденно: Книга, которой дожидалась Америка!

Белл: Писатель, необходимый этой стране!

Черн: Мы должны издать эту книгу! Я ее издам, даже если на shy;бор придется делать собственноручно!

Белл: В этом я тебе помогу! Да, мы должны ее выпустить!

Черн, ликующе: И самое замечательное, что этот парень толь shy;ко начинает!

Белл, восторженно: Он даже толком не начал! Его хватит еще на сотню таких книг!

Черн: Сокровище!

Белл: Золотое дно!

Черн: Замечательный автор!

Белл: Лучшего в фирме не бывало!

Черн: Это все равно, что наткнуться на золотую жилу!

Белл: Что собирать деньги с тротуара!

Черн: Роса небесная!

Белл: Хлеб, отпущенный по водам!

Оба: Это манна!.. Божья милость!.. Грандиозно!

А тем временем свет то появляется, то исчезает, тень проно shy;сится, возвращается сапфировое небо, сияние – и все надежда, радость, ужас, сомнения и поражение, все беспросветное, тупое отчаяние – все слава и радость – о, расцвет жизни, весна души, безрассудная, глупая, грешная, гордая, наивная, могуществен shy;ная, прекрасная и заблуждающаяся юность!

И покуда свет появляется и исчезает, покуда кошка, подраги shy;вая, крадется по забору в заднем дворе, Джордж ежедневно слы shy;шит в полдень шаги Эстер по лестнице:

Эстер, ее румяное лицо сияет утром, она веселая и оживлен shy;ная, как птичка: Какие новости? Есть новости, малыш?

Джордж, неприветливо, сердито, ворчливо, как медведь: Нет.

Она: Письма от них пока не было?

Он: Нет! Не было!

Она: Ну, его, разумеется, нельзя ждать так скоро. Дай им вре shy;мя.

Он, сплетя пальцы, подавшись вперед, глядя в пол: Я дал им время. И ответа не жду.

Она, раздраженно:Не болтай ерунды! Ты знаешь, что ответ будет!

Он: Ты несешь ерунду! Прекрасно знаешь, что я не получу от них ответа!

Она, чуть повысив голос в раздражении: Право, не понимаю, как человек с твоими способностями может сказать такую чушь!

Он: Потому что никаких способностей у меня нет, и я вынуж shy;ден по восемь часов на день слушать твою чушь!

Она, громким, взволнованным, предостерегающим голосом: Опять начинаешь!

Он, злобно: Как бы я хотел, чтобы ты опять прекратила! Но знаю, что надежды на это нет!

Она, еще более громко и взволнованно, с легкой дрожью в го shy;лосе: О, значит, хочешь, чтобы я ушла? Хочешь от меня избавить shy;ся? Так?

Он, бормочет: Ладно! Ладно! Ладно! Ты не права! Я прав! Твоя взяла!

Она, дрожащим голосом, угрожающе: Смотри, если хочешь – уйду! Тут же! Уйти или нет?

Он, угрюмо бормочет, как и прежде: Ладно! Ладно! Ладно! Будь по-твоему!

Она, чуть взвизгивая в конце фраз: Ты этого добиваешься? Этого хочешь? Стремишься от меня избавиться? Хочешь, чтобы я ушла – а?

Он, бормочет с отвращением: О, Господи! – Встает и направ shy;ляется к окну, бормоча: – Делай, что хочешь, черт возьми, толь shy;ко оставь меня в покое.

Опирается руками о подоконник и уныло глядит в задний двор, свет появляется, тускнеет, исчезает, появляется и исчезает, становится ярче, сияет и угасает.

Она, срывающимся голосом, близким к истерике: Ты этого хочешь, а? Этого добиваешься? Стремишься отделаться от меня? Хочешь сказать таким образом, что рвешь со мной? Хочешь, что shy;бы я оставила тебя – ушла и оставила – одного?

Он, повернувшись, с безумным криком, зажав истерзанные уши: Черт побери – да!.. Уходи! Убирайся!.. Делай, что хочешь! Оставь меня в покое, ради Бога!

Она, пронзительным, надтреснутым голосом: Ухожу!.. Ухо shy;жу!.. Прощай!.. Ухожу!.. Больше не потревожу!.. Оставлю тебя в покое, раз так хочешь. – Ответа на эти слова не следует. Она рас shy;хаживает по комнате, разговаривая с Кем-то, словно Офелия, до shy;верительным, трогательным, театральным тоном: Прощай!.. Все!.. Конец!.. Уже нехороша!.. Он порвал с нею!.. Устал от нее!.. Она любила его, приходила и стряпала ему… Сносила все оскор shy;бления, потому что обожала его… Но теперь все кончено! Она ему надоела!.. Он получил от нее все, что хотел… попользовался ею… Теперь она ему не нужна!

Он, внезапно оборачиваясь, словно обезумевшее, загнанное животное, с горловым рыком: Попользовался тобой!Ах, ты… на shy;глая девка… это я тобой пользовался! Ты мной пользовалась!

Она, совсем как Офелия, нежно-рассеянно, прерывисто, смиренно и прощающе, Кому-то во Вселенной: Ничего!.. Я по shy;нимаю!.. Он порвал с ней!.. Она была рабыней ему все эти годы… Не отходила от него, утешала его, верила в него… Думала, он ее любит, но теперь понимает, что ошиблась… Ладно! Ладно! Она уходит!.. Она ему больше не нужна, он ее прогоняет!.. Вышвыривает!.. Он получил от нее все, что хотел! Она отдавала ему любовь и преданность… Думала, он нуждается в этом, но ему это больше не нужно… Он использовал ее… Теперь все кончено…

Он, в бешенстве расхаживая по комнате, язвительно обраща shy;ясь к своему Доверенному Лицу где-то в Солнечной Системе: Использовал ее! Получил все, что она могла дать! Черт возьми, это просто восхитительно! Использовал ее! А теперь все кончено! и с насмешливой жеманностью: – Вот это мне нравится! Даже слов нет! Использовал ее! Последняя шлюха и то возмутилась бы!

– И внезапно опять с рыком грубо обращается к ней: – Да, черт возьми, я использовал тебя только тем, что отдавал тебе свою юность – свою жизнь – свою силу – свою веру – свою предан shy;ность – свою любовь; отдавал тебе всю пылкость, поэзию и гор shy;дость юности, ее невинность и чистоту – и зачем! Ради чего!.. Черт побери мою невезучую, жалкую, злополучную жизнь – по shy;тому что я любил тебя – любил больше жизни!..Использовал ее! Да, клянусь Богом, использовал тем, что любил – эту женщину, которой пора думать о безмятежной старости – как стала бы любая другая на ее месте! – которой надо бы в оставшиеся годы примириться с Господом! Да, использовал ее тем, что отдавал ей юношеские обожание и преданность, воспламенял ее таланты страстностью, поэзией, гением, вдохновением жизни молодого мужчины! Использовал ее! Да, черт меня побери за то, что был и остаюсь помешанным, одурелым, одурманенным рогоносцем! Вот так я тебя использовал – и получил по заслугам!

Она, сдержанным, негромким голосом, с легким придыхани shy;ем: Нет, нет!.. Неправда, Джордж!.. Я любила тебя… Все кончено, я ухожу, раз, видимо, ты этого хочешь… но по крайней мере будь ко мне справедлив… Будь честен… Ты должен признать, что я любила тебя. – С очень сдержанным, благонравным, спокойным достоинством продолжает: – Я, разумеется, думала, что ты лю shy;бишь меня тоже… Что отвечаешь любовью на любовь… но, – с легкой кривой улыбкой и все с тем же спокойным достоинством: – теперь вижу, что ошиблась… Но, по крайней мере, прогоняя меня, мог бы признать это по справедливости. – Затем, чуть по shy;ведя плечами и руками, чуть приблизясь к прежней манере спо shy;койного разговора с Кем-То Наверху, однако с великолепной, подобающей леди благовоспитанностью: – Я любила тебя, это правда… И всегда буду любить!.. Конечно, у тебя сегодня одно, завтра другое, но… что ж, – опять легкая кривая улыбка, – я не такая… Любовь не может приходить и уходить, бывать горячей и холодной, открываться и закрываться, как водопроводный кран. – С ноткой гордости: – Мой народ отличается преданностью!.. У нас любовь не кончается! – Со злостью: – Мы не то, что пре shy;красные и благородные христиане… эти замечательные, восхити shy;тельные гои…- от волнения начинает шумно дышать. – Да, они замечательные, бесспорно, бесспорно! Я знаю! Я знаю! – И ки shy;вает с проницательным видом. – Знаю, какие вы… Ты мне все рассказал… о ваших распутных женщинах, о том, что спал с ва shy;шими проститутками, о беспорядочных связях с вашими потас shy;кухами до встречи со мной… Я знаю! Я все об этом знаю! Ты рас shy;сказывал мне о своем отце, так ведь?.. О, каким он, видимо, был чудесным отцом!.. Бросил твою мать ради проститутки!

Он, негромко, сдавленно: Послушай, ты! Оставь моего отца в покое!.. Убирайся!

Она, по-прежнему негромко, но с нарастающим волнением: Ухожу!.. Ухожу сейчас же!.. Оставляю тебя в покое, раз ты так хо shy;чешь… Но перед уходом хочу кое-что сказать… когда-нибудь ты это вспомнишь! Поймешь, как обошелся со мной! Поймешь, что отверг самого лучшего друга в жизни… швырнул ту, что любила тебя, в канаву… сознательно оплевал и растоптал такую любовь, какой ни у кого никогда не было!

Он, зловеще, тяжело дыша: Уходишь или нет?

Она, голос у нее снова пронзительный, дрожащий: Ухожу! Ухожу! Но перед этим хочу тебе сказать: надеюсь, доживешь до того дня, когда осознаешь, как обошелся со мной. – Голос ее на shy;чинает дрожать от истерического плача: – Надеюсь, доживешь… и будешь страдать, как страдаю я!

Он, хрипло дыша, схватив ее за плечи, повернув и подталки shy;вая к двери: Уходи! Убирайся отсюда, я сказал!

Она, голос ее срывается на крик, полуплач-полувопль: Джордж! Джордж!.. Нет, нет, ради Бога, не так!.. Не бери этого черного преступления на душу!.. Не прощайся таким образом!.. Чуточку любви, чуточку сострадания, чуточку сочувствия, неж shy;ности, прошу тебя, ради Бога!.. Не порывай так. – Вопит: Нет! Нет! Ради Бога! – хватается за край распахнутой двери, виснет на ней, хрипло всхлипывая: – Нет, нет! Прошу тебя – не порывай так. – Он грубо срывает одну ее руку с двери, выталкивает хрипло плачущую в коридор, захлопывает дверь и приваливается к ней плечом, дыша, словно загнанное животное.

Через несколько секунд он поднимает голову, напряженно прислушивается. Из темного коридора ни звука. Вид у него обес shy;покоенный, пристыженный, он встряхивается, словно живот shy;ное, выпячивает губу, берется за дверную ручку, готов открыть дверь, челюсти его сжимаются, он поворачивается, снова садит shy;ся на кровать, угрюмо глядя в пол, еще более мрачный и подав shy;ленный, чем раньше.

И вновь свет появляется и исчезает, появляется и исчезает, тускнеет и снова становится ярким. Стоит тишина, с негром shy;ким тиканьем тянутся бесконечные минуты скучной тишины, превращая в пепел скучное серое время – и вот наконец какой-то звук! Снаружи негромко скрипит половица, дверная ручка медленно поворачивается. Джордж быстро поднимает взгляд; потом опять свешивает голову, угрюмо смотрит в пол. Дверь от shy;крывается, в проеме стоит Эстер, раскрасневшаяся, со сверка shy;ющими глазами, вся ее маленькая фигурка дышит непреклон shy;ностью, но вместе с тем и благовоспитанностью, она являет со shy;бой воплощение горделивой сдержанности, утонченного само shy;обладания.

Эстер, очень спокойно: Извини, что беспокою тебя снова… Но я здесь кое-что оставила… несколько эскизов, рисовальные при shy;надлежности… Раз я больше не вернусь сюда, то заберу их.

Джордж, уныло глядя в пол: негромко: Ладно! Ладно!

Она, подходя к чертежному столу, открывая ящик и доставая свои вещи: Поскольку, кажется, ты именно этого хочешь, не так ли?… Сказал, чтобы я ушла, не беспокоила тебя больше… Раз хо shy;чешь этого…

Он, устало, как и прежде: Ладно! Ладно! Твоя взяла!

Она, негромко, но с едким сарказмом: Потуги на остроумие, так?.. Молодой писатель, замечательно владеющий языком и блещущий острословием!

Он, вяло, угрюмо глядя в пол: Хорошо! Ты права! Твоя взяла, ладно!

Она, вспылив: О, ради всего святого! Да скажи что-нибудь другое! Не мямли «ладно, ладно», как идиот! – Потом резко, вла shy;стно: – Смотри на меня, когда разговариваешь со мной! – Раздраженно: – Ради Бога, возьми себя в руки и постарайся быть взрослым! Не веди себя, как ребенок!

Он, как и прежде: Ладно! Ладно! Твоя взяла!

Она, медленно, с жалостью: Жалкий – слепой – дурачок! По shy;думать только, хватило ума напуститься на единственную, кто те shy;бя любит… обожает… которая может так много дать тебе!.. И ты хотел выбросить это бесценное сокровище!.. Хотя я столько знаю, – ударяет себя в грудь – хотя я храню это Великое в себе – здесь!здесь!.. готова отдать его тебе… Великое Сокровище все shy;го, что вижу, чувствую, знаю… попроси, и оно твое… целиком твое… только твое… величайшее сокровище, какое только может получить человек… вся красота и великолепие, способные питать твой гений… и все это выброшено, пущено на ветер… лишь отто shy;го, что ты по дурости не хочешь взять этого… Лишь оттого, что ты по слепоте и невежеству не желаешь это видеть, использовать, взять то, что само идет в руки! О, какое дурное, бессмысленное, греховное упущение – хотя я хочу отдать все это тебе, вывернуть ради тебя душу наизнанку… предоставить тебе все громадное со shy;кровище своего существа – а ты отвергаешь его, потому что со shy;вершенно глуп – слеп - и невежествен!

Он, вяло, с унылым вздохом: Хорошо! Хо-ро-шо! Твоя взяла! Ты права! Во всем.

Она, бросает на него пристальный, язвительный, вызываю shy;щий взгляд, потом говорит спокойно, без обиняков: Послушай! Ты не пьяный?.. Не пил?

Он, устало, угрюмо: Нет. Не пил. Ни капли. – Уныло: – В до shy;ме ничего нет.

Она, резко, пытливо: Ты уверен?

Он: Конечно, уверен.

Она: Ты ведешь себя так, словно выпил.

Он: Говорю же, не пил. – Угрюмо задумывается, потом вдруг ударяет себя кулаком по колену, с мрачной решимостью подни shy;мает взгляд и кричит: – Но, клянусь Богом, выпью!.. И не кап shy;лю! – Потом неторопливо, с нарастающей твердостью: – Пойду и напьюсь, как весь британский флот! Ей-богу, напьюсь, даже ес shy;ли это будет моим последним поступком в жизни!

Она: Ты завтракал?

Он, угрюмо: Нет!

Она: Съел хоть что-нибудь за весь день?

Он: Нет.

Она: Тебе, разумеется, надо поесть. Глупо портить здоровье та shy;ким образом… Хоть ты и прогоняешь меня, я буду о тебе беспо shy;коиться… Во всяком случае, я следила, чтобы ты ел вовремя – ты должен это признать!.. Кто теперь будет тебе стряпать?… Сам не будешь, я знаю. – Язвительно: – Может, кто-то из девок, кото shy;рых приводишь… – Злобно: – Черта с два! – Негромко, сарка shy;стически: – Представляю, как они возятся на кухне!

Он молчит.

Она, нерешительно: Хочешь, приготовлю небольшой ленч? – Торопливо: – Я не останусь, сразу же потом уйду… знаю, ты не хо shy;чешь больше меня здесь видеть… но если приготовлю поесть тебе перед уходом… по крайней мере, буду знать, что ты сыт… не стану потом об этом беспокоиться. – Затем с легкой ноткой сожаления:

– Жаль, конечно, что все эти хорошие продукты придется выбро shy;сить… тем более, что на свете голодает столько людей… Но, – лег shy;кое пожатие плечами, кривая улыбка, нотка обреченности в голо shy;се, – раз ты к этому так относишься, ничего не поделаешь.

Он, поднимая взгляд после недолгого молчания: – О каких это хороших продуктах ты говоришь?

Она, с деланной беззаботностью: А, о тех, что купила в южной части Манхеттена… Думала, поедим вместе… Считала, что у нас так заведено… дожидалась этого… но раз ты хочешь, чтобы я ушла, – вздыхает, – что ж, так тому и быть! – Указывает подбородком на большую продуктовую сумку на столе. – Делай с ней, что хочешь – выброси в мусорный бак – отдай дворнику… Жаль, не сказал сразу, что намерен так поступить… Это избавило бы меня от хлопот.

Он, опять угрюмо помолчав, поднимает взгляд и с любопыт shy;ством смотрит на сумку: Что в ней?

Она, беззаботно: О, ничего особенного! Ничего такого, что нужно долго стряпать!.. Может, ты забыл, но я сказала, что хочу приготовить очень простой ленч… Вот и заглянула по пути в ту славную мясную лавку на Шестой авеню – в которой все мясни shy;ки знают нас, у них всегда такая прекрасная вырезка… и я спро shy;сила мясника, есть ли у него шикарный бифштекс из филейной части, и он показал мне прекрасный кусок толщиной в дюйм – я взяла его… И, – показывая легким, выразительным движени shy;ем большого и указательного пальцев высшее совершенство, – молодого картофеля… который просто тает во рту… Ты очень лю shy;бишь его в моем приготовлении… с маслом и молодой петруш shy;кой… Потом увидела превосходный, свежий зеленый салат и ку shy;пила пучок, еще несколько апельсинов и яблок, парочку груш и грейпфрут – ты ведь любишь фруктовый салат, который я готов shy;лю, с моим соусом по-французски – не слишком сладким, не слишком кислым… Еще увидела чудесную, только что привезен shy;ную клубнику, подумала, что тебе захочется ее на десерт, поэтому взяла корзиночку и пинту сливок. – С легкой печальной улыб shy;кой: – Что ж, очень жаль, что все это пропадет – но, видимо, ничего не поделаешь! Так уж обстоят дела, верно?.. Такова жизнь!

Он, после недолгого молчания, задумчиво почесывая щетину на лице: Много времени уйдет на жарку бифштекса?

Она: О, всего несколько минут… Картофель, разумеется, будет вариться чуть дольше… Но – что ж – после того, что случилось, ты все равно не станешь есть, так ведь? – Поворачивается, слов shy;но собираясь уйти, но медлит.

Он, поднимаясь и кладя ей ладонь на руку, задумчиво облизы shy;вая губы: А масла купить не забыла?

Она: Да, с маслом все в порядке – я вспомнила, что оно у нас закончилось, и купила два брикета.

Он, мечтательно поглаживая ее по руке: Ага!.. А как с маслом для салата?

Она, быстро: О, и тут все в порядке! Я вспомнила, что оливко shy;вое у нас пришло к концу, поэтому заглянула в тот славный ита shy;льянский магазинчик и взяла… Ах да, совсем забыла – и крохот shy;ную головку чеснока, если уметь его использовать – как я! – не чрезмерно, просто растереть по краю миски для едва уловимого аромата – опять выразительный жест большим и указательным пальцами – он, как ничто, придаст салату именно нужный при shy;вкус!.. Да, и вот что! Видел бы ты фрукты, которые я купила – ты в жизни не пробовал таких, какие сейчас продают – этот пре shy;красный зеленый салат – а яблоки!., а груши!., а овощи! – Вос shy;торженно шепчет она, – фасоль, горох, редиска!.. Восхититель shy;ные пучки моркови!.. До чего они свежие!.. Разве это не изыс shy;канная еда?.. А молодая спаржа!.. Представляю, как она лежит на блюде под масляным соусом, который я умею готовить… А цвет shy;ная капуста!.. Ты в жизни такой не видел… Да – а лук!.. Нежные маленькие луковички… размером с крупный жемчуг! – Серьезным тоном: – Разве лук не замечателен?.. Разве не чудесно, что он так дешев, и его так много?.. Что только можно с ним делать!.. Использовать множеством способов… Луковички просто тают во рту, когда приготовлены, как нужно – как я умею!.. Будь лука ма shy;ло, люди платили бы за него почти любые деньги!.. Замечательно, правда, что это такой распространенный овощ?

Он, задумчиво: Хм! Да. – Медленно, мечтательно облизывает губы.

Она, с подобающей ноткой сожаления: Конечно, то, что я со shy;биралась сделать…- с легкой, печальной, чуть вопрошающей улыбкой: – Но теперь говорить об этом бессмысленно, так ведь?.. Раз ты прогоняешь меня.

Он, задумчиво, как и прежде: Хм! Так что ты собиралась сде shy;лать?

Она, печально: Хотела приехать в четверг вечером пораньше… конечно, если б ты был не против… если б ничем не был занят… часов в пять и приготовить тебе тушеного мяса – ты знаешь, ка shy;ким оно у меня получается…

Он, задумчиво, рассеянно: Хм – да!.. Тушеного мяса, гово shy;ришь?

Она: Да, ты знаешь, как я его делаю – фунтов восемь шпиго shy;ванной говядины – разумеется, самой лучшей… Сегодня утром я разговаривала об этом с мясником, он заверил меня, что даст пре shy;восходный кусок… конечно, это требует времени!.. Мясо тушить нужно самое меньшее три-четыре часа в моей большой чугунной кастрюле… Если после моего ухода тебе будет готовить какая-то девица, настаивай, чтобы она стряпала в чугунной посуде. О, в ней получается гораздо лучше! Гораздо.'Это единственный способ тушить мясо, как следует, только мало кому из женщин это по shy;нятно – одной из тысячи… Потом, тушить нужно медленно, очень медленно, несколько часов – это очень тонкое дело – требуется постоянное внимание, – мало кто из нынешних женщин возь shy;мет на себя этот труд… Но тушить надо очень медленно и тща shy;тельно, пока все овощи не пропитаются вкусом мяса, а мясо – пкусом всех овощей. – Продолжает очень серьезно, негромким голосом: – Это как шедевр – как пирушка у древних греков – псе так старательно смешано, что в каждом есть все, и во всем каждое.

Он, мягко, негромко, словно в трансе: Овощи, говоришь?

Она: Да, конечно – те, о которых я говорила!.. Эти нежные, свежие, весенние овощи!

Он, рассеянно: Говоришь, все их смешать и положить в мясо?

Она, быстро: Да – и, разумеется, нужно масло – притом мно shy;го! Готовить всегда нужно с маслом… Скажи это своим девицам… И чуточку красного перца – ничего не может быть лучше, если только знать, сколько – самую малость – мало кто знает нужную дозу… Потом соль и черный перец… Хотя что толку тебе это го shy;ворить – теперь это бессмысленно, разве не так? – поскольку мы больше не увидимся.

Он, в мечтательном, рассеянном раздумье: Да-а!.. Хм-м!.. С маслом, говоришь? – Обнимает ее одной рукой за талию. – Чу shy;точку красного перца?

Она, внезапно начав бурно протестовать, делая вид, будто хо shy;чет вырваться: Нет! Нет!.. Не начинай этого!.. Уже поздно!.. Ты сказал, чтобы я ушла, оставила тебя в покое!.. Ты меня прогнал!.. Нет!.. Нет!.. Не позволю!.. Все кончено! – Решительно трясет го shy;ловой. – Слишком поздно!.. Все кончено!

Он, пытаясь отделаться смехом, весело, но с ноткой беспо shy;койства: Да ну – ха-ха – подумаешь!.. Я просто шутил… Ты зна shy;ла это!.. Решил слегка позабавиться! Это была просто шутка… Ты знаешь, что я это не всерьез!

Она, раскрасневшись и тяжело дыша: Неправда!.. Ты все гово shy;рил всерьез! – Негодующе: – Тоже мне, шутник!.. Ты всегда упо shy;требляешь столь изысканные, прелестные слова, когда шутишь? С горечью, чуть не плача: – В адрес той, которая обожает те shy; бя, пойдет ради тебя на что угодно! Бросить ее в канаву, обозвать девкой, хотя она готова отдать за тебя Жизнь! Тоже мне, шутник! Видимо, ты научился всем этим словам в баптистском колледже! – Тяжело дыша, вырываясь, отталкивает его. – Нет! Нет!.. Пере shy;стань!.. Нельзя сперва напускаться на меня, оскорблять грязны shy;ми словами и… и тут же начинать это! Нет! Нет!

Он, медленно, с вожделением и торжеством, сжав ее руки и неторопливо раскачивая взад-вперед с нарастающим ликовани shy;ем: Ах-ты-нежная-маленькая-гладкокожая- девка! Ах ты…

Она, тяжело дыша: О, какой деликатный!.. Такие прекрасные слова!.. Такие изящные выражения!

Он, ликующе: Ах – моя хрупкая милочка, моя дорогая! Ахх… Аххх… – Неуверенно озирается, подыскивая слова, тяжело дыша; внезапно прижимает ее к себе и вскрикивает с неистовой ра shy;достью: – Ах – маленький ты гладкокожий ангел – я поцелую тебя – вот что!.. Клянусь Богом! – С жаром целует ее. Потом снова дышит хрипло, неровно и, озираясь, подыскивает слова: – Я… я… я покрою поцелуями все твое веселое личико! – Целует, она жестами выражает протест; он тяжело дышит еще несколько секунд, потом внезапно вскрикивает с яростной убежденностью, словно нашел решение мучившей его проблемы: – Я поцелую тебя десять тысяч раз, клянусь Богом! – Целует, она негромко выкрикивает протесты и слабо вырывается. – Мясо, значит? Ту shy;шеное? Ты – ты мое тушеное мясо!

Она, негромко вскрикивает: Нет! Нет… Не имеешь права!.. Слишком поздно!..

Но разве бывает слишком поздно для любви?

В конце концов Джордж подходит к открытому окну, облока shy;чивается о подоконник, глядит наружу. А свет появляется, исче shy;зает и появляется снова; все пение и сияние дня возвращаются.

Эстер, восторженно, негромко, словно в трансе: Существова shy;ла ли такая любовь, как наша?.. Существовало ли что-нибудь по shy;добное на свете с начала времен?

Джордж, негромко, отвечая своим мыслям, продолжая гля shy;деть в окно: Я верю – клянусь Богом – искренне верю…

Она, все так же восторженно, себе и Вселенной: Думаешь, су shy;ществовала на свете пара, которую связывала бы такая любовь? Могли кто-то на свете, кто не знал…

Он, как прежде, упорно глядя в окно, с нарастающим ликова shy;нием: Я верю – да-да, искренне верю…

Она, своему небесному доверенному лицу: …понять, что это такое – эта великая поэзия, эта вечная красота, которая сияет во мне, подобно звезде – истина – блаженство – эта огромная, ве shy;ликолепная – эта охватывающая душу – эта всепоглощающая…

Он, внезапно, с окрыленной, торжествующей убежденностью: Да! Клянусь Богом, я знаю, как они поступят! Знаю!- Поворачивается, ударяет кулаком в ладонь и выкрикивает: – Говорю тебе, я это знаю! Наверняка!

Она: …эта могучая, нежная, яркая…

Он, с торжествующим воплем: Клянусь Богом, они возьмут мою книгу!

Она: …эта прекрасная вечная…

Джордж, запрокинув голову, смеясь от неистовой радости и голода: Еда! Еда! Еда!

Эстер, с восторженной нежностью: Любовь! Любовь! Любовь!

А свет появляется и меркнет, тускнеет и исчезает, кошка, под shy;рагивая, хищно крадется по забору в заднем дворе, свет вновь ту shy;скнеет, появляется опять, исчезает – и все навеки такое же, как было всегда.