Ежедневно по холму перед домом Марка Джойнера взбирал shy;ся, пыхтя мотором, старый, ветхий грузовичок, в котором мистер Лэмпли, мясник, развозил нежные, сочные бифштексы, отбив shy;ные и куски жареного мяса, восхитительно благоухающие колба shy;сы домашнего изготовления, зельц, ливерную колбасу и толстые красные сосиски. Джорджу Уэбберу казалось, что эта чудесная рахитичная машина обретает все больше славы и очарования с течением лет, по мере того, как жир, масло, острые запахи шал shy;фея и других специй, которыми мистер Лэмпли сдабривал сви shy;ные колбасы и еще около дюжины деликатесов, все больше про shy;питывали старый красный деревянный кузов. Даже годы спустя, в преображающем свете времени, его не покидало сознание нео shy;бычности, значительности, громадности, когда вспоминались мистер Лэмпли, его жена, дочь и сын, сытные, ароматные, вкус shy;ные плоды их трудов – и нечто дикое, необузданное, словно природа, в жизни каждого члена этой семьи.

Мистер Лэмпли, чужак, приехал в город двадцать лет назад, но так и остался чужаком. О его происхождении, о прошлом ни shy;кто ничего не знал. Это был невысокий, жутко изуродованный человек, кряжистый и сильный, как бык, ужасающе спокойный и совершенно бесстрастный в словах и жестах, что наводило на мысль о сдерживаемой, однако неистовой, беспредельной горяч shy;ности. Его маленькое, красное, по-ирландски пламенеющее ли shy;цо было чудовищно перекошено шрамом, который, по слухам, задолго до приезда мистера Лэмпли в город, оставил ему в драке ударом топора другой мясник. Этот синевато-серый морщинистый рубец тянулся от лба до горла, даже уголки жестких губ бы shy;ли искривлены и сморщены этим шрамом. Более того, этот чело shy;век, казалось, никогда не мигал, и его маленькие черные глаза – более суровых, черных, уверенных и вообразить невозможно – глядели на мир так решительно, с таким убийственным, грозным выражением, что любой не мог долго вынести их взгляда, начи shy;нал заикаться, мямлить, и все попытки установить приятельские или дружеские отношения тут же увядали и терпели крушение под взглядом этих немигающих глаз. Поэтому никто с ним не знался, никто не делал повторных попыток завязать с ним друж shy;бу; за все годы, прожитые в городе, он ни с кем, кроме членов своей семьи, не завел тесных связей.

Однако если мистер Лэмпли был грозен бесстрастной речью и немигающим взглядом, супруга его была не менее грозной, но совсем по-другому. Он женился на женщине из той же части го shy;рода, одном из тех созданий, что обладают баснословной жизне shy;радостностью и неописуемым добродушием, и которых невоз shy;можно судить ни по каким законам или меркам. О ней можно только сказать, что она была бесхитростна, как природа, мило shy;сердна, как река в наводнение, и добродетельна, как земля. Ис shy;полненная добродушия и громкого, удушливого смеха, который бурно вырывался из ее могучей груди, она могла, не раздумывая, вышибить мозги любому, кто обманул ее или привел в безотчет shy;ный гнев; и ни на миг не ощутила бы ни жалости, ни раскаяния, даже если б пришлось поплатиться за это жизнью.

Происходила она из большой семьи выходцев сельской мест shy;ности, все члены которой отличались могучим телосложением, была единственной дочерью баснословно жестокого и грубого человека, тоже мясника.

Такой крупной женщины, как миссис Лэмпли, Джордж ни shy;когда не видел. Ростом она была больше шести футов и весила, очевидно, больше двухсот фунтов, хотя полнотой не отлича shy;лась. Кисти ее рук формой и размером напоминали окорок, ру shy;ки и ноги вздувались мышцами безграничной мощи и силы, громадные груди казались почти бездонными в своей полноте. У нее были громадная грива густых темно-рыжих волос; глаза ясные, серые, бездонные, как у кошки; широкий, тонкий, не shy;сколько вялый рот; и кожа, здоровая, чистая, но с какой-то мрачностью, липкостью – как ее улыбка и громкий, удушливый смех, – словно все липкие, сперматические флюиды зем shy;ли находились внутри нее.

Не существовало ни мерок, ни законов, по которым можно было б ее судить: эта женщина вырывалась за пределы всех че shy;ловеческих оценок и потому поражала ужасом сердце Джорд shy;жа. Она могла рассказывать до того кошмарные истории, что сердце сжималось, запрокидывать при этом голову, неудержи shy;мо хохотать – и смех ее бывал жуток, не потому, что жесток, а потому что субстанции, из которой состоит жестокость, совер shy;шенно не было в ее натуре.

Так о происшествиях из жизни своего отца, мясника, она рас shy;сказывала странно мягким, деревенским голосом, в котором, од shy;нако, постоянно ощущались безграничная сила и громкий, уду shy;шливый смех, готовый вырваться из ее горла:

– Был на рынке кот, вечно рыскал, подбирался к нашему мя shy;су, – доверительно говорила миссис Лэмпли спокойным, тягу shy;чим голосом, с легкой улыбкой на губах. – Так вот, – фыркнула она, чуть колыхнув могучими грудями, – старик злился все боль shy;ше, как-то снова обнаружил кота возле своего мяса и говорит мне – знаете, я вела у него бухгалтерию, – поворачивается ко мне и говорит: «Увижу этого гада здесь еще раз, отрублю ему башку…». – Тут она прервала рассказ и засмеялась, ее громадное горло раздувалось от смеха, могучая грудь тоже. – Я видела, что он разозлился,- продолжала она почти елейным тоном, – и зна shy;ла, что коту придется плохо, если появится!.. Ну так вот, – мис shy;сис Лэмпли начала слегка задыхаться от сдерживаемого смеха, – не прошло и десяти минут, старик поднял взгляд и видит кота на колоде, кот хотел стащить лежавший там большой кусок мяса!.. Тут старик закричал так, что отсюда было б слышно на Площади! «Ах ты, гад! Сказал же, что убью, если увижу здесь снова!» – хва shy;тает топор,- выдавила миссис Лэмпли, – что есть силы швыря shy;ет в кота и – ха-ха-ха! – захохотала она внезапно, горло ее раз shy;дулось, как у быка, волна неудержимого смеха вырвалась из ее груди и окончилась воплем, – попал точно в него и разрубил как раз пополам – ха-ха-ха-ха!

На сей раз смех словно бы не умещался в ее могучей груди, из глаз ее потекли слезы, и она откинулась на спинку стула, ловя воздух ртом.

– Господи! Господи! – выдавила она. – Ничего более забавного в жизни не видела! Чуть не умерла со смеху! – выпалила миссис Лэмпли и, все еще содрогаясь, принялась утирать глаза тыльной стороной огромной ладони.

В другой раз она рассказывала о своем достопочтенном роди shy;теле вот такую историю:

– Приходит как-то один черномазый, говорит старику, чтобы отрезал и завернул кусок говядины. Когда старик протянул ему покупку, черномазый начал спорить, дерзить, заявлять, будто старик обвесил его! Так вот, – она начала слегка задыхаться, – старик берет разделочный нож да с размаху им черномазого через прилавок, и – ха-ха-ха! – Громкий смех вырвался из ее могучей груди и закончился тягучим, удушливым воплем, – кишки по shy;лезли из живота черномазому на руки, будто колбасный фарш! – выдавила миссис Лэмпли. – Жаль, вы не видели его рожи! – вы shy;палила она. – Он так глядел на них, будто не знал, что с ними де shy;лать, и – ха-ха-ха! – Миссис Лэмпли запрокинула голову и захо shy;хотала во все горло так, что вскоре стала задыхаться, – это было самое смешное, что я только видела! Видели б вы только рожу этого черномазого! – выпалила она, утирая глаза тыльной сторо shy;ной огромной лапищи.

Всякий раз, когда в маленькой мясницкой лавке впервые по shy;являлся какой-то рослый, сильный, крепко сложенный мужчи shy;на, миссис Лэмпли тут же льстиво, добродушно отзывалась о его росте и силе, однако в глазах ее таилось что-то суровое, задумчи shy;вое, словно она холодно рассчитывала его возможности выстоять против нее в драке. Многие мужчины замечали этот взгляд, и Джордж слышал, как они говорили, что в нем есть нечто до того жестоко-расчетливое, аж холодеешь от ужаса. Оглядывала муж shy;чин она с добродушной улыбкой, но быстро сужала кошачье-серые глаза, оценивая их, и при этом говорила шутливым, привет shy;ливым голосом:

– Скажите на милость! Здоровенный же вы человек, а? Я смотрела, как вы входили – едва пролезли в эту дверь, – при этих словах она посмеивалась. – И подумала: «Не хотела бы с ним связаться. Такой, если разозлить его, уж врежет, так вре shy;жет…». Какой у вас вес? – спрашивала она потом, все еще улы shy;баясь, однако меряя беднягу-незнакомца с головы до ног холод shy;ным взглядом суженных серых глаз.

И когда бедняга, заикаясь, сообщал, сколько весит, она не shy;громко, задумчиво произносила: «У-гу». И оглядев его напосле shy;док безжалостными суженными глазами, говорила добродуш shy;ным, не допускающим возражений тоном:

– Да, вы силач, это уж точно! Держу пари, будете хорошим помощником папе с мамой, когда подрастете, – ха -ха -ха!

И громкий, удушливый смех вырывался из ее могучей груди и бычьего горла.

Ведя речь о муже, она неизменно называла его «Лэмпли» и так же обращалась к нему. Когда говорила о нем, в голосе ее не звучало ничего похожего на любовь, такому чувству не могло быть места в ее натуре, как лебедю на лоне вод разлившейся Миссисипи, однако слышалась нотка чувственного, животного удовлетворения, внятно и жутко говорящая об идеальном браке двух особей, обладающих неистовой, безграничной сексуальной энергией, и о партнере, этом изуродованном, невысоком, силь shy;ном, как бык, мужчине, способном полностью ублажить эту гро shy;мадную женщину в баснословном, длящемся всю ночь пиршест shy;ве похоти и страсти.

Миссис Лэмпли говорила постоянно, откровенно, вульгарно, зачастую с грубым, отталкивающим юмором о соитии, и хотя ни shy;когда не раскрывала тайн своего супружеского ложа – если толь shy;ко такой неистовый, полный и явный союз, как у нее с мужем можно назвать тайной, – однако без малейших колебаний опо shy;вещала о своих взглядах на этот вопрос всех окружающих, дава shy;ла молодым супружеским парам и парням с девушками такие со shy;веты, что те краснели до корней волос, и весело хохотала, видя их смущение.

Ее сын Бакстер, в то время восемнадцатилетний, года два на shy;зад взял силой рано развившуюся и соблазнительную рыжеволо shy;сую девочку четырнадцати лет. Это событие нисколько не огор shy;чило его мать и показалось ей до того забавным, что она оповес shy;тила о нем весь город, с хохотом описывая свой разговор с возму shy;щенной матерью девочки:

– Черт побери! – рассказывала миссис Лэмпли. – Она яви shy;лась ко мне в ярости, говорит, Бакстер обесчестил ее дочь, так вот что я теперь намерена делать! «Погодите-погодите! – гово shy;рю я. – Нечего тут из себя строить! Он никого не обесчещивал, – говорю, – прежде всего потому, что и обесчещивать-то было некого» – ха-ха-ха-ха! – громкий, удушливый хохот вырвался из ее горла. – «Так вот, – говорю, – если она оказалась шлю shy;хой, значит, родилась такой – ха-ха-ха-ха! – и Бакстер тут ни при чем». – «Что такое? Что такое? – кричит она, вся красная, как помидор, и начинает грозить мне в лицо пальцем. – Я поса shy;жу вас в тюрьму за оскорбление, вот увидите!».- «Оскорбление! -говорю я. – Оскорбление! Так вот, – говорю, – если это ос shy;корбление, значит, закон сильно изменился. Впервые слышу, – говорю, – что можно оскорбить шлюху, назвав ее шлюхой».- «Не смейте называть так мою дочь, – говорит она, злющая, как цепная собака. – Не смейте! Я потребую, чтобы вас арестова shy;ли». – «Ах ты, черт тебя побери! – прямо так ей и режу, – все знают, что представляет собой твоя дочь! Так что проваливай от shy;сюда, – говорю, – а то рассерчаю и скажу такое, что вряд ли те shy;бе понравится!». После этого, будьте уверены, она ушла!

Громадное создание откинулось на спинку стула, ловя ртом воздух.

– Черт возьми! – спокойно продолжала миссис Лэмпли че shy;рез минуту. – Я спросила об этом Бакстера, и вот что он мне ска shy;зал. «Бакстер, – говорю, – здесь была сейчас эта женщина, и я хочу знать: снасильничал ты ту девчонку?». – «Да что ты, мама? – отвечает он. – Это она меня снасильничала!» – Ха-ха-ха! – Громкий хохот душил ее. – «Черт возьми! – говорит Бакстер, – она повалила меня, чуть спину мне не сломала! Если б я не сде shy;лал этого, так она, небось, не дала бы мне оттуда уйти!» – Ха-ха-ха-ха! – Видно, Бакстер решил, что на его месте мог оказаться кто угодно, – выдавила она, утирая выступившие от смеха сле shy;зы. – Видно, решил, что можно попользоваться, раз предоста shy;вился случай. Господи! – вздохнула она, – я так над этим смея shy;лась, аж в боках закололо, ха-ха-ха-ха! – Громадное создание опять согнулось пополам на скрипящем стуле, громкий смех ду shy;шил ее, и от него дрожали стены.

Однако за дочерью по имени Грейс, которой в то время было пятнадцать, миссис Лэмпли следила пристально, даже сурово. В обоих детях уже была видна нечеловеческая горячность родите shy;лей, а в девочке особенно обнаруживалась беспредельная живот shy;ная энергия матери. Пятнадцатилетняя девочка была громадной, чуть пониже ее, и до того зрелой физически, что тонкие ситцевые платьица, которые вполне подходили большинству ее ровесниц, выглядели на ней почти неприлично. В толстых икрах, раздав shy;шихся бедрах и полных грудях этого громадного, белотелого пят shy;надцатилетнего создания уже была видна потрясающая соблаз shy;нительность; мужчины глядели на нее с жутким восхищением, ощущали пробуждение безрассудного желания и отворачивались с чувством сильного стыда.

Над жизнью этой девочки уже нависала тень обреченности. Невольно ощущалось, что этому громадному созданию суждены обесчещение и горе – читаешь же в книгах, что гиганты умира shy;ют рано, а животные с растениями, слишком большие по меркам этого мира, исчезают с лица земли. В большом, невыразитель shy;ном, красивом лице девушки, в нежной, бессмысленной, чувст shy;венной улыбке, не сходящей с него, ясно читалось предвестие неизбежной катастрофы.

Девочка была неразговорчивой и, казалось, не знала никаких страстей, кроме той, что выражалась ее постоянной, бесконечно чувственной, бессмысленной улыбкой. Когда она послушно, по shy;корно стояла рядом с матерью, и это огромное создание говори shy;ло о ней с полной откровенностью, а дочь улыбалась нежно, бес shy;смысленно, словно слова матери ничего не значили для нее, ощущение чего-то нечеловеческого и катастрофического в нату shy;ре этих людей было ошеломляющим.

– Да-а, – протяжно тянула миссис Лэмпли, девочка, бес shy;смысленно улыбаясь, стояла при этом рядом с ней. – Я и заме shy;тить не успела, как она выросла, а теперь надо не сводить с нее глаз, чтобы какой-нибудь сукин сын не обесчестил. Тут вот с ме shy;сяц назад эти двое типов из платной конюшни, вы знаете, о ком я, – небрежно сказала она негромким, презрительным голосом, – об этом грязном, никчемном Пегрэме и другом гнусном уб shy;людке, с которым он водится – как его зовут, Грейс? – раздра shy;женно спросила она, повернувшись к девочке.

– Джек Кэшмен, мама, – мягким, кротким голосом ответи shy;ла дочь все с той же нежной, бессмысленной улыбкой.

– Вот-вот! – продолжала миссис Лэмпли. – Гнусный Кэш shy;мен – если увижу еще хоть раз, что он здесь крутится, шею свер shy;ну, и думаю, он это знает, – зловеще произнесла она. – Весной я как-то вечером отпустила ее отправить несколько писем, – продолжала миссис Лэмпли объяснительным тоном, – и велела быть дома не поздней чем через полчаса. А эти типы усадили ее к себе в коляску и повезли кататься на гору. Ну вот, я жду-жду, де shy;сять часов пробило, ее все нет. Я ходила по комнате, ходила, му shy;чилась ожиданием и к этому времени чуть с ума не сошла! Кля shy;нусь, думала, что тронусь рассудком, – продолжала она нетороп shy;ливо, непритворно. -Просто не знала, как и быть. Наконец, ког shy;да стало совсем невтерпеж, поднялась наверх и разбудила Лэмпли. Он ложится рано, в девять вечера уже всегда в постели, он ни из-за кого сном не поступится. Ну так вот, я разбудила его, – не shy;торопливо произнесла она. – «Лэмпли, – говорю, – Грейс ушла два часа назад, и я найду ее, даже если придется искать всю ночь».- «Как же ты найдешь ее, – отвечает он, – если даже не знаешь, куда она подалась?» – «Не знаю, – говорю, но отыщу, даже если придется обойти все улицы, вломиться во все дома – а если окажется, что какой-то сукин сын испортил ее, убью его го shy;лыми руками. Убью обоих – мне легче видеть ее мертвой, чем знать, что она стала шлюхой», – вот что я сказала ему.

Все это время девочка покорно стояла возле кресла, в кото shy;ром сидела ее мать, улыбалась нежной, бессмысленной улыбкой и не выказывала никаких эмоций.

– И тут, – продолжала миссис Лэмпли, – я услышала ее. По shy;ка разговаривала с Лэмпли, услышала, как она осторожно откры shy;ла дверь и крадучись поднимается по лестнице. Я ничего не гово shy;рила – подождала, пока не услышала, как она прошла на цыпоч shy; ках мимо двери – а потом открыла дверь и окликнула ее. «Грейс, – спрашиваю, – где была?». И она, – сказала миссис Лэмпли чистосердечным тоном, – рассказала мне. Врать она никогда не пыталась. Ручаюсь, ни разу мне не солгала. Понимает, небось, – зловеще добавила она, – что я сверну ей за это шею.

А девочка послушно стояла, все время улыбаясь.

– Так вот, – продолжала миссис Лэмпли, – она рассказала мне, где была и с кем. Ну, я подумала, что сойду с ума! – нетороп shy;ливо произнесла женщина. – Взяла ее за руки и гляжу ей в лицо. «Грейс, – говорю, – смотри мне в глаза и отвечай правду. – Эти двое сделали с тобой что-нибудь?».- «Нет», – говорит она.- «Ну-ка, пошли со мной, – говорю, – я узнаю, правду ли ты говоришь, даже если придется убить тебя, чтобы добиться правды».

С минуту это громадное создание сидело молча, угрюмо гля shy;дя в пространство, девочка стояла рядом с ней и нежно, невозму shy;тимо, чувственно улыбалась.

– В общем, – неторопливо заговорила миссис Лэмпли, про shy;должая глядеть в пространство, – спустилась я с ней в подвал и, – в голосе ее появился оттенок легкого сожаления, – наверное, не стоило этого делать, но я так беспокоилась, так беспокоилась, сдержанно воскликнула она, – мы ее столько воспитывали, столько сил приложили, чтобы она не пошла по кривой дорожке – я, наверное, тогда потеряла разум… нагнулась, оторвала от ста shy;рого ящика болтавшуюся доску, – медленно проговорила она, – и принялась ее бить! Била, - громко воскликнула она, – покуда кровь не проступила сквозь платье и не потекла на пол… Покуда она могла стоять на ногах, – воскликнула миссис Лэмпли с нот shy;кой какой-то странной материнской добродетельности. – Била ее, пока она не встала на колени и не взмолилась о пощаде – вот так, – сказала миссис Лэмпли с гордостью. – А вы знаете, Грейс не плачет почем зря – так вот, можете представить, до чего силь shy;но я ее била, – произнесла миссис Лэмпли с глубоким удовле shy;творением.

Все это время девочка стояла покорно с нежной, бессмыслен shy;ной улыбкой, миссис Лэмпли вскоре издала мощный вздох мате shy;ринского страдания и, медленно покачивая головой, заговорила:

– Но, Господи! Господи! Они – забота и беспокойство для те shy;бя с самого рождения! Из кожи вон лезешь, чтобы воспитать их, как надо – и все равно не можешь предвидеть, что с ними может случиться. Глаз не спускаешь с них день и ночь – а потом первый же встречный ублюдок может увезти их и обесчестить, едва ты отвернешься.

Она снова тяжело вздохнула, покачивая головой. И в этой не shy;лепой, жутко-комичной демонстрации материнской любви и заботливости, в бессмысленной, нежной улыбке на широком, пус shy;том лице девочки поистине было что-то трогательное, ужасно печальное, неописуемое.

Всякий раз, когда Джордж думал об этой неистовой, потрясаю shy;щей семье, перед глазами у него вставал мистер Лэмпли, главную тайну которого представляла молчаливость. Он ни с кем не разгова shy;ривал больше, чем того требовала голая деловая необходимость; ког shy;да задавал вопрос или отвечал, речь его бывала предельно сжатой, отрывистой, и его суровые, сверкающие глаза, устремленные твердо, как пистолет, на лицо собеседника, отбивали напрочь всякое желание более продолжительного разговора. Однако голос его никогда не бывал грубым, угрожающим или ворчливым. То был негромкий, твердый, бесстрастный голос, спокойный, уверенный, как его суро shy;вые, блестящие глаза, но в тоне и тембре его не звучало ничего не shy;приятного; он был таким же, как все в этом человеке, за исключени shy;ем блестящих, немигающих глаз – суровым, скрытным, сдержан shy;ным. Этот человек просто устремлял на собеседника неистовые, злобные маленькие глаза и говорил предельно кратко, лаконично.

– Черт возьми! – сказал один мужчина о мистере Лэмпли. – Да ему незачем говорить! Глаза сами говорят все за него!

И это было правдой.

Если не считать этого голого костяка речи, Джордж слышал, что shy;бы мистер Лэмпли говорил, всего один раз. Мясник приехал за причитавшимися ему деньгами. В городе было уже известно, что сына мистера Лэмпли, Бакстера, обвинили в краже денег у свое shy;го работодателя, и – как гласили ненадежные, передаваемые ше shy;потком слухи – Бакстер вынужден был уехать из города. Тетя Мэй, подстрекаемая врожденным любопытством и присущим всем людям желанием услышать подтверждение своих худших подозрений из уст тех, кого они больше всего задевают, обрати shy;лась к мяснику с той деланой, неуклюжей небрежностью тона, к которой люди прибегают в подобных случаях.

– Да, мистер Лэмпли, – сказала она, будто спохватясь, после того, как уже расплатилась, – я, кстати, собиралась спросить вас. Что с Бакстером? Мне как раз вчера пришло в голову, что я вроде бы месяца два его не вижу.

Пока тетя Мэй говорила, мистер Лэмпли неотрывно смотрел ей в лицо своими блестящими глазами и, отвечая, не моргнул и не отвел взгляда.

– Да, – негромко, твердо, бесстрастно произнес он. – Не ви shy;дели. Он больше не живет здесь. Служит на флоте.

– Что вы говорите? – оживленно воскликнула тетя Мэй, приоткрыв наружнюю дверь чуть пошире и подавшись вперед. – На флоте? – нетерпеливо спросила она.

– Да, мэм, – бесстрастно ответил мистер Лэмпли, – на фло shy;те. Я предоставил ему выбор – флот или тюрьма. Бакстер выбрал флот, – сурово произнес он.

– Что вы говорите? Тюрьма? – оживленно спросила тетя Мэй.

– Да, мэм, – ответил мистер Лэмпли. – Бакстер украл день shy;ги у человека, на которого работал. Сделал то, на что не имел права. Взял чужие деньги, – произнес он с каким-то жестоким упорством. – Бакстера вывели на чистую воду, пришли ко мне и сказали, что отпустят его подобру-поздорову, если я возмещу убыток. Тогда я сказал Бакстеру: «Так и быть. Я верну эти деньги, если пойдешь служить во флот. Предлагаю выбор: флот или тюрьма. Что тебе больше нравится?». Он пошел служить, – вновь сурово заключил мистер Лэмпли.

Тетя Мэй чуть постояла в задумчивости, и теперь, когда ее жгучее любопытство было утолено этим прямым, категоричным высказыванием, в ней пробудилось более теплое, приятное чув shy;ство сострадания и дружелюбия.

– Знаете, я вот что вам скажу, – обнадеживающе заговорила она. – По-моему, вы совершенно правильно поступили. Это как раз то, что нужно Бакстеру. Ну да, конечно! – весело воскликну shy;ла тетя Мэй. – Он повидает свет, познакомится со всевозможны shy;ми людьми, приучится в одно время ложиться, в одно время вста shy;вать, вести хороший, нормальный, здоровый образ жизни – по shy;тому что ясно, как день, – сказала она пророчески, – законы природы нарушать нельзя. Иначе непременно когда-нибудь за это поплатишься, – сказала она и потрясла головой. – Непре shy;менно.

– Да, мэм, – негромко, бесстрастно ответил мистер Лэмпли, глядя в упор на нее маленькими сверкающими глазами.

– Ну, конечно! – снова воскликнула тетя Мэй и заговорила с нарастающей веселой уверенностью. – Парня там обучат про shy;фессии, хорошим манерам, правильному образу жизни, и по shy;помните мои слова, все обернется для него к лучшему, – сказала она с ободряющей убежденностью. – Он забудет о случившемся. Ну да, конечно! – вся история улетучится из памяти, люди на shy;прочь о ней забудут. Само собой! Каждый может совершить ошибку, правда ведь? – убеждающе сказала она. – Ошибки бы shy; вают у всех, и готова держать пари, биться об заклад на что угод shy;но, когда парень вернется…

– Он не вернется, – перебил мистер Лэмпли.

– Что-что? – резко, испуганно воскликнула тетя Мэй.

– Я сказал – он не вернется.

– Почему же?

– Потому что, – ответил мистер Лэмпли, – если появится, я его убью. И он это знает.

Тетя Мэй с минуту смотрела на мясника, чуть нахмурясь.

– О, мистер Лэмпли, – негромко сказала она, с искренним сожалением покачивая головой, – мне очень тяжело это слы shy;шать. Не говорите так.

Мясник сурово взглянул на нее неистово сверкающими гла shy;зами.

– Да, мэм, – сказал он, словно бы не слышав ее. – Убью. Ис shy;колочу досмерти.

Тетя Мэй глядела на него, чуть покачивая головой и произно shy;ся сквозь неподвижные губы:

– Ax- ax- ax- ax.

Лэмпли молчал.

– Я всегда терпеть не мог воров, – заговорил он наконец. – Со shy;верши Бакстер что другое, я мог бы забыть. Но кражу! -Голос его впервые повысился в порыве гнева. – Ах-х-х! – протянул он, про shy;водя рукой полбу, и в его твердом тоне прозвучала нотка недоумения и досады. – Вы не представляете! Не представляете, чего я натерпел shy;ся с этим парнем! Его мать и я делали для него все, что могли. Рабо shy;тали изо всех сил, пытались воспитать его, как надо, только ничего не могли с ним поделать, – пробормотал мясник. – Парень оказал shy;ся непутевым. – Он спокойно поглядел на тетю Мэй маленькими сверкающими глазами. Потом неторопливо заговорил с нарастаю shy;щей ноткой добродетельности в голосе: – Я бил его. Так, что он не мог подняться, так, что кровь текла по спине – но с таким же успе shy;хом можно бить столб. Да, мэм. С таким же успехом.

И теперь в голосе его звучала странная, жесткая нотка горя, сожаления, смирения, словно бы гласившая: «Я делал для сына все, что может сделать отец. Но если человек бьет сына так, что кровь течет по спине, а сын все равно не исправляется и не рас shy;каивается, то как же быть?».

Мистер Лэмпли снова помолчал, в упор глядя на нее своими маленькими глазами.

– Да, мэм, – заключил он негромким, бесстрастным голо shy;сом. – Я не ожидаю увидеть его лицо еще раз. Он больше не вер shy;нется. Знает, что я его убью.

С этими словами он повернулся и пошел к своей старой ма shy;шине, а тетя Мэй сокрушенно глядела ему вслед.

И мистер Лэмпли сказал правду. Бакстер больше не вернулся. Он исчез для всех, словно бы умер. Исчез навсегда.

Однако Джордж, слушая все это, неожиданно вспомнил Бакстера. Вспомнил его отчасти свирепое, отчасти порочное лицо. Бакстер был существом, преступным от природы и совершенно в том неповинным. В хриплом смехе его звучало что-то недоб shy;рое, грубое, отвратительное; было что-то липкое, грубое, гнус shy;ное в его улыбке; взгляд его казался тупым. Он испытывал странную, неожиданную, совершенно непонятную ярость к чи shy;стым, сильным увлечениям, знакомым многим подросткам. У него был нож с длинным изогнутым лезвием, и, завидя негров на своей улице, он сразу же за него хватался. В ярости издавал горлом что-то похожее на всхлипы. Однако Бакстер был рос shy;лым, довольно красивым, хорошо сложенным. Порывистый, буйный, он постоянно вызывал ребят побороться с ним. Борол shy;ся напористо, грубо и разражался хриплым смехом, если швы shy;рял на землю противника, радовался жестоким поединкам и лю shy;бил вести из последних сил схватку, стоя ободранными коленя shy;ми на земле; но сразу же прекращал борьбу, если противник ока shy;зывался сильнее, внезапно обмякал и равнодушно улыбался, когда противник прижимал его к земле.

В этом было что-то дурное; и было что-то липкое, млечное, неопределенное во всех его ссадинах и царапинах. Джорджу ка shy;залось, что из раны у него сперва потекла бы какая-то липкая, млечная слизь, а потом кровь. Он носил в карманах кубинские, но его словам, фотографии голых проституток, пышнотелых, гу shy;стоволосых, заснятых в извращенных латиноамериканских орги shy;ях с черноусыми мужчинами, часто хвастался своими похожде shy;ниями с городскими девчонками и негритянками.

Все это вспомнилось Джорджу с поразительной яркостью.

Но он вспомнил также доброту, сердечность, дружелюбие, столь же странные, неожиданные, которые были присущи Бакстеру; нечто нетерпеливое, пылкое, щедрое, побуждавшее его де-питься всем – колбасой и бутербродами, принесенными в шко shy;лу, своим обильным, вкусным завтраком, вспомнил, как он протягивал, предлагал ребятам аппетитно пахнущую коробку, где носил завтрак, с какой-то пылкой, просящей, ненасытимой щедростью. И голос его временами становился мягким, в манерах появлялись такие же странные, пылкие, сердечные и почти роб shy;кие доброта и дружелюбие.

Джорджу вспомнилось, как однажды он проходил мимо лав shy;ки мясника, и из подвала, пахнущего ароматными специями, внезапно услышал вопль Бакстера: «О, я буду хорошим! Буду хо shy;рошим!» – и эти слова жестокого, грубого мальчишки внезапно пронзили его неописуемым чувством стыда и жалости.

Таким вот Джордж знал Бакстера, таким вспомнил, когда мясник говорил о нем в тот день. И слыша, как мясник жестко, бесстрастно произносит слова осуждения, Джордж ощутил волну невыносимой жалости и горечи при воспоминании о Бакстере и сознании, что тот уже никогда больше не вернется.