Глава 11
Электричка.
А может быть, поезд дальнего следования. Издалека, так, что стука колес не слышно, похоже на флуоресцирующую гусеницу, уверенно ползущую сквозь тьму туда, где еще не все сожрано, где можно еще ухватиться за сочный зеленый лист прожорливыми челюстями. А если смотришь изнутри, когда сам едешь в вагоне, то впечатление совсем иное, потому что не видно ничего, кроме собственного неясного, расплывающегося отражения за темным стеклом. Эй, кто ты? Чего ты там прячешься? – шепчешь ты ему тихо, чтобы не услышал никто другой. А он только угрюмо молчит в ответ. Или улыбается, но тоже довольно мрачно. Этот тип за стеклом кажется тебе смутно знакомым, кажется, что ты его точно где-то видел, но впечатление обманчиво, его не знает никто. Да он и сам не знает о себе почти ничего, только то, что должен смотреть, смотреть, смотреть – уперто и тупо – на те лица, что глядят на него из вагонов: скучные, усталые, задумчивые и никогда – веселые. Странно даже представить себе: человек едет сквозь ночь, – куда, зачем? – и улыбается. С чего бы вдруг? Человек улыбается, когда ему счастье подмигивает. Или когда радость распирает грудь так, что орать хочется. Но часто ли такое случается в жизни? А? Нет ответа. Потому что никто и не помнит. А электричка все едет и едет себе вдаль, сквозь ночь, из пункта А в пункт В, как будто машинист, сидящий в головном вагоне, точно знает, к чему стремится. И люди в вагонах покорно молчат. Кто-то дремлет, кто-то газету читает. Кто-то просто так пялится во тьму за окном, стараясь не обращать внимания на того, кто подмигивает ему с той стороны. Какие только обличья не принимают призраки Ночи!
– Ты почему на меня так смотришь?
– Как?
– Странно.
– Нормально смотрю.
– А мне не нравится!
– Слушай, я вообще не на тебя смотрю.
– Ты смотришь на меня!
– Должен же я куда-то смотреть. Мы уже пятый час едем. А ты сидишь как раз напротив.
– Смотри в окно.
– Там ничего нет.
– За окном Ночь!
– И что с того?
– Вот и смотри на свою Ночь!
– Послушай, успокойся…
– Не смотри на меня!
– Хорошо, я буду смотреть в окно.
Ири выдавил из себя улыбку и сделал успокаивающий жест руками. Вот только скандала прилюдного им сейчас и недоставало. Ири посмотрел по сторонам, на немногочисленных пассажиров, притихших и с интересом наблюдавших за ссорой, которая скорее всего представлялась им семейной, и извиняюще улыбнулся. Ну, женщина, ну, нервы не в порядке, ну, повздорили слегка – с кем не бывает? Тетушка с кошелкой на коленях – и куда она-то, спрашивается, едет? – с пониманием наклонила голову. Если бы Ири хотя бы на секунду встретился с ней взглядом, она бы восприняла это как приглашение, непременно пересела бы поближе и завела долгий разговор о том о сем, о капусте, о королях, о том, как ее муж бросил и как она одна растила троих детей, и ведь все трое в люди вышли, вот и ваша жена, как успокоится, так снова милой и пригожей сделается, да вы посмотрите сами, какая она у вас раскрасавица!…
Ири Ше-Рамшо украдкой глянул на Мейт. Девушка и в самом деле была хороша. Не красавица, конечно, но вся так и светится обаянием женственности, в котором сексуальная составляющая играет не самую малую роль. Да, наверное, ухажеров у нее было хоть в пруду топи, а вот настоящий мужик, который просто, в двух словах сумел бы объяснить, что она для него значит, да так, чтобы Мейт тут же поверила, наверное, так ни разу и не встретился. Беда с этими сексапильными девицами, да и только. Хотя без них, конечно, тоже беда.
Ше-Рамшо любил смотреть на красивых женщин, как эстет, оценивая их прелести отстраненно, с позиции человека, твердо уверенного в том, что вот ему-то они принадлежать никогда не будут. И он не страдал ни от каких комплексов в этой связи. Напротив, он чувствовал себя здоровее и мужественнее многих других. Уже хотя бы потому, что это он, а не они, именно он мог без всякого стеснения подойти к любой невозможно красивой женщине и заговорить с ней. Да, у него имелись темы для разговоров. И ему совершенно не нравились шуточки насчет хорошо подвешенного языка, которыми его то и дело одаривали воспитанники приюта при шахане, причем не только старшие, но и одногодки. Наверное, они ему просто завидовали. Во всяком случае, Ири предпочитал думать именно так. Завистники – они, конечно, не враги. Скорее уж они похожи на ночных насекомых, жужжащих над ухом и не дающих уснуть, потому что стоит только ослабить внимание, и они тут же попытаются залить свою жажду твоей теплой кровью. При этом они даже не знали, не имели ни малейшего представления о том, каков сакральный смысл символа, именуемого словом «кровь». А Ири Ше-Рамшо это знал. И именно поэтому он всех их ненавидел.
– Что ты молчишь?
– Что?
– Почему ты ничего не говоришь?
– А что я должен сказать? – Ири недоумевающе развел руками.
Глупые, совершенно бессмысленные, ничем не обоснованные придирки Мейт не раздражали его. Он понимал, что она просто нервничает. Он же был абсолютно спокоен – он привык все задуманное доводить до конца. Да. Так было правильно. Так было нужно. И он хотел, чтобы всегда именно так и было.
– Что я должен сказать?
– Не знаю! – Мейт раздраженно тряхнула головой, откидывая назад гриву рыжих волос. – Мы едем уже пятый час.
– Осталось недолго.
– Мне все это надоело!
– Это была твоя идея.
– Да?
– Да.
Ири пытался понять, что же привлекло его в Мейт, помимо чисто женского очарования? Почему он взялся помочь ей? Это было не в его правилах. Он ведь даже не знал человека, с которым у Мейт были какие-то свои счеты. К тому же Мейт постоянно цепляла его. Быть может, ее раздражало то, что он не предпринимал попыток забраться к ней в постель? А что толку стараться, если и без того ясно, каков будет результат.
– Станция Хо-Штек-семь! – хрипло проревел испорченный репродуктор в начале вагона.
– Ну вот и приехали! – радостно сообщил спутнице Ше-Рамшо.
– Что за название такое? – недовольно скривила губы Мейт. – Что это значит – Хо-Штек-семь?
– Откуда я знаю? – дернул плечом Ири. – Название как название.
– Дурацкое название, – мрачно изрекла Мейт.
– И что теперь? – всплеснул руками Ири. – Не будем выходить? Дальше поедем? До станции, которая носит не столь дурацкое название? Например, Хо-Штек-восемь? Или тебе больше по душе Хо-Штек-двенадцать?
Мейт окинула Ири презрительным взглядом, ничего не говоря, поднялась с места и пошла по проходу между сиденьями в сторону тамбура. Ше-Рамшо на секунду задумался – что он такого сказал? – затем сорвался с места и побежал следом за девушкой. По пути его поймала за руку тетка с авоськой:
– Не волнуйся, милок, все у вас будет нормально, – и улыбнулась ртом, из которого торчали два стертых, устрашающего вида клыка.
– Да, – быстро кивнул Ше-Рамшо. – Конечно.
Сработали тормозные колодки, вагон резко дернулся назад. Использовав инерционный момент, Ше-Рамшо вырвал руку из цепких пальцев доброжелательно настроенной, но все равно противной тетки и побежал к тамбуру.
Двери электрички были уже открыты. Мейт стояла на платформе и, сложив руки на груди, смотрела на стену мрака, что, казалось, только и ждала момента, когда перегорят лампы освещающих станцию фонарей, чтобы навалиться на нее и раздавить, расплющить, вдавить в землю, уничтожить само воспоминание о том, что здесь когда-то был островок света. Мейт как будто не было никакого дела до того, успеет ее спутник выйти из электрички или нет. Она даже не глянула в сторону Ири, когда Ше-Рамшо взял ее за локоть.
– Зачем мы сюда приехали? – полушепотом, растягивая шипящие звуки, спросила Мейт.
– Ты же знаешь, – посмотрел на профиль девушки Ири. – Мы все заранее обговорили.
– Я не о том. – Мейт медленно двинула головой из стороны в сторону. – Почему мы приехали именно сюда?
Ше-Рамшо в недоумении наклонил голову и сдавил пальцами нос. Он определенно не понимал, что хотела сказать Мейт.
– Собственно, мы ведь так и планировали…
Мейт посмотрела на него, и Ири умолк.
– Ночь сожрет этот полустанок, как только электричка отойдет от платформы.
За спиной у Ше-Рамшо сухо клацнули захлопнувшиеся двери. Раздался протяжный скрежещущий звук, и электричка двинулась с места. Ири невольно поежился.
– Я так не думаю. – Ше-Рамшо попытался улыбнуться. – Посмотри, – махнул он рукой, – мы здесь не одни.
Мейт оглянулась. Действительно, кроме них на затерявшемся в Ночи полустанке из электрички вышли еще человек двадцать. А у двери домика дежурного по станции стоял, заложив руки за спину, толстяк невысокого роста, но очень самоуверенной наружности, одетый в железнодорожную форму.
– Что им всем тут нужно?
Мейт выглядела растерянной. Хотя, казалось бы, с чего вдруг? Все шло по плану.
Мимо пронесся последний вагон электрички, Ше-Рамшо обдало потоком теплого, пахнущего машинным маслом воздуха.
– Они тут работают, – ответил на вопрос девушки Ири. – Если бы не они, электричка не стала бы делать остановку. А так, видишь, здесь даже начальник станции имеется.
К толстяку в железнодорожной форме подходили люди, здоровались – кто-то даже за руку, перебрасывались словом-другим. Ясно было, все они давно уже друг друга знают, если не по имени, то уж по крайней мере в лицо.
– Это рабочие из оранжерей, – тихо продолжил Ири. – Если повезет, мы сможем подъехать вместе с ними на служебном автобусе.
– А если не повезет? – настороженно спросила девушка.
– Тогда придется идти пешком, – ответил Ири. – Рейсовые автобусы здесь не ходят. Пешком доберемся часа за полтора.
– Я не собираюсь топать в темноте! – возмущенно повысила голос Мейт.
Ири внезапно почувствовал злость на свою спутницу. Он делал все, что мог, а она только свой гонор выказывала.
– Лучше замолчи, если не хочешь идти пешком, – зло процедил сквозь зубы Ше-Рамшо. – Нас примут за новых сменных рабочих, и мы сможем сесть в автобус.
Мейт презрительно фыркнула, но все же вняла совету – замолчала. Понятное дело, идти пешком через Ночь – удовольствие небольшое.
Тем временем люди, вышедшие из электрички, собрались плотной группой возле серой будки начальника станции. Там было светлее – два фонаря по углам будки и свет из окна, – а следовательно, безопаснее. Так подсказывал инстинкт. Хотя, если подумать, чего бояться? На сотни километров вокруг ни души. Зверье в лесах с наступлением Ночи тоже по большей части вымерло или перебралось поближе к городам, обосновавшись на свалках. В первые десять больших циклов после наступления Ночи крупные хищники бывали нередкими гостями в пригородах. Главным образом их интересовали мусорные баки, но были и случаи нападения на людей. Потом и эти исчезли. Осталась только мелкая живность, которой свет не особенно и нужен. Загадка заключалась в том, что с наступлением Дня жизнь в лесах и полях чудесным образом возрождалась. Как будто часть зверья впадала в глубокую спячку, чтобы дождаться рассвета. Предположение, конечно, дикое, но как еще могут пережить Ночь животные? А если бы среди этих животных оказался человек? Лишенный привычных благ цивилизации, оставшись один на один с дикой природой, сумел бы он выжить?
– Пойдем к остальным, – потянул спутницу за локоть Ше-Рамшо.
– Не хочу. – Дернув рукой, Мейт вырвала локоть из пальцев Ири.
– В чем дело? – недоумевающе посмотрел на нее Ше-Рамшо.
– Они мне не нравятся.
– Кто?
– Те, что стоят у будки.
– Ты же их не знаешь.
– Именно поэтому они мне и не нравятся.
Ше-Рамшо задумчиво прищурился.
– Ты их боишься?
– С чего бы вдруг? – с вызовом вскинула подбородок девушка.
– Не знаю, – пожал плечами Ири. – После того случая, когда с неба начали падать дризы, ты вообще ведешь себя очень странно. Порой мне кажется, ты хочешь отступиться от задуманного…
– Нет! – резко оборвала спутника Мейт.
– Тогда в чем дело?
Если бы она могла объяснить. Но Мейт и сама этого не понимала. Во всех своих предположениях на ее счет Ири был не прав – у нее не появился новый кавалер, ей не снизили ставку на работе, и уж точно она не собиралась отказываться от того, что задумала и в чем обещал ей помочь Ше-Рамшо. В одном все же он был прав – все это началось в тот малый цикл, когда с неба пролился дождь из дриз. Но Мейт он запомнился не этим: когда она вышла из бара, то увидела только несколько дриз, раздавленных о бордюрный камень, – все, что осталось после того, как по улицам прошлись уборочные машины. Зрелище омерзительное, но не более того. На этот раз власти города на удивление быстро сообразили, что нужно делать – чтобы не было лишних слухов и пересудов, следует как можно скорее навести порядок на улицах города. И они сделали все для того, чтобы о злополучном дожде из дриз поскорее забыли.
Для Мейт тот день был памятен не дризами, падающими с неба, а встречей с человеком по имени Ани Ше-Киуно, который пригласил их с Ири в бар, расположенный неподалеку от Государственной студии искусств. Впрочем, это только он думал, что сам пригласил незнакомых ему парня и девушку в бар, на самом же деле Мейт и Ири приложили немало усилий к тому, чтобы именно так все и произошло. Мейт нужна была эта встреча, чтобы убедиться в том, что это тот самый человек, лицо которого она помнила. Несомненно, Ше-Киуно был похож на человека, встречи с которым Мейт ждала долгие годы. Ждала и боялась. Боялась, что не решится сделать то, что следовало, что необходимо сделать. Ше-Киуно был поразительно похож на человека, которого искала Мейт, и все же у нее оставались сомнения. Ей все время казалось, что она находит в нем черты отличия. Или ей просто этого хотелось?
– Брось, – шептал ей на ухо Ири. – Это он. Какие могут быть сомнения?
Хотя ему-то откуда знать?
Ше-Киуно держался слишком спокойно и уверенно. Голос его звучал ровно, почти безразлично, даже когда речь зашла о ловцах. Он превосходно разбирался в антиквариате. Ири не скрывал, что шейное кольцо, врученное перед встречей Мейт – только поносить! на один вечер! – всего лишь хорошая подделка. И только когда Ше-Киуно торопливо пошел к выходу, чтобы взглянуть на падающих с неба дриз, только когда Мейт увидела, как легко и уверенно раздвигает он толпящихся в проходе людей, она убедилась: да, это он!
Откуда-то снизу, как будто из-под платформы, послышался звук работающего мотора, с каждой секундой становившийся все громче и отчетливее.
– Ну, вот и автобус, – едва ли не с облегчением выдохнул Ири и потащил Мейт за руку туда, где плотной группой стояли приехавшие на электричке люди. – Мы должны быть вместе со всеми, – твердил он при этом. – Поняла? Мы такие же, как все. Иначе нас не пустят в автобус.
Следуя за сменными рабочими, Ири и Мейт миновали станционную будку – начальник станции, пузатый, да еще и усатый, с интересом посмотрел им вслед, – спустились по лесенке и оказались на круглой, залитой потрескавшимся бетоном площадке. На краю площадки торчал фонарный столб. Под фонарем, в круге света, стоял автобус. В городе такие давно уже не ходят. Маленький, приземистый, он был похож на коренастого крепыша. В забеге на длинную дистанцию такие обычно плохо стартуют, но зато потом уверенно бегут до самого финиша, оставляя далеко позади более резвых, но не умеющих верно рассчитать силы соперников.
Подав руку Мейт, Ше-Рамшо помог ей зайти в автобус. Взбежав по крутым ступенькам следом за девушкой и оказавшись лицом к лицу с угрюмым водителем, Ири улыбнулся ему как старому знакомому. Подтолкнув в спину замешкавшуюся в проходе Мейт, Ше-Рамшо заставил ее пройти в конец салона, где оставались еще свободные места.
– Все? – безразлично промычал водитель.
– Ну, ежели кто на платформе остался, так, значит, не особенно торопится, – усмехнулся кто-то из сидевших впереди.
Водитель дернул рычаг – дверца захлопнулась. Водитель надавил педаль – мотор машины протяжно зарычал. Водитель повернул руль влево – автобус развернулся, съехал на грунтовой проселок и, то и дело подпрыгивая на ухабах, так что пассажирам обеими руками приходилось держаться за поручни на спинках сидений, покатил в темноту.
Сидевшая у окна Мейт уткнулась лбом в стекло.
– Почему в автобусе окна стеклянные? – произнесла она, ни к кому не обращаясь.
Это был не вопрос, а своего рода максима, высказанная в форме вопроса.
– А какие должны быть окна? – спросил удивленно Ири, решив, что вопрос адресован ему.
– Все равно за стеклом ничего не видно, – все так же меланхолично произнесла Мейт.
– Ну… Когда-то ведь было видно, – нашел-таки что ответить Ири.
Мейт разговор продолжать не стала. В принципе, он был ей неинтересен. Точно так же, как неинтересен был ей и сам Ири Ше-Рамшо. Мейт уже не раз сама себе задавала вопрос: чего ради она связалась с ка-митаром? Может быть, потому, что, подобно ей, Ше-Рамшо утратил веру? Да, но вера-то у них была разная. Это что-то меняет? Ее раздражало в Ири то, как он ходил, его манера одеваться, его чудная, с легким присвистом на шипящих дикция, его привычка постоянно делать замечания, в которых не было необходимости. И все же он был нужен ей. Не только для того, чтобы осуществить задуманное. Ири был нужен Мейт как свидетель того, что сама она все еще существует, что еще не превратилась в бесплотную тень. Или в призрака Ночи. Мейт ни разу в жизни не видела призрака Ночи: говорят, что из тех, кто родился Ночью, мало кто обладает способностью видеть их. Почему-то Мейт казалось, что стоит ей хотя бы раз, пусть ненадолго, мельком увидеть своего призрака, и жизнь ее переменится, потечет совсем по-иному. Приобретет наконец-то смысл. Или хотя бы видимость смысла. А в схороник, подаренный Ири в день их первой встречи, что сейчас висел у нее на шее, Мейт не верила.
Водитель, сидевший за низкой пластиковой перегородкой, был похож на тряпичную куклу с привязанными к рулю руками. Впечатление усугублялось тем, что автобус, казалось, ехал совершенно самостоятельно, никак не реагируя на то, в какую сторону дергал руль водитель. Пассажиры в салоне негромко переговаривались между собой. Кто-то пытался рассмотреть что-то за окном. Кто-то попросту дремал. Они ехали так около получаса, пока Мейт не обратила внимание на то, что по левую сторону дороги в темноте начали мелькать неясные огоньки.
– Смотри! – дернула она за рукав Ири.
– А? – растерянно глянул на девушку Ше-Рамшо.
Похоже, он тоже задремал.
– Огни! – Мейт ткнула пальцем в стекло.
Ири перегнулся через ее колени и приложил ладонь к стеклу, чтобы лучше видеть то, что находилось снаружи.
– Да, верно, – сказал он через минуту. – Значит, приехали.
Огни сместились в сторону и исчезли из виду. Еще пару раз подпрыгнув на ухабах, автобус заложил крутой вираж – Мейт показалось, что при этом он едва не завалился на левый борт, – проехал еще немного и остановился.
– Все, приехали! – объявил водитель радостно, как будто только и мечтал о том, чтобы избавиться от пассажиров.
Выйдя из автобуса последними, Мейт и Ири пристроились в хвост группы сменных рабочих. Вытянувшись длинной цепочкой, один за другим следовали они в направлении длинных, похожих на бараки строений, у входа в каждое из которых одиноко желтел тусклый фонарь. А освободившиеся места в автобусе уже занимали закончившие смену работники. Никто не сказал ни слова идущим навстречу. В молчаливом движении присутствовала необъяснимая, жутковатая обыденность.
Отстав от группы, Ше-Рамшо дождался нужного момента, поймал Мейт за руку, сделал три быстрых шага в сторону и замер, растворившись в темноте.
Несколько раз гулко хлопнули тяжелые двери – рабочие разошлись по оранжереям. Спустя минуту-другую простуженно закашлял мотор старенького автобуса, машина развернулась и отправилась в обратный путь, на станцию. И больше никого вокруг. В тишине слышно только, как что-то шуршит неясно – то ли обрывок газеты ветер треплет, то ли зверек какой землю скребет тонкими коготками, да так противно, что хочется прикрикнуть: «Эй, довольно!»
– Идем, – едва слышно прошептал Ири и, ступая почти неслышно, двинулся прочь от автобусной остановки.
Мейт он крепко держал за руку, как будто боялся, что едва только ослабит хватку, как запястье сделается бесплотным, протечет между пальцами и девушка навсегда исчезнет в Ночи. Ше-Рамшо шел уверенно, словно обладал способностью видеть во тьме или же настолько хорошо знал дорогу, что мог пройти по ней даже с завязанными глазами. Мейт то и дело спотыкалась и раза три едва не упала, Ири помог ей устоять на ногах. Удивительным было то, что при этом она не ругалась, как обычно. Быть может, тоже боялась потеряться в темноте?
Огни оранжерей неспешно отступали назад. Когда они сделались едва различимыми – не ярче звезд, кропивших небосвод, Ше-Рамшо зажег крошечный фонарик-карандаш. Тонкий, очень яркий луч скользнул по неровной земле, дернулся в одну сторону, в другую.
– Туда, – лучом указал направление Ири.
– Как ты тут ориентируешься? – спросила Мейт.
В голосе знакомые нотки раздражения.
– Привычка, – коротко ответил Ше-Рамшо.
– Ты часто здесь бываешь?
– Не очень.
– Это не ответ. – Мейт дернула рукой, за которую держал ее Ири, сделав попытку освободиться.
Ше-Рамшо остановился.
– Посмотри на небо. – Лучик фонаря метнулся вверх и растворился в бездонной мгле ночного неба. – Видишь созвездие, похожее на треугольник, перевернутый вершиной вниз?
Присмотревшись, Мейт увидела почти над самым горизонтом – горизонт проходил там, где тьма, усеянная звездами, превращалась в полосу непроглядного мрака – созвездие, о котором говорил Ири.
– Оно так и называется – созвездие Треугольника. Мы должны идти так, чтобы звезда, находящаяся в обращенной вниз вершине треугольника, все время оставалась чуть правее. Минут через десять мы выйдем на заброшенную дорогу. Главное, не пропустить ее. Дорога выведет нас к месту. Ясно?
– Ясно, – угрюмо буркнула девушка.
– Пошли.
Ири снова зашагал вперед, и Мейт ничего другого не оставалось, как только слепо следовать за ним. То, что она теперь видела звезду, указующую направление, не внушало девушке оптимизма – слишком уж ненадежной казалась эта путеводная нить. А что, если облака набегут? Заброшенную дорогу Мейт точно бы не нашла, даже если бы в руках у нее был мощный аккумуляторный фонарь с большим рефлектором, а не та игрушка, что держал двумя пальцами Ири. Дорогой не пользовались, должно быть, с наступления Ночи. Если бы с приходом тьмы растительность не вымерла, то зарос бы некогда торный путь. А так остался, только дожди землю размыли, почти сровняв обочину с колеей.
Честно признаться, Мейт уже мысленно ругала себя за то, что сдуру, должно быть, согласилась отправиться с Ири в это путешествие. Она и не представляла, во что превращается лишенная света земля. В городе такого не увидишь. Это был мир смерти, в котором не место живым. Мейт мало что видела вокруг, но зато всеми фибрами души ощущала мертвенный, леденящий душу покой, окутывающий ее подобно плотному ватному кокону, в который при перевозке помещают редкий старинный предмет, чтобы случайно не повредить. Слова «тлен», «распад», «деструкция» не имели здесь смысла, поскольку относились к прошлому, к тому, что давным-давно произошло в мире вечной тьмы и было забыто, растворено в эссенции небытия, являвшемся единственным определяющим смысловым понятием.
Река времени унесла все, что попало в ее поток, и ушла в песок, оставив, как воспоминание о себе, лишь пересохшее русло, которое Ше-Рамшо почему-то называл заброшенной дорогой. Наверное, стоило объяснить Ири, насколько глубоко он ошибался, но Мейт не хотела говорить на эту тему ни сейчас, ни когда-либо в будущем. В первую очередь потому, что знала, что не сможет передать словами свой опыт чувственного осмысления происходящего. Да и имелись ли в мире слова, которые могли описать то, что выворачивало наизнанку ее душу? Мейт хотела увидеть призраков Ночи. И не могла этого сделать. Может быть, у нее и вовсе не было своего призрака? Но, если так, то возникает вопрос, не является ли она сама тем монстром, призванным терзать разум и душу человека, не позволяя забыть о том, что он человек? Не пожирает ли она сама себя, подобно тысяченожке, свернувшейся кольцом и кусающей собственный хвост? Душа, замкнутая в кольцо, подобна сурдокамере, не пропускающей внутрь себя никаких внешних раздражителей. Со временем вообще можно забыть о том, что мир существует помимо твоего Я, которое на самом деле есть не что иное, как только страница, вырванная из дневника, исписанная мелким неразборчивым почерком.
Пытаясь избавиться от гнетущей тишины, в которой были слышны лишь негромкие шаркающие шаги двух пар ног, Мейт снова заговорила с Ири.
– Почему оранжереи расположены так далеко от города? – спросила она первое, что пришло в голову.
– Чтобы как можно меньше людей знали о них, – ответил Ири. – Собственно, официально этих оранжерей вообще не существует. В них выращивают куйсу. Знаешь, что это такое?
– Куст, из листьев которого получают наркотическое вещество, используемое для анестезии.
Мейт не стала добавлять, что куйсу используют не только в медицинских целях и что купить ее можно почти в каждом баре у мрачных типов в куртках из черного кожзама, толкущихся обычно возле уборных, – это и без того было всем известно.
– Но если это подпольные оранжереи…
– Что с тобой? – Ири удивленно посмотрел на Мейт, скорее по привычке, потому что во тьме лица девушки все равно не было видно. – Кто, по-твоему, может внести изменение в график движения поездов, чтобы они делали остановку на этой станции, где не выходит никто, кроме работников оранжерей? Кто может организовать бесперебойную поставку генераторного топлива, необходимого для их освещения?
Мейт молчала.
– Это оранжереи, о которых известно только тем, кому положено знать, – продолжил Ири. – Экстракт из листьев куйсы производят здесь же, на месте. И направляется он отнюдь не в медицинские учреждения.
– Откуда тебе это известно?
Мейт услышала, как Ири хмыкнул негромко.
– Видишь ли, Мейт, я умею внимательно слушать, наблюдать и делать выводы. Смею тебя заверить, это не так сложно, как может показаться.
Последнее замечание прозвучало с откровенной издевкой. Мейт даже подумала, что всю эту историю с тайными оранжереями, в которых выращивают куйсу, Ше-Рамшо придумал и рассказал лишь с тем, чтобы уязвить ее самолюбие: смотри, как все просто, была бы ты немного поумней, так не задавала бы дурацких вопросов. Хотя, кто его знает, может быть, так оно и было на самом деле?
– Вот мы и пришли. – Луч фонарика скользнул по столбу, лежавшему поперек дороги.
Прежде столб стоял на обочине, на нем крепился пластиковый лист с указанием названия населенного пункта и расстояния до столицы. Может быть, лист и сейчас лежал где-то неподалеку. Только стоило ли искать его ради того, чтобы узнать название давно уже не существующего поселка? А длина одного и того же пути, проделанного Ночью и Днем, вопреки основополагающим законам геометрии величины далеко не равные.
После того как поваленный столб остался позади, Мейт показалось, что тьма вокруг сделалась еще более плотной, почти осязаемой. По обочинам дороги потянулись развалины сельских домов в один, редко в два этажа. Руины закрывали часть звездного неба, из-за чего казалось, будто горизонт поднялся выше. Временами Ше-Рамшо проводил лучиком фонаря по сторонам, и тогда Мейт видела ненадолго выхваченные пучком света из тьмы то пустые оконные проемы, то повисшую на одной петле дверь, то съехавший почти до самой земли козырек над крыльцом. На месте домов, уничтоженных огнем, можно было увидеть бесформенные груды обугленных бревен да поднимавшиеся над землей уцелевшие фрагменты каменной кладки.
– Осторожно. – Ири осветил фонариком узкую доску, переброшенную через неглубокую канаву, что тянулась вдоль дороги.
Лучик отразился от непроглядно темной, кажущейся маслянистой поверхности стоячей воды. По краям, у самой земли, на поверхности воды плавали странные образования, похожие на плотные гроздья мелких белых ягод, покрытых хлопьями мыльной пены. Перебравшись на другую сторону канавы, Ири протянул руку и коснулся ладонью стены дома. Мейт тоже последовала его примеру, но тут же отдернула руку: бревенчатая стена оказалась покрытой плотным слоем ворса, как на дорогом ковре, мягким, густым, но при этом холодным и скользким на ощупь.
– Гадость какая! – с отвращением выкрикнула Мейт.
Ощущение было таким, будто рука измазана липкой, вонючей да к тому же, возможно, и едкой слизью. Хотелось немедленно вытереть обо что-то ладонь, но другую руку крепко держал за запястье Ири, а о том, чтобы коснуться себя перепачканными пальцами – носовой платок лежал в кармане брюк, – страшно было даже подумать.
Ири обернулся на крик.
– Что?
Луч фонарика резанул Мейт по глазам.
– Стена!
Ше-Рамшо посветил на стену. Бревна плотным слоем оплетали длинные, бесцветные, кажущиеся почти прозрачными нити, похожие на клочья спутанных седых волос.
– Что это? – шепотом, почти со страхом произнесла Мейт.
– Грибной мицелий. – Ири оторвал от бревна клочок белых нитей и посветил на них. – Пожирая древесину изнутри, грибы выставляют наружу мицелий. В дневное время все происходило бы с точностью до наоборот.
Мейт подставила под луч света ладонь. Рука оказалась чистой. И все же, высвободив другую руку из пальцев Ири, девушка достала из кармана носовой платок и тщательно вытерла ладонь, уделив особое внимание складкам кожи между пальцами. Скомкав платок, она бросила его в канаву с темной гниющей водой. Внимательно присмотревшись к клочку грибного мицелия, что держал двумя пальцами Ири, Мейт заметила на кончике каждой нити крошечный прозрачный пузырек. При желании можно было вообразить, что это глаза, которыми, притаившись во тьме, наблюдает за тобой неведомое безмолвное существо.
– Что еще? – недовольно спросил Ше-Рамшо.
– Ничего, – качнула головой девушка.
– Идем. – Ири хотел было снова поймать Мейт за запястье, но, словно почувствовав это – видеть движение Ше-Рамшо девушка не могла, – она спрятала руку за спину.
Безразлично пожав плечами, Ше-Рамшо пошел вперед. Не спеша, чтобы Мейт, не приведи случай, не потерялась. Ну а если оступится в темноте и упадет, так это ее забота. Взрослая уже девочка, самой пора отвечать за свои поступки. И все же, подойдя к крыльцу дома, Ше-Рамшо счел нужным предупредить спутницу:
– Осторожно, ступеньки гнилые, провалиться могут. И не прикасайся к перилам, иначе загремишь вниз вместе с ними.
Поднявшись первым по шаткой скрипучей лестнице, Ше-Рамшо остановился и посветил на висевший на двери замок с наборным кодом. Цифры были в том же положении, в каком он оставил их в прошлый раз. Значит, в его отсутствие никто не пытался забраться в дом. Вообще-то предосторожность совершенно излишняя: мародеры перестали лазать по брошенным домам через три больших цикла после наступления Ночи – нечем стало поживиться. А кто еще мог оказаться в этой глухомани? Набрав код, Ше-Рамшо снял замок и открыл дверь. Переступив порог, он протянул руку и нашел в нужном месте заранее приготовленную свечу. Щелкнув зажигалкой, Ири подпалил фитилек.
– Заходи.
Он пропустил Мейт в дом и плотно прикрыл за ней дверь.
Свеча разгорелась, и Ше-Рамшо пошел по комнате, зажигая другие свечи, расставленные по углам.
– Генератор на собственной спине сюда не притащишь, – объяснял он на ходу. – Да и топлива не достать. Вот я и обхожусь свечами. Всегда можно рассовать десяток по карманам так, что никто и не заметит. Я имею в виду рабочих, вместе с которыми обычно езжу в автобусе. А хорошие свечи, скажу я тебе, ничем не хуже электрического освещения.
Ири говорил негромко, чуть-чуть торопливо, – хозяину не терпелось показать свой дом и услышать мнение гостьи о том, что она увидела. И Мейт с любопытством смотрела по сторонам. Комната была просторной и в дневное время, наверное, очень светлой. Но сейчас три окна в ряд были заколочены досками, обклеенными листами плотной темной бумаги, чтобы ни один лучик света не проскользнул наружу. В проемах между окнами стояли сервант с разбитым стеклом и одной оторванной дверцей и почти новый платяной шкаф. Что находилось в шкафу – неизвестно, а в серванте посуда имелась – из разрозненных тарелок и чашек можно было собрать сервиз на десять-двенадцать персон при условии, что гости не станут привередничать. Посреди комнаты стоял большой прямоугольный стол, застланный прожженной на краю клеенкой. Три стула и два табурета были сколочены вручную, очень неумело. По бумажным обоям с блеклым геометрическим рисунком, местами не то продранным, не то кем-то погрызенным, расползались влажные пятна – дом, в котором никто не жил, отсырел, пропах гнилью и плесенью. Выкрашенная белой масляной краской дверь слева от входа вела куда-то в глубь дома. Впрочем, не исключено, что за ней была только темнота, как и на улице. Как и везде.
Дом не понравился Мейт. В нем не было ни тепла, ни уюта, да и откуда им было взяться, если тот же Ири бывал здесь время от времени, наездами. Более того, в доме было страшно. Как-то раз вместе с другими работниками фабрики «Ген-модифицированные белки Ше-Матао» Мейт была на экскурсии в Историческом музее. Их отправили туда после смены в соответствии с правительственной программой повышения культурного уровня средних слоев населения. И увильнуть было невозможно – на следующий малый цикл каждый должен был предъявить отмеченный на контроле билет. Уклонившимся грозило увольнение. Мейт вместе со всеми переходила из зала в зал, почти не слушая, что говорил экскурсовод. Из всей экскурсии ей запомнились только каменная статуя с огромным, торчащим вперед членом, который, подними его вверх, мог бы достать до лба обладателя сего удивительного инструмента, и макет древнего захоронения, воспроизводящего привычную для усопшего домашнюю обстановку. Ну вроде как для того, чтобы в царстве мертвых покойник не чувствовал себя потерянным и одиноким. Сейчас, находясь в сырой комнате, освещенной негромко потрескивающими стеариновыми свечами, Мейт вспомнила именно это захоронение. Ощущение было схожим – все вроде бы на месте, как и положено в доме, вот только жизни нет.
– Как ты нашел этот дом? – спросила Мейт, любуясь большим серым пятном плесени, по-домашнему разместившимся на полу в углу.
Ири усмехнулся и посмотрел на пламя свечи, что держал в руке.
– Это он меня нашел. – Ше-Рамшо капнул воску на пакет из-под шницеля быстрого приготовления «ГБ Ше-Матао» и приклеил на него свечку.
Ири не хотел рассказывать Мейт о том, как нашел этот дом.
Случилось это давно, в те времена, воспоминания о которых неизменно причиняли Ири Ше-Рамшо душевную боль. Воспоминания о физических страданиях не столь болезненны, как засевшая, точно заноза в печенке, давняя полустершаяся память о собственном бессилии. И что послужило тому причиной, не имеет большого значения. Само событие может стереться из памяти, но стоит только вспомнить тот малый цикл – вскользь, без деталей, достаточно мысленно увидеть его просто как серое пятно, – и тотчас же снова почувствуешь, каково это – быть червем, втоптанным в грязь, все еще извивающимся в тупой, отчаянной надежде выбраться, вывернуться, возвратиться к жизни и навсегда обо всем забыть.
Ири Ше-Рамшо третий большой цикл жил в сиротском приюте при шахане. До того момента, когда, став ка-митаром, он сможет покинуть шахан, оставалось еще семь больших циклов. Семь долгих больших циклов унижения и скорби. Иждивенцы шахана третьего большого цикла все еще подвергались издевательствам, а случалось, что и побоям со стороны более старших иждивенцев, но они уже считались посвященными в некоторые тайны шахана. Поэтому, когда однажды группу иждивенцев с полсотни человек отправили на работу в находившиеся далеко за городом оранжереи, поехал вместе с ними и Ше-Рамшо. В оранжереях выращивали куйсу. Ири тогда еще не знал, для чего использовалась вытяжка из листьев куйсы, но для старших иждивенцев секрета в том уже не было.
Всю дорогу, пока они ехали на электричке, старшие ребята о чем-то перешептывались, и глаза их при этом азартно блестели. Когда они прибыли на место, их распределили по рабочим местам. Ше-Рамшо поставили на сортировку. Пожилой угрюмый рабочий подносил ему мешки, наполненные срезанными ветками куйсы, а Ири должен был обрывать с них листья. Не как попало обрывать, а в строгом соответствии с полученными инструкциями. Ему не объяснили, в чем тут дело, просто велели аккуратно обрывать с самого кончика каждой ветки пять зеленых листиков и бросать их в красный контейнер. Следующие десять листьев нужно было отправить в желтый контейнер. Остальные – в синий. Прутик без листьев следовало переломить пополам и бросить в стоявшую на полу, по правую руку от сортировщика, большую плетеную корзину. Отрывать листики следовало очень аккуратно, дабы не помять, не отрывать даже, а отщипывать осторожно, взявшись двумя пальцами за черенок. Позднее Ше-Рамшо узнал, для чего это нужно. Из пяти верхних, самых молодых листиков получался наиболее эффективный, сильнодействующий препарат куйсы. Остальные листья тоже шли в дело, но препарат из них получался соответственно второго и третьего сорта. Даже прутик перемалывали и с помощью химических растворителей экстрагировали куйсу из стружки. Но тогда Ири ничего этого не знал, он просто стоял на своем рабочем месте и аккуратно обрывал листья с прутиков куйсы.
Спали иждивенцы в подсобных помещениях на свалявшихся матрасах, брошенных прямо на пол. Ели в рабочей столовой, кормили в которой не в пример лучше, нежели в шахане. И именно поэтому младшие иждивенцы все время оставались голодными, зато старшие отъедались вволю. Старший толкователь, прибывший вместе с группой иждивенцев, не мог уследить за всем, что происходило между ними. К тому же толкователь был не прочь при случае уединиться с кем-нибудь из рабочих на хозяйственном дворе за теплицами, чтобы покурить куйсу. По большому счету, ему вообще не было никакого дела до иждивенцев. Трудились иждивенцы в три смены, и старшие зачастую выставляли вместо себя младших, уже успевших отработать свое. В результате младшие иждивенцы мало того, что почти ничего не ели, так еще и спали четыре-пять часов в малый цикл. Об извращенных издевательствах, граничащих с пытками, которым подвергались младшие иждивенцы, можно было бы много чего рассказать, только стоит ли? Достаточно представить себе, что может прийти в голову одуревшему от вседозволенности подростку, нажевавшемуся свежих листьев куйсы. Эффект от пережевывания свежих листьев куйсы, конечно, совсем не тот, что от инъекции вытяжки, и значительно слабее, чем от затяжки дымом сухих листьев, – ярких красочных галлюцинаций не будет, но крыша на сторону поехать может. Особенно если она и без того не на месте.
Ше-Рамшо не помнил, что именно произошло в тот малый цикл, когда он сбежал. Должно быть, сработал защитный механизм памяти и на воспоминания о том страшном дне был наложен код, взломать который не мог даже сам пользователь. В тот малый цикл Ири понял, что не в состоянии больше сносить издевательства старших иждивенцев. Недостаток сна, недоедание, физические и моральные страдания – все сложилось воедино. Ше-Рамшо бросил не ощипанную до конца ветку куйсы в корзину и вышел в Ночь. Ири сам не понимал, куда и зачем идет, но он и не задавал себе этот вопрос. Темнота не пугала его, а горевшие в небе звезды дарили надежду пусть не на счастливый исход, так хотя бы на то, что все когда-нибудь закончится. Рано или поздно. Здесь или там.
Удивительным было то, что, двигаясь в кромешном мраке по пересеченной местности, Ири ни разу не упал. В нем как будто проснулась вдруг удивительная способность точно угадывать место, куда, делая шаг, следует поставить ногу. Он даже не свалился в канаву со стоячей водой на обочине дороги, а перепрыгнул ее. И, поднявшись по неровной скрипучей лестнице, вошел в дом. Ири ничего не видел вокруг, у него не было даже зажигалки, чтобы хоть на мгновение осветить место, в котором он оказался, но, едва закрыв за собой перекошенную дверь, Ше-Рамшо почувствовал небывалое облегчение.
Сколько Ше-Рамшо себя помнил, он все время пребывал в состоянии внутреннего напряжения, всегда был собран и сосредоточен в ожидании внезапного удара, который могла нанести судьба, или пакости, которую, не задумываясь, могли сотворить соседи по приюту. Ше-Рамшо не забывал об опасности даже когда спал – он неизменно просыпался, если рядом с его койкой кто-то останавливался, пусть даже всего на несколько секунд. Как он чувствовал присутствие рядом чужого, Ири и сам не понимал. И только сейчас, впервые за всю свою недолгую жизнь, Ири Ше-Рамшо почувствовал, что ему некого бояться. Он пришел домой, и здесь с ним не могло произойти ничего дурного. Ири сел на пол, привалился спиной к стене и почти мгновенно заснул. И увидел сон, в котором он дожил до рассвета и вместе с немногими избранными вошел в новый День, как в Царство Радости, что с уверенностью обещал своим последователям Ше-Шеол, но – только после смерти. А ведь любому нормальному человеку все хочется сразу и непременно сей же час. Даже Царство Радости, которым стал для Ири Ше-Рамшо старый заброшенный дом.
Как долго оставался бы в пустом доме голодный паренек? Кто знает. Быть может, Ири так и сидел бы на полу, пока силы не оставили его? И, не исключено, что умер бы он счастливым. Но его нашли, причем на удивление быстро. Заметив исчезновение Ше-Рамшо и не найдя его нигде на прилегающей к оранжереям территории, старшие иждивенцы быстро смекнули, что Ири ударился в бега. Само собой, ясна была им и причина, почему он так поступил. Поэтому, дабы загодя снять все обвинения, что мог выдвинуть против них Ше-Рамшо после того, как его найдут, сметливые подростки проворно растолкали мирно спавшего толкователя, рассказали ему о побеге младшего иждивенца Ше-Рамшо, а заодно и приплели тут же, на месте сочиненную историю о том, что иждивенец давно уже замышлял нечто подобное. Да-да, они видели, как в столовой он прятал еду в карманы и еще зажигалку у одного из рабочих стащил, а еще он втихаря листья куйсы жевал!… Толкователь тоже был хотя и ленив, но не глуп – понял, что ждет его лично, ежели в шахане станет известно об исчезновении одного из иждивенцев. Жизнь самого Ири Ше-Рамшо, затерявшегося в Ночи, по большому счету никого не интересовала, серьезное беспокойство вызывало то, что пропал иждивенец, которому было известно, что выращивается в оранжерее, где ему довелось работать. И если он выживет и, не приведи Ше-Шеол, попадет к чужим, совсем чужим людям… Нет, этого решительно нельзя было допустить! И толкователь, вооружив своих иждивенцев большими аккумуляторными фонарями, отправил их на поиски пропавшего – нет, определенно не пропавшего, а сбежавшего! – Ири Ше-Рамшо. При этом, дабы иждивенцы проявляли соответствующее моменту рвение, перед началом поисков было объявлено, что никто не получит еды и не ляжет спать до тех пор, пока Ше-Рамшо не будет найден. И его нашли. Сначала его жестоко избили двое старших иждивенцев, первыми наткнувшиеся на дом, в котором прятался Ше-Рамшо. Потом его били уже все вместе по приказу толкователя. Жестокая экзекуция могла бы закончиться смертью Ири, если бы не положил ей конец один из сердобольных рабочих. Отогнав озверевших иждивенцев от мальчишки, который уже был не в состоянии сам подняться на ноги, рабочий отвел его в столовую и накормил. Ири меланхолично пережевывал пищу, не чувствуя ни вкуса ее, ни боли в разбитых губах. Он думал о доме. О своем доме. Ири знал, что придет время, и он непременно туда вернется.
А через три малых цикла, уже перед самым отъездом бесплатной рабочей силы в шахан, пропали двое старших иждивенцев. Те самые, что нашли Ше-Рамшо. И их-то уже сыскать не удалось. В шахане началось внутреннее разбирательство, за которым побег младшего иждивенца Ири Ше-Рамшо оказался благополучно забытым. Удача, конечно. Но разве удача приходит сама, если ее не позвать?…
– Здесь очень мило, – сказала Мейт, почувствовав, что молчание затянулось.
– Что? – вскинул голову задумавшийся и несколько утративший связь с реальностью ка-митар. – Ах да, конечно. – Он растянул губы в резиновой улыбке. – Я старался, чтобы это был настоящий дом.
Странное жилище Ири вовсе не казалось Мейт настоящим домом, но спорить она не стала – к чему, если они все равно уже тут? Девушка подошла к столу, провела кончиками пальцев по клеенке, оказавшейся влажной, и присела на краешек табурета – осторожно, чтобы, не приведи случай, не оказаться вместе с табуретом на грязном полу.
– Я рад, что тебе здесь нравится. – Ири суетливо глянул по сторонам. – Бальке я сюда не вожу – неудобно таскать бутылки, а сухой джаф есть, если хочешь, могу сварить.
– Нет, – решительно отказалась Мейт.
Пить расхотелось, стоило ей только подумать о том, откуда Ири берет воду. Не исключено, что из той самой сточной канавы перед домом.
– Тогда, может быть, дом посмотришь?
Ше-Рамшо взял свечу и сделал шаг в сторону белой двери. Он даже руку протянул, едва не коснувшись пальцами металлической дверной ручки с пятнами белой краски.
– Нет!
Мейт сделалось не по себе, едва только она представила, что ждет ее за дверью. Что там было, она знала со слов Ири, который с воодушевлением рассказывал ей об этом уже не единожды. Что удивительно, рассказы Ше-Рамшо вовсе не казались Мейт жуткими. Но сейчас, когда она видела дверь, вымазанную белой масляной краской – должно быть, краска была слишком густой, потому и легла неровно, – покрытую сеткой мелких трещин, ей становилось не по себе при одной только мысли о том, что ее нужно открыть. Да, когда-нибудь это непременно придется сделать. Но только не сейчас. Сейчас в этом не было никакой необходимости.
Ше-Рамшо посмотрел на девушку удивленно. Свое «нет» она выкрикнула слишком быстро и громко. Она как будто испугалась чего-то. С чего бы вдруг?
– Там еще одна комната, небольшая, – сказал Ири, указав на дверь рукой. – За ней – кухня. А в кухне – тот самый погреб.
– Да, я знаю. – Мейт поспешно схватила Ше-Рамшо за руку и потянула его к столу. – Ты мне уже рассказывал.
– Но я хотел показать. – Ири вконец растерялся. Он не понимал, что хочет, чего ждет от него Мейт. Они ведь и приехали сюда именно за тем, чтобы осмотреть погреб. – Я все сделал как надо. Все подготовил… Поставил новый засов…
– Да, конечно. – Потянув Ири за руку, Мейт заставила его сесть на табурет. – Конечно, ты сделал все как надо. – Девушка улыбнулась и коснулась кончиками пальцев щеки Ше-Рамшо. – Я ни чуточки не сомневаюсь. Ты ведь всегда делаешь все как надо.
Ше-Рамшо удивленно приоткрыл рот.
Затем плотно сжал губы и хмыкнул, дабы показать, что в своих способностях он лично нисколько не сомневается.
– На кухне запас консервированной пищи. – Слова, произнесенные Ири, прозвучали не без гордости. – При бережном расходовании хватит на десять-двенадцать малых циклов. Маловато, конечно, надо будет еще подвезти. Так ведь машину все равно брать напрокат придется, вот заодно уж одним рейсом все и привезем.
– Привезем, непременно привезем, – тут же согласилась с ним девушка.
– Ну… – с озадаченным видом, не зная, что еще сказать, Ше-Рамшо почесал затылок. – Осталась еще кое-какая мелочовка. – Он посмотрел на девушку, присевшую рядом с ним на корточки. – Я все же хочу, чтобы ты сама посмотрела.
– Посмотрю, – уверенно пообещала Мейт. – Обязательно посмотрю. Только не сейчас. Ладно?
Ири прикусил губу.
– Я вот все думаю, бросить в погреб матрас – у меня есть три штуки соломенных, – или же пусть на полу спит?
Девушку вопрос тоже как будто озадачил. Она встала, прошлась по комнате, в задумчивости постучала пальцами по столу. Что такое погреб, Мейт знала только умозрительно. В ее представлении погреб был темной сырой ямой с земляным полом, по которому бегают омерзительного вида бесцветные тысяченожки, а по стенам ползают похожие на плевки слизни – огромные, каждый с большой палец величиной. Сейчас она уже не хотела заглядывать в погреб, не потому, что эта дыра в земле внушала ей страх, – Мейт боялась, что истинная картина окажется куда более скучной, чем та, которую она мысленно нарисовала. Она же ждала встречи с подлинным кошмаром, способным вывернуть душу и разорвать ее в клочья, чтобы не осталось больше ничего – ни боли, ни надежды, ни памяти.
– Матрас не нужен, – сказала она и, наклонившись, задула свечку, что все еще держал в руке Ири. – Пусть тьма сожрет его.
