Глава 11

Всю дорогу домой Геннадий Павлович думал о том, что произошло в «Поджарке». Почему вдруг в центре внимания сей честной компании оказалась программа генетического картирования? Какое им всем до этого было дело? И почему они сегодня снова не играли? Как будто прежде правительство не принимало программ, что по замыслу создателей должны были в корне изменить жизнь в стране! Одна программа выхода из кризиса чего стоила! И что? Где теперь эти программы? Помнит ли кто имена их вдохновенных творцов? И ведь никогда прежде ни одна из правительственных программ не становилась предметом столь серьезного обсуждения в «Поджарке», тем более на две встречи кряду! Естественно, говорили что-то о них, чаще всего посмеивались. Геннадий Павлович потом нередко с глубокомысленным видом повторял понравившиеся ему мысли приятелей уже в компании соседей по коммуналке, что придавало ему значительность и вес в глазах стариков. Так почему же сейчас они зациклились на вопросе генетического картирования? В конечном итоге Геннадий Павлович пришел к выводу, что виноват во всем Коптев. Впервые после нескольких лет простоя Юлик наконец-то получил настоящую работу, которая не только приносит моральное удовлетворение, но и хорошо оплачивается. Естественно, для него это было событием номер один, о котором он мог говорить без конца, и, сам того не желая, он втягивал в сферу своих интересов друзей. У друзей же при виде того, как все вдруг здорово сложилось для Юлика, не могло не возникнуть чувство ревности, тянущее за собой не очень корректный вопрос, на который вряд ли кто мог дать ответ: почему повезло ему, а не мне? Да, Коптеву несказанно повезло, все равно как Емеле-дураку, который всю жизнь только и делал, что на печи валялся, и вдруг ни с того ни с сего стал царским зятем. Не желая открыто признаваться в том, что они просто чертовски завидуют Коптеву, Алекс с Анатолием все время пытались найти какой-то подвох, какую-то каверзу, какое-то противоречие – что-то, что позволило бы им ткнуть Юлика пальцем в грудь и сказать: ну, так кто же заплатил за твою удачу? Кроме всего прочего, Геннадию Павловичу казалось, что Юлик почему-то стесняется того, что работает на национальную программу, а Алекс с Анатолием в свою очередь умело этим пользуются, пытаясь побольнее зацепить Коптева. Со своей стороны Геннадий Павлович, как ни старался, не мог понять, что постыдного может быть в том, что ты работаешь на правительство и президента? И тем не менее именно это чувство внутреннего неудобства, которое постоянно подогревали в нем Алекс с Анатолием, заставляло Юлика искать оправдание, одной из форм которого стало предложение пройти генетическое картирование в его лаборатории. По мнению Геннадия Павловича, соглашаться на это было не только глупо, но и некрасиво по отношению к Юлику. И все же, что-то удержало его от того, чтобы ответить на предложение Коптева решительным отказом. Подумав, Геннадий Павлович и этому нашел объяснение, – по-видимому, дело было в том, что в последнее время, куда бы Калихин ни пошел, он неизменно сталкивался с чем-то, имеющим отношение к программе генетического картирования. Если часть из этих встреч можно было отнести к разряду случайных, то другие были настолько удивительными и необычными, что, право же, стоило задать самому себе вопрос: а почему это происходит именно со мной?

Мысли, что бродили в голове у Геннадия Павловича, трудно было назвать веселыми, но не были они и беспросветно мрачными. Задумавшись, а может быть, замечтавшись – он почему-то снова вспомнил Марину, – Геннадий Павлович едва не прошел мимо своего дома.

Открыв дверь в квартиру большим ключом с широкой двойной бородкой, Геннадий Павлович подошел к двери своей комнаты, привычным движением перевернул в руке кольцо с ключами и сунул в замок маленький плоский ключик. Ему всегда казалось, что замок, запираемый таким ключом, должен быть крайне ненадежным. И на этот раз его наихудшие опасения подтвердились – замок был не заперт. Чуть приоткрыв дверь, Геннадий Павлович осторожно заглянул в комнату. Не супостат проник в чужое жилье без ведома хозяев, а сын Артем вернулся домой раньше обычного. Калихин вздохнул было облегченно, но вдруг недоброе предчувствие кольнуло сердце: что-то случилось – Артем никогда прежде не приходил домой так рано. Сын стоял возле открытого шкафчика. В одной руке у него был небольшой рюкзачок, в который он что-то торопливо кидал с полок. Услышав звук прикрытой Геннадием Павловичем двери, Артем глянул на отца и, ничего не сказав, продолжил свое занятие.

– Ты куда-то собираешься? – осторожно поинтересовался Геннадий Павлович.

– Да, – коротко бросил в ответ Артем.

Геннадий Павлович удержался от того, чтобы задать уточняющий вопрос. Подойдя к столу, он отодвинул стул, сел и провел ладонью по лицу. Окно было распахнуто настежь, но в комнате все равно было невыносимо душно.

Артем захлопнул дверцу шкафчика и перешел к полке, на которой лежали туалетные принадлежности. В рюкзачок полетели мыло, зубная щетка, начатый тюбик английской зубной пасты, которую Артем покупал для себя, бритвенный станок и упаковка сменных лезвий к нему.

Геннадий Павлович насторожился – если Артем брал с собой бритву, значит, собирался уйти не на один день. Калихин был уже готов обратиться к сыну с вопросами, но Артем опередил его. Застегнув «молнию» на рюкзачке, он перехватил его за обе лямки и, повернувшись к отцу, сказал:

– Я ухожу.

– Надолго? – спросил Геннадий Павлович, чувствуя уже, что ответ ему не понравится.

– Навсегда, – ответил Артем и сделал шаг по направлению к двери.

– Подожди! – Геннадий Павлович взволнованно вскочил со стула, пытаясь загородить собой выход из комнаты. – Как это – навсегда? Что значит – навсегда?

Артем тяжело вздохнул. По всему было видно, что он хотел избежать этого разговора, потому и пришел домой пораньше, рассчитывая на то, что отец, как обычно, допоздна засидится с друзьями. Но, раз уж они встретились, следовало дать какие-то объяснения.

– Ты сегодня был в кабинете генетического картирования? – спросил Артем, хотя понятно было, что ему уже известен ответ на этот вопрос.

– Да, – растерянно кивнул Геннадий Павлович.

– Тогда ты должен понимать, почему я ухожу.

– Нет! – Геннадий Павлович взмахнул руками, точно мух отгонял. – Я ничего не понимаю!

Чуть наклонив голову к плечу, Артем посмотрел на него, как на убогого.

– Тебя что, туда за руку тянули?

– Так ведь все равно нужно…

– А нельзя было сначала со мной посоветоваться?

– О чем?

Геннадий Павлович решительно не понимал, о чем идет речь, и оттого волновался еще сильнее. Лицо его сделалось красным, на лбу выступили крупные капли пота.

– Ты давно на себя в зеркало смотрел?

– В зеркало? – автоматически повторил Геннадий Павлович.

– В пятьдесят два года человек не может выглядеть так, как ты. Любому идиоту с первого взгляда на тебя ясно, что ты проходил процедуру омоложения.

– И что? Я нарушил этим какой-то закон?

– Нет! – театрально взмахнул свободной рукой Артем. – Перед законом ты чист! Только теперь ты автоматически получаешь клеймо генетического урода! А вместе с тобой и я, поскольку я твой сын!

– Я проходил процедуру омоложения уже после того, как ты родился.

Геннадий Павлович полагал, что привел достаточно веский довод, но Артем в ответ только рукой махнул.

– Да кому какая разница! Процедура омоложения сама по себе никак не связана с нарушениями генома. Просто кто-то решил, что всем, кто ее проходил, следует автоматически проставлять в генетическом паспорте несколько отрицательных баллов.

– Зачем? – опешил Геннадий Павлович. – Затем, что человеком, который чувствует себя неполноценным, проще управлять. Если после генетической начнется еще какая-нибудь чистка, то первым делом полетят те, у кого в генетических паспортах имеются красные отметки. А все остальные при этом станут восторженно кричать: «Долой уродов».

– Но Юлик Коптев… Ты ведь помнишь Юлия Никандровича? – Артем коротко кивнул. – Он сказал, что располагает статистикой, в соответствии с которой процедура омоложения приводит к незначительным изменениям в геноме.

– Откуда у него эта статистика? – Не дожидаясь, что скажет отец, Артем сам же ответил на свой вопрос: – Из районных кабинетов генетического картирования. А те, кто там сидит, выполняют указания своего руководства.

– В таком случае откуда тебе это известно?

Артем усмехнулся, как будто Геннадий Павлович сказал что-то смешное.

– Знаешь, кто управляет миром?

– Кто? – спросил Геннадий Павлович, хотя и понимал, что делать это совершенно необязательно. – Артем снова сам ответил на вопрос.

– Тот, кто располагает информацией, – сказал Артем. – Как ты думаешь, откуда я узнал, что ты уже сбегал в кабинет генетического картирования? Меня об этом поставили в известность друзья, имеющие доступ к сети и умеющие в ней работать. Если бы ты не порол горячку, то мы бы сделали тебе нормальный генетический паспорт. Прости, отец, но если тебе на свою жизнь наплевать, то я к своей отношусь иначе. Поэтому я не хочу до конца своих дней нести на себе клеймо сына генетического урода.

Геннадий Павлович много чего мог бы сказать в ответ на слова сына. Например, то, что он поступил, как честный человек и настоящий гражданин. Или то, что не верит тому, о чем говорит Артем, потому что верить подобной чепухе просто глупо. Если даже кто-то несколько раз нарушил установленную процедуру генетического картирования, то это вовсе не означает того, что подобные злоупотребления должны входить в практику. Геннадий Павлович не сомневался в этом, потому что, в отличие от тех, кто считал всех вокруг жуликами, бандитами и негодяями, он был уверен: люди в большинстве своем честные и добрые, вот только обстановка, в которой им приходится жить, редко позволяет им проявить свои лучшие качества. Геннадий Павлович мог сказать сыну, что если уж его друзьям стало достоверно известно о фактах недобросовестного отношения работников кабинетов генетического картирования к своим служебным обязанностям, то им следует не думать о том, как оградить от этого своих родных и близких, а передать информацию соответствующим органам. Он мог сказать, что, спасаясь бегством от мнящейся ему беды, Артем убегает не от судьбы, а от себя самого, и, как известно, в таком забеге победителей не бывает. Геннадий Павлович много еще чего мог сказать сыну, но он понимал, что этим Артема не остановить. Поэтому он только спросил:

– Куда ты собрался?

– У меня есть где жить, – ответил сын.

Геннадий Павлович пожал плечами, стараясь, чтобы выглядело это как можно более безразлично.

– Как мне тебя найти, если будет нужно?

– Не стоит меня искать.

Геннадий Павлович прикусил губу и сделал движение головой, которое должно было означать что-то вроде – поступай как знаешь.

– Мне пора, – сказал Артем.

Геннадий Павлович сделал шаг в сторону, освобождая проход. Артем вышел за дверь и, даже не обернувшись, плотно прикрыл ее за собой – хорошо еще, что не хлопнул.

Геннадий Павлович сел на кровать, положил руки на колени и опустил голову. Странно, но ему вовсе не было грустно от того, что сын ушел, быть может, навсегда. И даже обиды на него Калихин не чувствовал. Он лишь немного жалел Артема – мальчишку, который пока еще ничего не понимает в жизни, но при этом хочет жить по собственным правилам. На душе у Геннадия Павловича было пусто и, наверное, от этого легко. Он просидел так минут сорок, ни о чем не думая, не строя никаких планов и ничего не ожидая, пока не услышал тихий стук в дверь. Это был даже не стук, а легкое поскребывание, как будто кто-то пытался ногтем отодрать от двери кусочки облупившейся краски. Геннадий Павлович хотел было встать, чтобы открыть дверь, но, вспомнил, что она не заперта, и громко сказал:

– Да-да, входите!

Ему было абсолютно все равно, кто и зачем решил заглянуть к нему. Но, увидев Марину, Геннадий Павлович тотчас же вскочил на ноги.

– Марина! – удивленно и растерянно, но одновременно с какой-то непонятной ему самому затаенной радостью воскликнул Геннадий Павлович.

Марина скользнула в чуть приоткрытую дверь, быстро, но при этом очень осторожно, почти беззвучно прикрыла ее и прижала спиной. В ответ на возглас Геннадия Павловича она сделала короткий жест рукой, который можно было истолковать как призыв к молчанию. Калихина удивило не столько то, что Марина вновь пришла к нему после того, что между ними произошло, сколько наряд девушки – на этот раз на ней были не широкая юбка и белая блузка, в которых привык видеть ее Геннадий Павлович, а узкий брючный костюм песочного цвета.

– Нам нужно поговорить, – едва слышно произнесла Марина.

– Да, конечно!

Геннадий Павлович метнулся в сторону, собираясь предложить гостье стул, но Марина вновь повторила свой жест, который теперь означал приказ оставаться на месте.

– Не здесь, – прошептала девушка.

У Геннадия Павловича появилось недоброе предчувствие – не собирается ли Марина вновь предложить ему забраться в подвальчик, что в стенном шкафу ее комнаты?

– Встретимся в умывальне ровно через десять минут, – сказала девушка.

Геннадий Павлович счастливо улыбнулся.

– Приходите непременно, мне нужно сказать вам нечто чрезвычайно важное.

– Конечно, Марина, я обязательно приду, – с готовностью согласился Геннадий Павлович.

Конечно, умывальня была не самым лучшим местом для свидания, но там у него, по крайней мере, не возникнет тех проблем, что в прошлый раз.

Ничего не ответив, девушка бесшумно, как тень, выскользнула за дверь.

Геннадий Павлович удивленно присвистнул – что бы это могло означать? Новую историю про заговор против человечества? Калихин усмехнулся, – очень легко, по-доброму, – и легонько качнул головой. Как бы там ни было, он не собирался отказываться от встречи с Мариной. Девушка странным образом завораживала его. Геннадия Павловича тянуло к Марине так, словно ему было не пятьдесят с лишним лет, а немногим больше пятнадцати, и гормоны играли в его крови, словно пузырьки в стакане газировки. И даже когда Геннадий Павлович пытался противиться этому влечению, казавшемуся ему странным и в какой-то степени противоестественным, все его усилия в конечном счете сводились к нулю, стоило только увидеть Марину.

Выждав указанный срок – ни минутой больше! – Геннадий Павлович осторожно выглянул за дверь – настороженность, которую в последнее время проявляла в общении с ним Марина, передалась и ему. И хотя Геннадий Павлович не понимал ее причин – в конце концов, они ведь не собирались заниматься ничем предосудительным, просто хотели поговорить! – прежде чем выйти за дверь, он убедился, что коридор в обоих направлениях пуст. Бесшумно прикрыв дверь, Геннадий Павлович вставил в прорезь замка ключ и очень осторожно, медленно начал поворачивать его. Как он ни старался, замок все-таки щелкнул. Геннадий Павлович замер, точно вор, пойманный на месте преступления. Он вдруг представил себе, как все двери, выходящие в коридор, разом распахиваются и из-за них выглядывают всклокоченные головы соседей, каждый из которых с осуждением смотрит на Геннадия Павловича Калихина, вознамерившегося втихаря пробраться на свидание в умывальню. Несколько секунд проползли в тягостном ожидании кажущейся неизбежной развязки. Но в коридоре по-прежнему не было ни души. Геннадий Павлович слизнул капельку пота, повисшую на верхней губе, и еще раз повернул ключ в замке. На этот раз щелчок замка не показался ему столь же громкий, как в первый раз. Сунув ключи в карман, Геннадий Павлович на всякий случай еще раз глянул в оба конца коридора и быстро зашагал в сторону умывальни. Он почти убедил себя в том, что не происходит ничего из ряда вон выходящего. Даже если кто-нибудь из соседей выглянет в коридор – и что с того? – он просто идет в умывальню. Зачем? Руки помыть. Он ведь совсем недавно пришел с улицы. При этом он все же старался ступать так, чтобы шагов не было слышно.

Войдя в пустую умывальню, Геннадий Павлович прикрыл за собой дверь, сделал два шага вперед и огляделся по сторонам. В мутном треснувшем зеркале он увидел свое отражение – выражение лица было крайне неуверенным и несколько растерянным. В самом деле, а что, если Марина не придет? Почему-то прежде такая мысль не возникла. Но все же, если вдруг? Что ему делать здесь одному? Геннадий Павлович снова огляделся. Стены умывальни были выкрашены грязно-зеленой масляной краской, пол покрыт коричневатой, местами выщербленной плиткой, потолок, давно не беленный, напоминал творение художника-абстракциониста, чье имя кануло в Лету. Стекла окна были до половины замазаны белилами, из-за чего свет в помещении был приглушен. Только сейчас, впервые за много лет, Геннадий Павлович подумал, что это помещение похоже на прозекторскую. Мысль была крайне неприятной и, если дать ей развиться, могла бог знает куда завести. Геннадию Павловичу заранее сделалось не по себе – неприятно было ощущать себя объектом анатомических исследований, зная, что ты пока еще жив. Право же, Геннадий Павлович и сам не смог бы объяснить, что удержало его от того, чтобы не рвануть тотчас же к выходу. Может быть, мысль о том, что почувствует Марина, если придет в эту страшную комнату и, не застав его, останется совсем одна? А может быть, он все же надеялся на то, что Марина скажет ему нечто такое, от чего все в душе перевернется? Как бы там ни было, Геннадий Павлович решил задержаться в умывальне еще на пару минут. Но не больше! В конце концов, Марина сама четко обозначила время и место встречи.

А ждать больше и не пришлось. Как и десять минут назад в комнате Калихина, Марина скользнула в щелку чуть приоткрытой двери, настолько узкую, что в нее, казалось, и кошка не пролезет, и остановилась, прижавшись спиной к двери. Геннадий Павлович хотел было улыбнуться ей, но не смог. Марина была сама на себя не похожа. Как ни старался Геннадий Павлович, он никак не мог уловить выражение ее лица, которое постоянно менялось, словно восковая маска, оплывающая на жарком солнце.

– Марина…

Девушка подняла руку, обратив в сторону Геннадия Павловича раскрытую ладонь, – жест был похож на тот, что используют, когда хотят сказать: не приближайся ко мне!

Геннадий Павлович замер на месте.

– Погасите свет, – прошептали губы Марины.

Геннадий Павлович удивленно посмотрел наверх. Ни одна из трубок люминесцентных ламп под потолком не горела. Не зная, что сказать, Геннадий Павлович приложил обе руки к груди и подался вперед.

– Не надо! – взмахнула рукой Марина. – Я все поняла… Давайте отойдем к окну.

Оттолкнувшись обеими руками от двери, Марина быстрой, неуверенной походкой направилась к окну. Она шла, широко расставляя ноги и разведя руки в стороны, как будто боялась потерять равновесие. Но когда Геннадий Павлович хотел поддержать ее, она снова вскинула руку в предостерегающем жесте. Дойдя до окна, Марина обеими руками оперлась о широкий подоконник и наклонила голову – со стороны могло показаться, что ей дурно.

Геннадий Павлович еще не успел решить, как ему поступить, когда девушка неожиданно обернулась. Снова на него смотрело лицо, которое он так хорошо знал.

– Простите, Геннадий Павлович, – чуть смущенно улыбнулась Марина. – Я понимаю, что это выглядело странно…

– Нет-нет! – протестующе взмахнул рукой Калихин. – Все в порядке! Ничего не произошло!

Улыбка Марины сделалась грустной.

– Хотелось бы в это верить.

Приподнявшись на цыпочках, девушка присела на край широкого подоконника.

– Идите сюда, – сказала она, похлопав ладошкой рядом с собой. – У нас есть немного времени.

Подоконник был широкий, и Геннадий Павлович, проявив деликатность, сел не рядом с девушкой, как бы ему хотелось, а чуть в стороне – коленки их разделяло расстояние примерно в полметра. Марина глядела в сторону, на выщербленную раковину, на край которой кто-то прилепил жвачку. Казалось, она не знала, с чего начать разговор, или не решалась это сделать. Геннадий Павлович молча ждал – у него не было даже догадок относительно темы, которую им предстояло обсудить. К тому же молчание не тяготило его – Геннадий Павлович воспринимал тишину как нечто вполне естественное. Калихин не понимал, что хотела от него Марина, но ему все равно было приятно сидеть вот так рядом с ней и просто молчать.

– Геннадий Павлович, – Марина по-прежнему глядела на прилепленную к раковине жвачку, – вам не кажется, что в последнее время происходит очень много странного?

Прежде чем что-то сказать, Геннадий Павлович серьезно задумался. Что имела в виду Марина? То, как они вместе прятались в крошечном подвальчике? Или его поспешное бегство после того, как они покинули убежище? Проверяла ли она его или ждала извинений? А может быть, сама хотела извиниться? Взвесив как следует все «за» и «против», Геннадий Павлович ответил:

– Нет, ничего странного я в последнее время не замечал.

Наклонив голову, Марина глянула на него искоса.

– А как насчет генетической чистки?

– А что в этом необычного? – искренне удивился Геннадий Павлович. – Проблема назрела – надо ее решать.

Марина подняла голову и приложила два пальца к подбородку, так, словно хотела поддержать его.

– Вы очень хороший человек, Геннадий Павлович, – она произнесла эти слова задумчиво, не констатируя факта, а как будто все еще сомневаясь.

И все равно Геннадий Павлович смутился, настолько, что щеки его слегка порозовели.

– Ну, вы прямо скажете, Марина, – невнятно пробубнил он.

Марина посмотрела Калихину в глаза, чем еще больше смутила его.

– Вы со мной не согласны?

– В чем? – не понял Геннадий Павлович.

Не ответив, Марина хмыкнула и снова отвернулась.

– Вы верите в реальность мира? – спросила она чуть погодя.

– Ну, в принципе да.

Геннадий Павлович сказал «ну, в принципе», вместо того чтобы сказать просто «да», только потому, что вопрос показался ему странным. А если так, то, следовательно, он таил в себе какой-то подвох. Прямой и однозначный ответ на вопрос с подвохом скрывал в себе опасность оказаться в глупом положении. Именно поэтому Геннадий Павлович сказал:

– Ну, в принципе да.

– И насколько, по-вашему, этот мир реален? – тут же задала новый вопрос Марина.

– Как это? – вконец растерялся Геннадий Павлович.

– В какой степени?

Быть может, Марина полагала, что внесла необходимое уточнение, однако Геннадию Павловичу слова ее ни грана не добавили к пониманию сути заданного вопроса. По его мнению, пытаться определить степень реальности в той или иной системе оценки мог только психически нездоровый человек, для которого объективная картина действительности накладывалась на причудливый мир его собственных фантазий. Причем это должна была быть истинная субъективная реальность, а не имитация таковой. В качестве наглядного примера тут же приходили в голову имена двух великих художников: Ван Гога и Дали. Если картины Винсента являются истинным отображением его искаженного видения мира, то Сальвадор, играя на публику, ловко имитирует душевное расстройство. Поэтому имеет смысл говорить о степени реальности картин Ван Гога, который отображал на своих полотнах то, что видел. Работы же Сальвадора Дали, созданные на основе голой техники, не являются отображением его внутреннего мира, поэтому глупо и бессмысленно было бы оценивать степень их соответствия действительности. Они являются вещью в себе, а потому так же реальны, как и разбившийся в лепешку автомобиль, в останках которого на первый взгляд сложно уловить сходство с тем, что они представляли собой изначально.

И тем не менее Марина задала вопрос. Более того – она ждала ответа.

– Эта какая-то игра? – ушел от ответа Геннадий Павлович.

Губы Марины на секунду сложились в некое жалкое подобие улыбки. Сунув руку в карман, она достала пачку сигарет и желтую пластиковую зажигалку.

– Хотите? – протянула она пачку Геннадию Павловичу.

– Я не курю, – смущенно улыбнулся Калихин. – Мне казалось, что и вы тоже не курите.

Резким движением Марина выдернула из пачки сигарету, сунула ее в угол рта и, щелкнув зажигалкой, прикурила. Глубоко затянувшись, она на несколько секунд задержала дыхание и как будто с наслаждением прикрыла глаза.

– Это вы меня научили курить, – выдохнула она вместе с облаком табачного дыма.

– Я? – удивленно приподнял бровь Геннадий Павлович.

Он определенно не понимал, о чем идет речь, но, как ни странно, разговор затягивал его. Геннадия Павловича не оставляло странное и вроде бы ничем не обоснованное предчувствие, что вот-вот должны были прозвучать очень важные слова.

Марина кинула пачку сигарет и зажигалку на подоконник.

– Вы ведь хотели видеть меня с сигаретой, – краем глаза посмотрела она на Геннадия Павловича и показала ему дымящуюся сигарету, зажатую между указательным и средним пальцами. – Вот вам результат.

У Геннадия Павловича и правда в какой-то момент мелькнула мысль о том, что с брючным костюмом, который надела сегодня Марина, сочеталась бы зажженная сигарета у нее в руке. Но какая тут могла быть связь? Он ведь даже не говорил ей об этом!

– Право же, Марина, мне очень жаль, если я каким-то образом…

Не дослушав его, Марина коротко махнула рукой, в которой у нее была сигарета.

– Бросьте, Геннадий Павлович. – Затянувшись в последний раз, она кинула недокуренную сигарету в раковину. – Курю я или нет, не имеет никакого значения. Вернее, это имеет значение только для вас…

– Я вовсе не хочу, чтобы вы курили, – не чувствуя за собой никакой вины, все же поспешил оправдаться Геннадий Павлович.

– Не то, – болезненно поморщилась Марина. – Совсем не то, Геннадий Павлович!

Калихин развел руки в стороны. Он бы развел их шире, чтобы показать всю глубину своего недоумения, но тогда бы его левая рука коснулась плеча Марины.

– Вот что, Геннадий Павлович, – Марина решительно, по-мужски, хлопнула себя по коленкам. – Нам надо с чего-то начать. Найти отправную точку для дальнейших рассуждений. Иначе мы не сдвинемся с места.

Марина и говорила не так, как всегда. В голосе ее не было восторженного девичьего звона, обычно так радовавшего Геннадия Павловича, – глухой и чуть хрипловатый, он, казалось, принадлежал другой женщине, лет на десять, а то и пятнадцать старше Марины. Акценты же ее речи были расставлены таким образом, что невозможно было оставить без внимания то, о чем она говорила. Определенно, в девушке произошла какая-то перемена, но с чем она была связана, Геннадий Павлович не понимал. Попытки Марины что-то объяснить, сводились к абстрактным замечаниям, от которых трудно было протянуть ниточку к реальным событиям.

– Вы помните тот день, когда мы с вами прятались у меня в комнате от инспекции?

Геннадий Павлович внутренне напрягся, хотя виду не подал. Чего ему сейчас хотелось меньше всего, так это обсуждать то, что произошло в тот злополучный день. Но Марина ждала ответа, хотя и непонятно, чего ради. Если бы Геннадий Павлович сказал, что ничего не помнит, то выставил бы себя полным идиотом. А может быть, именно этого она и добивалась?

– Знаете, Марина, – Геннадий Павлович опустил взгляд, сделав вид, что заметил какое-то пятнышко у себя на брюках, и даже для убедительности поскреб материю ногтем, – в тот день все получилось как-то очень уж сумбурно… Ну, то есть я хочу сказать, что в иной ситуации все могло бы быть иначе… – Геннадий Павлович сделал обеими руками вращательное движение, желая таким образом наглядно показать, как могла бы измениться ситуация. – В смысле, я не ожидал… Я не был готов…

Геннадий Павлович окончательно запутался в словах и умолк.

На губах Марины появилась неприятная усмешка.

– Больше всего вы страдали из-за переполненного мочевого пузыря.

Геннадий Павлович вздрогнул, как от удара плетью. Да, конечно, можно было заметить, что ему тогда было плохо, но зачем же говорить об этом вот так, напрямую?

– Марина…

Голос у Калихина сел, и, прежде чем продолжить речь, он кашлянул в кулак.

Однако продолжать ему не пришлось.

– Вам не за что извиняться, – перебила его Марина, на удивление точно угадав то, что хотел сказать Геннадий Павлович. – На самом деле ничего этого не было.

Лицо Калихина недоуменно вытянулось.

– То есть как?

Ладонь левой руки Геннадия Павловича лежала на колене, и Марина прикрыла ее сверху своей – успокаивающий, по-матерински ласковый жест.

– Это только воспоминания, – прошептала она. – Воспоминания о том, чего на самом деле никогда не было.

Какое-то время Геннадий Павлович озадаченно молчал, пытаясь отыскать в словах девушки потаенный смысл. Результат оказался нулевым. Геннадий Павлович догадывался, что все не так просто, как могло показаться на первый взгляд; слова Марины – это не метафора и не иносказание. Но и буквальное их восприятие казалось невозможным.

Марина ободряюще похлопала ладонь Геннадия Павловича и потянулась за сигаретами. Ни пачки, ни зажигалки на месте не оказалось. Марина растерянно развела руками:

– Кажется, я бросила курить.

Геннадий Павлович посмотрел на то место, где, как он точно помнил, минуту или две назад лежали сигареты.

– То, что происходит сейчас, Геннадий Павлович, это тоже воспоминание о том, чего не было. – Марина сделала движение губами, как маленький ребенок, который хочет попросить извинения, но не решается сделать это. – Этого не должно было случиться, но любая, самая совершенная программа порою дает сбои. А та программа, в которой участвуем мы, находится на стадии разработки. Поэтому предугадать все, что может произойти по ходу ее реализации, просто невозможно.

Геннадий Павлович слушал Марину, пребывая в состоянии полнейшей растерянности.

– Какая программа? – едва слышно пролепетал он, когда в речи девушки возникла пауза. – Вы имеете в виду программу генетического картирования?

Марина насмешливо фыркнула.

– Нет никакой программы генетического картирования. Все это – фикция. Выдумка, к которой причастна небольшая группа людей. Суть программы, в которой вы принимаете участие, заключается в том, чтобы выяснить, насколько легко можно заставить человека поверить в то, чего на самом деле никогда не было. Как оказалось, ложные воспоминания очень легко имитировать. Для этого вовсе не требуются психотропные препараты или электронное вмешательство в деятельность головного мозга. Все намного проще. Слово, жест, взгляд – вот тот инструмент, с помощью которого человека можно заставить верить во все, что угодно.

– Простите, Марина, – медленно покачал головой Геннадий Павлович, – но я вам не верю. Я обсуждал программу генетического картирования с моими друзьями…

– Это тоже участники эксперимента.

Геннадий Павлович словно и не заметил реплики Марины.

– Кроме того, я лично был в районном кабинете генетического картирования и сдал там анализ. Через три дня я получу генетический паспорт.

– Геннадий Павлович, дорогой. – Марина схватила ладонь Калихина обеими руками и наклонилась, пытаясь заглянуть ему в глаза. – Это ложное воспоминание.

– Несколько дней назад вы сами рассказывали мне о программе генетической чистки. И даже прятали меня в подвальчике от неких зловещих инспекторов.

– Нет никаких инспекторов, и никакого подвальчика в моей комнате тоже нет. – Марина в отчаянии всплеснула руками. – Ну подумайте сами, Геннадий Павлович, мы живем на третьем этаже – какой здесь может быть подвал?

– А как же старик Семецкий? – вспомнил еще один факт Геннадий Павлович. – Ведь его же забрали?

– Никуда его не забирали, – покачала головой Марина.

– Но ведь и Шпет подтвердил это, – стоял на своем Калихин.

– Вы точно это помните?

Геннадий Павлович на секунду задумался. Вне всяких сомнений, он превосходно помнил разговор с Марком Захаровичем Шпетом, который состоялся всего-то пару дней назад!

– Да, – уверенно наклонил голову Калихин.

– Это ложное воспоминание!

– В таком случае что вообще реально?

– Я не могу вам этого сказать, – удрученно наклонила голову Марина. – Потому что я и сама всего лишь ваше ложное воспоминание.

После такого заявления Геннадию Павловичу окончательно стало ясно, что разговор яйца выеденного не стоит. То есть не сам по себе разговор, а суть его, завернутая вокруг бредовой идеи об экспериментах с ложными воспоминаниями. Чего он не мог понять, так это – верит ли Марина сама в то, что рассказывает, или же она просто дурачит его? Хотя, если подумать, какой в этом смысл?

– Скажите, Марина, – ровным, ласковым голосом начал Геннадий Павлович, – он не хотел прежде времени в чем либо обвинять девушку. – Откуда вам стало известно об этом эксперименте?

Марина уже не сидела на подоконнике, а стояла, опираясь на него. Сложив руки на груди и опустив подбородок, она смотрела на широкие носки своих черных кожаных туфель. Геннадий Павлович не мог не отметить, что ноги у Марины на удивление длинные и красивые, даже в брюках.

– Я уже сказала, что тоже являюсь участником эксперимента.

– Вы сказали, что вы – воспоминание, – с мягкой, всепрощающей улыбкой поправил ее Геннадий Павлович.

– Одно другого не исключает, – нервно дернула плечом девушка.

– Хорошо, – не стал спорить Геннадий Павлович. – Вы принимаете участие в эксперименте по своей воле?

– Да.

– А я?

– Насколько мне известно, вы тоже дали согласие на свое участие в качестве подопытного.

– Как давно начался этот эксперимент?

– Не знаю, – вновь дернула плечом Марина. – Я давно уже не живу в режиме реального времени… Точно так же, как и вы, – добавила она после короткой, почти незаметной паузы.

– Понятно, – слегка наклонил голову Геннадий Павлович, хотя на самом деле ровным счетом ничего не понял. – И что же нам теперь делать?

– Представления не имею, – не глядя на Калихина, покачала головой девушка. – Я лично выхожу из игры. Поэтому и вас решила предупредить.

– Хорошо, – еще раз кивнул Геннадий Павлович. – Допустим, я тоже хочу выйти из эксперимента. Как мне это сделать? Я должен к кому-то обратиться?

Марина посмотрела на Калихина долгим, изучающим взглядом, после чего вынесла свой вердикт:

– По-моему, вы мне не верите.

– Право же, трудно поверить в то, что вы рассказываете, – немного натянуто улыбнулся Геннадий Павлович.

– Попробуйте сами во всем разобраться. Сопоставьте факты, внимательнее прислушайтесь к тому, о чем говорят вокруг вас. Обратите особое внимание на то, каким образом поступает к вам та или иная информация.

– И что тогда?

– Вы заметите множество противоречий между тем, что видите сами, и тем, что вам пытаются внушить.

Геннадий Павлович быстро провел кончиками пальцев по лбу – словно каплю пота смахнул. Он не верил ни единому слову из того, что говорила Марина, но, несмотря на это, странным образом втягивался в обсуждение предложенной темы. И даже как будто начал немного волноваться. Из-за чего, спрашивается?

– Я ведь добровольно согласился принять участие в эксперименте?

– Полагаю, вы просто не знали, чем все это обернется.

Если выдвигаемые Мариной положения принять за истину, то бог знает до чего еще можно додуматься. Что есть жизнь, если не бесконечный поток воспоминаний? Если же воспоминания могут быть ложными, привнесенными извне, то как отделить реальность от чужих фантазий? Ложные воспоминания одного человека накладываются на ложные воспоминания другого, третьего, пятого, десятого, и в результате уже никто не знает, что происходит на самом деле. В подобном мире нет места истине. Но зато правом на тот суррогат, который все вокруг принимают за истину, может владеть один-единственный человек – тот, в чьих руках находится механизм создания ложных воспоминаний.

Геннадий Павлович внимательно посмотрел на Марину, так, словно хотел запомнить каждую черточку ее лица.

– Выходит, вас придумал какой-то незнакомый мне технолог, и я вижу вас совсем не такой, какая вы есть на самом деле? – чтобы дать понять, что он всего лишь шутит, Калихин лукаво улыбнулся. – Или я ошибаюсь?

– Отчасти, – серьезно ответила Марина. – Технолог создает общий план. Детали дорисовывает ваше воображение.

– Каков же ваш подлинный облик? – опять-таки в шутку полюбопытствовал Геннадий Павлович.

– Это не имеет никакого значения.

Тема была закрыта и дальнейшему обсуждению не подлежала.

Геннадий Павлович почувствовал себя неловко – это ведь была всего лишь шутка, совершенно безобидная притом. Марина либо играет с ним, либо на полном серьезе воспринимает историю, которую сама же придумала. Но в таком случае… Да, в таком случае девушке требуется помощь специалиста. «Зачем мне все это? – подумал Геннадий Павлович. – В самом деле, зачем?»

Осторожно повернув голову, как будто таясь, Геннадий Павлович посмотрел на стоявшую рядом с ним девушку. Лицо Марины было обращено к нему в профиль – четкий, удивительно правильный, точно вырезанный из плотной бумаги искусными ножницами уличного художника, – совершенно незнакомый и безумно далекий. Чужой. Глядя на него, Геннадий Павлович почувствовал что-то отдаленно напоминающее испуг. Или, быть может, это всего лишь неуверенность? Но с чего бы вдруг? А что, если Марина права, и все, что он воспринимает как реальные события, происходящие здесь и сейчас, на самом деле не более чем ложные воспоминания о том, чего никогда не было?

– Марина, – Геннадий Павлович старался, чтобы голос его звучал спокойно и уверенно. – Давайте закончим эту игру. Честно признаться, – Калихин натянуто хмыкнул, – мне никак не удается уяснить ее правила. Скажите же наконец, что все это только шутка.

На лице Марины не дрогнул ни единый мускул – ни малейшего намека на то, что она готова улыбнуться.

– Вы серьезно верите в то, что сидели вместе со мной в подвальчике, вход в который находится в стенном шкафу моей комнаты?

Не зная, что сказать, Геннадий Павлович растерянно приоткрыл рот. Он был почти готов признать, что история с подвальчиком, как на нее ни посмотри, выглядит до невозможности глупо. В самом деле, каким образом под квартирой, расположенной на третьем этаже жилого дома, построенного всего несколько лет назад, мог оказаться тайник, достаточно вместительный для того, чтобы в нем могли спрятаться двое взрослых людей? Да и вспоминая тот злополучный день, Геннадий Павлович понять не мог, каким образом Марине удалось уговорить его забраться в ту темную дыру? Доводы ее были совсем неубедительны, да и вела она себя при этом как-то странно – точно начинающая актриса, которая, пытаясь как можно лучше сыграть отведенную ей роль, переигрывает настолько, что ее персонаж становится похожим на грубый шарж. Но! Воспоминания об этом странном случае, – в особенности о тех мучениях, что доставлял ему переполненный мочевой пузырь, – были настолько живыми и яркими, что Геннадий Павлович мог под присягой подтвердить, что это происходило в действительности.

– Мне бы очень хотелось сказать вам, Геннадий Павлович, что все это только глупая шутка, – сказала Марина, по-прежнему не глядя на собеседника. – Но, к несчастью, то, что я вам рассказала, – правда. Хотя возможно, что и не вся.

– Не вся? – механически повторил Геннадий Павлович.

Занятый собственными мыслями, он упустил смысл произнесенной Мариной фразы.

– Я всего лишь рядовой участник проекта, – слегка пожала плечами Марина. – И мне известно о нем далеко не все. Я даже не знаю, сколько людей в нем задействовано.

– А это имеет какое-то значение? – вопрос совершенно не интересовал Геннадия Павловича – он задал его, только чтобы поддержать разговор.

– А что, если вы не один такой? – Марина наконец-то посмотрела на Геннадия Павловича.

– Какой? – с искренним недоумением переспросил Калихин.

– Человек, живущий одновременно в двух мирах – реальном и придуманном кем-то для него.

Дабы продемонстрировать весь свой скепсис, Геннадий Павлович кисло сморщился.

– Постарайтесь запомнить меня, Геннадий Павлович, – губы Марины дрогнули, обозначив улыбку, которой так и не суждено было родиться.

– Вы куда-то уезжаете?

Калихин почти обрадовался – ему показалось, что он наконец-то ухватил суть происходящего. Ну конечно же! Марина переезжает на другую квартиру! И всю эту игру она затеяла ради того, чтобы образ таинственной девушки, причастной к некому таинственному проекту, надолго отпечатался в памяти ее соседа, к которому она, судя по всему, была неравнодушна. Чем еще, как не желанием стать ближе друг к другу, можно объяснить то, что она и его включила в свой придуманный проект? Интересно, сообщит она ему свой новый адрес или же, исчезнув, как будто навсегда, спустя какое-то время даст о себе знать?

– Я никуда не уезжаю, – с неожиданной злостью процедила сквозь зубы Марина. – Я выхожу из проекта. Уясните же это наконец!

– Ну да, конечно, – растерянно кивнул Геннадий Павлович. – И непонятно с чего вдруг спросил: – А ваша бабушка? Она остается?

– Нет никакой бабушки, – Марина вздохнула, совсем уж как-то безнадежно, и вновь уставилась на треснувший угол раковины.

– Нет так нет, – поспешил успокоить ее Геннадий Павлович.

Внезапный перепад в настроении девушки испугал Калихина, и он решил, что лучше будет до поры до времени соглашаться с ней, делая вид, что он принимает ее фантазии на веру.

– Мне пора. – Марина оттолкнулась руками от подоконника. – Не провожайте меня.

– Хорошо, – с готовностью согласился Геннадий Павлович.

Марина бросила на Калихина взгляд через плечо.

– И подумайте о том, что я вам сказала.

– Хорошо, – снова не стал спорить Геннадий Павлович.

По чести сказать, пустой и бессмысленный разговор уже изрядно его утомил. Геннадий Павлович с удовольствием продолжил бы беседу, если бы девушка сочла возможным переключиться на иную тему – о поэзии, о цветах, о любви, – ну, мало ли о чем могут поговорить между собой два человека! Но, судя по всему, Марина имела твердое намерение до конца разрабатывать тему таинственного проекта по воссозданию ложных воспоминаний, а потому Геннадий Павлович почти что с нетерпением ждал, когда же она наконец уйдет. Марина подошла к двери, коснулась кончиками пальцев ручки и замерла, словно не решаясь сделать последний шаг. Обернувшись, она бросила взгляд на Геннадия Павловича, оставшегося сидеть на подоконнике. Калихину показалось, что девушка хочет что-то сказать, и он ободряюще улыбнулся, полагая, что после всего, что он уже услышал, ей вряд ли удастся чем-то его удивить. Должно быть, Марина угадала настроение Геннадия Павловича. На мгновение на лице ее появилось выражение глубокого презрения или даже отвращения, как если бы она смотрела на некое омерзительное насекомое, которое к тому же могло оказаться ядовитым. Рывком распахнув дверь, Марина выбежала в коридор. Глухо стукнула захлопнувшаяся за ней дверь.

Геннадий Павлович с облегчением перевел дух. Он сидел на подоконнике, скрестив ноги, и – что самое удивительное! – ему не хотелось двигаться с места. Слишком много событий вместил в себя сегодняшний день. Геннадий Павлович чувствовал себя не то чтобы физически уставшим, а опустошенным, – у него уже не было сил, чтобы хоть как-то реагировать на то, что происходило вокруг. Хотелось просто так сидеть в легких сумерках, что создавали замазанные белилами оконные стекла, слегка покачивать ногами и ни о чем не думать. Потому что если начнешь думать, то ни к чему хорошему это не приведет, – сказав «А», нужно будет говорить и «Б». А дальше что? Вот именно, что ничего! Вся система мироздания существует лишь потому, что никто не может до конца понять ее устройства.

Сидеть на подоконнике было легко, хорошо и приятно, и все же Геннадий Павлович спрыгнул с него. Он подошел к мутному зеркалу над раковиной и придирчиво осмотрел свое лицо. Вне всяких сомнений, он выглядел так же, как и всегда. И никакая сила воображения не была способна его изменить. Мир, в котором он жил, был настолько реален, что порою от этого становилось не по себе, – действительность могла оказаться слишком уж неприглядной. Геннадий Павлович легонько похлопал себя ладонями по щекам, выдавил нечто похожее на улыбку и, подмигнув своему отражению, направился к выходу из умывальни.

За дверью Геннадий Павлович нос к носу столкнулся с направлявшимся на кухню Шпетом. Через плечо Марка Захаровича было перекинуто старое кухонное полотенце, запятнанное и обгоревшее с краю, а в руках он держал зеленую эмалированную кастрюльку, прикрытую алюминиевой крышкой, сквозь ручку которой была продета пробка – чтобы не горячо было брать. Одарив Геннадия Павловича ни к чему не обязывающей улыбкой, Марк Захарович сделал шаг в сторону. И все же разойтись им не удалось – Калихин поймал Шпета за локоть.

– Простите, Марк Захарович, вы не видели в коридоре девушку?

Геннадий Павлович и сам не понимал, с чего вдруг задал соседу этот вопрос, – все произошло само собой, как будто сработала заложенная в подсознании программа.

– Девушку? – с интересом приподнял мохнатую бровь Шпет. – Нет, не встречал.

– Но она только что вышла из умывальни. – Геннадий Павлович посмотрел на Шпета так, точно подозревал его в чем-то недобром. – Вы непременно должны были ее увидеть.

– Однако вы оригинал, Геннадий Павлович. – Марк Захарович с неподдельным интересом посмотрел на дверь. – Принимаете гостей в умывальне.

– Да нет же, – недовольно дернул уголком рта Геннадий Павлович. – Эта девушка из нашей квартиры… – Он внезапно запнулся, поймав себя на том, что не может вспомнить имя девушки, о которой говорит. – Как же ее?..

Лицо Марка Захаровича приобрело сосредоточенное выражение.

– Геннадий Павлович, в нашей квартире никогда не проживала молодая девушка.

– Да нет же, жила, – раздраженно взмахнул рукой Калихин. – Жила и сейчас живет… Если еще не переехала.

– И позвольте спросить, в какой же комнате она проживает?

– В той! – уверенно указал нужную дверь Геннадий Павлович. – Напротив комнаты Семецкого. Она живет там вместе со своей старой больной бабкой… Черт, совершенно вылетело из головы ее имя!

– Бабки?

– Да нет же! Бабкино имя я никогда не знал. Не могу вспомнить, как зовут девушку!

Взгляд Марка Захаровича сделался тревожным. Он перехватил кастрюльку правой рукой, а левой осторожно взял Калихина за запястье.

– Геннадий Павлович, вы напрасно так нервничаете. В нашем с вами возрасте…

– Со мной все в порядке! – Геннадий Павлович вырвал руку из пальцев Марка Захаровича.

– Не сомневаюсь, – Марк Захарович вновь взял кастрюлю за ручки обеими руками. – Но, могу вас заверить, комната, в которой, по вашему утверждению, проживает некая безымянная молодая особа, пустует с того самого дня, как я въехал в эту квартиру.

– И что вы хотите этим сказать? – подозрительно глянул на соседа Геннадий Павлович.

– Ничего, – слегка пожал плечами Марк Захарович. – Абсолютно ничего.

– Но я помню эту девушку! – с отчаянием в голосе воскликнул Геннадий Павлович. – Я разговаривал с ней несколько минут назад!

– Опишите мне ее, – рассудительно предложил Марк Захарович. – Быть может, тогда и я ее вспомню.

– Она… – начал было Геннадий Павлович и тотчас же умолк.

О девушке он мог сказать лишь то, что она была молодая и красивая, – и ничего более. Он не помнил ее фигуру, ее лицо, цвет волос, прическу, которую она носила. Как ни старался Геннадий Павлович, он не мог припомнить даже, во что она была одета, когда они разговаривали с ней в умывальне. Но вот саму беседу он, как ни странно, помнил превосходно. Если бы потребовалось, он смог бы воспроизвести ее слово в слово. Но только без упоминания имени загадочной собеседницы.

– Так что же, Геннадий Павлович?

Калихину показалось, что в голосе Шпета едва заметно прозвучали насмешливые нотки.

– Все в порядке, Марк Захарович, – натянуто улыбнулся Геннадий Павлович. – Я в самом деле что-то перепутал.

– Бывает, – ободряюще улыбнулся Шпет. – Порой такое привидится, что только диву даешься – с чего бы вдруг?

– Спасибо, Марк Захарович.

– Да не за что, Геннадий Павлович.

Кивнув друг другу, они разошлись в разные стороны – Шпет пошел на кухню, а Калихин вдоль по коридору. Геннадий Павлович убеждал себя, что не стоит этого делать, но все же не удержался и, остановившись возле двери комнаты, расположенной напротив той, в которой проживал старик Семецкий, осторожно потянул за ручку. Дверь была заперта, а заглянуть в комнату через узкую щелку английского замка было невозможно. Геннадий Павлович поднял руку, чтобы постучать, но передумал и с независимым видом продолжил свой путь. Остановившись возле двери своей комнаты, он уже вставил ключ в замок, когда задребезжал звонок расколотого и перетянутого синей изоляционной лентой телефонного аппарата, стоявшего на тумбочке возле входной двери. Почти одновременно со звонком открылось несколько дверей, и даже Марк Захарович выглянул из кухни. Геннадий Павлович был ближе всех к телефонному аппарату, а потому именно он и поднял трубку.

– Алло.

– Это ты, Калихин? – спросил из трубки незнакомый женский голос.

– Да, – ответил Геннадий Павлович. Прикрыв трубку ладонью, он обернулся и сказал, обращаясь ко всем, кто смотрел на него из-за приоткрытых дверей: – Это меня!

Двери, одна за другой, возмущенно хлопнули. Можно было подумать, что каждый из обитателей большой коммунальной квартиры ждал очень важного звонка, а потому все они были крайне недовольны тем, что Калихин занимал телефон.

– Ты можешь объяснить мне, что происходит, Геннадий? – строго спросил женский голос из трубки. – Почему ты уже вторую неделю не приходишь к сыну?

– Простите. – Геннадий Павлович старался говорить как можно тише, догадываясь, что многие из соседей стоят сейчас возле своих не слишком плотно закрытых дверей, приложив ухо к щелке. – С кем я разговариваю?

– Да что с тобой, Геннадий?! – возмущенно взлетел вверх голос женщины. – Это же я, Валентина!

– Какая Валентина?

– Такая Валентина! Твоя бывшая жена!

– Жена?..

Геннадий Павлович был настолько поражен услышанным, что не знал, что сказать. Хотя, казалось, с чего бы вдруг? Он ведь знал, что у него была жена. Но они не виделись с ней пятнадцать лет, с того самого дня, как официально развелись. Или же виделись?.. Геннадий Павлович провел ладонью по лбу. В голове у него все перемешалось настолько, что он уже готов был признать, что у него были две жены.

– Калихин, ты меня слушаешь?

– Да, – вяло произнес Геннадий Павлович.

– Артем спрашивает, почему ты уже вторую неделю не приходишь. Что мне ему отвечать?

– Не знаю, – честно признался Геннадий Павлович.

– Что значит «не знаю»?! – вскричала женщина, назвавшаяся его женой. – Сын ждет тебя!

– Артем сегодня ушел от меня, – сказал Геннадий Павлович.

На какое-то время на другом конце телефонной линии воцарилась тишина. Затем все тот же женский голос настороженно спросил:

– Куда ушел?

– Не знаю, – ответил Геннадий Павлович. – Он не сказал.

Снова в разговоре возникла пауза.

– Геннадий, ты случайно не болен?

– Да нет как будто, – не очень уверенно сказал Геннадий Петрович.

– У тебя все в порядке?

– Да как будто.

– Чем ты сейчас занимаешься?

– Разговариваю с тобой по телефону.

– Очень остроумно, – язвительно заметила женщина. – Я имею в виду, чем ты вообще занимаешься?

– Ну… – Геннадий Павлович ненадолго задумался. – Разными вещами… Сегодня встречался с ребятами… Еще – сдал анализы.

– Какие еще анализы?

– Для получения генетического паспорта.

Женщина на другом конце линии ничего не ответила.

И тут Геннадия Павловича как прорвало:

– Послушай, Валентина, нам нужно увидеться! Нам непременно нужно увидеться! И как можно скорее! Для меня это очень важно! Сегодня ты можешь?

Валентина ответила не сразу. Должно быть, ее удивил неожиданный всплеск эмоций, прорвавший заслон отчужденного равнодушия, за которым старательно прятался Геннадий Павлович.

– Нет, сегодня я не могу. Посмотри на часы, Геннадий, уже десятый час!

– Хорошо, – не стал спорить Геннадий Павлович. – Тогда – завтра. Завтра ты можешь?

– Ладно, – согласилась после недолгого колебания Валентина. – Встретимся завтра, на нашем обычном месте.

– Договорились! – счастливо улыбнулся Геннадий Павлович. – В двенадцать, на нашем месте.

– До завтра, – сказала женщина и сразу же положила трубку.

Геннадий Павлович сначала удивленно посмотрел на трубку, словно пытаясь понять, с чего это вдруг она заговорила с ним короткими гудками, а затем осторожно положил ее на рычаг. И только сделав это, он подумал о том, что не спросил у Валентины, что за место она имела в виду, назначая встречу. Но расстраиваться из-за этого он не стал, он был почти уверен в том, что в нужный момент вопрос решится сам собой.

– Товарищ Калихин! – раздался у него за спиной брюзжащий старческий голос. – Не забудьте сделать отметку в тетради учета звонков!

Геннадий Павлович оглянулся. По пояс высунувшись из своей комнаты, на него смотрел старик Семецкий. На покойника он не был похож.