Глава 8

– Стоять, не дергаться, курсант Шашкин! Замри на месте, а не то хуже будет! – скомандовал капитан, нацелив на меня указательный палец. Коваленко был из тех военных, кто пережил Катастрофу и стал «жженым», но, согласно его досье, боевых имплантов у него не имелось. Впрочем, об этом знал я, но не Чапай. И потому Матвей вполне мог напугать его даже оттопыренным пальцем.

– Какого хрена?! Что за дела?! – возмутился я, шатаясь из стороны в сторону и хватаясь за спинку стула, дабы не упасть. «Трезветь» мне было еще рано, так что приходилось старательно доигрывать роль несмотря на охватившие меня дурные предчувствия. Чистильщик назвал меня курсантом, а это означало, что он знает о Шашкине всю подноготную.

– Стоять, я сказал! – рявкнул капитан, вступая в бар под удивленными взорами встрепенувшихся от его крика сталкеров. – Я – капитан Коваленко, командир военного патруля Барьерной армии! И я арестовываю тебя на основании имеющегося у меня приказа командования! А теперь встань на колени, щенок, и заложи руки за голову!..

Вот так ирония судьбы: за полминуты до фиктивного ареста угодить под настоящий! Уже готовые вскочить из-за стола, Вектор и Гаер остались на местах и молча замерли вместе с прочими посетителями. Стоит мне лишь щелкнуть пальцами, и между мной и Коваленко вмиг окажутся два пьяных задиры-чистильщика. Которые, несмотря на то, что Матвей тоже носил погоны, вмиг начистят ему морду, найдя для этого какой-нибудь повод. А я под шумок сбегу и, забрав у дружинников свое оружие, скроюсь в ночи…

Однако я этого не сделал. И подал своему прикрытию другой условный знак: растопырил пальцы на правой руке, словно тигриные когти. Вектор и Гаер все поняли и остались на месте. И теперь им предстоит ждать либо следующего моего приказа, либо момента, когда я окажусь в опасности, с какой не сумею справиться.

Мое нежелание устраивать потасовку объяснялось просто. Во-первых, спонтанное нападение двух доселе спокойных чистильщиков на собрата-офицера выглядело бы весьма странным. Даже будучи пьяным, Коваленко почуял бы здесь неладное. А вероятно, присутствующие в баре агенты G.O.D.S. – и подавно. Во-вторых, вряд ли Матвей представлял для меня смертельную угрозу. Член элитного сталкерского Клуба «Жженых», он был человеком благородных принципов. Арестовав меня при свидетелях, капитан тем самым брал на себя ответственность за мою дальнейшую безопасность. Я был абсолютно уверен в том, что он без раздумий встанет на защиту арестанта, если вдруг кто-то посягнет на мою жизнь. И, в-третьих, мы знали, где обычно квартирует на Обочине Коваленко и куда он меня отконвоирует: в свой постоянный номер отеля «Бульба-Хилтон». Наш номер располагался неподалеку – ярусом ниже. И там Вектор и Гаер также смогут держать меня под наблюдением, не привлекая к себе лишнего внимания.

Вот почему я решил не нарушать естественный ход событий, позволив им течь своим чередом. В конце концов, Коваленко уверен, что он повязал обычного курсанта-дезертира, а никак не ведомственного специалиста по секретным операциям. Так что слинять от него, не вызвав при этом подозрений, будет для меня делом техники. Разумеется, пока лишь теоретически. Однако на то ведь и нужны теории, дабы служить нам точками опоры, когда доходит очередь до практики.

Коваленко слегка проспался после вечерней пьянки, а я, по легенде, нет, поэтому пытаться убежать от него на заплетающихся ногах было бы смешно и глупо. Бросив умоляющий взгляд на Кали и на посетителей и поняв, что никто за меня не вступится, я выругался и подчинился приказу: преклонил колени и сцепил пальцы на затылке. Капитан обошел меня со спины и сковал мне запястья наручниками, предварительно проверив, не обзавелся ли Шашкин ненароком пальцевыми имплантами, какими он мог бы пережечь себе путы. Затем Матвей бегло, но профессионально обыскал меня и отобрал документы и все карманные вещи.

– Встать, паршивец! – скомандовал он, грубо дернув меня за ворот. – На выход шагом марш!

– Но-но, только без рук, капитан! – возмутился я, но на иное сопротивление не отважился, продолжая повиноваться своему конвоиру. – Полегче! Я тебе не младший брат и не племянник, так что нехрен тут!..

– Потявкай мне еще, щенок! – бросил Коваленко, направляя меня к двери тычком промеж лопаток. И, обернувшись к хозяйке, заметил ей в свое оправдание: – Извини, Кали, за неудобства. Что бы этот «герой» тебе ни наплел, не обращай внимания. Никакой он не сталкер, а обычный молокосос, который удрал из дома за сталкерской романтикой. И черт бы с ним, но его родители нашим штабистам уже все уши прожужжали, дабы мы нашли и вернули их драгоценное чадо. Вот и приходится всякой ерундой помимо всего прочего заниматься! Так что никакой я не злодей, а, напротив, делаю доброе дело, спасая непутевое дитя от неминуемой гибели… Ладно, пока! Не поминай лихом!

Кали раздраженно отмахнулась от капитана всеми четырьмя руками и проворчала нам вслед какую-то грубость. А Матвей вытолкал меня взашей на улицу и, указав в сторону «Бульба-Хилтон», отдал очередное распоряжение:

– Направо шагом марш! И чтоб ни звука, пока я не разрешу тебе рот открыть!..

Я рассудил, что он прав: негоже затевать скандал с представителем законной власти и обращать на себя внимание здешних полуночников. И потому дошагал в гордом молчании до самых дверей капитанского номера. Который располагался на верхнем ярусе «полузвездочного» отеля – бывшего подземного овощехранилища, – и в котором подвальная сырость ощущалась не так остро, как в дешевых номерах и казармах на нижних уровнях.

Комната Коваленко, которую администратор гостиницы – глухонемой карлик Топотун – всегда ему предоставлял, не отличалась простором и изысканной меблировкой. Единственной ее роскошью был отдельный санузел, в то время как обитатели большинства других номеров довольствовались общими туалетами в концах коридоров.

Еще одна характерная деталь: дальний угол офиса чистильщика был оборудован для содержания пойманных им дезертиров. Над широкой лавкой, где можно было и сидеть, и лежать, торчало вмурованное в стену кольцо с пристегнутой к нему цепью. Я был прикован к ней за наручники, после чего освобожден от доспехов и просвечен ручным сканером на предмет не найденного у меня при первом обыске оружия. И, получив от капитана затрещину – видимо, в отместку за его незапланированный ночной подъем, – был наконец-то оставлен в покое. А чуть погодя немного осмелел и снова подал голос.

– Чего вы ко мне привязались? – обиженно прогнусавил я. – Какое вам до меня дело? Я ведь не имею отношения ни к Барьерной, ни к Украинской армии! Вы же вроде бы чистильщик, а не охотник за головами! Вам что, больше заняться нечем?

– Угу! – буркнул Коваленко, устало плюхаясь на стул со взятой из холодильника запотевшей бутылкой водки и беря стоящую на столе пустую стопку. – Верно толкуешь: как будто у меня и впрямь другой работы нет! И я себе этот вопрос задаю, когда мне приказывают тратить время на таких вот идиотов со свистящим у них из задницы ветром сталкерской, мать ее, романтики! Будь моя воля, я бы вас не ловил, а сразу на месте пристреливал – какая разница, ведь вы все равно с Зоной в русскую рулетку играете. Однако служба есть служба: ежели пришла ориентировочка на человечка, значит, человечек должен быть по мере возможности пойман и доставлен за Барьер, в комендатуру. Посему извиняй, брат Шашкин! И имей в виду: лично я к тебе претензий не имею, какой бы ты там штабной шишке ни доводился родственником… Ну, будь здоров, не кашляй!

И Матвей, отсалютовав мне наполненной стопкой, опрокинул ее в свое луженое горло, даже не поморщившись.

– Как вы узнали, что я сижу в «Пикнике»? – поинтересовался я. – Вас же там сегодня не было!

– Мир не без добрых людей, – уклончиво ответил капитан. – Кое-кто из твоих собутыльников, кому ты, видимо, чем-то досадил или не понравился, не постеснялся меня разбудить и о тебе шепнуть. Хочешь знать, кто именно?

– Ну да, так вы мне об этом и скажете! – подначивая, усомнился я.

– Отчего же? – пожал плечами Коваленко, наливая себе вторую стопку. – Скажу, если тебе это надо. Терпеть не могу стукачей! А тем более стукачей, которые нарушают ночным стукачеством сон орденоносного гвардейского офицера! Да и какая теперь разница, ведь ты этого человека больше никогда в жизни не увидишь… Помнишь ублюдка с белыми дредами, у которого на доспехах еще какая-то латынь намалевана? Знать не знаю, что он за фрукт и за какие грехи на тебя взъелся. Одно скажу: настоящие сталкеры чистильщикам даже врага не сдадут, а друга – тем более. Так в Зоне только последний гад поступает. И я этого гада перед тобой выгораживать не стану, какую бы он мне услугу ни оказал…

Я наморщил лоб, якобы усиленно припоминая описанного Матвеем бродягу, хотя на самом деле моментально понял, о ком идет речь. Это был один из неблизких знакомых Сириуса, носящий «античную» кличку Аргос. Он подсел к нам в разгар вечеринки и ушел, не попрощавшись, сразу после полуночи. Ничем себя не проявил, больше слушал, нежели болтал. Насколько я знал латынь, девиз, которым он украсил свои доспехи, переводился как «Жизнь коротка, но истина вечна!» В целом же – заурядный сталкер, который мог в равной степени оказаться и агентом G.O.D.S., и армейским наблюдателем. Последнее объяснило бы, почему он донес на меня Коваленко, но тогда тот не выдал бы мне личность своего информатора. Однако капитан поступил иначе, и у меня не было оснований ему не верить. Да и отвращение, с каким Матвей упомянул о доносчике, не походило на наигранное.

– Между прочим, твой скурвившийся дредоносец побоялся встречаться со мной лично, – продолжал Коваленко после второй выпитой стопки. – Передал записку через Топотуна – дескать, срочная депеша для командира Гденьского патруля от его друга. Но Топотун отлично знает всех моих друзей и знает, что им нечего бояться приходить ко мне ни днем, ни ночью. Вот карлик и чиркнул мне на обратной стороне записки, как выглядел этот чересчур стеснительный друг, «Фрич» ему в задницу!.. В общем, держи, салага, бесплатный совет на будущее: не пей с кем попало, пей только с надежными людьми, а иначе так и будешь всю жизнь в кандалах похмеляться… Ладно, хватит языками чесать! До рассвета осталась пара часов, поэтому, если не возражаешь, я еще покемарю. Чего и тебе рекомендую, так как завтра и у тебя, и у меня ожидается чертовски трудный день…

И через пять минут капитан, погасив свет, вовсю храпел на своих нарах. Мне же по вполне понятным причинам было сейчас не до сна. Однако не все мои мысли вращались вокруг грядущего побега. Часть из них работала в другом направлении, пытаясь уразуметь подлинный смысл странного поступка Аргоса.

Прошел примерно час с тех пор, как Матвей начал третировать мой слух богатырским, с подсвистом, храпом. Я подумал, что мне тоже не помешает вздремнуть хотя бы полчасика, но едва смежил глаза, как вдруг мой надзиратель заметался во сне, словно ему привиделся кошмар. Затем послышалась брань, и пробудившийся второй раз за ночь Коваленко рывком уселся на нарах.

– Пусть сгорит в аду тот, кто придумал эти чертовы звонки! – в ярости прорычал он спросонья, протирая глаза. И, обернувшись к двери, крикнул: – Эй ты, там, снаружи! Хватит пилить мне мозги! Сейчас открою, мать твою!

И, продолжая материться, потопал к двери.

Я насторожился. Кто-то подошел к номеру Матвея и нажал на кнопку мнемозвонка – устройства, сигнал которого нельзя расслышать, так как он транслируется телепатически прямо в мозг хозяина, – а я этого даже не почуял. Очень подозрительно, ибо прежде я слышал все доносившиеся из коридора шаги. Включая тихие, поскольку ночью отражающиеся от гулких стен звуки разлетались по спящему отелю лучше, чем днем. А особенно здесь, на ярусе с дорогими номерами, где две трети комнат, как правило, пустовали. Тому, кто устроил Коваленко вторую побудку за ночь, пришлось, не иначе, красться сюда на цыпочках, подстраиваясь вдобавок под ритм капитанского храпа. Только к чему эта конспирация, если визитер все равно в итоге нас разбудил?

Пока Коваленко изучал визитера в видеоглазок, я пережил несколько тревожных секунд.

Когда подобные догадки осеняют меня за миг до того, как могут воплотиться в реальность, и угрозу уже не предотвратить, мне становится по-настоящему страшно. Шпион, конечно, не сапер, и способен ошибиться больше одного раза. Но каждая моя ошибка, грозящая обернуться провалом и гибелью, отдается у меня в голове щелчком сработавшего взрывателя. За которым спустя мгновение взорвется и мина, на какую я только что наступил и не заметил этого…

Реальность превзошла все мои прогнозы. Вот только в какую сторону – в лучшую или худшую, – я пока не разобрался.

Коваленко отпер дверь и остался жив, поскольку за ней стоял вовсе не Аргос. Но когда визитер переступил порог номера и вышел на свет тусклой лампочки, я обмер от неожиданности. Что было весьма красноречивым признаком. Напугать меня, когда я знал, что мои люди следят за номером капитана через закрепленную в коридоре мини-камеру, было непросто. Но второму ночному гостю Матвея это тем не менее удалось.

Забрасывая свою наживку, я не предполагал, что на нее практически с ходу клюнет столь крупная рыба. Впрочем, учитывая, что эта рыба плавала быстрее всех «рыб» Пятизонья, удивляться тут было особо нечему. А вот бояться этого молниеносного хищника стоило даже такому мастеру мимикрии, как я.

Геннадий Хомяков, он же Алмазный Мангуст! Правая рука Умника и человек – или правильнее назвать его существом? – способный к телепортации в любую точку Зоны без помощи тамбуров. И прежде он был неуловим, как ветер, а сегодня достиг высшей ступени в искусстве выживания. И заодно – в искусстве убивать, ведь Хомяков никогда не гнушался истреблять своих врагов, а ныне получил возможность наносить им удары в спину, где бы они ни скрывались. Даже засевшие в своих крепостях Хантер и Хистер не могли защититься от нынешнего вездесущего Мангуста. И все-таки этот головорез Талермана был, пожалуй, единственным среди его клики, у кого наличествовали определенные моральные принципы. По крайней мере, так считал Мерлин – некогда лучший друг Хомякова, – и спорить с его авторитетным мнением мне было не резон.

Я узнал одноглазого Мангуста практически мгновенно, даже без его прежних алмазных отметин на лице и горле. Но Чапаю этот изуродованный шрамами субъект был неизвестен. И потому я угрюмо взирал на капитанского гостя исподлобья, ничем не выдавая то, что на самом деле мы с ним знакомы.

А вот из простоватого Коваленко лицемер был так себе. От меня не ускользнул вопросительный взгляд, который он вперил в Мангуста прямо на пороге. И как Мангуст, тоже без слов, ответил на немой вопрос капитана, едва заметно мотнув головой. Подобное взаимопонимание, даже не с полуслова, а с полунамека, возможно лишь между давними приятелями. Которыми, несомненно, эти двое и являлись, но им хотелось, чтобы я думал иначе.

Что ж, разумная предосторожность.

Какой смысл вкладывал Хомяков в свое скупое молчаливое «нет», выяснилось сразу, как только хозяин к нему обратился:

– Ну, здорово, Капуцин! Надо же, и двух недель не прошло, а ты опять здесь! Чего это тебя в такую рань принесло? Соскучился, что ли, или выпить не с кем?

– Пробегал тут мимо и услышал сплетни, что ты арестовал одного любопытного всезнайку, – признался мнимый Капуцин, разглядывая меня своим единственным глазом. – И пока ты его не спровадил из Зоны, хочу задать ему несколько вопросов. Насчет того, о чем он трепался вечером в «Пикнике». Просто знаю людей, кого эта информация заинтересует, и намерен на ней немного заработать. Ты не против?

– Если это не наши армейские секреты – валяй! – не стал возражать Матвей. – Хотя ума не приложу, что этот сопляк успел здесь разнюхать такого ценного.

– Если бы меня интересовали секреты чистильщиков, ты был бы последним человеком, к кому я обратился бы с подобной просьбой, – заверил его Мангуст. – Не бойся, старик, я здесь по другому делу. Что тебе вообще известно об этом Чапае?

– О каком таком Чапае?! – округлил глаза Коваленко. Но быстро смекнул, кого гость имеет в виду, и, указав на меня, переспросил: – Это о Шашкине, что ли?

– Понятия не имею, как его настоящее имя, да и на кой оно мне? В баре он называл себя Чапаем, – ответил Хомяков, явно слукавив. У его хозяев были связи, по которым они проверят, не является ли источник сведений о бурильных торпедах липовым. Только ради этой проверки я инсценировал бегство реального Олега Шашкина в Зону, принеся его жизнь в жертву нашим интересам.

– Мне плевать, кем он себя называл, – пробурчал капитан. – Его скоротечная сталкерская карьера подошла к концу, и завтра он отправляется домой к безутешным родителям. А что о нем в штабной ориентировке говорилось, тебе, извини, знать не положено.

– Что бы в ней ни говорилось, готов поспорить, там нет ни слова о том, что Шашкин сбежал с катера, который перевозил оружие для Барклая, – ехидно заметил Мангуст. – Что смотришь? Не я это придумал. Чапай о своих подвигах уже всей Обочине растрепал.

– Хм… А вот этого я и впрямь не знал. – Слегка огорошенный Коваленко перевел взгляд на меня и осведомился: – Правда, что ли, Шашкин? Ты на самом деле участвовал в контрабанде оружием?

– Да, участвовал! – отозвался я, нахохлившись, будто в ожидании побоев. – И что с того?

– Ничего, – отмахнулся чистильщик. – Сейчас ответишь на вопросы этого человека, а я посижу, послушаю, что ты еще ему пропоешь. Очень уж хочется узнать, как много интересного я пропустил, не побывав вчера вечером в баре. Наверстаю, так сказать, упущенное…

Хомяков взял стул, поставил напротив меня, оседлал его задом наперед и, скрестив руки, сложил их на спинке будто опершийся на щит витязь. Подозревал он или нет, что перед ним – тот самый ведомственный комбинатор Трюфель, который три месяца назад помог ему и Мерлину проникнуть на полигон Умника? Поди разберись – в отличие от Коваленко, Мангуст отлично владел своими эмоциями. К опыту бывшего военного пилота, кем когда-то являлся Хомяков, он приобрел бесценный опыт выживания в Зоне. И сегодня этот тип обладал не меньшей выдержкой, чем я. С появлением его в моей игре она фактически вышла на иной, более высокий уровень сложности. И грань, на которой я балансировал, закладывая капкан для G.O.D.S., стала еще тоньше и неустойчивей.

Расписывать от и до допрос, какой учинил мне посланник Талермана, нет смысла. То, о чем я ему поведал, касалось событий, уже рассказанных мной здесь во всех подробностях. Замечу лишь, что на сей раз мне пришлось выложить «подлинную» историю моего побега: мы с сокурсниками прибыли в Крым на сафари, и я, не вытерпев их пьяных насмешек, решил отправиться в Зону, дабы доказать всему миру, что тоже чего-то стою!

«Расколоться» меня вынудил Матвей. Он доподлинно знал, кто такой Олег Шашкин и что он не мог служить мичманом на доставившем его на Керченский полуостров катере. Однако нестыковка, на какой поймали меня Коваленко и Хомяков, вовсе не являлась моим проколом. Наоборот, она лишь усиливала правдоподобие моего спектакля. Разве агент, которому поручили слить конкретную дезинформацию, станет перевирать детали своей легенды, усложняя тем самым ее проверку и наводя на противника ненужные сомнения?

«Разумеется, не станет!» – ответит на этот вроде бы очевидный вопрос человек, способный логически мыслить, но незнакомый с реальной шпионской кухней.

«Станет, если потребуется», – возразят ему знатоки подобных игр, вроде меня. И непременно добавят: «Потому что нечеткую дезинформацию на порядок сложнее отличить от правды, нежели идеально продуманную и не имеющую изъянов». В жизни идеалы встречаются крайне редко, и именно отсутствие мелких огрехов делает ложь подозрительной. Здесь, как в криминалистике: наличие у подозреваемого безупречного алиби – характерный признак того, что это он совершил преступление. Почему? Потому что для создания алиби-идеала надо очень сильно постараться, а непричастному к преступлению человеку это никогда не пришло бы в голову.

Любого шпиона учат складно врать, а также придавать складности своего вранья не стерильно-лабораторный, а шероховато-естественный вид. Такой, чтобы противник всегда мог придраться к мелочам, в чем-то усомниться, и в то же время не сумел бы подкопаться к стержню твоей легенды. Ее гибкой, но крепкой несущей основе, без которой она рассыплется в прах от первого же легкого толчка.

Легенда Олега Шашкина была к таким потрясениям готова. Как дезинформатор, Чапай не выдерживал критики, зато ее выдерживала озвученная его устами история. И ее проверка, как следовало догадываться, не заставит себя долго ждать.

Я выдал Мангусту и Коваленко все, что было положено знать Чапаю, ни словом больше. Да, я своими глазами видел ящики с бурильными торпедами «Шурф-12». Как я мог увидеть то, что не предназначалось для моих глаз? Катер – маленькое и тесное судно, и все это добро лежало в контейнерах прямо на палубе, под тентом. Барклай сам прибыл встречать груз и позволил нам сойти на берег только после того, как лично вскрыл каждый ящик и проверил его комплектность (именно так я в шкуре Дровосека и делал на глазах у курсантов и катерных команд). Почему я уверен, что это были именно «Шурфы»? Читал как-то о них в Интернете, вот и опознал наяву – ведь это не секретное оружие, верно? С их помощью уже давно тушат пожары на нефтяных скважинах и затыкают жерла самых неугомонных вулканов… Нет, покупателей, кому Барклай намеревался продать торпеды, мы не видели. И не расспрашивали его на сей счет – зачем? Все равно Барклай не ответил бы, так как нас это абсолютно не касалось. Мы приехали в Крым пострелять по механоидам и только. И бизнес, каким занимался человек, пригласивший нас на сафари, лично мне был тогда до лампочки. Да и сейчас, честно сказать, тоже. А про торпеды и их вероятные цели – Городища, – я заговорил лишь потому, что хотел приподнять свой авторитет в глазах сталкеров, показав, что мне известно нечто такое, о чем они пока не ведают ни сном ни духом.

Выведав у меня все, что им хотелось, дознаватели отошли в другой угол номера и провели тет-а-тет короткое совещание. Биотехнологический оборотень, вроде меня, моделирует себе, как правило, обычную внешность, но функциональные возможности тела он усовершенствует по максимуму. Шашкин в моем исполнении выглядел столь же заурядно, как его ныне мертвый оригинал – при жизни. Зато слух у Чапая был просто фантастический. Я не смог расслышать, как Мангуст здесь объявился, поскольку он не пришел сюда по коридору, а телепортировался прямо под дверь капитанского номера. Но перешептывание Хомякова и Коваленко я разобрал вполне отчетливо, даже несмотря на то, что они в целях конспирации отвернулись от меня к стене.

– Кто эти люди, которым ты хочешь продать информацию о Барклае и «Шурфе-12»? – осведомился Матвей у гостя. Чем вновь дал мне понять, что тот все-таки не посвятил его в подробности своей нынешней жизни.

– Питерцы, – в очередной раз беззастенчиво солгал Мангуст. – Есть у них в Москве и Сосновом Бору несколько Барьерных тоннелей, на которые давно зарится Орден. Но Питерцы не желают раскрывать ему свои секреты даже за деньги. Узловики догадываются, где пролегают эти коммуникации, но сами добраться до них не могут. И теперь они, похоже, хотят взорвать с поверхности парочку тоннелей в качестве шантажа. Чтобы Питерцы побоялись за остальные тропы и позволили Ордену пользоваться ими на равных правах с ними. Только уже бесплатно, разумеется. Вот я и хочу предупредить Питерцев, какую провокацию готовит в отношении них Хантер.

– Долбаная политика! – проворчал капитан. – Долбаный Орден! Как хорошо, что я далек от всего этого дерьма!

– И не говори! – притворно согласился с ним Хомяков. А потом, как мне показалось, вполне искренне добавил: – Будь на то моя воля, старик, я бы тоже не ввязывался в местные разборки, пропади они пропадом. Однако ничего не поделаешь: мне нельзя покинуть Зону даже без алмазов, а помогать семье за Барьером как-то надо…

Приятели потрепались еще немного о других, не имеющих отношения к Барклаю и Чапаю вещах, после чего Мангуст поблагодарил хозяина, пообещав в следующий раз поставить ему за сегодняшнюю услугу выпивку, и удалился. Вполне обычным путем – через дверь, а не мгновенно растаяв в воздухе, как он теперь умел делать. А Коваленко глянул на часы, отметил, что на дворе рассвет, и в принципе нам уже можно сгребать манатки и выдвигаться в путь. В связи с чем я заметил, что мне не помешало бы взбодриться – иными словами, опохмелиться, – ибо заставлять меня маршировать по Зоне с жестокого бодуна будет сродни пытке. А пытать арестованного капитану запрещает конвенция о правах этих самых арестованных. Самому Матвею похмелье было чуждо, поскольку его кровь и печень очищались десятками «жженых» имплантов. И все же он вошел в мое горестное положение, плеснув Чапаю на дорожку полстакана водки и подождав, когда страдальцу малость полегчает.

Пока Коваленко прощался с Топотуном и объяснял глухонемому что-то по поводу протекающего в номере крана, я заглянул краем глаза в регистрационную книгу отеля. И выяснил, что оба постояльца из двести восьмой комнаты выехали из «Бульба-Хилтон» за полчаса до нас. То есть примерно тогда, когда мы распрощались с Мангустом. В принципе я знал, что моя группа уже вовсю готовит мне побег, – иначе в случае каких-либо затруднений Вектор или Гаер показались бы мне сейчас на глаза, – но уточнить это лишний раз не помешало.

Ни я, ни мои оперативники не могли вычислить точный маршрут моего конвоирования. Можно было лишь предполагать, что капитан изберет для нас кратчайшую дорогу. Нам предстояло пересечь Барьер где-то на полпути между Выгребной Слободой и Гденью, а оставшееся до блокпоста расстояние проделать вдоль внешней стороны Барьерного купола. Однако на первом этапе нашего путешествия имелось несколько труднопроходимых участков, что оставляли нам ограниченное пространство для маневров. В одном из таких мест Чапаю и должна была улыбнуться удача. Улыбнуться и подарить ему шанс на побег.

Вектор и Гаер не стали тянуть время, позволяя Матвею увести меня далеко от рынка, и устроили засаду в первом же месте, мимо которого мы никак не могли пройти.

Это случилось двумя километрами юго-восточнее Обочины, на нешироком, порядка сотни метров, промежутке, разделявшем два тектонических разлома, не позволяя им срастись в один гигантский. На этой полоске земли торчала старая покосившаяся, словно Пизанская башня, водокачка из красного кирпича и одноэтажный домик с прогнившей, провалившейся внутрь крышей – не то насосная станция, не то еще какая техническая постройка. Они были выстроены здесь еще в середине прошлого века и дожили до наших дней наряду с остальными уцелевшими при Катастрофе зданиями на ЧАЭС и в ее окрестностях.

У нас имелся выбор: обойти домик и водокачку стороной или пройти напрямик между ними, немного сократив себе путь. Коваленко, не мудрствуя лукаво, выбрал последний вариант. Но, не дойдя до домика полусотни шагов, остановился, поскольку заметил на его стене предупредительную надпись.

Вообще, на домике и водонапорной башне было много всевозможных надписей, но все они наполовину стерлись от времени и непогоды. Увиденное нами предупреждение было нанесено поверх них белой краской совсем недавно, и потому, не успев поблекнуть, бросалось в глаза сильнее прочих.

«Не ходи туда, брат! Засасывает насмерть!» – гласило оно. А куда именно не стоит ходить «брату», уточняла начерченная под посланием стрелка, чей конец указывал на восточный угол дома. Нам пришлось бы его обогнуть, надумай мы преодолеть перешеек между разломами по левому краю. Но, поскольку капитан намеревался пересечь его по центру, то беспокоиться нам было вроде бы не о чем.

И все же Коваленко велел мне замереть на месте и, сойдя с тропы, удостоверился, что предупреждение – не фальшивка. Вполне разумная предосторожность. В Зоне нередко встречались ублюдки, которые направляли ложными призывами доверчивых сталкеров прямиком в западню… Ан нет, не в этот раз! Заглянув издали за угол постройки, Матвей вернулся ко мне и, указав на надпись, сказал:

– Верно написали шутники: засасывает за будь здоров! «Чертова топь»! Спасибо добрым сталкерам за подсказку. Другие бы просто мимо прошли, а эти не поленились предупредить. Отрадно, что в Зоне еще не перевелись такие люди.

Капитан жестоко ошибся: эту надпись сделали не добрые люди и отнюдь не с добрыми намерениями. Я не ходил с ним на разведку, но, несмотря на это, знал об обнаруженной им «Чертовой топи» и о настенном предупреждении гораздо больше Матвея. Еще бы мне этого не знать, ведь автор сего послания оставил под ним свой автограф. Глядя на указатель, мой спутник видел обычную стрелку. Я же смотрел не просто на стрелку, а на выходящий из безымянной точки направленный отрезок. То есть на геометрический рисунок, именуемый вектором. То есть на подпись, какую мой оперативник изобразил под завуалированной и понятной только мне инструкцией, как я должен поступить, когда придет время рвать от чистильщика когти.

О том, когда именно наступит этот момент, меня инструктировал уже не Вектор, а Гаер. Послание от него обнаружилось не на домике, а на водокачке. Оно также было выполнено белой краской поверх старых, выцветших художеств и представляло собой сделанное наспех, небрежное, но понятное граффити: похожий на карточного джокера, носатый уродец в шутовском колпаке строчил из автомата, а над ним, как в комиксах, красовалась надпись: «BANG! BANG! BANG!»

Наверняка Коваленко заметил и эту недавно сделанную картинку. Но поскольку в ней отсутствовало какое-либо явное предостережение, капитан не стал выискивать в нарисованном шуте-автоматчике скрытый смысл. Что там искать: очередная настенная мазня с потугами на оригинальность, оставленная от нечего делать каким-то проходимцем… И Матвей, не удостоив его труд вниманием, махнул мне рукой, приказав двигаться дальше.

Капитану было невдомек, что и это изображение вовсе не такое простое и бессмысленное, каким оно кажется. Джокер с автоматом был зашифрованным автографом Гаера, чей оперативный псевдоним являл собой устаревший синоним слову «шут». Ну а послание, под каким стояла эта подпись, истолковывалось и того проще: «Будь начеку и действуй, когда я начну стрелять».

Собирайся Вектор и Гаер освободить босса, просто пристрелив Матвея, они, естественно, не предупреждали бы меня об этом. К чему тогда им тратить время на дурацкую живопись? Прикончили бы моего конвоира из засады метким выстрелом и все дела! Нет, смерть Коваленко, так же, как смерть Мангуста, в мои планы не входила. Подобно всем «жженым», Матвей был известным и влиятельным в Зоне человеком, чтобы пускать его в расход по пустяковому поводу. Вдобавок, как стало сегодня известно, Коваленко хорошо знал Мангуста. И потому он мог стать нашим потенциальным посредником для выхода на этого неуловимого субъекта. Не говоря об услуге, какую капитан должен был мне вскоре оказать. Именно ему предстояло подвести под моей текущей легендой финальную черту. И тем самым предъявить нашим врагам последнее свидетельство, что Чапай был натуральной, а не подставной личностью.

Мы миновали водокачку и добрались почти до конца перешейка, когда из-за каменных нагромождений, что высились неподалеку, грянули автоматные очереди. Сей же миг Коваленко с завидной для алкоголика прытью ухватил меня за плечо и столкнул в ближайшую яму, похожую на старую, наполовину засыпанную воронку от авиабомбы. После чего спрыгнул туда сам и, припав к склону, приготовился отстреливаться от невидимой пока угрозы.

– Лежи и не высовывайся! – приказал мне Матвей. Избавлять меня от наручников и возвращать мне оружие, которое конвоир также забрал у дружинников и нес за спиной, он не торопился. По крайней мере, пока мы не столкнулись нос к носу с противником, которого капитан не сумел бы одолеть самостоятельно.

Судя по суматошной стрельбе, отсутствию ответного огня и долетающим до нас сбивчивым крикам, там, за камнями, какой-то сталкер-одиночка в панике уносил ноги от некрупного биомеха. Судьба угодившего в переплет бродяги нас в принципе не волновала. Капитан выполнял задание командования и не имел права рисковать жизнью подконвойного Шашкина. И вряд ли Коваленко нарушил бы инструкцию, если бы не высмотрел в прицел «карташа», что мелькающий меж камней сталкер облачен в армейские доспехи.

Это в корне меняло дело. Свято чтя офицерский кодекс чести, Матвей не мог не прийти на подмогу товарищу по оружию, даже если это противоречило его текущему плану.

– За мной, не отставать! – скомандовал чистильщик и, вскочив на ноги, выбрался из ямы. Но тут уже привыкшего к моей покладистости капитана постиг неприятный сюрприз. Я тоже поднялся с земли, но рванул не за Коваленко, а в противоположную сторону – обратно к водонапорной башне.

– А ну стой! – заорал мне вслед Матвей, опешивший от такого чапаевского финта. – Стой, сука! Стой, стрелять буду!

И выпустил мне вдогонку короткую очередь. Не на поражение, а выше головы – дабы доказать, что он не шутит. Но эта мера произвела на Шашкина совершенно противоположный эффект. Он не плюхнулся в страхе ниц, а припустил еще быстрее. И, пригнувшись, начал петлять на бегу из стороны в сторону, словно заяц.

– Убью, паскуда! – вновь прокричал Коваленко. И, забыв об отстреливающемся за камнями собрате-чистильщике, бросился за вероломным арестантом.

Теперь капитанские пули впивались в землю то справа, то слева от меня. Но – неизменно в стороне от извилистой траектории моего бега. Всякий раз я шарахался от взрываемой ими земли, показывая, что чертовски напуган. Впрочем, не настолько, чтобы у меня от страха подкосились колени. Чего преследователь упорно добивался, подкрепляя свои выстрелы нескончаемым потоком угроз…

…Которые, как стрельба, вмиг стихли, когда я метнулся к постройке, сделав вид, что хочу укрыться за ней от свистящих у виска пуль. С ходу уйдя от капитана в отрыв, я с каждым шагом увеличивал между нами дистанцию, поскольку бегун из Коваленко был такой же отвратительный, как конспиратор. Вдобавок, прежде чем погнаться за мной, он сначала пробежал лишних сто шагов вокруг ямы, в которой мы только что отсиживались.

– Стой, Шашкин! Не туда! – обругав меня, наверное, всеми известными ему унизительными словами, Матвей впервые воззвал ко мне по имени. Но теперь в его голосе вместо злости звучала нешуточная тревога. – Не туда, кому говорят! Назад! Там – ловушка! «Чертова топь»! Не вздумай, Шашкин! Да вернись же, я пошутил!..

Ага, держи карман шире! Напуганный стрельбой и угрозами Чапай несся во все лопатки, не обращая внимания на окрики отставшего конвоира. Если бы не наручники, можно было бы сказать, что беглец летел вперед на крыльях, ибо только в движении крылось его спасение…

…И погибель! Напрочь забыв в панике об осторожности, ошалелый Шашкин завернул за угол здания и, даже не притормозив, ухнул в «Чертову топь». И не по щиколотку, а выше пояса! После чего сразу же заорал во весь голос. Да и как было не орать бедолаге, ведь он отлично знал: выбраться из «топи» можно одним-единственным способом – ампутировав увязнувшую в ней часть тела…

Едва я вляпался в это дерьмо, как тут же ноги мне опутало нечто, напоминающее ременную петлю. А руки, что окунулись в аномалию по самые локти, ухватили мягкий предмет, похожий на ощупь на толстый пластиковый тюбик. После чего я ощутил… нет, вовсе не дикую боль, а похлопывание по ноге, означающее, что у сидящего на дне «Чертовой топи» Вектора все под контролем. И что я могу доигрывать наш спектакль, в чем Вектор готов мне активно помочь.

Полезная штуковина – голографические имитаторы ловушек, сконструированные Ведомственными технарями специально для работы в Пятизонье! До сей поры мы использовали подобные устройства лишь для маскировки люков наших секретных убежищ, и вот сегодня впервые применили эту бутафорию по иному назначению.

Маленький, величиной с ноготь, генератор фальшивой аномалии был установлен Вектором на краю неглубокой ямы. Которую затем и накрыл защитный экран – реалистичная интерактивная голограмма. Непроницаемая лишь для света, она беспрепятственно пропускала сквозь себя все остальное. И не только пропускала, но и реагировала на это волнами, всплесками, пузырями, вспучиванием поверхности – в зависимости от того, какой вязкости вещество она моделировала.

Дав мне намек, где я могу укрыться после бегства от Коваленко, Вектор, однако, понимал, что мне нельзя утонуть без борьбы на глазах у опытного сталкера. Дабы наш блеф не выглядел низкопробным, помимо фальшивой ловушки у нас был припасен еще кое-какой театральный реквизит. Тот самый тюбик, который сунул мне в руку Вектор сразу, как только привязал меня ко дну ямы – страховка на случай, если Матвей попытается вытащить Чапая. А он попытается, это как пить дать. И будет бороться за мою жизнь до последнего, даже зная, что я обречен. Настоящий офицер и человек чести, что ни говори. Отважный и благородный, но благодаря этому слишком уж предсказуемый.

В тюбике, содержимым коего я немедля воспользовался, была кровь. Такая же фальшивая, как ловушка, и так же ничем не отличимая от настоящей. Почти всю ее я выдавил в рот, а остатками перепачкал руки, чтобы сделать их скользкими. И когда капитан выскочил из-за угла, его глазам предстала душераздирающая картина: засосанный по грудь «Чертовой топью» Шашкин уже не орал, а лишь хрипел, изрыгая кровь, и отчаянно скреб окровавленными пальцами глину в тщетной попытке освободиться.

– Держись, парень! – крикнул Коваленко и, отбросив автомат, храбро плюхнулся животом на землю всего в шаге от аномалии. После чего ухватился за перемычку моих наручников и, побагровев от натуги, начал меня вытягивать. – Борись, солдат! Не сдавайся, я с тобой! Гвардия своих не бросает, держись!..

Усилия, приложенного Матвеем, вполне хватило бы на то, чтобы выдернуть меня из мнимой западни, не будь я к ней привязан. Что, впрочем, было лишь полумерой. И если в течение минуты я не утону, капитан захочет избавить меня от страданий, пустив мне пулю в лоб. Эта угроза, в отличие от стрельбы, какой конвоир пугал убегающего арестанта, была вполне реальна. И потому Вектор, сидя на дне ямы и упершись ногами в склон, с не меньшим усердием тащил меня за ноги в обратную сторону.

Вектору было гораздо удобнее, чем цепляющемуся за мои склизкие от крови руки Коваленко, и с каждой секундой наша победа в этом состязании становилась все ближе. Ну а мне оставалось лишь пучить обезумевшие глаза, корчиться и, хрипя, пускать кровавые пузыри, так как на большее я, по сценарию, был сейчас неспособен.

– Дер-р-ржи-и-ись! – продолжал храбро бороться за мою жизнь гвардейский капитан Коваленко. – Это прр-р-риказ!..

Перехватившись покрепче за наручники одной рукой, другой он взялся вытаскивать ремень из своего одетого под доспехи комбеза. Я живо смекнул, что задумал Матвей: перекинув пояс через перемычку наручников, он станет тянуть за его концы, уже не обращая внимания на скользкую кровь. Идея была отличной, но она грозила осложнить задачу Вектору, которому тоже приходилось трудиться в поте лица. Поэтому мне пришлось ему подыграть, усилив симуляцию конвульсий так, чтобы они не ощущались в сокрытых «Чертовой топью» ногах.

Коваленко не хватило всего секунды, чтобы подстраховаться и – чем черт не шутит? – возможно, дать мне шанс на спасение. Капитан уже прицеливался, собираясь опутать наручники ремнем, когда их перемычка выскользнула у него из пальцев, и ловушка в мгновение ока засосала меня с головой. Я упал на дно рядом с Вектором и, не успев выставить руки, больно стукнулся лицом о землю. Но разве это была боль в сравнении с болью, какая охватила в этот миг Матвея, даром что он страдал всего лишь морально?

Лежа в яме под маскировочной голограммой и переводя дыхание – что ни говори, финал моего спектакля выдался трудоемким, – мы не видели отсюда чистильщика. Зато слышали все, что он в сердцах высказал «Чертовой топи». Нет, конечно, Коваленко не рвал в досаде волосы и не катался по земле, ведь, как-никак, а он был суровым, закаленным в боях офицером. Да и Шашкин не служил под его началом, чтобы не уберегший его командир терзался потом муками совести. Сплюнув и грязно выругавшись, Матвей уселся неподалеку от ловушки (об этой детали нам поведал позже Гаер, следивший за капитаном издали), понурил голову и, стерев с ладоней кровь, а с лица – пот, проговорил севшим от криков и бессильной злобы голосом:

– Будь проклята эта гнилая земля, которая сама роет людям могилы и хоронит нас в них заживо! Если ты вдруг меня еще слышишь, Шашкин, знай: я сожалею о том, что не вывел тебя за Барьер, как пообещал. Хотя, сказать по правде, ты сам виноват в собственной смерти. Ты допустил страшную глупость, что остался в Зоне неделю назад, и повторно сглупил, когда решил остаться здесь сегодня. Увы, но двух одинаковых ошибок подряд Зона не прощает. Не обессудь: я сделал все, чтобы оградить тебя от беды, но ты отказался мне поверить. За что и пострадал… Прощай, курсант Шашкин! Твоя смерть искупила все твои грехи, и потому покойся с миром, в какой бы ад ни затащила тебя эта аномальная дрянь! Ну а я обещаю при первом же случае выпить за упокой твоей неугомонной души.

Бросив напоследок в «Чертову топь», словно в могилу, пригоршню земли, Коваленко вновь подпоясался ремнем, подобрал автомат и поднялся с колен. А затем, не оглядываясь, пошагал обратно на Обочину. Где, можно было не сомневаться, он вскорости помянет мученика-курсанта так, что Шашкину еще долго будут икаться на том свете капитанские поминки…

Дождавшись, когда капитан удалится, я сменил надоевшую мне личину Чапая на внешность Дровосека, и мы, подобрав реквизит, поспешили убраться с опасного перешейка в «Ласточку». Теперь, когда G.O.D.S. знала о наличии у Барклая «Шурфов» и гадала, кому он доставил в Зону оружие, представляющее реальную угрозу Химкинскому Городищу, нам следовало ежеминутно быть начеку. И помнить, что у Талермана есть лазутчик, для которого пробраться в крепость барона так же просто, как мне – превратиться в этого самого барона и выдать себя за него…