Глава 10

Самые тягостные этапы в любой операции – это вынужденные затяжные ожидания. Едва лишь запущенная мной череда событий начинала нестись галопом, мне было попросту недосуг скучать и терзаться дурными предчувствиями. В такие часы я погружался в работу с головой и весь концентрировался на текущей цели. Но рано или поздно наступал момент, когда я не мог продвинуться вперед ни на шаг, пока спровоцированный мной противник не сделает очередной ход. Ну а поскольку наша игра не всегда шла по правилам блицтурнира, порой такого ответного хода приходилось дожидаться долго. Иногда даже по нескольку недель.

Эти дни представляли собой натуральную пытку для моего рассудка. Я обретал слишком много свободного времени для того, чтобы обдумывать вероятную стратегию врага. И с каждым днем вычислял все больше и больше способов, какими он мог загнать меня в проигрыш. Избавиться от этих навязчивых мыслей было невозможно в принципе. Переключив свое внимание на что-либо отвлеченное, я мог проморгать момент, когда противник перейдет от планирования к активным действиям. Вот и приходилось чуть ли не злонамеренно бичевать себя подобными сомнениями, лишь бы пребывать, так сказать, в нужном тонусе и вовремя отреагировать на вражеский выпад.

Постоянная готовность к нему не была, однако, гарантией того, что в нужный момент я не оплошаю. Даже предугадав ход противника, я часто уступал ему инициативу лишь по той причине, что в этом раунде он наносил удар первым. И потому весьма кстати, что на сей раз нам не пришлось встречать врага во всеоружии. Напротив, сегодня давать ему отпор было противопоказано. Чем сильнее я испугаюсь при встрече с Мангустом, тем меньше он усомнится в правдивости моей игры.

Ну а разве есть лучший способ разыграть страх, кроме как заставить себя испугаться по-настоящему?

Настроившись на это, я все равно не мог позволить врагу застать себя врасплох. И потому вошел в образ оружейного барона сразу, как только мы потеряли связь с «Кодой».

Вектору и Гаеру предстояло вернуться из Москвы лишь завтра, так что мы с Башкой находились в штаб-квартире вдвоем. Я, разумеется, не собирался жертвовать таким ценным сотрудником и пугал его лишь для приличия. А попугав, приказал ему прикрепить к пульту ЦУП, где он дежурил, несколько бумажных фото, которые я нашел в Интернете. На них были изображены молодая женщина и две маленькие девочки приблизительно трех и шести лет – судя по всему, мама и ее дочурки. Кто они такие, ни я, ни мамлюк понятия не имели. Но сегодня этой милой улыбающейся компании предстояло исполнить крайне ответственную роль жены и дочерей Башки. Семьи, которую он любил настолько, что держал ее снимки на виду, даже дежуря на боевом посту.

– Не забудь придумать им имена, – наказал я напоследок электронщику. – Мангуст – парень суровый, но одну его слабость мы знаем: жена и дочка. Так что если он начнет тебе угрожать, дави на жалость и кивай на фотографии – авось и впрямь растрогается и не оставит твоих детей сиротами. Вдобавок с твоей канцелярской рожей ты и близко не похож на головореза, что тоже, в случае чего, поможет тебе выкрутиться.

Сам я переоделся в один из спортивных костюмов Барклая, коих у него в гардеробе отыскался целый ворох, и, напустив на себя сибаритствующий вид, засел в апартаментах, где предался откровенному ничегонеделанью. Мои личные покои, а также прочие разгромленные при штурме помещения боты-ремонтники практически полностью восстановили всего пару дней назад. И хоть кое-где в «Ласточке» еще виднелись следы недавнего ремонта, они уже не позволяли определить причину, по какой тот был затеян.

Как долго продлится мой вынужденный отпуск, трудно было сказать. Интуиция подсказывала, что вряд ли мне придется бить баклуши дольше полутора-двух суток. Хомяков мог нагрянуть сюда сразу после того, как тщательно обыщет «Коду» и захочет разузнать все о нанимателе Яхонта. Но без санкции Талермана он на такую важную шишку, как Барклай, не наедет. А Давиду потребуется время, чтобы хорошенько обдумать, стоит ли овчинка выделки.

Таскать за грудки и колотить мордой об стол Барклая – совсем не то же самое, что допрашивать сопливого дезертира Шашкина. Умник и его покровители старались не переходить дорогу сильным мира сего, к которым, с небольшими оговорками, относился и хозяин «Ласточки». Выбивание у него информации о хозяине «Коды» силой, – а иным способом заполучить эти сведения Мангуст не мог, – угрожало привлечь к Талерману совершенно не нужное ему внимание.

Но как бы то ни было, подготавливаемая Ведомством торпедная атака на Исгор – к такому выводу должен был прийти сегодня Мангуст – вынуждала G.O.D.S. поступиться принципами и пойти на непопулярные меры. Я бродил в раздумьях по апартаментам и расположенной под ними в подвале картинной галерее (к моему стыду, из тридцати двух собранных здесь картин мне были знакомы лишь три или четыре, да и то отдаленно) и, массируя нос и скулы, готовил их к предстоящим испытаниям. Также пришлось заранее ввести себе нейтрализатор сыворотки правды, которой Хомяков явно не преминет воспользоваться. Даже если он знает, что у Барклая есть импланты, обезвреживающие любую вредоносную химию, Мангуст все равно не поленится проверить, а вдруг все это враки, и не удастся ли ему расколоть меня без трудоемкого рукоприкладства.

Остаток дня прошел спокойно. Я принял ванну и хорошенько отоспался, поскольку чем дольше длилось мое ожидание, тем меньше оставалось шансов, что мой сон не будет прерван беспардонным вторжением Хомякова. Пока я отдыхал, Вектор прислал из Москвы подложное сообщение от имени ограбленного покупателя, скрывающегося под псевдонимом Тритон. В послании я извещал самого себя о том, что высланный мной самому себе груз был перехвачен неизвестными сталкерами, маскирующимися под узловиков. Поскольку Барклай отвечал за доставку товара лишь до Курчатника, Тритон не предъявлял продавцу претензий. Наоборот, в связи с возникшими трудностями просил, чтобы тот продлил ему аренду перевалочного склада, где в настоящий момент хранилась вторая, еще не оприходованная покупателем часть груза.

В ответном послании Барклай высказал Тритону сожаление по поводу случившегося. И отметил, что тот поступил мудро, разобрав торпеды и переправив в первой партии их наименее ценные компоненты. После чего поблагодарил покупателя за то, что он не утратил к продавцу доверие, раз попросил продлить аренду склада. Само собой, Барклай не стал отказывать Тритону в его просьбе, позволив ему занимать склад столько, сколько потребуется. И напоследок попросил связываться с ним в дальнейшем по альтернативному каналу, так как этот после сегодняшнего инцидента перестал считаться надежным.

Сведения, какими мы обменялись с Вектором, шли кодированным текстом и не содержали никаких имен, дат и координат. Но код был не настолько сложен, чтобы причастная к ограблению G.O.D.S. не уловила смысл нашей переписки, которую мы также позволили ей перехватить. В последний раз. А спустя пару часов Башка под видом проверки сетевой безопасности перекрыл «гарантам» лазейку, оставленную нами нетронутой с их прошлого вторжения в наше информационное пространство.

– Все, баста! – добавил мамлюк, устранив виртуальную протечку. – Давно пора законопатить щели! А то сколько можно позволять этим хренососам скачивать на халяву нашу порнушку!

«Порнушка», к которой я и Башка все это время усиленно готовились, началась довольно неожиданным образом. Около часу ночи со мной внезапно связался мой второй работающий на Обочине посредник, – некий Вермут, – и сообщил скорбные новости. Оказывается, его собрат Пистон был найден мертвым полчаса назад в своем номере, который он, как и Коваленко, также снимал в «Бульба-Хилтон». И умер Пистон отнюдь не своей смертью – кто-то свернул ему шею. А перед этим, судя по расквашенному носу и кровоподтекам на лице, он подвергся избиению. По всей видимости, недолгому – вряд ли мой посредник обладал стоическим терпением и наверняка быстро выдал под пыткой наши деловые секреты. И все равно убийца предпочел не оставлять проболтавшегося Пистона в живых, боясь, наверное, что тот его потом разоблачит.

Найти убийцу по горячим следам дружинники не смогли, ибо это было бесполезно. В «Бульба-Хилтон» всегда проживало порядка сотни постояльцев. И каждый из них вполне мог побывать в номере у жертвы, выбить у Пистона нужные признания, потом прикончить его и вернуться к себе в комнату, не вызывая ни у кого подозрений. Расследование осложняло и то, что явных врагов, равно как и закадычных друзей, у посредника не было, поэтому его убийство не имело, на первый взгляд, отчетливого мотива. А без мотива можно было брать под подозрение любого знавшего Пистона обитателя Обочины. Даже Топотуна, Коваленко и Кали.

Вермут терялся в догадках, за что вообще мог быть убит его коллега. И Пистон, и сам он работали лишь с мелкими клиентами и не были посвящены в мои секреты, обладавшие реальной ценностью. Однако для меня мотив убийцы, да и его личность, уже не представляли секрета.

Пистона погубили не его посреднические делишки, а то обстоятельство, что ему доводилось бывать в «Ласточке». Об этом свидетельствовали имеющиеся в ЦУПе архивные записи, по которым я узнал, кто из моих людей вхож в штаб-квартиру, а кого сюда не впускают. Вермут, к примеру, был лишен такой привилегии. Он работал на Барклая гораздо дольше, чем покойный посредник, но отметок о его визитах в резиденцию босса охранные отчеты не содержали. Стало быть, при всей полезности Вермута Дровосек доверял ему меньше. Что также подтверждал сигнал тревоги, который он подал Пистону при атаке на мини-форт. Весьма красноречивая деталь: вероятно, Пистон, по мнению его бывшего босса, мог стать для него в критическую минуту более надежной опорой, чем Вермут.

Каким образом Мангуст вышел на моих посредников? Скорее всего, выведал о них у своего приятеля Коваленко. К примеру, попросил Матвея порекомендовать ему «почтальонов» для отправки Барклаю какой-нибудь коммерческой информации. И когда подкованный в таких вопросах Матвей назвал Мангусту имена Пистона и Вермута, мой нынешний главный враг решил наведаться к ним по очереди. И угадал правильного человека с первого раза, что при наличии у Хомякова всего двух кандидатур было не так уж сложно. Но если бы вдруг оказалось, что Пистон не владеет нужными сведениями, Мангуст попытал бы счастья у Вермута. И, выходит, что первый из них, проболтавшись, фактически спас второго от смерти, которой сам, увы, не избежал.

По словам Вермута, Пистону свернули шею, когда он сидел за столом и, по всем признакам, занимался какой-то работой: что-то писал или отправлял кому-то сообщение по просьбе палача. Миникомпа рядом с телом не нашли – наверняка убийца забрал его с собой и затем уничтожил. Я не стал знакомить Вермута со своим предположением, что мини-комп жертвы был украден лишь для отвода глаз. И что на самом деле Пистон пользовался карандашом и бумагой, поскольку любая электронная карта в руках у Мангуста вышла бы из строя за считаные минуты. Перепуганному посреднику знать об этом было необязательно. Я ответил ему, что, возможно, гибель Пистона связана с недавним нападением на «Ласточку» и что вскоре я непременно во всем разберусь. После чего порекомендовал Вермуту особо не светиться и почаще оглядываться и прервал сеанс связи.

Что ж, неплохой ход со стороны Хомякова. Грубоватый, но эффективный. Теперь он точно не заблудится и будет знать, в какое из помещений мини-форта ему телепортироваться, чтобы не столкнуться с охраной. Мне чудилось, будто воздух в моих апартаментах наэлектризовывается все больше и больше, готовясь вот-вот взорваться тысячами молний и извергнуть из себя ни много ни мало самого Атомного Демона. Несмотря на царившую в комнате тишину, нарушаемую лишь умиротворяющим журчанием фонтана, я ощущал себя словно рядом со взведенной бомбой, чей таймер уже отсчитывал последнюю минуту до взрыва. Будь убийца Пистона обычным человеком, он еще не покинул бы пределов Обочины. Но для Мангуста часовое опоздание выглядело довольно значительным. За такое в кругу пьющих друзей принято наливать штрафную, хотя в моем случае сетовать на задержку «друга» было, ясное дело, глупо.

Одноглазый ублюдок, визит коего в «Ласточку» после моей провокации на ВВЦ был давно ожидаем, опять меня перехитрил. Что ни говори, а после трехмесячной практики Мангуст овладел искусством телепортации просто в совершенстве. И если бы его таланты работали за пределами Зоны, Ведомство не пожалело бы денег, чтобы нанять себе на службу такого неуловимого уникума.

Включив негромкую музыку, притушив свет и плеснув себе в бокал виски, я продолжил бродить по апартаментам. Мангуст мог быть в курсе, что мне сообщат о смерти посредника. И потому при появлении гостя мне следовало вести себя соответствующе: делать вид, что я обдумываю последние новости, которые отбили у меня сон и хорошее настроение. Для полноты картины я то и дело матерился сквозь зубы и пинал мебель. В общем, старательно отыгрывал свою роль даже несмотря на отсутствие зрителей.

Когда количество намотанных мной по комнате кругов перевалило за двадцать, я решил заглянуть в ванную, дабы окунуть разгоряченный от тревожных дум лоб в холодную воду. И заодно взбодрить себя старым как мир способом, который всегда с успехом заменял мне любые тоники и лекарственные стимуляторы.

Однако в итоге взбодрила меня не вода, до которой я не дошел, а кое-что более тонизирующее. Едва я взялся за дверную ручку, как дверь тут же распахнулась мне навстречу, хотя я еще не приложил к ней ни малейших усилий. И ладно бы, просто распахнулась, напугав меня до икоты! Как бы не так! Ожившая деревянная дрянь на шарнирах (гори ты в аду, Барклай, проклятый любитель увесистого антиквариата!), видать, нарочно подпустила меня к себе, чтобы внезапно со всей дури засветить мне по лицу. Непонятно, правда, за какие грехи, ведь я ее, в отличие от мебели, не пинал, не хлопал ею и вообще относился к ней достаточно бережно…

О том, что двери не оживают даже в богатой на чудеса Зоне, я понял лишь тогда, когда распластался навзничь на полу, а сверху на меня навалился незваный, но долгожданный визитер. Лицо мне заливала кровь из расквашенного носа, но виновник сего членовредительства не торопился оказывать пострадавшему помощь. Заткнув мне рот левой рукой, в правой он держал наготове шприц, который немедля был вонзен мне в шею, не успел я даже протестующе замычать. А Мангуст, сделав укол и отшвырнув пустой инъектор, склонился надо мной и вперил в меня свой единственный глаз – видимо, пытался определить, сработает ли его лекарство, и если да, то как скоро. Рот мой был по-прежнему заткнут, но, надо полагать, не надолго, поскольку молчащий Барклай не представлял для посланника Талермана интереса.

А пока Мангуст дожидался моей реакции на вколотый препарат, я в очередной раз отметил коварство этого типа и то, как педантично он подошел к своей сегодняшней работе. Да, без подробной карты тут явно не обошлось. А иначе как можно объяснить, что Хомякова занесло в ванную – самый безопасный для такого вторжения уголок «Ласточки». Конечно, он мог телепортироваться и в комнату, но там он рисковал застать меня не одного, а в компании телохранителей. Зато в ванной прыгун получал гарантированное преимущество, даже если бы кто-то в тот момент в ней находился. Во-первых, потому что в ванной мы не готовы сразу же оказать сопротивление врагу, заставшему нас голыми или, пардон, со спущенными штанами. А во-вторых, оттуда можно было незаметно наблюдать за тем, что творится в остальных апартаментах. И если бы Мангуст обнаружил, что захватить меня без шума не удастся, он телепортировался бы обратно за пределы минифорта и вернулся бы сюда позже, когда для беседы со мной сложатся более благоприятные условия.

Одно из полезных качеств оборотня-редупликанта – это его наплевательское отношение к некритическим травмам и вызываемой ими боли. Первые мы можем полностью излечить при следующем перерождении, а вторая, в сравнении с болью, какую мы испытываем при редупликации, кажется нам чем-то вроде болезненного жжения после легкого ожога. То есть вполне терпимым, не выбивающим нас из колеи раздражителем. Вот и я почти не обратил внимания на свой разбитый нос, пускай он и кровоточил. И симулировать, что на меня подействовала вколотая Мангустом химия, тоже не стал, ибо это противоречило моей нынешней стратегии. Барклай был не той жертвой, которая начала бы так легко плясать под дудку недоброжелателя, даром что тот умел проходить через периметр «Ласточки», как нож сквозь масло.

Хомяков тоже вскоре понял свою ошибку. Так и не дождавшись, когда мой взор затуманится, а сам я утрачу силу воли и начну повиноваться его приказам, Мангуст в досаде выругался и ослабил хватку. Но, прежде чем отнять руку от моего рта, наказал:

– Только попробуй заорать или позвать охрану, Барклай! Один вопль, и я перережу тебе глотку, клянусь!

– Что ты за дерьмо такое, а?! – вновь обретя дар речи, тут же возмутился я. Но не слишком громко, поскольку не хотел проверять, блефует этот головорез или нет. Глотку он мне сейчас вряд ли перерезал бы, но вот отхватить в назидание ухо или палец мог без колебаний. – И как вообще ты сюда попал?! Да ты хоть в курсе, беспредельщик одноглазый, на кого руку поднял?!

– В курсе, не переживай, – заверил меня Хомяков. – Ты же не думаешь, что я просто пробегал мимо твоего логова и решил попутно спереть у тебя кошелек?

– А по-моему, ни хрена ты не врубаешься, что к чему, – усомнился я, сплюнув попавшую в рот кровь. – Ну и встрял же ты, мать твою, скажу я тебе! Неужели и впрямь такой наивный, если думаешь, что, убив меня, ты будешь жить потом долго и счастливо?

– Ты не умрешь, если наш с тобой разговор получится конструктивным.

– А если не получится, меня ждет участь несчастного Пистона? Это ведь ты его прикончил, верно? На кой черт? Чем тебе помешал мой человек? Да он, наверное, ни одного мозгоклюя в Зоне не обидел, не говоря о людях!

– Правильно мыслишь, Барклай, – это я свернул шею твоей шестерке, – не стал отрицать беспардонный гость. – Зачем? За тем, что ты – бизнесмен. И мне гораздо проще и быстрее убедить тебя в моей серьезности на одном конкретном примере, нежели тысячей пустых слов. Твой Пистон, или как там его, сослужил мне именно такую службу. Жаль, конечно, придурка, но что поделать, раз с такими, как ты, по-другому не потолкуешь.

– И только-то? А просто передать мне через Пистона вопросы, какие ты хочешь со мной обсудить, тебе в голову не пришло?

– Сомневаюсь, чтобы ты взял и вот так запросто на них ответил, – хмыкнул Мангуст.

– Откуда вдруг такая уверенность?

– Потому что они напрямую затрагивают твои деловые интересы. Вот почему наш с тобой разговор не мог состояться в дружеской обстановке. Скорее всего, он вообще не состоялся бы.

– Ну ладно, хватит насилия. Будем считать, я понял, что ты настроен серьезнее некуда. – Я поморщился. – Теперь давай, отпускай меня и говори, чего ты хочешь.

– Мне нужна информация об одном твоем клиенте, а также его товаре, который он все еще хранит у тебя на складе, – перешел к делу Хомяков, проигнорировав первый пункт моей просьбы и продолжая удерживать меня прижатым лопатками к полу. – Дашь мне это, и я обещаю оставить в покое тебя и твой бизнес. Не дашь – устрою вам с Пистоном скорую встречу, на которой он расскажет тебе, как выдал мне все твои секреты, какие он знал.

– Ну и запросы у тебя, сукин ты сын! – взъярился я, брызжа слюной и кровью. – Как думаешь, долго я прожил бы в Зоне, если бы сдавал своих клиентов каждому встречному и поперечному? Черта с два ты получишь от меня эти сведения! Пошел вон, сволочь, со своими идиотскими требованиями! Убирайся к тому, на кого ты работаешь, и скажи, чтобы он искал дураков в другом месте!

– По-моему, ты сейчас не в том положении, чтобы геройствовать. – Хомяков отреагировал на мое негодование подозрительно невозмутимо. – Видимо, до тебя все еще не дошло, что я не намерен уходить отсюда с пустыми руками. И я непременно своего добьюсь, готов биться об заклад.

– И что ты намерен делать, чтобы я тебе подчинился? Будешь до утра резать меня на куски, пока я не рехнусь от боли и не выдам нужную информацию? Что ж, валяй, попробуй! Самому не терпится узнать, что у тебя из этого выйдет…

Я знал, что в итоге он окажется прав, ведь этим и должна была закончиться наша встреча. Однако сдаваться без отчаянного сопротивления все равно не намеревался. В играх, какие я веду на протяжении многих лет, подозрительно легкая победа над врагом почти всегда означает, что он отнюдь не повержен, а всего лишь подсовывает мне сыр, лежащий на взведенной мышеловке.

– Пытать тебя? – переспросил дознаватель. – Вот еще! А то я не знаю про твои обезболивающие импланты, с которыми ты можешь сам себя порезать на ломтики и глазом не моргнешь. Вон, гляди, какую я тебе мощную сыворотку вколол, а ты хоть бы хны! Даже испариной не покрылся, хотя меня этот коктейль за полминуты превратил бы в слюнявую тряпку… Нет, Барклай, истязать тебя физически – только зря время терять, а его у меня и так немного… Мы с тобой поступим иначе. Слышал, небось, историю про Герострата? Не про того мордоворота, что на Обочине дружинником служит, а про настоящего, древнегреческого? Не слышал? Ну так я ее тебе сейчас не только расскажу, но и разыграю. О, это будет весело, вот увидишь!.. Пойдем-ка со мной!

И Мангуст, ухватив меня за грудки, одним сильным рывком помог мне подняться на ноги. В моем нынешнем обличье я оказался на полголовы выше Хомякова и попробовал для проформы сопротивляться, набросившись на визитера. Но тот предвидел, что ерепенистая жертва может отмочить нечто подобное. И не успел я глазом моргнуть, как уже находился на мушке допотопного крупнокалиберного револьвера – любимого оружия не способного дружить с современной техникой Мангуста.

Выхваченный в ковбойском стиле револьвер уткнулся мне дулом прямо в расквашенный нос, и весь мой агрессивный настрой вмиг иссяк. От резкой боли я разразился бранью, а из глаз у меня хлынули слезы. Причем самые что ни на есть натуральные, а отнюдь не наигранные. Дабы владелец анестезирующих имплантов не утратил инстинкт самосохранения, они начинали действовать только при продолжительной боли или серьезных телесных повреждениях, так что моя реакция на подобное насилие была вполне нормальной. Закрыв лицо ладонями, я отшатнулся от мучителя, но он вновь подскочил ко мне, ухватил за ворот куртки и, уперев ствол револьвера в висок, прорычал в ухо:

– Не дергайся, гнида! Неужто все еще не врубился, что шутки кончились?

– Да пошел ты! – прошипел я в ответ. – Ты еще соску сосал и в памперсы мочился, когда мне впервые пушку к башке приставили! И тогда я не раскололся, а теперь и подавно! Я довольно пожил на белом свете и многое повидал, чтобы такая мразь, как ты, могла запугать меня смертью!

– Ну это мы еще поглядим! – проронил Мангуст и, не опуская оружия, поволок меня через зал. – А что скажешь насчет экскурсии по твоим культурным закромам? Давненько я не бывал в музеях, а у тебя, если Пистон не соврал, под домом целый маленький Эрмитаж запрятан, ведь так?

– На кой тебе сдались мои картины? – спросил я, увлекаемый за шиворот к ведущей в подвал винтовой лестнице. – Ты же вроде бы явился сюда не живописью любоваться?

– Почему бы не совместить полезное с приятным? Или, думаешь, живодеры не обладают чувством прекрасного? Ошибаешься, Барклай: мне, так же, как тебе, не чужды многие человеческие слабости. Разве что у меня руки покамест не дошли до создания собственного музейчика…

Галерея была отделена от апартаментов чисто символически – обычными дверьми, на которых даже не имелось замка. Наверное, Барклай полагал, что оборонительная мощь «Ласточки», ее взрывоустойчивые шлюзы, железобетонные стены и бронированные двери надежно защищают его коллекцию, чтобы перекрывать доступ к ней еще одним заслоном. В подвале наличествовали железные ворота, но они отделяли галерею не от мини-форта, а от подземного хода, что начинался в ней, пролегал под дном реки и выходил на поверхность неподалеку от тамбурного вихря. В сам же картинный погребок можно было попасть из зала совершенно беспрепятственно.

Свет в музейчике зажигался автоматически при появлении Барклая и независимо от того, вошел он в двери, как обычно, или влетел в них, получив пинок под зад, как сейчас. Доселе мне не доводилось посещать в статусе заложника ни музеи, ни иные очаги культуры. Так что полученный мной сегодня опыт был, бесспорно, уникальным, хотя и не особо ценным.

Персонажи малоизвестных простому обывателю картин, не мигая, таращились на меня со стен. А те из них, на чьих губах была запечатлена улыбка, казалось, смеялись надо мной с нескрываемым злорадством. Несмотря на то, что я и Мангуст находились здесь одни, меня не покидало ощущение, что мое унижение проходит прилюдно, на глазах почтенной публики. И что ее единодушное молчание выражает согласие с методами моего дознавателя. Что было довольно парадоксально, поскольку он, как вскоре выяснилось, не питал к нашим безмолвным зрителям ни капли уважения.

– Сомневаюсь, Барклай, чтобы тебе говорили спасибо за то, что ты отыскал в Зоне столько культурных ценностей. И, главное, не распродал их, а собрал вместе и сохранил, – сказал Хомяков, обводя взглядом увешанные картинами стены подвала, посреди которого он только что поставил меня на колени. – Забарьерные моралисты назовут твою страсть мародерством, но я не из таких. И, думаю, лет через сто или двести человечество оценит твои заслуги перед искусством. Если, конечно, все это добро уцелеет и вернется обратно в лоно цивилизации.

– Рад, что хоть здесь мы с тобой полностью сходимся во взглядах, – невесело усмехнулся я. – Однако, если ты намерен расположить меня к себе грубой лестью, учти: зря стараешься. Я на такие дешевые уловки не клюю!

– Сроду никому не льстил и впредь не намерен этого делать, – возразил Мангуст, не отвлекаясь от разглядывания полотен. – Я всего-навсего озвучил то, что думаю, и сожалею о том, что сейчас произойдет… Наверное, оно и к лучшему, что я не разбираюсь в живописи. Поэтому мой выбор будет непредвзятым и в какой-то мере даже честным… Знаешь, какая в твоем музее на мой профанский взгляд самая отвратительная картина? Та, которая смотрится здесь паршивой овцой. Вот она!

Хомяков подошел к одному из полотен, висевшему слева от меня, снял его с гвоздя, вынес на середину комнаты и поставил на пол передо мной. Для того чтобы не угодить впросак, я прилежно выучил названия всех собранных Барклаем картин, имена их художников и примерную оценочную стоимость каждой из них. Мангуст, полагаю, не солгал: он на самом деле знал о коллекции Дровосека не больше, чем я до того, как стал ее хозяином. И тем не менее, выбрав из тридцати двух представленных здесь работ самую невразумительную, гость, сам того не подозревая, положил глаз на довольно дорогой экспонат.

– Никогда не понимал, в чем тут кроется фишка, – признался Хомяков, кивнув на стоящий передо мной аляповатый образчик махрового абстракционизма. – Вот, к примеру, Шишкин, Левитан или Айвазовский – с ними все ясно. Чтобы так дотошно отобразить в красках реальный мир, надо иметь талант величиной с Эверест. А что талантливого вот в этой бестолковой мазне или в том «Черном квадрате», который ныне стал классикой наравне с «Джокондой»? Почему нарисованный мной квадрат или подобные каракули ты обсмеял бы, а вот эти – поместил в раму, повесил на стену, любуешься ими и находишь в них огромный глубинный смысл? В чем разница между мной и этим чокнутым абстракционистом? Я что, затратил бы на рисование похожей абракадабры меньше усилий, чем он? Или каша в моей голове, способная подвигнуть меня на создание такого художества, не доварена до нужной кондиции? Да я открою тебе в моих «шедеврах» столько философских подтекстов и символистских намеков, что ты в них за всю оставшуюся жизнь не разберешься…

Я был готов подписаться под каждым словом одноглазого «критика», поскольку видел в выбранной им картине не больше смысла, чем он. Но Барклай не мог придерживаться подобной точки зрения. Как, впрочем, и на заданные Мангустом вопросы мне тоже не было нужды отвечать. Он явился сюда не дискутировать об искусстве, и его разглагольствования меня не волновали.

– Эта, как ты выражаешься, абракадабра писана кистью не абы кого, а самого Кандинского! – заметил я после того, как дознаватель высказался. – И писана она не для массового зрителя, а для истинных ценителей данного жанра. И нечего стебаться над вещами, в которых ты ни хрена не смыслишь. Иди, повесь картину, где взял! И не хапай тут больше ничего, если хочешь, чтобы это добро просуществовало еще двести лет!

– Кандинский, говоришь? – переспросил Хомяков и, подняв картину, повернул ее к себе. После чего оценивающе изогнул бровь над своим единственным глазом и, презрительно хмыкнув, заключил: – Да хоть сам Пикассо! Не место ему в твоей коллекции, поверь мне! Размазал художник спьяну краски, а теперь смеется над тобой с того света, глядя, как ты с испачканной им тряпки пылинки сдуваешь! Что за глупые шутки!.. Прощай, Кандинский!

Молвив это, Мангуст сунул револьвер в кобуру, выхватил из висевших на том же поясе ножен нож и несколькими молниеносными ударами превратил картину в лоскуты. Которые затем выдрал из рамы и злобно швырнул мне в лицо.

– Ах ты, сука! – Забыв о том, что враг вооружен и что он гораздо проворнее, я вскочил с колен и в ярости набросился на него. Не мог не наброситься! Ведь сейчас эта тварь нанесла Барклаю оскорбление, какое, очевидно, ему еще никто не наносил в Зоне, а тем паче в стенах собственного дома.

Провокатор, естественно, был готов к моей реакции и, проворно увернувшись, подсечкой уронил меня обратно на пол. А затем пинками по ребрам повторно сбил с меня спесь. И пинал с таким усердием, что когда он наконец остановился, я еще какое-то время по инерции дергался и охал, пока не осознал, что избиение прекратилось.

Однако едва я, кряхтя, мало-мальски отдышался, как истязатель, поигрывая ножом, уже снимал со стены следующую картину. На сей раз Мангусту приглянулся портрет. Чей именно, разглядеть было трудно, так как от побоев у меня кружилась голова и перед глазами все плыло. Но поскольку портретов здесь скопилось не слишком много – а, вернее, всего четыре, – я вскоре определил, чей образ был выбран Хомяковым для нового заклания.

– Кто этот человек? – издевательски елейным голосом полюбопытствовал он, поднеся ко мне портрет. И тут же отдернул его, поскольку я немедля попытался отобрать экспонат у вандала.

– Сука! – прохрипел я, игнорируя вопрос и продолжая тянуться к картине словно умирающий от жажды – к кружке с водой. – Паскуда! Мразь!..

– Да неужели? – притворно удивился Мангуст. – Никогда бы не подумал! А с виду вполне приличный, интеллигентный господин. Так кто же он? Твой родственник?

– Не тронь, сука! – повторил я, обессиленно роняя руки. Зачем сообщать дознавателю, что на полотне, которым он меня дразнил, изображен некий архитектор Тон, а сам портрет написан в первой половине девятнадцатого века художником Тропининым? Что это даст Хомякову, если фамилия Тропинина наверняка скажет ему еще меньше, чем фамилия Кандинского, которого он пустил под нож безо всякого сожаления?

– Ясно: не родственник, – резюмировал новоиспеченный «герострат». – Ну а раз так, значит, нечего сокрушаться – невелика печаль! Да и портретик так себе, если честно. Блеклый какой-то, серенький, без огонька написанный. Халтура, одним словом. Думаю, искусство вполне может смириться с его утратой.

И архитектор Тон тоже был искромсан в лапшу под аккомпанемент моей безудержной брани. Разве что теперь я не набросился на картиноненавистника, поскольку он не позволил бы мне вновь подняться с пола, не говоря о большем.

А вошедший в раж Мангуст уже снимал с гвоздя третью жертву – пейзаж Гюстава Курбе «Побережье в Нормандии» – и злорадно приговаривал:

– О, я прекрасно тебя понимаю, Барклай! Понимаю и сочувствую! Ты, конечно, можешь вызвать сюда охрану, только что это даст? Пока она прибежит, я успею испортить еще много картин и благополучно скроюсь так же, как сюда проник. А потом превращу твою жизнь в сущий кошмар: буду убивать исподтишка твоих телохранителей, посредников и клиентов, портить твой товар, взрывать твои склады и многое, многое другое. Ты даже не представляешь, на что я еще способен! Я стану твоим проклятьем, Барклай, и в итоге сведу тебя с ума. И ради чего ты готов терпеть все эти муки? Ради конфиденциальности одного клиента, которых у тебя десятки? Какая несусветная глупость!.. Кстати, а пейзажик очень даже ничего. Такой бы и я у себя дома не постеснялся повесить. Вот это я понимаю – искусство! – а не дурацкая мазня или унылая стариковская рожа. Жаль превращать в лохмотья действительно стоящую вещь, но что поделать, раз у нее такая судьба…

– Только не Курбе! – взмолился я. И, посчитав, что Барклай в моем исполнении проявил вдоволь упрямства, решил капитулировать. – Прошу, остановись! Хватит! Не трогай больше ничего: я выложу все интересующее тебя!

– Уверен? – переспросил Хомяков, не сводя глаз с «Побережья в Нормандии». Я энергично закивал. – Ну смотри! Потому что если ты надумал меня обмануть или тянуть время, я займусь твоими экспонатами уже не поштучно, а всеми разом.

– Не обману, клянусь! – пообещал я. – Только учти, что большинство моих клиентов я знаю под вымышленными именами. Поэтому не факт, что нужная тебе информация окажется объективной.

– Ты, главное, будь со мной чистосердечным, а я разберусь, где правда, а где ложь, – ответил дознаватель. И вернул на гвоздь Курбе, которого мне, как и Мангусту, также было немного жаль, в отличие от абстрактного Кандинского и скучного Тропинина. Сделав это, Хомяков ногой вытолкнул стоявший у стены пуфик на середину комнаты и, оседлав его, осведомился:

– Что тебе известно о человеке, который купил у тебя партию бурильных торпед «Шурф-12»?

– Он называет себя Тритоном, – ответил я, с кряхтением усаживаясь на пол и потирая отбитые бока. – Клиент серьезный, при деньгах, товар и доставку оплатил точно в срок. «Шурфы» – это первый его заказ. И наверняка последний.

– Почему ты в этом так убежден?

– По опыту. Серьезный товар, серьезные деньги, четкие сроки оплаты – верные признаки того, что за этим стоит либо Орден, либо Ковчег. Обычно Хантер или Хистер обращаются ко мне напрямую. Но иногда, чтобы я не догадался об их планах, они связываются со мной через подставное лицо и пользуются услугами наемников. Такой клиент возникает словно из ниоткуда, делает одну крупную покупку, а после получения товара бесследно исчезает и больше не появляется. Однако много ли ты знаешь в Зоне независимых частных лиц, проворачивающих тут крупные дела?.. То-то и оно, что таковых у нас попросту нет. А следовательно, любой игрок-одиночка высокого уровня так или иначе связан с какой-нибудь группировкой и представляет ее интересы.

– И чьи же интересы, по-твоему, представляет Тритон?

– Вероятно, Ковчега. Вчера Тритон сообщил мне, что первая партия его товара была отбита у работающих на него наемников сталкерами в доспехах Ордена. Даже если эти налетчики не настоящие узловики, а провокаторы, какой им смысл нападать под видом рыцарей на рыцарский же груз? Стало быть, тот предназначался кому-то другому. Но кому, если не Ковчегу? Пламенный Крест не настолько богат, чтобы позволить себе такое оружие. А Питерцам незачем обращаться за ним ко мне. Для них куда дешевле приобрести «Шурфы» за Барьером и потом переправить в Зону по своим тайным тропам… Хотя не пойму, зачем ты меня об этом спрашиваешь. Ты же явно в курсе, кто ограбил Тритона, так? Так! Тебе ведь известно, что он разделил груз на две партии и что вторая из них все еще лежит на моем складе.

– На каком именно складе? – Мангуст предпочел оставить мои подозрения без комментариев.

– На казантипской перевалочной станции, неподалеку от тамбура.

– И как долго эта партия там будет храниться?

– Точно не скажу. Клиент продлил аренду склада еще на месяц. Но он может забрать товар и сегодня. А может оплатить мне его хранение на более долгий срок. Кто этого Тритона знает.

– Тебе придется отдать его груз мне, – потребовал Хомяков тоном, не терпящим возражений. – Весь, до последнего контейнера. Мне плевать, как ты будешь оправдываться перед Тритоном, но я должен забрать его ящики раньше, чем он. В противном случае тебе грозят большие неприятности.

– Прости, но это невозможно. Выдать тебе контейнеры Тритона у меня при всем желании не получится. – Я виновато улыбнулся и развел руками.

– Не понял? – нахмурился Хомяков. – Ты что, опять разлюбил свою живопись? Ну так я знаю способ, как быстро и гарантированно пробудить в тебе любовь к прекрасному.

– Погоди, не кипятись! – поспешил я объясниться, испуганно косясь на несчастного Гюстава Курбе. – Я не могу отдать груз Тритона не потому, что это против моих правил. Дело в другом. Я ведь сказал: он выкупил у меня склад во временное пользование. А это значит, что сегодня я лишен туда доступа так же, как ты. Вообще-то я редко предоставляю клиентам такую услугу. Но когда делаю это, передаю им не только ключи от ворот, но и управление охранной системой склада. Как раз на случай, если кто-то начнет шантажировать меня, требуя выдать не принадлежащую мне собственность.

– И ты хочешь сказать, у тебя нет ни одного способа выгнать со склада арендатора, если тот нарушит условия арендного договора? Не верю!

– Разумеется, у меня есть такой способ, – подтвердил я. – Но я еще ни разу им не пользовался. Как-то не представлялось возможности, знаешь ли, ведь в моем серьезном бизнесе обманы случаются редко.

– Что ж, вот тебе и представилась такая возможность, – усмехнулся Мангуст. – Считай, что я устроил аудиторскую проверку твоей системы безопасности и испытал на практике одну из ее не опробованных прежде функций.

– Только, боюсь, результат этих испытаний тебя не устроит, – предупредил я наглеющего с каждой минутой «аудитора». – Ты провоцируешь меня на это, намереваясь заполучить товар Тритона. Однако дело в том, что если я вскрою арендованный им склад силой, никакого товара тебе уже не достанется.

– Это еще почему?

– Потому что его заберут узловики. В качестве оплаты за изгнание недобросовестного арендатора. Именно такой договор я однажды заключил с Хантером. На тот случай, если вдруг какой-нибудь конкурент приберет к рукам мою недвижимость. Метаморфы и энергики Ордена пообещали мне вышибить со склада захватчиков в обмен на весь товар, который после штурма там обнаружится. И никакой оплаты за услугу с меня уже не возьмут, даже если товара в итоге наберется кот наплакал, или же он пострадает при изъятии. Вполне справедливая по здешним меркам сделка: кто воюет, тот и получает трофеи. И Орден доволен, и у меня голова не болит, где искать «освободительную» армию и чем с ней расплачиваться.

– Сдается мне, темнишь ты, Барклай! – недоверчиво прищурившись, покачал головой Хомяков. – Плетешь небылицы, лишь бы только своего клиента выгородить.

– С какой стати мне тебя обманывать?! – возмутился я. – Мы с Хантером поддерживаем дружеские отношения, и я всегда могу, ежели что, рассчитывать на его помощь. А особенно на Керченском острове, в двух шагах от Цитадели. Оттого и позволяю клиентам распоряжаться арендованным складом, поскольку они в курсе: на моей стороне сила, которая неизбежно покарает их за любое нарушение контракта… А ты, я гляжу, все-таки с Орденом не связан, раз не желаешь, чтобы я привлекал его к захвату «Шурфов»?

– Не твое собачье дело, с кем я связан, а с кем нет! – огрызнулся Мангуст, озадаченно наморщив лоб. Я не сказал ему ничего такого, что походило бы на откровенную ложь, и не дал ему повода продолжить уничтожение моих картин. К тому же G.O.D.S. отследила мои сетевые переговоры и знала: Тритон действительно арендует у меня склад, а перед отправкой первой партии груза в Москву я ставил об этом в известность Командора Хантера. Если я сейчас и темнил, то всего чуть-чуть. И обнаружить в моих словах эту щепотку блефа было практически невозможно.

Ход мысли примолкшего Мангуста был мне в общих чертах ясен. Взять штурмом хорошо укрепленный склад, находящийся поблизости от Цитадели, и не наделать шуму у «гарантов» не выйдет. Вдобавок дозорные узловиков, что следят за округой со стен крепости, сразу поймут, где именно разразился бой. Свяжутся они со мной после этого или нет, неизвестно, но патруль в тот район вышлют наверняка. И тогда оперативникам G.O.D.S. предстоит держать ответ перед Священным Узлом за учиненную ими заваруху. Чего, естественно, им делать не захочется, тем более что атакованный склад принадлежит союзнику Ордена. При таком раскладе заокеанские покровители Талермана рисковали засветиться по-крупному, чего им до сего дня удавалось избегать.

Впрочем, у «гарантов» имелся еще один способ завладеть торпедами. Тоже не самый удачный и безопасный. Но за столь короткий срок Хомяков вряд ли изобрел бы иную стратегию, позволяющую сорвать планы угрожающего Исгору Ведомства. Сейчас Мангуст обдумывал, как подобраться к «Шурфам» не через Барклая, а через нынешнего хозяина склада, на котором они хранились. В принципе, это осуществимо. Но, как ни крути, а без моего посредничества выйти на Тритона у Мангуста не выйдет.

– И на каком основании я должен просить у него личной встречи? – полюбопытствовал я после того, как Хомяков вышел из раздумий и озвучил свое новое требование. – Для этого мне нужен очень веский повод, а откуда же я его возьму? Из пальца, что ли, высосу?

– Это твоя проблема, которая меня абсолютно не волнует, – как, впрочем, и ожидалось, картинный вандал отказался помогать мне в решении данного щекотливого вопроса. – Помни об одном: желаешь от меня отвязаться, беспрекословно выполняй мои требования. В противном случае ты в курсе, что тебя ждет.

– Послушай, не знаю, как тебя зовут…

– И не узнаешь, если сделаешь все, как велено, и мы с тобой разойдемся по-хорошему!

– Ладно, ладно, крутой парень, я тебя понял! Но ты все же позволь мне сначала высказаться. Короче говоря, есть одна загвоздка, которую нам не обойти, хоть угрожай ты мне, хоть не угрожай. Тритон явно в курсе, что я никогда не встречаюсь с клиентами за пределами «Ласточки». Но сам он ни за что сюда не явится, даже посули я ему за это половину моего «царства». В то же время согласись я вдруг встретиться с ним вне моего офиса, Тритон заподозрит неладное и не придет на место переговоров. А без «неладного», я так понимаю, ваше свидание не обойдется, ведь ты ищешь с ним встречи отнюдь не для дружеской беседы. Как видишь, мы столкнулись с дипломатическим противоречием, когда ни одна сторона не способна изменить статус-кво, не вызвав при этом сильные подозрения у другой стороны. И это действительно крупная проблема, решение которой твои угрозы вряд ли сдвинут с места.

Мангуст посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом. Однако уже не послал меня с моими проблемами куда подальше, а понимающе покивал головой и предложил:

– Передай Тритону, что ты выяснил, кто напал на его конвой и похитил груз. А также то, что твои люди захватили одного из нападавших и разговорили его. И если Тритон тоже желает услышать много интересного, о чем треплется этот полковник ЦРУ, то ты готов передать клиенту пленника безо всяких условий, просто в знак уважения.

– Час от часу не легче! – Я всплеснул руками. – И где прикажешь взять этого полковника ЦРУ? Да еще и выбалтывающего секреты, на которые позарится Тритон!

– Болтливого цээрушника я беру на себя, – заверил меня Хомяков. – Ты же кровь из носу обеспечишь мне встречу с Тритоном. А чтобы подогреть его интерес, скажи, что твой пленник рассказывает удивительные байки о черном Химкинском Городище. Уверен, после этого Тритон при всем желании не усидит на месте.

– Ладно, как будет угодно. Надеюсь, ты имеешь представление о том, во что меня втравливаешь, – покорился я, но от робкого вопроса все же не удержался: – А при чем тут вообще Химкинское Городище?

– Ни при чем, – отрезал Мангуст, давая мне понять, что большего я от него сегодня не добьюсь. – Упомяни о нем в своем послании Тритону – и все, пока достаточно… И еще дам тебе один совет: с этой минуты никого не впускай к себе в апартаменты. Просто не хочу, знаешь ли, всякий раз, как надумаю заглянуть к тебе в гости, устранять здесь нежелательных свидетелей…