Плавучая громада «Шайнберга» возникла на горизонте точно в срок – в предрассветных сумерках следующего утра. Корабельный колокол известил нас о приближении Владычицы, когда она был еще далеко. Выскочив из дома якобы разбуженные, мы изобразили нешуточное смятение, ведь для настоящих фермеров появление корабля должно было стать сюрпризом. Разумеется, мы расспросили хозяев, как принято у них встречать подобных гостей, и делали все, чтобы наше поведение не вызывало подозрений.

Подозрительными могли стать также наши личности. Но дон Балтазар предположил, а глава семейства рыбаков подтвердил: с палубы «Шайнберга», проплывающего здесь раз в полтора-два года, не приглядываются к проводникам, если те берутся за работу не мешкая и не пререкаясь. Вот и мы закинули в байдарку пожитки, спустили ее на воду и, заработав веслами, устремились на середину протоки до того, как корабль поравнялся с фермой. О ее обитателях, мы, разумеется, тоже не забыли. Оставив их запертыми в подвале, я скинул им в окошко молоток и зубило. С их помощью мужчины смогут за несколько часов разломать дверной замок. И освободят свою семью аккурат тогда, когда «Шайнберг» будет уже далеко, и они не смогут догнать его по берегу, чтобы предупредить Владычицу о том, что мы – самозванцы и злоумышленники.

Волны в протоке были не такие высокие, как на самих озерах. Но для пущей устойчивости рыбаки оснастили свою байдарку поплавком, вынесенным на двух палках далеко вбок. Имелось тут и рулевое устройство, вращать которое мы поручили усаженному на корму Сенатору. Вчера он успел немного в этом попрактиковаться, и сегодня никто из нас не сомневался, что он справится. Единственное правило, о каком ему не следовало забывать: избегать слишком резких движений рулем. В отличие от бронекатов, здесь отзывчивость управления была молниеносная, и байдарка реагировала на любое, даже легкое прикосновение к поворотному рычагу.

По мере сближения с «Шайнбергом» мы все больше понимали, почему рыбаки испытывают перед ним благоговейный страх. Что там рыбаки – даже мы, люди, немало повидавшие на своем веку, ощутили неслабое волнение при виде надвигающейся на нас плавучей горы. Разум подсказывал нам, что она вот-вот замедлит ход, ведь не станет же ее капитан топить своих лоцманов. Однако, глядя на то, как сокращается расстояние между нами и кораблем, у каждого из нас пульсировала в мозгу паническая мысль, успеет ли он затормозить? А что, если у штурвала «Шайнберга» стоит другой капитан, ни разу не ходивший по этой протоке за лоцманами и не знающий, как быстро двигается их байдарка? Пусть мы и собирались ее утопить, но не таким рисковым способом и не здесь, а в более подходящем для нас месте.

– Тормозит! – с нескрываемым облегчением воскликнул де Бодье вскоре после того, как мы легли на заданный курс. – «Шайнберг» тормозит, мадам и мсье! Хвала Создателю, а то даже не знаю, что бы я чувствовал, маячь это чудовище прямо у меня за спиной!

Мадам и мсье тем временем было не до разговоров. Отметив, что Гуго не ошибся и что корабль действительно подстраивается к скорости байдарки, мы вновь мысленно пожелали себе удачи и налегли на весла. Вернее, у меня и у Малабониты имелось всего по одному веслу, но с лопастями на обоих концах. Ухватив его посередке и загребая поочередно каждой лопастью, мы взяли единый темп и под чутким руководством де Бодье помчали наше утлое суденышко к месту его неизбежной погибели.

Маленькая, да удаленькая байдарка бежала вполне резво. Сохраняя достаточную инерцию, она позволяла нам лишь подталкивать ее вперед, не выбиваясь при этом из сил. Пройденный мной в тюрьме месячный гладиаторский курс не пропал даром. Конечно, я не выкладывался на тренировках полностью и участвовал в них лишь затем, чтобы не обижать северян. Но тем не менее даже эта физкультура пошла мне на пользу, укрепив выносливость и силенку. А без них я вряд ли осмелился бы участвовать в сегодняшнем гребном марафоне.

Гуго все время бубнил что-то себе под нос. Надо полагать, повторял вызубренные вчера координаты береговых ориентиров, поскольку на молитву его бормотание не походило. Карта на всякий случай находилась у Сенатора под рукой, но не на виду. Он приклеил ее ко внутренней поверхности борта так, чтобы она была видна лишь ему, и планировал избавиться от шпаргалки, утопив ее вместе с лодкой.

Шумно разрезая воду, «Шайнберг» в точности повторял наши маневры, больше не приближаясь, но и не удаляясь от нас. Не будь протока такой широкой, мы попросту заманили бы его на мель, дождались, когда пассажиры и команда судна усядутся в шлюпки, а потом перекрестным обстрелом из «Подергушек» потопили бы их, оставив в живых лишь Дарио и Владычицу Льдов. Правда, в таком случае нам пришлось бы пожертвовать «черной грязью», бросив ее на «Шайнберге». Да и как знать, успели бы мы улизнуть на байдарке после устроенной нами подлянки. Оглядываясь, я поеживался при виде баллестирад и легких катапульт, что были заряжены и наведены на нас. Как раз для того, чтобы отвадить лоцманов от дурных намерений, какие могли взбрести им на ум.

Промежуточные остановки для нас предусмотрены не были. На «Шайнберге» явно полагали, что пяти-шестичасовая гребля для рыбаков – плевое дело. Но мы, перевозчики, тоже были людьми непритязательными и привыкли к нудной, однообразной работе. Тем более что успели подготовиться к ней и знали, что нас ожидает. На носу корабля постоянно маячили люди. У одного из них в руках был рупор, но он им не пользовался. Наверное, этот тип служил посредником между нами и капитаном. Не слишком суетливая должность, учитывая, что мы старались пока не привлекать к себе лишнее внимание и не общались с экипажем судна.

Выход из протоки появился на горизонте около полудня. Миновав последнюю излучину, мы выплыли на финальный, относительно прямой участок пути. Он протянулся еще на пару километров. Согласно карте, на нем имелось лишь одно скопление рифов, сокрытое под водой у правого берега. Скорректировав курс так, чтобы корабль мог благополучно достичь озера уже без нашей помощи, мы пожелали друг другу не утонуть и выколупали из днища пробки, которые вставили туда вчера взамен выбитых заклепок…

Нам даже не пришлось симулировать панику. Когда в байдарку стала набираться вода – а прибывала она буквально на глазах, – мы отбросили весла, вскочили со скамеек и стали оглашать округу бранью и вовсе не наигранными криками страха. Де Бодье и Малабонита, схватив ведро и большую миску, принялись энергично вычерпывать воду из лодки. Я ползал по дну и делал вид, будто затыкаю течь всем, что попадается под руку. Впрочем, будь это взаправду, мои попытки все равно потерпели бы неудачу. Мы заранее позаботились о том, чтобы устранить такую аварию на воде оказалось невозможно, даже отрасти каждый из нас по лишней паре рук.

Кому кричал в рупор наблюдатель на «Шайнберге» – нам или капитану, – неизвестно, но ударивший вслед за этим колокольный набат не расслышать было трудно. Благо невысокая скорость, с какой махина шла за нами, позволила ей быстро остановить винты, а затем, переключив их на реверс, остановиться уже самой.

Случилось это аккурат тогда, когда наша лодка, качнувшись на поднятой кораблем волне, черпнула бортом последнюю порцию воды и пошла ко дну. А вслед за ней скрылся и поплавок. Он мог предохранить байдарку от переворота, но, чтобы не дать ей утонуть, этому приспособлению не хватило плавучести. И едва вода над ним сомкнулась, на поверхности остались торчать лишь наши головы да руки. Первые отчаянно взывали о помощи, а вторые подкрепляли эти мольбы энергичными взмахами. Только вряд ли той энергии хватит надолго. Несколько минут мы, уставшие и продрогшие, еще побарахтаемся. Но если вдруг нам откажут в помощи и велят плыть на берег, дотуда мы уже при всем старании не доберемся.

Трудно сказать, спасала бы нас спешащая Владычица, сумей она обзавестись на обратном пути новыми лоцманами. Но у нее не было такой возможности, и нам не дали сгинуть в пучине, пуская пузыри и вытягивая закоченевшие руки вслед уходящему судну. Пока мы с Малабонитой, поддерживая Гуго, гребли к «Шайнбергу», с него сбросили цилиндрический предмет, оказавшийся на поверку пустой двухсотлитровой бочкой с герметично закрытой крышкой. Бочку опутывала веревочная сеть, из какой делают кошели для подъема на борт некрупных грузов, вроде тех же бочек или мешков с провизией.

Это было спасательное средство, которое на «Шайнберге» швыряли всем, кого угораздило свалиться за борт. Доплыв до бочки, что могла удержать на воде нас троих, мы уцепились за сеть и стали ждать шлюпку, но спасатели поступили практичнее. Мы барахтались у самого борта, и они, не мудрствуя лукаво, бросили нам веревочную лестницу. При этом южане даже не поинтересовались, все ли тонущие в силах по ней вскарабкаться, но и на том спасибо. Сочти вдруг капитан эту остановку нецелесообразной, мы не дождались бы не только лестницы, но и, возможно, бочки.

Подплыв к лестнице, сначала мы подсадили на нее Гуго. Самый упитанный из нас, он, вопреки логике, почему-то продрог больше всех. Кое-как перебирая закоченелыми конечностями, де Бодье преодолел полдюжины ступенек и только тогда позволил выбраться из воды Малабоните. А пока они освобождали место мне, я по приказу одного из матросов прицепил сброшенный им трос с крюком к бочке, дабы не оставлять здесь такую полезную в хозяйстве вещь. И только потом приступил к спасению самого себя, что вытягивающего бочку матроса, кажется, уже не интересовало. Я еще мог двигаться, а значит, не нуждался в дополнительной помощи.

Спустя несколько минут мы, клацая зубами от холода, сидели на палубе в окружении матросов и солдат королевской стражи. Кто-то притащил три войлочных одеяла, в которые мы и закутались. Нам задавали вопросы, но ответить на них мы не успели, потому что толпа вдруг умолкла и расступилась, пропуская капитана.

Сеньор Ферреро – так звали этого высокомерного и чопорного озерного волка – был крайне недоволен внеплановой остановкой. И, даже не поинтересовавшись нашим самочувствием, первым делом спросил, что, черт побери, стряслось с нашей лодкой.

– Опять обшивка лопнула, сеньор, будь она неладна, – виноватым тоном пояснил де Бодье. В ипостаси лоцманов нам пришлось отринуть прежнюю субординацию. И теперь Гуго изображал главу рыбацкого семейства, а мы – подчиняющихся ему младших родственников. – Только вчера днище залатали, да, видать, опять негодные заклепки попались. Сегодня собирались опробовать лодку на воде, но вы в такую рань нагрянули, что мы попросту не успели этого сделать.

– Что же вы, мерзавцы, не взяли другую лодку, а поплыли на недоделанной? – продолжал негодовать капитан.

– Так ведь другие-то лодки, сеньор, все тяжелые и не такие быстроходные, – развел руками Сенатор. – На обычной лодке мы сейчас от силы четверть пути отмахали бы. А на байдарке, пусть и неисправной, все-таки, глядите, почти до конца без задержек дотянули!

– Без задержек?! – Ферреро побагровел еще больше. – А сейчас, по-вашему, что происходит?!

– Великодушно простите нас, сеньор капитан, и вы, милосердные люди, что не дали бедным рыбакам утонуть! – Бывший дипломат и сенатор, Гуго знал, как общаться с сильными мира сего, особенно когда они не в настроении. – Однако причин для задержек больше нет! Если вы немедля тронетесь в путь, а поравнявшись вон с той скалой… – Он указал на самый высокий утес, что торчал на правом берегу в полукилометре от выхода из протоки. – …А поравнявшись вон с той скалой, возьмете на румб левее, вы благополучно доберетесь до озера. Истинно так! Клянусь вам в этом здоровьем моих детей и внуков!

– Ты слышал его, Хайме? – обернувшись, обратился капитан, по всей видимости, к своему помощнику. – Если слышал – делай в точности так, как он говорит. Немедленно!

– Так точно – слышал! – отозвался Хайме. – Будет исполнено, сеньор!

И, придерживая на голове фуражку, помощник побежал обратно к мостику. А Ферреро вновь повернулся к нам, смерил нас презрительным взглядом и поинтересовался:

– Ну и что мне теперь с вами, тупицами, делать, а?.. Отвечайте!

– Возможно, сеньор, вы окажете нам милость, высадив нас на нашем обычном месте, – заискивающе улыбаясь, предложил де Бодье. – Или в крайнем случае уступите нам одну из шлюпок. Обещаем вернуть вам ее в целости и сохранности, когда вы поплывете обратно…

Само собой, что мы – перепуганные фермеры – не могли напрямую попросить оставить нас на «Шайнберге», подниматься на палубу которого мы прежде страшились. Дабы не вызывать подозрений, нам требовалось, наоборот, желать скорее убраться отсюда, и это желание красноречиво читалось у нас на лицах. Но в том-то и дело, что затопление байдарки нарочно инсценировалось так, что наша последующая отправка на сушу была для Ферреро невыгодна.

Для высадки лоцманов капитану предстояло свернуть к берегу, повторно замедлить ход, а потом снова набирать разгон и ложиться на прежний курс. Огромное судно затратит на эти непредвиденные маневры никак не меньше полутора-двух часов. Много, принимая во внимание то, что Ферреро злила даже десятиминутная задержка. Отдавать нам шлюпку ему тоже было не резон. Со слов команданте, мы знали, что все здешние шлюпки рассчитаны на дюжину гребцов и два десятка пассажиров. Управиться с такой посудиной втроем было бы сложно, но не это смущало капитана. Он вел «Шайнберг» на войну, и хоть Владычица не намеревалась сама встревать в бой, на воде тоже всякое могло случиться. И разбазаривать шлюпки на такие пустяки было для Ферреро сегодня сродни преступлению. К тому же, чтобы мы не умерли с голоду, дожидаясь возвращения Владычицы, нас предстояло снабдить всеми необходимыми вещами, поскольку свои мы утопили вместе с байдаркой. Последнее было, конечно, мелкой проблемой, но вкупе с другими также становилось для капитанских помощников лишней головной болью.

Выслушав наши идеи, Ферреро нахмурился, но дать ответ не успел, поскольку в этот момент над палубой разнесся властный, с железными нотками голос:

– В чем дело, капитан? Почему мы до сих пор стоим?

Матросы, стражники, а за ними и мы задрали головы, поскольку голос доносился с верхней палубы. А точнее, с балкона, располагавшегося над капитанским мостком. Заслышав обращенный к нему вопрос, Ферреро вздрогнул и обернулся так резко, что ударил ножнами пристегнутой к поясу шпаги мне по коленке. Но я не обратил на это внимания, поскольку оно было приковано к балкону, куда все мы таращились. А я, Малабонита и Гуго таращились, раскрыв рты, ведь мы были здесь единственными, кто видел Владычицу Льдов впервые…

Как вообще полагается говорить о человеке, о котором каждый из нас наслышан с малолетства, но которого я не чаял увидеть воочию, даже ступив на палубу его корабля? О том, что мы испытывали в этот момент, можно рассказывать долго. Но это будет лишь пустое сотрясание воздуха, и только. Потому что, если отринуть эмоции и зреть в корень, ничего исторического сейчас не произошло. А для самой королевы Юга, глядящей во всех смыслах свысока на укутанных в одеяла, промокших лоцманов, и подавно.

Самые дремучие обитатели Атлантики, вроде окраинных кочевников, вингорцев и ортодоксальных септиан, считают, будто Владычица Льдов бессмертна, поскольку о ней говорят в мире вот уже более сотни лет. На самом деле это, разумеется, не так. Подобно тому, как в моем роду на протяжении трех поколений рождаются сыновья, именуемые Еремеями и воспитываемые перевозчиками, так и в семействе хозяев антарктических вод появляются на свет исключительно девочки, которые, повзрослев, сменяют на престоле мать. Правда, у Владычиц не вошло в традицию приписывать к своему фамильному имени-статусу порядковый номер, что и сбивает с толку необразованных дикарей. На что, в общем-то, королевы Юга и рассчитывают. И впрямь, почему бы не окружить себя ореолом суеверных легенд, если такая возможность имеется? Тем более что многие сами рады уверовать в придуманные ими же легенды и сказки.

Нынешняя Владычица была ненамного старше Малабониты и потому еще не обзавелась наследницей (или наследником – тут уж как карта ляжет). Отчасти ее возраст также объяснял, почему она обошлась так сурово с доном Риего-и-Ордасом. Обласканный ее матерью, у дочери стареющий команданте уже не вызывал столько симпатий. И первое же его серьезное поражение аннулировало все его былые заслуги. А попытка вступиться за сына главы ордена Табуитов еще больше разозлила молодую и скорую на расправу королеву.

Эти же молодость и категоричность погубили Гексатурм и храм Чистого Пламени, а теперь собирались разрушить Новое Жерло. Несмотря на переходящее по наследству имя, его носительницы отличались одна от другой в плане воинственности. Никто из них не чурался применять силу, когда в этом возникала необходимость. Но последняя представительница этого аристократического рода перещеголяла всех. Хотя, кто я такой, чтобы осуждать ее за это? Я и она глядим на мир с совершенно разных жизненных уровней и позиций. И методы, какими пользуется Владычица и какие кажутся жестокими мне, являются, по ее мнению, необходимыми для дальнейшего благополучия и процветания Юга.

Что же касается Владычицы как самой обыкновенной женщины, то здесь – и я отметил это с большим удовольствием – ей с Долорес не сравниться. Не сказать, что хозяйка озера, по которому мы плыли, была дурнушкой, вовсе нет! С некоторой натяжкой ее даже можно посчитать симпатичной. Однако плоская, угловатая фигура, бледное, скуластое и незапоминающееся лицо, а также собранные в пучок на затылке редкие волосы вряд ли привлекли бы к ней много поклонников, будь она, к примеру, обычной горожанкой или фермершей.

О глазах королевы Юга также нельзя было сказать уверенно, делают они ее привлекательней или, напротив, более отталкивающей. Глаза Владычицы являлись самой яркой и в то же время противоречивой деталью ее образа. Впервые в жизни я, глядя в это так называемое «зеркало души», не сумел определить, что в нем отражено. Взгляд этой женщины был выразителен, но он вызывал во мне странные ощущения. Я не мог понять природу этой выразительности. В ней читался ум, но не живой, не проницательный, а исполненный холодной одержимости. В этих глазах был блеск, но не задорно-солнечный, а блеск луны, отраженной в глади озера. Они глядели на нас и одновременно мимо нас, как будто пытались рассмотреть, что спрятано за нашими спинами. И если бы мне вдруг захотелось подбить клинья к обладательнице такого взгляда, даже я – бывший многоженец – растерялся бы, о чем с ней можно заговорить. Кажется, ее не интересовало ничего из того, что могло интересовать женщину, наделенную властью. Все, о чем я мог рассказать Владычице Льдов, она знала наперед; все это было ею давно изучено и вызывало у нее скуку. Ну а то, что занимало ее мысли, мне никогда не постигнуть, ибо в сравнении с умом королевы Юга мой ум чересчур заужен и прямолинеен…

Капитан, стражники и матросы при появлении Владычицы встали навытяжку. Мы – люди гражданские и недалекие – потупили взоры и склонились в почтительном полупоклоне. Ферреро, к которому госпожа обратилась с вопросом, вкратце доложил ей, что нерадивые лоцманы лишились лодки и теперь просят, чтобы им помогли добраться до берега. И что просьба эта для него, капитана, неприемлема, поскольку она вынуждает его отступить от инструкций, которые госпожа дала ему перед отплытием.

– Как тебя зовут, рыболов? – Следующий вопрос Владычицы предназначался Гуго. Как и мы, он тоже демонстрировал ей свое глубокое почтение. Причем делал это с таким артистизмом, что даже сейчас, когда мы помалкивали, одного взгляда на нашу троицу хватало, чтобы определить: вот этот пожилой толстяк и есть глава нашего семейства, с которым следует говорить. А прочие лоцманы – тощий, небритый хмырь и его растрепанная замарашка-женушка – в присутствии своего папаши даже пикнуть без спроса не посмеют.

– Меня зовут Эстебан, госпожа! Я и мои дети всегда к твоим услугам! – раскланялся еще ниже Сенатор, представившись именем настоящего главы рыбацкого семейства.

– Послушай, Эстебан, – продолжала королева Юга. – Понимаю, что вы боитесь находиться на корабле и желаете поскорее его покинуть. В другой раз я бы выполнила твою просьбу, но сегодня мы очень спешим, и у нас нет на это времени. Поэтому хочется тебе того или нет, но вам придется остаться с нами до тех пор, пока мы не управимся с делами и не вернемся сюда на обратном пути.

– Как тебе будет угодно, госпожа. – Перечить хозяйке де Бодье, разумеется, не дерзнул. – Повинуемся твоей высочайшей воле и надеемся, что мы не станем на борту твоей лодки обузой.

– Не станете, – заверила нас Владычица и обратилась к Ферреро: – Капитан, разыщите интенданта Охеду. Пускай он поставит этих людей на довольствие и поручит им какую-нибудь работу. И позаботьтесь, чтобы через минуту мы все-таки продолжили плаванье.

Последние слова она произнесла, уже покидая балкон и возвращаясь в свои апартаменты. Ферреро в ответ козырнул и хотел было прикрикнуть на своего помощника, что был отправлен на мостик еще до появления Владычицы, но этого не потребовалось. Не успел капитан открыть рот, как винты вновь завращались, и «Шайнберг», плавно набирая ход, двинулся дальше. Поэтому вместо команды «Полный вперед!» Ферреро отдал другую:

– Охеду ко мне! Срочно!

Один из матросов, видимо, знающий, где сейчас находится интендант, тут же сорвался с места и побежал за ним. А через пять минут мы уже покорно следовали за этим самым Охедой – энергичным толстячком с лейтенантскими погонами и кожаной папкой под мышкой. И, как подобает шпионам, изучали по дороге внутреннее устройство той части корабля, куда нас допустили.

Возиться с нами интенданту было некогда. Выяснять, что мы умеем помимо рыбной ловли – тоже. И он устроил нас на самую простую и грязную работу – уборщиками нижних палуб, трюма и моторного отделения. Что было для нас очень кстати, поскольку мы получили свободный доступ почти во все рабочие помещения судна. Верхние палубы и капитанский мостик оставались для нас закрытыми, но мы туда и не стремились. Во-первых, нам нечего было там делать, А во-вторых, на «аристократических» уровнях мы – грязное фермерское отребье – торчали бы, как бельмо в глазу, и любое наше злодейство было бы мгновенно пресечено. Зато среди чумазых механиков, ремонтников и такелажников наши обветренные лица и грубая одежда выглядели совершенно естественно. Настолько естественно, что некоторые работяги в суете и полумраке даже не догадались, что новые уборщики – это те самые лоцманы, которых выловили из протоки после того, как их лодка затонула.

Свободных мест в матросском кубрике не нашлось, поэтому нас поселили в отсеке, где были складированы запчасти. Их оказалось так много, что улечься там удалось лишь поверх штабелей из труб. Но основным неудобством было не это, а грохот из расположенного по соседству моторного отделения. Он был настолько силен, что наши импровизированные нары дрожали под нами не переставая. И даже заткнув уши, мы продолжали слышать нескончаемый гул, проникающий, казалось, в каждую клетку головного мозга.

Впрочем, мы не стали жаловаться и выпрашивать себе другое пристанище. В конце концов, велика ли разница, в каком закутке огромного трюма мы расположимся? Причиной нашей терпимости как раз и стала близость – и, главное, доступность! – корабельного «сердца». Для команды «Шайнберга» мы представляли собой дремучую деревенщину, которая боялась здешних механизмов пуще метафламма, и мы намеревались всячески поддерживать эту легенду. Но ни Ферреро, ни Охеда, ни сама Владычица Льдов даже не представляли, какой опасности они себя подвергают, приказав нам вычищать грязь из моторного отделения.

Мы не расспрашивали офицеров, куда идет корабль и когда он достигнет места назначения, поскольку наверняка эти сведения были засекречены. Кое-какую информацию на сей счет можно было разузнать у механиков, вызвав при этом куда меньше подозрений. Механики и ремонтники не знали точных координат и сроков, поскольку их не посвящали в такие подробности. Зато они знали кое-что другое: на носу корабля не были установлены ледорезы и дополнительный защитный кожух. Следовательно, Владычица не планировала заплывать в те широты, где воды изобилуют льдами. До границы этой опасной зоны было около четырех дней ходу, а значит, примерно столько же предстояло плыть до конечной точки нашего маршрута. Она могла располагаться и севернее, хотя спешка, с какой двигался «Шайнберг», косвенно указывала на то, что его ждет неблизкий путь. И что Владычица желает прибыть на место до того, как ей осточертеет это плаванье.

Сопоставив полученные данные с расчетами дона Балтазара, мы пришли к выводу, что на подготовку к диверсии у нас есть двое-трое суток. И приступили к действиям еще до того, как высохла наша одежда.

Поскольку раньше на нижних палубах марафет наводили сами матросы, они были несказанно рады свалить на новичков львиную долю грязной работы. Они же по приказу Охеды приглядывали за нами, дабы мы не отлынивали от уборки. Но мы и не думали отлынивать. По крайней мере первое время, пока за нами бдительно наблюдали.

Спрос на лишние трудовые руки оказался велик, чем было грех не воспользоваться. Наша идея разделиться и разойтись по разным участкам нашего фронта работ встретила среди матросов одобрение – многие считали несправедливым, что кому-то помогают сразу три уборщика, а кому-то не досталось ни одного. Мы, в свою очередь, получили шанс поболтать с наибольшим количеством народу и исследовать все доступное нам на корабле пространство.

Де Бодье, естественно, предпочел остаться в моторном отделении, где ему было самое место. Я отправился в грузовой трюм, на подмогу такелажникам, отпускать к которым Малабониту было неразумно. Против чего даже она – завзятая строптивица и спорщица – не возражала. Слишком много имелось в трюме темных уголков, способных ввести этих грубых парней в искушение познакомиться с Моей Радостью поближе. Само собой, мы такое оскорбление не стерпели бы, но зачем вообще нарываться на неприятности, когда их можно легко предсказать и предотвратить?

На долю Долорес пришлись более многолюдные нижние палубы – технические и жилые. Там было полно не только рядовых матросов, но и младших офицеров – лучших из доступных нам источников информации. В отличие от неотесанных такелажников, офицеры уже не допустят по отношению к уборщице ничего противозаконного. Напротив, там у нее имелся хороший шанс расположить к себе служивый народ. Он сочтет ниже своего достоинства откровенничать со мной или Гуго, но явно не откажется поболтать с девчонкой. Особенно если она не станет строить из себя убийцу вактов и разрушительницу тюрем, а прикинется миловидной простушкой-фермершей.

На том и порешив, распрощались до вечера…

День выдался продуктивным во всех смыслах. Мы избавили «Шайнберг» от немалого количества грязи и мусора, а также более-менее разведали обстановку. И когда после ужина в матросской столовой мы собрались в нашем неуютном пристанище, нам было что обсудить перед сном.

– Здешние механики – на редкость неплохие люди для южан, – начал свой рассказ наш убеленный сединами «глава семейства». – К тому же все они еще довольно молоды. Самый старший из них – главный механик Раймонд – ровесник мсье Проныры. Так что, подружившись с начальником, я автоматически стал другом и для всех его подчиненных. Ну а с Раймондом мы быстро нашли общий язык – это ведь не вингорский вождь Шомбудаг Светлогривый Грифон, а самый обычный человек. Вижу я, значит, как он все время за мной наблюдает, и давай к нему с вопросами приставать: достаточно ли чисто я убрал вот это место, сеньор? А это? А возле этой болтающейся туда-сюда штуковины нужно подмести? А вон та куча железяк – это мусор, или они вам еще пригодятся? Ой, простите, сеньор, я нечаянно пролил воду вон под тот вращающийся механизм! Не отключите ли его, чтобы я мог там подтереть? Нет? А почему?.. Ну и так далее и тому подобное. Сам же при этом прихрамываю, морщусь, за спину держусь, обопрусь на что-нибудь, вроде как отдышаться… Пускай парни видят, что я старый, больной человек. И что нечего все время таращиться на то, как я тут горбачусь на вас, молодых, в поте лица за миску баланды…

– Но вы и впрямь уже немолоды, mon ami, так что я тоже попросил бы вас не перетруждаться, – пожурил я Сенатора. – Ладно, с механиками все ясно. Переходите к основному: вы изучили главный моторный узел?

– Безусловно, изучил, мсье шкипер! Как только Раймонду надоел пристающий к нему с глупыми расспросами измученный старик, он велел мне работать там, где я сочту нужным, только не приближаться к движущимся механизмам. Я поблагодарил Раймонда и сказал, что, наверное, его отец очень им гордится! Еще бы, ведь сама Владычица доверила ему перемещать свой плавучий дворец по миру, которым она правит…

– Моторный узел, мсье! – вновь одернул я не в меру разговорившегося Гуго. – Что скажете насчет него?

– Да-да, конечно – узел… – закивал тот. – Механизм довольно сложный – это факт. Но принципиального отличия от двигательных систем бронеката нет. Разве что у нас Трудяга вращает колеса, а здесь – два огромных винта. Но они интересовали меня во вторую очередь. Прежде всего, мсье шкипер, я изучил рулевое управление судна. Оно, замечу вам, намного интереснее, нежели двигательная трансмиссия…

– Рулевое управление? – недоверчиво переспросил я. – Вы уверены, что это правильная стратегия? Ведь нам при всем желании не добраться до мостика, чтобы отобрать у Ферреро штурвал.

– О, а вот тут вы в корне не правы, – возразил де Бодье. – Незачем нам захватывать капитанский мостик. Сейчас вы мыслите как шкипер бронеката. Это на нем можно изменить направление движения только из вашей рубки. А на «Шайнберге» рулевые тяги и усилители передач расположены не снаружи корпуса, а внутри – все в том же моторном отделении. И если мы найдем способ застопорить в нужный момент нужную рулевую тягу, а потом перевести ДБВ на полную мощность, Ферреро из своей рубки уже не успеет нам помешать. Особенно если это случится рядом с берегом.

– И у вас есть мысль, как нам захватить моторное отделение и вывести из строя руль?

– Если у нас получится первое, второе будет сделать совсем несложно, – заверил меня Гуго. – Надо лишь найти способ выгнать оттуда Раймонда и его людей и забаррикадироваться там. Все прочее я вам гарантирую. А вы меня знаете: если я даю гарантию, значит, эта задача очень даже выполнима.

– Благодарю, мсье, вы славно потрудились, – похвалил я «папашу». – Завтра поразмыслим над тем, как поступить с механиками. Эх, жаль, здесь нет Сандаварга! Он бы так рявкнул, что прогнал бы из трюма не только механиков и такелажников, но и крыс… Это все, или у вас есть еще какая-нибудь информация?

Де Бодье развел руками, давая понять, что ему больше нечего сказать.

– Хорошо, теперь послушайте меня, – продолжил я. – Ящик с «грязью» находится на «Шайнберге» под охраной в носовом трюме. Туда, естественно, никого не пускают, но я все-таки взглянул одним глазком и убедился, что такелажники грузили именно наш ящик, а не другой ценный груз.

– И стоило оно того, чтобы так рисковать? – нахмурилась Малабонита.

– Разумеется, стоило, – подтвердил я. – В носовом трюме, помимо нашего груза, лежит много чего ценного, так что уточнить не помешало. Еще там хранятся снаряды с метафламмом, какими Дирбонт обстреливал Гексатурм. И каждый из этих снарядов якобы помещен в такую сверхпрочную упаковку, что ее не раздавит даже танкер. Насчет последнего такелажники скорее всего приврали, но подобные боеприпасы здесь наверняка имеются. И если вдруг с корабля заметят спрятавшихся на берегу кабальеро и северян, Ферреро может уничтожить их всех одним точным выстрелом.

– Полагаю, дону Балтазару тоже об этом известно, и он сделает все, чтобы избежать подобного, – предположила Долорес.

– Будем на это надеяться, – поддержал я ее, – потому что перед причаливанием к берегу «би-джи»-снаряды будут розданы всем расчетам дальнобойных орудий… Ладно, слушайте, как было дело. Такелажники, конечно, не такие дружелюбные ребята, как этот Раймонд, но убирать грязь им тоже страсть как неохота. «Короче, – говорят, – если ты, рыбацкая морда, за два дня в одиночку весь трюм выдраишь, мы с парнями завтра скинемся и наши ежевечерние порции кактусидра тебе отдадим, идет?» «По рукам!» – соглашаюсь. Потом беру швабру, метлу и ведро и первым делом топаю к переборке, что носовой трюм от основного отделяет. А такелажники мне вслед кричат: «Эй, а ну стой, куда это ты двинул? Там же запретная зона!» Я-то у той двери часового давно приметил и смекнул, где наш контейнер может быть, но, ясное дело, помалкиваю. А вслух говорю: «То есть как – куда? У нас в семье есть такое поверье: рыба чистится с хвоста, а лодка моется с носа! И не иначе, поскольку в противном случае можно беду накликать – шторм, безрыбье или еще какую напасть…»

– Сам, что ли, выдумал такую традицию? – недоверчиво прищурилась Моя Радость.

– Естественно, сам, а кто же еще? – как ни в чем не бывало, сознался я. – Ляпнул такелажникам эту ерунду и дальше, как ни в чем не бывало, топаю. Тут они меня догоняют, хватают и объясняют: к черту, дескать, твое поверье – нельзя соваться в носовой трюм без особого распоряжения капитана или его старшего помощника. Потому что за той переборкой – запретная зона, где хранятся особо ценные грузы. И если я подойду к ней ближе, чем на десять шагов, часовой меня оттуда выгонит. «Так много ценностей? – удивляюсь. И снова дурачком прикидываюсь: – И зачем Владычица все свои деньги с собой возит? Неужто в Садалмалике под охраной оставить не могла? А если с кораблем в пути что-то случится? Хватит ли Ферреро шлюпок, чтоб такую гору денег спасти?» «Темнота ты фермерская! – отвечают такелажники. – Нет там никаких денег! Где ты видел, чтобы денежное хранилище одним часовым охранялось? Сказано же: в том отсеке прячут грузы, которые нельзя хранить в обычном трюме. Дорогое вино, ключи от городов, какие Владычице в Атлантике вручали, всякие древние артефакты, снаряды с метафламмом, еще много чего…» «Ух ты! Вон оно что! И вы сами все это добро грузили? Ну даете! – опять удивляюсь и спрашиваю: – Неужто вы и эту странную штуку видели… ну, такой древний аппарат, который простую воду в крепчайшее белое вино превращает. Мой кузен, что в эскадре Дирбонта служит и Гексатурм штурмовал, рассказывал, будто они нашли там такой артефакт. Причем работающий! А потом отправили его прямиком Владычице в Садалмалик. И раз вы говорите, что она все свои сокровища за этой стеной держит, стало быть, чудо-аппарат табуитов тоже там». «Все возможно, – отвечают такелажники. – А как выглядит эта хреновина?» «Кузен видел, что ее упаковали в огромный черный куб, – поясняю. – Вместе с ним она якобы тонн пять весит, не меньше». Тут-то парни и оживились: «Какие пять?! Да в том кубе не меньше дюжины тонн – чуть тросы у лебедок не полопались! Правда, нам не сказали, что там внутри, но явно что-то важное, раз это в носовой трюм запихали… Винный аппарат, говоришь? Тогда почему Владычица им не пользуется?» «А может, пользуется, – возражаю. – Только втихаря его по ночам запускает, чтобы вас запахом крепкого вина не дразнить». Вы бы видели, как после этого у такелажников глаза загорелись! Многие из них, кроме кактусидра, вообще ничего в жизни не пили, а тут выясняется, что прямо под носом у них скрывают винный генератор, да еще работающий на обычной воде…

– Ну и что? – хмыкнула Долорес. – Чему обрадовались эти идиоты? Там же охранник.

– Любезная мадам Проныра! – снисходительно улыбнулся ей де Бодье, уже смекнувший, чем завершится моя история. – Уж поверьте, когда несколько жаждущих выпить мсье вдруг выясняют, что в шаге от них бьет неиссякаемый источник вина, из которого можно безнаказанно зачерпнуть ведерко-другое, они уже не успокоятся. И уж такую-то преграду, как один-единственный охранник, рано или поздно обойдут. Я прав, мсье шкипер?

– Вы на редкость проницательны, mon ami, – подмигнул я в ответ Сенатору. – Воистину, именно так все и случилось…

…Как только такелажники начали красноречиво переглядываться, кто-то из них тут же вспомнил, что один из часовых трюмного караула – вроде бы его земляк. Стали дожидаться, когда этот матрос заступит на пост. Я все это время усердно драил пол, но снова примкнул к заговорщикам, едва наш караульный объявился. Благо никто против моего присутствия не возражал. Как-никак, а идея разжиться халявной выпивкой была подброшена мной, и я по праву заслужил несколько глотков будущей добычи.

Дабы не нервировать охранника, мы не пошли к нему толпой, а спровадили туда одного «земляка». О чем конкретно они там шептались, до нас не долетало, но в итоге все сложилось благоприятно. Спустя четверть часа наш парламентер обернулся и показал большой палец. Мы облегченно выдохнули и оживились. После чего нам было велено оставаться на месте, пока нас не введут в курс предстоящего дела.

– Хосе – парень с понятиями, и он не против, – подтвердил «земляк», вернувшись с переговоров. – Да и он тоже хотел бы угостить своих приятелей. Только Хосе нас туда не пустит, а сам все сделает, если, конечно, разберется, как эта штука работает… Давайте сюда ведро!

Никто не возражал. Встречные условия Хосе были справедливы. Если вдруг нагрянет начальник караула, часовой легко выкрутится, сказав, что заслышал в трюме странный шум и пошел проверить, что стряслось. А вот если там вместе с Хосе окажутся посторонние, тут уже никому не поздоровится: ни ему, ни такелажникам, сунувшимся туда без приказа.

Ведро с чистой питьевой водой у нас давно было наготове. Передав его охраннику, мы выставили наблюдателя, дабы он в случае чего подал нам сигнал, и столпились возле поста в ожидании результата. Прежде чем отпереть дверь, Хосе заставил нашу компанию отступить на несколько шагов назад, потом отомкнул замки, оглянулся напоследок, вошел в носовой трюм и поспешно заперся там изнутри.

Вход оставался открытым всего несколько секунд, но их вполне хватило на то, чтобы я удостоверился, что наш контейнер также находится на «Шайнберге». Свет в хранилище проникал через специальные зарешеченные отверстия в носовой палубе, и иллюминация там была намного лучше, чем в основном трюме. Помимо знакомого куба (век бы его не видеть!), я заметил штабеля из одинаковых иностальных ящиков помельче. Видимо, это и были упакованные в ударопрочные футляры, дожидающиеся своего часа, снаряды с метафламмом. Так оно или нет, выяснится на подходе к цели, когда боеприпасы начнут разносить к позициям. Прочее содержимое хранилища меня не беспокоило, хотя, возможно, там было много чего такого, что в иной ситуации тоже вызвало бы мой интерес.

Полный провал операции по добыче халявной выпивки меня, разумеется, ничуть не удивил. Но я сокрушался по этому поводу так искренне и самозабвенно, что никому даже в голову не пришло, что уборщик всех обманул. Получив назад ведро и заверения, что контейнер с «винным аппаратом» так легко не открыть, ушедшие несолоно хлебавши такелажники поворчали и решили, что Хосе темнит. И что, похоже, он решил не делиться с ними добычей, а угостить ею лишь своих друзей, нагло сбросив с хвоста остальных претендентов.

Впрочем, разногласия между матросами меня уже не интересовали. Я выяснил все, что хотел, и теперь сосредоточился на нашей основной задаче, решить которую было не в пример сложнее…

– Ну а ты чем нас порадуешь? – поинтересовался я у Малабониты, чей рассказ мы еще не выслушали. – Удалось разузнать что-нибудь насчет Тамбурини, или эта работка оказалась тебе не по зубам?

– Работка не бей лежачего, – фыркнула и отмахнулась она. – Тоже мне, подвиг: прикинуться обалдевшей деревенской дурочкой и начать допытывать матросню глупыми расспросами о дворцовых тайнах и интригах… – И, презрительно сморщившись, спародировала себя и своих собеседников: – «Скажите пожалуйста, господин помощник капитана…» – «Я не помощник капитана, а всего лишь капрал, милашка!» – «Ой, хи-хи-хи, простите, господин капрал… А скажите, это правда, что у Владычицы есть большая стеклянная банка, где она держит огромную зубастую рыбину, которой бросает на съедение своих врагов?» – «Не мели ерунды, крошка! Нет здесь никаких банок с рыбами! Вернее, есть, но маленькие. И рыбки в них такие крохотные, что даже мышь не проглотят, не говоря о человеке. Эти штуковины называются аквариумами, и стоят они в покоях Владычицы» – «Правда? А еще мне подружки из города рассказывали, что им рассказывали знакомые служанки из дворца, будто они своими глазами видели, как однажды ночью…» Ну и дальше в таком духе. Само собой, настоящих тайн мне никто не раскрыл, но ведь я к этому и не стремилась. Главное было матросов своей наивностью позабавить, настроение им поднять, чтобы их как можно больше к беседе подключилось и разговорилось. А когда они возле меня в кружок собирались и уже не только со мной, но и друг с другом болтать начинали, тут я сразу ушки на макушку и прислушивалась. Вот только то, о чем они судачили, вам может очень сильно не понравиться.

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился я.

– Не буду ручаться за правдивость того, что услышала. Сами понимаете, сведения пришлось добывать окольными путями и по крупицам, но кое-что теперь известно доподлинно. Никаких пленников на «Шайнберге» нет. Отсек, в котором содержались привозимые во дворец пленники, совершенно пуст и даже не охраняется. Об этом мне лично поведал капрал, что раньше нес там стражу. И у него не было смысла мне врать. Все матросы, с какими он прежде стерег камеры, сегодня тоже переведены на другие посты.

– Не может такого быть, мадам Проныра! – всплеснул руками ошарашенный де Бодье. – Уж не хотите ли вы сказать, что несчастный Дарио Тамбурини мертв?

– Не хочу, мсье Сенатор, – помотала головой Малабонита, однако все равно нахмурилась и стала мрачнее тех туч, какие поливали нас дождем на востоке. – И несчастным Дарио тоже трудно сегодня назвать. Он жив, он на корабле, и он превосходно себя чувствует. Не знаю, правда, насколько он свободен, но пленником его здесь никто не считает.

– Вот как? А кем же тогда его считают? – удивился я.

Долорес тяжко вздохнула, посмотрела исподлобья на меня, затем на Гуго и наконец вымолвила:

– Наш Дарио – новый фаворит Владычицы Льдов и вероятный отец ее будущего ребенка… Подберите челюсть, мсье де Бодье. Это не я придумала – об этом на «Шайнберге» каждая посудомойка знает. И я бы на вашем месте крепко подумала, прежде чем рискнуть показываться Тамбурини на глаза и подмигивать ему при встрече. Ладно, если он сделает вид, что не узнал нас. А то ведь может просто щелкнуть пальцами, и пойдем мы с вами на корм рыбам, не успев даже вякнуть… Вот такие страсти творятся сегодня при дворе королевы Юга. А теперь напомните мне, пожалуйста, что мы вообще делаем на этой посудине и на чьей стороне воюем…