…Молчавшие доселе трибуны снова взревели, да так оглушительно, как, наверное, они сегодня еще не неистовствовали. Не отстали от них и северяне, почти полминуты простоявшие, затаив дыхание, пока сброшенный на арену контейнер не открылся. И когда это случилось, мы узрели наконец-то нашего противника во всей его красе и мощи.

Змей-колосс! Воистину, никто в Кровавом кратере, кроме меня, не был сейчас разочарован: ни зрители, ни Тунгахоп со своим сквадом. Выход на арену настоящего дракона, пусть и бескрылого, поневоле превращал эту битву в легендарную. И лишь я – человек, который погряз в легендах настолько, что меня давно от них тошнило, – едва не завыл от смертельной тоски. А если бы и завыл, что толку? Все равно в таком ураганном гвалте мой голос потонул бы бесследно.

Я не раз сталкивался со змеями-колоссами в хамаде. Эти подслеповатые, но чуткие на слух твари набрасывались на бронекат, принимая громыханье его колес за топот стада рогачей или антилоп. Однако высокие борта, вращающиеся колеса и палубные орудия являлись хорошей защитой от этой внезапной угрозы. Змей был опасен только тогда, когда нам приходилось стоять на месте, но и в этом случае мы запирались в бронированном трюме, куда гиганту было не прорваться. Он мог лишь вползти на палубу и своротить, извиваясь, какой-нибудь механизм, после чего, поняв, что ловить тут нечего, уползал обратно несолоно хлебавши.

Но это в хамаде, где нас никто не заставлял вступать с колоссом в битву! И где я командовал полноценным бронекатом, а не этой смешной дребезжащей крохотулькой! А в довершение к моим бедам змеюку нам подбросили не обычную, а, можно сказать, отборную. В дикой природе такие монстры редко вырастают длиннее двадцати метров и тяжелее трех тонн. Этот экземпляр был явно выращен в неволе из найденного в хамаде яйца и никогда не жил впроголодь. Оттого и вымахал в полтора раза длиннее обычного, а весу набрал тонн пять, не меньше.

Настоящий голод наш враг познал лишь недавно – где-то за полмесяца до турнира, – когда его нарочно перестали кормить и начали дразнить, периодически швыряя в него камни. И вот, сбросив лишнее сало и накопив вместо него уйму нерастраченной ярости, чешуйчатый исполин вырвался из своей тюрьмы и сразу же учуял неподалеку громкие звуки и запах пищи. А также разглядел мутными глазками источник пропитания и, истекая голодной слюной, устремился в том направлении.

Ползал этот перекормыш не хуже своих поджарых вольных собратьев. Глядеть на то, с какой изящностью извивается многотонная туша, и получать от этого удовольствие можно было бы лишь с борта мчащегося на полном ходу «Гольфстрима». «Недотрога» же, что стоящая, что движущаяся, была одинаково уязвима для змея-колосса, даже столкнись мы с тварью втрое мельче, чем эта.

К счастью, в приказе, отданном мне Тунгахопом перед началом боя, не говорилось о том, что мы должны дожидаться, когда змей к нам приблизится. Ощущая, как встают дыбом волосы, я бросил рычаг сцепления, и поставленный загодя на вторую передачу бронекат сорвался с места, на радость зрителям и северянам. Обдав изогнувшегося к броску монстра песком и камнями, машина привстала на задние колеса, но никто не попадал с ног, поскольку мы были к этому готовы. А когда взбрыкнувшая «Недотрога», лязгнув, вновь обрела равновесие, я уже вел ее вдоль края арены, обходя врага с тыла.

– Давай-ка поиграем с ним, Проныра! – распорядился домар, отставив секиру и принимая от Улуфа два дротика, которые тот вынимал сейчас из палубного ящика и раздавал гладиаторам. – Держись на расстоянии броска копья! И как только крикну «Назад!», сразу гони на другой край арены, усек?..

Копья северяне метали недалеко – их коротким рукам не хватало размаха, чтобы послать снаряд по высокой траектории, – зато с такой силой, что пробивали чешую змея-колосса даже легкими дротиками. Каждый из гладиаторов швырнул их по два, и как минимум две трети из них вонзились в цель. Для умерщвления подобного зверя требовались, конечно, копья подлиннее. Но организаторам кровавого шоу было невыгодно, чтобы он умер, едва очутившись на арене и не потешив вдоволь зрителей. Дротики же вредили змею не больше, чем уколы иголкой человеку, и лишь сильнее разъярили ползучую гадину.

Подобраться к ней незаметно на нашей «погремушке» было невозможно, и мне приходилось смотреть в оба, идя на сближение. Площадь арены позволяла раскатывать вокруг твари на большой скорости, что избавляло меня от частого переключения передач – самого трудоемкого и нервозного занятия на «Недотроге». А иначе не знаю, как бы я справился со своими обязанностями. Едва началась охота (трудно сказать, кто тут в действительности был охотником, а кто – жертвой), и я уже не мог отвлечься от штурвала даже на несколько секунд, ведь только в безостановочных маневрах заключалось наше спасение.

Ужаленный дротиками, змей-колосс зашипел от боли, бросился нам вслед, подобно соскочившей со стопора пятитонной пружине, и достал-таки удирающий бронекат. Удар пришелся на корму и бронированный кожух, защищающий ДБВ. Хорошо, что в этот момент я не смотрел назад, а не то при виде несущейся на нас, раззявленной пасти, что могла перекусить пополам быка, у меня точно остановилось бы сердце. От чудовищного толчка «Недотрога» пролетела вперед несколько метров, и я расслышал, как проскрежетали по обшивке клыки монстра, не сумевшего ухватить добычу. Нас обдало вырывающимся у него из глотки вместе с шипением гнилым смрадом, и я едва сдержался, чтобы не блевануть на штурвал. Кое-кто из северян не устоял на ногах и растянулся на палубе, но тем не менее в воинственных воплях соратников слышалась радость.

А вот радоваться было пока рановато. Мы играли с монстром, а хозяева арены – со всеми нами. И фантазия у них оказалась действительно богатой на сюрпризы.

Я был сосредоточен на управлении бронекатом, особенно после того, как раззадоренный дротиками змей-колосс пустился за нами в погоню, и потому не сразу заметил охватившие амфитеатр перемены. А когда заметил, не поверил собственным глазам. Из вырытого по периметру арены рва вырывались высокие буруны воды, которая перехлестывала через край и заливала поле боя. Да так стремительно, что пока мы играли с чудовищем в салочки, все кратерное дно оказалось затопленным водой на полметра. Теперь «Недотрога» со змеем носились в ореолах вздымаемых брызг, что наверняка выглядело с трибун весьма зрелищно. И мы бы тоже радовались освежившей нас влаге, если бы она не делала палубу, рукояти оружия и штурвал скользкими и не застила нам глаза водяной пылью.

Вот что, оказывается, имел в виду глашатай, когда вещал об океанах, кораблях и подводных чудовищах! Сегодня в финальном акте представления гладиаторы разыгрывали грандиозное сражение древних мореходов с морским змеем. Ради чего в Кровавом кратере было устроено самое настоящее море, даром что маленькое и мелкое. Это сколько же танкеров было слито в специальный водопровод амфитеатра, что вода в считаные минуты полностью заполнила ров и арену! Еще один наглядный пример безумной для северной Атлантики южной расточительности…

Редко, но мне доводилось ездить по участкам хамады, затопленным антарктическими ливнями; разумеется, лишь по тем участкам, которые я хорошо знал. И потому неглубокой воды, как таковой, я не боялся. Учили ли плавать гоняющееся за нами чудовище, нам неведомо, но его вольные собратья делают это превосходно. Скрываясь в мутных озерах, что разливаются после бурь у подножий плато в устьях пересохших рек, змеи-колоссы подстерегают у водопоев добычу и хватают ее, выныривая из воды. Так что смутить нашего врага купанием тоже было нельзя.

Глубина для плавания и ныряния монстра-исполина здесь была неподходящей. Но так или иначе, а закон Архимеда еще никто не отменял, и погруженное в жидкость пятитонное тело задвигалось намного проворнее, чем по земле. А вот «Недотрога», наоборот, стала медлительнее, поскольку вода тормозила вращение колес. Да еще эти фонтаны брызг, от которых нет спасения, пропади они пропадом! Полминуты, и мы вымокли с ног до головы – ни дать ни взять натуральные мореходы!

Условия боя изменились не в нашу пользу. Это быстро поняли и я, и мои соратники. Разворачивающийся на полном ходу бронекат не успевал уклониться от несущегося на него змея-колосса. Столкновение было неизбежно, и северяне, вмиг выйдя из ипостаси артистов, наконец-то преобразились в самих себя: сквад профессиональных воинов, где каждый знает свои обязанности и готов действовать бесстрашно, слаженно и четко.

На сей раз оголодавшая гадина атаковала нас с левого борта, и я уже при всем желании не мог ее не заметить. Очень кстати, что я промок до нитки. Если бы этого не произошло и я бы сейчас обмочился от страха, мой позор увидели бы и соратники, и тысячи зрителей… Говоря начистоту, по этой же причине я и сам не понял, обмочился или нет, но хоть не обгадился, и то ладно.

Попробовав на зуб бронекат и поняв, что его не прокусить, змей-колосс, видимо, решил опутать его кольцами, обездвижить и лишь потом определить, откуда выдрать самый лакомый кусок у строптивой жертвы. Приближающаяся тварь вскинула голову над водой, чуть выше уровня наших бортов, и собралась плюхнуться всей своей массой на движущуюся «Недотрогу». Точно так же змеи-колоссы атакуют из засады стада рогачей и антилоп. Бросаясь на них, могучие гады приподнимаются над землей, хватают первое попавшееся животное зубами, а затем падают на остальных и придавливают брюхом еще двух-трех.

«Гольфстриму» подобная атака была бы нипочем. Но этой, готовой рассыпаться, малютке падение на палубу такой туши было категорически противопоказано. Только что я мог поделать, если чудовище перемещалось и маневрировало в воде гораздо быстрее нас?

Остановить его я не мог, но северяне решили, что им это по плечу. Вместо того чтобы шарахнуться в стороны и позволить колоссу рухнуть поперек бронеката, пятеро гладиаторов швырнули ему навстречу дротики. Два или три из них угодили довольно удачно – прямо во вражью морду. Змей дернул башкой и замедлил ход. Всего на мгновение, но этого хватило гладиатору Херлуфу, чтобы размахнуться и метнуть вдогонку дротикам свой увесистый топор.

Будь гадина раза в два поменьше, оружие Херлуфа легко раскроило бы ей надвое голову. Однако голова этого змея-колосса была величиной с добрый валун, и потому метателю не повезло нанести смертельный удар. Но и неудачным он тоже не был. Топор срезал пласт шкуры с правой стороны змеиного носа и, прорубив кость, с хрустом вонзился монстру под правый глаз.

Шипение змея стало еще пронзительнее. От боли он шарахнулся в сторону, отчего не упал на «Недотрогу», а врезался в нее боком и угодил промеж переднего и заднего колеса. Бронекат на скользкой поверхности развернуло на сто восемьдесят градусов. Половина гладиаторов опять попадала с ног, но и колоссу досталось. От столкновения с колесом он так треснулся головой о дно, что содрогнулась земля, и брызги разлетелись аж на половину арены. Сам же ошарашенный монстр, вместо того чтобы повторно накинуться на жертву, лишь шипел и извивался в воде, разгоняя во все стороны грязные кровавые буруны.

Игры в догонялки на радость публике закончились, и северяне спешно контратаковали подраненного врага, пока тот не пришел в себя. Рявкнув мне «Стоять!», Тунгахоп со товарищи споро побросали в гадину оставшиеся дротики и, выпрыгнув за борт, с ревом обрушили на змея свои мечи, чеканы и секиры.

Глядеть на работу этих заправских головорезов было некогда, поскольку у меня своих дел хватало. Однако я не упускал товарищей из виду и вертелся похлеще нашего врага. Резкая остановка на полной скорости сказалась на разболтанной трансмиссии «Недотроги» не лучшим образом. Пришлось яростно налегать на рычаги, чтобы перевести их в стартовое положение. Сейчас мне не помешала бы помощь, но северянам она не помешала бы еще больше. Для умерщвления змея-колосса девятерых рубак было явно маловато. Впрочем, они не падали духом и, даже воюя по колено в воде, умудрялись сохранять среди волн и брызг боевой порядок.

Пока змей не очухался, сразу шестеро гладиаторов запрыгнули ему на голову, дабы целенаправленными ударами выбить чудовищу глаза. Затея удалась лишь отчасти. Колосс сбросил с себя пятерых охотников, но последний – Бьерн, – все же ухватился одной рукой за торчащий у врага в черепе топор Херлуфа и всадил в правый глаз змею вспомогательный короткий меч.

При более удачном попадании Бьерн наверняка достал бы клинком чудовищу до мозга, но удар получился недостаточно мощный и точный. Впрочем, это была наименьшая из бед, что постигла ловкого северянина. Он наполовину ослепил тварь, но на этом его везение завершилось. От боли колосс мотнул головой и, шипя, раззявил пасть, отчего не успевший отцепиться от опоры Бьерн качнулся на ней и влетел аккурат промеж усеянных двадцатисантиметровыми зубами челюстей.

Хватательный рефлекс змея, не позволяющий ему выпускать добычу, сработал безукоризненно. Шипение вмиг прекратилось, пасть с клацаньем закрылась, и в воду плюхнулись лишь откушенные от тела Бьерна, все еще сжимающая меч рука и босая ступня. Сам же он последовал прямиком в глотку колосса, что не пожелал расставаться с пойманной добычей, даже получив серьезное ранение.

Голод и инстинкт убийцы перевесили чувство осторожности у огромного охотника с маленьким мозгом. Задрав голову и брызжа кровью из пустой глазницы, змей принялся судорожными движениями заглатывать жертву. Она была для него легкоусвояемой пищей – примерно, как мышь для обычного песчаного удава. Но в любом случае на пожирание человека требовалось некоторое время, в течение коего чудовище не могло кусаться и атаковать.

Северяне лишились товарища, но смерть Бьерна была не напрасной. Голод придавал колоссу сил и ярости, но он же отвлек его сейчас от прочих противников. А большего им и не требовалось. Через несколько секунд число зияющих ран на теле монстра увеличилось до полудюжины. Тунгахоп с двумя соратниками разрубили ему брюхо в том месте, где передняя часть змеиного тела, изгибаясь, вздымалась над землей. Прочие гладиаторы налетели на змея с боков и стали вонзать оружие ему в спину, стараясь добраться до позвоночника. Вот только одержимость – плохой советчик, и когда домар проорал бойцам «Назад!», не все расслышали его с первого раза.

Шесть из восьми гладиаторов бросились врассыпную, высоко подбрасывая колени, дабы не запинаться о воду. Но Улуф и Ларс продолжали орудовать секирами, и только когда Тунгахоп рявкнул во второй раз, эти двое метнулись прочь от чудовища. И, возможно, успели бы отскочить на безопасную дистанцию, не стой они так близко к его хвосту. Лишь теперь змей ощутил всю боль от полученных ран. И, содрогнувшись всем телом, крутанулся с такой силой, что поднятая им волна высотой с человеческий рост в одно мгновение настигла северян, накрыла их с головой и повалила на арену. И все бы ничего, но за волной двигался многотонный хвост. Под него и угодила эта парочка бедолаг, едва вынырнув из воды.

Трудно сказать, кому из них не повезло больше. Ларса вертящийся змей просто подмял под себя и протащил по арене с десяток шагов. Улуф, получив по спине концом хвоста, был подброшен в воздух на пару метров. И, возможно, остался бы жив, не попадись ему на пути «Недотрога». Я не увидел, как бессильно кувыркающийся в полете Улуф врезался в колесо. Мне хватило услышать звук удара, чтобы понять: если этот гладиатор и выжил, его испытание Юга только что подошло к концу. И, увы, несчастливому.

Чтобы не терять время, я опять врубил вторую скорость и, оттянув рычаг сцепления, дожидался возвращения товарищей на борт. Однако им было пока не до этого. Их мечи, секиры и чеканы хорошо потрепали змея-колосса – особенно была страшна рана на брюхе, – и сейчас он истекал кровью. А также, ошалев от боли, брызгал кровавой слюной, пытаясь настичь гладиаторов, чьи шаги доносились до него отовсюду.

Тунгахоп и его поредевший сквад нарочно громко топали по воде, дразня дракона, отчего тот без остановки дергался и еще быстрее терял кровь. Гладиаторы не спешили вновь сходиться с ним, держась от него на таком расстоянии, чтобы он не мог до них дотянуться. Едва он реагировал на шум, как тот сразу прекращался, чтобы через миг донестись уже с другой стороны. Сориентироваться в этой суматохе и без того не блещущей умом твари было сложно. Вдобавок она слабела, и ее выпады становились все реже и медлительнее.

Тунгахоп осторожничал, но он не собирался дожидаться, когда змей-колосс вконец обессилет и издохнет от ран. Домар вновь вспомнил о том, что на арене он не только воин, но и артист. Выждав момент, когда враг уже не смог поднять голову, но еще ворочался, седобородый рубака отдал соратникам короткую команду, после чего отважно бросился к монстру. По пути Тунгахоп передал секиру Туру, а взамен получил от него чекан. Настолько громоздкий, что тот даже не бился им в бою, предпочитая более легкий меч. А увесистый молот Тур все это время носил на ремне за спиной.

Покрытый вязью и рунами, этот чекан был не столько оружием, сколько театральным реквизитом. И использовался лишь для нанесения эффектного финального удара. Его и исполнил домар перед почтенной публикой и нами, когда вскочил на спину полумертвого колосса и, встав потверже, с размаху вонзил клюв чекана ему в череп. Затем переждал серию конвульсивных рывков, держась за рукоять засевшего в башке у змея орудия, и под восторженные крики трибун повторил свой коронный номер на бис.

Змей-колосс дернулся в последний раз и затих окончательно. Неужто и впрямь битва окончена и я пережил этот кошмар?.. Просто уму непостижимо, учитывая, что треть гладиаторов погибла в считаных шагах от меня!

О да, это была победа! Двадцать седьмая для старожила арены Тунгахопа, первая для меня и, увы, несостоявшаяся для наших павших соратников. Но о них мы погорюем позже. А сейчас не грех порадоваться вместе с довольными зрителями за себя и за свою удачу…

Я пожалел было, что, удерживая проклятый рычаг, не могу присоединиться ко всеобщему ликованию. Но не прошло и минуты, как это ликование вдруг резко пошло на спад, а потом сменилось гвалтом, в котором звучало удивление. Взобравшиеся на поверженное чудовище северяне также прекратили победную пляску и уставились на тропу Героев, по которой нам вот-вот предстояло подняться. Радость с их лиц как ветром сдуло. Ее сменило редкое для краснокожих вояк выражение: смертельная обида. И нанести ее могло лишь предательство сородича или друга…

Это и было натуральное предательство, разве что предали нас люди, от которых лично я все время ждал подлянки. Ждал и, на свою беду, дождался. Причем эта беда ничем не отличалась от предыдущей. Вниз по тропе Героев с грохотом катился контейнер, в точности такой же, что стоял сейчас пустой на противоположном краю арены. А неблагодарные сволочи-зрители встречали его новым взрывом ликования, только уже не радостного, а откровенно злорадного.

Да, зритель обожает сюрпризы. Чего нельзя сказать об артистах, для которых режиссер переписал сценарий прямо по ходу пьесы. И переписал так, что блистательные герои арены вмиг были низведены им до расходного материала – змеиного корма, – потому что на другое мы уже не годились.

Хозяева Кровавого кратера не намеревались отпускать нас живыми. Сквад поредел, а уцелевшие бойцы порядком измотаны. К тому же они израсходовали все дротики, какими могли бы потрепать чудовище прежде, чем напасть на него. Какой надрывный трагический финал: против празднующих триумф победителей выходит новый могучий враг – полный сил и желания поквитаться за павшего собрата… Или, может, за возлюбленную, поскольку убитый нами монстр мог быть и самкой. Ну а организаторы турнира, разумеется, в курсе того, как звереют самцы змеев-колоссов, когда чуют кровь мертвой самки… По крайней мере я на месте хозяев припас бы для сегодняшней феерии смерти именно разнополых ползучих гадов – для пущего драматизма…

Что за дурь вдруг ударила мне сгоряча в голову, даже не скажу, но героизмом тут и не пахло. Разве можно назвать героем загнанную в угол крысу, которая, чуя неизбежную гибель, набрасывается даже на человека? Вот и я, поняв, что нас ждет, уподобился такой крысе, поскольку не хотел умирать гораздо сильнее, чем северяне. А особенно после того, как мы уже достигли немалого успеха.

Соратники еще топтались на мертвой змеиной туше и готовились взорваться праведным негодованием, когда я бросил рычаг сцепления и рванул на «Недотроге» прямо наперерез катящемуся контейнеру. Не ожидавший от меня такой выходки, Тунгахоп разразился мне вслед проклятьями и приказами остановиться, но я его почти не слышал. Потому что сам, ошалев и от страха, и от собственной дерзости, орал во всю глотку. И сближаясь с контейнером, все больше убеждался в том, что я спятил, пусть даже настоящий безумец и не должен был этого осознавать.

И все же для психа я вел себя слишком расчетливо: вовремя переключал передачи; вычислил, где затормозит второй контейнер; успел домчаться до него прежде, чем он открылся, и врезался туда, куда изначально целился. А именно – в левый передний край, рядом с контейнерным выходом. Набранного разгона хватило для тарана, развернувшего повозку с сидящим внутри чудовищем на треть оборота в сторону. После чего «Недотрога» развернулась сама, прокатилась, вздымая брызги, юзом и вновь остановилась, будучи не в состоянии тронуться с места на повышенной передаче. Я опять превратился в неподвижную, легкую добычу. И теперь меня не могли защитить даже северяне, поскольку все они остались на другой стороне арены.

Но как бы то ни было, моя безумная затея удалась. Выход из контейнера был теперь нацелен не на центр кратера, а на ров с кольями. И когда учуявший свободу, раздразненный монстр вышиб крышку и вырвался на арену, он тут же со всего маху ухнул в западню. Куда вряд ли угодил бы, не будь он таким голодным и неистовым.

Рукотворный потоп залил ров целиком, но острия кольев находились на уровне его краев и сейчас скрывались сразу под поверхностью воды. При попытке переплыть преграду змей-колосс поранил бы шкуру и повернул назад. Но при таком броске пятитонная тварь так легко уже не отделалась. Рухнув в ров и пропоров себе брюхо, она начала извиваться от боли, чем лишь ухудшила свою участь, заполучив новые раны и насадив себя на колья еще крепче. Настолько крепко, что соскочить с них самостоятельно чудовище уже не смогло…

Эта одиночная атака – чистой воды самоубийство! – вытянула из меня все силы: и эмоциональные, и физические. Поэтому все дальнейшее я наблюдал сквозь багровую пелену, а доносящимся до меня звукам приходилось прорываться через набат бьющегося в ушах пульса. Дрожащие руки и ноги не слушались. Я лишь стоял, опершись на штурвал, тяжко дышал и отрешенно таращился на агонизирующего колосса, что баламутил воду и гнал кровавые волны в двадцати шагах от «Недотроги».

Не выходя из прострации, я проследил, как подбежавшие северяне дразнят нанизанное на колья чудовище. Соратники пользовались тем, что оно не может сдвинуться ни на метр, и приближались к его брызжущей слюной пасти чуть ли не вплотную. Войдя в раж, они, на радость публике, устроили состязание, кто из них коснется морды еще живого змея голой рукой, и радовались этому, как дети. Им даже не требовалось добивать ползучего гада. Полученные им по собственной глупости раны обескровливали его куда быстрее, чем удары мечей и секир.

Зрители заходились в экстазе, забыв о том, как только что злорадствовали над угодившими было впросак гладиаторами. Да северяне и сами быстро забыли о переменчивой любви толпы и снова резвились перед ней как ни в чем не бывало. И снова домар потешил ее своим коронным номером. Разве что на сей раз он нанес церемониальным чеканом не два, а пять ударов – видимо, также на радостях от того, что все мы выкрутились из, казалось бы, безнадежного положения.

Третьего чудовища хозяева арены для нас уже не припасли. Хотя могли бы, будь они уверены в том, что мы разделаемся со вторым. Но для хозяев это стало полной неожиданностью, что нас и спасло. О чем, однако, никто не пожалел, ведь зрителям такой финал понравился, пожалуй, еще больше, чем тот, какой был задуман по сценарию.

Я изрядно струхнул, когда, добив змея, перепачканный кровью Тунгахоп указал на меня и проревел что-то невразумительное, а пятеро уцелевших бойцов также с ревом бросились к «Недотроге». Впрочем, я зря боялся – это была не кара за самовольство. Побросав оружие, соратники подхватили меня за руки и за ноги и принялись с радостными воплями подбрасывать в воздух. Что, конечно, было бы вдвойне приятней, если бы при этом низкорослые товарищи не стукали меня то и дело задницей о палубу. Хорошо, что качание быстро закончилось, а не то после такого триумфа я уже не встал бы на ноги из-за отбитого копчика.

Несмотря на это, в целом встряска пошла мне на пользу и вывела из прострации, которая сама по себе миновала бы не скоро. Воздав мне почести и отплясав над вторым поверженным змеем, северяне занялись погибшими собратьями. Бросать их на арене сквад, безусловно, не намеревался. Выжить, угодив под такой свирепый молох, как змей-колосс, было невозможно. У Ларса, по которому прошелся змеиный хвост, не уцелело, наверное, ни одной кости. Тело Улуфа выглядело несколько лучше, если не считать разбитой о колесо головы и свернутой шеи. Больше всех пострадал побывавший в утробе чудовища Бьорн. Когда его оттуда извлекли, он был истерзан зубами до неузнаваемости – фактически превращен в кровавое месиво, – и даже повидавшие виды северяне не могли взирать равнодушно на его изувеченный труп.

Погрузив мертвецов на «Недотрогу», мы покинули арену по той же тропе Героев, по какой сюда спустились. Довольная публика под бравурные выкрики глашатая провожала нас нескончаемыми овациями. Но меня все еще трясло от пережитого страха, и мне не удавалось как следует порадоваться за себя и за товарищей. Этому также мешали лежащие на палубе трупы. Пускай Ларс, Улуф и Бьорн погибли славной смертью, но мне они вовсе не казались везунчиками. То обстоятельство, что нынче гладиаторы Ведра заплатили за победу достаточно малой кровью, не увеличивало мои шансы пережить следующую бойню. А пройти через оставшиеся тридцать девять – и подавно.

Павших героев хоронили на специальном кладбище, расположенном в километре от Кровавого кратера. Были здесь и одиночные могилы, и братские. Вторые возникали, когда мертвых гладиаторов накапливалось столько, что их приходилось хоронить не братьям по оружию, а южанам. Те, естественно, не обременяли себя копанием отдельных могил – вот еще! И, вырыв ковшом строймастера котлован, скидывали туда трупы, после чего нагребали тем же строймастером поверх него курган.

Сегодня так были погребены бойцы, участвовавшие во втором акте представления. Краснокожим «актерам» первого и третьего акта грозила та же участь, если бы не я, спасший Тунгахопа и еще пятерых северян от верной погибели. Что и позволило нашим мертвецам, а также покойным гладиаторам из сквада домара Торольва, включая его самого, заслужить себе достойные похороны.

Мы и двое бойцов, что не были растерзаны волками в первом сражении, встретились на оцепленном охраной северном участке кладбища. Именно здесь, по давней традиции, хоронили павших собратьев северяне. Разумеется, когда они занимались этим сами, ведь южанам на их обычаи было начхать. Поэтому и братских могил тут не наблюдалось – только одиночные, с надгробиями из подобранных по дороге на кладбище валунов.

Пять тел привезли сюда на повозке выжившие гладиаторы Торольва, и три – мы. По злой иронии судьбы вышло так, что каждому северянину предстояло копать по одной могиле. И хоть Тунгахоп питал давнюю неприязнь к Торольву, а воин из его команды враждовал с кланом нашего покойного Бьорна, сейчас все старые распри были забыты. И северяне, объединившись, приступили к скорбной работе без ругани и споров, что разразились бы между ними, будь все они живы и встреться в другом месте. От моей помощи могильщики отказались, но присутствовать на церемонии не запретили, отметив таким образом и мои заслуги в сегодняшней битве.

Весь обратный путь, который мы опять проделали в закрытом фургоне, почти все отсыпались. А бодрствующие говорили в основном об ожидающей нас в Ведре награде. Ну и, конечно, вспоминали добрым словом Бьорна, Ларса и Улуфа, коим не повезло дожить до этого награждения – единственной услады для воинов, преодолевающих испытание Юга. Как обычно, не радовался лишь я. Что поделаешь, ведь я жил не одним сегодняшним днем, как северяне, а будущее не сулило мне ничего хорошего.

Награда за победу не заставила себя ждать. Точнее говоря, это мы заставили ее нас дожидаться. И едва переступили порог казармы, тут же угодили в объятья знойных женщин, привезенных сюда прямиком из Садалмалика вместе с вином и прочим сопутствующим антуражем. По этой причине я даже не сразу узнал место, в котором прожил без малого три недели. К моменту нашего прибытия в тюрьму спартанское обиталище сквада Тунгахопа превратилось в натуральный бордель. Причем не самый дешевый. Внутри казарма была со вкусом застелена мягкими коврами, обложена пестрыми подушками, обильно украшена побегами зеленого плюща, увешана клетками со светящимися нетопырями, обставлена графинами с вином и вазами со всевозможными яствами, а также насыщена изысканными парфюмерными ароматами. Санузел также был обнесен кокетливой ширмой. Но главным украшением сего великолепия являлись, безусловно, те, кто его создал – профессиональные жрицы любви, отлично знающие, чем ублажить томимых в неволе героев. Даже таких грубых и неприхотливых, как северяне.

Терзающий меня страх перед грядущим не умалял желания гульнуть на широкую ногу в кругу соратников – кто знает, доведется ли мне еще когда-нибудь предаться разврату и чревоугодию. Однако мои ожидания были в итоге несколько омрачены. Во-первых, жриц любви оказалось всего три. Это ничуть не опечалило краснокожих, но смутило меня, привыкшего грешить более культурным и обособленным манером. А во-вторых, все присланные к нам развратницы отбирались с учетом вкусов северян. Вкусы же у нас расходились довольно сильно. Настолько сильно, что, даже спустя полтора месяца после моего расставания с Долорес, я не смог прельститься на трезвую голову ни одной «призовой» красавицей – каждая из них весила минимум как три Малабониты, вместе взятые, а то и больше.

Впрочем, изобилие вина могло устранить такую преграду, и я решил не откладывать это дело в долгий ящик. Тем более что пить с северянами и не упиться вдрызг мог разве что покойник. И как только охрана заперла наш вертеп на все засовы и законопатила окошки, дабы наши пьяные вопли не нервировали прочих узников, я с головой и без оглядки окунулся в хмельной угар.

Поставив перед собой цель ни в чем не отставать от северян, я тоже крепко налегал на выпивку. Но все равно моя глотка не могла пропустить через себя столько вина, сколько его выдували краснокожие проглоты.

Винные реки и нервно-физическое истощение сделали так, что я быстро и основательно захмелел. И когда соратники только-только входили во вкус веселья, у меня перед глазами уже все плыло и двоилось. Предатель-язык вышел из-под контроля: развязался и одновременно заплетался. Я без умолку нес какую-то ахинею, но меня мало кто слушал. А если слушал, то с трудом понимал. Что, впрочем, было к лучшему – не хватало еще, чтобы моя болтовня кого-нибудь обидела и мне свернули шею. А так северяне просто пропускали невразумительный поток моих слов мимо ушей. Или потешались надо мной вместе с задорно хохочущими Агнешкой, Биби и Жерменой, хотя я вроде бы пытался говорить с ними о серьезных вещах.

Я выпил с каждым из крепышей-коротышей из одной кружки в знак нерушимой дружбы и взаимоуважения (вообще, запивать тосты у северян принято из огромного традиционного рога, но здесь им не полагалась посуда, какую можно было использовать в качестве оружия).

Я драл горло, подпевая героическим песням, даже тем, в которых не знал ни слова.

Я воздавал хвалу павшим героям, в честь которых братья продолжали произносить панегирики даже в разгар оргии.

Я разражался радостными криками вместе со всеми, часто понятия не имея, с чего вдруг они опять разорались.

Я подбадривал собутыльников, решивших устроить шутливые борцовские поединки за право первого обладания приглянувшейся женщиной.

Более того, я сам выходил бороться из-за женщин, если кому-то из северян чудилось, будто я намерен его обойти; чудилось не без основания, ведь я перемигивался со всеми пышечками, когда они одаривали меня игривыми взорами. Ясное дело, что соперники неизменно укладывали меня на лопатки, даже не напрягаясь. Чему я вовсе не огорчался, поскольку еще не напился до той степени, что счел бы наших дам прекрасными и взялся всерьез из-за них состязаться.

Я быстро потерял счет времени, и вскоре мне стало казаться, что наша гулянка идет уже вторые сутки, хотя в действительности она длилась часа три-четыре. От парфюмерных ароматов, что мы вдохнули сразу по возвращении в казарму, давно не осталось и следа. Им на смену пришли тяжелые запахи винного перегара и потных тел, с которыми вентиляция казармы почти не справлялась, а окна тюремщики законопатили. Хотя, возможно, на это все и рассчитывалось. В плохо проветриваемом помещении гуляки захмелеют намного быстрее, отчего быстрее свалятся с ног и угомонятся.

Немудрено, что первым из праздничного круговорота вылетел наименее стойкий гуляка – я. Наслушавшись доносящихся из разных углов казармы сладострастных стонов, я – самый хилый и невезучий гладиатор-любовник, – ненароком вспомнил об оставленной мной где-то далеко-далеко Малабоните. И вмиг приуныл – вспоминать о ней на пьяную голову было гораздо тяжелее, нежели на трезвую. Разумеется, не проходило и дня, а порой и часа, чтобы я не думал о Долорес. Но сегодня ей жилось значительно проще, чем мне, да к тому же она могла сама о себе позаботиться. Вот я и не терзался этими переживаниями, тем более что у меня других проблем было выше крыши. Зато сейчас, в минуту душевной релаксации, удержать рвущиеся на свободу мысли оказалось невозможно. И они устремились прочь, сквозь тюремные стены, к родному «Гольфстриму», после чего рука моя невольно потянулась за очередной кружкой с вином. И еще за одной… И еще…

Последнее, что я запомнил перед тем, как окончательно вырубился, это пухлые женские руки, прижимающие меня к увесистым колышущимся грудям. А также пьяное хихиканье, от которого я хотел отмахнуться, как от назойливой мошкары, но не мог, ибо был заключен в крепкие объятья. Кажется, это была Биби. Или, может, Агнешка – какая теперь разница. Кажется, у меня даже что-то с ней получилось. По крайней мере я честно пытался совершать какие-то возвратно-поступательные телодвижения. Хотя, скорее всего, с нулевым результатом, разве только профессионалка-жрица употребила на раскачку моего почти бесчувственного тела все свое мастерство… Вот только зачем бы ей сдалась лишняя морока, когда вокруг хватало бодрых и готовых продолжать оргию северян…

Возможно, ночью мне даже что-то снилось – не припоминаю. Если и снилось, все равно этот сон был не так интересен, как последующее пробуждение. После такой пьянки я мог бы запросто проспать целые сутки, и еще сутки провалялся бы трупом, пока не восстановил подорванное самочувствие. Однако мне было суждено проснуться спустя всего несколько часов и, естественно, не по своей воле. А также малоприятным способом: кто-то держал меня за шиворот под умывальником и лил мне на голову воду.

– Прошу прощения, – пробормотал я, кое-как приходя в сознание и пытаясь тщетно уклониться от водяной струи. – Малость перебрал, с кем не бывает… Я нечаянно. Сейчас все уберу и вымою.

Первое, что пришло на ум: во сне мне приспичило блевать, и какой-то сердобольный северянин уволок меня в санузел, дабы я ненароком не захлебнулся. Но льющаяся на макушку холодная вода прояснила рассудок и дала понять, что я ошибся. Во рту ощущалась сухость, а вот противного привкуса блевотины не было. Такая подлянка со стороны желудка не исключалась, но пока он вел себя пристойно.

– Загрызи тебя пес, Проныра! – послышалось в ответ. – Я приперся сюда за тысячи километров и позволил мерзким южанам засадить меня в эту дыру, чтобы спасти его жалкую шкуру, а он – гляньте-ка! – тут пьяный с бабами кувыркается! Нет, я, конечно, знал, что ты тот еще прохвост, но сегодня ты превзошел все мои ожидания!

От столь неожиданного ответа я отпрянул от умывальника, словно ужаленный, и выскользнул из крепкой хватки разбудившего меня северянина. Затем обернулся и не поверил своим глазам. Передо мной стоял и радостно скалился… самый что ни на есть настоящий, из плоти и крови, легендарный наемник Убби Сандаварг!..