…Они вышли на наш след и сели нам на хвост спустя час после того, как мы вырвались из Ковчега. Аркис-Грандбоул еще виднелся на горизонте, и на его фоне мчащаяся за «Гольфстримом» бронированная армия казалась такой же огромной, как сам город. Все ее тихоходы, разумеется, вскоре отстанут, но даже половина этого воинства будет выглядеть устрашающе. И чем ближе оно будет к нам подбираться, тем нервознее мы станем себя чувствовать.

А еще через час на верхнюю палубу выскочила Малабонита и сообщила всем, что у Владычицы начались схватки и что они, по всем признакам, уже не ложные. В связи с чем акушерки просят меня ехать как можно осторожнее и выбирать для этого прямые, ровные пути. А также – воздержаться от стрельбы, если в ней не будет необходимости. В ответ мы все пожелали королеве Юга благополучно разрешиться от бремени, и Долорес, пообещав, что передаст ей наши слова, возвратилась в трюм.

Я глянул на просвечивающее сквозь пелену туч солнце: да, если бы не мы, где-то в это время королева Юга была бы уже распята на бушприте «Ноя». И мог ли предположить Нуньес, когда приговаривал ее к смерти, что эта эпохальная казнь в итоге сорвется, а сам он не доживет до сегодняшнего полудня?

Увы, к нашему глубокому прискорбию, в это кровавое утро было суждено умереть не только первосвященнику и его клирикам…

Спустя еще два часа, то есть примерно в полдень, не отказавшиеся от погони вражеские бронекаты были еще далеко от нас. Я тщательно соблюдал наказ акушерок, выискивая наиболее гладкие и проходимые участки хамады. Чем нехотя подыгрывал и нашим преследователям. По бездорожью я, врубив форсированную тягу, вскоре ушел бы от них в отрыв и запутал следы. На ровном же маршруте ангелопоклонники неслись во весь опор и мало-помалу сокращали разделяющее нас расстояние.

Я мысленно умолял королеву Юга поторопиться и позволить мне сделать все, чтобы избежать нависшей над нами угрозы. Если роды затянутся, потомок Дарио Тамбурини имеет все шансы появиться на свет под грохот орудий и удары бьющих по обшивке снарядов. Это, конечно, станет весьма красочной деталью в его биографии, правда, при одном условии: если у него вообще появится биография. Сейчас, когда вражеская армия кусала нас за пятки, и судьба ребенка, и наши дальнейшие судьбы висели на волоске, что грозил оборваться в любой момент.

Коммуникатор на истребителе соединял мостик лишь с моторным отсеком и орудийной палубой, поэтому связи с трюмом у меня не было. Посылать же туда за новостями Убби или Гуго я не стал – не хотелось отвлекать акушерок от их и без того нервозной работы. Когда роды завершатся, они сами поднимутся наверх и все нам расскажут. А возможно, даже кое-кого принесут и покажут, ведь мы тоже должны поприветствовать это дитя, решившее явиться в наш мир далеко не в самое удачное для себя время.

Патриция и Долорес покинули трюм и вышли на палубу сразу после полудня. Вышли не одни, а с кричащим свертком, который несла Малабонита. Обе дамы сразу поднялись на мостик, а следом за ними туда же прибежали де Бодье и Сандаварг, бросившие свои пушки ради такого знаменательного события.

Видеть Малабониту с ребенком на руках было крайне непривычно. Впрочем, неси его не она, а Патриция, я сказал бы абсолютно то же самое. Странная у меня привычка – сближаться с женщинами, которых никак нельзя было представить в роли заботливых матерей и домохозяек… Вот и сейчас вместо радости на лице Моей Радости было написано полное замешательство. А также желание всучить орущего младенца кому-нибудь другому, да только никто не спешил избавить ее от этой ноши.

Лицо старшей акушерки выражало одновременно и усталость, и удовольствие от хорошо проделанной работы. А также нечто еще, что я принял поначалу за тревогу насчет нашего будущего, не говоря о будущем этого ребенка…

В последнем своем предположении я ошибся. На самом деле тревожная тень на лице Патриции объяснялась иначе…

– Поздравляю – у нас мальчик, – скупо улыбнувшись одними краешками губ, известила она меня, Убби и Гуго. – Вроде бы вполне нормальный и здоровенький. В общем, скажу так – если доживет до завтра-послезавтра, то, скорее всего, жить будет. А вот его мать, к сожалению, нет…

– Qu’est-ce que vous dites lа! – всплеснул руками ошарашенный Сенатор. – Не могу поверить! Она же была в порядке, когда вы доставили ее на борт!

– Ошибаетесь, мсье: она была далеко не в порядке, – возразила госпожа Зигельмейер и пояснила: – Внутреннее кровотечение, которое при родах усилилось. Подобное вряд ли остановили бы даже в лазарете Нуньеса. А мне, да еще в таких условиях, это оказалось вовсе не под силу. Я и насчет ребенка не была уверена, но он, крепыш, все-таки меня не подвел… Извините, ребята. Мы с Долорес сделали все, что смогли.

– Загрызи меня пес! – пророкотал Убби и нахмурился. – Пережить такое и умереть, когда тебя уже вытащили из лап поганых псов… Вот ведь беда!

– После всего, что натерпелась королева Юга, просто удивительно, как еще до выкидыша не дошло, – продолжала оправдываться Патриция. Хотя, безусловно, ее вины здесь не было, и никто не осуждал ее даже в мыслях. Наоборот, без ее помощи мы вообще не спасли бы ни роженицу, ни ребенка.

– Что ж теперь. Досадно, но что случилось, то случилось, ничего не попишешь… – пробормотал я, стягивая с головы фуражку.

Конечно, мы не так хорошо знали эту женщину, как Дарио или домар Тунгахоп. Да и после всех бед, какие она нам причинила, мне и команде было бы глупо проливать слезы по королеве Юга. Все, что мы могли сделать, это чисто по-человечески пожалеть скоропостижно скончавшуюся мать этого младенца. А также его самого, оставшегося круглым сиротой в первые же минуты своего появления на свет.

– Владычица Льдов сказала вам что-нибудь перед смертью? – осведомился я, глядя на ребенка. Он как раз прекратил орать и сейчас таращился на столпившихся вокруг него людей влажными глазенками. Такими же карими, как у его отца.

– Призналась, что вообще-то не хотела мальчика, но сегодня у него, пожалуй, будет больше шансов выжить, – угрюмо буркнула Малабонита. – Потом пожалела, что не успела придумать для него имя, ведь она была твердо убеждена, что родится девочка. Еще поблагодарила за помощь и извинилась за то, что сломала нам жизнь. Надо же – знала, что мы спасали ее только ради Дарио и из-за ребенка, и все равно попросила у нас прощения. После родов Владычица прожила совсем недолго, но хоть на сына успела взглянуть, и то ладно… Слушайте, может, его это… ну, молоком напоить надо или там убаюкать? А то он чего-то ерзает весь, прямо как не знаю кто…

– Все нормально, девочка, привыкай помаленьку! – заметила госпожа Зигельмейер, снисходительно похлопав Мою Радость по плечу. – Если твой муж все-таки спасет нас от злобных септиан и они нас не растерзают, теперь тебе придется с этим плаксой нянчится.

– Чего-о-о?! – вспыхнула Долорес и уставилась на Патрицию глазами загнанной в клетку, дикой кошки. – Кто?! Я?! Нянчится?! С ребенком?! Да ты, повивальная бабка, похоже, вконец ополоумела!

– А кто еще-то, кроме тебя? Не я же, в самом деле! – ухмыльнулась бывшая бригадирша, не став великодушно обижаться на «бабку». – Чьим другом был этот ваш Дарио Тамбурини? Лично я его знать не знала. Так с чего бы вдруг мне брать на себя заботу о его осиротевшем потомстве?.. Да ты не переживай – привыкнешь со временем! Другие вон воспитывают и своих детей, и приемных, и ничего, справляются. Разумеется, я тебе на первых порах всегда помогу советом и добрым словом! Но стирать ребенку пеленки и мыть ему грязную попку, уж извини, тебе отныне самой придется.

– Святой Фидель Гаванский! – взмолилась Малабонита. Кажется, она только сейчас в полной мере осознала, какое бремя свалилось ей на плечи со смертью королевы Юга. – Да пропадите вы все пропадом! Мне что, теперь одной за все это дерьмо отдуваться придется?

– О, прекрасно тебя понимаю! – сочувственно закивала госпожа Зигельмейер. – И, честно говоря, даже немного тебе завидую: жила себе не тужила, а тут вдруг раз – такое счастье нежданно-негаданно привалило… Что ж, мои милые Проныры, хоть сейчас и не самое удачное время, однако хочу поздравить ваше дружное семейство с пополнением! Есть идеи, как вы назовете своего первенца? Только, умоляю, не Еремеем, а то «Проныра Четвертый» звучит слишком уж пошло и банально.

Де Бодье и Сандаварг озадаченно переглянулись, словно бы спрашивая друг у друга совета, как им следует на все это реагировать. В итоге оба предпочли благоразумно промолчать.

– Шуткое сфинстфо! – прошипел наблюдающий за всем этим со стороны Физз и тоже примолк, чувствуя, что Малабониту сейчас лучше не злить.

Новоиспеченная мамаша уже открыла рот, собираясь наговорить Патриции таких гадостей, от которых даже у нее – тертой интриганки – волосы встали бы дыбом. Но я поспешил пресечь скандал на корню и вернуть обоих к суровой действительности:

– Ну ладно, дорогие дамы, поболтали и хватит! А теперь, если вы не против, я все же попробую оторваться от тех рассерженных ангелопоклонников! Попрошу вас вернуться в трюм, улечься в гамаки и позаботиться о младенце. И постарайтесь не ронять его на пол, потому что в ближайшие несколько часов о комфортной езде придется забыть… По местам!.. И, дамы, – не вздумайте перегрызть друг другу глотки! Помните: сейчас вы обе нужны этому ребенку. Без вас он просто не выживет. Ну а я, в свою очередь, сделаю все возможное, чтобы избежать новой войны…

Обдумывая последние новости – и приятные, и печальные, – я наконец-то свернул на труднопроходимый, но более предпочтительный для нас путь. Однако не прошло и получаса, как мы были вынуждены съехать с него и сделать остановку, так как наткнулись на нечто такое, мимо чего не смогли проехать.

Я порекомендовал Ласло Габору удирать после налета на Ковчег не абы куда, а к плато Мадейра. Туда же в скором времени намеревались отправиться мы. Мадейра должна была стать нашим последним пристанищем перед финальным броском к Европейскому плато. Тому самому, где мы планировали найти себе если не новый дом, то хотя бы убежище от очередного наводнения. Габор был волен выбирать любую дорогу, но он счел наш совет здравым и воспользовался им. И все бы ничего, да только доехать до Мадейры «Торментору» было не суждено.

Удрав от преследования, Ласло сотоварищи недолго радовались вновь обретенной свободе. По обшивке дальнобоя было заметно, что во время бегства он подвергся нещадному обстрелу. Который, судя по всему, и стал причиной поломки, постигшей «Торментор» на полпути к плато. И поломка эта, к несчастью, оказалась для него фатальной. У него сломалась правая задняя полуось и отвалилось одно колесо. И теперь дальнобой стоял посреди хамады, завалившись на корму, от чего его левое переднее колесо повисло в воздухе, а палубы накренились под углом градусов в тридцать.

В былые времена бронекат с такой поломкой требовалось отбуксировать в ближайшую мастерскую клепальщиков, что имелись во всех городах и поселках Стервятников. Нынче, когда в Атлантике стало трудно разыскать не только буксировщика, но даже дорогу, Габор мог проторчать здесь в ожидании помощи не один месяц, а то и год. Это в лучшем случае. В худшем экипажу дальнобоя повезет, если он доживет до завтра. Если мы без труда заметили его, наши преследователи также обратят на него внимание. И уж точно не проедут мимо угодившего впросак налетчика на Ковчег.

Мы и сами еще не избавились от погони, но бросать «Торментор» в беде я не намеревался. Мы были должниками Ласло, к тому же теперь на нас работал его человек. Обездвиженный и не способный отстреливаться дальнобой станет легкой добычей для армии бронекатов. Поэтому вряд ли Габор откажется спасти себя и команду, пускай на «Гольфстриме» им тоже не гарантирована безопасность. Но мы, по крайней мере, еще можем двигаться, а вот «Торментор» свое отъездил…

– Хватайте вещи и айда к нам! Только, прошу, поскорее! Через четверть часа тут будет слишком шумно и жарко! – прокричал я Габору, когда мы подкатили к дальнобою. Его дозорные уже заметили приближающуюся угрозу, и можно было не объяснять Ласло, почему мы так спешим.

– Как же вы вовремя, черт побери! – воскликнул он, разве что при этом не запрыгал от радости. Но прежде чем отдать команде приказ об эвакуации, не вытерпел и осведомился: – Ну, как ваши успехи? Повезло или нет?

– Можно сказать, и то, и другое, – уклончиво ответил я, не желая зазря надрывать горло и терять время, объясняя Габору то, о чем он так и так узнает на борту истребителя.

– Ладно, опускайте трап! Сейчас мы к вам переберемся! – не стал настаивать на подробностях капитан и поспешил к команде, отдавая на бегу нужные распоряжения.

Само собой, просто взять и перебежать с одного бронеката на другой Ласло и его дальнобойцы не могли. Чтобы разместить у нас на борту столько народу, включая уже находящегося здесь Джуру, Габору предстояло снабдить их достаточным количеством продуктов и необходимых вещей. На перегрузку которых, само собой, требовалось время, а его у нас и так было в обрез. Вдобавок следовало отнестись с пониманием к самому Габору: трагические обстоятельства вынуждали его покинуть бронекат, на котором он прослужил капитаном не один год. И на который он, скорее всего, никогда не вернется. И когда Ласло, утирая украдкой слезы, сошел последним с трапа «Торментора», армия ангелопоклонников была совсем близко. Настолько близко, что вражеские дальнобои уже начали брать нас на прицелы катапульт.

Первые выпущенные ими снаряды не долетели до нас примерно сотню метров. Обернувшись на вздыбившиеся за кормой фонтаны грязи и камней, я с еще большей тревогой посмотрел на впередилежащий путь. Плато Мадейра уже маячило на горизонте. Но путь к нему вел по плоской, широкой равнине, на которой практически отсутствовали озера. Это было одно из тех редких мест, сохранивших свой прежний облик, не тронутый вулканическими разломами и наводнениями. Здесь было слишком мало труднопроходимых участков, что помогли бы мне снова оторваться от погони. И располагались они, как назло, в стороне от кратчайшего пути к плато.

Весть о смерти Владычицы Льдов усугубила и без того мрачное настроение дальнобойцев, лишившихся заодно с бронекатом и своего родного дома. Кем они были в этом мире без «Торментора»? Обычными бродягами, которые вдобавок обладали скромным опытом выживания в хамаде. И пусть я тоже служил косвенной причиной их сегодняшней неудачи, совесть не мучила меня, ведь Габор ввязался в нашу авантюру добровольно. То есть укорять в потере бронеката ему нужно только себя, и никого больше. Ну а мы, само собой, рады помочь ему всем, чем можем, раз уж нас угораздило наворотить с ним на пару столько дел.

Тем не менее команда Ласло по-прежнему могла быть нам полезна. Благодаря ей теперь у нас был не недостаток, а, напротив, избыток стрелков. И все они, будучи ветеранами эскадры Дирбонта, умели обращаться со всеми видами метательного оружия, включая «Сембрадоры», даром что последних на «Торменторе» не было. Но поскольку «Сембрадоры» наводились на цель по тому же принципу, что обычные тяжелые баллестирады, разобраться в их устройстве дальнобойцам оказалось проще простого.

Следующий залп преследователей, на чьей стороне также могли воевать дезертиры-южане, вздыбил землю всего в десятке метров позади нас. Это было уже серьезным предостережением, и мне пришлось начать петлять, дабы усложнить вражеским стрелкам задачу. Хорошо, что у ангелопоклонников не имелось «нечистых» огненных бомб. Что, впрочем, слабо утешало. Настигающих нас бронекатов было достаточно для того, чтобы засыпать «Гольфстрим» обычными камнями и баллестирадными болтами. Не говоря о простых стрелах и пулях, без которых тоже не обойдется.

А плато Мадейра все еще казалось таким далеким и недостижимым…

Первое ядро угодило в «Гольфстрим» при пятом вражеском залпе. Выпущенное по навесной траектории вместе с полудюжиной других ядер, оно грохнулось нам на палубу и разбилось в осколки. К счастью, никого не задело, зато напуганы были все без исключения. Но настоящее «веселье» разыгралось спустя еще полчаса, когда разбивающиеся о палубу борта и колеса ядра нас уже почти не удивляли.

Одно из них грохнулось на крышу рубки, оставив в ней глубокую вмятину. А еще одно – на мостик, в двух шагах от стрелка, что дежурил за установленной здесь «Эстантой». Парня – кажется, его звали Мориц – обдало разлетевшимися во все стороны осколками. Полученные им удары не были смертельными. Они лишь оглушили Морица, наградив его вдобавок шишками и порезами. Пришлось товарищам отнести первую жертву этого сражения в трюм на перевязку, а к баллестираде, не дожидаясь приказа, заступил другой дальнобоец.

Когда до нас стали долетать болты вражеских баллестирад, мы тоже наконец-то получили возможность отстреливаться. Наши «Эстанты» представляли собой более лучшее оружие, поскольку могли стрелять практически безостановочно. Три установленных на лафете-этажерке мощных лука выпускали метровые стрелы поочередно. И когда доходила очередь стрелять до третьего лука, первый как раз успевал автоматически перезарядиться. Конечно, такой темп стрельбы грозил очень скоро оставить нас без боеприпасов. Но дальнобойцы знали, что делали, и расходовали их экономно. Результат их работы я, правда, видеть не мог, но, надо полагать, он был не нулевым.

Еще немного долбежки, еще немного вмятин в корпусе и разбитого палубного настила, и пора запускать сепиллу. Обстреливать из нее бронекаты было не слишком практично, поскольку она создавалась прежде всего для борьбы с конницей. Но в любом случае роторная катапульта потреплет противнику нервы и собьет ему прицелы. К тому же, петляя, я разбрасывал грязь и камни широко – примерно как сеятель разбрасывает зерно, – и ангелопоклонникам придется постараться, чтобы не угодить под этот убийственный шлейф.

Вращаясь в одном направлении с колесами, сепилла не тормозила наше продвижение, а каменно-грязевая завеса заметно ослабила падающий на нас град ядер и стрел. Движущаяся за нами армия была вынуждена разделиться надвое и сойти с нашей колеи. И, тем не менее, оба отряда продолжали догонять «Гольфстрим», чему мы уже не могли воспрепятствовать.

Первым на обгон «Гольфстрима» пошел истребитель «Матфей» – тот самый, что охранял «Ной», а потом умчался вслед за остальными к северной границе Ковчега. Поначалу я решил, что «Матфей» идет на перехват, и это было странно, поскольку среди преследователей имелась парочка настоящих перехватчиков. Но потом я догадался, что именно затевает его капитан: заехать вперед и ударить по нам своей сепиллой!

Неплохо придумано. При встречном грязевом шквале наши стрелки тоже станут слепы. И ладно бы только они! Но ведь и я не смогу долго вести машину наугад и рано или поздно врежусь на нем во встречную скалу или нырну в глубокий овраг. Или позволю подобраться к нам вплотную другим бронекатам, которые возьмут нас в кольцо, заблокируют и остановят. С «Матфеем» следовало разделаться, пока не поздно. И раз уж он сам настырно лез нам под нос, значит, он либо не знал о наших «нечистых» пушках, либо не боялся их, полагаясь на свою броню.

Что ж, тем хуже для него!

– Мсье Сенатор! – окликнул я старшего пушкаря и указал на обгоняющий нас истребитель. – Видите того шустрого ублюдка?

– Так точно, мсье шкипер, – вижу! – подтвердил Гуго, выглянув в ближайшую бойницу. – Прикажете пальнуть по нему?

– Не только пальнуть, но и остановить! – уточнил я. – Это реально?

– Попробуем! – не слишком уверенно отозвался де Бодье и вздрогнул – очередное каменное ядро разбилось о наше правое переднее колесо, обдав снаружи борт осколками. Самим колесам такие обстрелы нипочем. Но слишком частые попадания в них грозили нам той же поломкой, которая сгубила «Торментор». Вот только теперь и нам, и дальнобойцам бежать будет уже некуда.

– Тогда действуйте! – распорядился я. И, прекратив петляние, повел «Гольфстрим» по прямой, дабы Убби и Гуго смогли получше прицелиться.

Наводить тяжелое орудие на движущийся объект было сложнее, чем на храмовый шпиль. Однако мы не могли допустить, чтобы «Матфей» занял позицию впереди нас. Если он врубит сепиллу прежде, чем пушкари прицелятся, о метком выстреле придется забыть. Де Бодье тоже смекнул, что на уме у вражеского капитана, и приложил все силы, чтобы его опередить. Рассчитав упреждение, он навел с помощью Сандаварга первое орудие на нужную точку по курсу, потом запалил фитиль и, отбросив факел, прокричал во весь голос:

– Береги уши!

Я, стрелки, среди которых находился и Габор, а также сами пушкари заткнули уши ладонями. Пушка – это ее по справедливости следовало бы назвать «Мадам де Бум» – с грохотом и дымом выплюнула заряд и откатилась от бойницы метра на три. А ядро, просвистев к цели, угодило в мостик, выдрало кусок настила, перелетело через борт и унеслось дальше. «Матфей» при этом не только не остановился, а, напротив, еще круче повернул влево и врубил сепиллу. Но пока не опустил ее на землю, дабы не стрелять по своим, а просто решил заранее разогнать роторную щетку-катапульту.

– Виноват, мсье шкипер! – извинился Гуго. – Сейчас все исправим!

На сей раз пушкарям пришлось наводить орудие на цель в ускоренном темпе. Я наблюдал за их суетой с мрачной миной, поскольку спешка всегда сказывалась на работе неуклюжего Сенатора не лучшим образом. И, тем не менее, он извлек урок из предыдущей неудачи: подстроил прицел, внес поправку в упреждение и попал туда, куда нужно.

Да как попал! Ядро влетело в заднее окно рубки, разорвало капитана, снесло рулевое колесо, а затем выбросило фрагменты тела первого и обломки второго в переднее окно.

При виде этой кровавой сцены я сжался от страха и у меня подкосились ноги. Пришлось даже покрепче ухватиться за штурвал, чтобы не упасть. Воображение живо нарисовало мне, какая участь могла меня постигнуть, когда эти пушки были в руках Виллравена и мы атаковали его буксир. И все же наряду со страхом я ощутил удовольствие. Особенно после того, как неуправляемый истребитель пересек наш курс и, не сбавляя скорости, помчался наперерез отряду, обходящему нас с левого фланга. Капитанам этих бронекатов пришлось поспешно сбрасывать скорость и маневрировать, чтобы не столкнуться с трехсоттонной помехой, чей механик, похоже, еще не знал, что стряслось у них в рубке.

– Отличный выстрел, мсье! – подбодрил я Сенатора и показал ему большой палец. В ответ Гуго лишь небрежно махнул рукой, поскольку они с Убби вовсю драили стволы пушек влажными тряпками, готовясь к перезарядке.

Обстрел «Гольфстрима» продолжался – уже не такой интенсивный, однако по-прежнему опасный. В течение следующего получаса еще один наш стрелок получил ранение. Баллестирадный болт угодил на излете ему в руку, порвал мышцы и раздробил плечевую кость. Этого раненого тоже унесли в трюм на попечение Патриции. Туда же мог отправиться де Бодье, когда вражеское ядро грохнулось рядом с пушкой, возле которой он в эту минуту копошился. Почти все осколки попали в лафет, но один из них все же врезал Гуго по спине. Ушиб был сильный, но, к чести Сенатора, он покряхтел, поохал и остался на боевом посту, правда, стал ходить прихрамывая и держась за спину.

Еще одно ядро угодило в марсовую кабину и сорвало ее с мачты. Круглая площадка с перилами весила около центнера и, грохнувшись на палубу, развалилась напополам. Но никого не пришибла, поскольку, кроме стоящих у бортов стрелков и пушкарей, других людей поблизости не было. Сама палуба к этому часу была усыпана осколками ядер настолько, что могло показаться, будто я затеял какое-то строительство и завалил ее бутовым камнем.

Колеса «Гольфстрима» тоже претерпели множество попаданий, но пока держались на осях и вроде бы не собирались отваливаться. Впрочем, когда я увидел, что опять замыслил враг, то встревожился и за наши колеса, и за все остальное.

И неспроста. Когда против вашего бронеката выходят сразу два перехватчика, отделаться от них без повреждений не выйдет при всем старании. И то, если повезет. В худшем случае драка с перехватчиками была столь же бессмысленна, как забивание гвоздя глиняным кувшином.

Эти тактические боевые машины с очень высокими бортами и длинным продолговатым корпусом были специально сконструированы для остановки и захвата других бронекатов. Помимо легких баллестирад, других орудий у них не имелось. Нехватку стрелкового вооружения компенсировали особая конструкция шасси и специальные устройства, позволяющие быстро остановить жертву и перебросить на нее абордажный отряд.

Чтобы проделать первое, перехватчик сначала сближался с ней борт к борту. После чего въезжал каким-нибудь из своих колес между ее передним и задним колесом и начинал быстро сбавлять скорость, повторяя за жертвой все ее маневры и не давая ей уклониться. Другое одностороннее колесо перехватчика при этом не задевало ее и не мешало ему – его нетипично длинное шасси специально создавалось с таким расчетом. Вместе с этим из отверстий в корпусе охотника выдвигались иностальные г-образные балки. Они цеплялись за борт противника и стопорились в таком положении, соединяя бронекаты практически в единое целое.

А затем к работе приступала абордажная команда. Верхние половины бортов перехватчика крепились к нижним на шарнирах. Абордажники убирали на них стопорные стойки и роняли эти широкие сходни поверх борта противника так, как опускают подъемный мост через ров. И попробуй потом удержать неприятеля, когда он толпой врывается к вам сразу по всему борту, от носа до кормы! Ну а если перехватчики подбирались к жертве сразу с двух сторон, все было совсем скверно.

Вот почему нам любой ценой нельзя дать зажать себя в эти смертоносные клещи!

Движущийся к нам слева перехватчик именовался «Давидом». Тот, что атаковал нас справа, носил имя «Самсон». Боясь оплошать, их капитаны пытались скоординировать свои маневры – сигнальщики на их мачтах почти безостановочно вели между собой переговоры на языке жестов. Высокие борта не позволяли нам рассмотреть, как много врагов хотят ворваться на «Гольфстрим». Но я и так знал, что их будет явно больше того количества, с которым мы совладаем.

Обстреливать перехватчики из пушек было бессмысленно, и я приказал Сенатору идти в моторный отсек, где он станет мне вот-вот позарез необходим. «Гольфстриму» предстояли сложные маневры – сложнее тех, какие он сегодня уже проделывал, – и я сомневался, что Джура успеет в одиночку выполнить все мои команды. Но вдвоем с Гуго у них хватит для этого рук. И хоть последний, заполучив камнем по спине, пребывал не в лучшей форме, его советы Джуре тоже пригодятся.

«Осторожно подкрадывайся – стремительно атакуй» – таков принцип любого охотящегося хищника. Капитаны перехватчиков тоже старались от него не отступать. Двигаясь почти параллельными курсами, они постепенно и вроде бы нехотя сокращали с нами дистанцию. Но я-то знал: как только один из них подаст сигнал к атаке, их бронекаты резко примут вправо и влево и зажмут «Гольфстрим» в тиски, из которых ему не вырваться.

Мне волей-неволей приходилось играть на опережение. И наносить превентивный удар, поскольку иного выхода из этой западни не существовало.

Нас отделяло около сотни метров от «Давида» и от «Самсона», когда я рванул штурвал влево и пошел на сближение со вторым. Его баллестирады тут же стали осыпать нас болтами, но я двигался слишком быстро, чтобы стрелки на «Самсоне» могли вести по нам прицельную стрельбу. И – под слишком крутым углом, не подходящим для того, чтобы можно было взять нас на абордаж. Более того, сейчас мы сами собирались перехватить перехватчик, как бы безумно это ни звучало.

– Держи-и-ись! – приказал я всем, кто меня слышал, а стрелки на орудийной палубе передали мое предупреждение в трюм, с которым у меня не было связи. Впрочем, я понадеялся, что женщины уже обезопасили себя, ребенка и раненых от встряски. Долорес и Патриция отлично знали, что как только мы вступили в схватку, им следовало готовиться ко всему. В том числе и к самому худшему.

В последние секунды до столкновения капитан «Самсона» попытался увести его с линии нашей атаки, да поздно. Истребитель по маневренности почти не уступает перехватчику, и я врезался тараном туда, куда целил: в правое переднее колесо противника.

Долбануть его в борт и перевернуть, как мы поступили с буксиром Кирка, у нас не вышло бы – этот бронекат превосходил наш по габаритам и весу. Но его колесо не выдержало столкновения с трехсоттонным молотом, ударившим его в край обода. Колесная ось погнулась, а крепления переднего моста деформировались, от чего тот тоже перекосился. Причем довольно ощутимо. Продолжая вращаться, колесо стало задевать корпус, рвать обшивку и бить по шпангоутам, от чего перехватчик задрожал от днища до верхушки марсовой мачты.

Все это также отразилось на его управлении. С погнутым мостом и сильным колесным люфтом бронекат уже не смог двигаться по прямой траектории. Его повело вправо, и теперь он мог раскатывать разве что по кругу. Капитану перехватчика пришлось прибегнуть к экстренной остановке, чтобы не создавать помех идущей следом армии. Что он и сделал, умоляя Септет Ангелов обрушить на наши головы все мыслимые и немыслимые проклятья.

Увы, но для «Гольфстрима» этот удар тоже не обошелся без последствий. Прежде чем мы откатились от «захромавшего» «Самсона», наш таран соприкасался с его вращающимся колесом. И все это время оно рвало и било нас с неимоверной силой. В итоге истребитель успел лишиться не только тарана, но и носа, к которому тот был приделан. Скрежет, что при этом раздавался, звучал как крик невыносимой боли и заставлял наши с Гуго сердца обливаться кровью.

Для нас это была огромная жертва, но она того стоила. К тому же, лишившись тарана и части обшивки, истребитель стал легче на полтора десятка тонн, что сразу же отразилось на нашей скорости. А она была нам ой как нужна, потому что с нами на сближение стремительно шел второй перехватчик.

– Убби, орудия к бою! – крикнул я оставшемуся в одиночестве пушкарю. – Бить прямой наводкой по моей команде!

– К бою готов! – откликнулся северянин, после чего разразился громогласным злорадным хохотом.

Как же я его прекрасно понимал! Ему не доставляло удовольствия заниматься прицельной стрельбой, ворочая увесистые стволы по указке Сенатора. Зато шарахать из пушек напропалую да еще самому поджигать запал было сейчас пределом мечтаний Сандаварга. В какой-то мере я ему даже завидовал – как все-таки мало требовалось для счастья этому сорвиголове! А вот мне, чтобы стать счастливым, требовалось кое-что большее. А именно – совершить такое, на что дерзнет не всякий находящийся в здравом уме перевозчик.

Таранить быстро приближающийся перехватчик нам больше нечем. Удирать от него тоже поздно. Врезавшись в «Самсона», мы потеряли скорость. И пока снова наберем ее, «Давид» сойдется с нами борт к борту и застопорит наши колеса. Оставалось одно: сбить его капитана с толку, выкинув фортель, который он от нас точно не ожидает.

Вместо того чтобы рвануть дальше и начать играть с перехватчиком в кошки-мышки, я круто развернул «Гольфстрим» и повел его в обратном направлении. Прямо навстречу несущейся на нас бронированной армии.

«Давид» тоже мог выписывать такие лихие кренделя. Что его капитан и сделал, практически не раздумывая, – так же, как не раздумывает волк, настигающий добычу и повторяющий за ней все ее финты и увертки. Однако дальше нашему противнику пришлось отключить инстинкты и включить разум, потому что выбранный мной маршрут грозил создать «Давиду» немалые проблемы.

Я вел истребитель не в просвет между отрядами преследователей, а точно на один из них – левый. Чтобы не рассредоточивать силы, ангелопоклонники удерживали между бронекатами небольшую дистанцию. Так что если перехватчик решит пристроиться к нашему борту, он неминуемо врежется в кого-то из своих. А если пристроится за нами, его капитану придется лавировать промеж машин с еще большим мастерством, чем мне, ведь шасси перехватчика гораздо шире истребительного. И это – не считая камней и грязи, которые будет метать в «Давида» наша сепилла и от которых ему никак не увернуться.

Преследователям не хватило времени, чтобы среагировать на мою выходку и организованно расступиться. Когда осыпаемый снарядами «Гольфстрим» вклинился в их группу, одни из них уже отворачивали в сторону, другие поспешно тормозили. Но больше всего я опасался тех, кому вздумается погеройствовать: подставить себя под удар, попытавшись нас остановить.

И такой капитан отыскался! Штурмовик по имени «Перст серафима» решил преградить нам путь в то время, как соседние с ним бронекаты всячески пытались избежать столкновения с нами.

Как раз на этот случай Убби и дежурил возле пушек с факелом наготове. Нацелив нос истребителя на «Перст серафима» так, чтобы пушечное ядро ударило ему в середину борта, я скомандовал северянину «Первое орудие – огонь!» и продолжил двигаться прямо на противника.

Наш снаряд вырвал у него целый фрагмент обшивки и врезался в стрелковую башню. Она торчала у штурмовика в центре палубы, заменяя ему также дозорную мачту. Для облегчения конструкции каркас башни был решетчатым. Ядро прошило насквозь и его, выдрав по пути несколько стоек и перемычек. Верхняя площадка, на которой было установлено полдесятка баллестирад, резко накренилась, но не обрушилась. Однако находящиеся на ней стрелки все равно запаниковали и с воплями бросились к лестницам.

Все это произвело именно тот эффект, на какой я рассчитывал. Грохот, крики и разлетающиеся обломки вмиг отрезвили капитана штурмовика и заставили его скомандовать «Полный вперед!». Уважая здравый выбор врага, я тоже принял левее и разминулся с «Перстом», едва не задев колесами ему корму. А он в свою очередь заставил сойти с курса какой-то буксир, чей шкипер не ожидал, что его соратник рванет в этом направлении.

Волна смятения пронеслась по отряду. Все интервалы были нарушены, темп движения сбит, и идущий у нас на хвосте «Давид» также был вынужден экстренно затормозить. Обогнув еще две машины, я вырвался позади разобщенного отряда, после чего снова резко изменил курс: вывернул штурвал влево и начал заходить в тыл правофланговой группе.

Это было тут же замечено и воспринято не иначе, как отчаянная, сумасбродная атака. Перехватчиков и истребителей здесь больше не наблюдалось, но хватало других боевых машин. И никто из их капитанов, разумеется, не желал подставлять мне корму своего бронеката. На кого я нацелюсь в первую очередь, они понятия не имели, поэтому стали поспешно разъезжаться в стороны и разворачиваться.

Чтобы подтвердить их догадки, я нацелил «Гольфстрим» на первый попавшийся нам на пути легкий дальнобой и приказал Убби выстрелить из второй пушки. Ядро пронеслось над низкими бортами дальнобоя и, угодив в механизм его главной катапульты, разметало по палубе обломки рычагов, обрывки тросов и шестерни. После чего так и застряло в орудийной раме, словно напоминание о том, что «чистым» оружейным технологиям с «нечистыми» тягаться трудно.

Проезжая мимо дальнобоя, я приказал вдобавок дать по нему залп из «Сембрадора». Двенадцать гарпунов пронеслись у него над палубой и пригвоздили к противоположному борту парочку стрелков. Немного для такого орудия. Но даже если бы мы вовсе ни в кого не попали, я бы не расстроился, так как собирался лишь припугнуть противника и только. Второй «Сембрадор» выстрелил вслед за первым по еще одному дальнобою. Однако его стрелки, завидев, что мы идем на сближение, дружно попадали ниц и не были нанизаны на двухметровые «вертела».

Враг понял, что я блефую, когда «Гольфстрим», проскочив через второй отряд бронекатов, не пошел в очередную атаку, а снова рванул во весь опор на восток. Описав этот размашистый круг и взяв прежний курс, я набрал максимальную скорость, стряхнул с хвоста перехватчик и внес сумятицу во вражеские ряды, вынудив преследователей остановиться. А пока они перестраивались, дожидаясь самых нерасторопных, и снова разгонялись, мы смогли оторваться от них на целых полкилометра. И отыграли примерно полчаса форы, прежде чем нам опять придется вступить в схватку.

Полчаса – много это или мало?

Теперь, когда плато Мадейра заслоняло нам весь восточный горизонт и дорога медленно шла на подъем, мой пессимизм понемногу угасал. Чем дальше, тем ангелопоклонникам будет все труднее угнаться за нами. Мы тоже станем терять скорость, но она, в любом случае, будет падать медленнее. И там, где большинство бронекатов врага застрянет, «Гольфстрим» будет рыть колесами землю, но ползти вверх на пониженной передаче.

Другой вопрос, что нас ждет на вершине Мадейры: все та же сильно разреженная или уже пригодная для дыхания атмосфера? В свое время обитатели Атлантики добирались до краев этого плато. Но я не слышал, чтобы кто-нибудь уходил далеко от границы древнего океанского побережья. Да и мы бы не стали штурмовать склоны Мадейры, если бы сумели оторваться от погони. Делать нам там по большому счету было нечего. Искать прибежище следовало лишь на гигантском Европейском плато, где еще сохранились останки былой цивилизации. Были они и здесь, но в гораздо меньших количествах, что нас не слишком устраивало. Однако куда деваться? Ангелопоклонники лишили нас выбора, и теперь этот маленький островок древнего мира – или хотя бы его краешек – должен был стать нашим домом. По крайней мере пока мы снова не почувствуем себя в относительной безопасности.

Получив небольшую передышку, я взялся внимательно изучать склоны, ища удобное место для въезда. Ошибиться было нельзя. Карта, какой я пользовался до этого, устарела. За минувшие полгода кое-какие западные маршруты подъема на Мадейру пришли в негодность, что было заметно даже издали. Обвалы и осыпи перекрыли их, но, к счастью, не все. Две широкие, разрезающие склон расщелины, чье дно являло собой пологий, по сравнению с обычными склонами, спуск, выглядели более-менее проходимыми. На ближайшую такую впадину я и нацелил покореженный нос «Гольфстрима».

Я проводил разведку, а Габор и его люди снимали с кормовой орудийной площадки мертвого товарища. Пока мы воевали с перехватчиками и дурачили преследователей, никто не обратил в суете внимания, как одного из наших стрелков пронзил болт вражеской баллестирады. Тело бедолаги, однако, не упало на палубу, а повисло на ложе «Эстанты», и со стороны казалось, будто он склонился над ней, исправляя какую-то неполадку. И лишь после схватки, когда Ласло стал выяснять, все ли его люди в порядке, обнаружилось – нет, не все. Этому дальнобойцу повезло в одном: он умер мгновенно, без долгой, мучительной агонии. Какая, не исключено, ожидает всех нас, если мы не доберемся до вершины плато. Или же доберемся, но обнаружим, что все наши усердия напрасны, поскольку жить наверху, увы, невозможно.

Жаждущие мести септиане продолжали погоню, хотя по мере того, как мы взбирались все выше, их отряд все больше растягивался в длину. Впереди неслись самые мощные боевые бронекаты, позади – более слабые дальнобои и все остальные. Через полчаса в нас снова полетели болты и камни. Но так как разъехаться вширь и двигаться с одной скоростью враги теперь не могли, этот обстрел был значительно слабее предыдущего.

Преследователям повезло лишь однажды – когда их метко выпущенный тяжелый камень угодил в нашу сепиллу и сломал крепление ее вала. Оторванный край барабана ударился о землю, металлические пластины сыграли под его весом роль тормоза и раскрученный ротор остановился так резко, что отломилось и второе крепление. А получившая свободу, многотонная щетка упала на склон и покатилась навстречу своим «освободителям».

Никакого вреда она им не нанесла, но капитанам все равно пришлось объезжать возникшую у них на пути помеху. А облегчившийся еще на два десятка тонн «Гольфстрим» ощутил новый прилив сил и помчался дальше уже без каменно-грязевого шлейфа за кормой.

Впрочем, я извлек из этой потери еще кое-какую пользу. Прямо по курсу врагов у нас не наблюдалось, и держать пушки на носовой палубе теперь не имело смысла. Зато с потерей сепиллы ничто больше не загораживало обзор из бойниц заднего борта. И этим непременно следовало воспользоваться.

– Тащи пушки на корму! – крикнул я Сандаваргу, и он с помощью двух дальнобойцев бросился выполнять распоряжение. Благо им и тащить ничего не пришлось. Истребитель шел в гору, и пушкарям приходилось лишь придерживать орудия, ну а по палубе они уже катились сами.

Через четверть часа мы достигли наконец подножия обрывистых склонов и въехали в нужную расщелину. Вражеская армия сократилась еще на треть, но двигающиеся у нее в арьергарде дальнобои были пока в строю. Хотя их капитаны видели, что путь становится круче, и чувствовали: вскоре они тоже сойдут с дистанции. Поэтому они устроили нам прощальный подарок, в котором, помимо отчаяния, был, однако, и трезвый расчет.

Катапультам идущих в гору дальнобоев было трудно бить по нам прицельно. Зато они могли обстреливать каменистые склоны расщелины справа и слева от «Гольфстрима». Растрескавшиеся скалы казались довольно непрочными, а видневшиеся у их подножия груды камней давали понять, что обвалы тут случаются довольно регулярно.

Поначалу мы лишь посмеивались над дальнобоями, что все их усилия пропадали впустую. Снаряды молотили по скалам, но результат обстрела был мизерный. Со склонов сходили безобидные осыпи, способные помешать разве что пешему путнику или всаднику, но не бронекату. Однако когда очередной выстрел врага обвалил гигантскую скалу и она, разбившись в падении, докатилась до нас лавиной крупных обломков, нам стало не до смеха. Угодившему в ловушку «Гольфстриму» пришлось несколько минут кряду включать попеременно заднюю и первую передачу, поскольку без раскачки пробить себе путь через завал было нельзя. И когда мы наконец-то смогли двинуться дальше, преследователи изрядно сократили разделяющее нас расстояние. Мы же вдобавок ко всему прокатали им отличную колею через устроенную ими же самими западню! А катапульты продолжали без остановки долбить склоны, того и гляди норовя преподнести нам новую подлянку.

Вот только кто сказал, что эту коварную игру можно вести в одни ворота?

– Огонь по склонам! – проорал я Сандаваргу, полагая, что он сам разберется, по каким именно склонам ему стрелять.

Мой приказ пришелся Убби не по душе – какое удовольствие палить по камням, когда позади столько врагов? – но перечить он не стал. И шарахнул из орудий сначала по одному откосу, а затем по второму. Иностальные ядра врезались в скалы и потрясли их куда сильнее каменных снарядов противника. К тому же Сандаварг стрелял не наугад, а нарочно метил в крупные трещины. Поэтому и результат его стрельбы оказался лучше.

Две гигантские глыбы откололись от склонов и рухнули на дно расщелины, образовав внушительный завал. Он чудом не придавил ни один бронекат, но разделил колонну пополам и отрезал ее авангарду путь к отступлению. При отсутствии у врага строймастеров им придется не один час дробить эти валуны колесами, прокладывая себе обратную дорогу.

– Еще раз и ближе! – вновь приказал я пушкарям, у которых пока имелись в запасе ядра и пороховые заряды.

Оставшись без орудийной поддержки, преследователи лишились возможности обваливать на нас склоны. В то время как мы, воодушевленные трофейной идеей, намеревались отделаться от врага окончательно… Но тут случилось такое, что спутало не только наши, но и вражеские планы.

Убби охладил стволы, но еще не затолкал в них новые заряды, как вдруг палуба под нами заходила ходуном, хотя мы давно перебрались через осыпь и снова двигались по ровному пути. Но подпрыгивал не только «Гольфстрим» – подпрыгивала вся расщелина, со склонов которой тут же покатились камни. Подпрыгивали также бронекаты преследователей, включая и те, что остались за завалом.

Впрочем, мы уже знали, чем могла быть вызвана эта тряска и что последует за ней. Едва она началась, как ангелопоклонники тут же перестали быть нашими главными врагами. Отныне ими стали стены расщелины, которые обваливались уже без нашего вмешательства.

– Как думаешь, это оно? – поинтересовался Сандаварг, бросив орудия и взбежав ко мне на мостик.

– Надеюсь, что нет, но кто знает наверняка, – отозвался я. – Было бы тут поблизости озеро или море, тогда другое дело, а так!..

– Если это оно, значит, загрызи меня пес, скоро долбанет по-крупному! – заключил Сандаварг. – И лучше бы тебе, Проныра, вывезти нас к тому времени из это проклятой щели.

– А то я не знаю! – огрызнулся я. – Но быстрее, извини, не получится. И так весь день идем на пределе!

– А ка…я…есь…сота?!

– Что-что? – не расслышал я. Прогрохотавший слева обвал заглушил слова северянина.

– Какая здесь высота, спрашиваю? – повторил он. – Я в том смысле, не пора ли нам уже начать болеть этой, как ее… «болезнью гор»?..

И правда, очень своевременный вопрос! Я медленно втянул полной грудью еще не успевший наполниться пылью воздух и ничего не почувствовал. Вернее, почувствовал, что ничего не изменилось. Голова не кружилась, в ушах не шумело, одышка и тошнота отсутствовали… А ведь мы преодолели уже около двух третей подъема. И находились как минимум на полтора километра выше, чем пару часов назад, когда мчались по ровной хамаде. Действительно, пора бы нам уже начать ощущать легкое недомогание…

…Или не ощущать, если «атмосферная» теория де Бодье подтвердилась.

– Да неужели? – спросил я сам себя вслух, сделав еще несколько проверочных вздохов с тем же результатом.

– Ну что, все дерьмово? – обеспокоился Убби, глядя на мои дыхательные эксперименты.

– Нет-нет, что ты! – поспешил я утешить товарища. – Наоборот, мне не дерьмово, а очень даже хорошо! И если так будет продолжаться дальше, значит, мы движемся по правильному пути!

– И эти песьи дети – тоже! Глянь-ка на них! – хохотнул Сандаварг, указывая назад.

Я обернулся. Оставшиеся преследователи все как один остановились и разворачивали машины в обратном направлении. Не иначе, их капитаны пришли к выводу, что землетрясение является предвестником Нового потопа и им нужно поскорее возвращаться на Ковчег.

Успеют ли они? Трудно сказать. Лично я не поставил бы на них даже ломаного гроша. Но если эти люди так одержимо за нами гнались, значит, они столь же одержимо верили Нуньесу. Верили, что здесь их ожидает неминуемая гибель, и потому им лучше утонуть с верой в спасение на пути к Ковчегу, чем утонуть, опустив руки и утратив эту самую веру.

Плюнув на этих несчастных – отвязались, и хрен с ними! – мы продолжили штурм склона. Он давался нам все труднее и труднее, поскольку земля дрожала не переставая. И хуже того – с каждой минутой колебания только усиливались. Колеса и так медленно ползущего в гору истребителя постоянно проворачивались, а когда у нас на пути стали появляться завалы, восхождение пошло и вовсе с черепашьей скоростью.

Поначалу ее хватало на то, чтобы перемахнуть через невысокие преграды. Но когда мы наткнулись на завал высотой в полколеса, стало очевидно, что дальше для нас путь закрыт. По крайней мере до тех пор, пока не прекратится землетрясение. Пришлось волей-неволей останавливаться и закреплять колеса на склоне автоматическими тормозными башмаками. Одно утешало: в этом месте обвалы нам больше не грозили. Все, что только могло отвалиться от ближайших склонов, уже отвалилось и ссыпалось вниз.

Все, кто был сейчас на «Гольфстриме», включая раненых, поднялись на верхнюю палубу. Бледная после нескольких часов непрерывной качки и ошалевшая от грохота Малабонита вынесла с собой младенца. В ушах у них обоих, а также у Патриции были вставлены тряпичные затычки, к тому же Моя Радость все время закрывала уши ребенка ладонями. Так что он вроде бы был в порядке и даже не плакал, хотя сейчас, когда мир вокруг нас отплясывал чечетку, это вряд ли кого-то из нас беспокоило бы.

Чтобы у Долорес не подкосились ноги, я усадил их с малышом в шкиперское кресло, а сам присоединился к остальным, что выстроились на корме у борта. Отсюда открывался хороший вид на хамаду, какую мы недавно пересекли. И кабы не пасмурная погода, возможно, мы даже разглядели бы на горизонте смутное очертание Аркис-Грандбоула. А в данный момент все мы глядели на маленькие серебристые точки, быстро удаляющиеся на запад. Это ангелопоклонники, читая хором молитвы, спешили достичь Ковчега прежде, чем Новый потоп хлынет на эти пока еще сухие земли.

Удирающих бронекатов было значительно меньше, чем их прибыло к подножию Мадейры. Во всем был виноват устроенный Убби завал. Отрезанный от остальных, вражеский авангард бросил свою технику и, перебравшись через преграду пешком, спасался бегством на машинах единоверцев. Взирая на полдюжины оставленных нам трофеев, я невольно отметил, что мы с моей командой еще никогда не завоевывали такой богатой добычи. Богатой, но практически бесполезной, потому что распорядиться ею с умом у нас вряд ли получится. Хотя Габор явно так не считал. Он оживленно разговаривал со своими людьми, совещаясь, какой бронекат они вскоре приберут себе взамен «Торментора».

Все мы смотрели назад на пройденный нами путь, ждали, когда прекратится тряска, и гадали, насколько новое наводнение будет мощнее предыдущего. И лишь Физзу все было ясно, даже несмотря на то, что он не дотягивался до бойницы и не мог выглянуть наружу. Покачиваясь на своих кривых лапах в такт подпрыгивающему «Гольфстриму», ящер подполз к нам и, решительно стукнув хвостом по палубе, прошипел:

– Польшая фота – польшое херьмо! К щерту хрус! Сфистать всех на палупу! Спасайся хто мошет!

Вероятно, он хотел сообщить нам еще что-то, но в этот момент земля сотряслась от давно ожидаемого нами финального толчка, который, казалось, швырнул в тартарары не только нас и бронекат, но и саму Мадейру. И когда в конце концов выяснилось, что мы никуда не провалились и плато по-прежнему стоит на месте, мы не закричали от радости. Напротив – примолкли, тревожно прислушиваясь к воцарившейся тишине.

Внизу в хамаде все было спокойно, и лишь два больших разлома, будто шрамы, появились на ее и без того уродливом лике. Однако с запада уже доносился медленно нарастающий гул, и ни у кого не возникало сомнений: очень скоро мир вновь омоется водой и изменится до неузнаваемости.

А вот как изменится: согласно прогнозам первосвященника Нуньеса или все-таки нет?

Что ж, если через неделю мы будем по-прежнему топтать сушу, а не лежать на океанском дне, значит, возможно, для нас еще не все потеряно. И, возможно, ребенок Дарио доживет до того дня, когда кто-нибудь из нас расскажет ему о его отце и матери…