Встреча. «Веселый пикник». Подготовка к полюсной экспедиции. Пробный поход на моторных санях

Что тут началось! Большинство обитателей хижины уже улеглись спать, и я смутно помню, как люди в пижамах и халатах бросились ко мне, пытаясь снять с меня бронированные доспехи, в которые превратилась моя одежда. Наконец ее срезали и свалили в угловатую кучу у моей койки. Утром это мокрое тряпье весило 12 кг. Хлеб, джем, какао… Град вопросов… Слова Скотта: «Знаете, такого трудного путешествия не предпринимал еще никто на свете»; заезженная пластинка Джорджа Роби, поставленная в нашу честь и так нас рассмешившая, что мы, в нашем нервном состоянии, начав смеяться, уже не могли успокоиться. Я, конечно, выдержал путешествие хуже, чем Уилсон; говорят, что я вошел с отвисшей челюстью. Потом я влез в теплый спальный мешок и, засыпая, успел подумать, что вот так, наверное, чувствуют себя в раю.

Мы проспали сотню тысяч лет, были разбужены, когда все уже завтракали, и, предаваясь безделью, полусонные, счастливые, провели чудесный день, выслушивая новости и отвечая на вопросы. «На нас смотрят, как на пришельцев из другого мира. После обеда я распарил лицо горячей губкой и побрился, затем помылся. Лэшли меня уже постриг. Билл сильно похудел, у нас у всех от недосыпания воспаленные глаза. Ем я без особого аппетита – во рту сухость, горло раздражено из-за лающего кашля, мучившего меня в течение всего путешествия, еда кажется безвкусной. Баловство, конечно, но приятнее всего лежать в постели»[17]. Но это длилось недолго.

«Еще один счастливый день полного безделья. Два-три раза поймал себя на том, что клюю носом, улегся с книжкой в постель, но вскоре меня сморил сон. Через два часа после каждой еды мы снова хотим есть, а вчера, уничтожив плотный ужин, поели еще и перед самым сном. Ко мне вернулись вкусовые ощущения, но пальцы словно налиты свинцом, лишь кое-где я чувствую покалывания, как бы иголкой или булавкой. Пальцы на ногах распухли, на некоторых сходят ногти. Левая пятка – один сплошной волдырь. Когда я выскочил прямо из теплой постели наружу, ветер чуть меня не опрокинул, закружилась голова, но я отнес все на счет нервов и решил не обращать внимания. Однако приступ головокружения повторился, и я поспешил обратно в дом. Бёрди уже строит планы путешествия на мыс Крозир в будущем году, но Билл и думать об этом не хочет – слишком велик риск из-за темноты, – хотя допускает, что в августе можно туда сходить»[17].

А вот еще запись, сделанная через день-два:

«Я весь покрылся красной сыпью, довольно сильно зудящей. Колени и локти распухли, но ноги в лучшем состоянии, чем у Билла и Бёрди. Руки тоже чешутся. Мы очень слабы и утомлены, хотя Бёрди, наверное, меньше, чем мы двое. Он, кажется, быстро приходит в себя. У Билла вид еще совершенно измученный, он сильно осунулся. Доброта окружающих испортила бы даже ангела»[17].

Я привел эти выдержки из моего собственного дневника за неимением других письменных свидетельств очевидцев. Скотт записал в эти дни в своем дневнике: «Наши экскурсанты, отправившиеся на мыс Крозир, возвратились вчера вечером. В течение пяти недель они перенесли невероятные невзгоды. Никогда я не видал таких измученных, можно сказать истрепанных непогодою людей. Лица их были все в морщинах, скорее даже как бы в шрамах, глаза тусклые, руки побелели. Кожа на руках от постоянного холода и сырости была в каких-то складках, но следов обморожения немного… Больше всего они страдали от недостатка сна. Сегодня наши путешественники основательно выспались, уже выглядят совершенно иными – более добрыми»[11].

«У нас тут Атк в пургу чуть не заблудился», – вот первое, что мы услышали, когда стали способны что-нибудь воспринимать. С той поры он успел провести год в действующем флоте в Северном море, принять участие в Дарданелльской операции, долгое время сражался во Франции, оказался на взорванном мониторе. Но, я думаю, едва ли не самым тяжким из всех перенесенных испытаний он считает ту метельную ночь. Его давно бы уже должно было разорвать на тысячу клочков, – а он всякий раз, подобно бесстрашному гуттаперчевому мячику, появлялся снова, пусть немного помятый, но все такой же упругий, не поддающийся никакому нажиму. А когда очередное испытание остается позади, он своим тихим голосом первым вызывается участвовать в разных предприятиях и потом рассказывает, какие все молодцы, умалчивая о себе.

Пурга, о которой идет речь, разразилась 4 июля, в тот самый день, когда мы на пути к мысу Крозир лежали в безветренной бухте, зная, что вокруг бушует буря. На мысе Эванс, во всяком случае, дуло очень сильно, но к полудню ветер утихомирился, и Аткинсон с Тейлором отправились на Рэмп – снять показания термометров. Они без особых трудностей вернулись в дом, и тут, кажется, разговор зашел о том, возможно ли в такую погоду снять показания в двух разных метеобудках на морском льду. Аткинсон вызвался сходить в Северную бухту, а Гран – в Южную. Они вышли независимо друг от друга в 5.30 вечера. Но Гран через час с четвертью возвратился. Ему удалось отойти шагов на двести.

Аткинсон прошел немногим больше и также понял, что благоразумнее отказаться от своего намерения, повернул назад и пошел против ветра. Впоследствии мы убедились, что на оконечности мыса Эванс и там, где стоит дом, направления ветра не совсем совпадают. То ли поэтому, то ли из-за того, что левой ногой он делал более широкий шаг, чем правой, то ли уже начало сказываться сковывающее воздействие пурги на его мозг – истинную причину, Аткинсон, безусловно, и сам не знает, – но только вместо того чтобы выйти к мысу Эванс, находившемуся прямо перед ним, он очутился у заброшенной рыболовной верши на морском льду, в 180 метрах от мыса. Усилием воли он подавил тревогу и пошел к мысу, но тот, кто попадал в пургу, поймет, каково ему было. Вокруг неслась плотная пелена снега, не видно было ни зги. Он шел и шел, но мыс все не появлялся.

Что было дальше – неясно. Час за часом он плелся вперед. Одна рука у него обморозилась, он наткнулся на торос, упал и дальше пополз на четвереньках. Он спотыкался, падал, корчился и пластался на льду, исхлестанный сильными порывами ветра, но двигался вперед, ибо голова у него оставалась ясной. Он пришел к острову, решил, что это Инаксессибл, целую вечность полз вдоль его берега, потерял его, попал на новый торос и побрел вдоль него. Опять остров, опять все тот же ужасный, почти безнадежный поиск. Он постоял немного за ветром у какой-то скалы. Одежда на нем была легкая, правда непродуваемая, а на ногах – он старался не думать, что будет, если дело затянется, – обычные сапоги вместо теплых финнеско. Здесь Аткинсон даже разрыл ногой сугроб – в такой яме больше шансов выжить, если все же при крайней необходимости придется лечь. Ибо тот, кто, заблудившись в пургу, засыпает, – конченый человек. Он полагал, хотя не мог знать точно, что блуждает уже около четырех часов.

Затянись пурга, и ему едва ли удалось бы спастись, но тут наступило временное затишье, и появившаяся на небе луна снова пробудила в нем надежду. С поразительным присутствием духа он верно оценил обстановку и вспомнил, в какой части горизонта от мыса Эванс находилась луна накануне, когда он ложился спать. Значит, мыс Эванс вон там, а он стоит на острове Инаксессибл! Он покинул остров и направился к мысу, но тут с новой силой налетела пурга, и луна исчезла. Он попытался вернуться на остров, но не нашел его. Зато попал на другой, а может, на тот же самый, и стал выжидать. Снова затишье, и снова он пускается в путь, идет и идет, пока не узнает слева от себя остров Инаксессибл. До этого он безусловно был под островом Грейт-Рейзорбэк, откуда до мыса Эванс добрых 6 километров. Луна продолжала светить, он заставлял себя переставлять ноги – и наконец увидел огонь.

Затянувшееся отсутствие Аткинсона в доме заметили лишь к концу обеда, в четверть восьмого, то есть через два часа после его ухода. На мысе Эванс ветер уже улегся, и хотя снегопад продолжался, никто особенно не беспокоился. Одни вышли из дому и начали кричать, другие направились с фонарем на север, а Дэй зажег на холме Уинд-Вейн парафиновый факел. Там, где находился Аткинсон, этой передышки в пурге не было. Мне случалось наблюдать, что в проливе ветер бушует вовсю, а на побережье сравнительно тихо и ясно, и я понимаю, в какую переделку попал Аткинсон. Убежден, что чаще всего эти пурги носят чисто локальный характер. Спасательная партия, ушедшая на север, возвратилась в 9.30 вечера ни с чем, и Скотт встревожился не на шутку. В течение получаса на поиски Аткинсона отправились шесть партий. Но время шло, Аткинсона не было уже больше шести часов.

Свет, замеченный Аткинсоном, отбрасывал факел из смоченного керосином каната, зажженный Дэем на мысе Эванс. Аткинсон пошел на огонь и вскоре очутился под скалой, на которой Дэй суетился, словно тощий бес в дантовом аду. Аткинсон окликнул его раз, другой – все напрасно: Дэй не слышал, – и почти у самого дома встретил двоих, разыскивающих его на мысу. «Я сам во всем виноват, – говорил Аткинсон, – но Скотт ни в чем меня не упрекнул». Думаю, нам всем следовало бы быть столь же снисходительными. Не правда ли, читатель?

Как бы то ни было, Аткинсону пришлось худо.

Теоретически солнце должно было вернуться к нам 23 августа. На самом деле в тот день видимость скрывали слепящие тучи снега. Но через два дня мы увидели его краешек. По выражению Скотта, солнце «нагрянуло». Уже обдумывались планы двух весенних походов; велась подготовка к полюсному путешествию, много времени отнимала повседневная работа станции, одним словом, все были заняты по горло.

Лейтенант Эванс, Гран и Форд вызвались сходить в Угловой лагерь – откопать склад там и в Безопасном лагере. Вышли они 9 сентября и заночевали за мысом Армитедж при минимальной температуре – 43 °C. Утром откопали склад у Безопасного лагеря и направились к Угловому. Ночью температура упала до – 52,4 °C. На следующий вечер термометр показывал – 36,9°, а ночью – 40 °C; когда они ставили лагерь, приближалась метель, что редко бывает при таком морозе. 12 сентября они сняли лагерь только после полудня, при очень холодном ветре, и шли до 8.30 вечера. Ночь выдалась исключительно холодная – температура упала до – 58,5 °C. Эванс отрицательно отзывается об использовании пуховых вкладышей и внутренней палатки, но ни один из участников нашего зимнего путешествия его не поддержал бы. Большую часть дня 13 сентября они выкапывали из-под снега наши запасы в Угловом лагере, а в 5 часов пополудни вышли обратно, намереваясь дойти до мыса Хат без ночлега, с остановками только для еды. Двигались всю ночь, сделали два привала, и 14 сентября в 3 часа пополудни пришли на мыс Хат, покрыв расстояние в 55 километров. На следующий день, после шестидневного отсутствия, они появились на мысе Эванс.

В этом походе Форд обморозил руку так сильно, что, несмотря на умелую помощь Аткинсона, был вынужден в марте 1912 года подняться на борт «Терра-Новы» и покинуть Антарктику.

Уилсон еще несколько дней ходил бледный и измученный, я тоже не сразу пришел в себя, зато Боуэрс был неутомим. Вскоре после возвращения с мыса Крозир он узнал, что Скотт собирается подняться на Западные горы. Непостижимым образом ему удалось уговорить Скотта взять его с собой, и 15 сентября партия, в которую входили еще старшина Эванс и Симпсон, вышла в короткий весенний поход. Скотт считал его «замечательно удачным и поучительным»[11], а Боуэрс называл веселым пикником.

«Веселый пикник» начался при температуре – 40 °C, на каждого его участника приходилось 280 кг груза, состоящего в основном из всего необходимого для летней геологической партии. Они прошли далеко на север – до острова Данлоп, 24 сентября повернули обратно, 29-го были на мысе Эванс. За последний переход при штормовом ветре, снежных зарядах, температуре – 27 °C они проделали 33 километра, идя против ветра, но попали в пургу и были вынуждены разбить лагерь. Поставить палатку на морском льду, где мало снега, и всегда-то нелегко, им же пришлось отвязать внутреннюю палатку от бамбуковых стоек, чтобы те не унесло вместе с ней, и только после этого натягивать на них сантиметр за сантиметром верхнюю палатку. К 9 часам вечера пурга прекратилась, и, хотя ветер дул с прежней силой, они решили продолжать путь. На мыс Эванс они прибыли в 1.15 ночи. Этот день запомнился Скотту как один из самых напряженных, а это много значит. Видели бы вы, какое лицо было у Симпсона! В его отсутствие обязанности главного метеоролога исполнял Гриффит Тейлор. Истово преданный науке, он обладал бойким пером. За те полгода, что он провел с экспедицией, он засыпал нас статьями, начиная с отчетов о двух превосходных научных походах под его руководством в Западные горы и кончая описанием этой его работы во второй половине сентября. Он был наиболее плодовитым автором «Саус Полар Таймс», в его заметках, стихотворных и прозаических, всегда была изюминка, и равных ему не находилось среди наших журналистов-любителей. А когда его перо отдыхало, в действие вступал язык – он был отчаянный спорщик. При нем в доме царило необычайное оживление. В хорошую погоду он любил лазить по скалам, пренебрегая тем, как это отражается на его одежде; я не встречал человека, который бы так быстро изнашивал обувь, а носки его впору было штопать бечевой. Движение льда и ледниковая экзарация также входили в сферу его научных интересов, и он едва ли не каждый день уделял время исследованию склонов и гигантских ледяных обрывов ледника Барн и других интересных объектов. С одинаковой страстностью он мог в раздражении кинуться на свою койку за занавеской и выскочить из-за нее, чтобы вмешаться в разгоревшийся за столом жаркий спор. Его дневник был почти таким же подробным, как отчеты о геологических изысканиях для Скотта. Он обожал делать записи и экипировался всеми возможными приспособлениями, чтобы при случае вести любые наблюдения. В санном походе у Старого Грифа изо всех карманов торчали записные книжки, а спереди, сзади, с боков висели солнечные часы, буссоль, охотничий нож, бинокли, геологический молоток, хронометр, шагомер, фотоаппарат, анероид и другие предметы научного снаряжения, не говоря уже о защитных очках и рукавицах. В руке он часто сжимал ледоруб – на благо прогресса науки, но часто во вред своим спутникам.

Тощий, одетый как попало, он так и излучал дружелюбие. Я уверен, что иметь в палатке такого неаккуратного соседа неудобно, но ни на секунду не сомневаюсь и в том, что товарищи по палатке никак не хотели бы его лишиться. Вещи Тейлора занимали больше места, чем по справедливости ему полагалось, и его интеллект также распространялся далеко вширь. Он возвышался над нами, подобно большой скале, и когда срок его командировки в экспедицию – два полевых сезона – истек и он возвратился в ведение австралийской администрации, у нас образовалась ощутимая брешь.

С того момента как мы вернулись с мыса Крозир и тем сняли камень с души Скотта, он целиком погрузился в подготовку к путешествию к полюсу. Возвращение дневного света и для всех явилось могучим стимулом. Скотт же с его нетерпеливым и деятельным характером особенно радовался окончанию длительного периода вынужденного безделья. Все шло хорошо. 10 сентября он со вздохом облегчения записал, что разработка подробных планов Южного путешествия наконец завершена. «Каждую статью и цифру проверял Боуэрс. Он оказал мне огромную помощь.

Если моторы окажутся удачными, нам нетрудно будет добраться до ледника , но и в противном случае мы при сколько-нибудь благоприятных обстоятельствах все-таки туда доберемся. Двинуть с этого пункта три партии, состоящие каждая из четырех человек, потребует немало предусмотрительной распорядительности. Если таковой будет достаточно, то помешать достижению цели может только сочетание слишком уж многих неблагоприятных обстоятельств. Я старался предусмотреть все возможности, какие только поддаются предвидению, и наметить меры для борьбы с ними. Боюсь тешить себя преувеличенными надеждами, однако если принять все в соображение, то, кажется, многое говорит в нашу пользу»[11].

И далее: «Всего больше надежды возлагаю я на здоровье и бодрость нашей компании. Никаких признаков слабости не найти в этих двенадцати молодцах, выбранных мною для похода на юг. Все они теперь обладают опытом в санных экскурсиях, все связаны между собой дружбой, не виданной в подобных обстоятельствах.

Благодаря им и в особенности Боуэрсу и квартирмейстеру Эдгару Эвансу все детали нашего оборудования и экипировки обдуманы с величайшей тщательностью и проверены на практике»[11].

Боуэрс и в самом деле был для Скотта нужнейшим человеком при подготовке похода к полюсу. Он не только досконально знал, что в каких складах лежит, он хорошо разбирался во всем, что касалось одежды и питания в полярных условиях, был полон идей и альтернативных предложений, а главное – не отступал даже перед труднейшими проблемами. Именно ему в основном было доверено распределение грузов между собаками, моторными санями и лошадьми и между отдельными лошадьми. В день старта нам оставалось только вывести лошадей и запрячь в уже подготовленные заранее сани, загруженные правильно и по весу, и по составу багажа. Для любого руководителя экспедиции такой человек на вес золота.

Временами Скоттом овладевало беспокойство и уныние. С транспортом все обстояло благополучно, но за месяц до назначенного дня выхода на нас одна за другой посыпались неприятности. Трое из нас в той или иной мере утратили работоспособность: Форд отморозил руку, Клисолд упал с тороса и получил сотрясение мозга, Дебенем серьезно повредил себе колено, играя в футбол. Одна из лошадей – Джию – была такой развалиной, что подумывали даже, не оставить ли ее вообще дома; Чайнамен также зарекомендовал себя очень плохо. Еще одна собака сдохла от таинственной болезни. «Печально, – писал Скотт, – но я не унываю… Остается только рукой махнуть: будь что будет!»[11]. В другом месте он замечает, что если ожидание старта к югу затянется, экспедиция грозит превратиться в партию калек.

А тут еще незадолго до выхода сдала ось на одних моторных санях: «Сегодня собирались было вывезти на лед моторные сани. Поверхность от снежных наносов очень неровная, и у первых, самых лучших саней соскочила цепь. Ее поставили на место, и машина двинулась дальше, но как раз перед тем как выйти на лед, на пути попалась ледяная гряда. Передок приподнялся, и цепь опять соскочила с зубчатых колес. В критическую минуту Дэй поскользнулся и нечаянно нажал на регулятор. Машина рванулась. Под задней осью появилась зловещая струйка масла. Осмотр показал, что раскололся алюминиевый подшипник оси. Его сняли и внесли в дом. Может быть, удастся еще поправить его, но времени остается очень мало. Этот случай показывает, что нам не хватает еще опыта и мастерских.

В душе убежден, что большой помощи от моторных саней нам не будет, хотя, впрочем, с ними еще ничего не приключилось такого, чего нельзя было бы избегнуть. Побольше осторожности и предусмотрительности, и моторные сани были бы для нас драгоценными помощниками. Беда в том, что если они нам изменят, никто этому не поверит»[11].

Тем временем Мирз и Дмитрий с двумя собачьими упряжками дважды сходили с мыса Хат в Угловой лагерь и обратно. Первый раз они отсутствовали два с половиной дня и возвратились 15 октября; второй поход, очень похожий, пришелся на конец месяца.

Первой по плану должна была стартовать партия на моторных санях, но ее выход отложили до 24 октября. Она доходит до широты 80°30 и там нас дожидается; в случае поломки саней люди своими силами подтаскивают грузы. Вели моторы Дэй и Лэшли, помощники – лейтенант Эванс и Хупер, идя впереди, рулили с помощью привязанных к саням веревок. Скотту ужасно хотелось, «чтобы этот опыт удался, даже если моторным саням не суждено сыграть большую роль в нашей экспедиции. Небольшой доли успеха было бы достаточно, чтобы доказать, чего можно от них ожидать и способны ли они в конце концов произвести переворот в транспортировке грузов в полярных условиях»[11].

Тут уместно сообщить читателю, что Лэшли служил на флоте главным механиком и в дни экспедиции «Дисковери» сопровождал Скотта на плато. Дальнейшую повесть о печальной судьбе моторных саней я позаимствовал из его дневника и бесконечно благодарен автору за разрешение использовать в этой книге его материалы, а также очень живой и увлекательный рассказ о злоключениях второй вспомогательной партии.

Двадцать шестого октября 1911 года, через два дня после того как моторные сани вышли на морской лед, направляясь к мысу Хат, Лэшли записал в дневнике:

«Выступили в 9.30; двигатель в порядке, поверхность льда намного лучше, заправились баком керосина каждый и смазкой, не доходя трех километров до мыса Хат перекусили. С мыса Эванс подоспел капитан Скотт со вспомогательной партией, чтобы помочь нам преодолеть синий лед, но в этом не было нужды. Покончив с ленчем, пошли дальше, но нас задержали вторые сани, шедшие намного медленнее; сдается мне, что эти сани не пригодны для работы на морском льду – им не хватает мощности; может, на Барьере они будут вести себя лучше, хотя мне кажется, что перегревание двигателя доставит массу хлопот. Пройдя около километра, мы всякий раз вынуждены останавливаться не меньше чем на полчаса и охлаждать двигатели, затем на несколько минут закрывать карбюратор, чтобы он согрелся, иначе керосин не будет испаряться; каждый день приобретаем новый опыт. Прибыли на мыс Хат и проследовали дальше, на мыс Армитедж, но пошел густой снег; поставили палатку и стали ждать вторые сани, которые весь день отставали и мало продвинулись вперед. В 6.30 пополудни появились Боуэрс и Гаррард и позвали нас ночевать на мыс Хат. Там мы насладились отличной похлебкой и удобным ночлегом в обществе товарищей.

 

Дмитрий Гирев

 

Сесил Мирз

 

Гирев и Мирз на мысе Хат

 

27 октября 1911 года. Утром была хорошая погода, мы пошли к машинам и завели их, изрядно повозившись из-за низкой температуры. Начал я довольно лихо – лед сегодня, кажется, поровнее, – машина шла легче, но все равно двигалась вперед лишь при чрезмерном напряжении и сильно перегревалась. Как от этого избавиться – не знаю. Перед самым Барьером в двигателе возник страшный стук, но с помощью вспомогательной партии мы кое-как все же поднялись наверх, а вторые сани благополучно взяли подъем и уже ждали меня; решили разбить здесь лагерь, поесть и посмотреть, что происходит с двигателем. Открыв картер, увидели, что вкладыши подшипника разлетелись на куски и нам не остается ничего иного, как только заменить их запасными. Конечно, мистеру Дэю и мне предстояла холодная работа, а возиться на Барьере с металлом радости мало. Но делать нечего – лейтенант Эванс и Хупер поставили вокруг нас заслон от ветра, мы взялись за работу и к десяти вечера закончили; тут бы впору выходить, но в мороз двигатели не заводились, и мы остались здесь ночевать.

28 октября 1911 года. Вылезли из палатки и снова попытались завестись, но мороз удерживается, и мы долго возились. Наконец тронулись с места, но обычное наше горе – перегревание – нас не покидает, поверхность скверная, часто приходится подтаскивать сани, что очень трудно, одним словом, впереди ничего хорошего. Мы то и дело поджидаем друг друга, на каждой остановке приходится устранять какие-нибудь неполадки; мой вентилятор, например, зажало и потому он бездействовал, но мы быстро его починили. Мистеру Эвансу пришлось возвратиться в лагерь за своими запасными вещами – кто-то по оплошности их не взял. Хорошёнькая прогулка – мы удалились от мыса Хат километров на 25.

29 октября 1911 года. Мы снова вырвались вперед, но ушли недалеко – вторая машина забарахлила. Я пошел посмотреть, что случилось, похоже, виной всему грязный керосин, может быть, из-за того, что его перелили в новый бак; так или иначе, мы подремонтировались и устроили привал для ленча. После еды двинулись дальше, все вроде бы шло хорошо, но вдруг у машины мистера Дэя сдали вкладыши подшипника, точно так же как раньше у моей. Посмотрим, как быть дальше.

30 октября 1911 года. Сегодня утром, прежде чем заводиться, переложили все грузы: машина мистера Дэя вышла из строя, ей конец. На нас четверых теперь одни моторные сани, и все бы ничего, если бы не перегревание, на борьбу с которым уходит половина времени. По-моему, в ближайшее время нам придется тащить грузы на себе. Прошли 11 километров и остановились на ночлег. До Углового лагеря около 9,5 километров.

 

 

Команда мотосаней: Уильям Лэшли и Бернард Дэй

 

 

Помощники: Хупер и лейтенант Эдвард Эванс

 

31 октября 1911 года. С трудом сдвинулись с места, почти дошли до Углового лагеря, но погода нам не благоприятствует, пришлось рано разбить лагерь. Хорошо, конечно, что мы смогли доставить сюда большой запас фуража для лошадей и провианта для людей, но пока что от моторных саней проку нет.

1 ноября 1911 года. Тронулись после обычных мучений, вскоре достигли Углового лагеря и оставили капитану Скотту записку, в которой объяснили причину нашей неудачи. По моей просьбе мистер Эванс написал Скотту, что сани далеко не пойдут. Мы прошли после Углового лагеря около полутора километра, и тут двигатель заглох навеки – на том моторным саням каюк. Не скажу, что я огорчен, – я вовсе не огорчен, остальные, думаю, тоже. Вытаскивать тяжелые сани после каждой остановки, – а они случались очень часто – работа изнурительная, тянуть грузы на себе не труднее; во всяком случае, к вечеру мы, наверное, будем уставать не больше, чем после дня работы с санями. Итак, для нас начинается тягловая часть представления. Мы перепаковали сани и оставили на них провиант, сколько могли утащить, после чего на каждого пришлось по 95 килограмм багажа; идти неуютно – ветер встречный, тем не менее мы хорошо продвинулись – на 5 километров – и остановились на ночлег. Поверхность неважная, волочить сани трудновато.

5 ноября 1911 года. После трех дней в упряжке. Шли хорошо, сделали 23 километра. Если бы поверхность всегда была такой, как сегодня! Мы бы неслись вперед вовсю. Как-то там лошадям в пути… Хоть бы им повезло больше, чем нам с моторами, но, боюсь, им будет тяжело.

6 ноября 1911 года. Весь день работали изо всех сил, прошли 19 километров – это очень хорошо, поверхность шероховатая, но скольжение приличное; тем не менее, когда настало время ставить лагерь, мы все были на пределе.

7 ноября 1911 года. Снова хорошо продвинулись, но освещение настолько скверное, что порой вообще не видно, куда идешь. Я все время стараюсь разглядеть гурии – те, что в прошлом году поставила партия по устройству складов, – и сегодня днем увидел один. Он километрах в 30 от склада Одной тонны, так что, если нам удастся сохранить сегодняшний темп, завтра ночью мы можем быть там. Температура довольно низкая, но мы постепенно к ней привыкаем.

8 ноября 1911 года. Хорошо взяли старт, но поверхность с каждым днем становится все мягче, поэтому сильно болят ноги; пришли к складу Одной тонны и поставили лагерь. Затем принялись откапывать провиант – мы должны увезти с собой как можно больше провианта для людей; место, конечно, очень дикое, пони пока не видно.

9 ноября 1911 года. Сегодня начался второй этап похода. Мы должны продвинуться на один градус к югу от склада Одной тонны и там дожидаться лошадей и собак; каждый день проходим приличное расстояние, вряд ли партия сможет нас опередить, но сегодня почувствовали, насколько тяжелее стал груз на санях. На человека приходится больше 100 кг; несколько раз мы были вынуждены останавливаться, а чтобы стронуться снова с места, надо как следует налечь на веревки; тем не менее проделали 17 километров – очень хороший результат при таких условиях.

10 ноября 1911 года. Мы вышли, как всегда, полные энергии, но работа адски тяжелая и начинает сказываться на нас; сегодня под ногами мягкий снег, что отнюдь не облегчает путь. Хупер совсем умаялся, но держался молодцом, я уверен, что и дальше будет так, хотя он, конечно голодный, ел без обычного аппетита. Мистер Эванс, мистер Дэй и я могли бы съесть и больше – мы чувствуем, что худеем. Прошли 18 километров, через каждые 5 километров ставим гурий; один поставили во время ленча, один – в полдень, один – вечером. Нет, скучать от безделья не приходится.

11 ноября 1911 года. Сегодня очень тяжелый день. Поверхность прескверная, мы сыты по горло, но отнюдь не едой; перевозка грузов безусловно самая тяжелая из работ, неудивительно, что моторные сани ее не осилили. Я вспомнил об испытаниях двигателей на заводах Уолсли в Бирмингеме, при которых присутствовал: им давали огромную нагрузку, но что она по сравнению с перевозкой больших тяжестей по Барьеру.

12 ноября 1911 года. Все то же, что и в предыдущие два дня, но освещение плохое и идет снег, что не улучшает путь; мы делаем 18,5 километров в день и больше не можем, так как ко времени остановки на ночлег совсем выбиваемся из сил.

13 ноября 1911 года. Погода, кажется, меняется. Не удивлюсь, если вскоре налетит пурга, хотя мы, конечно, этого не хотим. У Хупера очень усталый вид, но он не сдается. Мистер Дэй упорно тащится в упряжке, жалуется лишь на недоедание.

14 ноября 1911 года. Сегодня утром при старте мистер Эванс сообщил, что до конца заданного маршрута остается 24 километра. Везти сани было почти так же трудно, но погода немного улучшилась, и пурга нас миновала. Прошли 16 километров и стали лагерем. Главной партии не видно, но она может появиться в любой момент.

15 ноября 1911 года. Сделали 8 километров и разбили лагерь в намеченном месте широта 80°32'; теперь будем ждать остальных. Мистер Эванс очень гордится тем, что мы прибыли раньше всех, но я думаю, что нам не придется долго ждать; впрочем, нам и впрямь есть чем гордиться – мы каждый день делали хорошие переходы. Сегодня перед сном воздвигли большой гурий. Погода морозная, но отличная».

Шесть дней пришлось им ждать прибытия партии с лошадьми. После этого около гурия оставили Верхний барьерный склад (гора Хупер).