На исходе сил. Неожиданный мороз. Нехватка горючего. Гибель Отса. Конец. Письма родным. Послание обществу

У Стивенсона есть такой сюжет: путешественник, спящий рядом со своей женой, грезит о былых походах и просыпается совершенно счастливый. Наверное, его путешествия были мирными, тихими, ибо те дни и ночи, когда люди Скотта спускались с ледника Бирдмора, могут являться только в жутких кошмарах.

Конечно, силы путешественников были подорваны и они сильно ослабели. Но, по-моему, трудные погодные условия и долгое пребывание в пути не объясняют полностью ни их слабость, ни гибель Эванса, которая, возможно, связана с тем, что в партии он был самым крупным мужчиной с сильно развитой мускулатурой и большим весом. Как мне представляется, именно для людей такого телосложения, которые берут на себя огромную физическую нагрузку – везут, несут, тянут больше, чем их товарищи, – а едят наравне со всеми, подобный образ жизни неприемлем. Если рацион, который получают такие люди, действительно не возмещает затрачиваемую ими энергию, то естественно, что самые, казалось бы, могучие участники партии почувствуют недостаток пищи скорее и острее, чем их спутники с менее богатырской конституцией. Эвансу, очевидно, было очень тяжело. По-моему, из дневниковых записей ясно видно, что он страдал безмерно, но не жаловался. Дома он лежал бы в постели, окруженный вниманием и заботой. Здесь он был вынужден шагать (даже в день смерти он тащил сани), пока не упал на четвереньки и не пополз на обмороженных руках и ногах. Страшно даже подумать! Но страшнее, наверное, было тем, кто нашел его в таком виде, а затем, сидя в палатке, наблюдал, как он умирает. Мне говорили, что простое сотрясение мозга не влечет за собой столь быстрого смертельного исхода. Возможно, у него был тромб мозгового сосуда.

По той или иной причине, но спуск с ледника с санями, легкими как перышко, занял у них почти столько же времени, сколько у нас подъем с тяжелым грузом. На переход от Верхнего ледникового до Нижнего ледникового склада был отведен семидневный рацион. Боуэрс сам говорил мне, что этого хватит с лихвой. Обе вспомогательные партии вполне благополучно прошли этот маршрут, хотя и та, и другая долго блуждали среди невероятного хаоса в районе Клаудмейкера. Последняя возвращающаяся партия одолела расстояние между двумя складами за семь с половиной дней. Полюсная партия – за десять, а на плато она провела на 25 с половиной дней больше. Из-за медленного спуска с ледника полюсная партия была вынуждена перед стоянкой 19 марта идти на сокращенном рационе, в первый и последний раз за весь поход. За исключением этих дней они все время имели возможность съедать полный или даже повышенный рацион.

До выхода на Барьер на обратном пути с полюса им сопутствовали погодные условия, которые нельзя назвать ни необычными, ни неожиданными. До склада Одной тонны им предстояло пройти 480 километров, а оттуда еще 240 километров до мыса Хат. Они только что забрали недельный запас провианта на пятерых; между ледником Бирдмора и складом Одной тонны находилось еще три склада, каждый с недельным набором провианта на пятерых. Их же оставалось теперь только четверо; но им предстоял переход через Барьер вне видимости земли и вне досягаемости непосредственного влияния относительно теплого моря впереди. О погоде, обычной для этого времени года в центре Барьера, не было известно ничего, и никто не подозревал, что в марте там так холодно. Шеклтон повернул к дому 10 января, склада Блафф достиг 23 февраля, мыса Хат – 28 февраля. Уилсон пишет в дневнике:

«18 февраля. Спали только пять часов. Проснулись в 2 часа дня, выпили чаю с галетами с маслом, через вход Гэпа, минуя каменистую морену горы Хоп, вышли к лагерю Бойня.

19 февраля. Выступили поздно, мастерили новые трехметровые сани и выкапывали конину. Сделали 9 километров по очень плохой поверхности»[15].

С плохой поверхностью они столкнулись, едва ступив на Барьер. Отныне в их записях о пути с полюса все время звучат жалобы на плохую поверхность, хотя, наверное, тащить сани им было тяжело в определенной мере и из-за собственной слабости. Едва ли поверхность могла быть иной при тех сильных морозах, что установятся позднее, но сейчас-то не особенно холодно – от – 18° до – 27 °C, преобладают хорошие ясные дни, причем – важное обстоятельство – почти безветренные. Ветер с юга был бы им очень кстати. «Нам бы ветерка», – просил Скотт. У Эванса его, верно, было предостаточно. Скотт уже обеспокоен. «Если так будет дальше, нам придется плохо. От души надеюсь, что такая дорога – лишь результат близости к берегу этой безветренной области, из которой мы скоро выберемся, если будем продвигаться без задержек. Может быть, я преждевременно об этом беспокоюсь; во всех других отношениях дела поправляются. Развернутые спальные мешки сушатся на санях, а главное, мы опять получаем полные рационы. Ввиду позднего времени года спрашиваю себя: что-то ожидает нас впереди? » [11].

А вот запись за 20 февраля, когда они прошли 11 километров: «В настоящее время сани и лыжи оставляют глубокие колеи, они ясно видны позади на протяжении нескольких миль. Тяжело, но все невзгоды по обыкновению забываются, лишь только мы устраиваемся на ночевку и подкрепляемся хорошей пищей. Дай нам Бог лучшую дорогу, потому что сил у нас меньше против прежнего, а осень быстро надвигается»[11]. И за 21 февраля: «Никогда мы не осиливали каких-нибудь 13 километров с большими трудностями, как сегодня. Так продолжаться не может»[11].

Внезапно 22 февраля в 11 часов утра налетел ветер с юго-юго-востока, и они подняли на санях парус. Из-за сильного снегопада – такой же застал нас на пути к югу – они тут же сбились со следа, по которому шли, и не смогли отыскать гурии и место прежней стоянки, куда они обязательно вышли бы при правильном направлении движения. Боуэрс высказал мнение, что они слишком приблизились к горам – тогда отклонились в сторону, но все равно не вышли на линию расположения складов, от которых зависела их жизнь. Скотт был уверен, что эту линию они так и не пересекли. На следующее утро Боуэрс засечками получил бесспорные доказательства того, что они по-прежнему находятся слишком близко к горам. Какое-то время они продолжали продвигаться наудачу, без следов, но перед самым ленчем «Боуэрс своими удивительно зоркими глазами разглядел вдали старый гурий. Труба теодолита подтвердила его открытие. Мы все повеселели»[11]. Но у Уилсона «снова сильный приступ снежной слепоты. С трудом приоткрываю глаза за защитными очками, чтобы разглядеть следы. Ели наваристый суп из конины»[15]. В этот день они достигли Нижнего ледникового склада.

Положение их было бедственное, но все бы еще выправилось, если бы, буквально как гром с ясного неба, не нагрянул мороз: неожиданный, непредсказуемый, роковой. Да и мороз, казалось бы, не такой уж и страшный, если не знать, что они уже четыре месяца как находились в пути; что они пробили себе дорогу по самому большому леднику мира, бредя по колено в снегу; что они провели семь недель на плато в условиях разреженного воздуха, обдуваемые сильными ветрами при низкой температуре; что они наблюдали, как умирал их товарищ – не у себя дома в постели, не на больничной или амбулаторной койке, не вдруг, а медленно, день за днем, ночь за ночью, с отмороженными руками, но в ясном сознании, – наблюдали до тех пор, пока каждый не задумался о том, справедливо ли будет при подобных обстоятельствах бросить умирающего ради спасения четверых живых. Он умер своей смертью, и они вышли на Барьер.

Будь на Барьере такие условия, которые они ожидали и к которым готовились, они бы вернулись домой живые и невредимые. Некоторые утверждают, что погода была аномальной, об этом действительно свидетельствуют некоторые данные.

Температура, например, упала до – 34° днем и до – 40 °C ночью. Южных ветров было крайне мало, и в результате воздух у поверхности не перемешивался и при отраженной радиации у поверхности возник слой холодного воздуха. Кроме того, на поверхности снега образовывались кристаллы, а недостаточно сильный ветер их не уносил. По мере падения температуры полозья саней скользили все хуже, я уже объяснял это явление выше. Путешественники волокли сани словно по песку.

При таких тяжелых условиях они делали замечательные переходы: 25 февраля 18 километров, 26-го столько же; 27-го 20 километров, 28 и 29 февраля снова по 18. Если бы они могли и дальше удерживать такие темпы, они несомненно дошли бы. Но мне кажется, что именно в это время они начали подозревать, а потом и окончательно убедились в том, что им не выдюжить. Вот что пишет Скотт в дневнике 2 марта во время ленча:

 

Старшина Эдгар Эванс (Edgar Evans), 1876–1912

 

Слева направо: Эванс, Отс, Уилсон и Скотт. Фотография сделана Боуэрсом

 

«Беда редко приходит одна. Вчера после полудня мы без большого труда дошли до склада в центральной части Барьера, но с тех пор претерпели три удара, поставившие нас в скверное положение. Первым делом мы нашли очень скудный запас горючего. При строжайшей бережливости его едва может хватить до следующего склада, до которого отсюда 114 километров. Второе несчастье. Отс показал свои ноги. Пальцы его в плачевном состоянии, очевидно, отморожены во время последних ужасных холодов. Третий удар разразился ночью, когда ветер, которому мы, было, обрадовались, нагнал темные тучи, обложившие небо. Температура ночью упала ниже – 40 °C, и сегодня утром потребовалось больше полутора часов для того, чтобы справиться с обувью. И все-таки мы выступили в путь раньше 8 часов утра. Одновременно мы потеряли из виду следы и гурий. Сколько могли, мы наугад держали курс к северо-западу, но ничего не видели. В довершение – дорога прямо невозможная. Несмотря на сильный ветер и туго надутый парус, мы сделали всего 9 километров. Положение наше очень опасное. Не подлежит сомнению, что, страдая от холода, мы не в состоянии совершать дополнительные переходы»[11].

В этот день они сделали около 16 километров, но 3 марта измучились ужасно. «Помилуй нас Бог, – восклицает Скотт, – но нам не выдержать этой каторги! В своем кружке мы бесконечно бодры и веселы, но что каждый чувствует про себя, о том я могу только догадываться. Обувание по утрам отбирает все больше и больше времени, поэтому опасность с каждым днем увеличивается»[11].

Далее привожу отрывки из дневников Скотта. «Воскресенье, 4 марта. Ленч. Положение ужасное, но никто из нас еще не падает духом; по крайней мере, мы притворяемся спокойными, хотя сердце замирает каждый раз, как сани застрянут на какой-нибудь заструге, за которой густой кучей нанесен сыпучий снег. Сейчас пока температура держится около – 29 °C. Нам все же лучше и намного легче, но холодную волну воздуха можно ожидать с минуты на минуту. Боюсь, что Отс очень плохо перенесет такую напасть. Помоги нам, провидение! Людской помощи мы ожидать больше не можем, разве только в виде прибавления к нашему рациону из следующего склада. Скверно будет, если и там окажется такой же недохват топлива. Да и дойдем ли? Каким коротким показалось бы нам такое расстояние там, на плоскогорье! Не знаю, что бы со мной было, если б Боуэрс и Уилсон не проявляли такого стойкого оптимизма.

Понедельник, 5 марта. Ленч. К сожалению, должен сказать, что дела идут хуже и хуже. Вчера ненадолго поднялся ветер, и наши мизерные утренние 6 километров к вечеру мы дотянули до 14 с небольшим. Легли спать, поужинав чашкой какао и замороженным, едва подогретым пеммиканом. Такое воздержание сказывается на всех, главным образом на Отсе, ноги которого в плачевном состоянии. Одна нога вчера к ночи страшно распухла, и сегодня он сильно хромает. Мы выступили, позавтракав пеммиканом с чаем. Стараемся себя уверить, что так пеммикан вкуснее. Утром шли 5 часов по несколько лучшей дороге, покрытой высокими бугорчатыми застругами. Раза два сани опрокидывались. Прошли около 9 километров. До склада остается два больших перехода и еще около 6 километров. Топливо совсем уже на исходе, и бедный Солдат почти вконец умаялся. Это вдвойне печально, потому, что мы ничем не можем ему помочь. Обилие горячей пищи еще могло бы его поддержать, но и то, боюсь, что очень мало. Никто из нас не ожидал таких страшных холодов. Больше всех страдает от них Уилсон. Причиной этого является, главным образом, самоотверженная преданность, с которой он ухаживает за ногами товарища. Друг другу мы помочь не в состоянии, каждому хватает заботы о самом себе. Мы мерзнем на ходу, когда дорога трудная и ветер пронизывает насквозь нашу теплую одежду. Товарищи бодрятся, лишь когда мы забираемся в палатку. Положили себе задачей довести игру до конца, не падая духом, но тяжело долгие часы надрываться и сознавать, что продвигаемся так медленно. Можно только твердить: «Помоги нам, Боже!» и плестись через силу, страдая от холода, чувствуя себя вообще отвратительно, хотя внешне и сохраняя бодрость. В палатке мы болтаем о всякой всячине, избегая говорить о еде с тех пор, как решили восстановить полные рационы. Это рискованно, но идти голодными в такое время мы положительно не могли бы.

Вторник, 6 марта. Ленч. Вчера было немного лучше: с помощью ветра нам удалось сделать 15 километров. От вчерашнего лагеря 48 до склада осталось 43 километров. Зато сегодня утром опять ужасно. Ночью было тепло, и я в первый раз за все путешествие проспал лишний час. Затем мы долго провозились с обуванием. Когда же тронулись в путь, то, волоча из последних сил сани, едва могли одолеть по полтора километра в час. Стало пасмурно, повалил снег, и мы три раза вынуждены были снимать с себя хомуты, чтобы искать след. В результате сделали неполных 6 километров за утро. Сейчас светит солнце, а ветра нет. Бедный Отс не в состоянии тащить. Он сидит на санях, пока мы ищем дорогу. Отс удивительно терпелив; я думаю, ноги причиняют ему адскую боль. Он не жалуется, но оживляется уже только вспышками и в палатке делается все более молчаливым. Сооружаем спиртовую лампу, чтобы как-нибудь заменить походную печку, когда выйдет керосин…

Среда, 7 марта. Совсем плохо. У Отса одна нога в очень скверном состоянии. Он удивительно мужественный человек. Мы все ещё говорим о том, что будем вместе делать дома.

Вчера до лагеря 49 прошли 10 километров. Сегодня утром за четыре с половиной часа прошли ровно 6,5 километров. До склада еще 25 километров. Если только мы найдем там надлежащий запас пищи, а дорога и дальше продержится такая же, как сегодня, мы еще сможем добраться до следующего склада, что у горы Хупер, но не до лагеря Одной тонны, до которого на 115 километров дальше. Мы надеемся, хотя без достаточного к тому основания, что собачьи упряжки побывали в складе у горы Хупер . Тогда еще можно бы дойти. Если же там опять будет недостача топлива, тогда мало надежды. В состоянии бедного Отса, очевидно, надвигается кризис. Впрочем, мы все не можем похвастаться силами, хотя вопреки совершаемой нами поистине чрезмерной работе еще удивительно держимся. Одно, что нас поддерживает, – это хорошая пища. Утром сегодня сначала не было ветра, но потом поднялся небольшой, холодный. Солнце светит, гурии видны яснее. Хотелось бы идти по следу до конца.

Четверг, 8 марта. Ленч. Хуже и хуже. Левая нога бедного Отса никоим образом не дотянет. Сколько уходит утром времени на обувание – ужас! Мне приходится час ждать в ночной обуви, прежде чем начать менять ее, и все-таки я обыкновенно бываю готов первый. У Уилсона с ногами теперь тоже нехорошо, но это главным образом от того, что он много помогает другим. Сегодня утром мы сделали 7 километров, до склада осталось 13,5 километров. Смешно задумываться над таким расстоянием, но мы знаем, что при такой дороге мы не можем рассчитывать и на половину наших прежних переходов, да и на эту половину мы тратим энергии почти вдвое. Капитальный вопрос: что найдем мы в складе? Если собачьи упряжки побывали там, то мы сможем пройти еще немалое расстояние. Если же и там опять мало топлива, Бог да помилует нас! Боюсь, что мы во всяком случае в скверном положении.

Суббота, 10 марта. Катимся неудержимо под гору. У Отса с ногами хуже. Редкой силой духа обладает он; должен же знать, что ему не выжить. Сегодня утром он спросил Уилсона, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсону, понятно, пришлось сказать, что он не знает. На самом деле их нет. Я и без него сомневаюсь, чтобы мы могли пробиться. Погода создает нам гибельные условия. Наши вещи все больше леденеют, ими все труднее и труднее пользоваться…

Вчера мы достигли склада у горы Хупер. Хорошего мало. Нехватка во всем. Не знаю, виноват ли тут кто. Собачьи упряжки, которые были бы нашим спасением, очевидно, сюда не доходили. Нелегко, верно, пришлось Мирзу на обратном пути.

Утро во время завтрака было тихое, но когда мы выступали, подул с WNW ветер и стал быстро усиливаться. Через полчаса пути я убедился, что мы не в состоянии бороться против такой погоды. Мы вынуждены были поставить палатку, в которой проводим остаток дня на холоде, с бушующей вокруг нас пургой.

Воскресенье, 11 марта. Ясно, что Титус близок к концу. Что делать нам или ему – одному Богу ведомо. После завтрака мы обсуждали этот вопрос. Отс благородный, мужественный человек, понимает свое положение, а все же он, в сущности, просил совета. Можно было только уговаривать его идти, пока хватит сил. Наше совещание имело один удовлетворительный результат: я просто приказал Уилсону вручить нам средство покончить с нашими страданиями. Уилсону оставалось повиноваться, иначе мы взломали бы аптечку. У нас у каждого по 30 таблеток опиума, а ему оставили ампулу с морфием. Тем кончилась трагическая сторона этой истории.

Сегодня утром, когда мы поднялись, небо было все заложено. Ничего не было видно, мы потеряли след и, наверно, немало побродили. За все утро прошли 5 километров. Тащить сани было ужасно тяжело. Впрочем, мы этого и ожидали. Я убедился, что больше 10 километров в день нам теперь уже не сделать, если не поможет ветер и не улучшится дорога. Провизии у нас на 7 дней, а до лагеря Одной тонны от нашего сегодняшнего вечернего места должно быть 88 километров, 10×7=70. Если не будет хуже, остается пробел в 18 километров . Между тем быстро надвигается осень.

Понедельник, 12 марта. Вчера мы прошли 11 километров, а в остальном – без перемен. Отс мало помогает: руки у него не лучше ног. Сегодня утром 6 километров мы прошли за 4 часа 20 минут; до вечера можем надеяться сделать еще 5 километров. 7×10=70, а до склада будет 75 километров. Сомневаюсь, чтобы можно было дотянуть. Дорога все такая же ужасная, мороз жестокий, силы убывают. Боже, помоги нам! Уж более недели нет и признака благоприятного ветра, и, по-видимому, каждую минуту можно ожидать противного ветра.

Среда, 14 марта. Мы несомненно с каждым днем слабеем; все словно сговорилось против нас. Вчера, когда проснулись, нас встретил сильный северный ветер при температуре – 38 °C. Против такого ветра мы не могли идти. Остались в лагере до 2 часов, после прошли еще 8 километров. Хотели, отдохнув, пройти еще сколько-нибудь, но все слишком прозябли, так как северный ветер ни на минуту не утихал, а когда солнце стало садиться, температура понизилась еще больше. Долго возились, готовя ужин впотьмах.

Сегодня утром выступили с легким южным ветром, подняли парус и довольно скорым шагом прошли мимо гурия, но на полпути ветер перескочил на W, потом на WSW, насквозь продувая нашу одежду, забираясь за рукавицы. Бедный Уилсон так прозяб, что долго не мог снять с ног лыжи. Лагерь устраивали, собственно говоря, мы с Боуэрсом одни, и, когда мы, наконец, укрылись в палатку, нам всем было смертельно холодно. Температура понизилась до – 42 °C при сильном ветре. Надо идти вперед, но постановка лагеря с каждым разом становится труднее и опаснее. Мы, должно быть, близки к концу. Бедному Отсу с ногой опять хуже. Боюсь подумать, что с ней будет завтра. Мы с величайшим трудом спасаемся от обмораживания. Никогда не снилось мне, чтобы в это время года могли быть такие морозы и такие ветры. Вне палатки – один ужас. Должны бороться до последней галеты, но уменьшать рационов нельзя.

Пятница, 16 марта или суббота, 17. Потерял счет числам, но вероятнее, кажется, последнее. Жизнь наша – чистая трагедия. Третьего дня за завтраком бедный Отс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли и уговорили его пойти с нами после завтрака. Несмотря на невыносимую боль, он крепился, мы сделали еще несколько километров. К ночи ему стало хуже. Мы знали, что это – конец.

На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить следующие факты. Последние мысли Отса были о его матери, но перед этим он с гордостью выразил надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. В течение многих недель он без жалоб переносил жестокие страдания, но до самого конца был в состоянии разговаривать о посторонних предметах и это делал охотно. Он до самого конца не терял, не позволял себе терять надежду. Это была бесстрашная душа. Конец же был вот какой: Отс проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся. Это было вчера. Была пурга. Он сказал: «Пойду пройдусь. Может, не сразу вернусь». Он вышел в метель, и мы его больше не видели.

Пользуюсь случаем сказать, что до самого конца мы не покидали своих больных товарищей. Что касается Эдгара Эванса, когда у нас положительно не было пищи и он лежал без памяти, то, ради спасения остальных, казалось необходимостью оставить его. Провидение милостиво убрало его в самый критический момент. Эдгар Эванс умер своей смертью, и мы ушли от него только два часа спустя после кончины. Теперь мы знали, что бедный Отс идет на смерть, и отговаривали его, но в то же время сознавали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца несомненно недалеко.

Могу писать только за ленчем, и то не всегда. Холод убийственный: – 40 °C в полдень. Мои товарищи бесконечно бодры, но нам всем ежеминутно грозитопасное обморожение. Хотя мы беспрестанно говорим о благополучном исходе, но не думаю, чтобы хоть один из нас в душе верил в возможность его.

Мы теперь мерзнем и на ходу, и во всякое время, не мерзнем только за едой. Вчера из-за пурги мы вынуждены были сделать привал и сегодня продвигаемся ужасно медленно. Стоим в старом лагере № 14, в двух переходах от лагеря Одной тонны. Здесь оставляем наш теодолит, фотографический аппарат и спальный мешок Отса . Дневники и пр., как и геологические образцы, которые мы везем по особой просьбе Уилсона, найдут при нас или на санях.

Воскресенье, 18 марта. Сегодня за ленчем мы находились в 34 километрах от склада. Несчастье преследует нас, но еще возможен поворот к лучшему. Вчера опять дул противный ветер и гнал снег нам в лицо; пришлось остановиться. Ветер с NW силой 4 балла, температура – 37 °C. Нет такого человека, который мог бы справиться с ним, а мы изнурены почти до предела.

Моя правая нога пропала – отморожены почти все пальцы, а еще два дня назад я мог похвастаться двумя здоровыми ногами. Теперь лучше всех чувствует себя Боуэрс, но и то неважно. И он, и Уилсон все еще рассчитывают выбраться или только делают вид – уж не знаю! В походной печке последний керосин, и то он налит только наполовину. Спирта осталась самая малость. Вот и все, что стоит между нами и небытием. Ветер в настоящую минуту попутный, это, пожалуй, в нашу пользу. Когда шли к полюсу, то такое число миль, какое мы проходим теперь за день, показалось бы нам до смешного ничтожным.

Понедельник, 19 марта. Ленч. Вчера вечером с трудом устроились на ночевку и страшно зябли, пока не поужинали холодным пеммиканом и галетой с полкружкой какао, сваренного на спирту. Тогда, против ожидания, согрелись и спали хорошо. Сегодня поднялись с обычной проволочкой. Сани ужасно тяжелы. До склада 25 километров, должны бы дойти в три дня. Ну и продвижение! Пищи есть еще на два дня, но горючего еле-еле хватит на день. Ноги у нас у всех плохи. У Уилсона лучше, чем у других. Всех хуже моя правая нога, левая еще здорова. Нет возможности лечить ноги, пока нет горячей пищи. Лучшее, на что я теперь могу надеяться, это ампутация ноги; но не распространится ли гангрена? – вот вопрос. Погода вздохнуть не дает. Ветер с севера и северо-запада, температура сегодня – 40 °C.

Среда, 21 марта. В понедельник к вечеру доплелись до 17 километров от склада. Вчера весь день пролежали из-за свирепой пурги. Последняя надежда: Уилсон и Боуэрс сегодня пойдут в склад за топливом.

22 и 23 марта. Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остается последняя возможность. Топлива нет, пищи осталось на раз или два. Должно быть, конец близок. Решили дождаться естественного конца. Пойдем до склада с вещами или без них и умрем в дороге.

Четверг, 29 марта. С 21-го числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. 20-го у нас было топлива на две чашки чая на каждого и на два дня сухой пищи. Каждый день мы были готовы идти – до склада всего 17 километров, – но нет возможности выйти из палатки, так несет и крутит снег. Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-либо надеяться. Выдержим до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек.

Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать.

Последняя запись: «Ради Бога, не оставьте наших близких»[11].

 

Лоуренс Эдвард Грейс Отс (Lawrence Edward Grace Oates), 1880–1912

 

Иллюстрация гибели Отса «Очень доблестный джентеьмен» (A Very Gallant Gentleman) английского художника Джона Доллмана

 

К МИССИС Э. А. УИЛСОН

Дорогая миссис Уилсон!

Когда это письмо дойдет до вас, мы оба с Биллом уже давно окончим свое существование. Мы сейчас очень близки к этому, и я бы хотел, чтобы вы знали, каким он был чудесным человеком до конца – неизменно бодрым и готовым принести себя в жертву ради других. Ни разу у него не вырвалось ни одного слова упрека мне за то, что я втянул его в эту скверную историю. Он не страдает, к счастью, и терпит только небольшие неудобства.

В глазах его сияет синева утешительной надежды, а его дух умиротворен удовлетворением, которое доставляет ему вера в то, что сам он является частью великих планов Всемогущего. Ничего не могу прибавить вам в утешение, кроме того, что он умер так, как жил, – храбрым, истинным мужчиной и самым стойким из друзей.

Все мое сердце преисполнено жалостью к вам.

К МИССИС БОУЭРС

Дорогая миссис Боуэрс!

Боюсь, что это письмо вы получите после того, как на вас обрушится один из самых тяжелых ударов за всю вашу жизнь. Я пишу в ту минуту, когда мы очень близки к концу нашего путешествия и оканчиваю его в обществе двух доблестных и благородных джентльменов. Один из них – ваш сын. Он стал одним из самых моих близких и верных друзей, и я ценю его удивительно прямую натуру, его ловкость и энергию. По мере того как росли затруднения, его неустрашимый дух сверкал все ярче, и он оставался бодрым, полным надежды и непоколебимым до конца.

 

СЭРУ ДЖ. М. БАРРИ

Дорогой мой Барри!

Мы помираем в очень безотрадном месте. Пишу вам прощальное письмо в надежде, что оно, может быть, будет найдено и отослано вам… Прощайте. Я совершенно не боюсь конца, но грустно утратить многие скромные радости, которые я планировал на будущее во время долгих переходов. Я не оказался великим исследователем, но мы совершили величайший поход, когда-либо совершенный, и подошли очень близко к крупному успеху.

Прощайте, мой дорогой друг.

«Мы в отчаянном состоянии, отмороженные ноги и т. д. Нет топлива и далеко идти до пищи, но вам было бы отрадно с нами в нашей палатке слушать наши песни и веселую беседу о том, что мы станем делать, когда дойдем до дома на мысе Хат».

 

Позднее. «Мы очень близки к концу, но не теряем и не хотим терять своего бодрого настроения. Мы пережили в палатке четырехдневную бурю, и нигде нет ни пищи, ни топлива. Мы намеревались было покончить с собой, когда положение вещей окажется таким, как сейчас, но решили умереть естественной смертью на посту».

 

Из писем Р. Скотта, адресованных другим друзьям:

«Хочу сказать вам, что я не был слишком стар для этой работы. Первыми сдали люди более молодые… В конце концов, мы показали хороший пример своим соотечественникам, если не тем, что попали в скверное положение, так тем, что встретили его как мужчины, оказавшись в нем. Мы могли бы справиться, если бы бросили заболевших. Уилсон, лучший из людей, когда-либо существовавших, многократно жертвовал собой ради больных товарищей по экспедиции… Мы были у полюса и совершили длиннейшее путешествие из когда-либо известных. Истинной причиной, задержавшей нас, является ужасная погода и неожиданный холод к концу путешествия. Как много я мог бы рассказать тебе об этом путешествии! Насколько оно было лучше спокойного сидения дома в условиях всяческого комфорта!»[11]

 

ПОСЛАНИЕ ОБЩЕСТВУ

Причины катастрофы не вызваны недостатками организации, но невезением в тех рискованных предприятиях, которые пришлось предпринимать.

1. Потеря конного транспорта в марте 1911 года заставила меня двинуться в путь позже, чем я предполагал, и вынудила нас сократить количество перевозимых грузов.

2. Непогода во время путешествия к полюсу и особенно продолжительная буря на 83° ю. ш. задержала нас.

3. Мягкий снег на нижних подступах к леднику опять-таки понизил нашу скорость.

Мы настойчиво боролись с этими досадными обстоятельствами и победили их, но это сказалось на уменьшении нашего продовольственного резерва.

Каждая мелочь нашего пищевого довольствия, одежда и склады, устроенные на внутреннем ледниковом щите и на протяжении всех этих долгих 1120 километров до полюса и обратно, были продуманы в совершенстве. Передовой отряд вернулся бы к леднику в прекрасном состоянии и с излишками продовольствия, если бы не вышел из строя, к нашему изумлению, человек, гибели которого мы меньше всего могли ожидать. Эдгар Эванс считался сильнейшим человеком из всего отряда.

Ледник Бирдмора не труден в прекрасную погоду, но на обратном пути у нас не было ни единого действительно хорошего дня. Это обстоятельство в связи с болезнью товарища невероятно осложнило наше и без того трудное положение.

Как я уже говорил в другом месте, мы попали в область ужасно неровного льда, и Эдгар Эванс получил сотрясение мозга. Он умер естественной смертью, но оставил наш отряд в расстройстве, а осень неожиданно быстро надвигалась.

Но все вышеперечисленные факты были ничто по сравнению с тем сюрпризом, который ожидал нас на Барьере. Я настаиваю на том, что меры, принятые нами для возвращения, были вполне достаточны и что никто на свете не мог бы ожидать той температуры и состояния пути, какие мы встретили в это время года. На плато на широте 85–86° мы имели – 29–34 °C. На Барьере на широте 82°, на 3000 метров ниже, у нас было довольно регулярно днем – 34°, ночью – 44 °C, при постоянном противном ветре во время наших дневных переходов. Ясно, что эти обстоятельства произошли совершенно внезапно, и наша катастрофа, конечно, объясняется этим внезапным наступлением суровой погоды, которая как будто не имеет никакого удовлетворительного объяснения. Я не думаю, чтобы кому-либо когда-либо приходилось переживать такой месяц, который пережили мы. И мы все-таки справились бы, несмотря на погоду, если бы не болезнь второго нашего сотоварища – капитана Отса и не нехватка горючего на наших складах, причину которой я не могу понять, и, наконец, если бы не буря, налетевшая на нас в 17 километров от склада, где мы надеялись забрать свои последние запасы. Право, едва ли можно ждать большего невезения – это был последний удар. Мы прибыли на 17 километр от нашего старого лагеря Одной тонны с горючим на одну последнюю еду и с запасом пищи на два дня. В течение четырех суток мы не в состоянии были оставить палатку – буря воет вокруг нас. Мы ослабели, писать трудно, но я лично не жалею об этом путешествии. Оно показало, что англичане могут переносить лишения, помогать друг другу и встречать смерть с такой же величавой храбростью, как и в былое время. Мы шли на риск. Обстоятельства повернулись против нас, и поэтому у нас нет причин жаловаться. Нужно склониться перед волей провидения, с решимостью делать до конца то, что в наших силах. Но если мы пожелали отдать свои жизни за это дело, ради чести своей родины, то я взываю к своим соотечественникам с просьбой позаботиться о наших близких.

Если бы мы остались в живых, то какую бы я поведал повесть о твердости, выносливости и отваге своих товарищей!

Мои неровные строки и наши мертвые тела должны поведать эту повесть, но, конечно, конечно же, наша великая и богатая страна позаботится о том, чтобы наши близкие были как следует обеспечены.

 

 

Письма Скотта родным погибших вместе с ним, найденные спасательной партией