Появление «Терра-Новы». Спасение лейтенанта Эванса. К складу Одной тонны. Смена участников экспедиции. На зимовку

Посмотрим, что происходило на мысе Эванс после возвращения первой вспомогательной партии. До сих пор все наши походы кончались удачно; более того, обычно они доставляли нам радость. Скотт должен был достигнуть полюса скорее всего без особого труда, – после расставания с нами ему было достаточно делать в среднем 11 километров в день, а провианта он имел полный рацион на всех. Мы же, направляясь домой, на участке до склада Одной тонны делали в среднем 23 километра, и ничто не давало оснований предполагать, что другие две партии идут медленнее или голодают, – провиант у них имелся не только в достатке, но в изобилии. Поэтому мы с чувством удовлетворения разгуливали по мысу или, сидя на каком-нибудь нагретом солнцем камушке, наблюдали, как пингвины плещутся в полынье, образовавшейся между нами и островом Инаксессибл. Дерущиеся поморники оглашали окрестности криками, слышался свист их крыльев, когда они сверху пикируют на смельчака, приблизившегося к их гнездам. На морском льду, пропитавшемся водой и грозившем вот-вот растаять, лежало несколько тюленей; издаваемые ими булькающие, свистящие, воркующие звуки казались нежной музыкой по сравнению с резкими «а-а-к», «а-а-к», вылетавшими из глоток пингвинов Адели; приливно-отливная трещина непрестанно вздыхала и скрежетала, после безмолвия на Барьере этот шум действовал успокаивающе.

Однажды вдали показалась «Терра-Нова», но морской лед не подпускал ее к берегу. Только 4 февраля мы сумели с ней связаться и получить почту, а также газеты с сообщениями о том, что произошло в мире за прошлый год. Мы узнали, что судно забрало партию Кемпбелла с мыса Адэр и высадило ее около Убежища Эванс. К разгрузке мы смогли приступить только 9 февраля, а закончили ее 14-го; от берега до корабля было километров пять морского льда, приходилось делать более чем по 30 километров в день – неразумно тяжелая нагрузка для людей, которые только что вернулись из трудного санного похода и, может статься, вскоре снова впрягутся в сани. Но тут лед начал ломаться, и 15-го корабль ушел, чтобы снять геологическую партию с западного берега залива Мак-Мёрдо. Он, однако, встретился с непреодолимыми препятствиями, его пребывание у этих берегов представляло собой непрерывную борьбу с паковыми льдами при все усиливающихся ветрах. 13 января прочный ледяной покров простирался до южной оконечности полуострова Бёрд. Десять дней спустя он распространялся на 50 километров от гавани Гранит. И позднее этим летом корабль предпринимал отчаянные попытки пробиться к Убежищу Эванс и вывезти Кемпбелла с его людьми, пока район их пребывания вновь не окружил со всех сторон прочный лед, при соприкосновении с которым останавливался гребной винт корабля.

По первоначальному замыслу экспедиция была рассчитана на два года с момента выхода из Англии. Но еще прежде чем корабль, высадив нас в январе 1911 года у мыса Эванс, ушел, говорили о возможности продлить наше пребывание в Антарктике еще на год и с «Терра-Новой» отправили дополнительные заказы на провизию и транспортные средства. Поэтому сейчас корабль доставил не только сани и провиант для санных походов, но и четырнадцать собак с Камчатки и семь мулов с полным снаряжением и запасом кормов. Собаки были крупные, откормленные, но в упряжке хорошо себя вели только две – красивый белый пес по кличке Сноуи и Буллит. Это Отсу пришла в голову мысль, что от мулов на Барьере может быть больше толку, чем от пони. Под его влиянием Скотт написал сэру Дугласу Хэгу, главнокомандующему британскими силами в Индии, что, если летом 1911–1912 годов ему не удастся достигнуть полюса, он «намерен предпринять еще одну попытку в следующем сезоне, если получит свежий транспорт; обстоятельства заставляют планировать убийство животных, участвующих в каждой попытке.

Прежде чем распорядиться о присылке мне следующей партии пони, я подробно обсудил ситуацию с капитаном Отсом, и он предположил, что для нашей работы мулы подходят больше, чем лошади, а обученные перевозить грузы индийские мулы были бы и вовсе идеальными в этих условиях. Мы уже поняли, что наши пони передвигаются с различной скоростью и доставят нам много других мелких забот, хотя они очень милые, послушные животные».

Индийское правительство прислало семь мулов, причем мы вскоре убедились, что они прекрасно обучены и экипированы. В Индии ими занимался лейтенант Джордж Паллейн; проявленные им мастерство и заботливость выше всяких похвал. Исключительно хорошим и приспособленным к условиям Антарктики было и их снаряжение, уже со всеми теми усовершенствованиями, необходимость которых мы поняли после года работ с лошадьми. Мулы Лал-Хан, Гулаб, Бегум, Рани, Абдулла, Пайари и Хан-Сахиб были красавцы как на подбор.

Аткинсону предстояло вскоре снова отправиться в путь. Прощаясь с ним в верховьях ледника Бирдмора, Скотт распорядился, чтобы он с двумя собачьими упряжками пошел на юг, навстречу Скотту, если Мирзу придется возвратиться домой, что представлялось вероятным. Но эта партия замышлялась не как спасательная. Скотт сказал Аткинсону, что не рассчитывает на большую помощь собак, тем более что надо поберечь их на случай санных, походов в будущем году. Хотя уже было оговорено, что одни участники экспедиции останутся на следующий сезон, а другие возвратятся в Новую Зеландию, но Скотт и некоторые его спутники до последней минуты оставляли открытым вопрос, проводить ли им на юге еще один год. Если Скотт решил возвращаться, то собачьи упряжки домчат его вовремя до корабля. Я не раз обсуждал этот вопрос с Уилсоном, и он неизменно настаивал на том, что дела, связанные с экспедицией, требуют, по возможности, возвращения Скотта. Сам Уилсон склонялся к тому, что он останется, если останется Скотт, и уедет, если тот уедет. Мне кажется, Отс собирался уехать, а Боуэрс, я уверен, хотел остаться: идею продления экспедиции на год он приветствовал, как никто из ее участников. Большинство из нас считало, что мы объединились на два года, но если экспедиция затянется на третий год, лучше уж довести ее до конца, чем возвращаться домой.

Надеюсь, мне удалось ясно объяснить, что главной целью похода на собаках было поскорее доставить Скотта и его спутников на базу, чтобы они успели подняться на борт корабля, прежде чем окончание сезона навигации заставит его покинуть залив Мак-Мёрдо. Была еще одна причина, почему Скотт хотел по возможности связаться с «Терра-Новой», пока она стоит в водах залива: ему не терпелось сообщить миру о результатах экспедиции. Многие замечания, оброненные Скоттом, и зимние беседы в хижине не оставляли никаких сомнений – Скотт придавал важнейшее значение тому, чтобы весть о достижении полюса, если он будет достигнут, была доставлена немедленно, без задержки на год. Ну и, конечно, им руководило естественное желание как можно скорее оповестить жен и других родных о благополучном возвращении партии. Считаю нужным еще раз подчеркнуть: собачьи упряжки должны были лишь ускорить возвращение полюсной партии, их никто не рассматривал как спасателей.

Но сейчас Аткинсон попал в чрезвычайно затруднительное положение. Придя в хижину, я записал в дневнике, что «Скотт хотел передать через нас распоряжение относительно партии с собачьими упряжками, но, по-видимому, забыл». А может, Скотт просто решил, что уже дал эти распоряжения в разговоре с Аткинсоном в истоках ледника Бирдмора, когда сказал ему: «Постарайтесь пройти как можно дальше, используя заложенный склад [собачьего корма]».

При планировании маршрута к полюсу предполагалось, что до прибытия трех возвращающихся партий на склад Одной тонны провиант нужно доставить туда на людях, это необходимо им для прохождения пути от склада до мыса Хат. Этот провиант – пять недельных наборов, известных у нас как «рационы XS». Было также оговорено, что, по возможности, одновременно заложат склад собачьего корма – именно его имел в виду Скотт. Если бы собаки возвратились на базу в первой половине декабря, как первоначально намечалось, они бы забросили на склад Одной тонны эти пять продовольственных рационов и корм для собак. В отсутствие собачьих упряжек эту задачу надлежало выполнить отряду наших товарищей с мыса Эванс, но они бы повезли только три рациона.

Выше уже говорилось, что в полюсном походе собачьи упряжки прошли дальше, чем предполагалось, не до 81°15', а до 83°35' ю. ш. Да и идти обратно предусмотренным темпом они не смогли, в результате погонщикам собак не хватило еды, и они были вынуждены заимствовать ее из запасов, предназначенных идущим по их следам партиям. Собаки пришли на мыс Эванс только 4 января.

 

Герберт Понтинг (Herbert George Ponting), 1870–1935

 

 

 

Понтинг среди пингвинов Адели. Мыс Эванс

 

К этому времени в соответствии с планом партия возчиков с мыса Эванс в составе Дея, Нельсона, Клиссолда и Хупера уже забросила три из пяти рационов для возвращающихся партий. Забросить еще два рациона и собачий корм было им не под силу. Таким образом, когда Аткинсон собрался отправиться с собаками в поход, выяснилось, что южнее Углового лагеря нет корма для собак, а на склад Одной тонны еще следует забросить два рациона на обратный путь полюсной партии. Иными словами, склада собачьего корма, о котором говорил Скотт, не существовало. Правда, провизии на складе Одной тонны уже накопилось достаточно и при немного урезанных нормах ее бы хватило полюсной партии. Это означало, что собаки мало что могли сделать, во всяком случае, значительно меньше, чем если бы на склад Одной тонны для них уже был доставлен корм. Тем более что им предстояло везти и провиант для полюсной партии.

Представить даже приблизительно срок прибытия партии в назначенный пункт при таком длительном походе и при такой неустойчивой погоде, когда нельзя заранее знать, сколько дней окажутся пригодными для переходов, было чрезвычайно сложной задачей. Руководствоваться можно было только средним дневным расстоянием, проходимым на пути домой нашей возвращающейся партией – первой, а затем второй, – если, конечно, она придет раньше, чем отправятся собаки. Отклонение от расчетов на неделю в ту или иную сторону безусловно еще небольшая ошибка. Чтобы она возникла, достаточно одной-двух хороших метелей.

В плане южного путешествия, который Скотт составил на основе средних характеристик похода Шеклтона, он указывает возможной датой возвращения на мыс Хат 27 марта, причем семь дней кладет на дорогу от склада Одной тонны к мысу. Но на пути к полюсу я не раз слышал, как Скотт поговаривал о возможности их возвращения и в апреле; еды у них было столько, что ее должно было хватить на все это время без сокращения рационов.

Аткинсон и Дмитрий с двумя собачьими упряжками вышли с мыса Эванс на мыс Хат только 13 февраля: раньше они не могли пройти из-за непрочного морского льда – единственного пути сообщения с мысом Хат, а следовательно и с Барьером, – он начинал вскрываться. На Барьер Аткинсон собирался выступить через неделю. Но 19 февраля в 3.30 утра появился Крин с неожиданными новостями. Он сообщил, что лейтанант Эванс лежит поблизости от Углового лагеря, еще живой, но смертельно больной, а Лэшли его выхаживает; что последняя вспомогательная партия состоит только из трех человек, вопреки всем предварительным планам; и что Скотта, который быстро идет вперед и делает в среднем хорошие дневные переходы, они оставили всего в 237 километров от полюса. Скотт так продвинулся на юг, что, казалось, он может возвратиться намного раньше намеченного срока.

Пурга, приближавшаяся к Барьеру, пока Крин шел к мысу Хат, здесь как раз в это время свирепствовала; она немного стихла незадолго до его прихода, но вскоре снова разбушевалась вовсю, не давая собакам выйти на помощь Эвансу. Да и самому Крину надо было наесться досыта, отогреться и отдохнуть. Наслаждаясь всеми этими благами, он слово за слово рассказал, что они делали для спасения Эванса, – Лэшли ярко живописует этот эпизод в своем дневнике, приведенном в предыдущей главе; из отрывочных замечаний Крина Аткинсон восстановил цельную картину его перехода – он сделал в одиночку 56 километров. Напомню, что Крин шел после трех с половиной месяцев трудного путешествия, шел по местности, особенно опасной из-за трещин, из которых оступившийся человек не в состоянии выбраться без посторонней помощи. Крин шел 18 часов подряд, счастье его – и его товарищей, – что пурга, налетевшая через полчаса после его прихода, не началась немного раньше; никакая сила на земле не спасла бы его, и известие о бедственном положении Эванса так и не дошло бы по назначению.

Пурга бушевала весь день и все следующую ночь и утро, так что ничего нельзя было поделать. Но 20-го днем погода улучшилась, и в 4.30 Аткинсон и Дмитрий вышли с двумя собачьими упряжками, хотя мело еще довольно сильно и видимость была никудышная. Они шли сутки с одним привалом для отдыха собакам, очень смутно представляя себе все время, где находятся – так трудно было ориентироваться в метельной мгле; вот только остров Уайт они разглядели. Во время второй стоянки, когда, по их расчетам, палатка Лэшли должна была находиться где-то поблизости, на несколько минут просветлело, и тут они увидели флаг, который Лэшли установил на санях. Эванс был еще жив, и Аткинсон немедленно дал ему свежие овощи, фрукты, тюленье мясо, столь необходимые его организму. Аткинсон неизменно в самых восторженных выражениях высказывал свое восхищение тем, как самоотверженно Лэшли ухаживал за больным.

До конца ночи и весь наступивший день пурга не утихала, идти в такую погоду было невозможно, и только 22-го в 3 часа утра они выступили на мыс Хат. Эванса везли в спальном мешке на санях. Этот переход описан в дневнике Лэшли.

Мы на мысе Эванс ничего не знали об этих событиях, неизбежно менявших все наши планы. Аткинсон, единственный врач среди нас, должен был остаться с Эвансом, который серьезно болен: Аткинсон сказал мне, что еще день, ну может быть, два – и Эванса не стало бы. При первом взгляде на него Аткинсон подумал, что он не жилец. Для нас было полной неожиданностью, когда 23 февраля около полудня на мысе Эванс появились Дмитрий и Крин с собачьей упряжкой и передали записку от Аткинсона, который сообщал, что ему, наверное, следует остаться с лейтенантом Эвансом, собак же придется повести кому-нибудь другому. Он предлагал, чтобы эту миссию взяли на себя Райт или я. Так мы впервые узнали, что собаки еще не отправились на юг.

В тот же день, в два часа, Райт и я вышли на мыс Хат, и уже при нас Аткинсон решил, что собак поведу я. Наш метеоролог Симпсон уже покинул экспедицию, и Райт, имевший специальную подготовку для этой работы, был нужен на мысе Эванс. Дмитрий дал своим собакам ночь отдыха на мысе Эванс и утром 24-го появился вместе с ними на мысе Хат.

Для того чтобы партия из четырех человек смогла проделать путь от мыса Хат до поворотного пункта и обратно, питаясь по полной мере, ей было достаточно проходить в среднем всего лишь 14 километров в день. Скотт на участке от мыса Хат до той широты, где его видели в последний раз, то есть до 87°32', делал в среднем больше 16 километров в день.

Если принять во внимание, что вторая возвращающаяся партия оставила Скотта достаточно близко от полюса – на 87°32' – и что обе партии, двигаясь на юг по плато, делали в среднем 19,5 километров в день; а также, что первая возвращающаяся партия на обратном пути двигалась на участке от широты 85°3' до склада Одной тонны со средней скоростью 22,7 километра в день, а вторая возвращающаяся партия от широты 87°32' до того же места – 18 километров, хотя один из троих ее участников был серьезно болен, то по нашим прикидкам выходило, что все рассчитанные ранее сроки возвращения полюсной партии завышены и что достигнуть склада Одной тонны раньше нее нам не удастся. А между тем полный рацион, необходимый ей для того, чтобы покрыть 225 километров от склада Одной тонны до мыса Хат, находился еще на мысе Хат.

Аткинсон дал мне следующие устные указания:

1. Взять с собой провиант для полюсной партии, а также полный рацион для двух человек на 24 дня и корм для двух собачьих упряжек на 21 день.

2. Как можно быстрее дойти до склада Одной тонны и оставить там припасы.

3. Если Скотт еще не пришел на склад Одной тонны, я должен сам решить, как поступить дальше.

4. Учитывать, что возвращение Скотта никоим образом не поставлено в зависимость от собак.

5. Помнить, что Скотт особенно подчеркивал необходимость беречь собак для предстоящих в будущем сезоне санных походов.

Имея в виду, что прежде не удалось доставить на склад Одной тонны вместе с полными рационами для полюсной партии запасы собачьего корма; что возникли совершенно непредвиденные обстоятельства; что приход собачьих упряжек не рассматривался как необходимое условие возвращения Скотта, а должен был лишь его ускорить, – имея в виду все эти обстоятельства, нельзя не признать, что Аткинсон дал как нельзя более разумные рекомендации.

Я рвался выйти в путь, как только передохнет пришедшая с мыса Эванс упряжка, но мне помешала пурга. Утром 25-го снег шел стеной, но к полудню прояснилось настолько, что мы смогли упаковаться. Когда мы залезали в спальники, был виден Обсервейшн. В 2 часа ночи мы выступили.

Я, признаться, испытывал известные опасения. Прежде мне не доводилось управлять не то что целой упряжкой, но даже одной собакой; я не умел прокладывать курс, а до склада Одной тонны 200 километров, и расположен он посреди Барьера, вдалеке от каких-либо заметных ориентиров. И, пробиваясь ночью сквозь ветер и поземку, я думал, что ждать нам нечего, остается только надеяться на провидение. Однако все складывалось очень хорошо. Дмитрий, как и в течение почти всего нашего путешествия, вел упряжку впереди и своим острым глазом подмечал все особенности местности, помогавшие отыскивать дорогу. Я же почти ничего не видел, потому что при такой низкой температуре очки, без которых я не могу обойтись, запотевают. Мы захватили три ящика собачьих галет из Безопасного лагеря и еще три из закладки в 25 километров от мыса Хат. Здесь мы дали собакам несколько часов отдыха и в 6 часов вечера снова вышли в путь. Освещение весь день было отвратительное, дул сильный ветер, но, к моему великому облегчению, спустя четыре часа мы нашли Угловой лагерь по развевающемуся над ним флагу, хотя самый гурий не был виден уже в ста ярдах. Здесь находилась последняя закладка собачьего корма, и мы накормили досыта собак, которые прошли за день 54 километра – больше, чем мы предполагали. Беспокоило лишь то, что оба имевшихся у нас одометра плохо работали; тот, что поисправнее, еще показывал с грехом пополам пройденное расстояние, но что касается более подробной информации, то тут царила полная неразбериха. Минимального термометра у нас не было, а обычный показывал – 20 °C.

«27 февраля. Гора Террор оказалась сегодня нашим другом: ее склон точно над Ноллом оставался виден, когда все вокруг затянуло, мы оглядывались на него и таким образом ориентировались. Вышли мы в сильную поземку, опасались, что ничего не отыщем, но то ли по счастливой случайности, то ли еще почему нашли все: сначала мотор, затем через 16 километров снежные укрытия для лошадей; около них остановились и выпили по чашке чая. Я собирался сделать 15 миль, но мы прошли 30 километров – скольжение было просто замечательное. После ленча достигли гурия, который потеряли из виду, едва отдалились от него шагов на двадцать, но который потом долго видели издалека – он выделялся на южном горизонте на фоне тонкой полосы синего неба. Мы остановились как раз вовремя, чтобы успеть натянуть палатку, прежде чем на нас стеной обрушилась пурга, которую предвещало небо. Сейчас пурга – правда, не очень сильная – с поземкой. 77 километров за два дня – больше, чем я ожидал. Чтобы и дальше нам так же везло! Собаки тянут хорошо и не выглядят утомленными.

28 февраля. Только мы вышли, как произошла первая авария – мои сани опрокинулись на большой заструге, напомнившей мне Рэмп. Дмитрий был далеко впереди, из-за густого снегопада он ничего не видел. Пришлось разгрузить сани – один я бы их не перевернул. Только они стали прямо, как собаки рванули вперед. Я не успел схватить шест для управления и вскочил в сани, не надеясь остановить упряжку, а четыре ящика собачьего корма, мешок с недельным запасом провианта, котел и десять палаточных стоек так и остались лежать на земле. Собаки пронесли меня на километр к югу и остановились, только поравнявшись с упряжкой Дмитрия, – вещи к этому времени скрылись из виду. Мы вернулись за ними и в общем за этот день сделали около 27 километров по великолепной поверхности. Солнце село в 11.15 вечера, повторенное плоским миражем над ним. После заката над горизонтом вспыхнул великолепный фейерверк. Сейчас – 30 °C, мы впервые за все время зажгли свечу.

29 февраля. Склад Блафф. Скажи мне кто-нибудь, что мы пройдем почти 145 километров до склада Блафф за четыре дня, я бы не поверил. Отличный ясный день, много миражей. Собаки немного устали»[17].

Затем мы за три дня добрались до склада Одной тонны. В день выхода со склада Блафф – его заложила немногим более года тому назад партия по устройству складов, передвигавшаяся на нескольких наших лошадках, но сейчас в нем никакой провизии уже не осталось – мы прошли 19 километров; было ясно и так тепло, как этого можно ожидать в марте. Назавтра (2 марта) сделали 14 километров после холодной бессонной ночи при температуре – 31 °C, слабой метели с северо-запада и плохой видимости. Вечером 3 марта достигли склада Одной тонны, двигаясь против сильного ветра при температуре – 31 °C. Это были первые холодные дни, но мы не беспокоились: для этого времени года такая температура – явление обычное.

Прибыв на склад Одной тонны, я вздохнул с облегчением: полюсная партия еще не появлялась, следовательно, мы доставили провиант своевременно. Вопрос о том, что делать в ближайшем будущем, решился помимо нашей воли: четыре дня из шести, проведенных нами у склада, погода стояла такая, что идти на юг против ветра было и адски трудно, и бесполезно – при такой видимости вероятность заметить идущую вдали партию нулевая. Оставалось два дня, я мог один день двигаться на юг, другой – обратно и, возможно, разминуться по дороге с партией. Я решил остаться на складе, где мы непременно встретились бы.

На следующий день после прибытия на склад Одной тонны (4 марта) Дмитрий сообщил, что собак следует кормить посытнее: они устали, у них полезла шерсть. Им в этом году и в самом деле здорово досталось. У Дмитрия был длительный опыт езды на собаках, у меня – никакого. Я подумал, что он прав, да и сейчас думаю так же. Поэтому я увеличил нормы выдачи корма собакам, и в результате у нас его осталось на 13 дней, включая 4 марта.

Пока мы находились на складе Одной тонны, погода стояла плохая: в пургу температура чаще всего оставалась сравнительно низкой, а в моменты затишья сильно падала. В моем дневнике отмечены температуры в – 37° и – 38 °C на 8 часов вечера. Ночную температуру мы не знали, потому что у нас не было минимального термометра. Но с другой стороны, в моем дневнике есть и такие записи: «Сегодня первый по-настоящему хороший день – всего лишь около – 23 °C, светит солнце. Мы передвинули палатку, просушили спальные мешки и многие вещи из снаряжения; провозились весь день». Пока мы находились на складе Одной тонны, я считал такую погоду просто-напросто временным похолоданием – тогда не было никаких оснований предполагать, что подобные условия нормальны для глубинных районов Барьера в марте, ведь до нас там никто не бывал в это время года. Сейчас я полагаю, что это были нормальные условия. Однако Симпсон утверждает в нашем метеорологическом отчете, что для этого времени года погода на Барьере отклонялась от нормы[28].

Поскольку на складе Одной тонны не было запасов собачьего корма, мы не могли продвигаться дальше на юг (разве что на один день пути, о чем говорилось выше), не убивая собак. Но на этот счет мне были даны недвусмысленные указания. Я не видел оснований для того, чтобы их ослушаться. К тому же, рассуждал я, преждевременно было спешить навстречу Скотту до намеченного им дня возвращения; и полюсная партия на самом деле придет в тот срок, который рассчитал Скотт до старта, а не когда ему следовало возвратиться по мнению последней вспомогательной партии.

Как ясно из всего сказанного, у меня не было оснований усомниться в том, что у полюсной партии достаточно провианта. Эта партия, состоявшая из пяти человек, по нашим нормам имела еды вдосталь – как с собой на санях, так и в складах по дороге. Кроме того, большое количество конины ожидало их в Среднем ледниковом складе и на предшествующих складах. Смерть Эванса у подножия ледника Бирдмора, о которой мы, естественно, не могли знать, высвободила дополнительный провиант для остальных четверых. Партия была обеспечена необходимыми запасами керосина, лежавшими в складах. Теперь-то известно, что часть его испарилась, но в то время мы об этом не подозревали. Все эти обстоятельства подробно освещены в отчетах о возвращении полюсной партии и последующей судьбы экспедиции.

Итак, я не испытывал особого беспокойства за полюсную партию. Куда больше меня волновало здоровье моего товарища. Вскоре после прибытия на склад Одной тонны я понял, что Дмитрий страдает от холода. Сначала он жаловался на голову, потом на правую руку и правый бок. Правая сторона его тела что ни день утрачивала подвижность. И все же я не впадал по этому поводу в панику, и не ею было продиктовано мое решение двигаться к дому. Я позволил себе на обратный путь взять провизии на восемь дней, иными словами, 10 марта надо было выходить.

«10 марта. Довольно морозная ночь: в 8 часов утра, когда мы вылезли из палаток, – 36 °C. Собирать вещи и приводить в порядок собак после шести дней отдыха – адски холодно; выступили при – 34 °C и встречном ветре. Собаки совсем осатанели – ощетинились, вид безумный. Упряжка Дмитрия снесла мой одометр, и он остался лежать на снегу в километре от склада Одной тонны. Нам оставалось только отчаянно цепляться за сани и предоставить собак самим себе: повернуть их назад, вправо или влево, править ими – никакой возможности. Дмитрий сломал об их спины свой шест, но толку никакого; мои псы умудрялись на ходу драться; нога у меня попала под шест, а тот зажался в упряжном кольце и высвободился не сразу; несколько раз я чудом удерживался на санях; так продолжалось 10–11 километров, затем собаки немного успокоились»[17].

Наш единственный теперь одометр давал ненадежные показания, но, судя по старым стоянкам и следам от полозьев, оставленным на пути туда (а мы старались держаться их, так как небо затянуло, лег туман), мы сделали за день прекрасный переход – 37–38 километров. Когда ставили лагерь, температура была всего лишь – 25,5 °C. Ночью, однако, сильно похолодало, а когда мы проснулись, видимость была настолько плохая, что я решил выжидать. В 2 часа дня 11 марта показался клочок голубого неба, и мы решили идти, ориентируясь по нему; вскоре замело, правда не очень сильно, и мы остановились, проделав, по моим расчетам, 13 километров по курсу, который определяли по направлению ветра; я держал так, чтобы он дул мне в ухо. И все же большую часть времени мы, кажется, описывали круги. Ночью сильно дуло, было очень холодно, и 12 марта утром выступили при сильной метели и температуре – 36 °C; но постепенно мороз смягчился, в 10 часов утра Дмитрий сообщил мне, что видит мыс Блафф, мы шли по направлению к коренным породам и оказались в зоне сжатия. Это меня удивило, но позднее, когда просветлело, я убедился, что мы идем правильно, хотя Дмитрий все первую половину дня твердил, что я слишком отклоняюсь на восток. Несмотря на поземку и температуру – 33 °C, мы сделали в этот день километров 40–48.

Теперь я уже очень беспокоился и опасался за Дмитрия. Ему, по-моему, становилось все хуже, он прямо на глазах терял силы. На следующий день дул встречный ветер при температуре – 34 °C и сидеть на санях и здоровому-то было холодно. Вышли в ясную погоду, было видно, что мы далеко отклонились от курса, но почти сразу затуманило. Мы хорошо продвинулись к скалам, прошли много, но из-за плохой погоды в последние дни и из-за отсутствия одометра у меня к моменту остановки было весьма смутное представление о том, где мы находимся, ведь некоторое время мы ориентировались только по слабым просветам солнца, пробивавшимся сквозь мглу. Когда мы уже натянули палатку, Дмитрий вдруг показал на темное пятно, раскачивающееся из стороны в сторону: мы решили, что это может быть флаг над поломанным мотором близ Углового лагеря, хотя, как мне казалось, он должен был находиться в 16–24 километрах от нас. Обрадованные, мы было решили запаковаться и пойти к флагу, но передумали и остались на месте.

Утром 14 марта было довольно ясно – и слава Богу; благодаря этому мы разглядели, что до Углового лагеря еще километры и километры, а земля слишком близко. Флаг же, что мы видели, на самом деле был всего-навсего мираж, отражение ледяного выступа, и счастье наше, что мы не пошли к нему, а то бы хлебнули горя. Как я в то утро ни старался, моя упряжка – а она вела – упорно уклонялась на запад. Наконец я увидел гурий, но в действительности он оказался сераком, или бугром, выжатым снизу давлением льда. Рядом с ним зияла огромная открытая трещина, а в ней виднелся обрушившийся снежный мост метров сорока пяти. На протяжении последних нескольких километров под нами раздавались гулкие звуки – значит, мы пересекли большие трещины. Неудивительно, что увидев в трех-четырех километрах к востоку от нас сначала брошенный мотор, а затем Угловой лагерь, я вздохнул с облегчением. «Дмитрий оставил там страховочную веревку, за которой неплохо бы сходить, а я хотел притащить сани Эванса, но для этого надо было сделать лишних 8 километров, и я отказался от своей затеи. Думаю. Скотт, не найдя записки от нас, не подумает, что мы заблудились»[17].

Между тем состояние Дмитрия продолжало ухудшаться, мы спешили и ночь провели уже всего лишь в 24 километрах от мыса Хат. Меня одолевал страх – а вдруг между нами и мысом Хат не окажется морского льда; пройти весь полуостров, пересечь его и спуститься на другую сторону – задача для нас непосильная; небо же было угрожающего темного цвета, какое бывает при открытой воде.

Весь день 15 марта нас удерживала на месте сильная пурга. На следующее утро к 8 часам мы различали лишь контуры острова Уайт. Я очень волновался: Дмитрий сообщил, что утром едва не потерял сознание. Надо было во что бы то ни стало идти, надеясь на морской лед. Дмитрий до последней минуты отлеживался в палатке, а я нагрузил и свои и его сани; и тут, к моей великой радости, начало проясняться, показалась земля. Начиная с Безопасного лагеря, нас морочили миражи, которые появлялись на краю Барьера, но когда мы к нему приблизились, словно гора с плеч упала: лед был на месте, а то, что представлялось морозной дымкой, было всего-навсего поземкой над мысом Армитедж.

Мы обогнули мыс и попали в вихри снега; Аткинсона застали на льду, а Кэохэйна – в хижине позади. За несколько минут мы обменялись новостями. «Терра-Нова» несколько раз пыталась дойти до Кемпбелла и его пятерых спутников, но, так и не сняв их с берега, 4 марта покинула залив Мак-Мёрдо. Корабль сделает еще одну попытку на обратном пути, направляясь в Новую Зеландию. Эвансу лучше, он едет домой. В хижине на мысе Хат нас собралось четверо, от наших товарищей на мысе Эванс мы отрезаны до тех пор, пока не замерзнет залив: подножие креста Винса омывают морские волны.

Мы гнали от себя беспокойные мысли о полюсной партии, но на всякий случай стали готовиться к следующему санному походу. Без собак – они были вымотаны до предела. Мулы и свежие собачьи упряжки находились на мысе Эванс. «Если полюсная партия не вернется, дня через четыре-пять Аткинсон хочет попытаться пойти с санями им на помощь. Я согласен с ним, что идти сейчас в западном направлении навстречу Кемпбеллу неразумно: мы можем взять севернее, а они в это самое время – южнее, отправлять же по свежему морскому льду одновременно две партии – значит, рисковать вдвойне»[17].

«17 марта . Днем пурга, но ветер всего лишь 5–6 баллов. Думаю, это не мешает им идти по Барьеру. Аткинсон предполагает выйти 22-го; по-моему, надо им положить три недели и четыре дня на прохождение ледника, десять дней – на задержки из-за погоды, итого они могут прийти, живые и невредимые, через пять недель после второй возвращающейся партии, то есть 26 марта».

«Мы, конечно, беспокоимся, но, мне кажется, пока нет особых причин для тревоги, они вполне могли задержаться даже при нормальном ходе событий. К тому же, если выйти им навстречу, встретиться можно только в 16 километрах к югу от Углового лагеря. Дальше – что мы ни сделай – пользы от этого чуть, потому что нет точного маршрута. Сдается мне, что целесообразнее выступить 27 марта; тогда у нас наибольшие шансы встретить их на этой части маршрута, если они по какой-либо причине нуждаются в помощи. Я изложил свои соображения Аткинсону, но готов подчиниться любому его решению. Чувствую себя очень усталым и по мере возможности отдыхаю. В таком состоянии, как сейчас, я вряд ли осилю поход, который, по всей видимости, будет тяжелым. Пока что, по-моему, нет серьезных оснований для тревоги.

18 и 19 марта. Полюсная партия еще не может быть здесь, но тем не менее мы очень обеспокоены. Я изможден гораздо больше, чем предполагал вначале. Боюсь, нет полной уверенности в том, что к моменту выхода санной партии я оправлюсь настолько, что смогу в ней участвовать, хотя сегодня мне лучше, и я даже вышел ненадолго подышать свежим воздухом. Стараюсь как можно больше отдыхать.

20 марта. Ночью сильная пурга, ветер 9 баллов, снегопад. Двери и окна замело, утром мы с трудом выбрались из дома; масса снега забилась и внутрь хижины; я чувствовал себя отвратительно и подумал, что, может, мне станет лучше, если я выйду наружу и расчищу снег у двери и окон. Так я и сделал, но когда возвращался, сильный порыв ветра понес меня мимо выходившего в этот момент Аткинсона. Я почувствовал, что теряю сознание, но все же успел навалиться всей тяжестью на дверь и войти внутрь. Что было дальше – не помню, пришел я в себя уже лежа на полу, за дверью, с порванными при падении сухожилиями на правой руке»[17].

Спустя два дня во время завтрака раздался вой собак. Они часто выли, чуя приближение партии, даже находившейся еще достаточно далеко, в последний раз это случилось перед приходом Крина. При этих звуках мы возликовали. Но партия не пришла, а выли собаки скорее всего из-за появления какого-нибудь тюленя на новом льду в бухте Аррайвал. Аткинсон решил выйти с Кэохэйном на Барьер 26 марта и тащить сани своими силами. Было очевидно, что я с ними идти не могу: Аткинсон сказал мне впоследствии, что, увидев меня при возвращении из похода с собачьими упряжками, сразу понял, что я вышел из строя.

«25 марта. Вчера вечером поднялся ветер, сначала с юго-запада, затем с юго-востока, но не очень сильный, правда с густым снегопадом. Утром, однако, мы, к своему удивлению, увидели Западные горы, и, мне кажется, на Барьере день был хороший, хотя и сейчас, вечером, ветер вздымает низкую поземку. Вот и наступили дни, когда, по моим расчетам, следует ожидать полюсную партию, дай Бог, чтобы я оказался прав. Мы с Аткинсоном часто встречаемся взглядом, и я вижу, что он вне себя от волнения. Цинга, по его мнению, им не угрожает. Участь Кемпбелла, напротив, не вызывает у нас обоих особой тревоги; единственное, что от него требовалось в создавшейся ситуации, – это проявить предусмотрительность, а уж ее у него хоть отбавляй, недаром на корабле она чуть ли не вошла в поговорку. Его партия не переутомлена, и у них сколько угодно тюленины. Кемпбелл обсуждал с Пеннеллом, как себя вести, если корабль потерпит крушение или не сможет снять партию, и на всякий случай заложил в склад лишний месячный рацион; говорил и о том, что при крайней нужде можно питаться мясом тюленей. Он знает, что на мысе Баттер есть склад и что в его районе предпринимаются санные походы; правда, ему ничего не известно о складах, устроенных на мысах Роберте и Бернакки, но оба они находятся на самых крайних точках суши, и, по словам Тейлора, Кемпбелл, идя берегом, никак не может их миновать»[17].

В этот день Аткинсону показалось, что он видит приближающуюся партию Кемпбелла, а назавтра Кэохэйн и Дмитрий вбежали в дом очень взволнованные – они видели их вдалеке! – и мы, несмотря на метель, выскочили на мыс и на морской лед и долго пристально вглядывались вдаль. «Вчера ночью мы уже часа два как улеглись спать, и вдруг в маленькое оконце над нашими головами постучали пять или шесть раз. «Хэлло! – закричал Аткинсон. – Черри, они здесь!» – «Кому кашеварить?!» – воскликнул Кэохэйн. Кто-то зажег свечку и поставил в дальний угол, чтобы в хижине был свет, все выскочили наружу. Но – никого! Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы поверить в привидения; на самом же деле, наверное, собака, спавшая у окна, задела его хвостом, отряхиваясь. Впрочем, Аткинсон даже слышал шаги!»[17]

В среду 27 марта Аткинсон отправился на Барьер с одним спутником – Кэохэйном. На протяжении всего их похода погода стояла очень морозная, спали они мало и быстро постигли ту простую истину, что в палатке, где находятся лишь двое, спать слишком холодно. В первые два дня они делали по 14 километров ежедневно, 29 марта, несмотря на туман, продвинулись на 17 километров и, когда просветлело, увидели, что находятся в зоне сжатия близ острова Уайт. 30 марта они достигли мыса южнее Углового лагеря, где, «учитывая погоду, температуру и время года, учитывая безнадежность поисков партии за пределами определенного участка, склада например, я решил возвращаться. Мы заложили в склад основную часть недельного рациона, чтобы в случае возвращения партия могла связаться с мысом Хат. В этот момент я в глубине души был уверен, что партия погибла; и действительно, 29 марта, находясь в 18 километрах к югу от склада Одной тонны, капитан Скотт сделал последнюю запись в своем дневнике»[29].

«Они вернулись 1 апреля. Вчера в 6.30 вечера Аткинсон и Кэохэйн уже были дома. Здесь все время стоял туман, задувало, у них же на Барьере последний день выдался хороший. Они достигли Углового лагеря и прошли еще 13 километров на юг. После шести дней пути их мешки и одежда в ужасном состоянии. Еще бы, температура, наверное, все время была – 40 °C. Нет сомнений в том, что идти дальше на юг было бы бессмысленно, а для двоих человек еще и связано с бесполезным риском. Они поступили правильно, вернувшись. Им, беднягам, необходимо отоспаться, и я надеюсь, что Аткинсон позволит себе отдохнуть. Вид у него такой, будто он вот-вот свалится. Кэохэйну же все нипочем, он чувствует себя прекрасно. Вчера они сделали около 24 километров, вещи переложили на сани второй возвращающейся партии – их собственные оказались на ходу очень тяжелыми. Им повезло – не было ни одного дня с неходовой погодой. У нас же половину того времени, что они отсутствовали, дул ветер со снегом». Несколько дней спустя записано: «Надо смотреть правде в лицо. Полюсная партия, по всей вероятности, никогда не вернется. И мы бессильны что-либо сделать. Теперь наша задача – как можно скорее попасть на мыс Эванс. Там есть люди со свежими силами, во всяком случае, по сравнению с нами»[17].

Аткинсон был среди нас старшим по званию, и руководство главной партией до воссоединения с Кемпбеллом ложилось на него. Весьма незавидная должность, даже если бы он был полон сил и отлично себя чувствовал. Несмотря на многочисленные обязанности и волнения, он выхаживал меня с величайшим терпением и заботливостью. Я был настолько слаб, что порой с трудом держался на ногах; у меня распухли гланды, я с трудом говорил и глотал; донимали сердцебиения и сильные боли в груди. Я был в то время только обузой, но Аткинсон был бесконечно добр ко мне и с помощью имевшихся у него немногочисленных лекарств делал чудеса.

В те дни то и дело кому-нибудь из живущих в доме казалось, что тот или иной участник пропавшей партии идет ему навстречу. Потом неизменно оказывалось, что это мираж, тюлень, причудливый серак, выжатый давлением, или что-нибудь еще в этом роде, но мы никак не могли окончательно убедить себя в том, что это лишь видения, и каждый раз снова загорались надеждой. Между тем нас серьезно волновало состояние льда в бухтах между нами и мысом Эванс: помощь была нам насущно необходима. С 30 марта по 2 апреля ветры взломали льды посередине залива, и 3 апреля Аткинсон вскарабкался на холм Аррайвал – посмотреть, что осталось. «Лед в обеих бухтах до мыса Эванс совсем молодой – думаю, он образовался сегодня утром на основе старого покрова, еще остававшегося в заливе. Между Ледниковым языком и мысом Эванс, внутри линии, соединяющей их крайние точки, есть открытые разводья. Между языком и островами возвышается большой айсберг, еще один, плоский, виден около мыса Эванс»[17].

После этого хорошо подморозило, и 5 апреля «к вечеру испробовали лед. Он, конечно, соленый, полон снежуры, но в нескольких сотнях метров от старого покрова имеет толщину в 15 см, возможно, и во всем заливе не меньше»[17]. Затем налетела сильная пурга, и только на четвертый день оказалось возможным снова подняться повыше и оглядеться. Насколько можно было судить, лед в обеих бухтах устоял; эти бухточки расположены по бокам Ледникового языка и обрамлены с юга полуостровом мыса Хат, а с севера – мысом Эванс и островами.

Десятого апреля Аткинсон, Кэохэйн и Дмитрий выступили на мыс Эванс. План их состоял в том, чтобы по полуострову дойти до скал Хаттона, а оттуда пересечь морской лед в бухтах, если это будет возможно. Дневного света уже было мало, а через неделю солнце и вовсе должно было исчезнуть на всю зиму. Со скал Хаттона они, не теряя времени даром, спустились с санями на лед и были приятно удивлены прекрасным скольжением. «Воспользовавшись сильным попутным ветром, мы поставили парус, все уселись на сани и через двадцать минут были у Ледникового языка. Пересекли его; удача и ветер сопутствовали нам и дальше, за час мы сделали последние 11 километров и, не сходя с саней, достигли мыса Эванс.

Там я собрал всех участников экспедиции и объяснил им положение, рассказал, что было сделано и что я предполагаю сделать; попросил, чтобы в такое трудное время все дали свои советы. Было высказано почти единодушное мнение, что мы уже сделали все возможное. Ввиду того что сезон маршрутов кончается и вряд ли появится возможность подняться берегом до Кемпбелла, один или двое из присутствующих предложили предпринять еще один поход в Угловой лагерь. Зная, какие условия были в последнее время на Барьере, я взял на себя смелость отвергнуть это предложение»[29].

На мысе Эванс все было в порядке. И сила ветров, и температуры были достаточно высокими, последние – в резком контрасте с температурами на мысе Хат, которые в среднем были на 15° ниже прошлогодних. Семь вновь прибывших мулов чувствовали себя хорошо, а вот из собак три сдохли: опять все та же таинственная болезнь.

Перед уходом «Терра-Новы» в Новую Зеландию, на ее борт взошли следующие участники нашей экспедиции: Симпсон – он должен был вернуться к месту службы в Индии; Гриффит Тейлор – правительство Австралии отпустило его в экспедицию только на один год; Понтинг – он уже отснял все, что можно; Дэй – он закончил свою работу с моторами; Мирз – он был вынужден уехать в связи с семейными обстоятельствами; Форд – его отмороженная весной рука так и не зажила; Клиссолд – он упал с тороса и получил сотрясение мозга; Антон – он закончил свою работу конюхом с пони. Лейтенанта Эванса отправляли домой по болезни.

Зато на берег высадили Арчера – ему надлежало исполнять обязанности повара вместо Клиссолда. Другой матрос, Уильямсон, должен был заменить Форда. Он был единственным человеком со свежими силами для наших санных походов. Не считая его, в наилучшей форме был, пожалуй, Райт, а среди остальных при нормальных условиях не нашлось бы ни одного, годного для участия в санном походе в этом сезоне, особенно когда солнце должно вот-вот исчезнуть на всю зиму. Санные вылазки вконец нас измотали.

Тем не менее следующие несколько дней на мысе Эванс готовились к очередному санному походу, и 13 апреля партия стартовала через скалы Хаттона на мыс Хат.

Аткинсон, Райт, Кэохэйн и Уильямсон должны были пройти западным берегом и попытаться помочь Кемпбеллу; Гран и Дмитрий – оставаться со мной на мысе Хат. Морской лед к этому времени стал неровным, волочить сани было невероятно трудно: изо льда выделялась соль. Пурга мела им в лицо, и они спрятались от нее на подветренной стороне островка Литл-Рейзорбэк. Как только погода позволила, они сделали рывок к Ледниковому языку и под ним, немного обмороженные, переночевали. Утром они сначала никак не могли вскарабкаться по обледеневшему склону на полуостров, но Аткинсон, пользуясь как рычагом ножом, а как лестницей – санями, которые четверо мужчин удерживали на вытянутых руках в вертикальном положении, сумел найти точку опоры и взгромоздиться наверх.

 

 

National Telephone Company в рекламных целях предоставила Скотту несколько телефонных аппаратов для базы Мак-Мёрдо

 

А я тем временем был один на мысе Хат, где пурги с обычными завываниями периодически сотрясали жалобно скрипевшую старую хижину. По глупости я отправился провожать своих товарищей, уходивших на мыс Эванс, до подножия склона Ски. Распрощавшись с ними, я обнаружил, что ноги у меня разъезжаются на скользком снегу и ледяных неровностях. Несколько раз я падал, сильно ушибался и даже потянул плечо. Из-за этой травмы и отчаянно скверных условий мое состояние ухудшилось – так плохо я себя давно не чувствовал. Пока я жил на мысе Хат один, случалось в иные дни, что я от слабости мог только ползать по хижине на четвереньках. А ведь мне приходилось приносить из-за двери ворвань и топить ею печку, рубить тюленье мясо для еды, кормить собак, часть которых была привязана в пристройке или между хижиной и крестом Винса, часть же бегала на воле. Хижина при одном жильце оказалась страшно холодной. Не будь среди запасов, доставленных с мыса Эванс, немного морфия, не знаю, что бы со мной сталось.

Собаки быстро поняли, что могут себе позволить вольности, на которые не осмелились бы при других обстоятельствах. Они визжали и рычали, дрались, не прекращая ни днем, ни ночью. Был такой день, когда я семь или восемь раз подползал по полу к собаке, которую считал заводилой, чтобы укротить ее. Я не сомневался, что все зло от этого Дика, и, хотя ни разу не застал его на месте преступления, лупил для острастки что было сил, но – увы! – без всякого результата. Стыдно признаться, но в тот момент я бы охотно перебил всех псов. Так я лежал в спальном мешке, и то подо мной проваливался пол, то стены отступали вдаль, а потом возвращались на место. Когда ночью 14 апреля наконец пришла спасательная партия, меня словно вытащили из ада. Четыре дня в полном одиночестве, еще немного – и я бы, наверное, сошел с ума! С мыса Эванс мне принесли много вещей – больше всего я обрадовался письмам из дому, экземплярам газеты «Уикли Таймс», паре войлочных ботинок и расческе.

Аткинсон планировал начать поход 17 апреля по старому морскому льду, сохранившемуся к югу и юго-западу от мыса; он намеревался с Райтом, Кэохэйном и Уильямсоном выйти на мыс Баттер, чтобы оттуда пройти западным побережьем. Если в том районе море покрыто льдом и Кемпбелл по нему передвигается, они могут с ним встретиться и помочь. Даже если такая встреча не состоится, они могут вторично посетить неизвестные Кемпбеллу склады, оставленные нашими геологическими партиями на пути его следования. Как я уже упоминал выше, склады находились на мысе Роберте, около бухты Гранит, на мысе Бернакки, к северу от Нью-Харбор. Был склад и на мысе Баттер, но о нем Кемпбелл знал. Кроме того, Аткинсон мог оставить записки во всех тех точках, где люди Кемпбелла могли бы их заметить. Конечно, поход был связан с большим риском. И не только потому, что приближалась зима и дневного света становилось все меньше; чрезвычайно опасным был переход по льду. В это время года шторма непрестанно взламывают свежеобразующийся лед и уносят его в открытое море, или же он уходит с отливом. За лето мало что сохранилось от старого прочного покрова, а новый еще тонок и в любое время может подломиться под весом саней. И тем не менее надо было сделать все возможное.

Перед выходом договорились, что в случае появления Кемпбелла мы просигналим с мыса Хат ракетами и бенгальским огнем. Условились также в тех или иных случаях подавать определенные сигналы с мыса Хат на мыс Эванс, и наоборот. К сожалению, у нас не было очень нужного при таких обстоятельствах портативного гелиографа любой конструкции, пригодного для связи между двумя мысами в солнечное время и каких-нибудь сигнальных ламп на зимнее время.

Путешественники вышли в среду 17 апреля в 10.30 утра. В это время солнце в полдень уже только выглядывает из-за северной линии горизонта, через шесть дней оно и вовсе исчезнет, хотя, конечно, пока еще довольно долго держатся сумерки. В таких условиях поход был бы нелегким предприятием даже для путников со свежими силами, идущих по крепкому старому льду; а для уставших людей, пробирающихся вдоль берега по непрочному ледяному покрову, то появляющемуся, то исчезающему, это была очень рискованная затея.

Первые два дня они с большим трудом тащили сани, минимальная температура достигала в эти ночи – 42° и – 43 °C. Естественно, вскоре они начали замерзать. Зато им удалось выйти на старый лед и успешно одолеть километров сорок, после чего вечером 18-го они поставили лагерь приблизительно в шести километрах от Эскера. Утром они должны были выйти на свежий лед, а между тем пуржило. Они все же прошли четыре мили к Эскеру и достигли другого берега, довольные, что лед под ними не взломался и не унес их в море. Затем повернули к мысу Баттер, но разыгравшаяся во всю мощь пурга заставила их остановиться и поставить лагерь. Температура поднялась до – 18 °C, спальные мешки и одежда оттаяли и не просыхали под слабыми лучами уходящего солнца. На следующее утро путешественники достигли мыса Баттер, но склад отыскали с трудом – на нем не было флага. Уже устраивая лагерь, они увидели, как лед к северу от них вскрывается и уплывает в море. Не оставалось ничего иного, как повернуть к дому: ни они не могли двигаться на север, ни Кемпбелл на юг. Только сейчас Райт сказал Аткинсону, что в глубине души все время был решительно против этого похода. «Он пошел в поход, будучи твердо уверен, что возможность гибели спасательной партии очень велика, но ни минуты не колебался, не возражал. Поведение таких людей выше всяких похвал!»[29]. Они пополнили склад на мысе Баттер, заложили туда на случай прихода Кемпбелла еще двухнедельный запас провианта и пометили его, как сумели. Больше они ничего не могли сделать.

В тот же день группа Аткинсона возвратилась на Эскер; с волнением ожидали они утренних сумерек, чтобы посмотреть, в каком состоянии молодой лед, по которому они шли сюда. К их радости, от него еще кое-что уцелело, и они пустились в путь, чтобы преодолеть 6 километров, отделявшие их от старого льда. Три километра они пробежали под парусом, но дальше пришлось тащить сани на себе, все время опасаясь, как бы впереди не оказалась открытая вода, ведь недаром где-то вдалеке маячили фигуры императорских пингвинов. Но они прошли благополучно, сделав за день 16 километров. В понедельник 22 апреля «утром мело, поэтому вышли поздно, курс взяли на оконечность Пинэклд-Айс. Наша маленькая бухточка полностью освободилась ото льда. К счастью, Пинэклд-Айс был окаймлен своего рода припаем, по нему-то и брели еще 11 километров и таким образом прошли этот участок»[29].

Вторник, 23 апреля. «Аткинсон со своими людьми появился около 7 часов вечера; весь день, в очень плохую погоду, они тащили сани за собой. Они в таком состоянии, в каком бывает партия после очень холодного весеннего похода: одежда и спальные мешки насквозь мокрые, свитера, вкладыши в спальники и прочее полны снега. Аткинсон выглядит совершенно разбитым – щеки впали, шея исхудала. У Райта тоже измученный вид, видно, что все недосыпали. Поход был очень трудным и опасным, слава Богу, что они уже дома и все обошлось без происшествий: морской лед постоянно сходит в тех местах, где они побывали, никогда нельзя знать, не окажешься ли отрезанным от берега. Даже при ледяном покрове толщиной свыше полуметра, даже при отсутствии ветра все время открываются большие разводья. Но, мне кажется, и при наличии прочного льда они не могли бы идти много дней подряд»[17].

В тот же день солнце появилось в последний раз, перед тем как исчезнуть на четыре месяца.

Двадцать восьмого апреля мы проснулись при вполне приличной погоде, и Райт, Кэохэйн и Гран еще до 10 утра вышли на мыс Эванс. Мы явственно различали очертания острова Инаксессибл, лед в проливе казался вполне надежным. Поэтому наши товарищи решили идти по морскому льду под скалой Касл, а не в обход, берегом полуострова, через скалы Хаттона. Но едва они вышли, как стало пасмурно, к 11.30 поднялся ветер со слабой метелью, температура упала. Мы начали волноваться, особенно когда мороз усилился до – 35 °C, задуло вовсю, и мы не знали, выдержит ли лед такой напор. Через два дня видимость улучшилась, ночью на мысе Эванс в условленное время вспыхнул сигнал, оповестивший нас о благополучном прибытии партии. Позднее мы узнали, что с ухудшением видимости они решили идти вдоль суши, так как только ее и видели. Морской лед оказался вовсе не таким прочным, как предполагалось, – он прогибался под их тяжестью, на пути попадались разводья. В одном месте нога Грана даже провалилась глубоко вниз. Тогда Райт обвязался страховочной веревкой и пошел вперед, сани легко скользили по голубому льду при ветре в 4–5 баллов. До острова Тертлбэк шли по свежему льду, а уже около него вступили на старый. Вблизи мыса Эванс в пургу заблудились и какое-то время бродили вокруг да около, но в конце концов благополучно нашли дом. Поход показал, что мы слишком легкомысленно относимся к переходам по морскому льду.

Первого мая на мыс Эванс вышли с двумя собачьими упряжками Аткинсон, Дмитрий и я. С первых же шагов стало ясно, что поверхность очень плохая. Даже у самого мыса Хат, на старом льду, собаки тянули с трудом, а уж когда мы меньше чем через километр попали на совсем молодой лед, сани пошли по снегу, лежащему на рассоле. Миновала вечность, прежде чем мы поровнялись со скалой Касл, из-за скверной видимости все время держась берега. При старте еще были видны очертания острова Инаксессибл, теперь же горизонт терялся в сумерках и дымке. Решили пробираться к острову Тертлбэк и пересечь Ледниковый язык, чтобы таким образом как можно скорее выйти на старый лед. Собаки теряли силы на глазах: Мануки Нугис, шедший за вожака (наш всегдашний передовой Рябчик ночью сбежал), выдохся окончательно, улегся наземь и не поддавался никаким уговорам; пришлось его выпрячь в надежде, что он пойдет за нами следом. Спустя некоторое время из сумрака показался остров Тертлбэк; мы что было мочи тянули и толкали сани, помогая собакам. Но тут, к счастью, вышли на старый лед, скольжение сразу улучшилось, и мы без дальнейших происшествий достигли мыса Эванс. Там нас встретил Рябчик, но Мануки Нугиса мы больше никогда не видели.

Вблизи мыса Аткинсон повернулся ко мне: «В будущем году вы пойдете искать Кемпбелла или полюсную партию?» – спросил он. «Кемпбелла», – ответил я. В тот момент мне казалось немыслимым бросать на произвол судьбы живых, чтобы разыскивать погибших.