Первая вспомогательная партия. Путь Мирза. Дневник Лэшли. Рассказ Крина

Две собачьи упряжки (с Мирзом и Дмитрием) вышли от подножия ледника Бирдмора 11 декабря 1911 года. На мысе Хат они появились 4 января 1912 года. Первая вспомогательная партия (Аткинсон, Черри-Гаррард, Райт, Кэохэйн) повернула назад с широты 85°15' 22 декабря 1911 года, а на мыс Хат пришла 26 января 1912 года. Последняя вспомогательная партия (лейтенант Эванс, Лэшли, Крин) повернула назад с широты 87°32' 4 января 1912 года. Мыса Хат достигла 22 февраля 1912 года.

Расскажу немного о первой вспомогательной партии, состоявшей из Аткинсона, Райта, Кэохэйна и меня. Главным был Аткинсон, и, прощаясь с нами, Скотт попросил его выйти с собаками навстречу полюсной партии, если Мирз возвратится домой, в чем, впрочем, никто не сомневался. Аткинсон – хирург военно-морского флота, поэтому Лэшли в дневнике называет его команду докторской.

«При прощании Скотт сказал несколько добрых слов. Чтобы достигнуть полюса, ему достаточно делать в среднем по 11 километров в день при полном рационе – он, можно сказать, уже там. Надеюсь, он возьмет с собой Билла и Бёрди. С ледопадов открывается прекрасный обзор ледопадов и валов сжатия в окрестностях ледника Милл – такой красоты я не видел за всю свою жизнь. Мы гордимся Аткинсоном»[17].

Переход в 800 километров по леднику Бирдмора и Барьеру не может пройти без происшествий, даже в разгар лета. Мы так же, как и остальные партии, из последних сил тянули сани, так же страдали от туманов, испытывали те же страхи и опасения; так же мучились приступами дизентерии и тошноты; так же спотыкались на льду и проваливались в трещины; праздновали Рождество плам-пудингом и какао, собирали камни с морены под Клаудмейкером; разыскивали следы; теряли и находили гурии; нас так же преследовали снежная слепота, смертельная усталость, ночные кошмары; мы ели ту же пищу, мечтали о том же самом… К чему повторяться? По сравнению с другими, наш маршрут невелик, хотя от мыса Эванс до верховьев ледника Бирдмора и обратно – 1862 километра. Скотт за время южного путешествия 1902–1903 годов проделал 1520 километров.

Об одном дне все же стоит вспомнить. Мы попали на тот же участок сильного сжатия вблизи Клаудмейкера, который проходили и обе другие партии. Они в поисках выхода взяли на восток, мы же, по предложению Райта, – на запад, и это было верное решение. День запомнился мне из-за Кэохэйна: за двадцать пять минут он восемь раз проваливался в трещину на всю длину постромок. Неудивительно, что после этого у него был несколько потрясенный вид. Аткинсон же умудрился упасть в расселину вниз головой – более опасного падения в трещину не припомню. К счастью, наплечные постромки его упряжи выдержали, и он отделался пустяковыми царапинами.

Все три партии, возвращающиеся с Плато, многим обязаны Мирзу. На обратном пути, ведя две собачьи упряжки, он восстанавливал гурии, заметенные сильной пургой 5–8 декабря. Защитные стенки для лошадей засыпало снегом, и Мирз пережил немало волнений, разыскивая дорогу к дому. Большим подспорьем для нас были и собачьи следы: животные глубоко проваливались в снег и превращали его в месиво.

На всех барьерных складах Мирз оставил нам довольно унылые сообщения о своем продвижении. До Южного барьерного склада ему мешали слишком высокая температура и очень рыхлая поверхность, кроме того, он с трудом находил занесенные снегом гурии. На Северном барьерном складе мы обнаружили записку, датированную 20 декабря. «Плохая видимость и пурги задержали его, один раз он сбился с пути и уже из лагеря пошел на поиски следов. Самочувствие хорошее, только побаливают глаза от напряжения: приходится высматривать гурии. Он взял понемногу масла из каждого мешка (из заложенных в склад трехнедельных рационов) и благодаря ему на сокращенном пайке дотянет до следующего склада»[17]. Записка от Мирза, найденная в Верхнем ледниковом складе (гора Хупер), была датирована сочельником. В ней сообщалось, что «собаки медленно, но верно продвигаются вперед, хотя снег очень рыхлый, особенно в последние два дня. У него мало еды, остались только крошки от галет, чай, немного кукурузной муки и полчашки пеммикана. Поэтому он вынул из каждого нашего задела по пятьдесят галет – дневной паек на двоих. Несколько дней назад он убил одну из американских собак. Если и дальше так пойдет, следующая на очереди Красавица, самая жирная и ленивая, по его словам. Мы возьмем на тридцать галет меньше»[17]. По плану Мирз должен был повернуть назад с двумя собачьими упряжками с широты 81°15', но они сопровождали Скотта приблизительно до широты 83°35'. Собаки питались мясом пони, а недостаток еды для людей восполнялся тем, что при восхождении на Бирдмор мы получали ежедневно на одну галету меньше. Собаки шли обратно медленнее, чем предполагалось, и Мирзу не хватало еды. Было ясно, что собаки, утомленные трудной дорогой, не смогут доставить на склад Одной тонны дополнительный провиант для трех возвращающихся с плато партий, да и не успеют сделать это своевременно. А сумеют ли наши товарищи приволочь на санях хоть сколько-нибудь провизии, прежде чем мы достигнем склада? Может статься, что со склада Одной тонны до мыса Хат – а это 208 километров – придется идти с тем ограниченным запасом провианта, что лежит в этом складе, поэтому на всякий случай мы заранее сократили нормы потребления. Вообразите себе нашу радость, когда, дойдя вечером 15 января до склада Одной тонны, мы обнаружили в нем три из пяти рационов, необходимых трем партиям. Их доставили на санях Дэй, Нельсон, Хупер и Клиссолд, причем Дэй и Хупер пришли с Барьера на мыс Эванс 21 декабря, а уже 26-го снова отправились в поход – пополнить склад. Кроме рационов, они оставили записку, предупреждающую, что близ Углового лагеря много опасных открытых трещин.

Известно, что люди, претерпевшие голод, заболевают, дорвавшись до обильной пищи. Так и Аткинсон – он чувствовал себя неважно всю остальную часть пути до мыса Хат, куда мы, особенно не перетруждаясь, пришли 26 января.

В поисках сведений об обратном путешествии второй вспомогательной партии, о котором нигде не публиковалось никаких отчетов, я попросил Лэшли встретиться со мной и рассказать все, что он помнит. Он охотно согласился и добавил, что у него есть какой-никакой, но все же дневник, который он вел в ту пору. Не пригодится ли он мне? Я попросил прислать его, и вскоре получил пачку грязных мятых листочков. Вот что я прочитал:

 

3 января 1912 года. Сегодня идти было очень трудно. Мы вместе последнюю ночь: завтра утром еще пройдем немного вперед с полюсной партией – это капитан Скотт, Уилсон, капитан Отс, Боуэрс и Тафф Эванс, – а затем повернем назад. Капитан сказал, что доволен нами, мы все в хорошей форме и годимся для похода к полюсу, но столько людей не могут идти, поэтому он хочет, чтобы мистер Эванс, Крин и я вернулись. Он понимает, что нам предстоит тяжелая работа, но мы убедили его, что это неважно – лишь бы наша посильная поддержка помогла партии достигнуть полюса. Тут я впервые услышал, что в помощь нам должны доставить мулов. Я предложил остаться на мысе Хат – вдруг понадоблюсь, но капитан возразил, что целесообразнее, чтобы я в случае прибытия мулов присматривал за ними до возвращения полюсной партии (капитан Отс, сказал капитан Скотт, того же мнения); если же мулы не появятся, то тогда, конечно, нет причин, почему бы мне не прийти на мыс Хат и не ждать там полюсную партию. Мы долго говорили в нашей палатке с Хозяином [Скоттом], и у нас осталось впечатление, что он вполне уверен в успехе предприятия. Он немного беспокоился – как-то мы пройдем, – но утешался тем, что с нами идет прекрасный надежный штурман. Он сердечно поблагодарил нас за участие в походе, сказал, что ему жаль с нами расставаться. Мы, конечно, взяли с собой почту, но кто знает, когда она уйдет. Сейчас находимся почти в тех самых местах, до которых дошла экспедиция Шеклтона. Больше писать не могу – слишком холодно.

4 января 1912 года. Прошли с полюсной партией 8 километров; все в порядке, и капитан Скотт сказал, что, уверен, они прекрасно справятся с грузами, нам незачем идти дальше; остановились, сказали все, что можно сказать за такое короткое время. Мы пожелали им успеха и благополучного возвращения, предложили каждому свои услуги, если есть какие-нибудь поручения на мыс Хат, но их не оказалось. Наступил момент последних рукопожатий и прощания. Мне кажется, все были очень растроганы. Они пожелали нам счастливого пути, скорого возвращения на базу, мы же прокричали в их честь троекратное «ура» и смотрели им вслед, пока не начали мерзнуть. Тут мы повернулись на 180 градусов и зашагали к дому. Вскоре они потерялись из виду. Шли мы долго – погода была хорошая, да и провизии у нас маловато, чтобы тянуть время в пути. Нам повезло – с того момента, как мы миновали гору Дарвин, установилась подходящаядля передвижения погода, хотя солнце появляется редко. Мы прошли около 20 километров, если судить по гуриям. Только они будут давать нам представление о пройденном расстоянии на пути домой – счетчика шагов у нас нет.

Из-за потери одометра на леднике Бирдмора одной из трех партий предстояло возвращаться без него. Одометр выполняет роль морского лага на судне – позволяет штурману производить счисление пройденного пути в милях. Его отсутствие усугубляет трудности и опасности, угрожающие санной партии среди непроходимых снегов, где нет никаких ориентиров.

5 января 1912 года. Встали и вышли при хорошей походной погоде, поверхность такая же, как накануне, удерживается низкая температура. Нам придется поменяться местами. Крин, идущий впереди, заболел снежной слепотой, завтра на его место стану я, так как мистер Эванс, похоже, вскоре тоже ослепнет. Я пойду первым, а он сзади будет мною руководить, мне кажется, дело пойдет на лад. Надеюсь, меня глаза не подведут. Сделали добрых 27 километров и стали лагерем.

6 января 1912 года. Сражаемся с поверхностью, но двигаемся неплохо. Дошли до склада Трех градусов вскоре после полудня, значит, идем по графику. Взяли провианта на неделю. С этим семидневным запасом мы должны пройти 190 километров – до склада у горы Дарвин. Вырыли свои лыжи и заночевали. Интересно, такой же у полюсной партии ветер, что и у нас? Нам он дует в спину, значит, им должен дуть в лицо, удовольствие из средних. У Крина сегодня совсем плохо с глазами. Снежная слепота – мука мученическая, кого угодно доведет.

7 января 1912 года. Был очень подходящий для ходьбы день – попутный ветер большое подспорье. Впервые весь день шли на лыжах. Они внесли приятное разнообразие в нашу жизнь: одно и то же изо дня в день раздражает. Крину сегодня полегчало, хотя до полного выздоровления глаз еще очень далеко. Температура довольно низкая, поверхность от этого лучше не делается, но мы, похоже, двигаемся успешно. Счетчика у нас нет, пройденное расстояние прикидываем приблизительно. Мистер Эванс говорит, что мы прошли 28 километров, а я считают, что 26. Я боюсь преувеличивать длину дневного перехода, потому что отвечаю за галеты и должен рассчитать, чтобы их хватило до конца похода. Все согласились, что надо вести повседневный учет переходов в милях и таким образом точно знать свое положение. Я по-прежнему иду впереди, а это нелегко из-за плохой видимости. Заметили землю на востоке, но это не иначе как мираж.

8 января 1912 года. Проснувшись утром, увидели, что метет пурга. Погода такая, что впору остаться в лагере, но, подумали мы, чего разлеживаться, когда еды мало, лучше уж встать и тащить сани. А метет ли там, где находится полюсная партия? Если да, то они не могут идти – ветер-то бьет им в лицо, раз нам дует в спину. Мы потеряли старый след в обход препятствий, и взяли курс напрямик на гору Дарвин, как шел и Шеклтон, судя по дневниковым записям его и Уайлда.

Все три партии, восходившие на ледник Бирдмора, везли с собой отрывки из этих дневников. Уайлд был правой рукой Шеклтона в Южной экспедиции 1908 года.

9 января 1912 года. Идти очень трудно, видимость плохая, все еще метет; в такую погоду невозможно отыскивать гурии и ориентироваться по ним. По-моему, сегодня сделали 19 километров. Буря немного утихомирилась, кажется, есть надежда на улучшение. Иногда видна земля.

10 января 1912 года. Видимость по-прежнему очень плохая, довольно сильная метель, но приходится идти – до склада еще далеко; и все же мы надеемся дотянуть до него, прежде чем провиант кончится. Я строго за ним слежу. Глаза у Крина поправились.

11 января 1912 года. Сегодня все выглядит немного веселее. Отчетливо видна земля, значит, ясно, куда править. Так приятно на нее смотреть, но, думаю, нам придется приналечь, чтобы достигнуть склада, пока не вышел весь провиант. Откладываю понемногу от каждой порции, чтобы не остаться с пустыми руками, если не успеем вовремя. Сделали 22 километра.

12 января 1912 года. Весь день сплошные происшествия. Сначала попали на сильно пересеченную местность со множеством трещин. Пришлось снять лыжи. Довольно скоро мы очутились наверху нескольких ледопадов, вероятно, тех самых, о которых писал Шеклтон, и стали ломать себе голову, как быть дальше: спускаться напрямик – а это 180–210 метров вниз, – или идти в обход, что связано с большой потерей времени; мы сейчас не можем себе этого позволить, поэтому решили спускаться в долину. Нелегкое это оказалось дело, так как кошек у нас нет – их оставили в складе у горы Дарвин. Но вскоре мы приспособились и стали спускаться, держась за борта саней, своим ходом катящихся в глубокую расселину, между ледяными валами, что, конечно, очень рискованно. Ко времени ленча мы уже были в долине и там устроили привал. Слава Богу, все сошло благополучно, ни мы, ни сани не пострадали, только потерялась лыжная палка Крина. Приходилось пересекать трещины шириной до 30–60 метров, правда, хорошо перекрытые снежными мостами, но мосты-то прочные только посередине, а у краев очень опасные. Отсюда снег и лед скатываются вниз на ледник. Из долины мы увидели, что дальше нам идти через холм. Вечером виды на будущее опять довольно мрачные. До склада всего лишь один день пути, но вряд ли мы поспеем туда к завтрашнему вечеру. А если не поспеем, придется идти на сокращенных нормах – наши запасы почти иссякли. Мы не мешкали, но с самого начала знали, что вовремя придем лишь в том случае, если будем делать по 25 километров в день.

13 января 1912 года. Очень плохой день для нас, сплошные трещины и ледопады. К вечеру вымотались до предела. Уже несколько дней идем с большим напряжением. Лагерь поставили не доходя до склада, но надеемся завтра все же быть там. С радостью спустимся вниз, здесь, наверху, уж очень холодно. Мы полагаем, что, если Скотту повезло, партия вчера уже была на полюсе. (Скотт достиг полюса 17 января. – Э. Ч.-Г.)

14 января 1912 года. Воскресенье, пришли к складу у горы Дарвин в 2 часа пополудни и устроили привал для ленча . Еды достаточно, и это очень приятно. Вынули из закладки рацион на три с половиной дня, его должно хватить на следующие 90 километров пути, до склада у горы Клаудмейкер. И хватит, если мы будем чувствовать себя так же хорошо, как сейчас. В складе оставили записку капитану – сообщили о нашем благополучном прибытии, пожелали ему счастливого пути. Сахар из склада лежал на солнце и начал таять, мы все привели в порядок. Настроение сегодня бодрое. Откопали кошки и, не теряя времени, пошли вперед. Медлить нельзя. Теперь начали быстро спускаться вниз. Вечером вполне тепло, чай и еда не стынут так быстро. Все складывается благополучно. Мы рассчитываем быстро спуститься с ледника. Еще на пути туда мы кое-где с большим трудом взбирались на крутые склоны. После резкого подъема начинался длинный постепенный спуск длиною в 3–4 километра. Мы отметили этуособенность по пути на юг и обменялись тогда впечатлениями, но теперь, беря длинный тягучий подъем, на своей шкуре почувствовали, как это тяжело.

15 января 1912 года. Шли сегодня хорошо. Лед очень шероховатый, масса трещин, но с кошками на ногах быстро продвигаемся. К вечеру даже не хотелось останавливаться, но решили, что не стоит переутомляться – нам еще идти и идти.

16 января 1912 года. Сегодня опять хорошо продвинулись вперед, но ночуем на очень неровном льду, среди валов сжатия. Нам кажется, что мы слегка отклонились от правильного курса, но, по мнению мистера Эванса, мы не могли далеко уйти ни в ту, ни в другую сторону. Крин и я с ним согласны, нас убеждают наземные приметы. Так или иначе, мы надеемся утром выйти из этого завала и к вечеру достигнуть склада у Клаудмейкера. Только тогда мы почувствуем себя в безопасности, но сейчас, сдается мне, погода опять не предвещает ничего хорошего. До сих пор нам везло – не приходилось задерживаться из-за ненастья. Все гадаем, какая у полюсной партии погода, повезло ли ей? Они, наверное, уже идут к дому . Сейчас можно больше писать, так как здесь намного теплее, чем наверху. Вечером спорили, дошли ли собаки до мыса Хат и где находится докторская партия [партия Аткинсона] . Она, наверное, уже недалеко от базы. Подсчитывали, сколько дней нам еще до нее идти при такой скорости движения, как сейчас.

17 января 1912 года. Сегодня хлебнули горя, не приведи Господь еще раз испытать такое. У меня нет слов, чтобы описать, в какие невероятные развалы льда мы попали сегодня и как мы чудом избежали гибели. Этот день мы запомним на всю жизнь. Чем больше мы старались выйти из хаоса, тем хуже запутывались в нем. Временами казалось, что дальше нет пути, но и отступать некуда. Часами сражались мы с нагромождениями льда, стараясь выйти за их пределы, но все было как будто против нас. Я шел впереди на длинной постромке и пробовал пересекать те хребты льда, через которые, как мы считали, можно переправить сани, не провалившись в бездонные пропасти, а их было так много по обеим сторонам, что мы перестали обращать на них внимание. Часто, очень часто мы видели зияющие провалы таких размеров, что в них легко исчез бы самый большой корабль. И так весь день. Нервы у нас были натянуты до предела, а больше всех был удручен мистер Эванс; он сокрушался, что завел нас в такую жуть. На самом деле его вины в том нет, никто, спускаясь по леднику, не может знать, что его ждет впереди, хорошо еще, что пока мы все живы. К вечеру вышли, кажется, на место поровнее. До склада не дошли, хотя лагерь поставили безусловно невдалеке от него. Таких дней и врагу не пожелаю.

18 января 1912 года. Выступили в прекрасном настроении – еще бы, скоро будет склад! – но довольно скоро попали в такую зону сжатия, перед которой бледнеют все вчерашние. Боже мой, что это был за денек! Я не в силах рассказать, через что мы прошли, кто поверит, что после этого можно остаться в живых! Будь у нас фотоаппарат, мы бы сделали несколько потрясающих снимков. Весь день шли на голодном пайке – ведь мы уже запаздывали на полтора дня, когда выбрались из завала. «Выбрались» – потому что сейчас я пишу, сидя недалеко от склада. Мне удалось сберечь горстку галет и каплю чаю для бодрости – так и дотянули до цели; пришли в 11 часов вечера, после одного из самых трудных дней в моей жизни. Вовек не забуду 17 и 18 января 1912 года. Вечером мистер Эванс жалуется на глаза. Что-то ждет нас впереди!

19 января 1912 года. Привели склад в порядок, перепаковались – и снова в путь. Теперь наша цель – Нижний ледниковый склад. У мистера Эванса плохо с глазами, но тем не менее мы сразу бодро пошли вперед. Я взял сегодня несколько камней – такая возможность представилась впервые, хочу рассмотреть их как следует и увезти с собой. Странное дело: мне показалось, что к кускам породы, взятым мной, уже прикасались чьи-то руки. Возможно, кого-то из докторской партии, но тогда где следы от их саней? Впрочем, это можно объяснить – кругом голубой лед, на котором не остается колеи. Пройдя немного, поднялись на знакомый хребет – его проходили по дороге на юг – и миновали место, где, наверное, докторская партия праздновала Рождество. Вскоре вышли на рыхлый снег и остановились на ленч. Мистер Эванс совсем не может смотреть, мы с Крином сами выбираем путь. Я иду впереди и сообщаю мистеру Эвансу приметы окружающих гор, по которым ориентируюсь. Но нам еще долго идти по хребту. После ленча шли мало; поверхность очень плохая, глаза у мистера Эванса болят, мы решили, что не вредно и отдохнуть. Вчера вечером оставили записку капитану Скотту, но ничего не сообщили о наших трудностях у Клаудмейкера. Лучше расскажем при встрече.

20 января 1912 года. С утра нечем было особенно похвастаться, но, убедившись, что снег очень рыхлый, мы перешли на лыжи. Мистеру Эвансу совсем худо, мы поставили его на лыжи и привязали к упряжи – так он все же помогает перетаскивать сани через перевалы. Дело в том, что, помня о многочисленных валах, омрачавших наш путь к полюсу, мы готовились их встретить. Но вот странно – так и не встретили. Более того, поверхность, хотя и очень рыхлая, была лучшей за все время похода. Как мы на нее попали, так повезли сани без передышки. Ледяные валы, которые мы ожидали, остались, кажется, слева, западнее нас. Хотя мистер Эванс совсем ослеп и ничего не видит, мы хорошо продвинулись вперед и сделали не меньше 32 километра – по нашим расчетам. Сегодня прошли мимо лагеря доктора и одно время шли по его следу, но в конце концов потеряли его. Вечером поставили лагерь в полной уверенности, что, если погода продержится и завтра, мы к вечеру будем у склада.

21 января 1912 года. Воскресенье. Стартовали в обычное время, снова на лыжах, погода по-прежнему благоприятная. Глаза у мистера Эванса еще болят, но дело идет на поправку. Хоть бы он уж выздоровел окончательно! Вскоре после выхода я взял тот курс, каким мы шли на юг, и спросил мистера Эванса, стоит ли, по мере возможности, держаться его и впредь. Это избавило его от необходимости давать мне указания, и, кроме того, таким образом мы разошлись с трещинами, а среди них были и очень опасные: над двумя, где по пути туда наши сани опрокинулись, теперь обрушились снежные мосты. Расстояние от Клаудмейкера до склада осилили за три дня. Очень горды своими успехами.

Мистер Эванс чувствует себя сегодня значительно лучше, старина Том, бросая снег на палатку, развлекает нас пением. Мы уложили склад и оставили капитану Скотту обычную записку с пожеланиями скорого возвращения. Завтра надеемся увидеть Барьер, спуститься на него и навеки проститься с ледником Бирдмора. Ни один из нас не жалеет, что пришлось так выложиться. Все это во славу науки, как говорит Крин. Пришли к складу в 6.45 вечера.

22 января 1912 года. Начали утром хорошо, глаза у мистера Эванса в порядке, так что настроение повеселее. Вскоре после выхода обогнули угол, образуемый скалами-столбами бухты Гранит, материком, и горой Хоп, поднялись на склон между горой и материком и нашим глазам открылся Барьер. При виде его Крин издал вопль, который мог бы поднять из снежных могил нашихпони. Конец Бирдмору! При спуске на Барьер сани вез один человек. Уже через полтора километра нашли склад с кониной, где были припрятаны сани. Взяли немного конины, поменяли сани, как было условлено, приделали к ним бамбуковый шест в качестве мачты – на нее при благоприятном ветре можно будет нацепить парус, и пошли чесать по Барьеру. Нам предстоит пройти до мыса Хат 576 километров. Еще у входа в палатку мистер Эванс пожаловался мне на неприятное ощущение в ногах – под коленками словно одеревенело. Что бы это могло значить, спросил я, но он не знал. Решили, что, если не пройдет, я осмотрю его, нет ли где иных симптомов цинги. Мне рассказывали, да я и сам наблюдал, что она дает о себе знать болью и опухолью под коленями и вокруг щиколоток, шатающимися зубами, язвами на деснах. Осмотрев десны мистера Эванса, я убедился, что он на грани заболевания. Поделился этой грустной новостью с Крином, но он, по-моему, не придал ей значения. Ну да ладно, время покажет. Боюсь, впереди нас ждут большие неприятности, но будем надеяться на лучшее.

23 января 1912 года. Начали хорошо и прошли изрядное расстояние – около 22 километров по довольно приличной поверхности. Уже миновали лагерь Пурга и очень этим довольны. Видели еще несколько трещин, в которых обвалились мосты. Слава Богу, что это не произошло в тот момент, когда мы их пересекали, при их ширине они бы легко поглотили всех нас. А обвалились именно те трещины, что мы форсировали, – это было видно по отчетливым следам полозьев. Мистеру Эвансу сегодня лучше.

24 января 1912 года. Сделали хороший переход по хорошей поверхности. День выдался очень теплый, писать не о чем – все идет как надо.

25 января 1912 года. Вышли при плохой видимости, слишком тепло, снег мокрый, лыжи весь день подлипают. Везти сани было трудно, особенно под вечер. После ленча в течение часа дул сильный ветер; он сменился мокрым снегом, а потом пошел дождь. Иногда впереди показывался склад, и мы старались добраться до него, опасаясь застрять на несколько дней на месте, как это случилось недалеко от земли на пути к югу. С горем пополам мы добрели до него, но в полном изнеможении из-за налипавшего снега и плохой видимости. Я снял лыжи и последние полкилометра нес их на плече. После того как мы поставили палатку и влезли в нее, метель прекратилась. Взглянул на термометр – на нем +1 °C.

26 января 1912 года. Самый примечательный день, если говорить о поверхности. Утром, перед самым стартом, термометр показывал +1 °C – слишком тепло для санного перехода. Мы были на лыжах, вернее, на ходулях – столько на них налипло снега. Но и без лыж не пройдешь – сугробы очень рыхлые, вмиг проваливаешься. На наше счастье, поднялся попутный ветер, и мы смогли воспользоваться парусом. Сделали хороший переход – 20 километров, из них 13 – после ленча. Утром, выйдя из палатки, я почувствовал себя не в своей тарелке: кружилась голова, подташнивало, но вскоре все прошло и больше за весь день не повторялось.

27 января 1912 года. Хорошо шли под парусом. Достаточно одному поддерживать его в вертикальном положении, тянуть ни в ту, ни в другую сторону не надо. Было так жарко – хоть раздевайся. Сейчас вообще в этой части света необычно тепло, боюсь, что скоро станет прохладнее. Сделали 23 километра. Как приятно видеть наши собственные следы и гурии, оставленные на пути к полюсу! Деньбыл удачный, с переходом управились быстро. Мистер Эванс страдает расстройством желудка. У Крина это тоже было несколько дней назад, но прошло.

28 января 1912 года. Сегодня еле-еле тащили сани. Снег по-прежнему очень рыхлый, солнце жарит вовсю и сжигает кожу на лицах. Мы загорели до черноты, а отросшие у нас у всех волосы, наоборот, на свету выгорели, стали совсем белыми. С радостью отмечаю, что к вечеру похолодало. За день прошли около 20 километров. Расстройство у мистера Эванса продолжается. Это, конечно, задерживает нас – приходилось несколько раз останавливаться. Еще несколько воскресений, и мы, надеюсь, благополучно водворимся в доме на мысе Хат или на мысе Эванс. Уже 97 дней как мы в походе.

29 января 1912 года. Благодаря парусу еще один хороший день. Один человек успешно управляется с ним в течение двух часов. Погода стоит все такая же теплая, сегодня снова – 7 °C. Прошли 26 километров, до следующего склада всего лишь 22 километра. Мистер Эванс по-прежнему жалуется на желудок. Я грешу на пеммикан и решил на время исключить его из рациона мистера Эванса. Попробую, во всяком случае, посмотрим, что будет. Дал ему немного бренди, кроме того, он все время принимает пилюли с опиумом как успокаивающее. Состояние ног ухудшилось, мы уже не сомневаемся, что это цинга. Недаром же он покрывается пятнами, то синими, то черными, то других цветов.

30 января 1912 года. Все заволокло, но ветер попутный, к вечеру пришли к складу. Проделали 22 километра довольно быстро; забрав необходимый провиант, заметили, что мало керосина, и взяли его равно столько, чтобы дотянуть до следующего склада. Впечатление такое, что один бачок течет, но как это могло случиться? Не понимая, в чем дело, оставили капитану Скотту записку, где объяснили, в каком виде нашли бачок. Им, конечно, должно хватить керосина до следующего склада, ведь мы знаем, что его заложили достаточно на весь поход, но, если происходит утечка, значит, надо меньше им пользоваться . Мистер Эванс продолжает сидеть на диете без пеммикана, ему как будто немного полегчало, но до полного выздоровления очень далеко. На нашем пути осталось только два склада.

31 января 1912 года. Снова хороший переход, но при такой плохой видимости, что то и дело приходилось останавливаться и сверяться по компасу. Ориентироваться трудно, особенно из-за того, что нет ветра, который обычно помогает держаться заданного курса. К вечеру, однако, опять прояснилось, температура – 7° днем, а ночью, вот сейчас например, – 12 °C. Отмахали 20 километров. Выдал мистеру Эвансу немного пеммикана: работаем мы очень тяжело, и в этом краю горячая пища необходима для поддержания жизни.

1 февраля 1912 года. День прекрасный, но сани шли плохо, и все же удалось сделать 20 километров. Мистер Эванс и я вышли из дому сто дней назад. Сегодня последнюю рубашку надену наизнанку – больше чистых нет. В моем багаже две рубашки, каждую я ношу по месяцу с каждой стороны. Это очень удобно, мои спутники тоже так считают. Мистеру Эвансу с каждым днем становится хуже. Закрывать на это глаза неразумно. Надо спешить – впереди еще долгий путь.

2 февраля 1912 года. Сегодня снова плохая видимость. Продвинулись мало, только на 17 километров, но и то слава Богу, хорошо еще, что не пришлось останавливаться и пережидать; за это следует благодарить ветер, который большей частью дул нам в спину, если бы не он, мы бы с места не сдвинулись. Мистеру Эвансу не полегчало, он, по-видимому, терпит сильные боли, но, к его чести, держится молодцом.

3 февраля 1912 года. Сегодня пришлось нам поставить мистера Эванса на лыжи и пристегнуть крепления – сам он не мог поднять ноги. Я осмотрел их и нашел, что состояние их быстро ухудшается – мистер Эванс серьезно болен; но мы стараемся подбодрить его и твердим все время, что он выдюжит, хотя сам он в это уже не очень верит; когда мы дойдем до склада Одной тонны, перемена питания может пойти ему на пользу. Он прямо кремень, мужества у него хоть отбавляй, им нельзя не восхищаться. Освещение весь день отвратительное, и я временами впадал в отчаяние, так как не мог разглядеть вокруг ничего, что бы подтверждало, что я не сбился со взятого курса, а мистер Эванс никаких указаний не давал. Я даже один раз отклонился в сторону, желая проверить, будет ли это замечено, но, к моему удивлению, меня тут же поправили. Я хотел узнать, следит ли мистер Эванс за курсом, и понял, что да, следит. После того как мы поставили лагерь, пошел снег, но надеюсь все же, что завтра к вечеру мы дойдем до горы Хупер.

4 февраля 1912 года. Вышли в прекрасную погоду, но поверхность плохая, скольжения никакого. Однако в течение дня оно улучшилось, и в 7.40 вечера мы были уже около склада. До мыса Хат 290 километров, и мы надеемся, что проведем на Барьере еще только два воскресенья кроме сегодняшнего. Мистеру Эвансу не полегчало, напротив, стало намного хуже. Мы вынули полагающийся нам провиант, но пеммикан не взяли – никто из нас его не ест, он нам не нужен, пусть остается другим. Им может пригодиться. Оставили записку с пожеланиями успеха, но решили не сообщать, что мистер Эванс болен, возможно, даже цингой. Старый гурий выдержал бури и непогоду и до сих пор возвышается на своем месте.

5 февраля 1912 года. День был очень хороший, освещение все время тоже, а от этого на душе веселее. Не смогли выйти раньше девяти, но сделали все же 18 километров. Постепенно холодает. Мистеру Эвансу становится все хуже, сегодня у него опять расстройство желудка; придется снова отменить его пеммикан.

6 февраля 1912 года. Погода такая же ясная, но солнце греет слишком сильно, мы совсем запарились, но не жалуемся – привыкли к резким переменам погоды. Вскоре пора будет высматривать впереди землю – должна показаться гора Дисковери или гора Эребус; до мыса Хат 248 километров, сделали 22 километра, это вполне хороший результат – ведь мистер Эванс идет после привала очень медленно – пока ноги не разойдутся; он сильно страдает, но молча, ни слова жалобы, а между тем спит мало. Мы тоже ждем не дождемся, когда придем на склад Одной тонны – перемена питания необходима и нам. Пеммикана слишком много, особенно при теплой погоде.

7 февраля 1912 года. Очень хорошая погода, но идти трудно. Скоро, наверное, покажется земля. День был прямо приятный, сделали 19. Нашему больному не лучше, но он не жалуется. Влезает и вылезает из палатки только с нашей помощью; мы советовались, как быть дальше, но он хочет во что бы то ни стало идти своими ногами; пока что он это может, но мы видим – долго он не пройдет, ведь ему трудно даже стоять. Он и сейчас держится только благодаря тому, что он кремень, а не человек, но все равно настанет момент, когда он не сможет больше идти, и тогда придется везти его на санях.

8 февраля 1912 года. День очень благоприятный, погода хорошая, после ленча поднялся свежий ветер, и мы поставили парус. Если и завтра будет такойдень, мы придем к складу Одной тонны. Мистер Эванс сегодня потерял порядочно крови, положение становится очень серьезным. Я вынужден помогать ему почти во всем.

9 февраля 1912 года. Прекрасная погода, очень тепло. Пришли на склад в половине шестого вечера, до отвала наелись овсяной каши. Новая пища в рационе – дар Божий! Взяли провианта на девять дней – при нынешних наших темпах мы рассчитываем за это время дойти до мыса Хат. Взять больше не можем – ведь сани мы теперь везем вдвоем, – хотя надо бы, это последняя закладка на нашем пути; ничего хорошего нам не светит, старшой с каждым днем слабеет. Он почти не может двигаться, а до мыса Хат еще 190 километров.

10 февраля 1912 года. Сделали хороший переход при плохой видимости. Вечером, уже в лагере, я с грустью увидел, что мистер Эванс совсем расхворался. С цингой шутки плохи. Мы сделаем все, для того чтобы довезти его живым; несмотря на то что он так болен, он не теряет присутствия духа – а это очень важно – и старается всячески нам помогать. Одна надежда: может, новая пища пойдет ему на пользу. Счастье наше, что, слава Всевышнему, Крин и я чувствуем себя как нельзя лучше.

11 февраля 1912 года. Поставили гурий и рядом запрятали все лишние вещи – у нас двоих нет сил тащить весь груз, а мистер Эванс, если идет своими ногами, то уже хорошо. Весь день пасмурно, к вечеру поднялась пурга; так что мы рано встали на ночлег. Прошли 17 километров. До базы еще примерно 160 километров.

12 февраля 1912 года. Из-за плохой погоды не решались выйти раньше 10 часов: когда мистера Эванса поставили на лыжи, он хоть и медленно, но пошел. Он вышел из лагеря раньше нас, хотя мы этого не хотели, но что поделаешь, ведь, конечно, все равно в конце концов придется его везти. Два или три раза он терял сознание, но после глотка бренди приходил в себя и шел дальше; все это очень тяжело, особенно в такой мороз; как бы он не обморозился. Продвигаемся крайне медленно, видимости никакой, земля показывается редко.

13 февраля 1912 года. Быстро собрались, но продвигались медленно; мистер Эванс совсем не может идти; посоветовались и пришли к выводу, что лучше посадить его на сани, иначе ему не дотянуть до базы; остановились, натянули палатку и решили бросить здесь все, кроме самого необходимого; сейчас мы везем только спальники, походную кухню, оставшееся у нас небольшое количество пищи и керосин. Груза немного, но везти сани с мистером Эвансом все равно тяжело; он говорит, что теперь ему удобно. Сегодня утром мистер Эванс просил нас его оставить, но такого у нас и в мыслях нет. Мы будем с ним до конца – каким бы этот конец ни был, – так что теперь командуем мы. Он во всем слушается нас, и мы надеемся благополучно довезти его до места. Сегодня утром, перед тем как запрятать вещи, я переодел носки и при этом сильно отморозил ногу, надо было немедленно восстановить кровообращение. Мистер Эванс, совсем больной, предложил мне поставить ногу ему на живот. Я сначала не хотел рисковать – ведь он так слаб, но он настоял на своем, и благодаря его заботам кровообращение восстановилось; никогда не забуду, как добр он был ко мне в самый критический час нашего путешествия. Хотя, наверное, и каждый из нас себя бы не пожалел, а товарищу в любой беде помог. В такое время и в таком месте остается полагаться лишь на силы небесные. Теперь мы сначала укладываемся, а только потом снимаем палатку – наш старшой настолько слаб, что не держится на ногах, его надо до выхода подготовить к дороге. Затем подтягиваем сани к его спальнику, вместе с ним взваливаем на сани и привязываем. При рыхлом снеге и плохой видимости это сложная процедура, довольно мучительная для мистера Эванса, хотя мы изо всех сил стараемся не причинять ему боли; он не жалуется, слышно только, как он скрипит зубами.

14 февраля 1912 года. Как и накануне, вышли своевременно, после обычной подготовки; вещей мало, паковаться нетрудно, но нужно некоторое время, чтобы снарядить в путь нашего больного; поверхность очень плохая, продвигаемся медленно, но решили идти дольше и пройти намеченное расстояние, если только выдержим.

15 февраля 1912 года. Вышли утром в хорошую погоду, но вскоре нахмурилось, и мы замедлили ход. То и дело смотрели на компас, так как не было ветра, который помогает держаться заданного курса. Вскоре, однако, выглянуло солнце, поднялся ветер, мы поставили парус и благодаря ему сделали хороший переход.

16 февраля 1912 года. Весь день напролет было очень трудно тащить сани, света мало, но зато мы имели удовольствие увидеть скалу Касл и холм Обсервейшн. Мы раскрыли спальный мешок мистера Эванса, чтобы он тоже мог ими полюбоваться. Рацион уменьшили наполовину, так как до мыса Хат не меньше четырех дней пути, да и то если все сложится благоприятно.

17 февраля 1912 года. Сегодня опять пасмурно; вскоре после старта нам померещилась палатка каюров; обрадовались, вознадеялись на встречу с партией ; но вблизи оказалось, что это всего-навсего обломок старого ящика из-под галет, оставленный вместо ориентира на месте прежнего лагеря. Вот как обманчиво здесь все выглядит! Чем сильнее мы надеялись, тем горше разочарование. Иногда на горизонте показывалась земля, а в один из моментов прояснения мы увидели вдалеке моторные сани. О, какая это была радость! Снова раскрыли мистера Эванса, чтобы он посмотрел на мотор, а три часа спустя рядом с ним поставили лагерь. Теперь до мыса Хат немногим более 45 километров. Увидеть бы нам приближающихся собак, но они, наверное, в тумане прошли мимо, не заметив нас. Мистеру Эвансу с каждым днем все хуже, он так слаб, что по ночам мы боимся спать из страха, как бы чего не случилось. Если температура сильно понизится, сможем ли мы уберечь его от холода? Около мотора нашли немного галет – и ничего больше, но и они важное подспорье. Весь день везли сани с большой натугой. Здорово устали. Прежней энергии нет и в помине, но надо собраться с силами и идти вперед.

18 февраля 1912 года. Утром начали поднимать мистера Эванса, но он беспомощно повис у нас на руках и потерял сознание. Крин перепугался и чуть не заплакал, но я сказал ему, что чем устраивать сцены, лучше взять себя в руки и оказать больному помощь. Он, наверное, подумал, что мистер Эванс уже умер, но мы привели его в сознание. На это ушла последняя капля бренди. Немного погодя положили его на сани и, как обычно, двинулись вперед, но скольжение было плохое, больше мили в час мы не могли сделать и сочли, что лучше остановиться и натянуть палатку. Поделились с мистером Эвансом своими планами: Крин пешком идет на мыс Хат, пользуясь тем, что день прекрасный, и возвращается, по возможности, с подмогой. Так мы договорились между собой. Сначала я предложил, что пойду я, а Крин останется, но Том сказал, что лучше пойти ему, мне же остаться с больным и ухаживать за ним, и я согласился – так действительно лучше; поэтому мы первым делом начали обсуждать проблему питания. Провизии у нас на один день да еще немного галет, взятых около мотосаней, и керосина. Крину дали столько провизии, сколько, по его мнению, ему нужно было на дорогу в 48 километров – немного шоколада и галет. Уговаривали его взять воду, но он побоялся лишнего веса. Как жаль, что нет лыж: мы их сбросили, чтобы облегчить сани. И вот в этот сияющий день Крин отправился за помощью. Я весь день волновался, далеко за полночь не мог заснуть и все поглядывал на небо, не портится ли погода, но небо оставалось ясным. Вот, думал я, сейчас он уже на мысе Хат или поблизости; хотя он, конечно, мог провалиться в трещину – это ведь дело случая; были моменты, когда я пугался: сейчас запуржит, погода в этих краях так неустойчива! После ухода Крина я оставил мистера Эванса одного и отправился в Угловой лагерь, благо до него не больше километра, посмотреть, не осталось ли там, на наше счастье, провизии. И действительно, нашел немного масла, сыра и патоки – она предназначалась лошадям. Я подошел и к мотосаням и принес оттуда – пока погода позволяет – еще немного керосина. Потом привязал кусок брезента к бамбуковому шесту и водрузил над санями – теперь мимо не пройдешь. В Угловом лагере нашел записку от мистера Дэя; он предупреждал, что между ним и морским льдом, особенно в районе острова Уайт, масса опасных трещин. Я, конечно, расстроился – ведь именно там сейчас Крин. Пеший, он скорее угодит в трещину, чем если бы был на лыжах. Но мистеру Эвансу ни словом не обмолвился о трещинах, решил, что лучше ему об этом не знать. Сказал только, что нашел записку и что все в порядке.

19 февраля 1912 года. Сегодня мистеру Эвансу как будто чуть лучше, выглядит он пободрее, отдых пойдет ему на пользу и поможет набраться сил. Мы с ним гадаем, когда может прийти помощь но, день-другой, конечно, придется подождать. Утром было очень холодно и сумрачно. Температура быстро падает. Сегодня вся наша палатка покрылась инеем – верный признак похолодания. Утро выдалось очень пасмурное, но в течение дня небо прояснилось, однако мыс Хат все равно не виден. Неужели бедняга Том еще не дошел до места? Еды у нас, считай, нет, только галеты в достатке, а вот с керосином порядок. Его два литра, задержится помощь и провиант выйдет – мы продержимся на кипятке. Я продумал план действий на тот случай, если помощь не придет: конечно, надо быть ко всему готовыми, хотя мы не теряем надежды на лучшее. Мистер Эванс, конечно, не сможет идти, он и стоять-то уже не в состоянии. Обнадеживает лишь то, что мы могли не заметить собак, тогда на мысе Хат кто-нибудь должен быть. Я замерз и больше не могу писать. Теперь солнце заходит в полночь. Будь все хорошо, мы бы сейчас были уже дома.

20 февраля 1912 года. Вторник, плохой день. Все утро мела поземка, временами она переходила в пургу. Весь день провели в палатке, стараясь согреться. Еды мало, только галеты. Мистер Эванс примерно в том же состоянии, но не унывает. Мы прокручиваем наше путешествие с начала до конца, в этих разговорах прошли все три дня. Как-то они там, те, что позади; если им повезло, они сейчас уже на Барьере . Мы гадаем, в каком состоянии лед у мыса Хат – не вскрылся ли, есть ли весточки из дому, хотя о доме стараемся вспоминать пореже – перечисляем только, что мы будем есть по возвращении. В наше меню, по-моему, попало все вкусное, что только есть на свете. Конечно, отдуваться придется в основном Новой Зеландии; уже там мы рассчитываем наесться досыта яблоками и домашними пирогами, не слишком жирными, чтобы съесть побольше. Интересно, прибыли ли мулы, ведь мне поручен уход за ними до возвращения капитана Отса, таккак Антон отплыл на родину или собирается отплыть в ближайшее время. Надо спешить, корабль должен уйти 2 марта, дольше оставаться в этих водах ему небезопасно. Писать очень холодно, погода по-прежнему плохая, так что нечего и ждать, что в такую пору кто-нибудь придет. «А-аа-а! – вырвалось тут у нас обоих. – Собаки! Наконец-то помощь! Кто там?» В мгновение ока я выскочил из палатки. «Да, сэр, все в порядке!» Это были доктор и Дмитрий. «Как вы нас заметили?» – «Флаг, Лэш», – объяснил Дмитрий. Доктор: «Как мистер Эванс?» – «В порядке, но чувствует себя плохо». Приход спасателей сразу повысил его настроение.

 

Том Крин (Tom Crean) по прозвищу «Ирландский гигант», 1877–1938

 

В несколько минут мы поставили их палатку, и я тут же принялся готовить из привезенной провизии обед для всех, а мистеру Эвансу – отдельно, без пеммикана, с луком и другими полезными вещами, которые припас для него доктор. Дмитрий вынул из мешка здоровенный кусок кекса – мы на верху блаженства. Вечером доктор осмотрел больного, и мы без конца говорили обо всем подряд, но в основном о новостях из дому, о вспомогательных партиях, о корабле и прибывших на нем людях и мулах. С огорчением услышали, что он не смог подойти близко к берегу; долго еще разговаривали, даже не припомню, о чем, потом начали устраиваться на ночлег. У меня такое ощущение, будто я родился заново; у меня с души упал камень, я вновь увидел на небе яркий просвет надежды, мрак рассеялся. Снаружи бушует пурга, доктор и Дмитрий ушли в свою палатку и легли спать, лягу спать и я, хотя, конечно, заснуть не смогу.

21 февраля 1912 года. Погода подкачала, пришлось отсиживаться в палатках, пока не развиднеется. Выйдем, как только стихнет пурга; очень холодно, и мы не вылезаем из мешков, но это все ничего, главное – у нас теперь полно еды. Уже ночь, и все легли спать, так как пурга не стихает.

22 февраля 1912 года. Ветер улегся около 9 часов вечера, мы тут же стали собираться и в 10 часов были готовы выйти; хотели одолеть весь путь за два перехода. Бедным собакам очень тяжело идти; распределились так: мистер Эванс на санях Дмитрия, а на других я с доктором. Прошли примерно половину пути и сейчас поставили лагерь – и собакам, и нам нужен отдых. Сделали 25 километров; мы с доктором чередовались: один сидел на санях, второй бежал рядом и подгонял собак. Иногда проваливались в снег по колено, но выбирались и шли дальше. Ноги у меня сейчас – самая сильная часть тела, но я устал и буду рад наконец дойти до дома. Кончаю, мне надо поспать, скоро уже в путь, но поверхность становится лучше после того, как мы миновали остров Уайт и ясно различаем впереди землю. Скала Касл и милый старина Эребус с султаном дыма над ним выглядят так величественно! Вокруг ясно, тихо, спокойно. Какая резкая перемена по сравнению с тем, что нас окружало несколько дней назад и как нам виделось будущее. Дмитрий и доктор сделали для нас все, что только в человеческих силах.

22 февраля 1912 года. Дали собакам отдохнуть и двинулись дальше; в час дня пришли на мыс Хат, здесь можем спокойно переждать несколько дней. Дмитрий и Крин идут на мыс Эванс: корабля нигде не видно. Раздобыли тюленьего мяса и льда, чтобы сварить еду. Мистер Эванс чувствует себя лучше, сейчас спит. Теперь мы ждем почту. Смешно, но все время мы чего-нибудь да ждем; даже сейчас, когда мы в полной безопасности.

[На этом дневник Лэшли кончается.]

 

Крин рассказал мне, как он шел. Вышел он утром в воскресенье, в 10 часов утра, «поверхность была хорошая, даже, можно сказать, очень хорошая», и он сделал около 26 километров до остановки. Погода ясная. У него было с собой три галеты и две плитки шоколада, он минут пять передохнул, сидя на снегу, съел две галеты и шоколад, а одну галету положил обратно в карман, про запас. Он не замерз и спать не хотел.

Продолжая путь, он часов через пять миновал Безопасный лагерь, оставшийся справа от него, и в понедельник, по его мнению, примерно, в полпервого дня, усталый, замерзший, достиг края Барьера. Погода портилась. Позади было ясно, но над мысом Блафф и островом Уайт все заволокло, хотя мыс Армитедж и скала Касл еще просматривались. Он спустился на морской лед, несколько раз, поскользнувшись, падал на спину. Погода между тем становилась все хуже и хуже. На краю Барьера дуло несильно, здесь же бушевал свирепый ветер, с метелью и поземкой. Он направился к Гэпу, но не сразу его нашел. Боясь потратить на поиски последние силы, он решил обогнуть мыс Армитедж, но вскоре почувствовал, что финнеско промокают (у него не было с собой кошек), и вернулся к тому месту, где полагалось быть Гэпу. Вскарабкался на берег слева от Гэпа и пошел по склону холма Обсервейшн, чтобы избежать скользкого льда. С его вершины еще можно было различить, правда смутно, очертания мыса Хат, но ни саней, ни собак он не разглядел. Крин сел с подветренной стороны холма и съел последнюю галету, заедая ее льдом – «очень пить хотелось», – соскользнул со склона, и тут ему показалось, что внизу под ним открытая вода – он шел без очков, и глаза устали от напряжения. Но, приблизившись, понял, что это припай – гладкий, словно отполированный, морской лед, и по нему-то, придерживаясь все время кромки, дошел до хижины. Уже совсем вблизи от нее он увидел на морском льду сани и собак. Теперь ветер дул вовсю, пуржило. В доме его встретили доктор и Дмитрий. «Сначала он дал мне добрую рюмашку и только потом тарелку овсянки, но – впервые в жизни – я не мог проглотить пищу, лишь бренди все исправил».