Вход на ледник. Снежная слепота. Соперничество упряжек. Печальный вечер

Пони протащили двадцать четыре недельных рациона провианта на четверых от подножия ледника приблизительно на пять миль вверх по течению, но мы все равно выбились из графика. Уже несколько дней мы пользовались высотным рационом, то есть провизией, которую по плану не следовало трогать до закладки Ледникового склада, а до намеченного местонахождения склада оставался еще день пути. Повинна в том, конечно, была пурга, но кто мог ожидать ее в декабре, одном из двух самых спокойных месяцев в Антарктике? Еще более серьезным препятствием явился рыхлый свежевыпавший снег, словно пухом прикрывший всю землю, в котором мы обычно тонули по колено, а сани зарывались до перекладин, бороздивших сугробы. Шеклтону благоприятствовала ясная погода, в низовьях ледника он нашел лед без снега, Скотт же справедливо сетовал на то, что ему не повезло.

Десятого декабря мы лишь к полудню закончили все приготовления к тому, чтобы дальше своими силами везти сани. Здесь мы оставили конину для людей и собак, трое трехметровых саней, одни четырехметровые и огромное количество одежды и конской сбруи. Для начала образовали три упряжки по четыре человека – на долю каждой приходилось около 250 килограмм груза – в таком составе:

1 – Скотт, Уилсон, Отс, старшина Эванс;

2 – лейтенант Эванс, Аткинсон, Райт, Лэшли;

3 – Боуэрс, Черри-Гаррард, Крин, Кэохэйн.

Вторая упряжка уже тянула сани несколько дней, причем двое – лейтенант Эванс и Лэшли – еще с тех пор, как в Угловом лагере вышли из строя вторые моторные сани; естественно, она была слабее остальных. Кроме этих трех саней, 300 килограмм груза и 100 килограмм провианта для Нижнего ледникового склада везли две собачьи упряжки, проявившие себя как нельзя лучше. Складывалось впечатление, что Амундсен правильно выбрал средство передвижения.

Ворота представляют собой брешь в горах, так сказать, боковую дверь, ведущую на огромный ледник с сильно изрезанной поверхностью. Ко времени ленча мы добрались до перевала, но полтора километра до первоначальной точки преодолевали шесть мучительных часов. Пока можно было, везли сани, идя на лыжах, но наступил такой момент, когда они только мешали. Сняли их – новая беда: проваливаемся по колено, сани же буксуют, и ни с места. Зато сбруя тем временем высыхает на солнце, при малейшей возможности мы раскладываем спальники для просушки, а после 680 километров снежного пути зубцы из красного гранита ласкают глаз. Ворота забиты снегом в огромном количестве, накопившемся между горой Хоп слева от нас и материком справа. Из книги Шеклтона мы знали, что Бирдмор – очень коварный ледник. Достигнув перевальной точки, поели, а ближе к вечеру начали спуск и стали лагерем уже на самом краю ледника. Но вот огорчение: как мы и опасались, его покрывал рыхлый снег, настолько глубокий, что не видно было даже признаков твердого льда, о котором сообщает Шеклтон. «Палатки ставили при довольно сильной поземке и ветре, он и теперь еще дует и, надеюсь, будет дуть и дальше, ибо каждый час он уносит несколько сантиметров мягкого порошкообразного снега, в котором мы вязли целый день»[17].

Одиннадцатого декабря перед выходом заложили Нижний ледниковый склад: три недельных высотных рациона, два ящика галет на крайний случай, что тоже норма на три недельных пайка, и два бачка керосина. Этой провизии трем возвращающимся партиям должно с лихвой хватить до Южного барьерного склада. Кроме того, мы оставили банку спирта для разжигания примуса, бутылку бренди для медицинских надобностей и кое-какие ненужные вещи из личного и экспедиционного снаряжения. На сани погрузили восемнадцать высотных недельных рационов, три мешка с провиантом на текущую неделю и сверх того огромное количество галет – десять ящиков, помимо трех, содержавшихся в расходном рационе для трех партий; восемнадцать бачков керосина, две банки спирта для разжигания примуса и немного рождественских лакомств, упакованных Боуэрсом. Каждый рацион был рассчитан на пропитание четырех человек в течение одной недели.

Все это время, пока мы брели по глубокому снегу, одометры не действовали, и пройденное расстояние приходилось каждый день вычислять самим. «Работали сегодня в поте лица, но, по-моему, это был один из самых удачных наших дней. До старта часа два потратили на устройство склада, после чего пошли прямо на середину большого вала сжатия. Собаки шли сзади и очень хорошо тянули десять ящиков галет. Вскоре мы увидели огромный валун, Билл и я связались и полезли его осматривать. Это кусок очень грубого гранита, почти гнейса, с вкраплениями больших кристаллов кварца, сверху цвета ржавчины, а внутри – если отломать кусочек – розоватый, с прожилками кварца. Такая большая глыба не могла быть принесена ветром со стороны, да и окружающие ледник скалы походят на нее. Вместо того чтобы двигаться под большим утесом, где разместил свой склад Шеклтон, мы взяли курс на гору Киффин, то есть на середину ледника, и ко времени ленча прошли 3 или 4 километра. Куда ни глянь, всюду трещины, но мы ухитрялись на лыжах перебираться через них, а собак спасал глубокий снег»[17]. В то утро собаки подвергались несомненной опасности. После ленча их отправили обратно домой. И так они прошли намного дальше, чем предполагалось по замыслу, им бы уже следовало быть на мысе Хат, да и задерживать их теперь было никак нельзя – кончался корм. Мы, пожалуй, несколько переоценивали их силы – Боуэрс, например, писал: «Собаки в превосходной форме, они мигом домчат Мирза и Дмитрия обратно. Я полагаю, что они смогут делать до 50 километров день и почти к Рождеству будут дома». Но когда мы возвратились в хижину, Мирз рассказал, что возвращение далось собакам нелегко. Сейчас, однако, «они в мгновение ока сорвались с места и во весь опор помчались по проложенной колее. Видеть я их не мог (из-за снежной слепоты), но слышал знакомые команды; последние животные покинули нас»[23].

Мало нам было – так в последующие четыре дня снежная слепота поразила половину наших людей. Когда мы достигли Бирдмора, Боуэрс записал в дневнике: «Боюсь, я дорого заплачу за то, что вчера вел пони без защитных очков. Правый глаз у меня совсем закрылся, а левый довольно сильно распух. Если это снежная слепота, то она продержится дня три-четыре. Боюсь, на сей раз я попался. Мне больно смотреть на бумагу, глаза жжет, словно кто-то насыпал в них песку». И далее: «Четыре дня не вел дневник: адски болели глаза, а спина разламывалась от тяжелейшей работы – такой мне еще не доводилось выполнять… Я слеп, как летучая мышь, Кэохэйн, из моей упряжки, тоже. Рядом со мной идет Черри; Крин и Кэохэйн – позади. Я залепил очки пластырем, чтобы защититься от света, только в центре оставил маленькое отверстие, сквозь которое вижу лишь кончики моих лыж. Но из-за испарений очки беспрестанно запотевают, из глаз текут слезы, вытереть их на ходу я не могу – обе руки заняты лыжными палками; сани же нагружены так тяжело (на них теперь лежит поклажа, которую везли собаки), что останавливаются, стоит хотя бы одному чуточку ослабить усилия. Нам удавалось продвигаться лишь небольшими пробежками в несколько сот метров, после чего сани зарывались в снег так глубоко, что превращались как бы в плуг. Между тем труднее всего даже не идти, а сдвигаться с места – чтобы сани тронулись, приходится дергать их изо всех сил раз десять, а то и пятнадцать»[23]. Слепота поразила стольких отчасти из-за тягот последнего напряженного перехода с пони, отчасти же по нашей оплошности: как-то не сразу поняли, что теперь, при дневных походах, мы больше подвержены воздействию солнца, а значит, следует принимать дополнительные меры предосторожности. Прекрасно помогали кокаиновые и цинко-сульфатные таблетки из аптечки, но и примочки из дважды прокипяченных чаинок, обычно выбрасываемых, на куске хлопчатобумажной ткани, хорошо снимали боль. Таниновая кислота, содержащаяся в листьях чая, обладает вяжущими свойствами. При снежной слепоте человек все равно практически ничего не видит, так что и с глазами, завязанными носовым платком с примочкой, он работник не хуже.

«Ледник Бирдмора. Посылаю с собаками всего маленькую записку. Дела не в таком уж розовом свете, в каком могли бы быть, но мы не унываем и уверяем себя, что должен же быть поворот к лучшему. Хочу только сказать вам, что я в состоянии по-прежнему от других не отставать»[11].

Впервые сани были нагружены так тяжело – на каждых лежало по 400 килограмм. Даже Боуэрс спросил Скотта, не пойти ли челночным способом. Вечером Скотт сделал в дневнике такую запись:

«Закусив, около 4.30 мы поднялись, пошли дальше. Меня очень беспокоил вопрос: справимся ли мы с полными грузами или нет? Со своей командойя отправился первым и, к великой радости, убедился, что справляемся недурно. Правда, временами сани погружались в сугроб, но мы в таких случаях научились терпению. Чтобы вытащить сани, приходилось боком подбираться к ним, причем ради большей свободы движений Э. Эванс бросал лыжи. В подобных случаях важнее всего держать сани в постоянном движении, но в течение часа раз десять бывали критические моменты, когда сани едва не останавливались, и немало таких моментов, когда вовсе не двигались. Это было очень неприятно и утомительно»[11].

 

Собаки покидают ледник Бирдмора

 

Каждые сани нагружены по 400 килограмм

 

 

И все же день получился вполне удовлетворительным: мы прошли, по нашим расчетам, около семи миль. Обычно команда Скотта не допускала слабины, но 12 декабря им досталось больше, чем всем остальным. Выдался отвратительный день, поверхность была хуже чем когда-либо, к тому же многие шагали вслепую. После пяти часов работы мы продвинулись на километр. Нас окружало море заструг, ледяные валы один за другим с ничтожными промежутками между ними возникали справа от нас. Мы бы и вовсе не могли идти, если бы не лыжи. Без них погружаешься в рыхлый снег по колено, а если при этом еще и тащить сани – то даже до половины бедра.

13 декабря «сани уходили в снег более чем на 30 сантиметров, тяжелая поклажа пригвоздила их к месту, да и поперечные перекладины служили своеобразными тормозами. Сани кидало из стороны в сторону, то и дело приходилось снимать лыжи и выравнивать их, но это ничто по сравнению с теми нечеловеческими усилиями, которые мы прилагали, напрягая все мускулы и нервы, лишь бы не дать злосчастным саням с грузом остановиться; и все же они застревали, и мы снова изо всей мочи старались столкнуть их с мертвой точки. До полудня прошли, наверное, с километр. Все надеялись, что во второй половине дня поверхность улучшится, но испытали жестокое разочарование. Тэдди (Эванс) за полчаса до выхода отправился прокладывать лыжню, а капитан Скотт целый час прилаживал запасные полозья ко днищу саней, чтобы помешать поперечинам бороздить снег. Приходилось часто останавливаться и счищать с разогревающихся при такой температуре полозьев липкий талый снег, который иначе смерзся бы в ледяные комья и превратился в подобие наждака или шипов на коньках. Выходя со стоянки, мы, памятуя об утренних достижениях, еще питали какие-то иллюзии, но очень скоро им суждено было развеяться: мы застряли в десяти метрах от лагеря и девять часов спустя находились всего лишь в километре от него. Я никогда не видел, чтобы сани так глубоко тонули в снегу. И никогда не налегал с такой силой на обвязанный вокруг моего бедного тела нагрудный ремень, чуть ли не вдавливая живот в спину. Впрочем, всем доставалось одинаково.

Я видел, как Тэдди пробился вперед, за ним – Скотт, нам же было труднее всех, так как упряжка перед нами разворотила подъем, а я из-за слепоты не мог выбрать иного пути. На этот раз мы действительно выбились из сил и наконец решили сдаться и дальше двигаться челночным способом. Груз разделили пополам, одну половину везли приблизительно на полтора километра вперед, там оставляли и возвращались за второй. Моя команда настолько вымоталась, что и половину груза тащила с трудом. Упряжка Тэдди также перешла на челнок, Скотт же еще держался, и тем не менее мы, трижды пройдя расстояние до места стоянки, достигли его почти одновременно с ним. Гора Киффин по-прежнему виднелась впереди слева, и казалось, нам никогда до нее не добраться. Утром Скотт сказал, что если везти весь груз трудно, то надо полностью переходить на челночный способ. Мрачноватая перспектива после такого напряженного дня накануне»[23].

 

 

Уилсон помогает упряжке Боуэрса тронуться в глубоком снегу

 

В те дни мы обливались потом, хотя шли только в нательных фуфайках и ветрозащитных брюках. А едва останавливались, как немедленно замерзали. Во время ленча показались два поморника, может быть, привлеченные лежавшей у начала подъема кониной, хотя от моря до нее было очень далеко. В четверг 14 декабря Скотт записал: «Я ночью долго не спал, отчасти от несварения желудка, отчасти от сырой на мне одежды. К этому прибавились сильные судороги от чрезмерной мышечной работы. Губы у нас потрескались. Глазам, слава Богу, лучше. Мы собираемся в путь с не очень-то блестящими надеждами»[11].

И все же этот день оказался намного удачнее. «Достигнув середины ледника, мы старались держать курс более или менее на Клаудмейкер, к ужину оставили довольно далеко позади гору Киффин, пройдя, таким образом, 18 и 19 километров и набрав 600 метров высоты. Но самый обнадеживающий признак – то, что постепенно синий лед подходит все ближе к поверхности. Ко времени ленча он лежал на глубине 60 сантиметров, а к ужину – лишь 30. Ставя палатку, Крин провалился в трещину, проходившую всего в полуметре от входа, и такая же была у порога палатки Скотта. Мы бросили в нее пустую банку из-под керосина, и эхо звучало страшно долго»[17]. Все утро 15 декабря мы пересекали одну за другой трещины, правда, прикрытые надежными снежными мостами. Вероятно, все низовья ледника густо изрезаны, но толстый снежный покров и лыжи спасли нас от падения в трещины. К сожалению, между упряжками возникло соперничество, наверное, неизбежное в таких условиях. Вот, например, запись из дневника Боуэрса: «Хорошо рванули вперед на лыжях, оставив Скотта плестись сзади, и догнали в конце концов команду, которая вышла раньше нас. Все утро сохраняли этот равномерный напористый шаг, доставлявший большое удовольствие». В тот же день Скотт записал: «Команда Эванса безусловно самая медлительная, хотя и Боуэрс движется ненамного быстрее. Мы без труда догоняем и перегоняем любую из них». Упряжка Боуэрса была о себе очень высокого мнения, но и остальные две не сомневались в своем превосходстве. На самом деле быстрее всех шел Скотт со своими спутниками, как и следовало ожидать, – его команда была несомненно самой сильной.

«С самого утра очень сумрачно, но после ленча видимость еще ухудшилась, а около 5 часов вечера повалил снег, настолько густой, что вообще ничего не стало видно. Мы еще час шли вперед, ориентируясь по направлению ветра и застругам, после чего Скотт, очень неохотно, поставил лагерь. Сейчас погода получше. Поверхность гораздо тверже, лучше выметена ветрами, лед, как правило, залегает на глубине всего лишь 15 см. Мы уже поговариваем о Рождестве. Все эти дни нас мучила жажда – так было тепло; мы еще вспомним об этом, когда холод проникнет в открытые поры, обожженные солнцем руки и потрескавшиеся губы. Сегодня залеплял пораженные места пластырем. Распорядок дня такой: 5.30 – подъем, 1 час дня – ленч, 7 часов – остановка на ночлег, спим без малого восемь часов, а могли бы проспать полдня – так смертельно устаем. Идем приблизительно по девять с половиной часов. Чай во время ленча – просто дар Божий. Мы заметно поднялись в южном направлении, находимся на высоте около 750 метров, на 84°8' ю. ш.»[17].

На следующий день, 16 декабря, Боуэрс записал: «Сделали по-настоящему хороший дневной переход, только под самый вечер идти стало труднее. С утра мои сани немного отставали, и расстояние между нами и Скоттом непрестанно увеличивалось. Я знаю, что обычно иду с ним вровень, здесь же отставал так сильно, что через два часа после старта оказался на несколько сот ярдов позади. Челнок, к которому я уже собирался прибегнуть, тоже ничего не дал бы: когда мы догадались осмотреть полозья саней, то сразу поняли, в чем дело: их покрывал тонкий слой льда. Чтобы избавиться от него, наклоняли сани на бок и поочередно очищали полозья, причем тупой стороной клинка, чтобы не поцарапать. Самое трудное при этом – не дотронуться до них рукой или рукавицей, так как любая сырость превращается в лед. После этого мы легко побежали вперед, а подкрепившись за ленчем чаем и галетами с маслом, чуть ли не перегнали передовую команду»[17].

«Надо спешить, сколько хватит сил, ибо мы уже на шесть дней запоздали против Шеклтона, все из-за той злополучной бури. Нам пока не встречались трещины, каких я ожидал; собаки отлично дошли бы сюда»[11].

«С утра сделали более 8 километров; на ленч устроились в виду большой зоны сжатия. Покончив с едой, какое-то время шли вниз, затем поднимались по очень неровной поверхности. Продирались по ней до 4.30, но тут лыжи стали совсем ни к чему, пришлось их снять и положить на сани, а дальше идти пешими. Ноги немедленно начали проваливаться: один шаг делаешь по голубому льду, следующий – на два фута погружаясь в снег. Очень тяжело идти. Зона сжатия впереди, похоже, тянется вправо к большому леднику, за ледником Келти на востоке, поэтому мы переменили курс и пошли, ориентируясь на небольшой крутой выступ, находящийся у подножия Клаудмейкера, приблизительно перед последней третью всего расстояния от нас до него. Предполагали стать лагерем в шесть, но шли до половины седьмого, последние полтора часа по участку сильного сжатия льда, пересеченному вдоль и поперек ледяными волнами разной величины и сотнями трещин, которые, как правило, кто-нибудь успевал заметить. Остановились посреди зоны сжатия, где с трудом нашли свободное от трещин место для палатки. Довольно далеко за нами остался ледник Келти, представляющий собой беспорядочное нагромождение огромных глыб льда. Впереди вдали тянется длинный ряд ледопадов, и я думаю, что завтра у нас будет очень трудный день на этом хаотичном ледяном поле, которое кажется необозримым. Идти же ближе к берегу нельзя – мешают северные отроги Клаудмейкера, красивой горы, возвышающейся над нами чуть ли не вертикально»[17].

«Воскресенье, 17 декабря. Прошли почти 18 километров. Температура – 10,8 °C, высота 1000 метров. День был очень беспокойный, утренний переход сильно напоминал аттракцион «русские горы» в парке Эрлз-Корт. Сначала мы пошли напрямик к участку сжатия, а оттуда – к горбатой скале у подножия Клаудмейкера. Взбираться на гребни волн очень трудно, часто приходится останавливаться и вытягивать застрявшие сани; держаться заданного курса можно лишь одним способом – обходя непреодолимые препятствия, то есть двигаясь зигзагами. Зато спускаемся на другую сторону так, что дух захватывает: для этого достаточно выпрямить сани, слегка подтолкнуть сзади – и вот они уже мчатся вниз во весь опор, на очень крутых склонах отрываясь иногда от земли, а мы стараемся притормаживать, удерживая натянутые упряжные веревки. Бывает, что, не в силах сдержать сани, бросаемся на них поверх клади и съезжаем с такой скоростью, что только ветер свистит в ушах. После трех часов такого пути местность немного выровнялась, мы вскарабкались на гребень волны и вдоль него по голубому льду взяли на юг; справа от нас огромный ледяной вал, возникший, по-моему, из-за напора ледника Келти. Затем поднялись по склону, заснеженному, в трещинах, и перед очередным валом поставили лагерь; прошли за день около 8 километров»[17].

«Днем шли по твердой поверхности. Скотт сразу же развил большую скорость, Тэдди (Эванс) и я поспешили за ним. Но что-то не заладилось то ли с моей командой, то ли с санями – поначалу мы сохраняли такой темп, лишь прилагая отчаянные усилия. Держались, однако, но с большой радостью услышали команду Скотта, объявившего через два с половиной часа отдых. Я переделал упряжь, снова поставил себя и Черри на длинный повод, от которого утром было отказался. Мы оба еле переводили дух и чувствовали себя выжатыми, как лимон. Изменения пошли на пользу, и остальная часть дневного перехода доставляла удовольствие, а не муки. Закончили мы его на поле голубого волнистого льда, где гребни наподобие ножей перемежались снежниками. Вот на таком маленьком снежничке, посреди ледяного моря со светло-голубой зыбью, на высоте 1080 метров стоит наш лагерь. Клаудмейкер миновали, а это означает, что мы одолели половину подъема на ледник»[23]. За день прошли 20 километров.

Ледник Бирдмора в два раза больше ледника Маласпина на Аляске, считавшегося самым крупным в мире, пока Шеклтон не открыл Бирдмор. Тем, кто знает ледник Феррара, Бирдмор кажется некрасивым, но на меня он произвел сильное впечатление прежде всего своими размерами. По сравнению с ним бледнеет все, что его окружает: и огромные впадающие в него ледники, и беспорядочные нагромождения ледопадов, которые в другом месте вызывали бы восхищение, но остаются незамеченными здесь, на огромном ледяном поле, местами простирающемся на 60 километров от края до края. Только прибегнув к помощи теодолита, мы поняли, как высоки окружающие горы: одна, судя по нашим оценкам, достигала свыше 6000 метров, многие другие были не намного ниже. При малейшей возможности лейтенант Эванс и Боуэрс занимались картографической съемкой местности, Уилсон же делал зарисовки, сидя на санях или спальном мешке.

18 декабря перед выходом со стоянки мы заложили в снег три полунедельных рациона и обозначили их красным флажком на бамбуковом шесте, воткнутом в небольшой сугроб над складом. К несчастью, ночью шел снег, и мы сориентировались на местности лишь на следующий день, когда были видны только подножия гор на западе. Мы понимали, что, возможно, отыскать закладку будет трудно, и действительно – так оно и случилось.

«Утром при низких слоистых облаках видимость была плохая, падал снег большими хлопьями. Носки и финнеско, вывешенные для просушки, покрылись красивыми перистыми кристалликами инея. В теплую погоду на ходу сильно потеешь, обувь и все в ней становится влажным, лишь снаружи онаостается более или менее замерзшей, в зависимости от температуры воздуха. В лагере, как только кончаем ставить палатку, я стараюсь поскорее переобуться в ночные носки и обувь и обычно натягиваю ветрозащитную куртку, ибо после того как часами тащишь тяжеленные сани, тело твое мгновенно отдает тепло. Во время привала на ленч часто замерзают ноги, но они отходят после горячего чая. Как правило, даже при снегопаде носки и прочие вещи просыхают, если дует хоть малейший ветерок. К утру они намертво замерзают; чтобы они оттаяли, лучше всего на время завтрака засунуть их за пазуху, под нательную фуфайку. После этого достаточно теплые, хотя и сырые, носки можно надевать.

Сначала мы шли сегодня по твердой складчатой поверхности, напоминавшей замерзшее в одночасье взволнованное море. Вскоре она стала хуже, и чтобы сани не опрокидывались, одному, а то и двоим приходилось сзади их удерживать. Конечно, грех жаловаться, тянуть было не так уж и трудно, но из-за неровностей поверхности сани то и дело переворачивались. Да и полозья сильно портились. Попалось и несколько трещин.

Весь день мы шли вслепую, не видя в сумраке никакой земли, даже ледник просматривался лишь на очень близком расстоянии. Во второй половине дня облака немного поднялись, и нашим взорам открылись горы Адамс. Поверхность стала лучше для саней, но хуже для нас, так как она была покрыта бесчисленными расселинами и трещинами, куда мы то и дело проваливались, обдирая лодыжки. После полудня показалось солнце, с нас ручьями побежал пот, мы не успевали протирать очки. С трудом удерживали равновесие на скользкой неровной поверхности. Тем не менее сделали 20 километров и лагерь ставили с чувством удовлетворения. Вечером было недостаточно ясно для картографирования, я взялся за одометр, сломанный Кристофером, и полночи его чинил. Под конец я придумал для него приспособление, которым очень горжусь, но не решился следить за временем и не знаю, скольких часов сна лишился.

Скотт несомненно знает, куда на леднике следует идти. Ведь мы находимся как раз в том месте, где Шеклтон пережил два самых тяжелых за всю экспедицию дня; вокруг такой лабиринт трещин, что, по его описанию, оступись кто-нибудь – и всей партии конец. Скотт избегает краев ледника и старается держаться подальше от снега . Часто он ведет нас прямо к нагромождению льдов, и, когда мы как будто попадаем в тупик, каким-то образом оказывается, что это и есть выход»[23]. Однако на обратном пути мы все здесь хлебнули лиха.

«С правой стороны от нас открывался замечательный вид на горы Адамс, Маршалла и Уайлд с их замечательными горизонтальными напластованиями. Райт среди мелких выветренных обломков нашел несомненный кусочек песчаника и другой – черного базальта. Нам непременно надо получше ознакомиться с местной геологией, прежде чем мы окончательно покинем ледник»[11].

19 декабря – 13,8 °C. Общая высота 1700 метров. «Дела несомненно идут на лад; мы поднялись на 330 метров, за день пройдя 28–29 километров, тогда как последний переход Шеклтона составлял 20 километров. В 5.45 утра, когда проснулись, еще стоял туман, но вскоре развиднелось, подул свежий южный ветер, и мы увидели остров Бакли и выходы коренных пород в верховьях ледника. Вышли позднее обычного, так как Бёрди хотел во что бы то ни стало приладить одометр. Это оказалось непростым делом, но он заработал, и к вечеру мы получили его показания. Начали мы все на томже трещиноватом участке, однако вскоре вышли на голый лед – в течение двух часов тащить сани было одно удовольствие, – а затем на крутой подъем, где участки льда стали перемежаться кое-где снегом. За это приятное утро продвинулись на 14 километров.

Во время ленча делали засечки и выполняли наблюдения, проделали массу всякой работы. Все подолгу возятся со снаряжением, приводя его в порядок, так как понимают, что вряд ли можно надеяться на теплые дни впереди. Сегодня мне показалось, что Скотт намеревается обогнуть остров или нунатак справа, но, поднявшись наверх, мы убедились в том, что это невозможно, – с той стороны поверхность ледника представляет собой зону сжатия. Отсюда хребет Доминион также смотрится как нунатак. Некоторые из этих гор, с виду не такие уж большие, на самом деле огромны – их высота относительно уровня моря больше на те 1800 метров, на которые мы поднялись. Милл – колоссальный ледник, с большими поперечными ледяными хребтами. Участок между островом Бакли и хребтом Доминион, куда мы должны завтра выйти, изобилует ледопадами. Днем пришлось выложиться до предела, но все обошлось без происшествий, постепенно мы миновали гладкий лед и сейчас идем в основном по фирну. Преобладает белый лед. Я веду для Бёрди наблюдения и регулярно записываю полученные данные. Скотта снова беспокоит нога [ «У меня синяки на колене и на бедре», – записал он в дневнике], да и остальные жалуются на многочисленные ссадины и другие мелкие травмы. Сейчас дует сильный южный ветер. С каждым днем холодает, и мы уже это ощущаем обожженными лицами и руками»[17].

По поводу встречавшихся в то утро трещин Боуэрс писал: «До сих пор никто не упал в трещину на всю длину постромки, как случилось со мной в походе на мыс Крозир. Трещины отчетливо выделяются на этом голубом льду, а так как они в основном закрыты снежными мостами, то мы стараемся перешагивать через них. Мне, с моими короткими ногами, это дается с трудом, часто под тяжестью саней, влекущих меня назад, я ставлю ногу на самый край трещины и в следующую секунду изо всех сил налегаю на постромки, чтобы только сани продолжали двигаться. Останавливаться опасно, отстающих никто не ждет, а догонять очень трудно. Но бывает, конечно, кто-нибудь проваливается так глубоко, что не может выбраться без посторонней помощи».

20 декабря. «Сегодня отличный переход – делали по 3 километра в час и в общем хорошо набрали высоту. Вскоре после старта попали на великолепный лед, гладкий, если не считать трещин и редких снежников, которых легко было избежать. Шли в хорошем темпе.

Самое интересное, что мы увидели в пути: ледник Милл не вливается в Бирдмор, как мы предполагали, а является, вероятно, выводным ледником, причем очень большим. Вскоре, однако, его заволокла тяжелая черная туча, позади нас и под нами появились гряды облаков.

Во время привала на ленч Бёрди сделал страшное открытие – исчез счетчик одометра. На бугристом льду от толчков разболтался винт и часовой механизм выпал. Это очень серьезная потеря – одной из трех возвращающихся партий придется обходиться без счетчика, а это сильно затруднит ориентирование. Бёрди огорчен – ведь он столько труда вложил в него, даже урывал часы от сна. После ленча они с Биллом прошли почти 3 километра назад, но ничего не нашли. А тут потемнело, на севере все затянуло»[17].

«Внизу на леднике, по-видимому, пуржило, хотя на юге было ясно. Северный ветер гнал поземку, вскоре он запорошил нас снегом с ног до головы. Но мы нашли дорогу назад по следам кошек на льду, в лагере уложились и приготовились к выходу»[23].

«Мы вышли, держа курс на восточную часть нунатака, где, кажется, есть единственный проход в ледопадах, преграждающих нам путь. Погода прояснилась, и сейчас мы стоим лагерем у нунатака – он от нас по правую руку и так близко, что отчетливо различаем на нем длинные угольные пласты, а прямо перед нами – крутой подъем с выходом сквозь ледопады. Сегодня мы проделали почти 37 километров с грузом 80 килограмм на человека.

Вечер принес мне потрясение. Когда я за палаткой привязывал финнеско к лыже, подошел Скотт и сказал, что, к сожалению, вынужден сообщить мне неприятную новость. Я, конечно, догадался, о чем пойдет речь, но никак не мог поверить, что должен повернуть обратно – и не далее как завтра вечером. Возвращающуюся партию составят Атк, Силас , Кэохэйн и я.

У Скотта был очень смущенный вид; после длительных раздумий, сказал капитан, он пришел к выводу, что моряки с их навыками могут быть полезны на пути к полюсу – не иначе как для ремонта саней, сдается мне. По словам Уилсона, они никак не могли решить, кому идти к полюсу – Титусу или мне. При такой постановке вопроса от Титуса, наверное, больше пользы, чем от меня. Я сказал первое, что пришло мне в голову, – у Скотта был такой огорченный вид: «Мне кажется, вы очень расстроены. – И добавил: – Надеюсь, я вас не разочаровал». На что он обнял меня и несколько раз повторил: «Нет, нет, нет!» – так что в этом смысле все в порядке. Скотт сказал, что в низовьях ледника сомневался, сможет ли он сам пойти. Не знаю, в чем дело, но его все время беспокоит нога, а кроме того, по-моему, у него нелады с желудком»[17].

Скотт сообщает в дневнике: «Меня страшила необходимость выбора, печальнее ничего нельзя себе представить». Далее он подводит итоги: «Я рассчитал, что, согласно нашей программе от 85°10', мы должны отправиться к полюсу в составе восьми человек с 12 комплектами провианта. Этот пункт мы должны достичь завтра вечером, с нехваткой пищи на один день. После всех наших неудач нельзя не быть довольным настоящим положением»[11].

21 декабря. Верхний ледниковый склад. «Вышли при сильном встречном юго-западном ветре, но зато при ярком солнце. Носы и губы, обмороженные и обожженные солнцем, у нас растрескались и облезли, поэтому встречный ветер совершенно невыносим, пока не согреешься. Впрочем, когда везешь сани, согреваешься быстро, уже через пятнадцать минут или даже меньше чувствуешь себя вполне уютно, если нет чересчур сильного ветра.

Мы направились к единственному месту, где казалось возможным пересечь нагромождения льдов, вызванные сжатием на стыке плато и ледника, междунунатаком (остров Бакли) и хребтом Доминион. Одно время Скотт подумывал о том, чтобы обойти нунатак с запада, но оказалось, что здесь сплошные нагромождения льда. Тогда мы пошли по склону у самой оконечности острова или нунатака, где, по всей видимости, шел и Шеклтон. С высоты ясно видно, что это единственное проходимое место. Мы держались от скал дальше, чем Шеклтон, а потому, как и на всем протяжении подъема на ледник, встретили меньше трудностей. Скотт великолепно умеет выбирать путь, благодаря этому нам удается избегать чрезмерных опасностей и трудностей. Сегодня поверхность была довольно сносной, но мы вышли на участок, изборожденный массой трещин, в которые непрестанно проваливались, чаще одной ногой, но нередко и обеими, а то и целиком или даже на всю длину постромок, и тогда пострадавшего приходилось вытаскивать с помощью страховочной веревки. Большинство трещин выделялись на голубом льду полосками снега. Иные были так широки, что их не перепрыгнуть, в таких случаях ставишь ногу на снежный мост и переходишь, стараясь ступать полегче. Снежный мост чем ближе к середине – тем прочнее, самые ненадежные места у краев. Десятки трещин мы пересекли, прыгая прямо на середину моста, а оттуда – на лед. Весьма неприятно, когда под тяжестью твоего тела снег оседает, но тут вспоминаешь, что верные постромки не дадут тебе погибнуть. Один лишь Бог знает, какова глубина этих огромных расселин, нам же кажется, что они уходят в сине-черную пустоту на тысячи метров.

На пути к перевалу пришлось пересечь много крутых бугров; на одном склоне сани летят впереди, как ветер, а на другом – с тебя сходит семь потов, прежде чем достигаешь вершины. Мы обратили внимание на слоистую структуру нунатака: Шеклтон считал, что в ней присутствует уголь, мы же различили, кроме того, много песчаника и красного гранита. Я хотел бы взять образцы с этих скал, может быть, удастся на обратном пути. Взойдя на вершину бугра, мы видели за ним следующий, и так без конца.

Примерно в полдень облака обволокли нас туманом, при такой видимости мы не решались идти среди многочисленных трещин. К счастью, отыскался снежник, на котором мы поставили палатки, правда тоже на трещинах. Тем не менее с аппетитом поели, а я воспользовался светлым временем и подготовил рацион для Верхнего ледникового склада.

В 3 часа пополудни туман рассеялся, показалась гора Дарвин – нунатак, стоящий к юго-западу от остальных возвышенностей. Мы двинулись к ней и мили две шли то по голубому льду, то, на горе, по свежевыпавшему снегу. Скотт был в ударе и шел без передышки. Каждый взятый перевал возбуждал в нем желание подняться на следующий, но за ним и над ним открывались все новые вершины. Лагерь поставили в 8 часов вечера, все сильно устали, пройдя в юго-западном направлении свыше 17 километров и поднявшись почти на 450 метров. Мы находились к югу от горы Дарвин, на 85°7' ю. ш., на высоте 2100 метров над Барьером. Я допоздна занимался подготовкой рационов для закладки, а также взвешиванием и упаковкой провианта для возвращающейся партии и для двух партий, которые продолжат путь к полюсу. Температура сегодня упала до – 18 °C – в этот летний сезон уже давно не было так холодно»[23].

«Сегодня очень печальный вечер – одни идут вперед, другие возвращаются. Когда я кашеварил, Билл пришел попрощаться. Он сказал, что скорее всегосо следующей партией его тоже отправят домой – он к этому полностью готов, так как понимает, что Скотт хочет взять с собой наиболее выносливых, может быть, троих моряков. Если Билл не пойдет, все будут огорчены»[17].

Все вещи, без которых можно обойтись, мы оставляли идущим к полюсу, и в моем дневнике есть такая запись:

«Раздавал запасное снаряжение тем, кому оно может больше понадобиться: финнеско – Бёрди, пижамные штаны – Биллу, кулек с печеньем – Биллу для вручения Скотту на Рождество, немного печенья – Титусу, шерстяные носки и половину шарфа – Крину, набор носовых платков – Бёрди. Очень устал сегодня».

«Мы как-никак, а боремся против неблагоприятных условий. Погода постоянно держит нас в тревожном состоянии; в остальном мы в точности исполняем установленную программу… Мы, можно сказать, находимся на вершине и обеспечены провиантом. Казалось бы, должны добраться до цели»[11].