21
Олли и Карен — единственные посетители бара в «Трейдерс». На столике между ними горит чайная свеча, и они обсуждают Джека Маршалла.
— А что это вообще такое — Морская бригада? — спрашивает Карен. Воображение ее рисует маленьких мальчиков в матросских костюмчиках с синими воротниками.
— Очень похоже на скаутов, только еще и с лодками… — начинает Олли, но затем наступает молчание. К ним за столик неожиданно подсаживается Мэгги Радклифф с бокалом в руке.
— Вы ведь не возражаете, если я к вам присоединюсь? — говорит она, садясь между ними, и бросает на Карен долгий испытывающий взгляд. — Я только что говорила по телефону с вашим боссом. Он говорит, что все время пытается связаться с вами, но безуспешно. Но он догадался, что вы попытаетесь установить контакты с местной прессой. Очевидно, вы здесь в самовольной отлучке?
Карен соображает быстро: соврешь сейчас — и потеряешь их безвозвратно.
— О’кей, вы раскололи меня, — говорит она, поднимая ладони, как бы сдаваясь. — Я взяла отгул и приехала сюда на свой страх и риск. Знаете, я ведь когда-то писала криминальные репортажи для крупноформатных газет. Ну, я думала, что переход в «Геральд» будет для меня шагом в правильном направлении, — все-таки больше читателей, — но у них нет денег на репортажи, все урезано, нет специализации, и мы все просто выдаем пресс-релизы. Короче, не нужно было мне к ним переходить.
— Но почему вы сюда приехали? — спрашивает Олли. — В Лондоне должно хватать и своих преступлений, которые нужно освещать.
Она раскручивает напиток в своем бокале. Сказала «а», придется говорить и «б»…
— Алек Харди. Я отслеживаю его, собираю о нем материал, из-за его последнего дела. — Они непонимающе смотрят на нее. — Сэндбрук.
Мэгги шлепает себя ладонью по лбу.
— Ну конечно! — восклицает она.
— У него была потрясающая карьера, а затем он, после того процесса, исчез. — Для нее большое облегчение рассказать об этом кому-то, кто, как она знает, все поймет правильно. — А теперь он вдруг всплывает здесь. Я тогда была в суде, когда все дело развалилось. Он подвел те семьи. Я видела, как это произошло. И я беспокоюсь, чтобы это не повторилось здесь.
Мэгги угрюмо кивает. Карен так резко опрокидывает в рот остатки своего джина с тоником, что лед бьет ей по зубам.
— Повторить!
Бекка Фишер находится за стойкой бара, но все ее внимание поглощено экраном мобильного. Хотя других посетителей в баре нет, Карен приходится дважды кричать, чтобы повторили заказ. Казалось бы, при такой вялой торговле она должна землю рыть перед своими малочисленными клиентами. На что она там смотрит? Что это может быть такое, если оно оказывается более важным для нее, чем собственный бизнес?
Лиз ушла домой, у Пита наконец закончилась смена, и он тоже ушел, а Хлоя спит в своей спальне, сваленная с ног половинной дозой успокоительного средства, предписанного ее матери.
Бэт одна — впервые с момента потери Дэнни. Она пристально смотрит на откупоренную бутылку красного вина. Конечно, она знает, что ей не следовало бы пить. Оборотной стороной желанного забытья является потеря того хрупкого контроля над собой, который у нее еще остался. И еще, разумеется, ей нужно думать о ребенке. Пока что никто ничего не знает, и никто ее не осудит. Но сейчас уже смеркается, Марк по-прежнему в тюрьме, а в ее голове смутно роятся вопросы, оставшиеся без ответов. Ей нужно хоть что-то. Она наливает себе и выпивает. Вино крепкое, но не сладкое: может быть, это чувство вины или выброс гормонов делает этот виноград кислым?
Когда в дверь звонят, она идет открывать со стаканом в руке. Под фонарем на крыльце стоит преподобный Пол — единственный человек в мире, который точно знает, что пить ей нельзя.
— Извините за вторжение, — говорит он. Глаза его скользят по ее животу, потом переходят на стакан, но он слишком умен — или добр — и скрывает свое осуждение. — Подумал, загляну, посмотрю, как вы тут.
Это ее не удивляет.
— Как я? Думаю, я в оцепенении. — Она жестом приглашает его в гостиную. — Я вас не поблагодарила. Вы были так любезны в тот день. Хотите вина?
— Нет, — быстро отвечает он. — Так вот. Я все думал о Дэнни. Я знаю, что похороны невозможны, пока полиция не закончит свое расследование. Но мы могли бы провести поминальную службу. Для его вечной жизни. А потом поминки, уже здесь. Для вас. Для города. Для Дэнни.
Он называет Дэнни по имени и не использует разные эвфемизмы, его не пугает ее горе, и она благодарна ему за это. Но готова ли она к тому, что он предлагает?
— Есть более широкая общность людей, частью которой вы являетесь. Эти люди любят вас и вместе с вами переживают вашу боль.
Ее уже немного тошнит от заезженной мысли, что смерть Дэнни представляет собой трагедию общества. Она не заметила, чтобы кто-то еще ходил за своими детьми в морг. Это только их потеря, Латимеров, и больше ничья. А иногда Бэт кажется, что потеря эта вообще только ее собственная.
— Общественное отпевание действительно может помочь.
Бэт приходит мысль, что поминальная служба может дать выход чувствам тех людей, которые прячутся у них за спинами, после чего их могут оставить в покое и дадут им возможность с миром отдаться своему горю.
— Возможно. Мне нужно поговорить с Марком.
Она не уверена, что Марк простил пастора за то, что он разговаривал с репортерами на следующий день после смерти Дэнни, что вторгся в их семейную трагедию. К тому же в этом вопросе фигурирует Бог.
— А насколько… насколько религиозным это все будет?
— Насколько хотите.
Такого ответа она не ожидала.
— Мы можем спланировать службу так, чтобы она показывала, кто такие вы и кем был Дэнни.
Упоминание о сыне в прошедшем времени для нее — как кровоточащая вена.
— Я просто хочу почувствовать его рядом с собой. Хочу услышать его голос. Хочу узнать, как он там.
— Он сейчас с Господом.
— Передайте Господу, чтобы он дал мне какой-то сигнал — хоть что-нибудь! — чтобы я знала, что с ним все хорошо.
Но она знает, что так это не работает — если вообще работает. Она жалеет, что сейчас могла бы поверить в Бога только для того, чтобы гневаться на него за то, что он забрал ее дитя.
Когда Пол уходит, Бэт думает, что, может быть, ей нужно помолиться, но не находит в себе этих слов. Какой смысл? Есть только одно, чего она хочет по-настоящему, но она не думает, что Бог по-прежнему творит чудеса. Вместо этого она больше часа проводит на диване перед телевизором, переключая каналы с одних новостей на другие, и из этого жалкого транса ее выводит звук упавшего в почтовый ящик письма. Она смотрит на часы в углу телевизионного экрана: три минуты одиннадцатого. Послания сочувствия от исполненных лучшими намерениями посторонних людей тонкой струйкой сочатся к ней постоянно, но сейчас уже поздно, и это кажется ей навязчивым. Однако вместо ожидаемого белого прямоугольника на коврике перед дверью она обнаруживает сложенный клочок бумаги. Когда она разворачивает его, оказывается, что это записка, написанная аккуратным круглым почерком.
Я не хотел вас напугать. Дэнни хочет связаться с вами. Пожалуйста, позвоните мне.
СТИВ
Внизу все так же аккуратно написан номер мобильного телефона.
Бет держит записку дрожащими руками и вспоминает, как только что говорила Полу Коутсу. Передайте Богу, пусть подаст мне знак. Она не верит в такого рода вещи. И никогда не верила. Но что, если?.. Что, если?..
22
Поздний вечер, четверть одиннадцатого. Детектив-сержант Элли Миллер не только не сдержала своего слова вернуться домой к вечернему чаю, но не успевает и ко времени, когда пора укладывать ребенка спать. Том говорит, что все понимает, но она думает, что он, возможно, говорит так, просто чтобы ей было легче. Дети делают это чаще, чем мы от них ждем, а в последнее время Том стал более чувствительным к эмоциям взрослых, чем это было раньше, — вероятно, потому, что сам оказался на их острие. Она успокаивает себя тем, что Фред, по крайней мере, уже не запомнит, как родители не приходили укладывать его в постель, и не будет относиться к этому так серьезно, как Том в его возрасте. Когда Фред просыпается по ночам, на его плач приходит Джо.
Она плетется по ступенькам вниз, на проходную полицейского участка. Туда ее лично вызвала Бекка Фишер. Элли устало трет глаза, радуясь, что здесь нет зеркал. Сама Бекка всегда выглядит безукоризненно и собранно, как и положено женщине, у которой нет детей.
— Хлоя Латимер написала мне, — говорит Бекка с огорченным видом. — Это насчет Марка. В ту ночь он был у меня, примерно до часу.
Секрет тайного свидания на вершине скалы раскрыт. Первая реакция Элли — облегчение. Измена — это, конечно, ужасно, но все же гораздо лучше тех сценариев, которые уже начало рисовать ее воображение. Но за этим быстро следует другое чувство: ей заранее очень жаль Бэт. Это убьет ее. Затем наступает пора злости, и в ней закипает ярость. Да как они посмели?!
Элли желает, чтобы Бекка произнесла это вслух.
— И что вы делали?
Свое презрение она выражает в насмешливом тоне, с которым это сказано, — в чем-то таком, что нельзя зафиксировать, чтобы потом использовать против нее.
— Занимались сексом. — Бекка с вызовом выставляет вперед подбородок, но эта воинственность быстро сменяется раскаянием. — Да я все понимаю. Это было худшее решение в моей жизни.
Они приводят Марка из камеры. С наступлением темноты комната для допросов перестает действовать как солнечные часы. Единственный свет, который проникает сюда снаружи, — это блеклое неподвижное сияние уличных фонарей, и от этого кажется, что время вообще остановилось.
— Почему вы не рассказали нам, что в четверг вечером были с Беккой Фишер? — спрашивает Харди.
— А вы как думаете? Если это выплывет…
Харди скептически присвистывает.
— Так вы насчет сплетен переживали?
— Не сплетен, — отвечает Марк. — Насчет нескольких жизней. Моя семья. Бизнес Бекки. Если вы не жили в Бродчёрче, вам трудно понять, как такие вещи прилипчивы. — Он смотрит на Элли. — Ты не можешь сказать об этом Бэт! Это в первый раз, когда я был с кем-то еще. Возможностей у меня было много, но я никогда ничего такого не делал.
Кровь у Элли закипает от праведного негодования за Бэт. Так он хочет себе медаль за все те разы, когда устоял?
— Тогда почему же это случилось теперь? — спрашивает Харди.
— Мы просто устали. Я женился в семнадцать лет. Был шанс попробовать чего-то другого… и я им воспользовался.
— Но ведь речь шла исключительно об убийце Дэнни. Почему же вы нам не сказали?
— Потому что… мне было стыдно. Раз в жизни я воспринял это как само собой разумеющееся — и потерял Дэнни. — Он совсем сломлен — прямо несчастный маленький мальчик. — Пожалуйста, не говорите Бэт! Это окончательно добьет ее.
Чуть позже они стоят на балконе в кабинете Харди и смотрят, как Марк неровной походкой уходит в ночь, сунув руки в карманы и пиная попавшиеся на дороге камни. Домой он явно не торопится.
То, что Элли придерживает факты насчет Сэндбрука и участия Харди в том деле, — она до сих пор не выбрала правильного момента, чтобы рассказать об этом Бэт, — плохо уже само по себе, однако это — намного хуже. Неправильно знать о браке подруги такое, чего она не знает сама. Это нарушает равновесие в дружбе, а Бэт сейчас и так совсем беззащитная. Эта информация тяготит Элли. Она всегда была оптимисткой, но сейчас столько времени пребывает в печали, что уже опасается, как бы эти изменения не стали перманентными.
Она звонит Джо, сидя за своим рабочим столом. Проходит несколько гудков, прежде он отвечает, а когда он наконец берет трубку, она слышит приглушенный шум работающей посудомоечной машины.
— Как там Том?
Джо вздыхает.
— Он спрашивал, не думаешь ли ты, что это он убил Дэнни.
При этой мысли Элли закрывает глаза.
— Надеюсь, ты ему сказал, что я так не думаю.
— Ну конечно! А потом он спросил, почему ты должна быть полицейским, который всем этим занимается.
— Что ж, мы все задаемся этим вопросом.
Раздается странный писк, и она представляет себе, как он, садясь на диван, приземляется на одну из игрушек Фреда. На мгновение ей хочется поменяться с ним местами. Чего бы только она сейчас не отдала за его простые семейные обязанности, за великую и скромную жизнь домохозяйки.
— Как там твой босс? — спрашивает Джо.
— Все так же. Как будто и без него недостаточно тяжело.
— Придерживай его своей добротой, Элл. Ты ведь всегда так делаешь.
В его голосе слышится улыбка, и она улыбается в ответ. Чувствуя себя уже лучше, она возвращается к работе.
Здесь же, за своим столом, она просматривает видеозапись, где Харди допрашивает Тома. Она видит, как маленький мальчик говорит, что Марк бил Дэнни. Она видит, чего ему стоит подорвать доверие Дэнни, даже когда речь о том, чтобы поймать его убийцу, и испытывает прилив гордости за сына, за его лояльность по отношению к другу. Она нажимает перемотку и просматривает ролик еще раз.
— Разбил ему губу…
То, что Марк распускал руки, кажется до боли правдоподобным.
— Том сегодня был молодцом, — говорит Харди из-за ее плеча. — Он может поучаствовать в реконструкции событий той ночи на четверг.
— Что? — ошеломленно переспрашивает Элли. — Нет. Я не хочу этого. Он только что потерял лучшего друга! Это может травмировать его на всю жизнь.
— Может быть, предоставить это ему самому решить…
— Нет! Я его мать. И тут решаю я.
Это тот единственный случай, когда он не может воспользоваться своим служебным положением. Никто, даже Джо, и уж точно не какой-то там чертов Алек Харди, не может отменить ее решение.
— Выходит, ваша причастность к этому расследованию за пределами этих дверей заканчивается.
Он действительно обладает настоящим талантом превращать все положительное в негатив. Элли взрывается:
— При всем уважении, сэр, отвалите от меня сейчас, а не то я написаю в чашку и швырну ее вам в голову!
Харди пожимает плечами с таким видом, будто уворачиваться по ночам от чашек с мочой для него дело обычное.
— Поговорите с… Как зовут вашего мужа? Джо. Погорите об этом с ним. И с Томом тоже.
Упоминание имени Джо успокаивает Элли. Что там он ей советовал? Придерживать Харди своей добротой? Почему бы и нет? Все равно так, как сейчас складываются между ними отношения, они вряд ли могут продолжаться.
— Вы приглашены к нам на званый обед, — говорит она. — Вы здесь мало кого знаете, к тому же питаетесь в гостинице.
— Это не очень хорошая идея.
— Пожалуйста, не глупите и не упрямьтесь. Я тоже не особо горю желанием устраивать это. Но все люди так делают. Приглашают своих начальников в семью. О работе мы там говорить не будем.
В наступившей после этого тишине Харди, похоже, прогоняет фразу «О работе мы там говорить не будем» через какое-то свое внутреннее переводящее устройство. И это явно мучительный процесс.
— Тогда о чем мы будем говорить? — в конце концов спрашивает он.
Блин, хороший вопрос! Она понятия не имеет.
— Просто скажите «да», — отвечает она сквозь стиснутые зубы.
Харди выглядит загнанным в угол.
— Да.
— Благодарю вас. Слава тебе, Господи, — говорит Элли, а когда он скрывается в своем кабинете, добавляет: — Козел.
Найдж Картер, возвращаясь домой из паба, идет переулками и на считаные минуты разминается со своим боссом. Он не пьян, но из-за выпитых четырех пинт пива наполовину идет, а наполовину бежит трусцой, так что едва не натыкается на одинокую фигуру, которая дожидается на перекрестке перед поворотом в его тупик. От неожиданности он выставляет вперед каблук, чтобы затормозить, как на роликах.
Путь ему перекрывает Сьюзен Райт.
— Даже не пытайся бегать от меня, — говорит она, кивая на его дом. — Я знаю, где ты живешь. И знаю, как выглядит твой фургон.
— Я же уже сказал, что больше не хочу тебя видеть.
В интонации Найджа слышится яд.
— Все не так просто, ты еще не понял? — Монотонный голос Сьюзен даже не дрогнул. — Мы с тобой теперь повязаны, ты и я. И ты не можешь просто так повернуться ко мне спиной. Может, тебе это и не по нраву, но изменить уже ничего нельзя. Так что нам просто нужно разработать план, что мы будем делать.
Он подается вперед, и его голос превращается в угрожающий рык:
— Не хочу тебя видеть рядом с собой. Держись от меня подальше!
— Никуда я не уйду, — спокойно говорит Сьюзен.
Найдж разворачивается и последние несколько ярдов до дома матери преодолевает уже бегом.
— От этого не убежишь! Мы влипли в это дело вместе, хочешь ты того или нет.
Последнюю фразу Сьюзен уже кричит, но ветер, который дует навстречу, бросает эти слова обратно, ей в лицо.
23
Стив Конноли в нерешительности стоит на пороге дома Бэт.
— Я удивился, что вы позвонили.
Но все равно не так, как удивилась этому сама Бэт. Приглашая его войти и предлагая приготовить ему чашку чая, она сама себя не узнает. Кажется нелепым, что они неловко пытаются вести какое-то подобие светской беседы, когда на кону такая громадная ставка, тем не менее все именно так, и они неловко обсуждают, что из себя представляет по-настоящему хороший чай. Единственное, что утешает, так это то, что Стив находит эту ситуацию такой же странной, как и она.
— Почему Дэнни заговорил именно с вами? — спрашивает она, когда чай наконец готов.
— Нет-нет, он этого не делал, — говорит Стив. Видимо, на лице Бэт проявляется смятение, потому что он тут же с горячностью торопится все объяснить: — Я… я не вижу мертвых людей или чего-то такого… У меня есть что-то вроде духа-покровительницы. Она говорит мне всякие вещи об умерших, и в течение последующих лет большинство из этого подтверждается. Вот я и спросил у нее о вас, и она сказала, что это кто-то из ваших близких. Родственник, у которого в имени есть «Р» или «С». Может, у вас кто-то из дедушек или бабушек играет на пианино?
Все это ей абсолютно ничего не говорит. Очевидно, что в фамилии Латимер присутствует «р», но это не бог весть какой секрет. И в обеих семьях нет ни одного музыкального человека. Надежда в груди Бэт съеживается и умирает. Все это похоже на плохое кабаре в дешевом воскресном доме отдыха. Она качает головой.
— О’кей, значит, я что-то напутал, нет проблем.
Она уже должна бы прогнать его, но в голове по-прежнему крутятся слова «что, если… что, если…», и это заставляет ее продолжать.
— Просто… расскажите мне, что он передал.
Может, у нее нервный срыв? Крыша поехала? Просить кого-то передать послание от умершего сына? Бэт чувствует, как в ней поднимается волна истерического, невеселого смеха, но успевает вовремя подавить ее.
— Должен сразу сказать, что сам я не выбираю то, что мне говорят, — начинает Стив. — Дэнни хочет, чтобы вы знали, что с ним все о’кей. За ним теперь присматривают.
Она ожидала какого-то конкретного знака — упоминания имени домашнего любимца, какого-то воспоминания, запомнившейся шутки, какой-то неопровержимой связи с ее мальчиком. Но в этом весь Дэнни, которого она любит и о котором скучает: маленький мужчина, заботящийся о своей маме. При этой мысли ее начинает отчаянно трясти, и, когда она садится, подсунув под себя ладони, чтобы унять их, дрожать начинают колени.
— Он говорит, что не нужно искать человека, который убил его, потому что это не поможет. Это не поможет. Только расстроит вас. Потому что вы знаете того, кто убил его, очень хорошо. И еще он говорит, что очень вас любит. — Он смотрит на нее неподвижным взглядом. — Вот и все, что там было.
Ее второй посетитель, второй посторонний мужчина за этот вечер, уходит. А Марка все еще нет дома. Бэт записывает все, что сказал Стив. Интересно, считается ли сумасшествием, если сам знаешь, что сходишь с ума?
Перед тем как лечь в постель, Бэт не принимает таблеток, нет смысла: сегодня ночью она сможет уснуть только под общим наркозом. Тем не менее она залазит под одеяло и лежит, глядя на часы и ожидая, когда домой вернется Марк. Она сомневается, стоит ли рассказывать ему, чем она занималась сегодня вечером. Все это кажется нереальным. Ты оставил меня на один вечер, и ко мне приходили священник и медиум. Найдет ли Марк в этом какую-то смешную сторону? Она знает, что, будь он здесь, все было бы совершенно по-другому. Пол не переступил бы порог их дома, а у Стива за доставленные волнения был бы разбит или сломан нос.
Это продолжается довольно долго. Она обдумывает свой вечер и так и этак, и все это — чтобы не думать о том, что сегодня делал Марк. Но как только она слышит щелканье его ключа в замке входной двери, все сразу же меняется, и вопросы, которые она задавала себе все это время, обретают новую остроту: «Почему он мне солгал? Почему он солгал полиции? Что он им сказал? Знает ли Элли что-то такое, чего не знаю я? Кто должен мне об этом рассказать?»
Она лежит неподвижно, прислушиваясь, как Марк снимает ботинки, заглядывает в комнату к Хлое, чистит зубы. Проходит полчаса, прежде чем он проскальзывает в постель рядом с ней. От него пахнет зубной пастой и свежим потом.
— Не хочешь рассказать, где ты был?
— Не сейчас, — отвечает он.
Она поворачивается и приподнимается на локте.
— Посмотри на меня, — говорит она, зажигая лампу у себя на тумбочке.
Он медленно переводит на нее глаза, и впервые за все время их супружеской жизни Бэт понятия не имеет, что творится у него в душе.
— Это ты убил его? — спрашивает она.
До того, как Бэт это произнесла, она даже не подозревала, что думала об этом.
— Как ты можешь такое говорить? Ты что, и вправду так думаешь? Это ты видишь, глядя мне в глаза? Ради Бога, Бэт…
Он ничего не отрицает. Слова Стива Конноли звенят у нее в голове.
Вы знаете того, кто убил его, очень хорошо.
Марк вскакивает с постели и хватает с тумбочки свой мобильный. Она слышит, как на лестнице он жмет на клавиши, набирая сообщение, и ему быстро отвечают. Но такого сигнала она на его телефоне никогда не слышала: это не персонифицированный рингтон на номер из его телефонной книжки, а простой гудок — заводская настройка сигнала о пришедшем сообщении. Этот невинный звук электронного звонка звучит для Бэт, как набатный колокол. Она садится на кровати, слушая, как Марк сбегает вниз по лестнице. К моменту, когда она выскакивает на лестничную площадку, дверь за ним уже мягко захлопнулась. Через кухонное окно Бэт видит, как он идет напрямую через спортивную площадку в сторону Хай-стрит. Кроссовки оказываются у нее на ногах еще до того, как она сообразила, что делает. Двигается она легко и быстро, а он ни разу не оглянулся — даже на хорошо освещенной Хай-стрит, даже тогда, когда круто повернул направо к «Трейдерс» и идет по уклону для спуска лодок на воду к концу пристани.
Из тени появляется Бекка Фишер.
У Бэт возникает ощущение бесконечного вертикального падения, знакомое лишь по ночным кошмарам. Она прижимается спиной к стене и, пользуясь шумом бьющихся о причал волн, которые заглушают ее шаги, старается подобраться ближе. Она скрыта тенью, но Марк и Бекка настолько заняты друг другом, что все равно не заметили бы ее, даже если бы она открыто пробежала мимо них в свадебном платье.
— Ты не должна была им ничего рассказывать, — говорит Марк.
— Я должна была вытащить тебя оттуда, — говорит она. Руки ее лежат у него на воротнике, бедра их плотно прижаты. — Послушай, это была ошибка. Все это, в прошлый четверг. Так не вовремя, все к одному. А у нас могло бы что-то получиться…
— У нас и сейчас может получиться, — говорит Марк.
Бэт сгибается пополам.
— Нет, — говорит Бекка.
— Я потерял своего мальчика. — Он безвольно обмякает в ее руках. — Наверное, это наказание за то, что мы сделали.
Бекка мотает головой и гладит его волосы успокаивающим жестом, который скорее подобает жене, вызывая у Бэт вспышку ревности. Дальше — еще хуже. Они целуются, и Бэт через силу смотрит на это, ловя себя на том, что испытывает при этом даже какое-то извращенное удовольствие. Для нее это новый вид боли, и эта новизна дает ей какое-то облегчение от боли после смерти Дэнни. Перемены — всегда к лучшему, так, кажется, говорят?
Они отстраняются друг от друга, и теперь соприкасаются только кончики их пальцев.
— Иди домой, — говорит Бекка и направляется обратно, в сторону гостиницы. Даже когда она идет на каблуках по гальке, есть в ее походке что-то сексуальное, гламурное, свободное — все то, чего у Бэт уже никогда не будет, если оно когда-то и было.
Марк поднимает капюшон своей куртки и садится на пристань, обхватив голову руками. Бэт не может заставить себя разбираться с ним сейчас. Зная, что сегодня ночью она не будет этого делать, она поворачивает домой: теперь уже ей хочется попасть в постель до того, как он узнает, что она выходила.
Когда она проходит мимо полицейского участка, автоматические ворота отходят в сторону, и на Хай-стрит медленно выезжает Элли Миллер. Заметив Бэт, она жмет по тормозам.
— Что ты делаешь на улице? — спрашивает она. — Давай я подвезу тебя домой.
Внутри машина Элли напоминает свалку. Бэт приходится сгребать с сиденья обертки от конфет, в то время как под ногами звенят пустые банки из-под напитков.
— Вы его подозреваете? — спрашивает Бэт, ногами останавливая банки, чтобы они при езде не катались и не бились друг об друга. — Или вы его окончательно вычеркнули из этого списка?
Элли разрывается между своими ролями: подруга — работник полиции, подруга — работник полиции…
— Все не так просто.
— Разумеется просто, проще не бывает!
За квартал до Спринг-Клоуз Элли тормозит на красный сигнал светофора, хотя других машин вокруг не видно.
— Ты про меня? — со вздохом говорит она. — Я не думаю, что это сделал он. Правда не думаю. Но… В том, что он делал в ночь, когда погиб Дэнни, были пробелы, которые ему было необходимо объяснить, и мы не могли отпустить его, пока он этого не сделал.
— Я видела его сегодня ночью с Беккой Фишер, — говорит Бэт. — Он об этом не знает. Так он вам это сказал?
— Ты сама должна с ним поговорить, — отвечает Элли, дипломатично подтверждая ее догадку.
Бэт чувствует себя полностью униженной. Из глаз сами собой текут горячие, тяжелые слезы.
— Ну почему все это со мной? — причитает она. — Что я такого сделала? Я просто хочу находиться вне всего этого, наблюдать с другой стороны улицы и потихоньку жалеть себя. Я не хочу быть в самом центре. Я не могу так, Элл.
Элли отстегивает ремень безопасности и, притянув ее к себе, обнимает. Слезы Бэт теперь льются на ее оранжевый плащ.
— Мне очень жаль тебя, детка, правда очень жаль.
Они еще долго сидят так, пока светофор на пустынной улице терпеливо переключается в своем непрерывном цикле.
24
Карен Уайт дожидается Харди в баре гостиницы.
— Что-то вы поздновато.
— Нет.
После того как она обошлась с ним в прошлый раз, он в дальнейшем будет общаться с ней исключительно односложно. Зная ее, он надеется, что в этом случае она уже не сможет найти способ, как перекрутить его слова.
— Да бросьте, — не сдается она. — Всего пять минут. Пара вопросов. Расскажите мне, где вы были и что планируете.
Она жужжит и кружит вокруг него, как маленький надоедливый комар, жаждущий крови. Он вскидывает руку между ними, словно отмахивается от нее.
— Я не позволю вам отвлекать меня от незаконченного расследования.
— Вы разочаровали семьи пострадавших в Сэндбруке, — заносчиво заявляет она. — Из-за вас они так и не получили облегчения. И это я не позволю вам точно так же поступить с еще одной семьей.
Он испытывает громадное искушение затолкать ее в угол, искушение рассказать всю правду, как было в Сэндбруке на самом деле. Видит Бог, ей только этого и нужно, как никому другому. Но он бессилен сделать и первое, и второе. Поэтому ограничивается горьким:
— Проваливайте, дайте пройти! — и тащит свое изможденное тело вверх по ступенькам.
Ему бы сделать передышку после первого пролета лестницы, но она следит за ним. Бросок на следующий пролет практически добивает его, но он рассматривает это как необходимое усилие.
В номере он принимает душ и падает на идеальное белье постели, где спит глубоким сном без сновидений ровно тридцать семь минут, прежде чем звонит телефон и будит его. Сердце вяло протестует в груди. Внезапное пробуждение — это одна из самых вредных встрясок для его организма наряду с кофеином, курением и — ха-ха! — стрессом.
— Харди! — рявкает он в трубку.
Это Боб Дэниэлс. Он на пляже. Там есть кое-что такое, на что Харди необходимо взглянуть прямо сейчас.
С трудом облачаясь в костюм, он замечает, что волосы его до сих пор влажные. Сейчас он уже жалеет о том, что принял душ, и о тех десяти минутах сна, который тот у него отнял.
Усыпальница в честь Дэнни на пляже Харбор-Клифф заброшена и неухожена. Бумажные вертушки крутятся на ветру размытыми пятнами. Свечи все выгорели. В паре сотен ярдов от берега, словно маяк в ночи, горит лодка, и языки пламени, отражаясь в воде, как будто разливают по поверхности моря жидкое золото. Время от времени отколовшиеся куски горящего дерева с шипением падают в воду.
— На ней никого не видно, — говорит Боб.
Они не могут позволить себе ждать, пока все смоет приливом.
— Вызовите береговую охрану или еще кого-то, — говорит Харди. — Мне, здесь и сейчас, нужны люди, которые соберут все это до последнего кусочка.
Бэт спит урывками; ей снится, что Дэнни снова живой, затем она просыпается и понимает, что его нет, и так снова и снова. Она думает только о том, чтобы поменяться с сыном местами. Опять и опять она предлагает небесам молчаливую сделку: позвольте мне впитать в себя его боль и его страх. Она перебирает в уме все, что она вынесет ради Дэнни. Она согласна, чтобы ее насиловали, чтобы на нее набросилась целая банда мужчин, чтобы ее избили и бросили умирать — лишь бы он был в безопасности. Эти фантастические сценарии становятся все более и более жестокими. Бэт никогда и не подозревала, что у нее такое живое воображение.
Пока она мучается, Марк рядом с ней громко храпит. Из-за того что он лежит так близко, кожа у нее зудит. Она встает и раздвигает шторы. Сквозь прорванную плоть облаков просачивается бледный свет, и можно даже не пытаться снова уснуть. Для этого есть только один способ.
Бегать.
Ее спортивный бюстгальтер плотно обхватывает нежную грудь, пояс ее бегового трико сжимает талию туже, чем обычно, но она наполняет бутылочку водой и выскакивает под дождь, сразу переходя на быстрый бег — никаких разминок, никаких растяжек. Быстрые ноги уносят ее прочь от пляжа Харбор-Клифф, вдоль бетонной эспланады с ее уродливыми перилами, туда, где не ходят туристы. Сильный дождь и мелкие морские брызги охлаждают ее тело.
Раньше бег опустошал ее голову. Работа, дети, ссоры с Марком, общий стресс — во время любой пробежки наступал момент, когда она оставалась наедине с топотом своих ног. Сегодня ее тело отказывает раньше, чем она успевает достичь этого состояния. Она не бегала уже несколько недель. Она не ела, не спала, к тому же ее замедляет беременность. Через пятьдесят минут ноги начинают переставать ее слушаться. Ко времени, когда она, тяжело дыша, входит домой через дверь с внутреннего двора, проходит полный час. В гостиной на диване ее ждут Элли и инспектор Харди.
— Где ты была, черт побери? — спрашивает Марк командным тоном, которым он говорит с Хлоей.
— Бегала, — произносит она сварливым голосом, которым ему обычно отвечает Хлоя. — Мне что, больше бегать не разрешается? — Она поворачивается к полицейским. — Я не знала, что вы придете.
— Мы просто хотим держать вас в курсе, — говорит Элли. — Мы попросили криминалистов более детально исследовать одежду Дэнни. Есть несколько зацепок, мы следуем от дома к дому, и на сегодня у нас намечено несколько людей, с которыми мы хотим поговорить.
— Теперь вы хотя бы вокруг меня перестали крутиться. — Марк обиженно складывает руки на груди.
— Не будь мудаком, Марк! — взрывается Бэт, и он в шоке умолкает.
Хлоя изумленно таращит на нее глаза. Бэт кажется, что она заметила на лице Элли молчаливое одобрение.
Напряженную тишину нарушает Харди.
— Мы обнаружили в комнате Дэнни пятьсот фунтов наличными.
— Откуда у него такие деньги и что он мог с ними делать?
Марк смотрит на Бэт, и на минуту они снова родители, объединенные общим замешательством и недоумением.
— Мы надеялись, что это вы нам объясните, — говорит Харди.
Бэт вопросительно смотрит на Хлою.
— Он никогда мне об этом не говорил, — отвечает та.
Лицо детектива-инспектора Харди непроницаемо.
— Сегодня в школе мы проводим собрание, чтобы держать общественность города в курсе расследования, где ответим на любые вопросы, — говорит он. — Вам там быть необязательно.
— Я пойду, от имени нас всех, — решительно заявляет Лиз, прежде чем успел вызваться кто-то еще.
Бэт чувствует необходимость заняться чем-нибудь и не возражает.
— А почему в газетах почти не пишут о Дэнни? — интересуется Марк. — Все на последней странице, и то всего пара абзацев. До него уже никому нет дела?
Харди хмурится.
— Не нужно судить о ходе этого расследования по тому, что появляется в прессе.
— А мы вот тут подумали, — продолжает Марк, — если бы в газетах больше говорилось об этом, может быть, это подстегнуло бы память людей? Что, если кто-то все-таки видел что-то важное, только сам этого не понимает? Если бы было больше…
Харди резко обрывает его:
— Пожалуйста, предоставьте нам иметь дело со СМИ. У нас есть в этом определенный опыт.
Он, возможно, и знает, как обращаться с прессой, но вот Элли — определенно нет. И Бэт чувствует изменническое по отношению к подруге чувство благодарности, что следствием руководит он, а не она. Потому что в данный момент им необходим именно опыт и авторитет, а Элли выглядит неуверенно, будто все время путается. Она действительно была бы блестящей кандидатурой на роль Пита, в качестве моста между семьей и детективами. Однако сказать об этом самой Элли она желанием не горит. Как есть — так и есть. Но когда речь идет о том, чтобы найти убийцу Дэнни, Бэт уверена, что все держится на детективе-инспекторе Алеке Харди.
Криминалисты зовут Харди на пляж Харбор-Клифф. Наступил отлив, и они занесли лодку на берег. Пока они идут по гальке, Миллер долго говорит по телефону.
— Поступило подтверждение, что они не могут проследить ни одну из банкнот, найденных в комнате Дэнни, — докладывает Элли, когда они обходят пристань. — Они уже очень давно находятся в обращении и ничего интересного на них найти не удалось.
Харди задумчиво чешет подбородок.
— Откуда у Дэнни могло появиться пятьсот фунтов? А что насчет его телефона и скейтборда? В последний раз, когда мы его видели, он ехал на нем по улице. Что произошло со скейтом?
— Мы по-прежнему просматриваем записи со всех камер по всем возможным маршрутам его движения, но пока ничего, — отвечает она. — Я также послала команду проверять учителей и ассистентов преподавателей в школе. Его одноклассников. Тех, кто сидит с детьми в семьях. Найджа, напарника Марка по сантехническим делам.
У воды стоит фургон криминалистов. Вся бригада во главе со своим командиром Брайаном внимательно изучает обгоревшие останки лодки.
— Так это оно?
Брайан обижается.
— Блин, мы при встрече обычно говорим «Доброе утро» и «Как дела?».
— Да я уже сто раз говорила ему, — закатывает глаза Миллер. — Все без толку.
— Это как-то связано со смертью Латимера?
Вопросы Харди перестраивают Брайана на профессиональный режим общения.
— Следы катализатора указывают на то, что лодка была облита бензином. В обломках дерева я обнаружил осколки стекла и волокна ткани. Если вы спросите меня, я бы предположил, что для поджога использовалась бутылка с фитилем из тряпки. — В этом месте голос его возбужденно повышается. — Коктейль Молотова. Классика жанра.
Элли наклоняется, чтобы поближе рассмотреть лодку.
— Если он отогнал ее так далеко в море, чтобы сжечь, да еще и в четыре утра, как он вернулся на берег? — говорит она.
— На корме имеются следы в месте, где, видимо, крепился подвесной мотор, — говорит Брайан. — Он, вероятно, использовал его, а потом пересел в другую лодку. Но взгляните сюда, это может быть ключом ко всему. — Он поднимает кусок обуглившейся деревяшки. — Здесь, между волокон. Это прядь волос.
Харди косится на единственный темный жгут, застрявший в расщепленном обломке. Впервые за несколько месяцев он испытывает нечто близкое к удовольствию.
— Выдающийся результат, черт побери, просто выдающийся! — восклицает он, похлопывая Брайана по спине. — Ох, Миллер, мы все-таки нашли его. Продолжайте и сразу сообщите мне, как только получите подтверждение. Пойдемте, Миллер, нечего тут околачиваться.
Он направляется обратно в участок, и Миллер приходится поторопиться, чтобы не отставать от него, в то время как его языку приходится напряженно трудиться, чтобы успевать за его мыслями.
— Ставлю сто фунтов на то, что это та самая лодка, которую он использовал, а волосы принадлежат Дэнни Латимеру. Он паникует, Миллер. Причем паникует фантастически — как раз то, что нам нужно. И начинает проявлять себя. Я вам еще вот что скажу: он — любитель, он никогда не делал такого раньше. Это грубая работа — сжечь лодку таким образом и так скоро.
Она не разделяет его эйфории.
— Вы хотите сказать, что это кто-то отсюда? Кто-то, кто вчера ночью не был дома? Мы с вами сейчас можем проходить мимо него.
Она крутит головой по сторонам, раздраженно осматривая гавань.
— Теперь я в этом просто убежден, — говорит он.
Ошибка киллера — это как кислород для Харди. Он наполняет легкие воздухом Бродчёрча, и впервые за время с момента его приезда в этот захудалый маленький городишко это кажется ему приятным.
25
Ко второму появлению Харди в начальной школе Южного Уэссекса помещение забито под завязку. Эти школьные залы, они все одинаковые: взрослые, неуклюже мостящиеся на детских стульях, люди, жмущиеся к стенам и старающиеся заглянуть через головы. В памяти внезапно вспыхивает его первая пресс-конференция в начальной школе Сэндбрука, и, прежде чем он успевает сообразить, сознание его автоматически накладывает те лица на эти. Он трясет головой, чтобы освободиться от видения Кейт и Ричарда Гиллеспи и сконцентрироваться на жителях Бродчёрча.
Про себя он отмечает тех, кого узнал. Лиз Ропер, Найдж Картер, викарий, который мнит себя телевизионным умником, за ним нужно приглядывать, Бекка из гостиницы, Олли с Мэгги и наконец сама Карен Уайт — темная личность. Невероятно, но у «медиума», Стива Конноли, тоже хватило духу явиться сюда. Здесь же находятся двое, кого он так и не понял: Сьюзен Райт и Джек Маршалл. Интересно, они знакомы? Сидят далеко друг от друга, но это может быть и к лучшему. Сержант Миллер пришла со всей своей семьей в полном составе. Харди следит за тем, как она внимательно осматривает толпу.
Со всех сторон на него сыплются вопросы, но он сразу переходит к заранее подготовленной речи.
— Вот с чем мы сейчас столкнулись. Несколько сложных мест преступления, в частности на пляже. Отсутствие камер видеонаблюдения в ключевых местах. Отсутствие свидетелей, которые бы видели Дэнни в ночь, когда он ушел из дому. — В последний момент он вспоминает, что Миллер сказала по поводу волос на обгорелой деревяшке, и придерживает эту новость. — У нас есть масса информации, которую нужно переработать. И мы достигнем цели.
Сьюзен Райт представляется просто по имени.
— Я слышала, что вам не хватает людей.
Похоже, эта мысль ей нравится.
— У нас есть достаточно ресурсов для проведения расследования такого масштаба. Следующий вопрос.
— Я только что с пирса, так там прямо на пляже стоит крутой фургон с криминалистами! — кричит какой-то краснолицый мужчина с седыми волосами, похожий на одуванчик.
Его слова немедленно подхватывает хор озабоченных владельцев мелкого бизнеса.
— Ночью обнаружились новые обстоятельства и новые улики, и мы должны изучить их, пока они еще целы, — ровным голосом отвечает Харди.
— Вы говорите о лодке, которая горела прошлой ночью?
Этот вопрос задал Стив Конноли, во взгляде его читается смесь упрека и торжества. Харди подавляет вспышку раздражения. Пока что еще рано говорить о том, что лодка имеет какое-то отношение к делу.
— Вы должны понимать, какая сейчас проводится работа, — говорит он. — Нужно просеять каждую песчинку. Исследовать каждый окурок, пучок волос, обломок пластика, каждый найденный ноготок с руки или ноги, каждый кусочек кожи. — Прежде чем Харди успевает сообразить, перед глазами вдруг возникает четкое изображение серебряного кулона. — Место происшествия на пляже — это один из самых сложных моментов, с которым приходится иметь дело нашим офицерам.
— Какой имидж вы нам создаете! — кричит «одуванчик». — За прошлое лето мы уже и так потеряли сорок процентов. Никто к нам не едет. И мы не хотим, чтобы название «Бродчёрч» стало синонимом убийства, как это было в Сэндбруке.
Харди ожидает взрыва эмоций, но ничего не происходит. Только на лице Миллер промелькнула тень тревоги да еще трое журналистов заерзали на своих местах. Карен Уайт смотрит на него безмятежным взглядом, и можно не сомневаться, что еще до конца недели его участие в фарсе в Сэндбруке будет подробно описано на первой странице в «Эхе», а возможно, и в национальных изданиях. Что бы ни двигало ими, он все равно надеется, что в интересах следствия все останется по-прежнему.
Когда собрание заканчивается, на улице еще светло. Харди удалось провести его почти без остановок до самой посадки в машину.
— Я же говорил вам, что там была лодка.
— О, замечательно, вы — как раз то, что нам нужно. — Харди поворачивается к негодующему Стиву Конноли. — Здесь их, кстати, сотни, так что вам повезло.
— Но вы ее не искали? Да? А Бэт знает, что вы меня не послушались?
Харди упирается указательным пальцем прямо в грудь Конноли.
— А как насчет того, что вы пренебрегли моей очень настоятельной просьбой? — почти шепотом говорит он. — Держитесь от нее подальше. И ни во что не вмешивайтесь.
Конноли качает головой и медленно уходит. Харди прислоняется к машине. Это как раз та фаза, которой он больше всего опасался: если расследование подобного дела длится дольше, чем несколько дней, люди становятся беспокойными, начинают волноваться. Все хотят поучаствовать, как-то вмешаться, выдвинуть собственную теорию. Везде, кроме оперативного штаба расследования, чьи-то мнения начинают превалировать над фактами. И пресса здесь может сработать хуже всего, думает Харди, когда к нему целеустремленно подходят Олли и Мэгги Радклифф. Он отпускает ручку дверцы машины, смирившись с еще одним долгим разговором.
— Опять вы за свое, — вместо приветствия говорит он.
Заметно, что Олли выглядит очень довольным собой.
— Оливер желает вам кое-что сообщить, — говорит Мэгги.
— Мы всегда рады послушать Оливера, — отвечает Харди.
К его смущению, юноша продолжает сиять: этих людей никаким сарказмом не проймешь.
— Я накопал это на Джека Маршалла, — гордо заявляет он, вытаскивая из сумки конверт. Внутри находится ксерокопия газетной полосы с фотографией владельца киоска, которой не меньше нескольких десятков лет. — Он сидел в тюрьме, прежде чем приехать сюда. А осужден он был за секс с несовершеннолетним.
Карен Уайт следит за Олли и Мэгги на расстоянии, получая удовольствие от выражения лица инспектора Харди, когда он понимает, что пресса на шаг опередила его. Похоже, пришло время снова подкинуть этот сюжет Лену Данверсу.
Начало разговора ничего хорошего не предвещает.
— У нас тут в данный момент запарка с местным преступлением, задыхаемся, — говорит он. — И я специально предупреждал тебя, чтобы ты туда не ехала.
— Я в отгулах, — напоминает она ему. — Лен, это центровой материал. И полиция упирается. Не думаю, чтобы все разрешилось за день или два.
— Да какое дело до этого нашим читателям? — спрашивает он.
Карен точно знает, что он хочет услышать, и на этот раз она в состоянии подать ему это на блюдечке.
— Типичная семья, двое детей. Отец — сантехник, тихий район, идиллический город ярмарок, воплощение нормальной жизни. Мать очень фотогенична. Английская Роза. Однако… в браке что-то не так.
— Беда в раю? — говорит Лен, и она понимает, что он вещает заголовками материала, по поводу которого уже принял решение. — Ладно, тогда продолжай. Подготовь мне эксклюзивное интервью с матерью семейства, дай хорошее фото, и я посмотрю. Но по счетам в гостинице будешь расплачиваться сама.
Она идет через школьный зал к выходу. Здесь уже никого нет, кроме одинокой женщины, которая пустым взглядом уставилась на корзину, полную футбольных мячей. Карен в уме быстро листает свою внутреннюю картотеку и наконец узнает ее: Лиз Ропер, бабушка Дэнни, хотя по возрасту никогда бы не сказала.
— Как вы справляетесь с горем? — спрашивает Карен.
Лиз поднимает на нее глаза: она уже явно привыкла к тому, что незнакомые люди знают, кто она такая.
— Я-то что, я крепкая, как старые ботинки. Я за других переживаю.
Говоря, что она сильная, Лиз оголяет свое самое уязвимое место: никто вокруг не подумал о ней.
— Вы, должно быть, очень тоскуете по нему, — говорит Карен, и на глазах Лиз появляются слезы.
— Мой Джефф научил его, как пинать эти штуки, — говорит она, жестом показывая на футбольные мячи. — В два года он уже умел провести мяч из одного конца сада в другой. Он был маленькой звездочкой футбола. — Она вытирает глаза обратной стороной ладони. — И я пообещала себе, что не отступлю. Что буду сильной среди всего этого. Я просто хочу, чтобы они поймали сволочь, которая это сделала. — Она улыбается Карен бледной улыбкой. — Простите, но я не припомню вашего имени. — Это вежливое оправдание человека, который за последние несколько дней встретил больше незнакомых людей, чем за предыдущее десятилетие.
— Я Карен. Работаю на «Геральд».
Лиз испуганно отшатывается от нее — Карен знала, что так и будет.
— Мы не общаемся с прессой.
— Я в курсе. Но знаете, что я вам скажу? И будьте уверены, что это лучший совет в данной ситуации. На вашем месте мне было бы ужасно неприятно, что Дэнни игнорируют.
Она на мгновение касается руки Лиз, после чего оставляет ее рыдать над кучей потертых футбольных мячей.
Бэт на заднем дворе развешивает белье на веревку. Одноклассники Дэнни гоняют мяч на школьном стадионе. Она борется с горячим порывом перепрыгнуть через забор, выбежать в гущу мальчишек, схватить одного из них — любого — и крепко прижать к себе, чтобы почувствовать, как бьется его сердце. Обычно во время таких игр на стадионе присутствуют только дети, но сегодня вдоль линий поля, словно часовые, нервно стоят и некоторые из родителей.
Стив Конноли, заговоривший с Бэт прямо через забор, притягивает к себе их встревоженные взгляды. Один из папаш украдкой снимает его на свой мобильный. Теперь каждый считает себя свидетелем. Стив не замечает этого; он вежлив, но настойчив, и все его внимание сфокусировано исключительно на Бэт.
— Несколько дней назад я назвал полицейским улику, которую им следует искать, — говорит он. — Но они пропустили это мимо ушей, и она сгорела, прежде чем они на нее попали. Так что теперь будет намного сложнее проанализировать ее должным образом.
Он, должно быть, говорит о лодке, которую они нашли в огне. Все об этом уже знают.
— Зачем вы все это мне рассказываете?
— Потому что я реально могу помочь! Я могу помочь. — Стив прижимает руки к груди в почти молитвенном жесте. — Но чтобы это произошло, нужно, чтобы ко мне относились серьезно, а пока что этого не наблюдается.
Бэт не знает, что и думать. Она опускает глаза. Сверху в корзине со стираным бельем лежит красное платье, которое было на ней в день, когда она увидела Дэнни лежащим на пляже. Она развешивает его, хотя точно знает, что больше никогда в жизни не наденет.
— А что, если вы ошибаетесь?
Стив мотает головой.
— У меня нет никаких причин вам лгать. Бэт, я хотел бы, действительно хотел бы, чтобы у нас с вами никогда не было повода познакомиться. Но то, что я вам рассказал, является реальным. И вы должны убедить в этом полицию.
Внутри Бэт идет борьба между сомнением и надеждой. Те вещи, с которыми имеет дело Стив, слишком велики, чтобы ее сознание могло охватить их, точно так же, как в ней слишком много горя, чтобы она могла переработать такую информацию. И дело не в том, что она в это не верит. Просто она никогда раньше, до этого момента, серьезно не думала об этом. В ее прежней, милой сердцу жизни не было места для философии, как и не было никаких призраков.
Но теперь ее жизнь внезапно упирается в то, что она доверяется посторонним мужчинам. Делает признание викарию. Зависит от инспектора Харди. А теперь еще и этот странный серьезный тип, который говорит, что он является связующим звеном с Дэнни. Она смотрит ему прямо в глаза. Он, не дрогнув, выдерживает ее взгляд.
— О’кей, — наконец говорит она.
Теперь, когда доверие к собственному мужу подорвано, всю свою веру Бэт направляет на незнакомых мужчин.
26
Харди в бешенстве, Элли подавлена. Пресса раскопала прошлое Джека Маршалла, в то время как отдел уголовных расследований, увязнув в заторе из невыполненных мероприятий и разных проверок, даже не подумал уделить ему первоочередное внимание. Ее тошнит — причем тошнит физически, так что она не может доесть свой ленч, — при мысли, что это мог быть Джек. Этот человек отвечал за ее сына, водил всю Морскую бригаду в походы, застегивал их спальные мешки, смотрел, как они переодеваются.
Джек находится в Бродчёрче так давно, что уже считается почетным местным жителем, но, конечно, он жил здесь не всегда: он купил этот магазинчик, когда Элли было примерно лет семь. Теперь она вспоминает, как это было.
В комнате для допросов тепло, но Джек даже не снял плащ. Если он и виновен, то по нему это никак не заметно — это лицо хорошего игрока в покер.
— Вы насчет того почтальона, который пререкался с Дэнни? — спрашивает он.
— Нет, — отвечает Элли. — Хотя мы с ним действительно побеседовали. Он говорит, что в тот день и не думал ссориться с Дэнни.
— Чушь собачья! Я видел это своими глазами.
Наступает пауза, в ходе которой Элли ждет, чтобы Харди взял нить допроса в свои руки. Прежде чем заговорить, тот откашливается.
— Расскажите нам о том, как вас осудили за секс с малолетками, Джек.
На лице его ни удивления, ни возражения, все тот же спокойный контроль.
— Значит, займемся разоблачениями, так?
— Мы просто хотим установить факты, — говорит Харди. — Когда мы с вами беседовали, вы об этом не упоминали.
— К Дэнни это не имеет ни малейшего отношения.
— Вы помогаете, занимаетесь Морской бригадой. Для этого требуется проверка Бюро криминального учета и перекрестная проверка по реестру лиц, совершивших преступления на сексуальной почве.
— Я не совершал преступлений на сексуальной почве! — с высокомерным презрением заявляет он. — Это обвинение было чистым фарсом. Поэтому меня нет ни в каких базах данных.
— И только потому, что это произошло еще до того, как этот реестр появился, — говорит Харди. — Вы должны были бы сами декларировать это.
— Что, прямо после переезда в новый город? Должен был вывесить небольшой такой предупредительный значок? Здесь находится бывший заключенный. Я сюда приехал, чтобы избавиться от всего этого. И не являюсь тем, на кого вы намекаете.
Харди шелестит лежащими перед ним бумагами.
— Когда вы видели Дэнни Латимера в последний раз?
— Я уже говорил вам, что он делал для меня разноску за день до того, как его нашли.
— А где вы были в ту ночь, когда Дэнни погиб?
— У себя дома, читал книгу.
— Кто-нибудь может это подтвердить? — спрашивает Харди, и это звучит как утонченная насмешка над одиноким стариком.
— Только моя книга. — Джек обиженно поджимает губы. — «Джуд Незаметный». Вам не понравится — картинок мало.
Несмотря на нешуточную ситуацию, Элли ловит себя на том, что закусывает губу, чтобы не рассмеяться.
— Нам говорили, Джек, что вы являетесь увлеченным фотографом-любителем, — продолжает Харди. — И сделали много фотографий мальчиков из Морской бригады.
Элли больше не улыбается. Как и Джек.
— Мне по-настоящему жаль вас, — говорит он. — Видеть только порочное в совершенно нормальном поведении. Не хотел бы я быть на вашем месте и обладать такими мозгами. А теперь, если у вас есть обвинение или улики, которые вы можете мне предъявить, я хотел бы это услышать. В противном случае выпускайте меня отсюда, мне работать нужно.
С этими словами он поднимается с места. Они вынуждены его отпустить.
Карен заинтригована: Мэгги пригласила ее в святая святых «Эха Бродчёрча» — в кабинет главного редактора. Как же все это скопление пропыленных растений в горшках и деревянных кошек на полках далеко от доминирования дорогой кожи и хромированного металла в кабинете Лена — земля и небо!
— По-прежнему хотите свой письменный стол? — спрашивает она.
— Тон у вас заметно изменился.
Мэгги выливает осадок из своей кружки в горшок с цветущим паучником.
— Олли ни за что не стал бы упираться и раскапывать информацию о Джеке Маршалле, если бы это было не для вас, — говорит она. — И думаю, что лучше иметь внутри нашей палатки такого человека, который писает наружу, чем его же снаружи, с тем, чтобы он писал к нам внутрь. Тем более, когда речь идет о вас. Но мы делаем одно дело. Вы можете начать с того, чтобы принести нам чаю. Мне, пожалуйста, без сахара, Уайт.
Выбор у Карен невелик, так что ей приходится это проглотить. Ко времени, когда она возвращается с чаем, Мэгги ушла на один из перекуров, которые по ее настоянию проводятся за пределами офиса, и сейчас натужно сосет электронную сигарету: от старых привычек уйти сложно. Карен ставит дымящуюся кружку на стол и автоматически начинает просматривать распечатки, над которыми работает Мэгги. Сверху лежит статья трехмесячной давности о сборе средств на организацию Морской бригады, здесь же снимок Джека Маршалла и выводка мальчишек в униформе. На снимке есть еще кое-кто. Это та самая несчастного вида женщина с собакой, хотя на то, чтобы узнать ее, у Карен уходит несколько секунд, потому что здесь она улыбается. А это, очевидно, направление поиска Мэгги. В подписи под фото она красной ручкой обвела имя ЭЛЕЙН ДЖОНС, а на полях оставила пометку: Почему она изменила имя? На брифинге назвалась Сьюзен Райт. Ее преследуют?
Карен фиксирует в памяти эту страницу. Она позволит Мэгги на этом этапе поработать ножками, а затем, если это окажется важным, приберет все к рукам. Интересно в качестве боковой колонки, но никак не основного сюжета. Что-то — ее опыт в сочетании с добрым старым чутьем журналиста — подсказывает ей, что искать следует вокруг Джека Маршалла.
Она возвращается в общий зал, где Олли устанавливает компьютер на ее рабочем месте.
— Так ты уже поговорил с Джеком Маршалом? — спрашивает Карен, когда он поспешно нажимает сочетание клавиш Ctrl+Alt+Delete.
— Я подумал, что лучше нам оставить это полиции.
Карен про себя вздыхает: при всех профессиональных амбициях Олли его все еще нужно кормить с ложечки.
— Но ведь это ты выполнил эту работу. И ты нащупал связь. Ты и сам был в Морской бригаде. Неужели ты не хочешь раскрутить это? Что, если это был он, а ты упустил такой сюжет?
Олли смотрит на нее широко раскрытыми глазами.
— Не думаю, чтобы Мэгги пошла на это.
От бессилия Карен хочется стукнуться головой об стол.
Маловероятно, конечно, что Стив Конноли, который сейчас нервничает, сидя на краю ее дивана в своей спецовке, был как раз той самой путеводной нитью, но она должна предложить полиции второй шанс все-таки ухватиться за нее. Пит Лоусон корчит гримасы за спиной у Стива. Видит Бог, Бэт понятен его цинизм, но они не могут позволить себе упустить даже малейший шанс. Они не могут доказать то, что Стив говорит насчет получения посланий от Дэнни, однако и опровергнуть этого они тоже не могут. А это уже должно что-то значить. Даже он сам признает, что не знает, почему и как это все у него работает, и Бэт это ободряет. Ее впечатляют вещи, которых она не понимает. Даже доктора зачастую знают, не как работает то или иное лекарство, а только какой оно дает результат. Почему же здесь должно быть по-другому? Она будет недостойна называть себя матерью, если проигнорирует Конноли, а потом окажется, что он был прав. Инспектор Харди обещал ей, что в расследовании использует все возможности, до последней. А это разве не считается?
Она знает, что как только Харди увидит ее гостя, сразу начнется борьба. Тот принимает решение еще до того, как Конноли успевает открыть рот.
— Так вот для чего вы нас сюда пригласили?! — говорит он Бэт, после чего, обращаясь уже к Питу, добавляет: — А вы — идиот набитый, раз позволили ему сюда войти.
— Просто выслушайте его, — просит Бэт.
Харди сердито хмурится, но умолкает.
Стив обращается сразу ко всем присутствующим:
— Дэнни хочет, чтобы люди знали: его убил кто-то, с кем он знаком.
Харди взвивается.
— Это просто оскорбительно, я прошу прекратить это прямо сейчас…
— Я ведь говорил вам про лодку, — перебивает его Стив. — Вы меня не послушали. А теперь вы эту лодку нашли.
— Просто удачная догадка, — пренебрежительно бросает Харди и поворачивается в сторону Элли: — Расскажите ей.
Элли берет Бэт за обе руки.
— Бэт, мы проверили, что у нас есть на Стива.
Комната в глазах Бэт начинает уже привычно для нее клониться набок.
— Он банкрот, ранее был осужден за угон машин, мелкие кражи и сговор с целью мошенничества.
Стив вскакивает с места.
— Все это не имеет никакого отношения к делу!
Инстинктивно Бэт шарахается от него, в то время как Харди переходит в наступление.
— Я не знаю, лжец вы, душевнобольной или искренне верите в то, что говорите правду, — бросает он в лицо Стиву, — но я должен найти убийцу и доказать его вину в суде. Я имею дело с фактами, а все, что предложили ей вы, — это фантазии. А теперь вы уедете из этого дома, и уедете очень далеко. Последнее предупреждение. Если я еще раз увижу вас здесь, то засажу в тюрьму!
Пит берет Конноли под руку и торжественно выводит из дома. Все это время тот твердит о своей невиновности и искренности. Бэт для равновесия опирается рукой о стену.
— Чего он хотел этим добиться? — спрашивает она Элли. — Я ему ничего не платила.
— Через две недели он выступит перед прессой, — говорит Элли. — Через полгода напишет книгу «Как я раскрыл убийство в Бродчёрче». Будешь в городе, загляни в книжный магазин и увидишь там такие творения своими глазами.
Удар попадает в цель. Бэт действительно видела такое, просматривая книжные полки в магазине во времена, когда все вещи не были так наполнены каким-то значением; она видела написанные бывшими детективами и психологами книжки в красно-черном мягком переплете, где на обложке изображен убийца, а жертв нигде не видно. Похолодев, она понимает, что ей не нужно было самой давать Конноли деньги, чтобы он на ней заработал. Ее горе является товаром, а он — акула. Как можно быть настолько циничным? И как можно быть такой дурой?
За окном заметно какое-то движение: это Пит усаживает Конноли на водительское сиденье его собственного фургона, при этом он одной рукой придерживает ему голову, будто заталкивает подозреваемого в патрульную машину. Через стекло женщинам видно, как Конноли, сидя за рулем, разражается настоящей истерикой: он раскачивается, кричит и молотит по приборной панели кулаками.
Когда Бэт отворачивается от окна, в голове у нее звенит пустота.
27
Харди и Миллер бродят по кладбищу возле церкви Святого Эндрю, где над старыми покосившимися надгробиями нависают громадные тисы. Согласно поквартирному опросу, преподобный Пол Коутс попал в число тех, у кого нет алиби на ночь, когда был убит Дэнни. Миллер возбужденно болтает о предстоящем званом обеде, превознося достоинства своего супруга, который у нее «просто бог домашнего очага». Харди, который еще не отошел после встречи со Стивом Конноли, отключился.
— Вы хорошо знаете этого викария? — спрашивает он. Земля между могилами очень неровная, и он едва не вывихнул лодыжку на одном из комьев дерна.
— Нет, он ведь живет здесь всего пару лет. Мы сами не особо ходим в церковь. Ну, ночная месса… на Пасху, если вы помните.
— Как низко пало христианство!
— А что насчет вас, сэр? Вы человек религиозный?
— О да, я каждую ночь молюсь о том, чтобы вы наконец перестали изводить меня вопросами.
Коутс ждет их на лавочке в начале кладбища, на коленях его лежит iPad. Пасторского воротничка на нем нет — так можно было одеться для игры в бильярд в каком-нибудь пабе. Харди замечает, что Коутс находит удовольствие в том, что выглядит более современно, чем от него ожидается, и что ему не терпится что-то продемонстрировать им с помощью своего iPad, поэтому умышленно игнорирует это. Он не в восторге от духовенства в принципе, но в этом смысле нет ничего хуже, чем ультрамодный викарий. У него, наверное, где-то на стене висит электрогитара, а за алтарем стоит синтезатор.
— Насколько хорошо вы знаете семью Латимеров?
Коутс опускает свой iPad.
— Я лучше знаю Лиз, бабушку. Это одна из наших прихожанок. Но я веду занятия клуба по информатике в школе Дэнни. Он был очень способным учеником, как и Том.
При этих словах лицо Миллер расцветает.
— Они все схватывают интуитивно. И скорее похоже на то, что это я должен держаться на уровне с ними.
Голова Харди напряженно работает: теперь, когда в церкви больше нет детского хора, когда дети поклоняются алтарям «Майкрософта» и «Эппл», каким образом можно получить лучший доступ к маленьким мальчикам?
— А зачем вы ведете занятия в клубе информатики? — спрашивает Харди.
Прежде чем ответить, Коутс скрещивает руки на груди.
— Я пытаюсь поддерживать связь с обществом всеми доступными способами. К тому же меня об этом попросили. Насколько я знаю, последний учитель, который здесь по-настоящему разбирался в компьютерах, заработал себе нервный срыв.
— О да, это был мистер Броутон! — вмешивается Миллер. — Бывало, просто сидит и смеется не понятно чему.
— Да уж. В общем, у меня оказалось преимущество по сравнению с человеком, который хихикает сам с собой.
— Где вы были в ночь смерти Дэнни? — говорит Харди, чтобы положить конец всему этому трепу.
— Я уже рассказывал об этом вашим полицейским… Был у себя дома, один. Я живу в доме у подножия холма. Встал поздно, пытался писать проповедь. Стараюсь оперативно откликаться на события жизни. У меня жуткая бессонница. Вот уже шесть или семь лет. Не могу найти средства от нее, все перепробовал. Поэтому я часто долго не ложусь, брожу — лучший мой способ справиться с этим.
Харди слушает, а взгляд его тем временем гуляет по сторонам. Он отмечает для себя, что с церковного двора видно спортивную площадку, которая выходит к дому Латимеров. Миллер в голову приходит та же мысль.
— Но вы не бродили по улице в ночь на четверг?
— Я этого не помню, — говорит Коутс. — Я хотел сказать, что я мог в какой-то момент выходить подышать свежим воздухом, я часто так делаю. Но точно я не помню.
Закончив разговор, Харди и Миллер в угрюмом молчании идут обратно через кладбище.
— Ненавижу то, во что я превращаюсь, — вдруг говорит она.
— В хорошего детектива?
— Становлюсь бесчувственной, грубею сердцем.
Ей еще только предстоит понять, что это одно и то же.
Быстроходный надувной катер, который возит туристов на захватывающие морские прогулки, пришвартован на самом краю пирса. Сьюзен Райт стоит у причала и раздает прохожим рекламные листовки.
— «Бластер Бродчёрча»! Получасовая прогулка! — Она насильно всовывает флаер в руку проходящей мимо мамаше. — Следующий заезд через пятнадцать минут, вам сюда, пожалуйста, лучшего вложения для пятнадцати фунтов у вас еще не было. Детям — за полцены, абсолютная безопасность гарантируется.
Женщина внимательно изучает лицо Сьюзен и крепче сжимает руку своей дочки. А листовку бросает в первую же мусорную корзину, встретившуюся на пути.
Следующий флаер достается Мэгги Радклифф.
— Выглядит привлекательно, — говорит она, окидывая Сьюзен взглядом. — Я Мэгги. Редактор из «Эха».
— Да, я видела вас на собрании.
— А вы Сьюзен. Или Элейн? — Впрочем, при виде горячего энтузиазма Мэгги взгляд Сьюзен становится все холоднее. — Ваша фотография с Морской бригадой мальчиков, где вы под другим именем, есть только у меня.
Мэгги торжествует, но Сьюзен невозмутима.
— Видно, ваши люди что-то перепутали и неправильно записали, — отвечает она.
— Если я насчет чего-то и вымуштровала свою команду, то это как раз на то, чтобы они правильно записывали и произносили имена людей.
Две женщины замерли напротив друг друга в патовой ситуации посреди прогуливающихся отдыхающих.
— Не знаю, что вам нужно, но я тут на работе, — в конце концов говорит Сьюзен.
Мэгги ничего на это не отвечает, только пятится по набережной, продолжая сжимать в кулаке флаер и не сводя глаз со Сьюзен.
28
Карен Уайт осторожно переступает через мешок с нераспечатанными письмами у входной двери дома Бэт.
— Спасибо, что согласились поговорить со мной.
Бэт кивает. Она по-прежнему не уверена, что поступает правильно. Это Лиз решила, что им необходимо пообщаться с прессой.
— Я здесь не для того, чтобы докучать вам, — говорит Карен, словно читая мысли Бэт. — Я здесь с самого первого дня, и я оставила вас в покое.
— Это правда, — подхватывает Хлоя. — Я оставила на пляже Большого Шимпанзе. Так она принесла его мне обратно, спасла, чтобы его не сперли.
— Я думаю, что эту историю нужно освещать подробнее, — говорит Карен. — Но это сумасшедшее лето, и сейчас вокруг столько других сюжетов.
Бэт эти слова не понравились. Те сюжеты, о которых она говорит, — это браконьерство в отношении фазанов, штрафы за парковку и сплетни о разных знаменитостях. А тут речь идет о жизни и смерти. Сюжет даже звучит оскорбительно. Еще хуже, чем дело.
— Так что нам нужно делать? — спрашивает Марк.
Следуя приглашающему жесту Бэт, Карен присаживается на диван, на самый краешек подушек, подтягивает рукава выше запястий и наклоняется вперед.
— О’кей, вам это может не понравиться, но одна из причин того, что смерть Дэнни не привлекла к себе внимания, которого она заслуживает, заключается в неправильной подаче биографических данных. Если бы он был девочкой, желательно белокурой, да еще и на пару лет младше, здесь бы от репортеров было не протолкаться. — Она ловит на себе взгляд Бэт, полный отвращения. — Мне очень жаль, — говорит она и при этом выглядит так, будто сказала это искренне. — А работает это примерно так. Одиннадцатилетний мальчик все время убегает из дому. Я понимаю, что звучит это грубо, но газеты всегда отражают только то, на что клюет публика. Если вы действительно хотите большего внимания к этому делу, все упирается в вас, Бэт. Если вы сами расскажете свою историю, на нее откликнется каждая мать. А если бы к статье я приложила еще и вашу фотографию вместе с Дэнни, мы бы получили под это разворот на две страницы.
Внутри Бэт сражаются два инстинкта: желание сделать все, чтобы обеспечить делу бо́льшую огласку, и ощущение, что при этом придется позволить им рыться в своем грязном белье. Чего она достигнет, став центром внимания прессы и вывалив свою подноготную журналистке, с которой только что познакомилась? Бэт ищет подсказку в лицах своих близких, но трижды натыкается в их глазах на отражение собственной тупой неуверенности.
— Это же «Геральд», я читаю «Геральд», — говорит Лиз с таким видом, будто эта газета ей что-то должна за почти сорок лет лояльности к изданию.
Бэт мало что знает о средствах массовой информации, но даже она понимает, что так это не делается. Она напряженно мнет в руках подол своего платья.
— А что, если она сначала покажет нам, что написала, прежде чем отсылать в редакцию?
— Обычно я так не делаю, но, может быть, в этот раз…
Карен специально ведет себя так, чтобы это выглядело, будто она делает им одолжение. Вероятно, так оно и есть.
— Мы именно этого хотим? — вслух думает Бэт. — Может быть, сначала обсудить все с полицией?
— Вы, конечно, можете сделать это, ваше право, — произносит Карен, но язык ее жестов — она откидывается назад и скрещивает на груди руки — говорит противоположное. — Я бы сказала, что они стали очень осторожными, особенно после расследования Левесона. А ДИ Харди осторожничает еще и потому, что связан с Сэндбруком.
По горлу Бэт прокатывается холодок, как будто она проглотила кусочек льда. Сэндбрук знаменит только одним. Она и сейчас без труда видит перед глазами лица тех девочек.
— А какое он имеет отношение к Сэндбруку? — спрашивает Марк.
— Так он ведь… А вы что, не знаете? — На мгновение Карен даже потеряла самообладание от неожиданности. — Алек Харди вел то расследование и был главным ответственным лицом. Я была там. И собрала весь материал о нем по тому делу. Это он виноват, что дело в суде развалилось.
Холод внутри Бэт проваливается еще глубже, растекаясь по всему телу. Его порывистость, которую она приняла за жесткую деловитость, теперь выглядит совсем по-другому. А они еще доверились ему. Они доверили ему самое главное дело на свете. Наверное, он юридически обязан был как-то предупредить их об этом. Бэт открывает рот, чтобы что-то сказать, но в горле у нее пересохло и с губ не слетает ни звука.
— А как он перешел на новое место работы? — спрашивает Марк.
— Этого я не знаю, — отвечает Карен. — Но одна из причин, по которой я здесь, это как раз не допустить, чтобы он сделал это еще раз.
Неожиданно в голову Бэт приходит одна мысль, и на это у нее находится голос.
— Элли должна была бы сказать мне об этом.
— Думаю, это должен был сделать хоть кто-нибудь, — говорит Карен. — Простите. Если бы я знала, я бы не сболтнула этого.
Теперь холод распространяется уже на кожу Бэт. Как Элли могла утаивать от нее такие важные вещи? На чьей она вообще стороне?
Все ждут от Бэт ответа. Но проблема в том, что она больше не доверяет собственным суждениям. Взять хотя бы то, насколько она промахнулась в своих оценках со Стивом Конноли и Алеком Харди. Да и с Элли прежде всего. Кто может с уверенностью сказать, что с Карен Уайт будет по-другому? С другой стороны, какая есть альтернатива? Послать ее и отказаться давать интервью? Раздается звук рвущейся ткани, и, опустив глаза, Бэт видит, что не заметила, как порвала свою юбку.
Карен наклоняет голову.
— Я понимаю, что являюсь лицом заинтересованным, но теперь вы и сами видите, что есть еще больше оснований привлечь прессу. Потому что, простите, Бэт, но Алек Харди ведь не один ловит преступников, верно? И чем шире мы будем освещать это дело, тем большее давление окажем на него.
Если так — все выглядит просто. Желание Бэт заботиться о Дэнни с его смертью не уменьшилось. Наоборот, теперь оно сильнее, чем когда-либо.
На подоконнике фотография: Бэт и Дэнни стоят на пляже прошлым летом, обняв друг друга за шею. Вынимая ее из рамки, Бэт понимает, что сможет жить и дальше, если вдруг окажется, что ее выбор был неправильным. Но при этом не сможет ужиться сама с собой, если не будет ничего делать.
Клонящееся к закату солнце окрашивает домик Морской бригады в масляно-желтый цвет. Во дворе вокруг перевернутой вверх дном лодки стоят детские спасательные жилеты. Джек Маршалл в своей форме капитана — морской галстук с эмблемой флота на фоне небесно-голубой сорочки — наблюдает за тем, как его маленькие подопечные возводят еще одну усыпальницу в честь погибшего мальчика. Здесь чувствуется морская тематика: ракушки вместо цветов, ламинированные рисунки. Здесь также есть фотографии — Дэнни на пляже, Дэнни в форме Морской бригады, Дэнни собирает мусор с песка, Дэнни поднимает вверх пойманную рыбу, Дэнни завязывает морские узлы.
Олли на мгновение задерживается перед этими снимками, качает головой и вытирает глаза. Затем, сжав зубы, включает диктофон в своем мобильном на запись и сует его в карман.
— Привет, мистер Маршалл, — бодрым голосом говорит он.
— Оливер! — откликается Джек. — Пришел помочь?
— В общем, могли бы мы с вами поговорить? Может быть, внутри?
Джек настораживается.
— Нет, мы можем поговорить и здесь. Разве не видишь, что я занят? Что ты хотел?
— Я тут натолкнулся кое на какую информацию и… — Олли аккуратно отводит Джека в сторону от мальчишек. — Поскольку мы знаем друг друга, я подумал, что должен сначала прийти к вам, прежде чем все это всплывет. — Он набирает побольше воздуха. — Мне правда очень неудобно, но другого способа задать этот вопрос не существует. Это правда, что вы были осуждены за секс с несовершеннолетними?
В глазах Джека вспыхивают страх и злость.
— Ах ты, маленький ублюдок!
— Я не пытаюсь вас как-то подставить… — начинает Олли, но договорить не успевает.
Джек с удивительным проворством, словно ему вдвое меньше лет, хватает его за шкирку и прижимает к поручням. Мальчишки из Морской бригады, маленькие и сбитые с толку, испуганно шарахаются назад.
— Кто сказал тебе это? — рычит Джек. — Полиция? Ты такой же, как и все остальные, — можешь только распускать слухи и осуждать.
— Думаю, вам лучше меня отпустить! — хрипло говорит Олли, которому Джек сдавил горло.
Джек отпускает руку и внезапно снова становится немощным стариком.
— Как давно ты меня знаешь? — уже умоляющим тоном спрашивает он. — Я хоть когда-нибудь делал что-то непотребное по отношению к детям?
— Если бы мы могли поговорить в помещении… — переводит дыхание Олли.
— Чтобы ты мог спровоцировать меня сказать что-то компрометирующее?
— Как я могу скомпрометировать вас, если вы невиновны?
— О, они натаскали тебя, чтобы ты вел себя по-умному, разве не так? Проваливай отсюда! Давай!
Олли понимает, что потерпел поражение. Он удаляется от домика Морской бригады, периодически переходя с шага на бег трусцой. Углубившись в собственные мысли, он не замечает припарковавшегося неподалеку Найджа Картера, который в кабине своего фургона жует чипсы. Окно машины открыто, ветер дует в его сторону, так что он слышал все, до последнего слова.
29
Харди приезжает на званый обед все в том же своем рабочем костюме. В руках у него цветы, бутылка вина, коробка шоколадных палочек «Мэтчмейкерс», а на лице — выражение человека, которого подводят к виселице.
О чем, черт возьми, Элли думала, когда приглашала его к себе домой? Ей же и так целый день приходится терпеть его на работе, так она еще и добровольно приглашает его к себе в гости. Она сердито смотрит на Джо. Это полностью его вина, ведь это он сказал, чтобы она была доброй с начальником. И вот куда это их всех завело.
— Рады вас видеть, — говорит Джо, освобождая Харди от его ноши.
— Можно, сегодня вечером я буду называть вас просто Алек? — Элли берет у него пиджак. — Не могу же я и тут докладывать: «Сэр! Ваш ужин подан, сэр!»
Она чувствует себя по-идиотски. Нет, это определенно вина Джо.
— «Алек» мне не нравится, — говорит Харди, следуя за ними на кухню. — И никогда не нравилось. Алек. — Даже собственное имя в его устах звучит как-то кисло. — Почему все должны так часто использовать именно имя человека? Как будто все мы работаем в маркетинге или где-то в этой области. Я имею в виду, что, когда я на кого-то смотрю, когда я смотрю на вас… — он делает паузу для пущего эффекта, а взгляд его просверливает Элли насквозь и выходит с другой стороны, — вы уже знаете, что я разговариваю с вами, и мне нет необходимости три раза повторять ваше имя просто потому, что я поздравляю себя с тем, что помню его, чтобы создать атмосферу… как бы это сказать, ложной интимности.
Элли с мрачным удовлетворением следит за тем, как до Джо доходит, что она не преувеличивала насчет своего начальника.
— Я провожу вас в столовую.
Она гордится тем, что сделал ее Джо: по всей комнате расставлены свечи, чтобы скрыть пыль, на столе — лучшая мексиканская еда, рецепты из Гвадалахары. Все это остается им незамеченным.
— Как вы познакомились? — спрашивает Харди тем же тоном, каким задает вопросы в комнате для допросов.
«Он прав, — думает Элли, — он действительно уж никак не просто Алек».
— На работе, — отвечает она. — Джо раньше работал парамедиком на скорой помощи.
— А что, уже не работает? — спрашивает Харди, и Элли готовится к критике с его стороны.
— Бросил это дело, когда родился Фред, — говорит Джо. — Впрочем, я этим и так уже пресытился. Слишком много бюрократизма и ограничений. А штука, которая останавливала нас, когда мы могли реально помочь людям, маскируется под названием «Охрана труда и техника безопасности».
Джо быстро пьянеет. Даже если бы Элли не видела, как быстро он опустошает свой бокал, она все равно распознала бы это по тому, как из тени вдруг начинает выползать на передний план его акцент.
— Откуда вы родом? — спрашивает Харди.
— Кардифф. Переехал сюда тринадцать лет назад из-за работы. Здесь я познакомился с Элли, а все остальное — уже история. А вы женаты?
Харди натужно сглатывает.
— Классная еда. Вы сами готовите?
— Я самоучка, — говорит Джо. — Мексиканская кухня — это моя специализация. А сейчас нам действительно нужно по «Маргарите».
— Нет, — говорит Харди.
— Нет — в смысле по «Маргарите»?
— Нет — в смысле не женат. Больше не женат.
Элли впервые слышит о его жене.
— Жаль слышать такое, — говорит Джо. — А что случилось? Загруженность на работе?
— Типа того. Эта работа такое делает с людьми…
— Но не с нами! — бодро вставляет Элли. Будь она проклята, если закончит, как Харди, — во всех отношениях!
— А дети у вас есть? — интересуется Джо. Красное вино вызывает у него на губах преувеличенно широкую улыбку.
— У меня есть дочь, — отвечает Харди к удивлению Элли. Человек пять раз укусил его фирменную чимичангу, и за это время Джо вытащил из него больше, чем она за почти две недели. — Ей пятнадцать лет. Она живет с матерью.
Она пытается вообразить себе Харди отцом. «Папа» подходит по отношению к нему не лучше, чем «Алек». Что же касается «папочка»… Забудьте!
Харди делает большой глоток из своего бокала. Она надеется, что Джо окажется достаточно чувствительным, чтобы уловить момент и вывести гостя из этого несчастного состояния, после чего Элли чувствует прилив любви к мужу, поскольку он оправдывает ее ожидания и меняет тему.
— Как думаете, удастся вам раскрыть это дело?
Похоже, Харди чувствует облегчение от возможности вернуться на хорошо знакомую ему и безопасную почву — к убийству детей.
— Конечно.
— Это хорошо, — говорит Джо.
Он наливает еще вина. Харди накрывает свой бокал ладонью.
— Я не должен…
— Молчите и пейте.
Они уже прикончили первую бутылку — это все нервы! — а ко времени, когда Элли приносит из кухни вторую, они уже смеются. За те десять секунд, пока она открывала «Пино», здесь прозвучала какая-то мужская шуточка. Сейчас Джо уже раздражает ее. Она действительно хотела, чтобы он сошелся с Харди, но не за ее же счет.
Позднее, когда тот уже собирается уходить, она пытается вызвать ему такси, но он отказывается.
— Мне будет полезно прогуляться, — говорит он. — Увидимся утром. Все было здорово. Спасибо, Миллер.
Они умудряются не расхохотаться, пока он не отойдет достаточно далеко, чтобы не слышать их.
— Я люблю тебя, Миллер, — заплетающимся языком бормочет Джо.
— Только не начинайте, — говорит она. — Ты и твой новый маленький приятель.
Мэгги сидит за компьютером, под рукой у нее стоит бокал вина, на коврике для мышки лежит электронная сигарета. Даже Олли в конце концов признал, что устал, и ушел домой, после чего в редакции установилась тишина. У Олли есть свой собственный небольшой репертуар различных шумов. Он постоянно стучит: то ручкой по краю стола, то пальцами по клавиатуре, а чаще всего — по сенсорному экрану своего телефона. Еще он раскачивается на стуле и заставляет его противно скрипеть. Мэгги всегда знает о его присутствии, если он находится в пределах слышимости. Иногда это раздражает ее, но гораздо чаще — наоборот, успокаивает, а в его отсутствие она начинает нервничать.
Обычный белый шум августовского вечера тоже куда-то пропал. На улице никого нет, никаких пьяных перебранок, которые могли бы подтвердить для нее, что жизнь за окном идет обычным чередом, не слышно даже шагов одинокого прохожего. Мэгги зябко содрогается. Тишина всегда тревожила ее. Любой тишине она предпочла бы шумную суматоху. А когда тихо, вечно случаются всякие нехорошие вещи.
Она встает из-за стола, сцепляет пальцы и вытягивает руки над головой. Затем оглядывает затемненную комнату отдела новостей. Владения почему-то не дают ей обычного успокоения. Эта история просочилась ей под кожу, как ни одна другая прежде. Конечно, убийство ребенка само по себе ужасно, но у Мэгги своих детей нет, тогда почему же она ощущает такой острый страх? Почему это так зацепило лично ее? Даже когда она писала про Йоркширского Потрошителя, и то это не настолько шокировало ее, хотя то преступление, даже по прошествии тридцати лет, по-прежнему остается самым диким и страшным, с каким ей приходилось сталкиваться. Она все еще продолжает работать над этим, но только Лил знает, как тяжело она все это переживает.
Частично это объясняется тем, что произошло это с Бэт, с той самой очаровательной Бэт, которую она каждый день встречает на работе. Но в основном это все-таки из-за того, что такое случилось в их родном городе. И теперь, что бы ни произошло дальше, — поймают они этого убийцу или нет, — Бродчёрч уже никогда не будет таким, каким был раньше. Он уже изменился. Это коснулось всех без исключения — от владельцев мелкого бизнеса, которые не знают, как им пережить это медленно текущее лето, до родителей, которые не спят с тех пор, как это случилось, и одиноких парней, которые внезапно обнаруживают, что пьют в баре совсем одни. Да еще ведь есть и дети. Кто знает, как все это отразится на них?
Тишина вокруг Мэгги сгущается и давит.
Она доводит себя до того, что от всех этих мыслей ее в итоге бросает в жар, когда на столе вдруг пронзительно звонит телефон. Мэгги бросается отвечать; кончики пальцев пульсируют от напряжения. Это Лил, спрашивает, когда она собирается возвращаться домой. И не скрывает своего разочарования, когда Мэгги отвечает ей, что сегодня опять надолго задержится на работе. В последнее время она постоянно делает прозрачные намеки на ранний уход Мэгги на пенсию. Она проработала в одной и той же медиагруппе больше тридцати лет, так что ее ожидает очень даже приличная пенсия. Мэгги всегда уверяла, что ее нужно будет прогонять из «Эха Бродчёрча» пинками и со скандалом (что, собственно, и произошло с некоторыми ее коллегами из провинциальной прессы — даже широкого сокращения штатов недостаточно, чтобы смягчить удар от закрытия местной газеты). Но сейчас, оставшись одна в полумраке отдела новостей, она впервые серьезно задумывается об уходе на покой. Она устала и постоянно находится в состоянии тревоги и беспокойства.
Что ж, может быть. Но не сейчас. Она проследит эту историю до самого конца. Она прихлебывает вино, затягивается сигаретой, трет ладонями сухие глаза и возвращается к монитору. Громкий шум, как будто сильно хлопнула дверь или что-то упало, заставляет ее от неожиданности подскочить на месте. Выскользнув из кабинета, она всматривается в темноту комнаты, пока глаза не привыкают к полумраку. Включив свет, она убеждается, что одна здесь. Мэгги улыбается про себя, испытывая явное облегчение. Свет выключается, и она вновь возвращается к своему компьютеру.
— Почему вы так суетитесь насчет меня?
Мэгги резко оборачивается и видит Сьюзен Райт, которая стоит в углу ее кабинета. Маленькие глазки опасно поблескивают, хотя в остальном лицо остается лишенным эмоций. Сердце Мэгги гулко стучит в ребра.
— Как вы сюда вошли? — спрашивает Мэгги, хотя ответ она и так знает.
В «Эхе» она всегда придерживалась политики открытых дверей — в конечном счете, лучшие сюжеты о людях приходят как раз от этих самых людей — и слишком поздно понимает неосмотрительность такого подхода. В конце концов, убийца еще гуляет на свободе. Почему же она не заперлась на все засовы? Проклиная свою наивность, она прижимается спиной к дальней стене.
Сьюзен подходит на шаг ближе.
— Вы должны прекратить задавать вопросы обо мне.
— Почему это я должна это сделать?
Дрожь в ее голосе подрывает смысл ее слов.
Сьюзен кривит губы.
— Потому что я все знаю о вас.
Мэгги могла бы испугаться, но такая универсальная угроза ее не смущает. Про нее особо и знать-то нечего, и нет ничего такого, чего она могла бы стыдиться. «И это все, что у тебя есть?» — думает она и уже готова произнести это вслух, когда Сьюзен вдруг подается вперед. От тяжелого запаха табака Мэгги инстинктивно шарахается. Теперь она уже чувствует горячее дыхание Сьюзен у себя в ухе.
— Я знаю людей, которые изнасилуют тебя.
Произнесенная ею угроза — сколь неожиданная, столь же и убедительная — надолго тяжело повисает между ними. Картины из дела Потрошителя, которые ее подсознание хранит всегда где-то неподалеку, тут же всплывают в памяти Мэгги, и дыхание ее становится прерывистым. Сьюзен смотрит на нее не мигая.
— А если ты станешь и дальше задавать свои вопросы или пойдешь в полицию, то они придут и к твоей подруге.
Не сказав больше ни слова, Сьюзен исчезает в темноте. Эхо подхватывает звук ее тяжелых шагов, когда она идет через комнату отдела новостей. Снова громко хлопает входная дверь.
Мэгги остается одна, ее колотит. Она берет телефон и звонит Элли Миллер. Ей отвечает автомат отдела уголовных расследований, предлагающий набрать добавочный номер. Нужно нажать только одну кнопку, но ее палец зависает над ней почти на минуту, после чего Мэгги в конце концов должна признать, что не может этого сделать. Она не может так рисковать. Когда они с Лил начали жить вместе, Лил знала, что частью этой новой жизни будет работа допоздна, отмененные выходные и большие расходы на вино, но о таких вещах они не договаривались.
Она бросает трубку обратно на телефон, и из уголка ее глаза срывается слеза. Мэгги плачет как от стыда, так и от страха. Она не узнает себя. Все эта проклятая история. Она изменила ее глубже, чем она ожидала.
Никто и ничто вокруг уже никогда не будут такими, как прежде.
Вино было ошибкой. Харди едва может переставлять ноги. На Хай-стрит из офиса «Эха Бродчёрча» выходит одинокая фигура, но перед глазами все расплывается, и он даже не в состоянии определить, мужчина это или женщина. Каким-то образом ему удается без помех пройти через холл гостиницы и подняться по лестнице. К моменту, когда он вваливается к себе в спальню и кое-как проходит в ванную комнату, где лежат лекарства, он уже весь мокрый от пота.
Головокружение превращает маленькую ванную в зал с зеркалами — ему кажется, что стены искривляются, а все поверхности наклонены под странными углами. Зрение подводит его, и он находит упаковку таблеток наощупь, но она пуста. А где новая упаковка? Где же, блин, другие таблетки? Последняя мысль Харди, прежде чем он отдается во власть силы гравитации, — о пакете, который остался на работе в ящике его письменного стола. При падении он бьется затылком о край ванны. Мгновенно наступает полная темнота.
30
Над головой Харди горит полоска чистого белого света. Рядом с ним возникает ангел, ее золотистые волосы окружены ослепительным ореолом. Но затем вдруг оказывается, что у ангела этого австралийский акцент.
— Все хорошо, — говорит Бекка Фишер. — Мы везем вас в больницу.
Белый свет над головой внезапно оказывается неоновой лампой на потолке кареты скорой помощи, и Харди пробует протестовать. Если они отвезут его в больницу, все кончено. Они только глянут в медицинскую карточку и больше уже не выпустят его. Но что-то сказать не получается, и он снова теряет сознание.
Когда он приходит в себя, в голове бешено стучит пульс, а с внешней стороны кисти, в месте, куда воткнута игла капельницы, ощущается острая боль. Рядом с койкой сидит Бекка Фишер: Харди неожиданно и очень ясно осознает, что под больничной рубахой он совершенно голый.
— Девять швов, — говорит она, откладывая в сторону газету. — Череп чуть не треснул. Как вы себя чувствуете?
— Что я тут делаю? — хрипит он. — И что вы тут делаете?
— Вы отключились. Я нашла вас на полу в ванной комнате. Постоялец в комнате под вами услышал громкий стук. К счастью, услышал.
Она поднимает его бумажник, и сердце его болезненно сжимается: она открывает его на фотографии маленькой девочки. Неожиданно его нагота кажется ему даже предпочтительным вариантом.
— Ваша дочь? Какая красивая! — Она не дает ему возможности что-то ответить. — Я пыталась найти кого-то из ваших ближайших родственников, но не нашла, вот и сказала им, что я ваша жена. Послушайте, я очень рада, что с вами все о’кей и вы очнулись, но мне необходимо возвращаться обратно.
Харди быстро соображает. Если они все еще думают, что она — его жена, то, возможно, позволят ему уехать с ней. Он пытается встать с кровати. Это оказывается намного труднее, чем он предполагал. Боль в голове удваивается, как будто он оставил полчерепа на подушке. Он покачивается и пытается схватиться за ее руку.
— Вы не должны об этом никому говорить. Это моя жизнь! — умоляет он. — Пообещайте мне! Они сразу отстранят меня от дела. А мне необходимо его закончить, Бекка.
Он почти удивлен, видя, что она серьезно задумалась. Она бросает взгляд на газету, которая лежит на кровати, и то, что она там видит, похоже, подталкивает ее принять решение.
— Но при одном условии: вам необходима соответствующая медицинская помощь. Потому что в следующий раз вас могут вовремя и не найти.
— Благодарю вас, — кивает он.
Сейчас он готов на что угодно. Бекка встает, чтобы уйти.
— Можно газетку?
Уже по дороге к выходу она вручает ему номер «Дейли геральд».
«МОЙ ДЭННИ» кричит заголовок на первой странице. «ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ИНТЕРВЬЮ С МАТЕРЬЮ ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБШЕГО МАЛЬЧИКА ИЗ ДОРСЕТА». Рядом лицо улыбающегося Дэнни. Напротив строки с именем автора — Священного Грааля любого беспринципного писаки — фотография Карен Уайт. Надо полагать, она очень довольна собой.
Открыв газету, Харди обнаруживает разворот, где, против ожиданий, доминирует большое фото не Дэнни, а Бэт, хлопающей глазами в объектив. «КТО МОГ ЗАБРАТЬ У МЕНЯ МОЕГО ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО МАЛЬЧИКА?» — вопрошает она большими печатными буквами.
Взгляд Харди скользит на взятый в рамку текст с правой стороны страницы, и ему кажется, что сейчас его надтреснутый череп попросту отвалится от мозга.
«ДЭННИ: СЭНДБРУКСКИЙ СЛЕД»
Далее идут десять строчек с коротким изложением того, что произошло на суде, а также фотография Шарлотты — на случай, если кому-то нужно напомнить, как она выглядела.
Так вот чего выжидала Карен Уайт: приберегала все для одного большого рывка. Слово сказано, перчатка брошена. В каком-то извращенном смысле это для него почти облегчение. Он помимо воли восхищается преданностью Карен Уайт по отношению к пострадавшим семьям из Сэндбрука. Она для него — заноза в заднице, но заметно, что ее это мало волнует. Из нее, вероятно, получился бы хороший полицейский.
Иногда материал идеально складывается сам собой. Телефон Карен постоянно вибрирует от приходящих сообщений с поздравлениями от коллег, после чего следуют плохо скрываемые попытки украсть ее контакты. Теперь она уже вдвойне рада тому, что первой обратилась к Олли Стивенсу. Ведь его мог развернуть к себе любой из репортеров, которые сейчас в пути, выехав с вокзала Ватерлоо поездом в 8:03. Просто для закрепления контакта она приглашает его позавтракать в «Трейдерс».
— Классно получилось, — говорит он, уминая «бенедикт». — Бэт схвачена очень правильно. Но знаете, Мэгги сильно обидится.
Карен не так уверена в этом. Мэгги, как и она сама, в душе прониклась интересами Бэт Латимер, и кому, как не ей, знать, что одна лишь строчка в общенациональном издании, таком как «Дейли геральд», стоит двадцати страниц в «Эхе Бродчёрча».
— Я сама поговорю с ней, — говорит Карен. — Бэт и Марк уже отчаялись в том, чтобы люди узнали об их деле. Подумай о свидетелях, которые теперь могут появиться. Тебе нужно покрутиться вокруг Элли — может, удастся узнать, насколько загружены у них телефоны и сколько людей им позвонило сегодня.
Наступает обычное неловкое молчание, которое возникает всякий раз, когда Карен предлагает ему воспользоваться своими родственными связями с детективом-сержантом.
— Что ж, Харди с нами теперь точно разговаривать не будет, — наконец говорит он, но при этом улыбается. — Зато теперь в своем отделе новостей вы просто золотая девочка, верно?
— Мой босс официально мною доволен, — говорит Карен. Данверс, собственно, не сказал ей, чтобы она завязывала с этим, что тоже очень здорово. — Остальные газеты сейчас толкаются локтями, чтобы в последующих выпусках наверстать упущенное. Но теперь «Геральд» должна застолбить этот сюжет за собой. Они спрашивают, что дальше, кто следующий в кадре. Мы должны рассказать про Джека Маршалла.
Их телефоны одновременно сигнализируют о приходе сообщения. Олли только мельком смотрит на свое и становится белым как мел.
— Мне нужно идти, — говорит он и, вскочив из-за стола, уходит, оставив остальную часть своего завтрака нетронутой.
Карен некогда разбираться, какая муха его укусила, потому что она увлечена сообщением на экране собственного мобильного. Оно пришло от Кейт Гиллеспи.
Читала сегодняшнюю газету. Я выплакала все глаза за эту бедную мать.
Спасибо, что упомянули имя Шарлотты; такие вещи сохраняют живой память о ней.
Как приятно узнать, что вы по-прежнему сражаетесь на нашей стороне.
Не пропадайте. Х
К.
Олли едет так быстро, что последний поворот на свою улицу преодолевает практически на двух колесах. Останавливается он возле соседей, потому что прямо напротив их дома стоит громадный фургон, в каких обычно перевозят мебель при переездах. Двое здоровенных мужиков, все в черном, как вышибалы из ночного клуба, как раз выносят его HD-телевизор и ставят в машину. Раньше они никогда не приезжали в воскресенье утром. Он заглядывает им через плечо и в смятении невольно вскрикивает, потому что туда уже погружены его велосипед и скутер вместе с коллекцией DVD-дисков. Он косится на свою машину, где на заднем сиденье лежит ноутбук. По прошлым разам он знает, что по закону им не разрешается забирать то, что необходимо ему для работы. Хорошо хоть принтер не забрали.
— Не нужно хорохориться, сынок, — говорит судебный пристав, тот, что повыше, как будто Олли скачет вокруг него с поднятыми кулаками.
Хорохориться Олли и не думал; по крайней мере, в том смысле, о котором подумал тот. Но у него хватает смелости позвонить единственному человеку, который может помочь ему в этой ситуации.
— Они снова приехали, — говорит он, когда Элли снимает трубку. — На этот раз они забрали мою «Веспу».
— Ох, Оливер… — говорит она. — Она по-прежнему в Борнмуте?
Он смотрит в окно и сквозь тюлевые занавески замечает худенькую фигуру.
— Она здесь, — отвечает он. — Элли, мне жутко неудобно спрашивать, но не могли бы вы как-то…
— Нет, — отрезает она.
— Ей правда очень жаль, что так получилось, — импровизирует он.
— Это все полная чушь, — говорит Элли. — Прости, это жестокость из лучших побуждений. Мне очень жаль твои вещи, но я не могу постоянно платить за нее залог. Тем более после того, как она… — Она умолкает, так и не закончив.
— Я бы хотел, чтобы вы сами с ней поговорили. Вы с ней никогда раньше так не ссорились.
Тон Элли очень жесткий, что для нее не характерно.
— Оливер, расследование убийства, которым я занимаюсь, сейчас в самом разгаре, и у меня просто не осталось лишних денег. Прости, мне нужно бежать.
В трубке слышатся короткие гудки.
Олли следует за приставом — тем, что поменьше, — в дом. Люси, сцепив пальцы, стоит в пустой уже гостиной. На стене, где висел телевизор, болтаются отсоединенные провода. Она беспомощно следит за тем, как они забирают спутниковый ресивер, но оживает, когда они отключают роутер беспроволочного интернета, — ее буквально подбрасывает на месте.
— Не трогайте этого! — кричит она, пытаясь вырвать прибор из рук пристава. — Он ведь ничего не стоит! Что вы за него можете выручить, пару монет на eBay?
Олли вырывает его у нее из рук и отдает приставу.
— Забирайте, — говорит он. — Вот это как раз заберите к чертовой матери!
Когда конфискаторы уходят, он поворачивается к Люси.
— Ради Бога! — говорит он. — Ты же сказала, что все уладила!
— Это ошибка, — отвечает Люси. — Они все перепутали… О, только не делай такое лицо! Когда ты так делаешь, то становишься похож на своего чертового папашу.
На мгновение кажется, что Олли готов ее ударить. Но затем его запал иссякает.
— Мама, когда это закончится? — устало спрашивает он. — Как ты не понимаешь, в какую беду мы из-за этого попали?
31
Элли Миллер лежит в темноте и следит за табло цифрового будильника, которое планомерно поглощает вспыхивающие на нем цифры. Субботняя ночь переходит в воскресное утро. Час ночи, два, три, а потом уже и четыре утра. Она очень устала, но непривычный для нее стимулятор в виде чувства вины никак не дает уснуть. Она поступила неправильно по отношению к двум людям, которые ей небезразличны.
Первый ее проступок — пустяк; ну, если не пустяк, то получилось все как-то спонтанно. Олли просто застал ее врасплох, но она все равно не должна была позволять Люси разрушить ее отношения еще и с ним. То, как она подвела Бэт, простирается гораздо глубже. Непростительно, что той пришлось выяснять предысторию Харди у журналистов. Сейчас Элли безжалостно допрашивает себя, почему она все-таки утаила это от нее. Действительно ли она пыталась подобрать подходящий для этого момент или же просто боялась увидеть лицо Бэт, когда она об этом узнает? Наивность это или трусость — и то и другое непростительно. Она знает, что не сможет уснуть, пока не разберется с этим. Она поворачивается на бок и берет с тумбочки возле кровати свой телефон. Джо рядом с ней беспокойно ворочается и что-то бормочет во сне, поэтому она отключает на мобильном звук и приглушает яркость экрана. Сначала она пишет Олли.
Я не хотела быть такой резкой. Просто стрессовая ситуация.
Надеюсь, ты знаешь, что я всегда буду рада прийти на помощь, независимо от того, что происходит между мной и твоей мамой. Тетя Э. ХХ
Сообщение для Бэт писать сложнее.
Я обязана была рассказать тебе про эти дела с Сэндбруком, прости меня.
Я поступила неправильно, руководствуясь правильной причиной.
Я пыталась защитить тебя, но мне нужно было все рассказать тебе прямо.
Давай поговорим. Позвони мне в любое время. Элл. ХХ
Она удовлетворена сделанным, и сразу же, как только страдающая от непосильного чувства вины совесть успокаивается, веки ее тяжелеют. Она кладет телефон, а написанные сообщения остаются терпеливо ждать своей отправки до утра. Последними цифрами на будильнике, которые она запомнила, прежде чем провалиться в сон, были 5:14.
Просыпается она в десять минут десятого. На улице жарко, и весь мир уже давно на ногах. В открытое окно их спальни плывут мягкие воскресные звуки: пение птиц, крики детей в саду, где вдалеке работает газонокосилка. Элли не собиралась сегодня весь день бездельничать. В десять она должна быть на участке: Бэт и Марк сегодня вечером принимают участие в пресс-конференции, и Харди хочет, чтобы все были на местах. Элли жмет кнопку на телефоне, чтобы отослать свои ночные извинения, затем идет под душ и пытается проснуться.
Джо стоит в гостиной на четвереньках и оттирает с ковра следы слизняка. Она на ходу гладит его мягкую макушку, а он распрямляется и, поймав Элли за руку, задерживает ее.
— Эй, я подумал, не сводить ли нам Тома в церковь сегодня утром, — говорит он.
— В церковь? — Они никогда особо не уделяли внимания духовной жизни. — Зачем?
Он выглядит почти смущенным.
— Не знаю. Просто… почувствовал… что-то такое. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Как ни странно, но она понимает.
— Ты бери мальчиков, — говорит она, — а я посмотрю, не даст ли мне Харди высшего благословения на это дело.
Она привыкла к тому, что ее босс выглядит сурово, но сегодня утром он вышел на новый уровень. Она медленно обходит его и застывает на месте, когда видит его затылок. Волосы его перепачканы засохшей кровью, и еще эти швы… Ему вчера определенно не следовало столько пить.
— Боже мой, что стряслось? Простите за откровенность, но выглядите вы ужасно.
— Вчера вечером поскользнулся в душе, — говорит он тоном, закрывающим дальнейшее обсуждение. — Читали «Геральд»?
— Да, — говорит она. — Я не знала, что Латимеры устроили это. Мы отсылали Пита на подмену при снятии показаний, вероятно, тогда это и произошло.
— Они открыли все шлюзы, — говорит Харди. В голосе его вместо ярости, которую Элли ожидала услышать, звучит смирение, как будто он все время этого ждал. — Офицера по связям с прессой засыпали звонками. Как вам известно, сегодня вечером я собираю пресс-конференцию, там будет заявление семьи потерпевшего. Постараемся по максимуму сохранить контроль над ситуацией. А тем временем мне нужна полная информация по прошлому Джека Маршалла, Стива Конноли и Пола Коутса. Все, у кого нет алиби, отправляются наверх нашего списка подозреваемых.
— Я поставлю на это Ниша и Фрэнка, — говорит Элли. — Могу я попросить вас об одном одолжении? — спрашивает она, внутренне готовясь к отказу. — Я хотела бы сходить в церковь…
— Отличная идея. Там соберутся все, есть хороший шанс взглянуть, кто из них ведет себя нормально.
Она имела в виду совершенно другое, но это уже неважно.
Элли подхватывает Джо с мальчиками по дороге к церкви Святого Эндрю. Утро просто замечательное, теплое и чуть подернутое дымкой. Звонят церковные колокола, а над кустами сирени вдоль дороги кружатся бабочки. Впереди, сосредоточенно глядя перед собой, идут Латимеры.
Их встречает толпа фотографов, как бывает на выходе из зала суда. Все они что-то исступленно кричат Бэт, как будто перед ними принцесса Диана.
— Бэт! Бэт! Сюда!
Бэт напоминает кролика, растерявшегося в лучах фар. Марк старается изо всех сил:
— Парни, дайте-ка нам пройти. — Но они не воспринимают его.
Бэт не может принять этого, и она не заслуживает этого. У Элли включается автопилот, и она начинает действовать как друг, а не как полицейский.
— Назад, немедленно, или я вас всех арестую!
Она сует в ближайший объектив свое служебное удостоверение.
— Мы закон не нарушаем! — заявляет неприятный маленький мужчина с камерой.
— Соблюдайте хоть немного приличия, — говорит она, вставая между семьей и фотографами.
Это позволяет им снять ее — еще одна разозленная мать, — но Элли все равно. Это ведь не ее семья претерпела такой тяжелый удар. Она дает Латимерам возможность пройти позади себя. Один из репортеров поднимает камеру.
— Опусти объектив. Или получишь по яйцам. Всех касается! — Она оборачивается к Тому: — Ты сейчас ничего не слышал. — Затем вновь возвращается к газетчикам. — Я не шучу, можете мне поверить.
— Твоя мама потрясающая, — говорит Хлоя у нее за спиной.
— Я в курсе, — откликается Том.
Бэт с благодарностью смотрит на Элли.
— Приходите к нам на обед сегодня, — говорит она, когда они проходят в неф. — Готовить будет Найдж.
Оливковая ветвь мира неожиданная, но принимается с радостью.
— Ты уверена?
— Мы же всегда так делали, — твердо говорит Марк.
Элли соглашается, хотя, по идее, должна в это время быть на работе. Харди не может заставить ее работать сверхурочно еще больше. Впрочем, зная его, она предполагает, что он и сам послал бы ее шпионить за собственными друзьями во время воскресного обеда.
Она никогда не видела в их церкви столько народу — даже на свадьбах и похоронах. Когда из ризницы в рясе появляется Пол Коутс, Элли вздрагивает: она привыкла к пасторскому воротничку, но не к развевающемуся наряду, как у Гендольфа из «Властелина колец». Похоже, он возбужден и очень нервничает, словно певец из паба, которому вдруг предстоит выступить на стадионе Уэмбли.
По каменным плитам цокают шпильки Бекки Фишер. Бэт меряет ее тяжелым взглядом с ног до головы, после чего та предусмотрительно устраивается в другом углу.
Джек Маршалл преклоняет колена, прежде чем усесться на скамью там, откуда хорошо виден алтарь. Найдж, который сидит на ряд впереди Латимеров, поворачивается и, поймав взгляд Марка, многозначительно смотрит на Джека. Они что-то знают — или, по крайней мере, думают, что знают. Элли решает, что нужно переговорить с ним за обедом. Она не знает, во что может вылиться такое взрывоопасное сочетание — вспыльчивость Марка и бесконтрольность Найджа. На память ей приходит разбитая губа Дэнни и драка в пабе. Теперь она вспоминает еще и ссору на футбольной площадке, которая точно закончилась бы потасовкой, если бы Джо и Боб не утихомирили Марка, и по-новому смотрит на этот эпизод в свете того, что узнала про Марка недавно. Если он может так срываться по тривиальным пустякам, на что он способен, оказавшись в беде?
В церковь входит Харди, и все головы поворачиваются к нему. Выглядит он так, словно только что выбрался из могилы на кладбище. Это его первое появление на публике после выхода статьи Карен Уайт в «Геральд». Кто-то громко ахает, и старушка на соседней скамье шикает на него.
— Я не знал, что он человек религиозный, — говорит Джо.
— А он не знал этого о нас с тобой, — отзывается Элли.
Она ожидала, что все начнется с пения церковного гимна, молитвы, восхваления Господа или еще чего-то в этом роде, но преподобный Пол, похоже, решил отступить от привычного сценария.
— Спасибо вам, что пришли, — говорит он, поднимаясь на кафедру. — Я все думал, с чего начать. И вот что нашел в «Послании к коринфянам»: Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены Господом; низлагаемы, но не погибаем. Как сообществу, нам тяжелее всего не забыть, что мы не оставлены Богом. Мы не сломлены. И нас не сломить никогда.
В кармане Элли вибрирует мобильный. Она знает, что пользоваться телефоном в церкви — дурной тон, поэтому вытаскивает его как можно незаметнее. Это сообщение от Харди. Криминалисты только что подтвердили, что волосы из лодки принадлежат Дэнни.
