56

Еду по Бичем-клоуз. Как будто я – это он, Боб Нэш два года назад.

Ничто на этот раз меня не останавливает, никакой невидимый барьер. И его ничто не остановило, хотя надо было остановить. Полосатую ленту протягивают после события.

Темень, тишь. Десять минут шестого – а кажется, что глубокая ночь. Освещенные окна за живыми изгородями и калитками точно пятятся от меня.

Знает ли улица, помнит ли? Этот вечер, этот самый вечер два года назад. Дом четырнадцать. Давайте-ка двери на замки, никого не впускать – на всякий случай.

Но тогда все, конечно, было по-другому, все было наоборот. Она ждала его – она ждала и ужин ждал на этой их замечательной кухне. Нельзя запереться от того, что внутри.

Или забыто? Сознательно изъято из памяти, из архива? Пропавшее досье. Нет, это не здесь. Вы обознались.

Улицы в Дубровнике. Улицы хорватских деревень. Стены, дворы, площади. Да, это произошло здесь.

Так или иначе, за два года улица меняется. Люди въезжают, выезжают. Память тускнеет. В какой-то момент, не сразу, новоприбывшему, может быть, говорят: «А вы не знали?..» Но жизнь идет своим чередом.

Даже сам четырнадцатый номер. Он ведь не стоит пустой, как заклейменный дом, как дом, на котором проклятие. Его даже довольно быстро удалось продать. Я знаю. Низкая цена ради ускорения. Нормальная практика. Соблазнительное предложение – такая улица, такое престижное место. Работа риэлтора, его проблема. Правда, прошел уже не один месяц. И как бы то ни было, покупаешь – смотри, на то и глаза.

Но сначала дом надо было освободить – сделать, официально выражаясь, «пустым домовладением». Необычная работа для меня, не детективная (и бесплатная). Однако мало ли чем приходится заниматься. Правил нет. Мало ли о чем тебя могут попросить...

Я действовал как ее доверенное лицо. Она была осуждена за убийство, но это дела не меняло. Я был ее агентом – личным агентом, не агентом по недвижимости. Был, и остался, и всегда буду. Получил инструкцию – взять ключи от дома.

Из родни – только сын. В Америке, в Сиэтле. Приезжал на похороны отца и на суд, на котором матери дали пожизненное. Потом улетел обратно. Умыл руки, как говорится. А что ему было делать? Если мать...

Узнать, что отец взял в любовницы хорватскую беженку, – уже приятного мало. Мог, впрочем, так и не узнать...

Но теперь это был его дом – ему и пришлось от него избавляться. С материнским имуществом. Он дал ей разрешение (письмо адвоката), я получил от нее соответствующие инструкции. Его имени не называл – знал, что не надо. Майкл...

Итак, я был теперь с ключами. Еще был Николе – агент по недвижимости. Но он не стремился вникнуть в подробности. Не то что Марш. И еще был Хейвуд, юрист – а юристы и частные детективы, как известно, между собой ладят.

Не детективная работа? Как сказать, как сказать. Ключи или не ключи, а опыт по части входа в пустые помещения у меня имеется. Тайная слежка. Воровские навыки. Домушник на полузаконных основаниях.

Ее дом. Еще недавно она здесь обитала. Я расхаживал по комнатам как жилец. Встречаться, ввиду особых обстоятельств, мы должны были в другом месте, но ненадолго я стал в ее доме гостем. Я плавал по нему, как водолаз по отсекам затонувшего судна. До этого побывал только на кухне.

Теперь, если не знаешь, ни за что не догадаешься. На полу ни пятнышка. Между прочим, на всякой кухне можно, если подумать, насчитать десятки видов смертельного оружия. Что-то в ящиках, что-то на крючках. Вот здесь в луже крови лежал Боб. Вот здесь сидела, вся дрожа, арестованная Сара, а вот здесь, за столом в углу, плакала Кристина...

Невинный вид комнат, домов. Их осторожность, их молчание. Чудесная, великолепно оборудованная кухня. Зимнее солнце на медных сковородках. В гостиной, в столовой ощущение любовно устроенного, обжитого уюта – или роскоши даже, смотря по тому, на какой ступени ты сам находишься. Хорошая жизнь, приятная жизнь. Люди окружают себя вещами, обзаводятся всем необходимым. Невинный вид ковров, подушек, зеркал, ваз. Кто – если посмотреть на все это – здесь жил?

Я чувствовал себя здесь примерно так же, как в картинных галереях, куда в свое время ходил из-за Элен. Точно вторгся куда-то, вошел не в ту дверь. Скрип ботинок. Нет, руками трогать нельзя.

Здесь тоже были вещи не моего уровня – хотя почему не моего, когда у меня в кармане ключи? Картины в том числе. Как будто пустая стена – слишком печальная штука. Может, так оно и есть.

И книги, масса книг. На втором этаже (та самая лестница, по которой Боб носил наверх жалкие пожитки Кристины) была комната, выходящая в сад и сплошь уставленная книгами. Сарина, конечно, – ее кабинет. Здесь она работала, переводила. Ее стол. Ее кресло.

Я сел в него, положил руки на стол, провел по гладкой поверхности пальцами. Передо мной окно, за окном сад. Голые ветви. Лужайка – та самая, где сделали снимок. Старая куртка Боба. А вокруг, по всем стенам – книги. Великое множество. И на английском, и на других языках.

Я повернулся на крутящемся кресле. Чуть закружилась голова. Глядя на книги, я глубоко вздохнул. Смешно – как будто можно обойтись без чтения, просто втянуть в себя всю премудрость с воздухом. Нет, книги – это не мое, я человек действия. Легавый, ищейка, ловец злоумышленников. Тот волк, которого ноги кормят.

Хотя, если разобраться, наполовину это смотреть и думать. Наполовину это у тебя в голове.

И неужели та, которая работала в этой комнате, за этим столом, среди всех этих книг, – та, чья жизнь, ясное дело, большей частью шла у нее в голове, – могла совершить такой поступок? Схватить нож и...

Детективная работа. Интуиция.

Я вдыхал ее книги. Взял одну. Слова расплывались. Ныряльщик, не рассчитавший глубину. Но как знать, как знать, что у тебя внутри...

Я, считай, ничего еще о себе не знал – понял только, что могу готовить. Но вдруг оказалось, что бывший блюститель порядка может учиться у убийцы. Что ж, это еще не самое странное, что бывает на свете.

Я двинулся по коридору. Марш, наверно, тоже тут побывал, тоже прошелся по всему дому. Не ради улик – все и так было ясно. Просто ради себя, ради дотошности, ради любопытства. Такой дом, такое гнездо – какого рожна им еще было надо?

Вот, наверно, ее комната, Кристины – до определенного момента. После того как Майкл уехал в Штаты – «гостевая». Они тогда позвали мастеров, сделали там еще одну ванную. Новая стадия их жизни – когда можно приглашать гостей надолго.

Вот и пригласили гостью.

Здесь, наверно, Кристина принимала душ. Здесь спала. Однажды – три с лишним года назад, – отплакавшись, сидела на этой кровати, точно в какой-то хорошо обставленной камере. Уехала из Хорватии – и вот где оказалась, вот где нашла пристанище. В Уимблдоне.

А вот, в другом конце коридора, наверно, спальня Сары. Сары и Боба.

Но о нем я тогда не думал, совсем не думал. Сидел на кровати и дышал.

Пустой дом, зима. Холодно. Я не снимал куртки. Не детективная работа? Но я еще не нашел, что искал...

Я получил от нее инструкции, ясные инструкции. Разобраться с тем, что находится в доме. Немалый труд.

«Продавай все, Джордж. Продавай к чертям. Найди покупателя на все сразу, за любую цену».

Как будто сама себя хотела перечеркнуть.

«Даже личные вещи, памятные?»

«Сожги все, сожги к дьяволу».

Но я не послушался. Не все инструкции исполнил. Как она могла проверить? Может быть, настанет день, когда она скажет мне спасибо. За сохранившееся. Именно это я искал: личные вещи. В моем деле они очень часто представляют интерес. Улики. Свидетельства. Я искал не только то, что относилось к недавней жизни, перечеркнутой убийством, но и памятки более отдаленного времени. Жизни задолго до нашего знакомства.

И нашел. Альбомы, фотографии, разные разности – то, что откладывают, убирают, не выбрасывают. Свидетельства? Нет, больше. Зримые, бесценные доказательства. В том числе снимок пятилетней Сары, сделанный в Чизлхерсте.

Кто может знать, что нас ждет?

Несколько посещений. Немалый труд, но я справился. Пришлось договариваться с перевозчиками, оценщиками, аукционистами (я никому не обязан был докладывать, чье это было имущество). Но кое-какие коробки я вынес сам, прижимая к груди, – картонные коробки со специально отобранными вещами. На одном старом складе в Саутфилдсе я снял угол, где храню все ее книги и несколько коробок с бумагами и разной мелочью.

«Пустое домовладение». Странно звучит – если уж прислушиваться к словам. Напоминает мое владение без владения. Владение, от которого нет никакого проку. Хотя я так не думаю.

И напоминает ее, какой она была, каким было ее лицо в те недели, месяцы, когда она еще не понимала, что я не отступлюсь. Ее лицо, но в лице пустота. Лицо без лица. Пока однажды...

Несколько посещений. Я чуть ли не обосновался здесь, в четырнадцатом номере: моя база. Мой второй дом. Соседи пялились. Мне не было до них дела. Агент, доверенное лицо с соответствующими инструкциями.

Потом настал день, когда я запер дверь в последний раз. Все, больше мне туда нельзя.

Еду медленно, как будто патрулирую улицу. Или задумал недоброе. Если кто выглянет сейчас и увидит меня, вспомнит или нет? Догадается?

Десятый, двенадцатый... Вот он. В нем живут, конечно. В окнах свет. Ну, и что они сегодня чувствуют? Дрожь, морозец? Или пожимают плечами? А может быть, и не знают даже? Вполне возможно, тут уже другие, не те, которым продал Николе. Их фамилия была Робинсоны. Может, их уже тут и нет. И вся улица дружно молчит. Есть вещи, которых лучше не знать. Взять, к примеру, Кристину, сходящую с самолета в Женеве...

Тс-с, не надо про это говорить. Пусть сами поинтересуются. Их проблема (если это проблема). Зачем ворошить старое? Пусть все идет своим чередом, как будто этого не было. Вот-вот, не было. Хорошая, благополучная улица – такого здесь и быть не может.

Когда мы с Рейчел купили дом, наш первый приличный дом (на Фэрэйкр-роуд), я примечал, помню, эти взгляды, мимолетные взгляды соседей. Среди улыбок и избитых шуток. Напрашивается, казалось бы, мысль, что так будет безопаснее – свой блюститель порядка под боком. Плюс я уже был детективом-инспектором. Гражданская одежда, костюм, галстук – в точности как они. Не знаешь – не догадаешься. Но шел семьдесят восьмой год. Кто тогда любил полицейских? Конечно, дело было не во мне лично, не в Джордже Уэббе, не в Джордже и Рейчел Уэбб с дочерью Элен, поселившихся в доме двадцать девять, а в том, к чему я прикасался на службе. Что приносил с собой, на себе. Вот этого нам не надо! Здесь как-никак Фэрэйкр-роуд!

Отсюда до Каллаган-эстейт по меньшей мере миллион миль. На самом деле и десяти нет. Но миллион! В этом вся штука.

А эту... беженку мы тоже не хотели тут видеть. И разве не были правы?

Останавливаюсь напротив. Может, они и знать ничего не знают. Не рассказать ли? Стук в дверь. Я должен вам сообщить... В полиции приходилось такое делать. Кому-то приходится. Никто этому особенно не учит. Вестники беды.

Кстати, в тот вечер так могло случиться. Не ключ в замке. Машина, но не его, а полицейская. И не ключ, а стук.

Выключаю мотор, фары, сижу. Знакомая ситуация. Как будто работаю, высматриваю кого-то – всегда готовый, если что, скользнуть вниз, под приборный щиток. Комфорта никакого, достоинства никакого, но что делать – работа.

Хотя сейчас, конечно, высматривать некого и нечего. Можно подумать, что-то должно случиться только потому, что сегодня годовщина.

Но сижу, дежурю.

Я видел, как он повернул к дому. За ним не поехал, но смотрел на него с конца улицы. Он повернул в разрыв живой изгороди, между двумя квадратными кирпичными столбиками. В каждый вделан маленький фонарь, похожий на стеклышко, которое надо разбить при пожаре. Как и сейчас, тогда они горели. Приглашали его. Я видел, как его красные задние фары скользнули между двумя белыми огоньками. Потом я развернулся и уехал.

Сижу в темноте. Черный вкус. Я знал, что он явится.

Точно могу сказать, о чем никто на этой улице сегодня не думает. Где сейчас Сара Нэш?

Под фонарем на травяном бордюре – начатки инея, от которого к утру окоченеет вся зелень. Подернется жестким белым налетом.

В ночные дежурства, топая по своему маршруту или медленно курсируя в патрульной машине, я воображал, грезил, будто один на свете несу вахту. Можно подумать, я лично уложил весь мир спать и, если не я, он не увидит нового дня. Нелепость.

Бесчисленные дома, караваны домов, с трудом бредущих сквозь ночь. И надо же – утром все они на месте. Только благодаря мне.

Дома, дома. Ночной сторож – вот я кто. Поднять все эти крыши, точно крышки, – и что увидишь? В целом? Больше беды и ненависти, чем ты мог вообразить? Или больше тайного счастья, больше доброты и милосердия, чем можно себе представить?

Однако же этого нельзя сделать. Поэтому как узнать? И впрямь поднять крышу и заглянуть внутрь. Если ты не в полиции, другого способа нет.

Если в ней – «Откройте, полиция!»