Который час?.. а день?.. а…

С этой мыслью Ника проснулась, оторвала голову от подушки и, медленно, но неотвратимо впадая в панику, ощупала себя с головы до ног. Вроде все на месте. А почему, собственно, в этом возникли сомнения?

Деметриос. Здесь его нет. Значит, надо встать и найти.

Найти… его…

Стараясь удерживать в поле зрения такие простые, бесхитростные предметы, как тумбочка, подоконник, дверь, Ника встала с кровати, прошла несколько шагов и оказалась в объятиях Софии.

София! Жилет из волка!

Вскрикнув, она схватилась за голову и услышала шепот:

– Все хорошо, Вероника, все хорошо. – Ласковые руки поглаживали ее по спине. – Давай наденем тапочки, халат, и я отведу тебя к нему. Он здесь, недалеко. Уже почти проснулся.

Халат? Осмотрев себя сверху донизу, Ника пришла к выводу, что халат не помешает, ибо она стояла на ковре босиком и в нижнем белье. Ох, как неудобно… Но София продолжала твердить свое заклинание: «Все хорошо, все хорошо», – и неловкость постепенно прошла. Ника безропотно вставила руки в рукава длинного белого махрового халата, ноги – в серые войлочные тапочки. Потерла пальцами лоб. Голова не то чтобы болела, скорее гудела. Мир вокруг казался чересчур ярким и странно искаженным.

– В том вине был наркотик?

– Да. Но это не опасно.

Значит, они в доме Нестора. Тогда все действительно хорошо. Или почти все.

Не оставляя попыток разделить то, что случилось – вчера?.. позавчера?.. – с ними в горах над Дельфами, и то, что приснилось ей уже здесь, Ника вошла вслед за Софией в комнату с раздвинутыми шторами, где на огромной двуспальной кровати, укрытый по пояс шерстяным одеялом, лежал Деметриос.

Он лежал на животе, повернув голову. Без подушки. Глаза закрыты, темные волосы облепили вспотевший лоб.

Склонившись над ним, чтобы выбрать место куда поцеловать, Ника ощутила поднимающуюся вверх горячую волну и прошептала испуганно:

– У него жар.

– Ничего, ничего. Не волнуйся. Нестор колет ему антибиотики.

– Я не сплю, – невнятно пробормотал Деметриос.

Открыл глаза. Попробовал изменить положение тела, чтобы удобнее было смотреть на Нику, но тут же отказался от своего намерения. Его худое, с пятнами нездорового румянца на скулах лицо перекосилось от боли.

Стоящая рядом София сочувственно произнесла:

– Обезболивающее, Деметриос?

– Нет, хватит. – Вернувшись в прежнюю позу, он расслабился и вновь закрыл глаза. – Меня и так за последние сутки зарядили на десять лет вперед.

– Но, может быть…

– Не надо.

София удалилась, пообещав заглянуть через час или полтора.

Чувствуя, как ноет в груди, Ника скользила взглядом по затылку Деметриоса, по шее, по плечу, по вытянутой поверх одеяла руке. Ей не хотелось смотреть на его израненную спину… наверное, от этого и жар… но не смотреть не получалось, глаза сами собой косили в запретном направлении. Следы расправы одного мужчины над другим обладали невероятной притягательностью. Не потому ли, что причиной конфликта послужило ее, бестолковой блондинки, поведение?

– Это он тебя? – в конце концов задала она мучающий ее со вчерашнего (или с позавчерашнего?..) дня вопрос, проводя кончиком пальца по полоске чистой кожи между бурыми от засохшей крови рубцами.

– Нет, – ответил он, не шелохнувшись. – Тот человек уже мертв.

Мертв… Опять у нее возникло неприятное ощущение укачивания, как на аттракционе в городском парке или на плывущем по морю корабле.

– Я что-то забыла.

– Ты вспомнишь. Не сразу, но вспомнишь, Вероника.

– Наркотик?

– Да.

Усилием воли она заставила себя отвернуться. Несколько тягостных минут пялилась в приступе необъяснимой паранойи на прямоугольный серебряный поднос, где в открытых стальных контейнерах блестели ампулы и шприцы, а потом…

 

…голос Филимона. Его слова, обращенные к Деметриосу: «Присядь. Руку! Лучше левую. Не двигайся».

Они сидят на камнях в большом гроте почти у самой вершины, которая раньше носила название Лекорея, а сейчас – Леокура. Неподалеку от входа, где достаточно светло. Достаточно для чего? Для того чтобы фантастически быстро и фантастически точно сделать человеку две внутривенные инъекции подряд, используя брючный ремень в качестве жгута, и убрать оба шприца обратно в стальной пенал, минутой раньше извлеченный из внутреннего кармана куртки.

Филимон – настоящий виртуоз. Ника следит за его медицинскими манипуляциями со смесью ужаса и изумления. Конечно, ей известно о существовании препаратов, предназначенных для использования в экстремальных условиях, например в ходе боевых действий или ликвидации последствий природных и техногенных катастроф, но она никогда не думала, что в один прекрасный день окажется свидетельницей их применения.

Сжалившись, Филимон поясняет, что одна инъекция – это антибиотик.

«А другая? – спрашивает она, чувствуя дрожь в коленках. – Другая?»

«Другая, – вместо своего друга отвечает Деметриос, – это мобилизация, стимуляция, обезболивание».

Филимон осторожно накидывает ему на плечи куртку, и он еще некоторое время сидит с отсутствующим выражением лица, прислушиваясь к изменению своего состояния. На улице три женщины развели небольшой костер и теперь жарят мясо на шампурах. Одна, по имени, кажется, Лавиния, подходит к Деметриосу с готовой порцией.

«Прошу, господин».

Тот медленно поднимается на ноги, берет у нее из рук шампур с нанизанными кусочками мяса, сочными и ароматными, благодарно кивает и принимается есть. Такие же шампуры получают Филимон и Ника.

Вкус мяса восхитителен, поэтому Ника старается не строить предположений относительно того, кем оно было при жизни. Запах костра и пряностей ласкает ноздри. Деметриос и Филимон выходят на улицу, присаживаются на корточки около огня. Лавиния подает им еще по одной порции шашлыка. Они едят с видимым удовольствием и с бессознательным достоинством крупных хищников. Крепкие белые зубы энергично рвут и перемалывают плоть, которая еще недавно бегала или летала и, разумеется, сама питалась кем-то или чем-то.

Это зрелище зачаровывает. Лавиния и ее подруги, которых вместе с ней уже шестеро, располагаются вокруг, протягивают мужчинам кружки с темно-рубиновым напитком. Одна кружка достается Нике. С опаской она делает маленький глоток. Вино! Поднимает глаза на Деметриоса. Он пьет спокойно, что отчасти успокаивает и Нику. К тому же деваться некуда, в ушах до сих пор звучат слова: «…что бы ты ни увидела, какие бы чувства при этом ни испытала, веди себя так, будто все в порядке вещей…» Сидя на корточках и держа кружку обеими руками, она пьет, смакуя, терпкое полнотелое вино, и наблюдающие за ней женщины одобрительно кивают.

Рука Лавинии ложится на затылок Деметриоса. Соскальзывает вниз, принимается ласкать шею. Он поворачивает голову и бестрепетно встречает взгляд ее призывно горящих глаз. Миг абсолютной неподвижности. Слышно, как трещат в костре сухие ветки, подброшенные Феоной.

Да, Феона. Она самая. Появляется с другой стороны, выступает прямо из-за стены огня. Языки пламени дрожат и колышатся у Ники перед глазами, над головой рассыпаются искры, как будто их, горсть за горстью, швыряет в небо гигантская невидимая рука. Выпитое вино действует странным образом. Голова остается ясной, но окружающий мир словно распадается на фрагменты, на видеоклипы. И она просматривает эти видеоклипы, паря над склоном горы – белый снег на черных камнях…

 

…поглаживание по голому колену. Ника накрыла пальцы Деметриоса своими, порывисто сжала. Он смотрел на нее, лежа на правом боку, довольно близко к краю кровати, куда подполз, пока она грезила наяву. Лоб его уже не был мокрым от пота, красные пятна исчезли со скул, взгляд прояснился.

– Как ты? – спросила Ника.

– Все лучше и лучше. Кажется, жар спадает.

– Ты уверен, что внутренних повреждений нет?

– Таких, которые требовали бы хирургического лечения, нет.

– Димка. – Она проглотила комок. – Ты помнишь все, что с тобой делали? Там, в доме… и позже, в подземелье…

– Да, – ответил он, чуть помедлив.

– Когда-нибудь ты расскажешь мне?

– В подземелье ты была рядом со мной, дорогая. – Голос его звучал уже по обыкновению ровно, чуть иронично. – Ты совсем ничего не помнишь?

– Не помню. Вернее… не хочу вспоминать.

– Зачем же я буду рассказывать тебе то, о чем ты не хочешь вспоминать? – Стараясь не морщиться и все-таки морщась, он отодвинулся, поманил ее к себе. – Иди сюда. Ложись.

Поскольку он лежал полностью обнаженным, Ника скинула халат, белье и забралась к нему в таком же точно виде, прикрыла ноги краем одеяла. Глядя на нее в упор, Деметриос хмурился и улыбался одновременно. Она не знала другого человека, у которого это получалось бы так выразительно, как у него.

Завораживание. Соблазн. Да, она не хотела вспоминать, но кое-что вспоминалось само, и никуда от этих воспоминаний было не уйти. Глаза Феоны, жгучие женские глаза, жадно озирающие Деметриоса, отслеживающие каждое его движение. Гортанный хриплый смех возбужденных самок, играющих друг с другом. Похабные шуточки. Резкие, звонкие шлепки по грудям и щекам… стоны боли, переходящие в стоны страсти… поцелуи до крови… сплетение, колыхание, раскачивание мужских и женских тел. Истошный вопль, от которого Ника, покорно принимающая ласки Лавинии и Агаты, содрогнулась… потому что узнала голос Максима.

– Я боюсь вспоминать. Но знаю, что должна.

– Кому должна?

– Деметриос, я запустила череду страшных событий и должна отдавать себе отчет… ну, хотя бы… – Неожиданно для себя она разрыдалась. Деметриос не делал попыток успокоить ее. – Я должна понять и запомнить, ЧТО натворила.

– Ника, мы не можем предвидеть все, абсолютно все последствия своих действий. Мы можем только соглашаться или не соглашаться нести ответственность за них.

– Это я понимаю.

– Даже там, в моем доме, который ты называешь домом Отшельника, у них была возможность сдать назад и таким образом спасти свои жизни.

Спасти свои жизни. Спасти свои жизни.

Эти слова молотом стучали у нее в голове.

– Они погибли? – спросила Ника, заранее зная ответ.

Ее охватил могильный холод. Все тело, до кончиков пальцев на руках и ногах.

– Если ты спрашиваешь о Максиме Яворском, то я не могу дать тебе однозначный ответ. Женщины забрали его, но, полагаю, он еще жив. Он умрет позже. Накануне…

– Накануне дня рождения Аполлона, – медленно проговорила она.

– Скорее всего, так. Хотя и не обязательно. Возможно, раньше. Помимо его жизни им нужна часть…

– Я знаю, какая часть Максима им нужна, – перебила Ника, пожалуй, с излишней поспешностью. – А другие мужчины? Они погибли?

– Да.

– Как?

Не отвечая, Деметриос обнял ее и прижал к себе так крепко, как позволяло состояние его ребер и всего прочего. Близость горячего мужского тела, одетого в жесткую броню мускулов, помогла Нике справиться с накатившим ужасом. То есть ужасное не перестало быть ужасным и даже не сделалось чуть менее ужасным, но Ника почувствовала, что противостоит ему не в одиночку. Они снова вместе. Вместе. А ведь был момент, когда ей на полном серьезе казалось, что она больше никогда не увидит Деметриоса живым.

– В любом случае Максим уже не опасен?

– Не опасен. Но это не значит, что у нас больше нет проблем.

– О нет, – застонала Ника, – не может быть!.. Что еще?

– Ты понимаешь, благодаря чему нам удалось избавиться от Яворского и приглашенных им, – Деметриос усмехнулся, – артистов оригинального жанра?

– Благодаря тому, что двадцать лет назад неоязычники Фокиды вновь пробудили бога, нуждающегося в человеческих жертвах.

– Правильно. Но ты же не думаешь, что их не будут искать? Тех, кто разделил участь Диониса.

Ника вспомнила свой последний разговор с Дерионой.

…если бы в окрестностях Дельф пропадали люди, местные или приезжие, этим давно занималась бы полиция.

В самом деле.

– А тех, предыдущих, не искали?

– Ты говоришь о жертвах прошлых лет? Их никогда не было столько. Хватало одного мужчины и нескольких животных. Когда не удавалось заполучить мужчину, большой жертвой становился бык или козел.

Она должна была задать этот вопрос.

– Так это была твоя идея?

– Ты хочешь знать, не я ли направил мысли Андреаса и Иокасты в нужную нам сторону?

– В нужную мне сторону.

– В нужную нам сторону, – повторил Деметриос, сделав ударение на слове «нам», – тебе и мне. – Пауза. – Да, это сделал я.

– Ну что ж… у тебя получилось. Что ты собираешься делать дальше?

– Уехать отсюда, хотя бы на время, и увезти тебя.

Ну да, вроде бы все правильно. Вот только Деметриос – не последний человек в общине.

– А Филимон? Нестор? Эринна? Что будет с ними со всеми, когда… или если… полиция займется розыском пропавших? К тому же я сомневаюсь, что Андреас так просто отпустит нас.

– Да, здесь много тонких мест, – согласился он. – Еще неделю назад я бы сказал, что добавить мне проблем или вовсе сорвать мои планы способны только два человека: Иокаста и Андреас. Потому что у них есть для этого и желание, и возможности.

– Теперь Иокаста мертва. – Говоря это, Ника не спускала глаз с лица Деметриоса и заметила, как дрогнули ресницы, но и только. – Зато Андреас жив. Давай представим, что он тоже умер. Вдруг. Наше положение улучшилось или ухудшилось?

Деметриос ответил не сразу.

– Палка имеет два конца, Ника. С одной стороны, если полиция и впрямь начнет разыскивать Яворского и компанию, причем разыскивать именно в этих краях, Андреас решит задачу быстрее и лучше любого другого представителя местной знати, используя свои связи на разных уровнях. С другой стороны, при ее решении он может пожертвовать некоторыми элементами системы ради сохранения всей системы, а главное, контроля над ней.

– Под «некоторыми элементами» ты, должно быть, подразумеваешь себя, меня, Филимона… возможно, Нестора и его семью. Проклятье! – Она уткнулась головой в его плечо, стараясь не давить слишком сильно. – Почему бы ему не сдохнуть от инфаркта прямо сейчас?

– Ты понимаешь меня, дорогая, – прошептал Деметриос ей в самое ухо.

– Он всегда тебя недолюбливал. Но терпел ради Иокасты, да? Надеялся со временем приручить? С ее помощью. Ох, как же мне страшно…

– Мне тоже.

– Между скольких же огней ты оказался в этой истории?!.

Он лежал спокойно, глядя на нее своими чудесными серыми глазами, и в порыве нежности она рискнула коснуться губами его покрытых сухими корочками губ и жутких болячек на щеках. Он ответил таким же легким касанием. И вдруг лизнул ее в кончик носа. Оба одновременно рассмеялись, сжимая друг другу руки.

– Может, просто сесть в машину и уехать? – спросила Ника, продолжая смотреть ему в лицо. – Без прощаний, без объяснений. Или у мафии, как там говорится, длинные руки?

– Очень длинные, – подтвердил Деметриос. – Мы не успеем пересечь границу, как эти руки возьмут нас за жабры.

– Почему? Ты слишком много знаешь? Черт, кажется, я обречена сегодня говорить штампами.

– Я действительно знаю слишком много для того, чтобы отпустить меня на все четыре стороны.

– Кто займет место Андреаса, если тот вдруг… – Ника немного поколебалась, – скоропостижно скончается от воды в колене? Будет ли этот человек преследовать нас? Или без Андреаса Галани местная языческая община прекратит свое существование?

Деметриос покачал головой.

– Дионисийская религия для этой земли все равно что кровеносная система для человеческого тела. Почитание Диониса в той или форме будет присутствовать здесь всегда.

– Но при Несторе, например, вряд ли будут узаконены человеческие жертвоприношения…

– Нестор один из «чистых».

– И что? Это является препятствием для вступления в должность верховного жреца Аполлона?

– Он уже не молод. – Деметриос нахмурился. – Да и вряд ли сочтет эту должность привлекательной.

Вот так. Она-то по наивности своей полагала, что все позади, но выяснилось, что все только начинается. Смерть Иокасты устранила помеху в виде самой Иокасты, но развязала руки Андреасу, и неизвестно, какой вариант хуже. Как говорится, они оба – хуже.

Чувствуя, что вновь начинает соскальзывать в тяжкую дрему, Ника сплела свои пальцы с пальцами Деметриоса, не желая расставаться с ним даже там, внутри своих видений или как это лучше назвать…

 

…кажется, ступени. Да, точно. Сильная рука, явно мужская, поддерживает ее под локоть, не давая оступиться, и, мельком глянув на ее обладателя, она с облегчением убеждается, что это Филимон. Впереди и позади них по лестнице, освещая путь факелами – факелы, о боже… – спускаются люди. Слышны шарканье подошв о камень, перешептывание, покашливание, какое-то непонятное кряхтенье. Изредка – хлесткие удары, сопровождающиеся подавленными стонами. Прямо перед собой Ника видит спину женщины, одетой в куртку из плащевой ткани на подкладке – в обычную такую куртку, какие продаются в магазинах Tom Tailor или Mexx по всему миру, – и застывает с вытаращенными глазами, так что Филимону приходится хватать ее под мышки, приподнимать и нести до самого подножия лестницы. Ника не сопротивляется. Обнаружив столь явный и уродливый рубец на месте стыковки будничной реальности с тем, что на языке лакановского психоанализа называется ужасным реальным, не очень просто вернуться в нормальное, рабочее состояние.

– Что случилось? – шепотом спрашивает Филимон, едва они оказываются под сводами подземного зала площадью, вполне достаточной для того, чтобы вместить и пьяных охотниц, и их сегодняшнюю добычу. – Тебе дурно?

– Куртки, джинсы, – бормочет Ника, затравленно озираясь по сторонам, – и тут же факелы, подземелья, обряды… Я схожу с ума.

Он понимающе кивает, сжимает легонько своей могучей лапищей ее плечо.

– Держись, Вероника. Если ты будешь делать то же самое, что и они, никто не причинит тебе вреда.

– А ему?

– Жрецу? Только если он допустит ошибку. Но он ее не допустит.

– А тебе?

– Я буду хорошим мальчиком. Очень хорошим.

– Да уж, постарайся.

Женщины танцуют, раздеваясь, или раздеваются, танцуя, в любом случае одежды на них не очень много. Очевидно, некоторые играют на музыкальных инструментах – Ника слышит флейты и тимпаны, но за всей этой чехардой и толкотней не может понять, играют живые люди или звучит запись. Голова у нее идет кругом, к тому же здесь довольно тепло, можно сказать, жарко, а она до сих пор стоит у стены, не решаясь снять ни свитер, ни жилет. Провожая взглядом Филимона, которого уводят, на ходу расстегивая пуговицы его рубашки, две хохочущие менады, она чувствует себя абсолютно беззащитной перед надвигающимся безумием.

Этот зал, как и предыдущий, в котором она побывала перед визитом к Пифии, освещают факелы, вставленные в бронзовые гнезда на стенах. Неровный, колеблющийся свет выхватывает из тьмы то, что Ника предпочла бы не видеть, и скрывает то, что видеть ей жизненно необходимо. Деметриос! Где он? Взгляд мечется по всему помещению, от одной группы полуголых тел к другой. Беда в том, что из-за выпитого вина в голове у нее карусель. Верх то и дело меняется местами с низом, правое – с левым. Разобраться со временем, хотя бы просто определить, день сейчас или ночь, кажется делом безнадежным.

Ни с того ни с сего она оказывается прямо посреди зала. Без верхней одежды. Шерстяной свитер и жилет из волка лежат на каменном полу, сама же Ника стоит на коленях на толстой шкуре не то медведя – хотя откуда в Греции медведи? – не то козла. Ловкие руки продолжают ее раздевать. Снимают блузку, бюстгалтер, поглаживают по плечам. Рассеянно улыбаясь, она оглядывается через плечо, и ее губы встречаются с губами молодой гречанки, прекрасной как царица Елена. Но девушка – не совсем тот формат. Ей очень хочется, чтобы в чудовищном хаосе подземелья, среди катающихся по полу, точно течные кошки, ополоумевших баб, нашелся хотя бы один мужчина, способный утолить ее желание. Даже не желание, а голод… дикий сексуальный голод… похоть, обуявшую ее вопреки всем страхам и протестам рассудка.

И вот она видит его. Это он, ее муж. Лежит на спине, чуть запрокинув голову, сдвинув брови, улыбаясь со стиснутыми зубами. Его красота разит наповал. Огненные блики пляшут на лице. Под ним тоже расстелена большая мягкая шкура, но красные полосы на плечах и руках наводят на мысль, что только благодаря действию обезболивающего препарата он может лежать сейчас так, как лежит, и заниматься тем, чем занимается. Нет, это нельзя назвать неожиданностью, но… но… оказывается, видеть это собственными глазами гораздо труднее, чем представлять.

На нем в позе наездницы восседает Феона, предводительница менад. Конечно! Глупо было надеяться, что она упустит такую возможность. Обнаженное тело, гладкое и сильное, блестит от пота. Мышцы бедер под глянцевой кожей работают, не зная усталости. Вопиющая непристойность этого зрелища вызывает у Ники дрожь ярости и смятения. Даже зубы стучат. Бормоча ругательства, она прикусывает язык и почти плачет от злости. Перед ней картина омерзительнейшего разврата. Задыхаясь от наслаждения, Феона хлещет лежащего под ней мужчину пальцами по обожженным щекам, вонзает ногти в свежие ссадины на предплечьях. Все правильно… за эту высокомерную, вызывающую улыбку, с которой Деметриос смотрит партнерше в глаза, его убить мало. Они с Феоной будто состязаются – кто кого. И, глядя на них, Ника понимает, что бесится не потому, что Феона причиняет ему боль, а потому, что сейчас и сама с удовольствием сделала бы это.

Оргазм подхватывает Феону, точно ураган, кружит, треплет, ломает, исторгая из ее горла звуки, для слуха совершенно непереносимые. Хриплые, сладострастные вопли потаскухи. Две женщины – голые, потные, с мотающимися по спинам распущенными черными волосами – стаскивают ее с Деметриоса, и одна тут же склоняется над ним, оскалившись как вампир. Он закидывает вверх согнутую левую руку и прикрывает глаза. От боли или от удовольствия, понять невозможно. Да это и не имеет значения. Их уже не разделить: удовольствие сопровождается болью, а боль вызывает удовольствие. Дионисийство…

Ника не видит того, кто толкает ее в спину, но толкает он сильно, в результате чего она падает, машинально выставив руки вперед. Крепкие руки – руки мужчины – нетерпеливо и уверенно раскрывают ее, и она начинает понимать, каково это – чувствовать себя военным трофеем. Кто посмел? Кто?.. Ника делает попытку обернуться, но ее просто-напросто направляют лбом в расстеленную на полу шкуру и, приведя таким образом в состояние покорности, берут властно и бесцеремонно. Пара минут этого варварского, пугающего и ошеломляющего по своей первобытной мощи акта – и ей уже наплевать, кто там, сзади, главное, чтобы он не останавливался. Упираясь руками в пол, она закрывает глаза и целиком уходит в собственные ощущения. И даже когда мужские пальцы крепко – так, что пресекается дыхание, – сдавливают ее горло, она думает только: «У меня есть тело. Мы едины сейчас – я и оно». Как тогда, в доме Отшельника.

…отдать свое тело в чужие руки, на время утратить контроль над ним.

Она умеет это, да. Деметриос ее научил. Но он бы не научил ее, если бы…

…если бы не умел сам.

С хищным урчанием черноволосые фурии разводят его руки в стороны, открывая лицо. Деревянными рукоятками плетей прижимают запястья к полу. Деметриос скалит зубы, цедит вполголоса дерзости и пошлости, разве что не хохоча. Под мрачными сводами зала, освещенного факелами, звучат вопли, визги, бессвязные восклицания, отрывистые реплики, подобные тем, которыми обмениваются партнеры в порнофильмах. И все это под нескончаемый аккомпанемент тимпанов.

Один короткий вопль раздается шокирующе близко, и Ника вздрагивает, потому что вторично узнает голос. Максим! Поднимает голову, поворачивается на звук и видит знакомое лицо с разинутым в крике ртом и знакомое тело, покрытое следами укусов. Его рвут зубами женщины, которых подстегивает – в буквальном смысле подстегивает многохвостой плетью – улыбающийся Андреас. Улыбаться вот так мог один из персонажей маркиза де Сада.

Поймав себя на этой мысли, Ника тотчас же испытывает оргазм. Такой пронзительный, что сама заходится в крике. Неизвестный мужчина вполголоса бормочет по-гречески: «Хорошая девочка, хорошая». Он разжимает руки не сразу, давая ей время прийти в себя, когда же разжимает, и она наконец оборачивается…

 

…здесь и облегчение, и стыд – все вместе. Не придумав ничего лучшего, она так прямо и сказала:

– Я трахалась с Филимоном. Только сейчас вспомнила.

Деметриос, опять перевернувшийся на живот, пока она спала, оставил это заявление без комментариев.

– А ты – с Феоной, – добавила Ника. – И вам обоим это нравилось.

Он сконфуженно хрюкнул.

– Тебе же нравилось, правда? – Ее обуяло нестерпимое любопытство. – Ты все помнишь, Дмитрий? Скажи мне.

– Да, помню. – Он помолчал. – И мне это нравилось. Феона – красивая женщина, к тому же все мы находились под действием препарата, усиливающего половое влечение. Который выпили вместе с вином.

– А вы с Филимоном – под действием еще и другого препарата, который получили в виде инъекций.

– Да. Женщины были нужны нам так же, как мы – им.

– И как много женщин вы пропустили через себя?

За окном сгущались сумерки. Но сумерки какого дня? Давно они здесь? Комната тонула в лиловой дымке, по углам было ничего не разглядеть. С улицы через приоткрытую створку окна тянуло прохладой. В голове уже не звенели колокола, и Ника всерьез задумалась об ужине. Интересно, проголодался ли Деметриос. Но еще более интересно, ответит ли он на ее вопрос. Лежит, уткнувшись лбом в матрас. Считает? Секс-машина чертова.

Он поднял голову, открыл рот, но сказать ничего не успел. В дверь постучали.

Нику точно ветром сдуло с кровати. Халат! Запахнуть… завязать…

– Можно! – крикнул Деметриос, дав ей минуту на поединок с халатом.

На пороге стоял Нестор, как всегда, величавый и спокойный. На нем были мягкие темные, почти черные, шерстяные брюки и синий вельветовый пиджак.

– Энона приготовила петуха в вине, салат из помидоров и сырный пирог, – заговорил он своим звучным басом, стараясь не смотреть на Нику, вероятно, чтобы ее не смущать. – Тебе лучше, Деметриос? Ты спустишься в столовую?

– Да, спущусь. Как там Филимон?

Нестор включил верхний свет.

– Филимон собирался обратно в Фивы, но Хлоя уговорила его остаться хотя бы до твоего выздоровления. Постарайся убедить его, Деметриос, что он не стесняет нас. Это большой дом, где всегда рады гостям. – Он говорил по-английски, чтобы Ника тоже понимала. – Если вы трое поживете здесь еще несколько дней, дав мне возможность переговорить без нервов с Андреасом, это будет хорошо для всех нас.

– Согласен, – кивнул Деметриос.

Подойдя поближе, Нестор зорко глянул ему в лицо.

– Жара нет. Хорошо. Но укол я тебе все-таки сделаю.

– Да сам я сделаю, шприц только наполни.

– Твои указания – это как раз то, чего мне сейчас не хватает…

Зажимая рот обеими руками, Ника отошла к окну.

Вечерний сад был настолько красив, что у нее перехватило дыхание: земля, припорошенная снегом, расчищенные дорожки… обрамляющие эти дорожки маленькие фонарики в виде светящихся пирамид… Покрытые тонкой корочкой льда ветви деревьев и жесткие листья кустарников выглядели так, словно их обмакнули в расплавленное серебро. На одной из ближайших к окну веток сидели рядом две пустельги. И до чего же тихо! Нестор предоставил им убежище, в котором Ника чувствовала себя как в сказке Туве Янсон «Волшебная зима».

– …а на ночь, – приятным рокочущим басом говорил Нестор, – смажь ему все больные места вот этой мазью. Вероника! Ты меня слышишь? Вероника!

– Ой! – Она стремительно обернулась. – Я немного…

Нестор смотрел на нее очень внимательно, как будто пытался определить, в своем ли она уме.

– Извините. Я немного задумалась.

– Вот этой мазью. – Он показал ей широкую низкую баночку. – Я ставлю ее вот сюда, смотри. Справишься?

– Да. – Ника энергично кивнула. Подумала и кивнула еще раз. – Конечно. Не думаю, что это будет трудно.

– Я начинаю волноваться, – проронил Деметриос, сидя на кровати и натягивая джинсы.

Вся его одежда была уже выстирана и выглажена. Ника подумала о своей одежде, прежде всего о необходимости добраться до нее… но эту мысль вытеснила другая. Известно ли Нестору о том, что вчера или позавчера в Дельфах-под-Дельфами погибли пятеро мужчин? И еще один, предназначенный в жертву, захвачен менадами. Наверняка. В противном случае как они трое – Деметриос, Ника и Филимон – оказались здесь? Царственная невозмутимость Нестора рождала безотчетное желание доверять ему, положиться на него, следовать за ним куда угодно. С другой стороны, Ника помнила, что совсем недавно такое желание вызывала у нее и Феона. Неужели у каждого человека имеется вот такое кошмарное «второе дно»?

– Дионис распахивает наши бездны, – тихо сказал Деметриос.

Он уже стоял рядом с ней, в джинсах и рубашке навыпуск.

– Я скажу Эноне, чтобы накрывала на стол. Спускайтесь, – с этими словами Нестор покинул спальню.

– Он хочет, чтобы ты убил Андреаса, – произнесла Ника, причем ей показалось, что это сделал за нее кто-то другой.

– Я знаю, Вероника.

– Этого же хотят его жена, его дочери… Эринна, Феона… – Губы шевелились помимо ее воли. – Чтобы ты убил его и занял место… может, не верховного жреца, но…

– Я знаю.

Она заставила себя стряхнуть наваждение и вдуматься в собственные слова.

– Андреас всегда был тираном, не так ли? Его ненавидели и боялись. А когда появился ты, они увидели возможность… О, Дмитрий! Они хотят сделать тебя тем ружьем, которое долго висит на стене, но непременно выстреливает в конце спектакля.

Он тяжело вздохнул. Ласково сжал ее руку.

– Я все это знаю, не беспокойся.

– И все же попытаешься его убить?

– Да.

– Это будет цена нашей свободы?

– По большому счету, да. – Он вздохнул еще раз и пригладил ее растрепанные волосы. – Там, в святилище… Филимон увидел, что к тебе направляется Андреас, и увидел, что я это увидел. Он овладел тобой не только потому, что ты возбуждала его как женщина, но и потому, что считал невозможным отдать тебя Андреасу. Понятно?

– Понятно.

– Тогда одевайся и пойдем вниз. Я голоден, как волк.

Ника опасалась, что, спустившись в столовую, они застанут семейство в полном сборе, но Хлоя, Леонора и София выпорхнули поочередно из недр дома, поприветствовав еще не вполне пришедших в себя гостей и вновь разлетелись кто куда. Бережные объятия, взволнованные речи, непрошенные слезинки – во всем неподдельная искренность, никакого притворства! Между тем все эти люди видели в Деметриосе убийцу, будущего исполнителя их коллективного приговора. Ладно. Поужинать удастся в спокойной обстановке – и на том спасибо. Ника начала понимать мудрость Скарлетт, ее фирменное «я подумаю об этом завтра».

За столом друг против друга сидели Нестор и Филимон, оба пили анисовую настойку. При виде дамы Нестор учтиво привстал, Филимон же вышел из-за стола, поцеловал даме ручку, затем, повернувшись к Деметриосу, оглядел его с головы до ног. Не прикасаясь. Его широкая грудь ходила ходуном, натягивая ткань рубашки так, что казалось, пуговицы вот-вот с треском полетят в разные стороны. Глаза блестели от непролитых слез. Деметриос шагнул вперед и крепко пожал его руку.

– Все в порядке, друг мой. Все в порядке. – Он говорил по-гречески. – Нам надо многое обсудить, поэтому я прошу тебя остаться. Мне нужна твоя помощь.

– А сейчас будем ужинать, – добавил Нестор. Слегка развернулся вместе со стулом в сторону кухни. – Энона! Подавай горячее. Я открою еще бутылку вина.

Ужинали долго, часа полтора или даже два. Расправившись со своей порцией салата и петуха, Деметриос осторожно откинулся на мягкую спинку стула и закурил сигарету. На его худом изможденном лице отражалась вся боль – и та, которую он недавно пережил и еще не успел забыть, и та, которую он чувствовал сейчас и уже не скрывал. Ника не принимала участия в разговоре, и даже когда мужчины перешли на английский, продолжала молча клевать сырный пирог. Она навострила уши только дважды: первый раз при упоминании Феоны и второй раз при упоминании Иокасты.

– Они все убрали, – ответил Нестор на вопрос Деметриоса. – Феона и ее девочки.

– Хорошо убрали?

– Да. – Нестор улыбнулся. – Хлоя проверила.

Эта его улыбка заставила Нику похолодеть.

Дионис распахивает наши бездны.

Теперь можно было не сомневаться, Нестор знает все.

– Они захоронили тело Иокасты?

– Еще нет. Феона сказала, быть может, ты захочешь прийти попрощаться с ней.

Деметриос весь ушел в созерцание колечек дыма. Нижняя губа его опять кровоточила, пятная край бокала и фильтр сигареты.

– Я советую тебе воздержаться от этой прогулки, – мягко произнес Нестор. – Я советую тебе это как глава рода.

Деметриос моргнул, и Ника поняла, что это серьезно.

– Как глава рода ты можешь просто приказать.

– А ты подчинишься?

– Конечно. Ведь нам обоим известно, что меня ждет, если я не подчинюсь.

– Я не хочу поступать так с тобой, Деметриос. – Нестор покачал головой. – Нет, не хочу. Но я почти уверен, Андреас тоже ожидает, что ты захочешь прийти попрощаться с ней.

Воцарилось тягостное молчание, которое прервал Филимон.

– Я тоже советую тебе воздержаться от этой прогулки, Деметриос, – сказал он хрипло. – Советую как друг.

– Подождите. Подождите! – Деметриос смял окурок в пепельнице и поднял вверх обе руки, требуя внимания. – Послушайте теперь меня. Вы говорите, Андреас воспользуется моим предсказуемым желанием попрощаться с Иокастой, чтобы подстроить мне ловушку. Но ведь я знаю об этом, так? О том, что он, скорее всего, подстроит мне ловушку. И значит…

Он умолк, переводя взгляд с одного смуглого сосредоточенного лица на другое.

– И значит, сможешь подстроить ловушку ему, – договорил Филимон. – Все так, друг мой, но посмотри на себя.

– Да, – кивнул Деметриос. – Андреас будет рассуждать точно так же. Он не будет готов к встрече с силой, он будет готов к встрече со слабостью. И я получу хороший шанс застать его врасплох. Позже такой шанс мне вряд ли представится, потому что Андреас посчитает дни и сообразит, что я уже здоров. Или вы думаете, он не догадывается о наличии протестного ядра внутри общины? Или заблуждается относительно того, кому это ядро поручит очистить место для нового верховного? Никто, кроме меня, не способен выжить в открытом противостоянии с Андреасом Галани. – Он искоса взглянул на Филимона. – Никто, кроме меня и тебя, но ты не член общины.

У Ники упало сердце. Забыв про пирог, она смотрела на Деметриоса во все глаза. Он собирается… собирается идти убивать религиозного лидера прямо сейчас?

– У тебя есть завтрашний день, Деметриос, – заговорил Нестор, осмыслив его слова, – и завтрашняя ночь. Потом Иокаста сойдет к Дионису-Аиду.

Тот закрыл глаза и некоторое время сидел, откинувшись назад, потирая пальцами переносицу.

– Если к утру ты не изменишь своего решения, Деметриос, – присоединился Филимон, – мы выйдем с тобой на задний двор и малость разомнемся. С оружием и без оружия. Я хочу посмотреть на твою реакцию. И больше никаких уколов.

После этого все трое, не сговариваясь, уставились на Нику. Демонстративно зевнув, она отодвинула стул и встала. Поблагодарила хозяина за гостеприимство, повариху – за прекрасный ужин, улыбнулась самой обворожительной из своих улыбок и, сославшись на легкое недомогание, покинула общество.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она обратила внимание на то, что узор деревянных перил, по которым скользила ее рука, словно бы двигается. Волокна извиваются, вздымаются вверх, опадают вниз, тянутся вслед за пальцами… Вот так номер! Ковровая дорожка на ступенях наливалась клюквенной краснотой. Сжав зубы, Ника взбежала по этой нагло оживающей, выпендривающейся под ногами дорожке и ворвалась в свою спальню. Кинулась, как в омут, в постель. Вцепилась зубами в угол подушки. Значит, Андреас намеревался овладеть женщиной своего – недруга?.. неприятеля?.. как лучше назвать-то? Человека, которого он старался, но так и не смог подчинить до конца. Осквернить его женщину, заклеймить изнутри. А друг этого человека…

 

…берет ее в охапку и легко, точно свернутое в рулон одеяло, несет через зал. Почти ничего не соображая, Ника выгибается, чтобы бросить прощальный взгляд (ведь ее уносят неизвестно куда) на Деметриоса, но вместо него видит Андреаса, на лице которого написаны изумление, раздражение, досада и странное замешательство, как будто он столкнулся с неизвестным науке зверем и никак не может понять, плотоядный он или нет. Перед ним на коленях стоит молодая грудастая женщина и мастерски работает языком. Оттолкнуть ее и устремиться за похищенной блондинкой он не может. Отвергнуть возбужденную менаду – это немыслимо во время зимних празднеств. Он просто вынужден ответить на ее призыв. Эвой! Повсюду, насколько хватает глаз, кровь и сперма перемешиваются, отдаются и поглощаются. Кровь и сперма. Наслаждение и боль.

Прежде чем закрыть глаза и погрузиться в спасительное забытье, Ника непроизвольно выхватывает из окружающего хаоса картину, которую ее сознание – сознание культурного, цивилизованного человека – решительно отвергает. Картина эта всплывет несколько позже, чтобы сотрясти до основания весь ее привычный мир, но в тот момент она ни о чем таком не подозревает, просто отключается и все. Темнота. Тишина.

Нет, не полная тишина… и совсем даже не тишина… Голоса. Оба – мужские.

«Я не уйду без него».

«Не заставляйте себя упрашивать, господин Мораитис. Наша задача и без того чрезвычайно сложна. Идите. Вывести отсюда одного гораздо проще, чем двоих или троих».

«Я не доверяю вам, каннибалы».

«Как угодно. Мы не просим доверять. Мы просим не добавлять нам проблем. Идите за этими женщинами и выполняйте все их распоряжения, если хотите увидеть своего друга живым».

От следующего осколка реальности остались впечатления холода, мрака и жути. Вот Филимон взваливает ее на плечо, ускоряет шаг. Вот приседает, чтобы вписаться с ней вместе в проем, не предназначенный для такого массивного человека, да еще с живой ношей. Вот кряхтит, поднимаясь в горку, еле слышным шепотом призывая Святую Деву. В полусне Ника думает о том, что это чертовски опрометчиво – призывать Марию, христианскую мать, там, где следует призывать мать языческую, Семелу. Но утешает себя надеждой на родственные связи, возможно, имеющиеся между одной и другой. Этот холод склепа, замораживающий последние извилины в голове, эта качка, заставляющая чувствовать себя щепкой в бурном море, эти голоса, звучащие в темноте… Может, она умерла, и ее транспортируют в ад?

Ответ приходит очень скоро.

– Что с ней? Она жива?

– Конечно.

– Клади ее сюда. Осторожнее… Вероника! Вероника!

– Лучше дайте ей глоток коньяка.

– Приподними ее голову. Так, хорошо… Вероника!

Горло обжигает ароматный напиток. Крепкий. Согревающий. Она глотает, кашляет, глотает еще. Потом находит ощупью знакомую большую сильную руку – руку Филимона – и прижимает к груди. Тепло…

 

…накрыл ее одеялом, устроился рядом и положил свою худую горячую руку ей на грудь. Разница есть, да.

– Ди-и-имка, – протянула она сонно. – Меня опять унесло? О господи. – И тут же вспомнила разговор в столовой. – Ты пойдешь туда? Ну… туда, где лежит сейчас Иокаста. Где, кстати, она лежит?

– Под развалинами храма Аполлона в Дельфах, – дрогнувшим голосом ответил Деметриос.

Значит, под землей. Вот где теперь находится тело, которое он согревал своим. В которое погружался с силой и страстью. Под землей, где лед и мрак.

– Ты плачешь?

– Да, дорогая.

Высвободив руку из-под одеяла, Ника в темноте коснулась его лица. Ресницы и щеки были мокрыми от слез.

– Тебя это обижает? – спросил Деметриос.

– Нет. Я даже рада. Твои слезы – свидетельство того, что она все же что-то значила для тебя, пусть ты ее и не любил.

– Ты права.

– Она любила тебя, и ты знал о ее любви, поэтому… если бы ты был совсем равнодушен… – Ника сердилась на себя, на свою неспособность выразить все как надо, но продолжала говорить, потому что он слушал ее. – За ужином у меня возник вопрос, ты хочешь пойти туда, чтобы попрощаться с Иокастой или чтобы убить Андреаса, но сейчас я получила ответ. И еще. То, что ты оплакиваешь ее, несмотря на то что она тебя предала, это правильно, Дмитрий, это по-человечески.

– Спасибо.

Он поцеловал ее своими шершавыми от кровавых корочек солоноватыми губами, и она вспомнила о мази, оставленной Нестором на прикроватной тумбочке.

– Знаешь что? Сейчас мы пойдем в твою комнату, и я займусь твоими болячками.

– Ох.

– Да-да! Мне приказал глава рода.

Но сначала они вместе приняли душ, и Деметриос опять заполучил в безраздельное пользование ее тело, которое на время присвоил друг, чтобы уберечь от врага.

– Ты не мог ждать, – констатировала Ника, стоя с ним рядом под струями теплой воды. – У тебя все болит, но ты не мог ждать, тебе нужно было восстановить нарушенные границы.

Он не пытался отрицать очевидное.

– Как же следует поступить с нарушителями? – продолжала она. – Насколько я понимаю, у тебя нет претензий к Филимону. Ты признаешь его правоту, во всяком случае на уровне сознания, но на более глубинных уровнях…

– С более глубинными уровнями мы разберемся завтра, – усмехнулся Деметриос.

…мы выйдем с тобой на задний двор и малость разомнемся.

Конечно. И почему она сразу не догадалась? Мужчины!

– А что делать мне? – полюбопытствовала Ника.

Он изобразил задумчивость.

– Ты можешь убить Феону.

– Нет, – сказала Ника минут через десять, если не больше, когда он уже сидел верхом на стуле в одних только джинсах, готовый к процедурам. – Убить Феону я не могу. Ведь она убила для меня Иокасту.

Деметриос взглянул на нее исподлобья.

– Звучит ужасно, я понимаю. – Ника пожала плечами, осторожно перемешивая лопаточкой жирную желтоватую мазь. – Но это правда.

– Это правда, только Иокасту она убила не для тебя.

– Неважно. Я хочу сказать, если бы не она, то Иокаста была бы сейчас жива, и это сильно давило бы мне на мозги.

– Я не вернулся бы к ней.

– И это неважно. – Деметриос приподнял подбородок, и Ника принялась накладывать мазь на его обожженные скулы. – То есть важно, конечно, но не в том смысле. Я верю, что ты не вернулся бы к ней, и все равно факт близкого присутствия женщины, с которой у тебя была такая странная связь, не давал бы мне покоя.

Она напряглась в ожидании вопроса о «странности», но его не последовало. Вероятно, Деметриос и сам понимал, что его роман с Иокастой развивался, мягко говоря, не по классическому сценарию.

– Наверное, останутся шрамы, – с грустью произнесла она, разглядывая его лицо, самое красивое мужское лицо из всех, что видела в жизни.

– Да, это у него получилось. Оставить метку. Он грозился вырезать на моей спине признание в любви, но в итоге выжег его… на лице и на плечах.

– На спине тебе его вырезал другой подонок.

Ника обошла стул и, ловя себя на необъяснимом волнении с примесью патологического удовольствия, приложила ладонь с растопыренными пальцами к его правой лопатке. Затаила дыхание. Это зрелище в совокупности с тактильными ощущениями – ее рука на фоне горячей, в основном подсохшей, но местами еще липкой кошмарной жути, бороздящей его худощавую спину, – выбрасывало Нику в другую вселенную, за пределы добра и зла. Ей хотелось задать сидящему спокойно и расслабленно мужчине тысячу вопросов, нарисовать в своем воображении картину расправы во всех душераздирающих подробностях, но она стыдилась собственного неуместного любопытства, стыдилась и ужасалась, поэтому молчала, и от всех этих невыносимых противоречий у нее даже закружилась голова.

– Можешь спрашивать, – пришел ей на помощь Деметриос.

– Ты догадался, о чем я думаю?

– Конечно. Это было не очень трудно.

Ей потребовалась минута, чтобы собраться с духом.

– Признание в любви – метко сказано. В этом все дело, да. В том, что признаться в любви таким образом тоже можно. Еще до того, как мы… в общем, я видела у тебя здесь… и здесь… – Ника легонько провела пальцем по правой его лопатке, потом по левой, – такие белые полосы, какие остаются…

Она запнулась.

– …от ударов плетью или ремнем, – договорил Деметриос.

– Да. Эти инструменты используются и во время допросов, и во время сексуальных игр. – Перед ее глазами встала сцена в подземелье: кусающие, точнее, грызущие Макса женщины и нахлестывающий их плеткой Андреас. – И я хочу знать, вы с Иокастой…

– Я понял. – Он ненадолго завис в своих воспоминаниях, пальцы крепче сжали спинку стула. – Иокаста прямо заявляла о своем желании… «посмотреть, каков ты под плетью» – так она говорила… и на себе испытать, насколько тяжелая у меня рука. Но я не соглашался.

– Почему?

– Потому что рука у меня тяжелая. Я не хотел экстремальных ощущений для нее. Но знал, что она хочет и будет стараться их получить. Она была… – Теперь запнулся он, очевидно, еще не привык говорить о своей погибшей любовнице в прошедшем времени. – Она была одной из немногих женщин, способных меня разозлить. В сущности, само ее желание реализовать со мной свои сексуальные фантазии вызывало злость.

– Почему? – опять спросила Ника.

– Я не планировал настолько сокращать дистанцию.

– Неожиданный ответ. Ты говоришь, что не хотел экстремальных ощущений для нее. А для себя?

– Нет.

– Где же ты получил те отметины, которые я видела раньше?

Ответ ее сразил.

– В тюрьме.

– Где?..

– В Ираке, – пояснил Деметриос. – Я же говорил, что служил во французском Иностранном легионе. Мы служили вместе, я и Филимон.

– И вместе попали в тюрьму?

– Да.

Ника почувствовала, что ей просто необходимо сделать паузу, иначе лопнет голова. Кровь гремела в висках, во рту пересохло. Дрожащей рукой она зачерпнула из баночки мазь и начала обрабатывать плечи Деметриоса, самые воспаленные места. Сидя очень прямо, он держался обеими руками за спинку стула и глубоко дышал сквозь сжатые зубы, глядя прямо перед собой.

– Получается, перед смертью сбылась ее мечта, – заговорила Ника с горечью, потому что держать паузу долго тоже не было сил, – она увидела, каков ты под плетью. Надеюсь, это доставило ей удовольствие.

– Ей – вряд ли. Она мечтала сделать это своими руками в формате игры. Но Максиму доставило.

– Откуда ты знаешь?

– Он так дрожал, потел и облизывал губы, что трудно было ошибиться.

– Вот сукин сын…

Деметриос чуть повернул голову, и она увидела, что он улыбается.

– Помнишь, Вероника, ты сказала, что он трус? Ты была права. Конечно, он заставил меня подергаться, но…

– …но он не добился от тебя того, чего хотел.

– Он не умеет доводить удар. Понимаешь, о чем я?

– Думаю, да.

– Он сам боялся того, что делал со мной. И не давал воли остальным. Неявным образом пресекал их инициативу. Не потому, что вспоминал уголовный кодекс, не потому, что сочувствовал мне, но потому и только потому, что бессознательно примерял ситуацию на себя. Примерял – и приходил в ужас. Потом смотрел на меня и видел человека, который столкнулся с этим ужасом лицом к лицу. В моем положении было нечто невыносимо реальное…

– Возможность увидеть самого себя таким как есть, без масок и карнавальных костюмов?

– Увидеть себя. И осознать, что другие тоже тебя видят.

– А ты не боялся, Дмитрий? Не боялся увидеть себя?

Он молчал так долго, что Ника уже решила, ответа ей не дождаться. Но все-таки дождалась.

– Боялся, конечно. Несмотря на то что уже оказывался в подобной ситуации. Даже в более критической – когда точно знал, что меня могут не только подвергнуть болезненным процедурам, но и убить, изувечить, травмировать. Угроза телу всегда порождает страх. И в этом состоит особая унизительность положения жертвы. Ты как будто раздваиваешься: с одной стороны человек, его воля, характер, достоинство, принципы, убеждения, взгляды, а с другой – человеческое животное, его инстинкты, эмоции, физиология. Как уберечь тело животного от необратимых повреждений, при этом сохранив человеческое достоинство? Это не очень просто, моя дорогая.

Спать они легли вместе. Деметриос лег ничком, без подушки, вытянулся во весь рост и с протяжным вздохом закрыл глаза. Убедившись в том, что ему хорошо и удобно, Ника подползла поближе, накрыла его руку своей. Прошептала: «Димка…» Но он уже не ответил.

Он крепко спал.