Глава одиннадцатая
Рапира Сеньора Пераля
I
Сугроб походил на могильный холм.
Из снега сиротливо торчал косо срезанный стебель клинка. Венчавший его цветок эфеса остался у маэстро в руке. Диего Пераль стоял и смотрел, чувствуя, как в сердце лопается одна струна за другой. Говорят, талантливый музыкант сыграет и на последней. Мало ли что говорят? На последней, повторил Диего. Слово застряло в мозгу, теряя смысл, превращаясь в мучительную занозу. Безразличный ко всему, что творилось вокруг, маэстро хотел выдернуть эту занозу, пока рассудок не загноился, и его чуть не сбил с ног яйцеголовый дикарь. Пераль машинально отступил в сторону, и Якатль живым снарядом пронесся мимо, взрывая снег босыми пятками.
– Куда?!
– Стой!
– Якатль, назад!
– Замерзнешь!
– Да стой же, придурок!
Куда там! Астланин мчался по прямой – наискось через двор, через сад, вслед за улетевшим аэромобом. Из одежды на дикаре были короткие, до колен, штаны да меховая безрукавка на голое тело – подарок заботливого Прохора.
– Вернись!
Якатль кошкой перемахнул высокую ограду, чудом не напоровшись на острые наконечники прутьев, и понесся дальше, прямиком по снежному полю.
Рыжий невропаст ударил кулаком в ладонь:
– Вот же псих!
– Сани запрягай! – грянул с крыльца приказ Пшедерецкого.
– Сей секунд, барин!..
– Живо! Догнать и вернуть!
Не догонят, отметил Диего. Разве только на другом аэромобе…
– Что это?!
Рыжий во все глаза таращился на снежный холмик. Бледный, вспотевший на морозе, невропаст пятился назад, шаркал по-стариковски, втягивал затылок в плечи. Диего проследил за рыжим, вновь сфокусировал взгляд на сугробе, на обломке рапиры, и с отменным безразличием констатировал, что сходит с ума. Клинок шевелился. Медлительность движения завораживала: обломок изогнулся, лег на снег, как если бы металл вдруг начал плавиться, теряя жесткость, и больше не мог держать собственный вес. Однако снег под клинком и не думал таять. Секунд на двадцать, если не больше, обломок замер, потом начал извиваться. Еле слышно шелестя, он заскользил по ноздреватому насту, выволакивая из недр сугроба острие, скрытое под снегом.
– Мама, мамочка моя…
Голос невропаста сорвался, пустил петуха, словно рыжий был мальчишкой на переломе от детства к юности. Диего молчал. Позади заскрипели шаги – к ним шли остальные.
– Великий Джа! – ахнул Джитуку. – Ты хунган, брат?!
Прилагая неимоверные усилия, стальной ужик полз к Диего. Маэстро физически ощущал, насколько тяжело двигаться обломку рапиры. Но клинок, упрямец, полз – так безногий солдат ползет к ручью, чтобы напиться и умереть. Металл тускнел, темнел; казалось, мастер-невидимка прямо сейчас ворони́т искалеченный клинок. Когда косой срез ткнулся в сапог Диего, обломок был аспидно-черный сверху донизу.
Эфес в руке маэстро ощутимо потяжелел. Рукоять с сильной четвертью клинка обрела собственную волю. Она тянулась навстречу обломку, пытаясь преодолеть сопротивление мышц Диего. Непонятливый, упирающийся человек мешал рукояти. В свою очередь сломанный клинок пытался обвить сапог, желая взобраться выше, но ему не хватало сил. Маэстро присел на корточки, как над раненым, с осторожностью змеелова подвел один срез к другому. Части клинка потянулись навстречу, слиплись: два куска влажной глины. Чернота и блеск металла смешались, перетекая друг в друга. Линия раздела затянулась подживающей раной, превратилась в рубец, в застарелый шрам…
Исчезла.
Клинок рапиры выпрямился во всю длину, вновь обретая прежнюю жесткость.
– Металлоорганика? – предположил тусклый, невыразительный голос. – Квазиживой организм с функцией регенерации?
Голос мог бы принадлежать Гилю Фришу, но это сказал не Фриш.
Вместо ответа Диего поднял рапиру. Острие уперлось в грудь пожилого гематра, одетого в темно-бордовое длиннополое пальто. Для сеченской зимы пальто было слишком легким, чтобы не сказать, легкомысленным. Наверняка в ткань встроили электроподогрев или еще что-нибудь высокотехнологичное. Архаика для развитых планет Ойкумены; чудо для варвара из захолустья.
Остановит ли электроподогрев острую сталь?
– Вы меня не помните, сеньор Пераль?
– Отчего же? – Диего не спешил убрать рапиру. – Я хорошо вас помню, мар Яффе. Полагаю, в Эскалоне вы работали не вполне учителем. Вернее, не только учителем.
– Я удовлетворен, – улыбка Яффе вышла на удивление естественной. Если раньше маэстро бросало в дрожь от попыток гематров изобразить мимические реакции, обычные для инорасцев, то сейчас Диего содрогнулся при виде гематра, способного улыбаться открыто и приветливо. – Уроки логики не прошли для вас даром, сеньор Пераль. Что же до вашего оружия…
– Кто вы такой? Как вы тут оказались?!
За Пшедерецким, взбешенным до белого каления, маячил верный Прохор с охотничьей двустволкой наперевес.
– Идан Яффе, бюро научных связей «Каф-Малах». Калитка была не заперта. Чтобы объяснить, зачем я здесь, мне потребуется четыре минуты семнадцать секунд.
– Ни секунды! Нам не до вас, господин хороший!
Пшедерецкий отвернулся:
– Сенька, твою мать! Где сани?!
– Едем, барин! – грянуло от конюшен. – Уже едем! Вот прямо щас…
– Похищение, – вмешался мар Фриш. У Диего создалось впечатление, что Фриш не просто информирует Яффе о случившемся, а докладывает старшему по званию, тому, кто в состоянии решить проблему. – Помпилианцы вывезли свою сотрудницу в машине «скорой помощи». Также они похитили нашего координатора, Спурия Децима Пробуса.
– Что ты перед ним распинаешься, Гиль?!
Реплику невропаста Фриш проигнорировал:
– Астланин побежал за ним. Он под корсетом, на поводке. Постоянная эйфория, потребность быть неподалеку от хозяина.
– Я в курсе. Он найдет Пробуса?
– С вероятностью восемьдесят три и одна десятая процента.
Яффе достал коммуникатор, не активируя голосферу, что-то сказал на родном языке и убрал устройство в карман.
– За астланином проследят. С его помощью мы выясним, где держат вашего координатора. Если по дороге возникнут проблемы, Якатлю Течли будет оказана помощь. Антон Францевич, я бы попросил вас отозвать своих людей. Погоня не даст желаемых результатов.
– Какого черта вы тут распоряжаетесь?!
Было видно, что Пшедерецкий с трудом удерживается от приказа дворне: гнать наглеца в три шеи! Как ни странно, на помощь ему пришел дон Фернан. Гранд Эскалоны развел руками, сетуя на очевидное несовершенство мира, и опрометчивый приказ не прозвучал.
– Это была всего лишь просьба, Антон Францевич, – Яффе внимательно следил за метаморфозами собеседника. – В любом случае я приношу вам свои глубочайшие извинения за вторжение.
Пшедерецкий колебался.
– Извинения приняты, – наконец кивнул он. – Я помню: четыре минуты семнадцать секунд. Идемте в дом. Прохор, верни Сеньку! Плетей дураку за медлительность! Ружье мне оставь.
II
Колесницы судьбы
(совсем недавно, почти сейчас)
С примитивным управлением Идан Яффе разобрался за двадцать три секунды. Минута и семнадцать секунд понадобились для того, чтобы приноровиться к ходу мотосаней, чувствительности руля и рывкам во время переключения скоростей. На крыльце гостиницы кланялся швейцар:
– Прощения просим, барин! Вы уж не серчайте… Ну, нету ни одной летучки! Как есть, нету. Все в разгоне. Вот, извольте, сани с мотором… Довезут в лучшем виде!
Аэромоб, который швейцар называл «летучкой», Яффе заказал с вечера, сразу по прибытии на Сечень. Являться к Пшедерецкому на ночь глядя он счел нецелесообразным. Лету до имения – двадцать три минуты. То, что заказанного аэромоба утром перед гостиницей не окажется, в расчеты алама не входило. Портье забыл передать его заказ диспетчеру. Вероятность – восемьдесят семь процентов, что бы там ни врал в свое оправдание этот бездельник. Можно было сделать срочный заказ прямо сейчас. Мар Яффе произвел вычисления и определил, что выиграет таким образом около семи минут. Расторопность местных диспетчеров точному расчету не поддавалась, но вне сомнений, оставляла желать лучшего.
На Сечене говорят: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе!» Метафоры у варваров бывают весьма точными. Яффе нравилось емкое слово «весьма». Он рассчитал, что в него укладываются вероятностные соответствия в диапазоне от пятидесяти трех с половиной до восьмидесяти шести процентов.
* * *
В последнее время планы, выстроенные Иданом Яффе, постоянно требовали корректировки. Ситуация менялась слишком быстро. Это ничуть не раздражало алама, и не только потому, что он был гематром. Яффе знал: ни одна операция не проходит точно по плану. Если все идет, как задумано – ищи скрытый подвох.
Он любил свою работу: анализировать изменения, просчитывать варианты, принимать решения, порой совсем не очевидные. Лавировать, прокладывать к цели новые пути, огибать и устранять препятствия, сохраняя стратегическое направление. Скучать аламу не приходилось, и это его полностью устраивало. Если быть точным, устраивало на восемьдесят девять и две десятых процента.
Проблемы с коллантом, доставившим на Хиззац нелегальных пассажиров, мар Яффе предвидел. Все остальное – нет. Сильнее всего спутала планы смерть Энкарны де Кастельбро. Когда сеньора Пераля взяли в разработку помпилианцы, Яффе взвешивал две линии действия: склонить Пераля к сотрудничеству или ликвидировать? Сотрудничество выиграло у ликвидации при минимальном перевесе. Бюро нуждалось в пассажире для исследования. Впервые у «Каф-Малаха» появилась возможность изучить пассажира колланта: с предыдущими клиентами Шармаля это было проблематично.
Против ликвидации сыграл и звонок Эзры Дахана. Объект хотят взять в рабы? Следовало переходить к активной фазе операции. Алам отдал приказ взять Диего Пераля под круглосуточную негласную охрану, выйти на контакт, в случае отказа от сотрудничества – перейти к силовому варианту и вывезти объект с Китты на Таммуз.
Вызов от Луки Шармаля поступил через тридцать шесть минут.
– В нашем деле, – сообщил банкир, – появился новый фактор.
Три смысловых слоя:
1. Есть важная информация.
2. Мы партнеры. Я честно выполняю наши договоренности. От вас я жду того же.
3. Теперь командуете вы. Если возникает проблема, вам ее и решать.
– Я вас слушаю, мар Шармаль.
Два смысловых слоя:
1. Посмотрим, насколько важна ваша информация.
2. Проверим, не утаивали ли вы ее от меня раньше.
– Поведение участников известного вам колланта изменилось. После выполнения работы они всегда разлетались по домам. На этот раз они остались на Пхальгуне. Трое отправились на Хиззац с целью отыскать Диего Пераля, своего бывшего пассажира. Вероятность – девяносто один и четыре десятых процента. Сейчас коллант в полном составе находится на Китте. Со мной они не связывались, действуют по собственной инициативе. С вероятностью восемьдесят семь с половиной процентов им известно, где находится Пераль. С вероятностью семьдесят четыре процента они встретятся с ним в ближайшие шесть часов. Причина их интереса к бывшему пассажиру вычислению не поддается. В действие вступил неизвестный мне фактор.
Три смысловых слоя:
1. Я обеспокоен.
2. Я ничего не утаиваю.
3. Неизвестный фактор меня тревожит более всего.
– Благодарю вас, мар Шармаль. Я немедленно этим займусь. Уверен, мы с вами сработаемся.
Два смысловых слоя:
1. Я допустил оплошность.
2. Я оценил вашу предупредительность.
Яффе опоздал. Через два часа сорок семь минут в системе Альфы Паука началась, как выразился бы варвар, форменная свистопляска. Вероятность того, что коллант стартовал с планеты вместе с Диего Пералем, составляла восемьдесят один процент. Вероятность того, что Диего Пераль сумел выплатить коллантариям их обычный гонорар, составляла три процента ровно. Бесплатный вылет означал, что у коллантариев и Пераля имелась общая, очень важная для всех цель.
Новый фактор.
Неизвестный фактор.
Идан Яффе распорядился срочно эвакуировать участников двух других пассажирских коллантов на Элул и Таммуз, после чего стал ждать.
– Диего Пераль находится на Сечене, в имении Антона Пшедерецкого…
Откровенность старого тренера удивила Яффе меньше, чем оригинальный тест, который алам прошел по просьбе Эзры Дахана. В том, что беглый коллант находится там же, где и Диего Пераль, Яффе был уверен на семьдесят девять процентов. Добиться разрешения на вылет при закрытой системе было непросто, но Идан Яффе добился. Одновременно группа специалистов Бюро вылетела на Сечень с Таммуза. По прибытии они должны были поступить в распоряжение алама.
На Сечене он опоздал во второй раз.
* * *
За шумом мотора и визгом снега под полозьями саней Яффе не сразу расслышал другой визг. Стреляли из импульсника. Над усадьбой в вихре метели поднялся аэромоб «скорой помощи», белый с красной полосой. Группа захвата под видом врачей, оценил Яффе. Сильный ход. Кого они похитили? Пераля? Коллантария?
Идан Яффе принимал решения быстро. Если требовалось, очень быстро, практически мгновенно. То, что инорасцы называют интуицией, на самом деле – цепочка логических выводов, не воспринимаемых сознанием. Сознание получает конечный результат и позыв к действию. Извлечь из подсознания и проанализировать эту цепочку он сможет позже. Стрелять на поражение аламу Яффе довелось лишь два раза в жизни.
Сегодня он стрелял в третий раз.
Импульсник – на тридцатипроцентное рассеяние. Ударный эффект без пробоя корпуса, чтобы не зацепить тех, кто внутри. Трупы не нужны. Нужна вынужденная посадка – аварийные системы моба не дадут машине рухнуть камнем. Пять импульсов, один за другим. Он ни разу не промахнулся. К сожалению, у «скорой помощи» оказался повышенный запас прочности. Рыская и заваливаясь на левый борт, моб вышел из зоны поражения.
* * *
– В каком вы звании, мар Яффе? – спросил Диего Пераль.
Объяснения Яффе, как и было обещано, заняли четыре минуты семнадцать секунд. Звонок Луке Шармалю, подтвердившему, что Центр теперь зовется не мар Шармаль, а мар Яффе – пятнадцать минут, учитывая проблемы гиперсвязи. Рассказ коллантариев, перебивавших друг друга – один час двадцать три минуты.
– Можете называть меня полковником.
– Что вы намерены делать дальше, сеньор полковник?
– Нанести визит профессору Штильнеру. Разумеется, вместе с вами.
– Да он нас на порог не пустит!
– Вы ошибаетесь. Профессор Штильнер нас примет. Подчеркиваю: нас примет. Вероятность – сто один процент.
Яффе подождал, пока сеньор Пераль поймет: это шутка. Сеньор Пераль не понял. Кажется, никто, кроме мар Фриша, не понял. Чувство юмора, подумал Яффе. Какое же оно разное, чувство юмора.
III
Дон Фернан вел машину иначе, чем Пшедерецкий. Небрежно, шутовски, поигрывая пальцами над сенсорной панелью, как если бы выбирал блюда из ресторанного меню. Глаза его были полуприкрыты, да еще и затенены длинными, считай, девичьими ресницами. Казалось, дон Фернан сейчас заснет. Автопилот не успеет перехватить управление, пассажир – тем более, и спортивный «Кримильдо» сорвется в самоубийственный штопор.
– Позвольте вопрос, сеньор Пераль…
Акцентированным «сеньором» сын маркиза де Кастельбро, верней, новый маркиз де Кастельбро подчеркивал для тугодумов: «Да, я помню, сеньор Пераль! Вы не любите, когда вас называют доном Диего…» Не дождавшись разрешения, дон Фернан улыбнулся и продолжил без малейшего стеснения:
– Вы ломали клинки?
– Да.
– Я имею в виду, раньше.
– Да.
– Я имею в виду, свои?
– Да.
– Тройное да, – задумчиво пробормотал дон Фернан. Ясный, хотя и тихий голос, внятная речь, железная настойчивость, с какой он вел разговор к намеченной цели, ярко противоречили ленивой позе кота, задремавшего на солнцепеке. – Сеньор Пробус утверждал, что пассажир колланта должен трижды согласиться. Мой духовник, отец Игнасио, предупреждал меня: если ты хочешь, чтобы дьявол вошел в твой дом, его нужно пригласить три раза. Забавная параллель… Так говорите, вы и раньше ломали клинки?
Диего молчал. Рапира стояла между ног маэстро, яблоком рукояти упираясь Пералю в подбородок. Я должен бояться ее, подумал Диего. У меня должны трястись поджилки от одного прикосновения к ней. Я должен…
Он не боялся, и поджилки не тряслись.
– Дровяной бастион, – левой рукой маэстро поглаживал гарду рапиры. Женщину не ласкают с такой нежностью и заботой, с какой Диего Пераль касался округлостей чаши, усов крестовины, защитных дуг, сплетенных в полукорзину. – Мерзавец орудовал абордажным топором. Я проткнул его приятеля, замешкался…
«Кримильдо» летел медленно, словно на обзорной прогулке. Внизу по укатанному до синего блеска снегу скользили две черные тени: аэромоба и мотосаней. Проселочная дорога изобиловала крутыми поворотами, сугробы на обочинах обещали непрошеным гостям массу проблем, сдобренных ядреным морозцем, и мар Яффе управлял плохо известной ему машиной без лихачества, можно сказать, академически. Компанию аламу составил мар Фриш, утонувший в исполинском тулупе добряка-Прохора. Остальные члены колланта остались в усадьбе. Пшедерецкий – тогда еще Пшедерецкий! – заметил, что неловко в первый же визит являться к профессору шумной толпой. Коллантарии заупрямились: каждый хотел видеть Штильнера, задать ему тьму вопросов, лично выслушать ответы. Все наперебой клялись, что уж они-то будут вести себя тише воды, ниже травы. И вообще, только круглый дурак не отличит толпу от компании! Женщины требовали пропустить их вперед, потому что мужчины, как верно заметила Джессика Штильнер – тупиковая ветвь эволюции, способная в лучшем случае мочиться стоя… Гвалт рос, ширился, вскипал мутной пеной, и мало-помалу скандалисты поняли, что Пшедерецкий прав.
Кандидатура Гиля Фриша на роль представителя колланта стала приемлемым компромиссом.
– Топор, – кивнул дон Фернан. – Это раз.
– Осада Сонти. У ворот Бравильянки капитан Ленуарес потребовал, чтобы я отдал ему свою рапиру. Я не позволял трубачу дать сигнал к отступлению. Капитан сломал мою рапиру об колено, велел солдатам взять меня под арест… Я ударил капитана, а трубач спросил, буду ли я бить и его тоже, если он подчинится приказу Ленуареса. Обязательно буду, подтвердил я. Тогда трубач заявил, что без зубов ему хана, как музыканту, и лучше он пойдет под трибунал, чем познакомится с моим кулаком…
Вспоминать было приятней, чем думалось маэстро поначалу.
– Мы вышибли сонтийцев из ворот. Я дрался шпагой капитана Ленуареса. После боя он пришел ко мне в палатку. Предложил решить спор полюбовно, как ведется у настоящих мужчин.
– Дуэль?
– Новая рапира за счет Ленуареса. Мешочек с дюжиной золотых эскудо. И мое обещание держать язык на привязи. За героический штурм Бравильянки капитан удостоился похвалы маршала Эль-Бьерзо. Это у трубачей нет карьеры без зубов. У капитанов очень даже есть…
– Значит, осада Сонти. Это два.
– Дуэль с покойным сеньором Бреши́. Я был молод и неопытен. Бреши подловил меня на выпаде и сломал острие моей рапиры, застрявшее в кольцах гарды рапиры Бреши. К счастью, это не лишило меня возможности рубить. Сломанным острием я вспорол сеньору Бреши щеку – и, возвращая рапиру, рассек ему яремную жилу.
– Три.
– Четыре и пять. Я не хочу рассказывать об этих случаях.
Мотосани свернули в лес. Дорога путалась в соснах, огибала подлесок, сверкающей лентой ныряла в распадок. Судя по состоянию дороги, пользовались ею довольно часто. Дон Фернан поднял «Кримильдо» над верхушками деревьев. Стая ворон снялась с ветвей и, заполошно крича, летела за машиной, пока не отстала.
– Не надо, – согласился дон Фернан. – Пять, так пять. И всякий раз вы меняли клинок на точно такой же? Вес, длина, упругость? Не отвечайте, я сам вижу, что да.
– Я привык к такому.
Разговор начал раздражать Диего. Но у него не было выбора. Он хорошо помнил, что рапира, оставленная им накануне отлета в Бухте Прощания, сейчас хранится в Эскалоне, в доме Фернана де Кастельбро. Дон Фернан сам сказал ему об этом. Маэстро злился, выстраивал довод за доводом, и все равно – чувствовал себя изменником, бесчестным подлецом.
– Наверняка вы меняли рукоять. Чашку, дуги… И всегда одинаковые. Я прав?
– Не ваше дело.
– Разумеется, прав. Вы однолюб. Честный, верный, суровый Диего Пераль. Прямолинейный, как его рапира. Не обижайтесь, это комплимент. Или, если угодно, соболезнование. Вы уже поняли, что я фехтую тяжелым клинком быстрее, чем вы?
– Я над этим работаю, – сухо ответил маэстро.
– А что мешает вам взять другую рапиру? Полегче, а? Хорошо, эта рапира волшебная, она нашептывает вам чужие секреты. Но для поединка со мной вы же можете поступиться волшебством ради пользы? Мы сразу сравняемся в скорости, тут у меня сомнений нет. Неужели вы не сумеете компенсировать лишнюю тяжесть моего клинка мастерством вашего?
– Пожалуй, сумею.
Раздражение, упав в тигель алхимика, переплавилось в интерес.
– Вы видите какие-то особые выгоды для меня?
– В разнице веса клинков? Нет, не вижу.
– И возьмете другую рапиру?
– Я привык к этой.
Дон Фернан засмеялся:
– Ах, сеньор Пераль! Вы, дворянин по воле случая, в тысячу раз больше рыцарь, чем я, гранд Эскалоны! У вас все из железа: взгляды, принципы, добродетели. Вы не умеете меняться. Перемены, даже ради явной выгоды – для вас это в первую очередь предательство. Вам никогда не победить меня. И знаете, почему? Однажды я выяснил, что можно менять все, что угодно. Руки, например. Берешь старые руки, выбрасываешь на помойку, меняешь на новые… Если очень захотеть, сеньор Пераль, можно изменить все. Вот мой опыт, с которым вам не справиться.
– У каждого свой опыт, – маэстро пожал плечами. – Я, например, выяснил обратное. И ничуть не жалею.
– Что именно?
– Если очень захотеть, можно не изменять. Ни себе, ни другим.
За лесом блестела река, скованная льдом.
IV
– К чертовой матери!
Домофон захрипел, размышляя, и уточнил:
– В задницу!
– Я… – начал было Пшедерецкий.
– Изыди! У меня выходной!
– Вы…
– Может человек расслабиться в выходной?
– Может, – согласился Пшедерецкий.
Профессор Штильнер жил в частном доме рядом с водохранилищем. Район тут был, судя по дизайну особняков, престижный, но странный. Со своими тараканами, сказал бы Луис Пераль. Летать запрещалось, скорость наземной езды жестко ограничивалась. Внешняя блокировка управления машиной избавляла водителей, желающих газануть, от необходимости платить штрафы, а усачей из конного патруля – от безнадежной погони за нарушителями. Минут сорок, если не больше, «Кримильдо» уныло тащился за мотосанями, как юный внук за престарелой бабушкой. Под колесами грохотала брусчатка – спуск, выложенный тесаным булыжником, вызвал у маэстро ностальгию по родной Эскалоне. На каждом повороте, сияя небесно-голубым окрасом, к домам жались стайки мусорных баков – бокастых великанов с откинутой крышкой. Тоже голос родины – в последнее время Диего привык к компактным утилизаторам. Наконец сани свернули в край контрастов: вдоль разбитой грунтовки – обледенелой, горбатой, сплошь в выбоинах и колдобинах – укрывшись от грязи мира за монументальными заборами, стояли помпезные особняки в три-четыре этажа. Стояли они большей частью по одну сторону, потому что по другую начинался дикий склон, заросший кустарником и чахлыми деревцами. Навернись, дружок, и будешь, ломая ветки, кувыркаться до самого водохранилища.
В опасной близости к склону притулилась баня. Оттуда выбрели двое: голая девка с уханьем прыгнула в сугроб, голый мужик пустил желтую струю, целясь в кружево черных ветвей, и вернулся в баню. Девка вприпрыжку побежала за ним.
Дом профессора был поскромнее соседей, но не слишком. Выбравшись из машины, Пшедерецкий обождал, пока к нему присоединятся Диего и гематры, после чего ткнул пальцем в кнопку домофона, установленного на бетонном столбе между воротами и калиткой. Еще недавно для Диего Пераля домофон был бы чудом техники. Сейчас же, с презрением, удивившим его самого, маэстро отметил, что устройство древнее, первобытное: кнопка вместо сенсора, динамик вместо акуст-линзы.
Тут и прозвучало:
– К чертовой матери!
– …может, – диалог зашел в тупик, и Пшедерецкий сменил тактику. – Еще в выходной хорошо подраться. Или облегчить душу грязной бранью. Кстати, моя фамилия Пшедерецкий. Антон Пшедерецкий, наглец и сволочь, по рекомендации вашей дочери. Припоминаете?
– О, как кстати! – нехорошо обрадовался профессор. Судя по всему, Штильнер был вдребезги пьян. – А я уж было затосковал! Обождите, я соберусь с мыслями и обругаю вас наилучшим…
– Образом, – подсказал Пшедерецкий.
– Вот-вот! Образом! Останетесь довольны… Скажите, враги прогресса – это не слишком мягко? Мне кажется, закадычные враги прогресса звучат лучше!
– Закадычные? А разве закадычные – это не друзья?
– Ни в коем случае, – авторитетно заявил Штильнер. – Ваши друзья берут вас за кадык?
– Случается, профессор. Если вы не в курсе, за кадык не только берут, но и заливают. В компании с друзьями.
– Заливают? Оригинально!
– Я знал, что вам понравится.
– Ваше здоровье, сволочь! Чтоб вы сдохли! – домофон булькнул. – Не правда ли, отличный тост! Вы там еще не замерзли? Мерзните скорее, сделайте приятное светилу науки…
– Хватит, – вмешался мар Яффе. – Заканчивайте балаган.
– Он нас впустит, – шепотом откликнулся Пшедерецкий. – Ей-богу, впустит!
Яффе шагнул к домофону:
– Господин Штильнер, разрешите представиться: Идан Яффе, бюро «Каф-Малах». На днях я имел удовольствие беседовать с вашим зятем, мар Шармалем. Темой разговора послужил научный эксперимент, инициатором которого выступили вы, господин Штильнер. Мар Шармаль принимал меня у себя в кабинете. С вами мы будем разговаривать через домофон?
Безукоризненно, восхитился Диего. Знак вопроса в конце финальной реплики Яффе озвучил с воистину актерским мастерством. Нажим, ирония, чувство собственного превосходства, провокация собеседника – целый букет, нехарактерный для гематра.
– Вас я учил логике, – Яффе поймал взгляд маэстро. – Меня учили другому. В частности, я умею смеяться. Ваш отец, вне сомнений, сразу отличил бы подделку.
– Наигрыш, – поправил Диего.
– Да, наигрыш. Но вы бы сочли мой смех вполне натуральным. Вероятность шестьдесят девять целых три десятых процента.
– Эй! – напомнил о себе профессор. – Мар Яффе!
– Я здесь.
– Заходите! И этих берите, трепачей…
Щелкнув, калитка отворилась. Судя по тому, что ворота остались запертыми, Штильнер не предлагал гостям загнать машины во двор. Яффе вошел первым, Гиль Фриш – следом. Миновав площадку для транспорта, гематры поднялись по низеньким, очень широким ступенькам и остановились у дверей, поджидая спутников.
Дон Фернан изящно взмахнул рукой:
– Прошу вас, сеньор Пераль!
– После вас.
– Ну, раз вы настаиваете…
Калитку строили для недомерков. Пшедерецкий был вынужден наклонить голову, чтобы не врезаться лбом в притолоку. Диего в поездку надел каракулевую папаху – иначе нянька-Прохор выгрыз бы маэстро дырку в темени! – и поклонился еще ниже, придерживая головной убор. Шаг за порожек, и он едва не оглох. Сирена ударила ладонями по ушам, ошеломила, плеснула в жилы огня. Маэстро выхватил рапиру, прижался спиной к забору. Острие клинка искало врага, сердце заходилось от жажды действий, а сирена все выла, все надрывалась. Сквозь вой пробился голос Штильнера, усиленный аппаратурой вдесятеро:
– Выйдите вон! Вон!!!
Как ужаленный, Диего выскочил наружу, к машинам. Сирена выла, в ее переливах звучала труба архангела, возвещая мор, глад и светопреставление. Соседские особняки равнодушно взирали на балаган слепыми, затененными окнами. Должно быть, соседи давно привыкли к профессорским шалостям. Диего вбросил рапиру в ножны, выругался, плюнул на ворота, не смущаясь вульгарностью поступка.
– Хватайте его! Стреляйте в него! – разорялся профессор. То, что ценные указания в некотором роде противоречили друг другу, нисколько не смущало Штильнера. – Он одержим! Нам повезло, он одержим! Ура, в атаку!
– Помрачение? – предположил дон Фернан. – Черная трясучка?
Гранд Эскалоны отступил на второй план, и Пшедерецкий уточнил:
– Белая горячка?
– Ну что же вы стоите, идиоты?! – профессор чуть не плакал. – Он одержим! Я мечтал об этом всю жизнь!
Одержим, подумал Диего. Да, я помню. Рыночная площадь, нищенка бьется в грязи, в морковных очистках, в рыбьих потрохах, упавших между прилавками. На губах вскипает, пузырится пена. Из глотки летит чудовищная, богохульственная брань. Голос нищенки – бас богатыря. Сквозь толпу проталкивается священник: «Бесы! Бесы, дети мои! Она одержима…» Восьмилетний Диего стоит в первом ряду. Ему очень смешно. «Бесы, дети мои!» – разве не повод для смеха? Смех путается со страхом, их уже не отличить. Я помню, я запомнил на всю жизнь. Значит, я одержим? Бесы, дети мои…
– Не дайте ему удрать!
Папаха грянулась в снег. Следом – дубленый полушубок. Диего сорвал пояс с рапирой, швырнул поверх крашеной замши. Упал на задницу, не чувствуя боли в отбитом копчике, начал стягивать сапоги. Левый, правый… Куртка. Сорочка. Штаны. Нижнее белье. Маэстро плохо понимал, что делает, зачем, с какой целью. Ничего он не понимал. Багровая лють поднялась из глубины, с самого донышка. Еще немного, и Пераль разбежался бы и врезался головой в запертые ворота: лишь бы сирена смолкла, пускай даже навсегда.
– Вот он я!
В чем мать родила, Диего раскинул руки:
– Вот! Каков есть!
Есть такие соломинки, что ломают спины верблюдам. Ласковый прием профессора Штильнера – я узнал твое имя, соломинка.
– Берите меня! Все, кто хочет – берите!
Яффе сказал: «Профессор нас примет. Подчеркиваю: нас примет.» Учитель логики, ты был прав. Ты ведь не уточнил, кто именно входит в хитрое словечко «нас», в твое кубло… Тишина? К черту тишину! Вой, сирена! В ад спускаются под звуки полкового оркестра!
– Господи Боже мой! Из костра пылающего взываю к Тебе…
Хрипя, кашляя, выкрикивая псалом, словно призыв к атаке, Диего Пераль ударился плечом в калитку. Та не поддалась. Он бил и бил, выстраивая некий жизненно важный ритм; казалось, только это и заставляет сердце стучать.
– Ибо надеюсь не на силу рук и крепость власти…
Щелчок. Маэстро кубарем влетел во двор, упал, откатился к маленькому, пустому зимой цветничку. Холода он не чувствовал. Сирены не слышал. Да и не было ее, сирены.
Замолчала.
– …а только на Создателя мира…
– Как интересно! – восхитился с небес профессор Штильнер. – Умоляю вас, еще разок! Ну пожалуйста!
Диего поднялся на ноги. Болело плечо. Болела голова. Ребра тоже болели. Тряпка, подумал маэстро. Тряпка, медуза, кисель. Бормоча псалом, словно пережевывая хлебный мякиш, он вышел из калитки и снова зашел. И опять, с тупой покорностью дряхлой собаки: вышел, зашел, вышел…
– Великолепно! Теперь дубленочку!
– Что?
– Бросьте, пожалуйста, во двор ваш полушубок!
Диего подчинился.
– Папаху! Белье! Саблю!
Пояс с рапирой маэстро бросить не смог. Не смог, и все. Внес на руках, и вжал затылок в плечи, оглушен сиреной. Впрочем, Штильнер сразу отключил звук.
– Потрясающе! – профессор радовался, как ребенок, впервые попавший в цирк. – Оденьтесь, прошу вас! И бегом, бегом наверх! У меня есть дивное средство от простуды…
– А нам что делать? – спросил Пшедерецкий.
Маэстро собрал вещи в охапку:
– А вас не зовут. Только меня.
V
Пожалуй, комедиограф Луис Пераль, прежде чем оформить черновик благородными стихами, изобразил бы этот допрос так:
Марк Тумидус: Все-таки не удержались…
Не спеша развить мысль, он прогуливается по допросной от стены к стене. Допросная располагается в подвале, окна в ней отсутствуют.
Пробус (в сторону. Это внутренний монолог, неслышимый для остальных. Речь Пробуса, сухая и деловитая, не похожа на его обычную манеру разговаривать): Что я знаю о своем нынешнем местонахождении? Подвал на Сечене – с планеты меня не вывезли. В «скорой помощи» мне завязали глаза. Я не сопротивлялся. Две пересадки. Тесный аэромоб, наземная колымага: судя по тряске и бензиновой вони, местная. По ступенькам вверх. Прямо, налево, направо. По ступенькам вниз. Еще вниз. Налево. Еще раз налево.
Голос Веника: Можете снять повязку.
На стенах допросной – камеры наблюдения. Их не прячут: зачем? Бетонная коробка десять на десять шагов. Стены и потолок выкрашены серой эмалью. Из мебели – жестко закрепленный в полу круглый табурет. На табурете – Спурий Децим Пробус собственной персоной. «Солнышко» холодной плазмы отрегулировано на неприятный, режущий глаза спектр бело-голубого гиганта. Его свет вызывает ассоциации с больницей, хотя ни в одной клинике, где Пробусу довелось побывать, не пользовались подобным освещением.
Пробус (в сторону): Есть в этом свете что-то такое… Стерильное. Самое оно для вскрытия. Кто у нас в потрошителях? Тебя, парень, я знаю. Ты напарник женщины-лисы. И тебя знаю, главный. Доброго здоровьица, давно не виделись. Три года назад – нет, меньше! – ролики с тобой крутили по визору ежедневно. Да, я в курсе: ролики делались для астлан. Но их демонстрировали и прочим народам Ойкумены. Великая Помпилия несет на Астлантиду мир и новые технологии, призывает дикарей к сотрудничеству – убедитесь сами! Ты, Марк Кай Тумидус, служил лицом Великой Помпилии, а по совместительству – официальным представителем ВКС Лиги, в гламурном мундире с орденами. Я помню тебя другим: зеленым лопушком. Курсант-либурнарий, мой сосед по каюте грузопассажирской лохани… Как назывался корабль? Ах да, «Протей». Ты изменился, курсантик. Ой-ёй-ёй, как же ты изменился! И фасеточным имплантантом, поселившимся в твоей левой глазнице, эти перемены не ограничились…
Марк Тумидус (прерывает внутренний монолог Пробуса): Указ «неделя раз-два-три». Между прочим, его приняли благодаря вам. И вы же первый его нарушили. Не напомните, для кого указ не писан?
Пробус (всхлипывает): Для нас, дураков! Каюсь!
Марк Тумидус: Прямо сразу каетесь?
Пробус: Спасибо, родненькие! Вытащили дурачину, не дали пропасть…
Марк Тумидус: Вытащили?
В глазном имплантанте мелькает радужный блик. Кажется, Тумидус изменил настройку, желая рассмотреть допрашиваемого под микроскопом.
Пробус: Наши своих не бросают! Я знал, я верил! Вытащили, спасли, увезли! Прямо из-под носа, из львиной пасти! Я же для родины, как обещал, в лучшем виде… Родина – она мама, она простит!..
Марк Тумидус: С этого момента – подробней. Что именно вы сделали для родины?
Пробус: Вывел варвара из имения. (Загибает палец: большой, чтобы сразу обозначить значение подвига). Без свидетелей, как велели! (Загибает указательный). Подал сигнал и сопроводил до уединенного места! (Загибает безымянный и мизинец, средний остается торчать). Чтобы, значит, без помех, без свидетелей…
Марк Тумидус: Вывели и сопроводили. Дальше!
Пробус: Дальше? Кошмар и ужас, вот что дальше! Ужас и кошмар! Голубчики вы мои! Драгоценные! Вы простите старика, я там чуть в штаны не наложил! Сердчишко пошаливает: здравствуй, думаю, инфаркт…
Марк Тумидус: Уточняю вопрос: что конкретно произошло между варваром и нашей сотрудницей?
Пробус: Докладываю! Наша сотрудница стала брать варвара в рабство. Поначалу все шло как обычно… (подмигивает). В курсе, небось, как оно у нас бывает? Она клеймит, он клеймится. Она на дороге, он в седле… Я смотрю, а она дергается. Дрыг-дрыг, и упала! А варвар из седла прыгнул и над ней стоит. Так, знаете ли, по-хозяйски!
От последней реплики Пробуса допрашивающих явственно передергивает.
Крисп: В этот момент варвар был под клеймом?
Марк Тумидус косится на унтер-центуриона, но ничего не говорит. Видимо, он считает вопрос уместным.
Пробус: Ни в коем разе! Свободный он был!
Крисп: Вы уверены?
Пробус: Да что ж я, свободного от раба не отличу?! Я помпилианец, или кто?
Крисп (в сторону): Или кто.
Марк Тумидус: Продолжайте.
Пробус: Я давай ее спасать, нашу сотрудницу! Хотел на мобе в усадьбу отвезти, так моб у меня из-под носа улетел! Тогда мы с варваром ее на лошадь погрузили, и галопом в дом, в тепло! Доктора вызвали… Я сразу хотел нашего, но они сперва местному позвонили. У постели сиднем сидел, пот вытирал, судно подкладывал!
Марк Тумидус: Вернемся к инциденту с клеймением. Каким образом варвару удалось противостоять помпилианке?
Пробус: Не знаю! Мамой клянусь, не знаю! Феномен! Матерый феноменище! Я вам вот что скажу, золотые вы мои… С этим варваром лучше не связываться! Вы меня слушайте, старик Пробус дурного не посоветует. Этот варвар – всем варварам варвар! Вы на нашу сотрудницу гляньте, сами все поймете…
Крисп: Вы замечали за ним нечто странное? Не свойственное обычным варварам?
Пробус: Замечал?
Крисп: Да.
Пробус: Я?
Крисп: Вы! Хватит вилять!
Пробус: Слабо сказано, дружище! На нем странностей – как блох на собаке…
Марк Тумидус: Конкретизируйте.
Пробус: Да сколько угодно! Кто мозги нашей сотруднице выжег, а? То-то и оно! Или шпагу его взять…
Марк Тумидус: Что не так с его шпагой?
Пробус: Вы когда-нибудь выходили в большое тело? Ох, простите дурака! Так вот, груз с собой в коллант не возьмешь. Ну, деньги там, документы, одежду, мелочь в карманах… А он шпагу туда-сюда таскает. Представляете?!
Крисп: Шпага? Интересно. (Особого интереса в его голосе не слышно). А как насчет ментальных странностей?
Пробус: Вам мало нашей сотрудницы?!
Крисп смотрит на Марка Тумидуса. Тот кивает: можно.
Крисп: Он угадывал чьи-то мысли? Предчувствовал события? Знал то, чего не должен знать? У нас есть подозрение, что Диего Пераль – латентный телепат. Возможно, уже не латентный.
Пробус: Телепат? Как вы догадались?! Все, все, молчу… Вопросы здесь задаете вы. Да он все мои мысли угадывал! Я еще и не подумал, а он уже вслух…
Марк Тумидус: Какие именно ваши мысли он угадал?
Пробус: Все!
Марк Тумидус (взрывается): За каким чертом вы вообще взяли его в коллант?!
Пробус: И не говорите! Зря мы с ним связались: мы зря, а вы – тем более! Понимаете, за него просил наш гематр…
Марк Тумидус и Крисп переглядываются со значением.
Пробус (отслеживает их молчаливый диалог, спешит развить тему): Гематр, он просто так, на дурняка, просить не станет. Икс-игрек, катет гипотенузы… Что-то высчитал, зараза. Мы с ним не спорим, у него резоны железные…
За спиной Пробуса звучит резкий сигнал зуммера. Пробус подскакивает на табурете, хватается за сердце. Марк Тумидус достает из кармана черную бляшку – не коммуникатор, другое устройство.
Марк Тумидус: Что там у вас? Хорошо, заприте его в пятой. И чтоб без членовредительства! Скоро буду.
Крисп: Что там?
Марк Тумидус: Тузика поймали. (Кивает на Пробуса). Его тузика. Не то чтоб поймали… Сам прибежал и в дверь ломился. Ну, парни и приняли дикаря.
Крисп: Твою декурию! Похоже, мы спалились.
Дверь допросной открывается: она не заперта. В помещение входит крупный ягуар. Зверь мимоходом трется о бедро Марка Тумидуса, игнорирует Криспа и Пробуса, укладывается у стены, дремлет. Пробус в шоке. Тумидус равнодушен, Крисп – тоже. За время полета на «Мизерабле» унтер-центурион Крисп Вибий привык к тому, что за манипулярием Тумидусом по всей яхте хвостом таскается ягуар со странной кличкой Катилина. На Сечене манипулярий старался не брать Катилину в присутственные места, но для допроса сделал исключение.
Пробус (вытирает лоб платком): Вы хотите меня пытать?
Марк Тумидус: Чем?
Пробус: Этим… Хищником.
Марк Тумидус: Обязательно. Вы устойчивы к пыткам?
А в стихах это было бы вообще великолепно.
Но увы, не ко всякому допросу прилагается гений битого палками Луиса Пераля…
VI
Проф. Штильнер А. Ф., д.т. к/б.
ДИНАМИКА ЭВОЛЮЦИИ ФЛУКТУАЦИЙ КОНТИНУУМА
Глава 5
Пенетраторы
(Адаптированный фрагмент для научно-популярного издания «Феномены Ойкумены»)
Пенетраторы, они же лоа-гакэру (духи-шпионы), они же проникающие демоны, они же одержатели.
На сегодняшний момент – высшая ступень эволюции флуктуаций пространственно-временного континуума, 4-й класс согласно реестра Шмеера-Полански. Получены неопровержимые доказательства разумности этого класса флуктуаций, хотя разум их принципиально несопоставим с человеческим. В отличие от флуктуаций более низких классов, корабли, как правило, не атакуют. По всей видимости, пенетраторы не рассматривают людей, как источник энергетической пищи. Люди интересуют их исключительно как объекты исследования. Достоверно зафиксировано более четырех тысяч случаев внедрения (проникновения) пенетраторов в тела и рассудок людей (отсюда и происхождение названия). При этом воля захваченного объекта полностью подавляется, а личность консервируется и используется пенетратором в качестве базы данных для адаптации в человеческом обществе. Зафиксирован ряд случаев, когда пенетратор шел на сотрудничество с объектом, предоставляя ему частичную свободу воли и действий. Наблюдались случаи внедрения пенетраторов в тела животных (собак, кошек, приматов, сякконского дракона).
Как и флуктуации иных эволюционных ступеней, пенетраторы в свободном (волновом) состоянии неспособны спускаться на планеты. Все известные случаи одержания произошли на космических кораблях и станциях. Во внедренном состоянии, находясь в теле человека или животного, пенетраторы получают возможность спускаться на поверхность планет. Покинуть белковое тело и вернуться в волновое состояние пенетратор может лишь за пределами планетарной атмосферы, в открытом космосе. Таким образом, белковые тела используются пенетраторами в качестве своеобразных «биологических скафандров» для проникновения в чуждую им среду и ее исследования.
Трудно сказать с уверенностью, что больше интересует пенетраторов: исследование людей и животных, как таковых – или исследование планетарной среды. Скорее всего, они совмещают оба исследовательских процесса.
При выходе пенетратора из тела его носитель погибает, сгорая без остатка на кварковом уровне и переходя в состояние чистой энергии. Процесс носит неуправляемый характер; волновой отпечаток личности носителя при этом не сохраняется. Человек, в которого вселился пенетратор, обречен на скорую гибель.
По косвенным данным, такое положение дел не устраивает самих пенетраторов. Известен случай превращения тюремной космической станции в исследовательскую лабораторию, где флуктуации на протяжении нескольких лет проводили эксперименты, исследуя заключенных, входя в их тела и пытаясь найти способ возвращения в волну без гибели носителя. Видимых результатов эксперименты не принесли.
Тем не менее, определенный прогресс в методах выхода пенетраторов из белковых тел мы можем наблюдать. Как свидетельствуют собранные за пятьсот лет данные, ранее пенетраторы возвращались в волну с более разрушительными эффектами, чем сегодня: от кварк-глюонного взрыва мощностью в десятки килотонн до искажений пространства, времени и гравитационных полей, нарушения причинно-следственных связей, массовых психических расстройств людей в радиусе до трех километров, массового спонтанного эффекта Вейса и т. д. Сейчас, как правило, погибает лишь носитель.
Анализируя исследовательскую деятельность пенетраторов, мы обнаруживаем вполне человеческую мотивацию: стремление к новым знаниям. Это дает нам надежду на возможность контакта и будущего взаимопонимания с наиболее развитыми флуктуациями континуума.
* * *
– Ну что? – спросил профессор Штильнер. – Теперь вы поняли?
Глаза профессора горели азартом.
– Нет, – честно ответил Диего.
