Глава 22

Стоя перед передней дверью дома, в котором жили родители Сампи, я вдруг понял, что пятнадцать лет, отделявших меня от того времени, когда я вот так же стоял перед дверью родителей моей девушки, нисколько меня не закалили и не выработали иммунитет к мучительным испытаниям подобного рода. Если не считать разбитой в драке физиономии и более ранних следов разрушительных шагов времени, выпивок, недосыпа и всевозможных гримас, ничто во мне не изменилось.

Дверь открылась. Ей не нужно было называть себя – я понял, что передо мной Сампи, только на тридцать лет старше, однако эти годы не слишком ее изменили. По правде говоря, время пошло ей на пользу. Волосы остались светлыми, не без помощи, конечно, внимательного парикмахера. Лицо сохранило живость и бодрость, но чем дольше хозяйка дома вглядывалась в меня, тем тревожнее становилось его выражение.

– Миссис Йоффе? – спросил я не ради уточнения, а скорее для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

– Мистер Флинн? – Теперь лицо выражало почти ужас.

Я вспомнил, что мой подбородок, по всей видимости, испачкан кровью. Вспомнил, что моя одежда после недавней драки изрядно потрепалась и испачкалась. Правда, забыл про двухдневную щетину. В конечном итоге я решил воззвать к ее сочувствию:

– Боюсь, меня избили.

– О боже! – охнула она, и в ее голосе я уловил жалость. – Бедный мальчик, проходите, прошу вас. – Хозяйка обернулась и крикнула в глубь квартиры: – Генри, быстро иди сюда! Мистера Флинна избили!

Генри оказался высоким – шесть футов два дюйма. Фотогеничным. Образцовым американским бизнесменом. Здоровое загорелое лицо, крупная фигура, рубашка с открытым воротом, прекрасного покроя спортивная куртка в мелкую клетку, элегантные серые брюки и обязательные кожаные мокасины от Гуччи. Пытаясь пропустить меня внутрь, он почти полностью заблокировал вход.

Меня провели в квартиру, усадили на бархатный, в пятнах, как у оцелота, и глубокий, как пещера, диван «честерфилд» производства «Роше-Бобуа», сунули в руку стакан скотча со льдом и стали влажным полотенцем осторожно протирать мне лицо. Последним занималась нервная служанка-пуэрториканка. Среди персидских ковров, подлинников Каналетто и Фрагонара и ваз Лалика я, должно быть, выглядел крайне неуместно.

– Бедняжка, – повторила миссис Йоффе. – Ты только посмотри на него, Генри, он же бледный и дрожит как лист.

Я не стал рассказывать, что симптомы вызваны в большей степени накопившейся за последние дни нехваткой сна, нежели событиями последнего часа. Служанка наконец вытерла мое лицо и удалилась.

– Что с вами случилось? – спросила миссис Йоффе.

Я поведал им самую зловещую и душераздирающую историю с групповым нападением, какую только смог придумать, а закончив, признал, что оказался не таким уж плохим сказочником. На хозяев моя повесть произвела впечатление.

– Думаю, вам нужно немедленно сообщить в полицию, – заявила миссис Йоффе.

– Позвонить можно, но это будет напрасная трата времени, – возразил ей муж. – Они потащат вас в участок, промурыжат там пару часов, возьмут заявление, если найдут того, кто сможет читать и писать, потом скажут, что ничего не могут поделать и что искать этих парней бесполезно. Лучше не дергаться и выпить еще виски.

Я не мог не согласиться с такими железными доводами. Первый выпитый стакан уже привел меня в состояние легкой расслабленности. Я вспомнил, что на моих часах полтретьего ночи.

Я до сих пор еще не нашел себе место для ночлега – в служебную квартиру возвращаться не хотелось, и я рассчитывал, что найду Сампи здесь и переночую у нее.

Когда интерес к моему несчастью ослаб, я избрал другую тему разговора, ставшую причиной моего прихода сюда: Сампи. Я вспомнил ее настоящее имя – Мэри-Эллен. Родители, похоже, были сбиты с толку ее неожиданным поступком. У них были прекрасные отношения с дочерью. Они виделись два раза в месяц и раза три в неделю разговаривали по телефону. В прошлом месяце родители уезжали в отпуск и вернулись лишь накануне вечером. Миссис Йоффе после моего звонка обзвонила всех друзей дочери, но никто из них ничего не знал о поступке Сампи. Все очень удивились. Даже пресловутая Линн не ведала о случившемся и не смогла пролить свет на эту загадку.

– Я сейчас же позвоню в полицию, – решительно заявила миссис Йоффе. Судя по всему, она имела неверное представление об интересах и способностях нью-йоркских копов.

– Вы можете пролить на это хоть какой-то свет? – спросил мистер Йоффе, пронзив меня испытующим взглядом.

– Пожалуй, нет, – солгал я, стиснув зубы, и если чуть-чуть побледнел, они все равно этого не заметили. – Она знала, что меня не будет в городе несколько дней, и я пообещал позвонить сразу, как только вернусь.

– Вы не пробовали связаться с Вернером? – спросила миссис Йоффе.

– Бесполезно, я разговаривал с ним сегодня днем. Она работает над проектом для Вернера, но он даже не предполагал что-то услышать от нее раньше чем через пару недель.

– Вероятно, этому имеется очень простое объяснение, – заметил мистер Йоффе.

Я мог бы сказать, как опасаюсь поверить в его правоту, но не стал этого делать.

– Какое же может быть простое объяснение, когда девушка продает квартиру и исчезает, ничего не сказав родителям и лучшим друзьям? – засомневалась миссис Йоффе.

– Когда вы в последний раз говорили с ней? – уточнил я.

– Перед тем как уехать в отпуск. С ней все было в порядке. Она сказала нам, что уедет с каким-то англичанином поработать на компьютере, должно быть, имела в виду вас, и что она прекрасно проводит время. Судя по голосу, у нее все было хорошо. Надеюсь, она не обнаружила какую-нибудь великую художественную подделку и не попала в историю… Понимаете, это такой опасный бизнес.

– Она уже достаточно давно занимается этим и знает – я бы так сказал – все подводные камни.

– Нет, – с чувством возразила миссис Йоффе. – Девочка не так уж давно в этом деле. Она даже нисколько не интересовалась искусством.

Ее слова потрясли меня.

– Ни в малейшей степени. В школе наша дочь не могла отличить картину маслом от принта. Интерес у нее появился в университете.

– Она училась в университете?

– Конечно. Она разве вам не рассказывала? Первый диплом получила в Принстоне.

– Первый? А мне не говорила.

– Позднее у Мэри-Эллен проявился страстный интерес к импрессионистам. Она поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, где изучала изобразительное искусство и получила еще один диплом. В Нью-Йорке начала сотрудничать с аукционным домом «Сотби Парк Бернет» и проработала с ним год, потом стала зарабатывать на жизнь как независимый оценщик антиквариата.

– Она у нас умная девочка, – вступил в разговор мистер Йоффе. – Достала для меня вон ту штучку. – Он показал на висевшую на стене маленькую, но прелестную картину Ван Гога.

– Всего за сорок пять долларов. Стояла в рамке задником наружу и собрала на себя всю нефть Гудзона.

Новая информация стала для меня потрясением. Я знал, что Сампи далеко не идиотка, но если она столь умна, как только что сообщили ее родители, а у меня не было оснований не верить им, то получалось, что она очень умело скрывала от меня свои таланты.

Мы поговорили еще немного, но я уже больше не проявлял интереса к их рассказам, к тому же за это время алкоголь успел глубоко всосаться в мою кровеносную систему, так что я изрядно осоловел. Слова плавали в голове, и мне приходилось напрягаться, чтобы уловить смысл.

– Вы остаетесь здесь и ночуете у нас, – неожиданно объявила миссис Йоффе, и ее решительный тон вытащил меня из глубин сна.

– Нет-нет, все в порядке, спасибо… я должен идти.

– Вы никуда не пойдете. Вы останетесь здесь. Розита приготовила для вас постель наверху, в свободной спальне, и вы хорошенько выспитесь. Вам приготовили туалетные принадлежности и все прочее. Мы вас никуда не отпустим, чего доброго, на вас ночью опять где-нибудь нападут.

Я не стал особенно сопротивляться, и, кроме того, мне действительно было некуда больше идти. Сил, чтобы добраться до какого-нибудь отеля, не осталось, да меня и вряд ли куда-нибудь пустили бы, принимая во внимание все обстоятельства.

Через полчаса я лежал на чистых белых простынях в огромной мягкой постели. Мне было тепло и уютно, и я вскоре погрузился в желанный глубокий и столь необходимый сон.

Утром я получил плотный завтрак и кое-что из одежды мистера Йоффе. Все выданное пришлось впору. Хозяин уже уехал на работу, и я сидел и разговаривал с его женой.

Мать Сампи была очень встревожена, но сохраняла здравомыслие, и мне стало ее жаль.

– Мэри-Эллен – очень независимая девушка, – говорила она. – Скорее всего, с ней все в порядке и, наверное, причина, побудившая ее к этим поступкам, очень проста.

– Да, скорее всего, – согласился я.

Миссис Йоффе спросила, как со мной можно связаться. Я ответил, что мне снова придется уехать из города на пару дней, но я непременно позвоню ей вечером, чтобы узнать, есть ли какие-то новости. Я убедил ее, что пока нет смысла обращаться в полицию, ведь продажа квартиры не является преступлением, да и отсутствие продолжительностью всего в несколько дней не стоит считать исчезновением.

Я уехал от миссис Йоффе около десяти утра, чувствуя, что впереди трудный день. Первый визит я нанес в парикмахерский салон, где купил накладные усы соломенного цвета и густую бородку им в пару.

– Вам придется покрасить волосы, иначе будете жутко выглядеть, – посоветовал парикмахер.

– Все в порядке, благодарю вас, это для моего друга.

Он смерил меня сомнительным взглядом, который я, бесспорно, заслужил.

Затем я зашел в аптеку, где купил бутылочку темно-коричневой краски для волос и флакончик перекиси, решив, что перекись осветлит мои темно-каштановые волосы в тон бородке и усам. Парикмахер сделал бы все лучше, но мне не хотелось заводить свидетеля моей маскировки. Я заглянул в магазин и купил пальто, шляпу и пару матерчатых перчаток на шелковой подкладке. Подкладка должна была сохранить руки в тепле, ткань же не мешала тонкой работе пальцами. Последней покупкой стали солнцезащитные очки.

Зайдя в банк, я обналичил дорожные чеки на две с половиной тысячи долларов и отправился на поиски подходящего отеля. Долго искать не пришлось. Подходящим оказался «Мэдисон-Парк-Ист». Если вам когда-нибудь понадобится дешевое и мрачное убежище, отправляйтесь в Нью-Йорк – в этом городе и вправду немало самого лучшего, но все же специализируется он на худшем.

У человека за стойкой портье был такой вид, будто он обосновался здесь раньше отеля. Взгляд его застыл на стене, к губе прилипла недокуренная сигарета. Он не смотрел на меня и за время всего диалога ни на дюйм не сдвинулся со своего места. Впрочем, и диалог получился коротким.

– У вас есть комната?

– Двадцать пять баксов с душем, тридцать с ванной, два бакса за этаж.

– Два бакса за этаж?

– На этаж выше, на два бакса дороже.

– За что?

– За вид из окна.

Я выбрал номер на втором этаже и, выглянув в окно, увидел еще одно здание на другой стороне улицы. Я тут же произвел быстрый подсчет. Здание, в котором находился я, имело пятнадцать этажей, в доме напротив их было не меньше сорока. Так что насчет вида из окна я ничего не потерял.

Номер оказался стандартный и очень скромный. Руководство отеля оставило пару тараканов на полу в ванной – очевидно, для встречи гостя. Меня этот не слишком обеспокоило – я заплатил авансом за неделю, но не собирался проводить здесь много времени.

Покраска волос – паршивое занятие, но оно того стоило. Теперь у меня были светло-желтые волосы и пшеничные усы и бородка.

Изменив внешность черными очками, шляпой и поднятым воротником пальто, я был вынужден признать, что с трудом узнал бы самого себя.

Я вышел из отеля, постаравшись не смотреть на внука Квазимодо. Он не заметил бы меня в любом случае – я проскользнул вне поля его зрения.

Он по-прежнему сидел неподвижно, устремив незрячий взгляд на противоположную стену, заляпанную кляксами никотинового дыма, которая поднималась к столь же непрезентабельному потолку. Не исключено, что стена выполняла для него некую функцию – возможно, портье видел на ней волшебные образы, чудесные хеппенинги, космические фильмы. Или, может быть, он созерцал обычную стену.

Я посмотрел на часы – полдень уже миновал. Я опоздал на мою первую встречу. В какой-то момент у меня возникло опасение по поводу нового облика, но никто не смотрел на меня с подозрением, и вскоре, шагая по оживленной улице, я совершенно расслабился, взял такси и зачитал водителю адрес, который заранее записал на страничке блокнота.

Место находилось за Лексингтоном, севернее Девяносто шестой улицы, на демаркационной линии Гарлема, где примерно в радиусе двухсот ярдов город превращается из богатого жилого квартала в самое зловещее черное гетто на свете.

Агент по недвижимости уже нетерпеливо ожидал меня на улице. Обе его руки были заняты. Одной он выскребал из уха серу, другой расчесывал себе задницу. Это был здоровенный чернокожий, лицо и одежду которого покрывал слой грязи. Он протянул мне мятую визитную карточку со смазанной надписью «Уинстон Дж. Десото, риелтор». Потом сжал мою руку своей огромной корявой лапищей. Разжать клешню он успел раньше, чем я ответил на рукопожатие.

Я последовал за Уинстоном Дж. Десото по лестнице, поднявшись на три марша мимо дерущихся в коридорах чумазых детей и развешанного для просушки белья. Место оказалось ни в коем случае не тем, что требовалось, и я поспешил перебраться в другое. Следующие четыре часа я безрадостно кружил по Манхэттену и уже начал подумывать, что, может быть, того, что мне нужно, в этом городе просто нет.

Удачной оказалась последняя попытка. Я нашел идеальное место: восьмиэтажное здание в самом сердце Нижнего Ист-Сайда на Восточной Пятой улице. Свободный офис отыскался на восьмом этаже, и из его окон открывался отличный вид на улицу по обе стороны центрального входа. За исключением офиса, все здание пустовало, поскольку пребывало в плачевном состоянии и давно нуждалось в ремонте. Судя по всему, здесь уже несколько лет никто не жил.

– Если нужен офис, это будет лучшая сделка во всем Манхэттене, – заявил риелтор, белая копия Десото. Он жевал резинку, которую время от времени вынимал изо рта, скатывал в шарик, разглядывал и снова запускал в рот.

– Давно пустует?

– Он всего несколько дней на рынке недвижимости, – фыркнул риелтор. – Если не возьмешь, уйдет моментально. Такой с руками оторвут.

– А все здание?

– Делали фены да вылетели в трубу. Владелец скоро выставит его на рынок. Вот тогда дела и пойдут вверх. Будет клево – новый вход, новые лифты. Типа Всемирного торгового центра в миниатюре.

Чтобы представить, как эта унылая развалина преобразится во что-то отдаленно напоминающее Всемирный торговый центр, требовалось богатое воображение. На мой неискушенный взгляд, здание достигло состояния, ниже которого падать уже нельзя. На каждом этаже в стенах и потолке змеились широкие трещины. Оконные рамы жутко покорежены. Пожарная лестница не выдержала бы веса недокормленной кошки. В целом дом был построен небрежно, явно на скорую руку. По всей видимости, его смастерили наспех в первые годы после окончания Великой депрессии, экономя самым бессовестным образом на всем, что можно. Единственное, что, как мне показалось, сохранилось здесь в приличном состоянии, – это лифт. Риелтор несколько раз прогнал кабину вверх и вниз, чтобы я убедился в его исправности.

Мне также сообщили, что, хотя здешнего уборщика давно уволили, сюда приходит иногда его коллега, другой уборщик, следящий за чистотой в здании, расположенном в паре кварталов отсюда.

Судя по количеству накопившейся пыли, я слегка усомнился в этом, но, поскольку офис нужен был не для того, чтобы производить впечатление на клиентов, я не стал придираться.

За тысячу сто долларов аванса, что составляло четверть арендной платы, и за сто долларов залога я приобрел офис на Манхэттене – не на Уолл-стрит, конечно, но и не так уж далеко от нее, не в миллионе световых миль. Я не думал об игре на бирже, меня больше привлекал тот факт, что здание пустовало, как и соседние дома. По всей видимости, существовал некий план перестройки квартала, но команда на старт еще не поступила.

Примерно в пять я покинул офис риелтора и отправился на более доскональную инспекцию моей новой среды обитания. Я прошелся по всему зданию, комната за комнатой, этаж за этажом. Риелтор не солгал – прежние хозяева занимались производством фенов, но он не уточнил, сколько с тех пор утекло воды. По его словам выходило, будто они съехали всего пару недель назад. Глядя на оборудование и обрывки бумаг с проставленными датами, я пришел к заключению, что с тех пор, как последние фены упаковали в картонные коробки, прошло лет десять.

Большую часть минувшего десятилетия здание было отдано на откуп полчищам тараканов, крыс и двуногих вандалов, которые и сражались здесь за верховенство. Едва ли не все окна стояли без рам. Все, что можно было украсть, было давно украдено. Все, что можно было разбить, было давно разбито.

Я медленно и осторожно прошелся по кварталу, сжимая в кармане пистолет со снятым предохранителем. Не из-за грабителей – те, у кого хватало мозгов, понимали, что делать здесь нечего. В этом месте, грязном, пустынном и разграбленном, ощущалась некая зловещая атмосфера. По пути мне встречались остовы брошенных машин – без колес, без двигателей, без всего сколь-либо ценного, с разбитыми стеклами, изуродованных до неузнаваемости. Почти все магазинные витрины были заколочены фанерными щитами – влачившие жалкое существование владельцы в конце концов поставили крест на бизнесе и уехали. Иногда навстречу мне попадался чернокожий парнишка. Пройдя пару кварталов, я наткнулся на большой заброшенный супермаркет. В таких вот местах студенты-кинематографисты снимают фильмы об упадке Манхэттена. Если бы в этом квартале жили люди, его вполне можно было бы назвать гетто. Но жизни здесь почти не осталось. Идеальное место.

Я вернулся на Уолл-стрит и на такси добрался до Уэст-Гринвич-Виллидж. Снял номер в неприглядном отеле под названием «Килгор», который можно было бы по праву назвать двойником «Мэдисон-Парк-Ист», и снова заплатил авансом за проживание.

Выйдя из отеля, я нашел телефонную будку и позвонил миссис Йоффе. Она не сообщила мне ничего нового и снова пригласила приехать к ним. Я ответил, что нахожусь сейчас в Вашингтоне и позвоню ей, когда через пару дней вернусь в Нью-Йорк. После этого я прогулялся, нашел самый приличный в этом районе ресторан и позволил британским налогоплательщикам угостить меня не самой дешевой едой.