Глава пятая
Ветер был попутный. Моряки называют его фордевиндом, рыбаки — бризом. Редкая удача в эту пору года. Обычно к ночи ветер дует с моря на нагретый берег и лишь за полночь меняет направление.
Небо было усыпано крупными звездами. Стояла тишина, которую подчеркивали лишь легкий плеск волн о деревянные борта фелюги и мягкие хлопки парусов, пытающихся поймать слабые порывы ветра.
Дно фелюги было устлано брезентом, и пассажиры, укрывшись за высокими бортами, коротали время за разговорами. Леонид был перевозбужден началом необычного путешествия и донимал Кольцова своими вопросами.
— Интересно, Павел Андреевич, с какой скоростью идет наша шхуна? — спрашивал он. Ему нравилось слово «шхуна», он произнес его, слегка подчеркнув.
— У нас не шхуна, Леня.
— А Иван Аврамович называл ее шхуной. А на чем же мы тогда плывем?
— На фелюге.
— А какая между ними разница?
— Я ведь не моряк, Леня.
— Ну, а все же?
— Труба пониже и дым пожиже.
— На нашей шхуне нет трубы. И дыма нет.
— Поэтому она и называется фелюга, — и, улыбнувшись, Кольцов сказал: — Это у матросов есть такая шутка. Вопрос: Какая разница между крейсером и линкором? Ответ: Труба пониже и дым пожиже.
— Ну, хорошо, пусть фелюга. Сколько узлов она проходит за час? Хотя бы приблизительно?
— Ты, вероятно, прочел всего Жюль Верна? — спросил Кольцов. — «Дети капитана Гранта», «Таинственный остров», «Пятнадцатилетний капитан»? Тебе сколько?
— Только четырнадцать. Я и Станюковича всего прочитал, и Стивенсона. У него замечательно про пиратов. Маме не нравится Билли Бонс…
— А почему мне должны нравиться пираты? — спросила Елизавета Михайловна. — Я люблю героев честных, великодушных, благородных, мужественных.
— А Билли Бонс? Ему черную метку, а у него даже глаз не дрогнул. Один — против банды пиратов, — и Леня снова спросил у Кольцова: — А вы не скажете, Павел Андреевич, на Черном море есть пираты?
— Думаю, что нет.
— Жаль! Вот бы с ними встретиться!
— Господи! — вздохнула Елизавета Михайловна. — Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь умном?
— Но я же задал умный ворос: с какой скоростью идет наша фелюга?
— Ну, и зачем тебе это?
— Потом я узнал бы, сколько миль до Константипополя, и точно сказал бы, когда мы будем на месте.
— Но еще неизвестно, пойдет ли наш корабль в Константинополь.
— Он — не корабль, и даже не шхуна, — поправил Елизавету Михайловну Леня. — Он — фелюга.
— Какая разница! Неизвестно, согласятся ли наши матросы отвезти нас в Константинополь. В Одессе они ничего не обещали, сказали: «Может быть».
— Значит, отвезут.
— Почему ты так уверен?
— Потому что когда у нас в гимназии директор говорит: «Учитель заболел. Может быть, завтра не будет занятий» — это точно, что их не будет.
— Неизвестно, — вздохнула Елизавета Михайловна. — Все так зыбко, все так неопределенно.
— Ну, допустим, не отвезут. Болгария граничит с Турцией. Я смотрел по карте, там близко. болгары нас не тронут. Перейдем границу. Там турецкие пограничники, колючая проволока. Мам, ты можешь проползать под колючей проволокой? Тебя арестуют турки! — и грозным голосом добавил: — Усатые, в фесках, с кривыми ятаганами!..
— И так целый день, — пожаловалась Елизавета Михайловна.
— Прекрасный возраст! — не поддержал Елизавету Михайловну Кольцов. — Еще три-пять лет — и романтика испарится, улетучится. Жизнь обломает его, как обломала всех нас, — он указал глазами на дымящего своей трубкой у штурвала Атанаса. — Когда-то и контрабандисты проходили на уровне пиратов. Ну, и что от них осталось? Только слово. А за ним — тяжелый труд, мизерные заработки и страх… Поздно родились.
Паруса были полны ветра, и фелюга бежала легко и почти бесшумно. Взошла луна, большая луна, и на море стало светлее.
— Смотри, мама, у луны, как у коровы — рога.
— Луна — и луна, — сказала Елизавета Михайловна.
— Но ведь не такая, как у нас. Бодливая луна.
Атанас передал штурвал Косте, сам заглянул в какой-то закуток и вынес на середину фелюги анкерок с водой и сумку с едой. Расстелил на брезенте скатерку, выложил на нее вареные яйца, тарань, тонко нашинкованные пластиночки сала, нарезал лук и хлеб.
— Можно… пожалуйста, — Атанас сделал приглашающий жест.
Гости не заставили себя упрашивать. На свежем воздухе, под яркими звездами и луной, под завораживающий плеск моря все это выглядело романтическим пикником.
— Как называется эта рыба? — неумело очищая рыбину, спросил Леня.
— Рыба, — ответил Атанас.
— Ну, как ее называли, когда она была живая?
— Не знаю, как это по-русски.
— Тарань, — подсказал Кольцов
— А теперь, когда ее засолили?
— Тоже, тарань.
— А вот и нет. Она называется вобла. Мне дядя Миша говорил. Это еще когда мы в Туркестане жили. Дядя Миша вместе с папой к нам приезжал. Он привозил точно такую же.
— Дядя Миша, возможно, не знал. Вобла меньше и совсем сухая. А эта — смотри, какие у тебя жирные руки.
— Дядя Миша все знает.
— Леня, но ведь нет таких людей, которые бы все знали.
— Дядя Миша все знает. Он был там, в Туркестане, нашим командиром. Он целой дивизией, нет, целой армией командовал.
Елизавета Михайловна насторожилась, строго сказала:
— Я о чем тебя просила, Леонид?
— Извини, мама, я забыл.
Кольцов нахмурился и тоже решил поддержать Елизавету Михайловну. Он поднялся, позвал Леню с собой.
— Отойдем в сторонку.
Они остановились на корме.
— Это очень хорошо, что ты знаком с Михаилом Васильевичем Фрунзе. Но вот хвастаться этим не обязательно, — тоже так же строго, как и мать, сказал Кольцов. — Особенно там, где сейчас твой папа.
— Мама мне говорила. Только я случайно забыл. Извините.
— Я тоже, так же, как и твоя мама, прошу тебя: никогда больше ничего такого не говори ни о папе, ни о Михаиле Васильевиче. Ты умеешь хранить секреты?
— Еще как! Мне в гимназии все друзья доверяли свои секреты.
— То, о чем мы сейчас с тобой говорим, не просто секрет. Это военная тайна… Поклянись, что ты будешь вечно хранить эту военную тайну! — торжественно сказал Кольцов.
— А как?
— Как можешь. Как твои друзья клянутся?
— Тут не получится. Нужна земля.
— Найдем. Но зачем?
— Для клятвы.
Кольцов еще на берегу, в Одессе, заметил внутри фелюги, на стыках бортовых досок, чахленькие растения. Видимо, за годы ветры насыпали в пазы порядком пыли и забросили туда зернышки различных трав.
Павел отошел от Лени всего на шаг, провел пальцами по внутренним пазам бортовых досок и уже через минуту протянул ему горсточку влажной земли.
— Нужно пожевать землю и вырвать из головы несколько волосков. Выплюнуть землю на бумажку, положить туда же волосы…
— Ввиду особых условий, в которых мы находимся, я освобождаю тебя от жевания земли, — сказал Кольцов. — Что дальше?
— Теперь надо запечатать и похоронить! — сказал Леня и стал тщательно месить бумагу, в которой лежала грязь и волосы. Все это месиво постепенно превратилось в грязный комочек.
— Теперь? — взглянул Кольцов на Леню.
— Теперь — похоронить. Лучше в дупле столетнего дуба. И произнести слова клятвы.
— Мы похороним еще лучше, — сказал Кольцов. — Знаешь где? Никто никогда не догадается. В море.
Кольцов нашел валяющийся на дне фелюги кусочек ноздреватого известняка и сунул в его трещину подготовленный комок.
— Опускай в море.
— Надо только через левое плечо, а после этого сказать клятву.
После чего Леня какое-то время думал, где у него левое плечо, а где правое. Разобравшись, бросил камень в море. Едва только камень скрылся под водой, Леня торжественно сказал:
— Пусть навсегда накроет мою голову мать сыра земля, пусть я умру в страшных муках, если… если кому бы то ни было выдам военную тайну, доверенную мне мамой и Павлом Андреевичем.
— Все?
Кольцов взял Леню за руку, и они вернулись к Атанасу и Елизавете Владимировне.
— Что вы там обсуждали? — поинтересовалась Елизавета Владимировна.
— Ничего такого, — невинным голосом сказал Леня.
— Просто немножко по-мужски посекретничали, — поддержал Леню Кольцов.
Под утро, когда погасли звезды и на востоке стало зажигаться небо, Коста спросил у Атанаса:
— Как думаешь, может, уйдем в нейтральные воды.?
— Хочешь идти и днем?
— А что!
— Еще налюбуешься на своего пацана. Не торопись. У румын злые пограничники.
— Что предлагаешь?
— Как прошлый раз. Опустим мачты, заберемся в камыши у Сфынтул-Борге. Сам черт нас там не найдет.
— Комары заедят.
— Комары только дурную кровь пьют.
Кольцов, стоя неподалеку от рубки, слышал их разговор. Многие слова были сродни русским. Кольцов подумал, что если бы они говорили немного медленнее, он бы все понял. Но и так, угадав всего несколько слов, он понял, что они советуются, как им лучше поступить в связи с наступающим утром.
Коста слегка приспустил паруса, и Атанас направил фелюгу к пока еще невидимому берегу. Вскоре в серых сумерках они нашли широкую заводь и какое-то время шли по ней. Потом, с двух сторон фелюги зашуршали высокие камыши. Раздвигая их и сбавляя ход, она еще долго двигалась по этому камышовому царству, время от времени вспугивая сонных птиц. И наконец остановилась.
— Что? Уже приехали? — спросил Леня у проходившего мимо Косты, который опустил на дно фелюги мачты.
— Перва станция, — сказал Коста.
Над ними взвилась стая комаров. Они словно ждали их, налетели сразу, тонко зудя, забирались в нос, уши. Коста дотянулся до камышовых метелок, сломал несколько, раздал по одной гостям. Своею стал обмахиваться, показывая, как надо спасаться от нашествия комаров.
— Скоро комар нэт, — и Коста указал на восток, где уже показалось солнце.
И верно, когда солнце поднялось над камышами, комары как по команде исчезли, словно их никогда здесь и не было. Куда они делись — неизвестно.
Днем весь экипаж фелюги коротал время, кто как мог. Коста устроился на носу и там уснул. Атанас сидел на кнехте и задумчиво курил свою трубку. Елизавета Михайловна с Ленькой читали какую-то книгу, кажется, «Приключения Тома Сойера», но Лене книга не нравилась, он кривился и говорил, что у этих американцев какие-то совсем ненормальные пацаны. У них ни одной хорошей игры, и вообще они все там совсем как дети. Только с Геком Финном Леня не прочь был бы подружиться. Кольцов, сидя на носу, наблюдал за мелкими рыбешками, которые неторопливо сновали в воде. Они никого не боялись и у них там была полная гармония.
Потом они дважды принимались обедать.
Под вечер проснувшийся Коста искупался, подав тем самым пример другим. Атанас, в очередной раз выбив из своей трубки пепел, посмотрел на небо и что-то сказал Косте. По выражению их лиц Кольцов понял, что их что-то встревожило.
— Что-то случилось? — спросил он у Атанаса.
— Так. Мало… Чайка нет. В воду садись, берег ходи. Плохо.
— Что делать?
— Дом надо бежать.
Коста поднял мачты. Зашелестели и наполнились ветром паруса. Сам же сел на носу и, веслом раздвигая камыши, медленно проталкивал фелюгу на чистую воду.
В глубоких вечерних сумерках они проскочили сквозь узкую горловину залива и оказались в море.
Атанас снова долго смотрел на небо, на звезды. Они уже стали появляться на вечернем небе, и их то накрывали, то снова открывали быстро мчащиеся рваные облака. В сумерках уже еле проглядывался берег. Фелюга торопливо уходила от него в море.
Кольцов остановился возле Атанаса, спросил:
— Может, лучше вернуться? Переждем еще день.
— Назад — нет. Рифы, мели, — попыхивая трубкой, ответил Атанас. — Лучше — в море. Болгария близко. Дом близко. Хорошо.
В сумеречной дали скрылся берег: фелюга бежала вдоль него.
К Кольцову подошла Елизавета Михайловны, спросила, указывая взглядом на Атанаса:
— Они чем-то взволнованы?
— Возможно, будет шторм, — как можно спокойнее сказал Кольцов и успокаивающе объяснил: — Но они надеются добежать до границы с Болгарией и там от него спрятаться.
— Мы что же, так и не увидим шторм? — с некоторым сожалением спросил Леня у Кольцова.
— Возможно, — ответил Кольцов.
— Жаль, — вздохнул Леня. — Я никогда не видел шторма.
— Лучше бы его не видеть.
— Убери один парус! — приказал Атанас, вставая вместо Косты за штурвал.
Коста бросился к мачтам.
В это время высокий водный вал настиг фелюгу и, словно молотом, с силой ударил ее в левый борт. Затрещала и рухнула на дно фелюги мачта, сбив Косту с ног.
— Гаси второй! — сквозь свист ветра Коста с трудом услышал команду капитана.
Он с трудом поднялся и бросился ко второй мачте. Но под бешеным порывом ветра парус на ней затрещал и, разорванный надвое, жалкими тряпками заполоскался на ветру над фелюгой.
Волны свирепо охаживали фелюгу, то поднимая ее на гребень волны, то с силой роняя в кипящую пучину. Коста несколько раз пытался встать на ноги, дважды или трижды ему это удавалось, но новый тяжелый удар волны по фелюге безжалостно сбивал его с ног.
Затем он устал сражаться со свирепой стихией и, сидя в воде и двумя руками придерживаясь за вертикальный обломок мачты, наблюдал за трепыхающимися на ветру кусками разорванного паруса.
— Констанцу прошли? — донесся до него голос Атанаса.
— Не знаю. Вроде промелькнули какие-то огни.
— Идем к берегу. По-моему, это уже Болгария.
— Напоремся на рифы.
Атанас лихорадочно вращал штурвал, пытаясь поставить фелюгу поперек надвигающимся из моря валам.
Сверкали молнии. В их вспышках Кольцов видел вцепившегося в штурвал Атанаса… и Косту, опять тщетно пытающегося подняться на ноги и спасти обрывки второго паруса… мокрую Елизавету Михайловну, которая лежала рядом со сломанной мачтой, прикрывая своим телом Леонида, и молилась.
Ветер слегка поменял свое направление и подул теперь с моря. Крутые валы стали толкать фелюгу в корму и подгоняли ее к берегу, Прошла, казалось, вечность, но берега все не было видно.
Скорее бы наступил рассвет! Можно было бы хоть что-то увидеть, рассмотреть, сориентироваться.
Кольцов, с трудом балансируя и спотыкаясь о какие-то банки, коробки, плавающие по днищу, приблизился к Косте. Помог ему подняться на ноги. Тот встал и, вновь обхватив руками уцелевшую мачту, лишенную парусов, стал всматриваться в проступающую в рассветных сумерках дальнюю и пока еще едва заметную полоску берега.
— Ну, где мы? — спросил Атанас.
— Пока не понять! — ответил Коста, но вдруг почувствовал нечто странное. Даже когда не дробился о борт шхуны водяной вал, ему на голову, на лицо падали тяжелые капли воды. Он слизнул с губ влагу и почувствовал ее пресный вкус.
Он поднял голову. Тяжелые частые капли омывали его лицо. Открыв рот, он поймал несколько капель. Сомнения развеялись: это был дождь. Нет, не дождь — ливень!
Густой летний ливень, предвещал конец жестокой бури — «Боры».
— Атанас! Ливень! — изо всех сил закричал Коста. — Ты слышишь, Атанас? Ли-и-вень!
Прошло еще какое-то время. Водяные валы в море все еще были высокие, крутые. Но их уже не украшали белопенные барашки. Море медленно успокаивалось.
— Там, слева, я видел какие-то огни, — сказал Атанас. — Может, Констанца?
— Нас так несло! — отозвался Коста — Думаю, проскочили… Погоди! Счас! — он выждал, когда сверкнула очередная молния. — Слышь, Атанас! Вроде как элеватор!
— Мангалийский, что ли?
— Другого я тут не знаю. Версты три не дотянем.
— Чему ты радуешься! Мангалия — это ж Румыния.
— Радуюсь, что живы остались.
— Я не сомневался, — сказал Атанас. — Теперь смотри, тут где-то должна быть заводь.
Какое-то время они двигались в кромешной темноте. А потом подряд полыхнули три молнии.
— Коста! — окликнул помощника Атанас. — Когда пристанем к берегу, перво-наперво купи себе очки!
— Это зачем еще?
— Элеватор от маяка отличить не можешь!
— Какого еще маяка? Какого маяка? — обиделся на упрек Коста.
— Нашего, Калиакринского!
Снова еще раз полыхнула молния.
— Коста! Правда, наш маяк! Калиакринский. Это что ж получается? Нас чуть ли не курьерским поездом «Бора» несла. Мимо всей Румынии!
— Это, Коста, получается, что мы дома. И ты был прав: возле маяка нас прямо на скалы кинет.
— Я и говорю: вместе до аптекаря сходим, — в отместку на упрек Атанаса сказал Коста.
— Мне-то с чего вдруг? — насупился Атанас.
— Чтоб новую память тебе вставил. До дома мы без парусов не дотянем — версты три, не меньше. И скалы мы без парусов не обойдем.
— Ну, и что ты предлагаешь?
— Предлагаю тебе заводь вспомнить. В ней и фелюгу на ход поставим.
Светало. Постепенно стал хорошо вырисовываться берег. Фелюга тихо плыла мимо скал. Коста, стоя на носу, отталкивался от больших скользких глыб.
— Вон она, заводь! — указал Коста Атанасу и, вставив весло в расщелину между двух каменных глыб, остановил фелюгу. Стали вместе наблюдать, как бурлит вода у входа в небольшую заводь
— Волна мелкая, через гирло не перекинет, — покачал головой Атанас.
— Девятая — перекинет.
— Если не перекинет, фелюгу погубим. Переломит, — пыхнул дымом Атанас. — Ну, шут с тобой. Рискнем!
Они подвели фелюгу поближе к гирлу. Коста веслом придерживал ее. Вновь постояли, присматриваясь к волнам.
— Заметил? Девятая хорошо вошла, — сказал Коста.
— Без груза, понятное дело.
— А ты правее забирай. Чтоб она всем днищем на волну легла.
— Кого ты учишь, сопляк! Я тут дольше плаваю, чем ты по земле ходишь.
Они снова стали считать волны:…третья, четвертая…
— Режь волну! — скомандовал Атанас. — На восьмой круто, изо всей силы, выворачивай. Она в аккурат всем днищем на девятую ляжет!
И фелюга точно легла на девятую волну, и волна подхватила ее, как щепку, увлекла с собой. Какое-то время она несла ее на гребне. Казалось, еще мгновенье — и она с силой швырнет ее на усеянный камнями берег. Но произошло нечто странное: волна прогнулась, горло заводи стало ненасытно всасывать в себя воду. Фелюгу развернуло, обо что-то тяжело ударило и вбросило в узкую длинную бухточку.
По инерции, приданной ей умирающей волной, фелюга проплыла в дальний ее конец, прошелестела днищем о песок и едва не уткнулась носом в скалы.
Только теперь все как-то оживились, повеселели. Коста стал вычерпывать из фелюги воду. Леня нашел какой-то черпак и принялся ему помогать.
— Как себя чувствует мадам? — спросил Кольцов у рядом оказавшейся Елизаветы Михайловны.
— Сказать, что это ужасно — ничего не сказать. Я уже попрощалась с жизнью и жалела лишь о том, что Леня проживет такую короткую, и даже не встретится с отцом. Не знаете, нет ли у них какой-нибудь аптечки? У меня разыгралась мигрень.
— Боюсь, если даже она у них есть, они сейчас не сумеют ее найти, — Кольцов обернулся к Атанасу: — Капитан! Пассажирам можно покинуть борт корабля?
— Можно. Мы дома! — ответил Атанас, вглядываясь вдаль, где на высоком пригорке рядом с похожим на свечу маяком стоял большой каменный дом. Но во дворе он не заметил никакого движения и поэтому разочарованно добавил: — Почти дома.
Кольцов спрыгнул в воду и протянул руки к Елизавете Михайловне:
— Позвольте, я вам помогу. Вашу руку!
Она испуганно подала ему руку. Кольцов потянул ее на себя. Подхватив женщину на руки, он понес ее на берег. Леонид последовал примеру Кольцова и тоже, не снимая сандалии, прыгнул в воду. Пошел к берегу рядом с несущим Елизавету Михайловну Кольцовым.
Атанас и Коста ходили по фелюге, определяя убытки, нанесенные «Борой».
Коста тоже, как и Атанас, время от времени, поглядывал на пригорок. Он первым увидел процессию, покинувшую дом и спускающуюся по узкой дороге в долину. Несколько мальчишек толкали двухколесную тачку с высокими колесами. Следом за тачкой шли мужчины и женщины, молодые и пожилые, и еще дети и даже две собаки.
— Проснулись! — ухмыльнувшись, указал вдаль Коста. Атанас ничего не ответил, лишь коротко взглянул на дорогу и снова занялся своим делом.
