ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

По пятницам правоверные мусульмане не работают. Этот день они целиком посвящают молитвам. Торговать в этот день запрещает Коран. Этот порядок действует во всей Турции, кроме разве что Галлиполи.

С тех самых пор, как на полуострове французы поселили русских солдат, в жизни местных жителей произошли некоторые перемены, главным образом, в их извечном укладе.

По пятницам на Центральной площади городка стал собираться большой базар, куда съезжались жители окрестных сел. Они везли сюда все, что имело хоть какую-то цену. Особым спросом пользовались продукты питания. Здесь можно было купить картофель и лук, мясо и муку, фрукты, мед, различные восточные сладости, сушеные душистые травы и специи.

А какие здесь выстраивались рыбные ряды! Выловленная всего лишь несколько часов назад рыба и всякая морская живность еще билась и трепыхалась в лотках, переливалась на солнце всеми цветами, но главным образом серебром и золотом.

Небольшой, сонный по будним дням, городок Галлиполи по пятницам становился шумным и многолюдным, и приобретал слегка праздничный вид. В пестрой толпе торговцев, покупателей и просто ротозеев мелькали темнолицые зуавы и французские офицеры в одинаковых песочного цвета одеждах.

Русские солдаты появлялись здесь довольно поздно, после утреннего построения. Поначалу, едва ли не на рассвете, здесь бродили всего лишь несколько человек, которых в виде поощрения офицеры отпускали в увольнение. Самовольщиков строго наказывали.

Но с каждым базарным днем русских солдат становилось все больше. Они тайно уходили сюда из лагеря не ради веселых приключений, а всего лишь для того, чтобы хоть чем-то отовариться и что-то принести к обеду товарищам: десяток картофелин, пшеничную лепешку или пару рыбешек.

В базарной толпе звучала турецкая, румынская, греческая, болгарская, французская и, наряду с русской, почти забытая в России, но, словно расконсервированная здесь, стародавняя русская речь. Степенные бородатые мужики в стеганых домотканых бешметах и кафтанах, стоя в телегах, груженных свежей рыбой, переговариваясь между собой, делились свежими новостями:

— Як живете-можете, некрасовцы?

— А пошто нам? Живем, хлеб жуем, табак не пьем и в ус не дуем!

— Чутка была, ваший дьякон Иван Игнатьич в Москву подалси-от?

— Слава те Господи, возвернувся. Токмо, подався ен в Москву Иваном Игнатичем, а возвернувся отцом Иоанном. Гумагу свяченую од самого патриарха Тихона привез. И чеботы хромовы, одежку шелкову, хрест золоченный.

— Ну, и як ен? Подступный?

— А як узнаш. Доньдеже требы не правил. А так чудеса про Рассею баить. Царя, сказыват, в Рассее скинули.

— Как жа енто без царя? Хучь бы для порядку. Коню, и то кучер нужон. А Рассея — во-она кака! Без царя не обойдется. Хучь какой, хучь самый плохонькой царишко, а нужон!

— Бяда, бяда! Як же ж мы двести годов без царя живем?

— А султан? Той же самый царь, токмо шо турок.

— Я султану не молюсь. И без царя доньдеже обходився. Я почитай двести годов сам себе царь.

— Пуста твоя башка. И слова твои — глупство!

— Спасибочки! Встренулись.

Бородатые парни в длиннополых армяках и замысловатых картузах время от времени подходили к своим возам, зачерпывали бадейками рыбу и несли к весам, а там румянолицые молодицы в расшитых овчинных тулупах и шерстяных приталенных свитках отвешивали ее покупателям, принимали деньги. С турками говорили по-турецки, с болгарами — на болгарском, с греками — по-гречески.

Даже в России, в самой Богом забытой глубинке, уже не встретишь таких женщин и мужчин. А здесь, в Турции, сохранились, законсервировались. Спасли от забвения все извечно российское: и язык, и одежду, и веками сложившийся образ жизни, и вольнолюбивые нравы.

После утреннего построения Андрей Лагода наскоро перехватил вареной рыбы с хлебом, запил студеной водой. Торопился. Вечером ему рассказали, что едва ли не до полудня возле вахты стоял местный парень, из «некрасовцев», и всех проходящих мимо солдат спрашивал, не знает ли кто Лагоду. Все же нашелся один, который жил с ним в одной палатке.

— А зачем тебе Лагода? — спросил он.

— Бают, мы с им родня. Мой прадед с хутора Татарского — и тоже Лагода. Повидать ба! Все ж какой-никакой, а родич.

— Где ж его счас отыщешь! Приходи вечером.

— Не сумею. Вы передайте, завтра я на базаре буду яго выглядать.

Это было не в диковинку. Время от времени возле вахты появлялись люди, разыскивающие своих родственников. Все помнили недавний случай, когда мать отыскала здесь сына, и генерал Кутепов разрешил несчастной одинокой женщине увезти его с собой во Францию. И еще: князь Рылеев нашел в лагере двух своих сыновей и с разрешения Кутепова остался здесь с ними.

Лагода понял, его ищут, приглашают выйти на связь. Родственник с хутора Татарского — это пароль. Но кто он, этот человек? Стал выспрашивать, как он выглядит, этот разыскивающий его человек? Сказали: парень, как парень. Высокий, худощавый, загорелый — никаких особых примет. Верно, одет по-чудному. Так одеваются живущие в Турции русские. Но это тоже ничего Андрею не говорило. Догадаться, кто его разыскивает, он так и не смог. Оставалось только надеяться, что разыщут его. А для этого надо в каждый базарный день отпрашиваться в увольнительную. Что само по себе может навлечь на него подозрения. Но иного выхода не было.

Базар был в разгаре, когда на нем появился Лагода. В не слишком густой базарной толпе он время от времени замечал фланирующих среди людей русских солдат, но ему незнакомых. Здоровались взмахами рук и расходились.

Андрей всматривался в проходящих мимо него людей, выискивая в толпе молодых, деревенских, загорелых, Иных примет у него не было. Деревенские парни в основном толпились в рыбных рядах, возле своих телег. Он несколько раз прошелся мимо лузгающих семечки парней и бойких молодиц, сидящих на деревянных бадейках.

Дело близилось к полудню, народу на базаре все убывало. Побродив по базару еще с полчаса, Андрей стал постепенно сомневаться в пароле. Хутор Татарский большой. Может, кто-то и в самом деле разыскивает таким способом свою родню. Мало ли какие совпадения в жизни случаются. Могли бы придумать что-то позаковыристее. А то ходишь, как дурак, по базару, кого-то ищешь, а кого — и сам не знаешь. Бред какой-то! Может, уйти?

Но ведь был же тогда, давно, разговор с Менжинским о пароле? Не придумал же он все это? Только хутор какой-то другой назывался. Кажется, Томашевский. В конце концов, это еще можно было бы как-то понять. Но при чем здесь парень-«некрасовец»? Его он никак не мог привязать к этой «легенде».

Превозмогая легкий страх, Андрей все же решил еще немного походить по пустеющему базару и при этом зорко наблюдал за всем. Его больше всего привлекали почему-то рыбные ряды. Может, потому, что там в основном торговали российские крестьяне, которых называли «некрасовцами». А возможно, потому, что сам когда-то рыбачил и любил море, воду и степенных несуетных рыбаков. Они внушали ему какое-то спокойствие и доверие.

Проходя по рядам, он всматривался в блестящие на солнце серебряные слитки. Последним в этом ряду, чуть на отшибе, стоял возле своей рыбы дедок в старой домотканой одежде.

— Гляди, сынок! Рыба на любой вкус: сардина, скумбрия, горбыль.

Андрей коротко глянул на него, что-то знакомое привиделось сму в этом старике: фигура ли, голос? Да нет! Просто почудилось! Он искал глазами другого, а этого старца он лишь на мгновение удостоил своим вниманием.

— Такая не только здесь, она и в России ловится. В Черном море, к примеру.

Голос! Да, это он показался Андрею знакомым. Даже не голос, а та мягкая украинская округлость в букве «г» и едва заметная хрипотца, подозрительно ненастоящая. Не старческая, а «под старческую».

И все же ни облик, ни сам владелец знакомого голоса не приходил на память. Вероятно, случайность. Совпадение. Но с чьим голосом?

Андрей тронулся дальше.

— Напрасно уходите. Мне бы с вами хотелось малость о Феодосии потолковать.

«Феодосия?» Ну, конечно же! Вот откуда знаком ему этот голос! Семен Алексеевич Красильников! Это он! Но при чем здесь тот парень-«некрасовец»? Впрочем, какое это имеет теперь значение?

Пристально всматриваясь в стоящего неподалеку от него человека, Андрей с удивлением обнаружил, какие поразительные превращения может сотворить с человеком одежда, облысевшая заячья шапка и неухоженная небритость.

— Ну и ну! — только и вымолвил Андрей. Красильников подошел к Андрею, взял его за руку, отвел в сторонку, где стояли уже опустевшие телеги и кони доедали припасенное для них сено.

— Признал все же, — скупо улыбнулся Красильников.

— Не по душе мне эти ваши игры, — облегченно вздохнул Андрей. — Я и товарищу Менжинскому тогда сказал: не по мне это.

— Это — наживное, — успокоил его Красильников.

— А зачем тогда пароль? Увидели бы — окликнули.

— А как бы я смог вытащить тебя сюда из лагеря? В ваш лагерь мне не с руки. Глядишь, могу на кого-то из знакомых напороться. Их у меня немало в вашем лагере.

— У меня тоже не всегда сердце на месте, тоже ведь и там и там служил.

— У тебя все просто: в плен до большевиков попал, но сумел сбежать.

— Под этой легендой и живу, — сказал Андрей. — Что хочу вас еще спросить. Вы, случаем, пароль не перепутали? Мы с Менжинским о хуторе Томашевском договаривались.

— Я-то не перепутал. Это напарник мой. Он — местный. Я его послал тебя из лагеря выманить. Ну, он и сморозил насчет Татарского.

Они стояли посреди уже затихающего базара, разговаривали. Их обтекали люди, как вода камень. И ничего не было необычного в этой встрече двух людей: может, знакомые встретились, может, продавец с покупателем торгуются.

— Теперь — о деле, — уже строже, по-деловому, сказал Красильников. — Слушай меня внимательно. Подойдешь вон к той пустой телеге, сегодня я на ней хозяйную. Сзади из-под сена вытащишь два пакета с листовками. Сунешь за пазуху, должно, поместятся. Я на себе примерял. Старайся все делать незаметно. Стреляй глазами по сторонам, но не торопливо, вроде как базаром любуешься. Как их в лагере раскидать, подумай. И после затаись. Обязательно будут искать, кто мог в лагерь листовки принести. Всех, кого в городе видели, через сито просеют.

— Это я понимаю.

— Мало понимать, надо не вызывать подозрения.

— Постараюсь.

— Уж, пожалуйста, постарайся, — едва заметно улыбнулся Красильников. — Но не перестарайся. Это тоже грозит теми же последствиями.

Красильников незаметно посмотрел по сторонам:

— Сходи, забери листовки.

Андрей сделал все, как велел Красильников. И все же, разместив пакеты с листовками под мышками, почувствовал себя неуклюжим и толстым. Понял, что наблюдательный человек это может заметить, а то и поинтересоваться припрятанной ношей. Заподозрят, что несет в лагерь что-то съестное. Солдаты возвращались с базара, как правило, с какой-то добычей, тщательно ее скрывать было не принято.

Немного поразмыслив, Андрей потуже затянул поясной ремень и переложил один пакет за спину, а второй так и оставил под мышкой левой руки. Если руку держать в кармане, то и вовсе никто ни о чем не догадается.

После всех этих процедур он снова вернулся к Красильникову. Тот критически оглядел его, удовлетворенно сказал:

— Вроде нормально, — и затем спросил: — Кормят вас французы как?

— Заботятся, чтоб ненароком не растолстели, — усмехнулся Андрей.

— Мог бы дать тебе рыбы, сколько унесешь. Но подумал: не стоит. Такое богатство от голодных людей не скроешь. По рыбе и вычислят, что ты тоже бываешь на базаре. Ничего опасного, но под подозрение уже попадешь. Даже если ты удачливый, все равно работать станет труднее, — и что-то вспомнив, спросил: — Какие-либо связи у вас с лагерем в Чаталджи есть?

— Начальство в Константинополь ездит, может, и в Чаталджи наведывается. А солдат оттуда не встречал.

— Припрячь где-нибудь в укромном месте сотню-другую листовок. Вдруг возникнет какая-нибудь оказия, забрось их в Чаталджи.

— Скорее в Бизерту, если постараться, — с легкими сомнениями сказал Андрей. — У нас иногда останавливаются суда, идущие в Бизерту или же, наоборот, в Константинополь. Зачастую там наша команда. Надо будет постараться с кем-то из наших морячков дружбу завести.

— Это бы хорошо. Только вдруг не с тем задружишься?

— Согласен. Риск есть. В лагере больше двадцати тысяч человек. И у каждого два глаза и два уха. Но я не сказал: сделаю. Я сказал: постараюсь.

— Н-да, — сокрушенно вздохнул Красильников. — С Москвы все по-иному видится. Кажется, главное — достичь Галлиполи, а там оно — как комару ногу оторвать. А выходит, что в Галлиполи все только начинается.

Они какое-то время помолчали.

— Ну, что ж! — решительно сказал Красильников. — Вот и все наше свидание. Готов бы и час, и день с тобою говорить, да… — он развел руками.

— Скажите хоть, что там у нас? — попросил Лагода.

— Там? — он чуть задумался, улыбнулся. — Там — хорошо. Там — оркестры… Все наши приветы тебе передавали. И Кольцов, и Гольдман, и Бушкин… все-все…

— Мне-то долго здесь? — с грустью спросил Андрей.

— Не думаю. Если не летом, то осенью, — и, вспомнив, Красильников сказал: — Твоих там, в этой твоей Голой Пристани, известили. Они знают, что ты у белых.

— Спасибочки! Потом не отмоешься!

— Этого ты не опасайся. За это тебе, может, орден на грудь! — успокоил Лагоду Красильников.

— Очень уж домой охота, — вздохнул Андрей. — Силов никаких нету.