Глава вторая
План ухода армии из Галлиполи сохранялся в тайне. О нем знали только те немногие, кто присутствовал на первом совещании. К ним добавилось еще какое-то количество офицеров, которые принимали участие в подробной разработке будущего маршрута.
Мысль об авантюрном овладении Константинополем держали в уме только те немногие, кто присутствовал на самом первом совещании. Это был бы красивый и отчаянный шаг, который годился лишь для того, чтобы громко, на всю Европу заявить о неисполнении французами своих союзнических обязательств и попытками раздробить, обезоружить и ликвидировать Российскую армию. Что было бы потом, никто предсказать не мог. Поэтому ориентировались все же на вполне разумный и не столь эпатажный план — уходить в Болгарию.
Генерал Штейфон вскоре связался с высокопоставленными чиновниками Сербии и Болгарии и получил обещание принять у себя русскую армию.
Поскольку маршрут пролегал через греческую территорию, Штейфон вскоре заручился также поддержкой греческих военных властей, которые пообещали, что окажут русской армии всяческое содействие при ее передвижении по греческой территории. Греки брали на себя снабжение армии продовольствием, перевязочными материалами и опытными проводниками.
Тем временем несколько штабных офицеров были заняты рекогносцировкой будущего пути, определяли время продвижения и места привалов. Заранее намечали подразделения, которые примут на себя авангардную разведку в пути и арьергардное охранение войска.
По всем прикидкам, самым опасным для армии местом при ее уходе будет Болайирский перешеек, соединявший полуостров Галлиполи с материком. Это было самое узкое место и, как ни странно, самое неизученное. Дорога, по которой должны были пройти войска, пролегала неподалеку от берега, возле которого денно и нощно дежурили французские военные корабли — канонерка или миноносец.
Чтобы подготовить войска к внезапному выступлению и вместе с тем усыпить бдительность французов, было решено провести несколько маневров. Кроме того, Кутепов хотел проверить, насколько корпус после стольких месяцев лагерного существования все еще дисциплинирован, управляем и мобилен.
Первый раз решили устроить не ночные маневры, а всего лишь смотр каждого подразделения по отдельности — без боевой выкладки, но с коротким строевым маршем. Начинать решили в два часа ночи с расположенного на окраине города Александровского военного училища, которое уже здесь, в Галлиполи, было переименовано в Александровское имени генерала Алексеева военное училище.
Но непредвиденный случай сорвал этот план.
Вечером генерал Витковский пришел к Кутепову и сказал:
— Я только что велел генералу Курбатову отменить ночной смотр.
— В чем дело? — спросил Кутепов. Он знал, Витковский не сделал бы этого, не посоветовавшись с ним, если бы на то не было бы веских причин.
— Умер поручик Савицкий. Надобно похоронить его со всеми воинскими почестями. В нашем положении это важно прежде всего для живых.
— Да, конечно, — согласился Кутепов. — Надо проводить его достойно.
— Я отдал необходимые распоряжения, — сказал Витковский. Однако Кутепов заметил, что Витковский не собирался уходить.
— Что-то еще? — спросил он.
— По этому же поводу хочу с вами посоветоваться.
— Да, слушаю.
— Мы здесь, в Галлиполи, уже более четырех месяцев. Похоронили двадцать семь солдат и офицеров. Местные власти согласны навечно уступить нам часть территории кладбища. Этот кусочек турецкой земли навсегда останется русским.
— Да-да, все это хорошо! — нетерпеливо сказал Кутепов. Он знал медлительность Витковского, его манеру даже о самом пустячном деле докладывать тщательно, оснащая свой рассказ массой ненужных подробностей. — Но в чем суть ваших сомнений?
— Подпоручик Акатьев, имеющий наклонности к рисованию, обратился ко мне с предложением установить на кладбище памятник, дабы увековечить память всех почивших на этой чужой земле россиян, — Витковский развернул перед Кутеповым лист ватмана. — Вот его проект. Взгляните, Александр Павлович. Лично мне эта задумка очень по душе.
Кутепов долго рассматривал нарисованный на бумаге остроконечный каменный холм.
— Что сие означает? Что вас так привлекает в этом рисунке? — холодно спросил Кутепов.
— Мысль, Александр Павлович. Сия горка — некое подобие скифского кургана. Такие рукотворные курганы они воздвигали на местах великих битв, под которыми погребены воины. Ведь если взглянуть на нашу историю ретроспективно, то она восходит к самым древним нашим предкам — воинственным хлеборобам-скифам. И здесь, на земле, где мы сейчас находимся, тоже полегло немало наших пращуров, в том числе и недавние наши предки — казаки-запорожцы, умершие в турецком плену, и славяне, с боями пробивавшие себе путь «из варяг в греки».
— Ну, допустим, что вы с подпоручиком Акатьевым меня убедили. И как это будет осуществлено практически?
— Подпоручик предлагает воскресить обычай седой старины, когда каждый выживший в кровавой сече воин приносил в своем шлеме землю на могилу своих павших товарищей. И вырастал высокий курган. Так же предлагается поступить и в нашем случае. Пусть каждый воин принесет сюда хоть один камень, и здесь поднимется каменный холм. Он будет виден всем, кто будет проплывать по проливу.
Кутепов стал снова рассматривать рисунок и, как всегда, в минуты раздумья барабанил пальцами по столу.
— Груда камней. И все?.. Чего-то здесь еще недостает, чтобы это стало памятником. Какой-то мелочи, детали.
— У нас тоже возникло подобное ощущение, — сказал Витковский.
— «У нас» — это у кого?
— Прежде чем посоветоваться с вами, я этот рисунок показал кое-кому из генералов. Одобряют. А генерал Туркул тоже сказал, что замысел хороший, но бедновато выглядит. Он предложил вмуровать в этот курган большую мраморную доску, на которой поместить соответствующую надпись. Причем на нескольких языках — родных языках тех воинов, которые здесь погребены. На турецком, французском, греческом и, конечно, русском.
— Ну, вот! Это уже ближе к желаемому, — согласился Кутепов. — Надпись-то придумали?
— Вчерне. Набросок, — Витковский извлек из кармана мундира вчетверо сложенный листок, развернул его: — Тоже генерал Туркул предложил.
— Знаю, балуется пером. Даже что-то читал. Не граф Толстой, но все же… Читайте!
— «Упокой, Господи, души усопших! Первый корпус Русской Армии своим братьям — воинам в борьбе за Честь Родины, нашедшим вечный покой на чужбине в 1920–1921 годах».
— Это все?
— А что можно еще сказать? — смутился Витковский.
— Но вы ведь сами только что мне рассказывали о наших славных предках — запорожских казаках. Надобно бы и их помянуть.
— Надпись не окончательная. Мы над нею еще подумаем, — пообещал Витковский и, что-то дописав на листке, вновь положил его в карман мундира.
На следующий день хоронили поручика Савицкого. Гроб везли на лафете, в который были впряжены две небольшие гнедые лошадки, выменянные хозяйственниками у местных крестьян в окрестных селах. Сопровождал процессию духовой оркестр. После отпевания и завершения похорон протоиерей Миляновский оповестил всех, кто присутствовал на похоронах, о сооружении на кладбище памятника, и попросил каждого галлиполийца принести сюда, в обозначенное место, хотя бы по одному камню.
Несколько находчивых солдат насобирали тут же, за оградой кладбища камни и, пока еще протоиерей не ушел в свою палатку, принесли их и высыпали прямо в самом центре отведенного участка.
— С почином вас, братья! — сказал протоиерей и, осенив крестным знамением первые камни будущего памятника, добавил: — Пусть оставленный нами здесь, у берегов Дарданелл, памятный холм на долгие годы, может быть, на века, напоминает всем, посетившим эту скорбную юдоль, о почивших здесь русских героях.
Первыми в эту ночь, как намечалось еще несколько дней назад, до похорон Савицкого, подняли по тревоге александровцев. Почти голые курсанты грешными ангелами выскакивали из палаток и, придерживая в охапке свою одежду, мчались к тускло освещенному карбидными лампами плацу. Ухитрялись виртуозно, на ходу, одеваться. Сапоги натягивали уже в строю.
Но когда на плац вышел начальник училища генерал-майор Курбатов, почти все курсанты уже четко выстроились и «ели глазами» начальство.
Курбатов неторопливо вынул из кармана мундира часы и, поглядывая на секундную стрелку, давал время последним полусонным курсантам добежать до строя и одновременно привести себя в порядок. Лишь после этого коротко сказал:
— Благодарю. Успели.
Внезапно на плац въехали несколько всадников во французской форме. В неверном холодном карбидном свете Курбатов рассмотрел гостей. Это был комендант Галлиполийского гарнизона подполковник Томассен, его переводчик и два сопровождающих их темнолицых зуава. Французы спешились и стали удивленно рассматривать выстроившихся на плацу курсантов.
Видимо, кто-то уже успел сообщить Кутепову о нежданных гостях, потому что почти сразу же за ними на плацу появились Кутепов, Витковский и еще несколько штабных офицеров, в том числе и переводчик командующего корпусом полковник Комаров.
После того как они поздоровались, подполковник Томассен недружественным тоном спросил:
— Нельзя ли узнать, что здесь происходит?
— А что вас интересует? — удивленно посмотрел на Томассена Кутепов.
— Мне доложили, у вас здесь какой-то шум, голоса. В городе тоже заметили каких-то солдат. Я подумал, у вас что-то случилось.
— Подполковник, вы не первый год в армии и, вероятно, знаете, что для поддержания дисциплины и боеспособности армии в ней иногда даже ночью проводятся учения, боевые тревоги, смотры. Вот такой ночной смотр мы и проводим сегодня.
— Во-первых, вы были обязаны известить об этом коменданта города, то есть меня.
— Ну, а во-вторых?
— Я вас уже информировал о том, что мое руководство не считает вас больше армией. И, стало быть, вы не имеете права без моего разрешения проводить на территории вверенного мне гарнизона какие бы то ни было учения или смотры, — все так же жестко произнес Томассен.
— Я тоже могу повторить то, что уже однажды вам сказал. Что думает ваше командование о моей деятельности как командующего корпусом, меня мало интересует. Я подчиняюсь своему командованию. Генерал Врангель считает, что наша армия, как и любая другая, должна находиться в постоянной боевой готовности. Для этого я и провожу сегодня ночной смотр.
— Я все думаю, откуда у вас, русских, столько спеси, — рассердился Томассен. — Проиграли войну, находитесь на чужой территории, причем, отмечу между прочим: на чужом иждивении. Что дает вам право так себя вести?
— Достоинство, господин подполковник. Это то немногое, что у нас еще осталось и что пока мы никому не позволяем растоптать. И Российская армия, которую рассчитываем сохранить.
— Ну, и кому она теперь нужна? Вы, кажется, собираетесь уйти? Но даже для этого вам придется просить у нас разрешение.
— О чем вы? — спросил Кутепов и подумал о том, что Томассен либо блефует, либо намерение россиян каким-то способом стало известно французам.
Впрочем, эта загадка тут же разрешилась.
— Болгарское правительство известило нас, что в ответ на вашу просьбу оно готово предоставить вам для временного пребывания свою территорию. Ну, уйдете. И что? Только продлите агонию. Воевать вы уже не сможете. Большевики с каждым днем становятся все сильнее. Забудьте о реванше! Они сметут вас еще там, на бывшей вашей границе.
Разговор был мерзкий, отвратительный. Но, к сожалению, и Кутепову самому иногда ночью приходило в голову нечто подобное. Но он тут же пытался отбросить подобные мысли прочь.
— Я так понимаю: мы с вами ни до чего не договоримся, — сухо сказал Томассен.
— В таком тоне — никогда.
— Но зачем вам все это? — Томассен указал глазами на строй курсантов, которые не без интереса наблюдали за спорящими. Многие из курсантов в совершенстве знали французский и хорошо вникали в суть перебранки. — Вы воруете у них лучшие годы, вы воруете у них будущее. Молодость — это время, когда молодежь ищет и находит себя в этом мире. Вы отбираете у них эту возможность. И потом, эти лишения, холод! Эти палатки! Зачем им все это?
— В той стране, откуда мы ушли, у них не было бы будущего. Ради того, чтобы вернуть себе эту страну, в которой они смогут найти себя, они готовы переносить лишения.
— Вы их спросили?
— Бесспорно. Они думают так же, как и мы, их командиры. Мы вернемся в Россию и подарим им то будущее, какого они заслуживают.
— У вас обширные планы! — язвительно сказал Томассен.
— Сэ ля ви! Так, кажется, утешают себя французы?
Витковский с удовольствием слушал этот разговор. Он нравился ему не глубиной содержания, не оригинальностью мыслей — обычная перепалка двух рассерженных мужчин. Он нравился Витковскому единственным: его продолжительностью. Он готов был бы слушать его до утра. Но, по его прикидкам, возможно, хватило бы еще часов трех-четырех…
Едва только Томассен появился в лагере, Витковский предположил, что между Кутеповым и Томассеном на этот раз не обойдется без серьезного скандала. А скандал этот нужен был не Кутепову, а именно Витковскому, и он тут же отправил в город человек двадцать казаков с заданием извлечь из-под воды притопленное еще осенью в порту оружие. Оно уже довольно долго пролежало в соленой морской воде и его во что бы то ни стало надо было достать и привести в порядок. Кто мог сказать, как сложатся дальнейшие отношения с французами и, вполне возможно, россиянам придется внезапно покидать Галлиполи. Не оставлять же оружие под водой! Тем более что неизвестно, как в дальнейшем развернутся события, и оружие и боеприпасы им еще могут пригодиться даже здесь, в Галлиполи.
Две прежние попытки извлечь оружие из воды окончились неудачей, помешали бдительные зуавы.
Витковский долго ждал этого дня, вернее, этой ночи. И вот она случилась. Томассен со своей командой находится в лагере. Ночи холодные, зуавы спрячутся в тепло, и будут спать. У пирса не было судов. И — самое главное — по всем прогнозам, в эту ночь морской отлив будет на самом низком уровне. Под воду глубоко нырять не придется, возможно, удастся обойтись заранее заготовленными металлическими крючьями.
Поняв, что разговор Кутепова с Томассеном близится к концу и дело может сорваться, Витковскому нужно во что бы то ни стало задержать Томассена здесь, в лагере.
— Господин подполковник, к чему все эти споры, если мы на них никак не можем повлиять? Вспомните, были ли у нас с вами до сегодняшнего дня серьезные причины для размолвок или ссор?
Кутепов удивленно покосился на Витковского.
Но Витковский, не обращая внимания на косые взгляды Кутепова, продолжал:
— Чтобы загладить эти горькие минуты недоразумений, мы все же рискуем пригласить вас поприсутствовать на нашем смотре. Это займет не более пары часов. А затем, за поздним ужином или ранним завтраком, вместе посмеемся над причинами наших ненужных недоразумений и мелких ссор.
По той упрямой настойчивости, с которой Витковский пытался удержать Томассена в лагере, Врангель не сразу, но понял, что вся эта сладкая речь затеяна Витковским неспроста. И Кутепов тоже пошел Витковскому на помощь:
— Да-да, за рюмкой чего-нибудь обсудим причины наших разногласий и, возможно, то, что мы сейчас считаем пропастью, всего лишь канавка, которую легко переступить.
— Да, так часто бывает, — сказал Томассен и посмотрел на своих спутников. Они были явно не против рюмки «чего-нибудь». Томассен и сам не понаслышке знал о русском гостеприимстве, но для приличия слегка посомневался:
— Ночь без сна. А завтра такой тяжелый день, — и решительно сказал: — Разве что… в порядке обмена опытом.
Картина была достойна кисти Айвазовского. Под холодным светом холодной, задравшей рога кверху, чужой луны несколько раздетых до кальсон казаков попеременно бултыхались в холодной весенней воде пролива. Из воды выскакивали пробками, держа канаты в зубах. Передав канат в руки «бурлаков», как называли себя казаки, которые вытаскивали тяжелые тюки из воды, купальщик бежал переодеваться в сухое.
Работа у казаков была нелегкая. Без шума и плеска, ежесекундно с опаской наблюдая за комендатурой, они извлекали затопленное здесь поздней осенью оружие: несколько тысяч винтовок, больше десятка станковых пулеметов, коробки с патронами. Потопили от отчаянья: не хотели отдавать французам, а вынести с кораблей не могли. За количеством, вынесенным на берег, французы при разгрузке русскими своего имущества строго следили.
И тогда какой-то умелец придумал хироумный план, и был Кутеповым и Витковским одобрен. Все лишнее оружие, которое, по мирному договору, россияне должны были сдать французам, они упаковали в связки и ночью опустили в море, под днища кораблей. А чтобы их можно было извлечь из морских глубин, к каждой связке привязали поплавки. Расчет был такой, что даже в самый низкий отлив поплавки не будут видны на поверхности воды.
А дальше все просто. В любую ночь во время отлива заранее заготовленными крючьями «ловить» поплавки и затем подтаскивать тюки к берегу.
На рассвете подхорунжий Бойко подошел к палатке Витковского. За парусиновой стеной отчетливо слышались русские и французские голоса.
Подхорунжий спросил у прогуливающегося возле палатки денщика Витковского:
— Кто там, у генерала?
— Французы.
— Как думаешь, скоро кончится?
— Думаю, вечером. Дуже сурьезне совещание. Вже до третей четверти приступылы. Видать, ще одну осылять.
— Чего так думаешь?
— А шо, сам не слышишь? Ще не спивают.
— Ну, сходи, вызови хозяина.
— Не велено.
— А ты ему на ушко. Скажешь, мол, Бойко пришел. Намекнешь: веселый.
— Смотри, земеля! Осерчае, всех собак на тебя спущу.
— Иди, иди!
Из палатки тут же вышел Витковский. Вопросительно взглянул на подхорунжего.
— Все тип-топ, Владимир Константинович! — сказал Бойко.
— Молодцы!
— Эта валюта сегодня не в цене, ваше превосходительство. Может, чего согревающего пропишете? — и чтобы окончательно уговорить Витковского, Бойко обстоятельно доложил: — Насилу до лагеря доперли. Две ходки пришлось делать. Мужики приблизительно подсчитали: тонн восемь железа. В арсенале сложили. Пущай сутки протряхнет, потом почистим, по новой смажем.
— Значит так, — размышляя, сказал Витковский. — Сбегай до хозяйственников. Скажешь: я велел бутылку налить.
— У меня шо-то со слухом, Владимир Константинович. Сколько?
— Бутылку.
— На двадцать две души?
— Души не пьют. Сколько надо?
— Для разминки чи окончательно?
— Если для разминки, то сколько?
— Давайте так: я отвернусь, а вы считайте. Если по стакану, это двадцать два стакана. Так? Калабуху за одного человека не считайте. Калабуха за раз ведро борща съедает. Считайте, ему для разминки четыре стакана надо. И Грицьку Грубе тоже не меньше четырех.
— Ну, так сколько?
— Вы ж считалы… Ну, давайте по-другому! А то шо может получиться? Вы нам для разминки, а нам, не приведи Господи, захочется окончательно. А до вас то Командующий в гости, то Кутепов. И получится недопитие. А это ж такая страшна болесть. Один раз меня прихватила. Ну, и помучился!
— Короче, что ты хочешь?
— Лично я — ничего. А хлопцы, чуете, кашляют. Три часа в холодной воде. До утра половина вымрет. Так что вы вже не скупитесь. Отлейте два ведра, и пойду спасать. Может, хто и выживет.
Витковский подумал и сказал:
— Иди до хозяйственников, скажешь от моего имени: пусть выдадут вам премию: четыре фунта сала, четыре паляницы хлеба и нальют бутылку…
— Две! — возопила душа Бойка.
— …и нальют четверть, — поправил сам себя Витковский. Он любил казаков.
Хозяйственники еще спали. Подхорунжий разбудил каптенармуса:
— Выдь для разговора!
— Поговорим днем! Дай сон доглядеть! — взмолился каптенармус.
— Выйди! Не то счас генерал придет. Я от него.
— Какой генерал? У нас много генералов.
— Витковский Владимир Константинович.
Каптенармус накинул шинель, вышел из палатки.
— Не дал, басурман, сон доглядеть. Баба снилась.
— Не намиловался, пока мирно было.
— Дак чужая!.. Говори, чего тебе.
— Велено четверть налить.
— Ну, ты даешь! Четверть! Может, четвертинку?
— Не веришь? Сходи, спытай.
— Так вы весь наш «энзэ» в три дня изничтожите! — сердито сказал каптенармус.
— Не жадься! Не для питья, а токмо для здоровья души и тела, — повеселел Бойко.
— Кони воды меньше пьют! — пробормотал себе под нос каптенармус. — Посуду прихватил?
— В ведро отольешь! Не бойсь, верну.
Каптенармус скрылся в палатке, должно быть, одевался. Потом прозвенел ключами и вышел.
— Идем со мной. До складов!
Он пошел впереди, Бойко чуть отстал, но торопливо поспевал за каптенармусом, радуясь хорошему началу дня.
Во время застолья, на которое были вынужденно приглашены французы, Томассен улыбался, шутил, но пил в меру и старался избегать раздражающих хозяев высказываний. Он был верным слугой своих господ и добросовестно выполнял все то, что ему предписали.
Пару раз Витковский осторожно, как бы невзначай, попытался выяснить, почему французское командование так изменило в худшую сторону отношение к русской армии? Какие силы влияют на это?
Но Томассен либо отшучивался, либо переводил разговор в другую, более нейтральную, плоскость: о русских женщинах, о варьете на Монмартре — обо всем, что никак не сопрягалось с нынешним пребыванием русской армии в Галлиполи.
Проводив гостей пением «Марсельезы», Кутепов из всего их «братания» сделал однозначный вывод: отношения с французами вряд ли улучшатся, скорее наоборот, поэтому следует не расхолаживаться, а продолжать готовиться к уходу из Галлиполи. Рано или поздно французы станут более энергично вмешиваться в их дела, применяя для укрощения их строптивости любые средства, и в первую очередь: уменьшение продовольственной помощи, которая и так была довольно скудной.
И все же Витковский «смотром» остался доволен: ему удалось обвести Томассена вокруг пальца и вернуть армии фактически потерянное оружие. Если случится самое худшее, что может быть и им придется внезапно покидать Галлиполи, они уйдут, как и подобает солдатам, во всеоружии, способными достойно постоять за себя, а не как изгнанники, беженцы.
— Как вы думаете, не пришло ли время обо всем доложить Петру Николаевичу? — спросил Витковский у Кутепова, обсждая проведенное совместное с французами застолье. — Вдруг Врангель не одобрит эту нашу самодеятельность?
— Уходить надо красиво, так, чтобы вся Европа поняла, что французы просто подло предали нас. Но мы пока еще не готовы. Не готовы пока даже советоваться с Врангелем.
— Почему вы так думаете?
— Французы не дураки, — продолжил Кутепов. — На протяжении всего нашего пребывания здесь они внимательно следили за всеми нашими телодвижениями и, как мы убедились, посвящены в наши планы.
— Ну, и что вас беспокоит?
— Многое. В частности, Болайирский перешеек.
Кутепов разложил перед своими генералами карту и указал на самую узкую часть Галлиполийского полуострова, соединяющую его с Фракией, иначе говоря, с Европой.
— Здесь предстоит нам пройти. Но кто мне скажет, какие опасности подстерегают нас здесь?
И все промолчали.
— Вот так! — коротко подвел итог Кутепов.
Не зря в народе говорят: не вспугни удачу, она приведет за собой еще одну.
Так и случилось.
Едва ли не через пару дней в штаб Первого корпуса, который обосновался в недавно отремонтированном особняке на одной из центральных улиц Галлиполи, пришел переводчик с письмом от Томассена.
Комендант Галлиполи и командир Галлиполийского гарнизона Томассен пригашал генералов Кутепова и Витковского вместе с сопровождающим их полковником Комаровым посетить маневры войск галлиполийского гарнизона при участии сенегальского батальона. Письмо было намного длиннее и изобиловало массой самых лестных эпитетов в адрес приглашенных.
После короткого обмена мнениями Витковский сказал:
— Неудобно все-таки. Ответный визит. Долг вежливости.
— Если у вас есть время, езжайте, — предложил Витковскому Кутепов. — Потом поделитесь впечатлениями.
— К сожалению, эти дни у меня распланированы до минуты. Не смогу, — ответил Витковский.
Полковник Комаров внимательно ознакомился с приглашением.
— Интересная подробность, — сказал он. — Маневры намечаются именно на Болайирском перешейке. Как раз в том месте, где постоянно находятся канонерка и миноносец.
— Та-ак. Это уже интереснее, — сказал Кутепов, которому этот перешеек уже много дней не давал покоя. — Я так понимаю, французы пытаются интеллигентно предупредить нас. Не зря ведь сказал Томассен, что даже если мы захотим отсюда уйти, придется просить у них разрешения.
— Ну, а если не спросим? — воинственно поднял голову Витковский.
— Для этого, полагаю, и устраивают эти маневры, Хотят показать нам, что проход через Болайирский перешеек надежно закрыт, — сказал Кутепов. — Да-да! Они поняли, что наш конфликт зашел слишком далеко и мы будем пытаться его разрешить. Каким способом? Бунт? Унизительная глупость. Тем более что они прознали: намерения покинуть Галлиполи у нас есть. И, вероятнее всего, мы попытаемся уйти через Болайиский перешеек. Иного пути нет. Но и он, хотят сказать они нам, для нас закрыт.
— Пробьемся. Оружия, патронов у нас в достатке.
— Не очень уверен. Они знают то, чего не знаем мы, — задумчиво произнес Кутепов. — Мы примем неравный бой и там погибнем. Или же нас вынудят вернуться обратно и принять статус беженцев. Кому-то из вас нравится такой исход событий? Мне — нет.
Комаров еще раз взглянул на письмо.
— Да, тут еще есть небольшая приписка. Вот: «Если господа пожелают, они могут наблюдать за маневрами в абсолютно комфортных условиях, с борта миноносца».
— Ну, вот видите, они не забыли упомянуть и миноносец. Какая забота! — ухмыльнулся Кутепов и спросил у Витковского: — Ну, что предлагаете теперь?
— Пренебречь, — по-прежнему стоял на своем Витковский,
— Теперь, пожалуй, нет! — отрицательно покачал головой Кутепов. Подберите кого-то из опытных топографов. Пусть побывают на маневрах. Мы должны изучить каждый метр этого проклятого перешейка, которым нас пытаются так запугать. Прежде чем искать какой-то иной вариант, надо до конца убедиться, что путь через перешеек нам действительно заказан.
Маневры длились сутки.
Топографа не нашли, и на французские маневры послали старого опытного артиллериста, командира Третьей батареи Марковского дивизиона полковника Айвазова.
Вернувшись, Айвазов поделился с Кутеповым интересными наблюдениями. Он обратил внимание на артиллерийский обстрел перешейка. Топография местности в самом узком его месте была такова, что снаряды или перелетали через дорогу, или попадали в каменную гряду, прикрывавшую дорогу с моря. Этот относительно опасный участок был всего лишь в двести-триста метров, и его можно было бы пробежать за очень короткое время. Дальше дорога тянулась между скал и была почти недоступной для артиллерии. Причем, изгибаясь, она круто уходила подальше от моря.
Это были очень важные сведения. Приглашая русских посетить маневры, Томассен, надо думать, намеревался их припугнуть. Но результат получился обратный. Кутепов узнал именно то, что больше всего и беспокоило, и интересовало его: самый узкий участок Болайирского перешейка — не самое опасное место на их пути, если вдруг они решатся покинуть Галлиполи.
— Я тут подумал, — сказал полковник Айвазов, — в случае, если нам придется без спросу уходить, есть одно оригинальное решение.
— Какое же? — заинтересованно спросил Кутепов.
— Только велите! Мои хлопчики потопят и канонерку, и миноносец. Я советовался, им это вполне по силам. Подтянут две пушченки, и прямой наводкой. Два дела одновременно сделаем: и флот Томассена уничтожим, и проход через Болайир обеспечим. Нет, три. Еще и радиостанцию вместе с миноносцем утопим. Пока они себе подмогу вызовут, мы уже во-она где будем, едва ли не под самым Константинополем.
— Оригинальное решение, ничего не скажешь, — усмехнулся Кутепов. — Но ведь это уже почти война.
— Ну, если они нас на Болайире застукают, тоже мир не получится.
Кутепов подумал, что размышления старого артиллериста имеют резон. Их надо иметь в виду, но прибегнуть к ним в самом крайнем случае.