На самом северном крае судоходной части реки в нескольких милях к югу от могучего, но коварного притока Бизоновой реки лежал Фальд, самая северная из арваннетианских торговых факторий. А дальше течение Джугулар было слишком сильно загромождено камнями, которые приносил с собой ледник, когда наступал зимой, а затем паводок сносил их оттуда во время летнего отступления. Стоя на веранде особняка, Сидир видел, как поток врезается в перекаты, разбиваясь на бело-зеленые брызги. Какой бы мелкой река ни была, но она была опасна для солдат имперской армии, немногие из которых умели плавать.

Дом стоял на вершине высокого утеса на левом берегу. Он был сделан из дерева и кирпича, привезенных на судах с юга, в южном стиле, и имел квадратный внутренний дворик. Он казался гротескным на фоне остроконечных крыш, по которым сползал снег во время зимних бурь; сад оказался бедным, довольно просторные комнаты были холодными и сумрачными. Сидир удивился, почему создатели не построили этот дом по подобию местных зимовий, которые, по свидетельству путешественников, были уютными. И, когда этот пейзаж завладел всем его сознанием, он подумал, что, скорее всего, они хотели, чтобы этот дом напоминал ему о родине.

Внизу, вдоль пристани, располагались склады, бараки, одна таверна. Там же швартовался и «Вейрин». Баржи и буксиры каравана бросили якорь в величественных коричневых водах реки. На противоположном берегу находилась железнодорожная станция, куда с запада поступали товары для Рогавики… до его появления здесь. В миле отсюда располагался поселок. На некогда дикой местности теперь вздымались знамена, купола палаток в лагерях, окруженных обозными повозками и пушками. Это были его отборные войска, бароммианская кавалерия, рахидианская пехота, пушкари и инженеры, чье мастерство во всем мире считалось непревзойденным.

И все же они в этой местности казались затерянными. По мере его продвижения по этой стране все здесь менялось. Ровная земля долин переходила в холмы, длинная трава сменялась короткой, время от времени появлялись небольшие рощицы. Все это каким-то непонятным образом удлиняло расстояние, еще больше усиливая впечатление чуждости. Сегодняшний день был холодным, сумрачным, серым. Сквозь черные лохмотья облаков на землю струился сероватый свет стального оттенка. Порывы ветра приносили одинокие капли дождя. Попадая на кожу, они вызывали жгучую боль.

Агент Инил эн-Гула заметил:

— Да, вы были правы, река действительно образует здесь границу. К востоку живет народ Улгани, а на западе — Хервар.

«Хервар. Донья». Сидир стиснул зубы.

— Но это исключение, — продолжал Инил, морщинистый желтокожий мужчина, знающий жизнь в основном по книгам, он был откровенно напуган войной. Несмотря на это, он не мог отказаться от разговора с человеком из цивилизованного мира. — Как правило, территории различных народов не имеют четких границ.

Сидир, используя любую возможность, пытался понять северян, он постоянно спрашивал о них Донью, но каждый раз что-то ускользало от него, и вдруг понимал, что ошибается, потому что никогда не был уверен, что мысль, пришедшая на место предыдущей, ошибочной, также не будет неверной.

Последняя фраза Инила удивила Сидира, и он очнулся от своих воспоминаний:

— А я думал, что племена превращаются в фанатиков, когда начинают сражаться за свободу своих территорий, — заметил он.

— Это так, вы правы, Главнокомандующий. Вот почему Империя совершает ужасную ошибку.

Сидир оборвал его нетерпеливым жестом.

— Фанатики подобны засохшим тростинкам. Они не гнутся, а лишь ломаются.

— С жителями Рогавики дело обстоит иначе. У них нет руководителей, которых вы могли бы силой принудить заключить мир.

— Я знаю. Это даже лучше для нас. У изолированных друг от друга индивидуумов отсутствует взаимная поддержка — та паутина долга, обязанности и страха, что тебя застыдят как труса или накажут как предателя, — отчего организованные группы начинают оказывать сопротивление. — Сидир вспомнил об инцидентах в низовьях реки — сведения о них приносили курьеры, скачущие на быстрых лошадях, — засады в кустах, убийства под покровом ночи, замаскированные ямы с острыми кольями на дне, засыпанные колодцы, подброшенный в один лагерь глиняный горшок с гремучими змеями… — Я не спорю, они опасные и коварные враги. Но опасны они тогда, когда у них появляется возможность применить свое коварство. Я предпочел бы, чтобы они вдруг стали глупцами и использовали общепринятые методы ведения войн. Но даже если они будут продолжать действовать по-старому, мы возьмем их по частям. Мы примерно накажем одних, чтобы успокоить остальных. А тем временем Фальд будет должным образом охраняться.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, Главнокомандующий, — вздохнул Инил. — Для нашего же блага. Но вы, простите мне мою грубость, не выглядите человеком, понимающим их характер.

Сидир натянуто улыбнулся.

— Я ценю вашу грубость, человек Гильдии. Ложь и лесть не просто бесполезны, а вредны. — «Неужели Донья лгала или я просто не понял то, что она пыталась сказать мне? Или же ее искусность в любви ослепила меня, а может, она просто получала от меня наслаждение? Конечно, когда она обратилась ко мне за помощью, это было не рассчитанное предательство, а акт отчаяния. Что же из того, что я сделал, было неправильным, Донья?»

— Тогда объясни, — потребовал Сидир. — Как, ты говоришь, племена определяют свои территории?

— Во-первых, Главнокомандующий, они не племена, — ответил Инил. — И не кланы. Мы используем слово «семья», но оно лишь приблизительно соответствует их слову «рорскэй». Некоторые эти рорскэи утверждают, что у них общие предки, но это только предания, которые для нынешнего времени не имеют особого значения. Семьи внутри рорскэя имеют тенденцию заключать смешанные браки, но это не обязательно — просто результат соседства. В этих смешанных браках муж входит в семью жены — без предварительных церемоний, возможно, даже не испытывая глубоких чувств, хотя одному Господу известно, какие чувства есть у жителей Рогавики и что представляет важность для них — хотя сам я уже двадцать пять лет веду с ними торговлю.

Сидир потер подбородок.

— И тем не менее этот муж будет защищать семью, принявшую его, до самой смерти.

— Да. Как правило, народность — это группа семей, которые по традиции охотятся на определенной территории. Огромных размеров, конечно. На всем севере таких народностей меньше сотни, и, я думаю, ни одна из них численностью не превышает двух-трех тысяч человек. Стада, за которыми они кочуют, достаточно четко определяют зоны их обитания — у этих животных есть чувство территории.

«Неужели из-за этого и обезумела Донья? Из-за того, что эти стада — в ее первобытном представлении мира — воплощают в себе ее родину? Ее богов, духов ее предков?»

— Отдельные индивидуумы или группы путешествуют свободно, — продолжал Инил. — Они приветливо встречают гостей, которые приносят им новости и разнообразят их жизнь. Никто не запрещает им охотиться. Но никто не слыхивал о вторжении какой-нибудь крупной группы в чьи-либо охотничьи угодья. Я подозреваю, это вообще немыслимо.

— Даже в смутные времена?

— Их у них не бывает. Рогавикианцы держат свое население в жестских условиях, чтобы животных — ну, например, в особенно жестокие зимы — на еду им всегда хватало бы.

«И это тоже ненормально. Это признак упадка, признак вырождения народа, как это происходит в Арваннете. Вымирает лучшая, самая сильная как в физическом, так и в умственном отношении часть населения. Вот почему Империя завоюет северян. Но тогда Донья тоже слаба?»

— Полагаю, их религия запрещает завоевания, — предположил Сидир. — И много еще другого.

— Я не уверен, есть ли у них вообще то, что мы понимаем под словом «религия», — заметил Инил.

— Что?

— Да, я слышал предположения, что некоторые из них делают нечто подобное духовной карьере. Но мне кажется, что это больше философия, чем вера.

«Нет войн, которые могли бы дисциплинировать их. Нет руководителей, которые управляли бы ими. Нет веры, которая могла бы поддерживать их. Как же им удается побеждать и выживать?»

Инил закутался в свой плащ.

— Главнокомандующий, уже очень холодно, — пожаловался он. — Может, зайдем в дом?

— Иди, если хочешь, человек Гильдии, — ответил бароммианец. — А мне хочется… подышать свежим воздухом еще немного. Я вскоре присоединюсь к тебе.

— Ледник уже прикоснулся и к вам, верно? — прошептал Инил и удалился.

Сидир уставился вслед ему. «Что, черт побери, он имел в виду?»

Он снова переключил свое внимание на окружающее. Слишком много он должен сделать. Прежде всего нужно собрать сведения. Без местных проводников (некоторые туземцы всегда присоединялись к завоевателям — до последнего времени) его отрядам придется самим осуществлять разведку и составлять карты этих огромных территорий, где за каждым камнем может скрываться стрелок, а в каждой яме таиться смерть. И они смогут сделать это, его парни, и где-то они, наконец, отыщут дом Доньи, чтобы сделать его обитателей заложниками или уничтожить в назидание другим. Но он должен заставить их поскорее заключить мир — лето такое короткое в этих охотничьих угодьях.

Здесь охотилась она.

«Почему?»

Он попытался объективно оценить ее. «Красивая. Необычная. Великолепный характер. Мужской ум и самообладание. И, может быть, прежде всего загадочность — никогда не знаешь, что действительно скрывается за ее глазами. Но это не объясняет, почему я так страдаю от потери ее.

Но с чего это я вообще взял, что в ней есть какая-то загадочность? Вероятнее всего, она пустоголовая шлюха, готовая кувыркаться с кочегаром так же, как со мной или с кем-нибудь другим, не способная долго хитрить, ведь первая же случайно вспыхнувшая ссора привела ее в бешенство. Не саму Донью я не могу забыть, я не могу забыть свою мечту!

Почему я должен грезить о девушке-мечте?

Женщин Рогавики называют ведьмами».

Под слоем его рахидианского разума зашевелилась древняя дикость. По нему ударил холодный ветер. Сидир вздрогнул и направился к дому.