Когда Джоссерек проснулся, солнце уже поднялось достаточно высоко над горизонтом. Воспоминание о случившемся сразу же вышибло из него остатки сна: тревога, схватка, полмили, которые им пришлось преодолеть до берега, пытаясь не утонуть в сильном течении, когда он поддерживал ослабевшую Донью; бегство от высланных на их поиски групп людей, поднятых по тревоге звуком горна и световыми сигналами, и тут уже ее искусство опытного охотника вело их; долгие, длившиеся, казалось, целую вечность часы, когда они шли в направлении, выбранном Доньей по звездам, пока рассвет не застал их у замерзшего пруда, и они, обхватив друг друга, чтобы удерживать тепло, провалились в глубокий сон… Джоссерек присел на корточки.

— Пусть этот день принесет тебе радость, — приветствовала Донья его на мягком рогавикианском наречии. Когда это она уже успела проснуться? Сейчас северянка резала ножом траву.

Джоссерек встал и осмотрелся. Из безграничной небесной голубизны лился свет, тепло пронизывало его обнаженную грудь, растворяя боль и смазывая царапины и ссадины своим целебным бальзамом. Долина простиралась до самого горизонта. Вокруг всюду росла трава высотой по пояс, она неохотно раздвигалась, когда они двигались вперед, и, подобно морю, переливалась на солнце самыми разнообразными оттенками, начиная от темно-зеленого вблизи и кончая серебристым вдали. И, подобно морским волнам, ее поверхность колыхалась под дуновениями ветра. Дикие цветы плавали в ней, словно рыба, поодаль были разбросаны группки-островки старого высокого чертополоха, а вдали виднелось стадо рогатых животных — численность их, как показалось Джоссереку, достигала нескольких сотен, а в движениях чувствовалась величественность китов. В воздухе порхали пестрые бабочки. А еще выше кружили птицы, но не все из них были ему знакомы: луговые жаворонки, дрозды, краснобровые тетерева, ястребы да дикие гуси образовали клин. Ветер гудел, трепал одежду, приносил запахи растений, глины, животных, разогретой солнцем пыли. «Не видно никого из людей. Это хорошо. — Джоссерек расслабился, на минуту совершенно позабыв, что за ними устроена охота. — Кроме, конечно…»

Донья оставила свое занятие и направилась к нему. От вчерашней тигрицы-людоедки, как и от молчаливой, безжалостной, бегущей вприпрыжку лисицы не осталось и следа. К нему двигалась женщина, одетая лишь в одеяние из воздуха начала лета, улыбку и грудь которой закрывали длинные локоны. «Клянусь Дельфином! — В пояснице у него что-то стрельнуло. — Я… — Однако здравый смысл возобладал в нем. — Она ведь пока не приглашает меня. И в руке у нее мой нож».

Впрочем, она вернула его Джоссереку. Чисто автоматически он сунул его в ножны. Брюки с поясом — вот и все, что было на нем, когда он работал внизу. Его ноги ныли от кровоподтеков и ссадин. У нее же, казалось, все было в порядке, и сама она не выказывала ни капельки утомления.

— Как ты? — спросила она.

— Выживу, — пробурчал он. Большая часть его разума еще была поглощена сражением со своим телом. — А ты?

Радость хлынула наружу, словно высвобожденная из ловушки.

— Йи-и-а! Свободна!

Она прыгала, махала руками, кружилась, делала пируэты среди шуршащих стеблей, которые то скрывали, то показывали ее быстрые ноги и крутые бедра.

— Свободные лососи, свободные соколы, свободные пантеры, — пела она, — где ветер ревет и где солнце сияет, где все танцуют и танцуют, где душа пребывает в мире… — Глядя за ней и слушая эту песню, он забыл о самом себе. И лишь какая-то частица его задавалась вопросом, сама ли она только что сочинила ее, или же это песня какого-нибудь древнего барда. Она пела ее на каком-то диалекте, который он до конца не понимал, и потому Джоссерек решил, что она сама ее придумала.

«Разве не про северян говорили, что они — гордый народ?»

Через несколько минут Донья вернулась к действительности. Она вдохнула поглубже, и Джоссерек тут же заметил крупинки пота на ее коже, но от этого ее тело показалось ему еще более благоуханным. Чтобы отвлечься и утолить жажду, он подошел к пруду и напился из него. Дождь наполнил углубление среди серых валунов водой, которая, хотя и была мутноватой, но все равно чище, чем в любом колодце в Арваннете. Когда он поднял голову, то увидел, что Донья, найдя какой-то заостренный камень, величиной с ладонь, принялась внимательно рассматривать его.

— Пока я приготовлю пищу, ты сложи костер и нарежь еще травы. Делай это так, как я.

Он сдержанно подчинился приказаниям, отданным женщиной. Снова разум взял верх над порывом. «Она знает эту страну, а я нет».

— А что у нас будет в качестве топлива? — поинтересовался Джоссерек. — Эта зелень не годится. Да и к чему ее портить?

Она пнула ногой белый комок.

— Собери кизяк, вроде этого. Сначала раскроши его для растопки. А что касается травы, то она послужит нам в качестве одежды и одеял, чтобы укрыться от жары, холода да и мух тоже. Я умею плести из нее. Таким образом одетые, нам лучше всего передвигаться в самое холодное время ночи, а отдыхать — в самое пекло, пока мы не подберем себе подходящую одежду на стоянке… М-м, да, я еще сплету тебе что-нибудь и на ноги.

Она пошла.

— Подожди! — крикнул ей Джоссерек. — Ты забыла нож. И сколько тебе понадобится времени?

К Донье вернулось ее веселое настроение.

— Если мне не удастся раздобыть чего-нибудь до тoro, как ты сложишь костер, ты уж не выгоняй меня, если я принесу канюка, хотя ими обычно и брезгуют.

Оставшись один, Джоссерек задумался. Его ножу, похоже, придется много потрудиться. Большую помощь в разведении костра оказало ему и оказавшееся в кармане небольшое колечко. Охотничий камень, который нашла Донья в этой местности, напрочь лишенной валунов, оказался куском бетона, оставшимся, возможно, от древней дороги, существовавшей, быть может, еще до наступления ледника. Это было удачей для них. Но он подозревал, что ей не нужна удача, чтобы выжить здесь.

Верная своему слову, Донья вскоре принесла убитого кролика и несколько перепелиных яиц.

— Да эта земля богата разной живностью, — заметил он.

Как внезапный налет облачка в безоблачном небе, ее настроение в миг изменилось. Она помрачнела.

— Да. Потому что мы бережем ее. Превыше всего мы поддерживаем нашу численность на достаточно низком уровне. — Потом гневно выкрикнула: — А если придут имперские подонки? Нет!

— Что ж, — рискнул заметить Джоссерек, — во мне ты, кажется, нашла союзника.

Донья сузила глаза.

— Кажется, — повторила она. — Насколько мы можем доверять какой-либо… цивилизованной… расе?

— Э-э… Клянусь, Морской Народ не притязает на территории Андалина. Сама подумай, насколько далеки мы от вас. В этом не может быть никакого смысла.

Волей-неволей он был вынужден перейти на арваннетианский, но не тот древний язык образованных людей, а на жаргон торговцев и докеров.

Тем не менее Донья поняла и спросила:

— Тогда в чем же состоят ваши интересы? Почему вас заботят наши дела?

— Я же сказал тебе…

— Это не достаточно веская причина. Во время наших коротких свиданий на борту корабля у меня было мало времени, чтобы попытаться выведать у тебя истинные причины. Но вот сейчас… Если Морской Народ просто хотел понаблюдать за нами, то ведь можно было открыто послать кого-нибудь. Этот человек мог бы назваться… э-э… искателем знаний ради самих знаний… ученым, ведь ты сам в тот день, когда мы гуляли по городу, говорил, что у вас их много. К чему рисковать, если только у вас нет других побудительных причин?

Джоссерек почувствовал облегчение.

— А ты проницательная! — «Не слишком ли проницательная для доверчивой дикарки?» — подумал он и продолжал: — Вы побеждаете. Но мы не теряем надежды. Думающих людей в Океании интересует сера.

— Сера? — Донья вскинула вверх брови. — Ах да, желтое горючее вещество, которое мы называем «зевио».

— Самые известные из обнаруженных на нашей планете месторождений расположены вдоль залива Дельфинов, — объяснил он. — Большую часть своей серы мы получали из Арваннета, когда тот контролировал побережье. Сегодня там вновь хозяйствует Империя, но она запрещает экспорт. Из серы изготовляют порох. Скейрад провозгласил себя Верховным Повелителем бароммианских кланов — и уже его внук-Император называет себя Властелином Мира. — Джоссерек пожал плечами. — Я не думаю, что его потомкам удастся когда-либо на самом деле завоевать всю планету. Но ты можешь понять, почему в Ичинге недовольны тем, как в последнее время идут дела.

— Да. В этом есть смысл. Мы можем доверять вам. — Донья опустила вниз кролика и хлопнула его по плечу. Потом ослепительно улыбнулась: — Я рада.

В висках у него стучало. Он мог бы прямо сейчас сгрести ее в охапку, но она отошла, с большой осторожностью положила на землю яйца и произнесла:

— Если ты умеешь готовить, то тогда я примусь за нашу одежду.

— Что ж, я проголодался, — признался он. Они оба занялись работой, каждый своей. Пальцы Доньи с ловкостью связывали вместе стебли.

— Куда же мы отправимся отсюда? — спросил Джоссерек. — И, во-первых, где мы вообще находимся?

— К западу от Джугулара и к северу от Яблоневой реки, на расстоянии одного дня пути на пароходе от того места, где эта река впадает в Джугулар. Я следила за нашим маршрутом. Ближайшая стоянка отсюда находится в Баллгоре, в двух днях пешего ходу. Хотя нет, я ведь совсем забыла о твоих раненых ногах. Скорее всего, четыре дня. Будь осторожен, когда начнешь сдирать шкуру с кролика — я хочу сшить из нее мокасины для тебя. Невыделанная шкура скоро начинает трескаться и вонять, но мы успеем раньше добраться туда. А уж оттуда — домой на лошадях, чтобы предупредить об опасности.

— Твой дом находится далеко, правильно? Неужели ты так великолепно знаешь все земли Рогавики?

Прекрасная головка кивнула.

— Да, разумеется, все эти стоянки, зимние сады и другие постоянные жилища. Если я и не была на многих сама, то знаю о них по картам. Их не очень-то и много.

Джоссерек внимательно посмотрел на северянку.

— Но как ты можешь ориентироваться по этой местности? Я не вижу никакого ориентира.

— Поскольку у нас нет компаса, то направление я выбираю по солнцу и звездам. Расстояние я меряю по скорости, с которой мы передвигаемся, учитывая и то, сколько времени мы отдыхаем. А любую стоянку можно заметить по дыму костра, который горит целые сутки. В ясную спокойную погоду — даже за тридцать — сорок миль. — Эти цифры она произнесла на арваннетианском. Потом нахмурилась: — Но теперь, пока мы не выжжем эту саранчу, придется гасить костры, когда имперские войска приблизятся к ним достаточно близко.

Хотя воздух был теплым, по спине Джоссерека пробежал холодок. «Я считаю себя крутым парнем, я убивал людей и не мучился потом по ночам, однако ее тон, ее взгляд… Неужели солдаты Империи могут действительно повредить ей, неужели это чума, убивающая всех без разбору, неужели им чуждо все человеческое? Как же этот крошечный участок земли, где проживает ее народ, основал общество, существовавшее без войн и грабежей на протяжении всей своей истории?»

Его руки были заняты работой, в то время как в голове выкристаллизовывалось решение.

— Донья?

Она оторвалась от своей работы.

— Донья… почему ты прошлой ночью стала такой дикой? Разве мы не договорились, что будем шпионить, собирать информацию, пока наконец не прибудем в Фальд?

Она выронила рукоделие. Ее губы напряглись, на шее набухли мышцы. Он услышал, как она тихо зарычала.

— Прости меня, — в ужасе прошептал он.

Она глубоко вдохнула, заставила себя успокоиться, ее лицо снова приобрело цветущий вид. Она продолжала стонать:

— Я должна была убить Сидира, но не удалось. Боги терзают меня. В следующий раз позволь мне вытрясти из него душу.

— Но, но ведь ты… и он… Ты же сказала мне, что он тебе вроде бы нравится…

— Это было до его похода на север. Когда он вторгся на земли Йяира и Лено, я почувствовала — я больше не сомневалась в этом, что рано или поздно, но он нанесет удар и по Хервару. Если бы он взял меня туда… Но он сначала сказал мне… если мы не подчинимся Императору… он перебьет всю дичь… Неужели ты не понимаешь? — пронзительно закричала Донья. — Если я столкну тебя с утеса, ты же полетишь вниз? Что еще могла я сделать, кроме как не попытаться задушить его?

Она завизжала, вскочила на ноги и убежала.

Джоссерек был поражен. Он и раньше видел подобные вспышки среди некоторых воинственных дикарей: их ярость подобна силе тайфуна, которую они направляют на своего врага, животное, дом, все, что хотят уничтожить. Донья прыгала среди высокой травы, воздев вверх руки, как бы пытаясь стащить с небосклона само солнце.

«Значит, жители Рогавики именно такие, какими их описывают южане в своих рассказах, — подумал потрясенный киллимарейчанец. — В лучшем случае, это дикари. Они научились некоторым трюкам, но не рассудительности или терпеливости, предвидению или самоконтролю. Интересно, а почему это меня так печалит? Неужели я разочарован? От них нет никакой пользы, как от союзников — они даже опасны, пока их не завоюешь или не истребишь; они обречены быть такими слабыми. Нет… Не стоит ждать от них слишком многого — ни в политическом плане, ни в военном. Ну а сама Донья, она вела себя настолько здраво и разумно, так знающе и заинтересованно… Я никогда не встречал раньше женщины, подобной ей. Но все это только внешнее — настоящая ее суть скрывается глубже: она больше хищная акула, чем миролюбивый дельфин».

Он снова занялся приготовлением пищи. Он все еще нуждался в ее помощи. Во время их путешествия он продолжит свои наблюдения, отмечая все, достойное внимания. Но едва только представится возможность, он направится в какой-нибудь порт на западном побережье рахидианской Империи и отправит оттуда послание домой, в котором сообщит Малвену Роа, чтобы он перестал надеяться на помощь северян.

Донья не останавливаясь пробежала по кругу три мили. Вернувшись на их стоянку, она опустилась на землю, тяжело дыша. От пота, ручьями бежавшего по ее щекам и стекавшего меж грудей, ее волосы слиплись. Резкий запах пота постепенно сменялся ароматом женщины. Сейчас в ее глазах снова светился здравый смысл.

— Ты чувствуешь себя лучше? — рискнул поинтересоваться Джоссерек.

Она кивнула.

— Да, — выдохнула северянка. — Намного лучше. Они… не перебьют… стада. Нет, они умрут сами.

Затем она произнесла:

— Ням-ням-ням, как вкусно пахнет! — В ее веселом настроении не осталось и следа от бушевавшей перед этим ярости.

Джоссерека едва не стошнило от перепелиных зародышей, однако она ела их с видимым удовольствием. Кролик вышел мягким, и он поел его с огромным аппетитом, хотя ему не хватало соли и приправ.

— Я же всегда предпочитаю пить кровь, — сказала Донья, когда он пожаловался ей. — В пути мы будем питаться лучше.

— А мы можем убивать пасущихся животных? — скептически спросил он.

— Я могу, если мы того пожелаем; или же можем отбить какого-нибудь детеныша. Впрочем, когда мы торопимся, нам незачем этим заниматься. Я сделаю рогатку, и мы будем отстреливать птиц. К тому же тут повсюду полно всяких маленьких теплокровных зверюшек, раков, моллюсков, лягушек, змей, трав, корней, грибов… Я же говорила тебе, что это богатый край. Да скоро ты и сам убедишься в этом.

Она поела и поднялась. Он же, продолжая сидеть, оглядел ее фигуру во всем ее великолепии и вспомнил, что слово «Рогавики» означает «Дети Неба».

Донья потянулась и рассмеялась навстречу тем расстояниям, которые так влекли ее.

— Сегодня мы займемся подготовкой, — сказала она тихо и счастливо. — Это не так утомительно. Да и отдохнем хорошо. Но прежде всего, Джоссерек, мы займемся самими собой!

Она поманила его рукой. Черт бы побрал ее дикарские манеры! Джоссерек бросился к ней.