Многолицый лежал в своем коконе и смотрел, как вырастает на экране чужой корабль, становится все больше и больше. Такой защитный кокон полагался каждому космическому путешественнику, оберегая от сотрясений и толчков, без которых не обходится полет, но для Многолицего кокон требовался побольше размерами и посложнее устройством, поскольку и сам Многолицый был устроен сложнее обычных людей. Часть кокона, внутри которого покоилась огромная голова Многолицего, защищавшая эту голову и шею, была заполнена амортизирующей массой, похожей на желе, и раза в два превосходила по размерам аналогичную часть других коконов. Это не препятствовало Многолицему видеть, что происходит, но и напоминало о том, насколько его жизнь хрупка, и что шансы пережить полет для него сомнительнее, чем для прочих членов экипажа.

Но такова была вся жизнь Многолицего, уже давно. Он возложил на себя бремя десяти дополнительных личностей, дополнительных сознаний. И чтобы он ни делал, приходилось помнить о десятке кусочков чужой мозговой ткани, внедренных в его собственную, и на все, что он делал, факт сей накладывал определенные ограничения. Сам Многолицый, высокопоставленный кадровый партиец, предпочел ограничения нарушить. И он имел на это право. Он так же по собственному выбору шел на риск — руководители космического центра предупредили, что полет может стоить ему жизни. Точнее, жизней. Некоторые из одиннадцати личностей, членов этого собрания по имени Многолицый, планов его не одобряли.

Многолицый слегка пошевелился внутри кокона. Голова раскалывалась от боли, и виной тому была не только перегрузка, которую пришлось выдержать. Любому человеку, чтобы отправится в космическое плавание, сначала предстояло пройти подготовку, облачиться в соответствующие доспехи, потому что космос — это океан, где водятся акулы. В волны этого океана лучше не соваться без ничего. Для личности же уникальной, такой, как он сам, подумал Многолицый (подумала одна его составляющая), а прочие члены собрания эту мысль одобрили, — броня необходима в два раза прочнее против обычного, и все предосторожности надлежит удвоить.

Лежа пластом внутри кокона, то и дело вздрагивая при каждом неприятном толчке ускорения, Многолицый пришел к выводу, что если уж речь зашла о космическом полете, следует отметить еще одну вещь: космический полет скучен. Его предостерегали от опасностей. Но никто не предупредил, что придется провести долгие часы, лежа в коконе, пока корабль, с трудом разрывая путы тяготения, удаляется от Земли. И никто не упомянул прочие малоприятные особенности космического путешествия, например, запахи. Приходилось обонять ароматы спутников во всей прелести их букета, достойного зверинца. Как все китайцы-хань, Многолицый не переносил запах человеческого тела. В кабине корабля запах этот неизбежно становился частью воздуха, которым они дышали.

Он задремал, вспоминая события последних дней. После того, как предательница Фенг Миранда обманом пробралась на борт первого корабля, после того, как корабль жутким и необъяснимым образом исчез, в космическом центре на острове Хайнань разразилась буря. Цунами. Все меры предосторожности немедленно ужесточили вдвое. Чай Говард об этом позаботился. Его выставили дураком, и потому не только благоразумие, но и гнев заставляли его проверять и перепроверять всякую мелочь. Больше не удастся наглым бунтаркам проникнуть в скафандровую и предательски оглушить честного астронавта!

И похитить второй корабль пришельцам не удастся с той же легкостью, с какой они похитили президентскую яхту.

Несколько бессонных ночей и хлопотливых дней корабль лихорадочно вооружался, а состав экипажа тасовали как карты, пытаясь добиться оптимума-. Второй корабль был крупнее первого; ведь он нес больше груза. Кроме новейших ракетных установок и антенн-излучателей белого шума, которые, как надеялись специалисты, могли нейтрализовать непонятное фиолетовое свечение, проглотившее президентскую капсулу, на борту находилось не три, а десять человек экипажа. Во-первых, сам Многолицый, несокрушимый в своем стремлении лететь несмотря на предупреждения врачей и администрации. Затем, разумеется, Чай Говард, обманом лишенный первой попытки и сгорающий от желания наказать и отомстить. Плюс ударная сила: семеро натренированных, выносливых убийц-коммандос вместе с командиром, срочно отозванных из Ботсваналенда, где они исполняли одну маленькую миссию по умиротворению. Все десять утвержденных кандидатур последние перед запуском дни спали в одной комнате, пользовались одним открытым унитазом, ни на минуту не спускали друг с друга глаз, вплоть до момента, когда их облачили в скафандры и провели на борт корабля.

Тем не менее перед самым стартом на Многолицего навалился страх.

В его жизни давно уже не было простых вещей, и даже страх перестал быть простым и понятным чувством. Он испугался — но не весь он. Ангорак Аглат, например, страха не испытывал. Ангорак некогда служил начальником системы безопасности в мексиканских протекторатах, и храбрость была для него профессионально необходимым качеством. И Шум Хенджу не испугался, и Цай Минго, а Поттер Алисия слишком блекло и расплывчато воспринимала реальность, чтобы испугаться по-настоящему. Она то и дело упрашивала еще раз прокрутить кассету с записью голоса дочери — это послание удалось выжать из Марии в обмен на обещание полного гражданства и протекции для нерожденного еще ребенка. Кассета мало помогала Алисии; едва прослушав запись, она ее снова забывала, поскольку нити, соединявшие ее с реальностью, всегда были слабы и ненадежны. Таковы были отважные участники собрания. С другой стороны, Корелли Анастасио был перепуган до смерти. Всю жизнь мучился он от агорафобии, боязни открытых пространств, а что может быть более открытым, чем космос? Хсанг Фуцуи и Дьен Кайчунг нервничали, поэтому потоки эмоций в густом супе коллективного сознания Многолицего были изрядно подкислены напряжением. Порядок работы собрания пришел в расстройство.

Все это крайне раздражало и Фунг Босьена, и его дополнительные «я» — нет, честное слово, хуже времени не придумаешь! Ведь последний имплант, Дьен Кайчунг, только-только начал адаптироваться! Едва миновали последствия операции, голова перестала кружиться, послеоперационные симптомы почти сошли на нет и собрание личностей вновь стало обретать способность выражать мнения многих с помощью одного голоса — упорядоченным, вразумительным образом!

Старт привел Многолицего в дискомфортное состояние. Едва на грудь навалилась перегрузка от удара двигателей, толкавших корабль в небо, едва не заломило ребра, как Корелли, Хсанг и Дьен запаниковали, а ведь и без них было тошно; выход на низкую орбиту дался не легче, не говоря уже о рывке по направлению к кораблю чужаков. «Успокойтесь! Успокойтесь же! — орал Многолицый внутри собственной головы. — Держите себя в руках! Спокойствие — это наше спасение!» Забавно, но остальные голоса говорили приблизительно то же самое и так же громко: жаль, что друг друга они не слышали.

Когда все голоса Многолицего собирались на совещание, дабы обсудить вопрос, принять решение и приступить к исполнению, — что происходило постоянно, ибо разлучить их могла одна лишь смерть, — было их ровно одиннадцать.

Ангорак Аглат, горец из южных провинций китайской державы, в прошлом офицер-артиллерист и сотрудник службы безопасности. Еще находясь в собственном теле, он несколько оглох из-за выстрела пушки, громыхнувшей почти над ухом. По этой причине он часто не говорил, но кричал. Превратившись в кусочек серого вещества, втиснутого в чужой череп, он не изменил этой привычке. Он постоянно орал вместо того, чтобы говорить спокойно. Ангорак всегда был прав. Он знал об этом, хотя другие, случалось, почему-то в его непогрешимость не верили. Ангорак был личностью ехидной, жадной; при незаурядном уме он, тем не менее, не мог себе представить, что есть люди поумнее, чем он, даже среди тех, с кем он делил ограниченное пространство внутри черепа Многолицего.

Поттер Алисия — добрая душа, она не выносила ссор и стычек. Она терпеть не могла, если соседи по черепу начинали переругиваться. Поттер принималась упрашивать, успокаивать, увещевать, понуждая всех и каждого жить в мире и согласии. Она была способна урезонивать до бесконечности, даже после того, когда всякие резоны теряли смысл. Даже после того, когда спорящие начинали испытывать к ней даже большую неприязнь, чем друг к другу. Она с готовностью мирилась и с насмешками, и с оскорблениями, даже с открытыми вспышками гнева — лишь бы достичь мира и покоя в их внутричерепном совете. По профессии Алисия была агрономом, матерью двоих детей и вообще милейшим человеком — кроме тех случаев, когда вопрос затрагивал ее собственные интересы.

Су Вонму в прошлом служил кадровым партийцем, но положение занимал не слишком высокое и особого веса не имел. Прочие кадровые товарищи с ним не особенно считались. Когда-то он играл в футбол. В политическом отношении Су отличался безупречной надежностью; он мгновенно улавливал новый курс партии и старательно по нему следовал. Он умел быстро и легко приспособиться к новой линии, научился по ней жить, отстаивать, объяснять ее правильность — пусть даже новая линия партии едва поддавалась вразумительному объяснению. И вот, когда высшие партийные чины решили, что наступил момент придать облику руководства более демократичные черты, что это будет стоящим вложением политического капитала, и, поглядев вокруг, принялись подыскивать надежного и популярного кандидата в члены президиума, тут-то и подвернулся Су — легкий и верный выбор. Переселившись в череп Многолицего, он оставался по-прежнему уживчивым, приятным в общении. Правда, пользы от него было немного. Такие, как Су, встречаются на любом совещании, в любом комитете — они поддерживают предложения других, но сами никогда ничего не предлагают.

Корелли Анастасио… о, это был еще один феномен! Чистых кровей туземец — американские предки на протяжении двух столетий. В прежней жизни занимался наукой. Кроме того, был существом абсолютно бесхребетным. Не менее благонадежен, чем Су Вонму, то есть собственных убеждений не имел вообще и поэтому был достоин доверия. Непохожим на других его делала жажда смерти. Он был рад тому, что умер. В прежней жизни остались взрослые дети и неудачный брак. Поэтому внутри черепа Многолицего он чувствовал себя в безопасности. Ему здесь больше нравилось.

Еще одним довольно заметным членом совета был Шум Хенджу. В прежней жизни ничего особенного из себя не представлял. Растил двух дочерей, трудился бригадиром на сталелитейном заводе, где однажды на него и плеснуло расплавленным металлом из ковша. Политикой никогда не интересовался. В широком мире, за стенами завода и домика, где обитала семья Шума, о его существовании даже не подозревали. Спасен Шум был по чистой случайности — если только оказаться внутри чужой головы означает спастись, — когда Многолицый предложил продолжать эксперименты с пересадкой мозговой ткани, тело Шума (а мозг его совершенно не пострадал во время несчастного случая, в отличие от тела, которое уже невозможно было спасти) первым подвернулось под руку, и он оказался вполне подходящим донором. К тому же Шум, как выяснилось, был человеком скромным и порядочным. Остальные импланты, бывало, снисходительно поглядывали на Шума с высоты воспоминаний о своих выдающихся и блестящих достижениях в прошлой жизни, которыми они тщеславно гордились. Шум ничего не имел против. Как и Алисия, он умел сохранять рассудительность и спокойствие в горячие моменты, умел снять напряжение, помирить ссорящихся, но, в отличие от Алисии, для себя почти ничего не требовал, потому что прав особых у него не было, да и почти ничего своего — тоже.

Что касается остальных имплантов, они преимущественно мало что сохранили от своей «персоны», поскольку ткани для пересадки брались из более глубоких, фундаментальных участков мозга. Но каждый из них разнообразил получившийся суп особым каким-нибудь привкусом. Многолицый, председатель совета, различал их всех, потому что у каждого голоса была своя особая окраска. Хотя объяснить этого он не смог бы. Ведь голоса были беззвучны. Подбор слов, напряженность желаний, дрожь неуверенности — вот по каким отличительным чертам он их узнавал.

И он слышал их всех постоянно, и, случалось, хор голосов доводил его до бешенства.

Многолицему едва удалось добиться относительной стабильности внутри собственной головы, когда он занял место в кабине ракеты. С момента пересадки кусочка мозговой ткани Дьена Кайчунга времени прошло достаточно, и пора бы Дьену взяться за ум и успокоиться. Истерические крики и конвульсии — ведь он вдруг обнаружил, что тело его погибло, а сам он пойман в ловушку, сам он оказался в бессрочном тюремном заключении внутри черепа Многолицего, — постепенно уступили место жалким всхлипываниям — вернее, беззвучным соответствиям всхлипываний. Остальные обитатели уже зажившего черепа старались успокоить новичка, утешить, помочь ему адаптироваться. («Только прошу вас, давайте на нем остановимся, — смиренно сказал Корелли. — У нас и так становится тесновато».)

Но космический полет оказался тяжелым испытанием. Перегрузки, стресс, психологический шок…

— Эй, ты, старый болван, просыпайся!

Голос Чай Говарда взревел прямо над ухом.

— Да я не спал, — тут же соврал Многолицый. Это была инстинктивная ложь, к которой прибегает всякий, ненароком задремавший и пойманный врасплох. На самом деле он и вправду задремал. За спиной Многолицего капитан ударной команды тщательно и методично проверял их готовность, а боевики-коммандос тихо переговаривались между собой. На экране впереди мельтешили непонятные яркие пятна.

— Что это такое? — громко спросил Чай, взмахнув рукой в сторону радарного экрана.

На этот вопрос Многолицый ответить пока не мог. В любом случае сигналов было множество — дюжина ярких, плотных отражений, самое меньшее, и под сотню слабеньких. Объекты находились на пределе удаления, и радар был не в состоянии показать подробности. Но увиденное напугало кое-кого из внутренних «я», а некоторые из них рассердились. Голос Воина-Ангорака произнес мрачно:

— Похоже, это флот.

— Не может быть! Откуда взялся флот? — заорал Чай Говард.

Многолицый осознал, что позволил Ангораку произнести слова вслух, воспользовавшись его собственными губами. Итак, флот исключается. С другой стороны, сигналы на экране радара — не мираж. Многолицый всматривался в экран, пытаясь подобрать ключ к загадке, пытаясь утихомирить взволнованные голоса, старавшиеся перекричать друг дружку у него в голове, что было даже труднее. Все они заговорили одновременно. И остановить их он не мог. Хуже того, они сами были не в состоянии остановиться, они бормотали, вопили, орали, тараторили одновременно, и поэтому обрывки фраз то и дело срывались с уст Фунга Босьена.

— Прекрати! — рявкнул Чай Говард, извернувшись так, чтобы заглянуть в распухшее лицо Фунга. — Старик, ты ставишь нашу миссию под угрозу! Возьми себя в руки!

Больше всего на свете Фунгу сейчас хотелось именно взять себя в руки! По крайней мере это желание все его субличности разделяли единогласно. Страх, гнев, раздражение, тревога — все эти эмоции, сотрясавшие составную личность, обнаружили новое русло, новое направление, и хор в десяток голосов принялся поносить Чай Говарда на чем свет стоит — даже коммандос, полулежавшие в креслах, восхищенно встрепенулись, с одобрением наблюдая за перепалкой. Когда совет имплантов отвел душу и «выпустил пар», к нему вернулось благоразумие. Один из имплантов выдвинул предположение, второй сделал дельное замечание, и Многолицый, от имени собравшихся, произнес хладнокровно:

— Это не флот, Чай. Это просто разведывательные зонды. Их множество, но среди них нет самого корабля пришельцев. Внимательно взгляни на показатели! Эти объекты слишком маленькие, чтобы представлять опасность.

Чай Говард уставился на старика свирепым взглядом, потом обратился к экрану.

— Да, ты прав, — с неохотой признал он. — А где же большой корабль тогда?

— Кажется, это ты у нас навигатор и пилот, — презрительно процедил Многолицый. — Ищи!

— А если найду? — вспылил Чай. — Ты справишься с задачей?

— Моя задача — вести переговоры, — отрезал Многолицый язвительно. — Пока ты не свяжешься с кораблем, я не могу приступать к исполнению.

— Сомневаюсь, что ты вообще в состоянии, — фыркнул Чай. — Нет, должно быть, напрасно мы тебя потащили с собой. Вдруг твои заплатанные мозги потеряют управление?

— Ах, Чай, — с сожалением сказал Многолицый, — если кто и ставит нашу миссию под угрозу, так это ты. — Все силы уходили на то, чтобы сосредоточиться на одном задании. Гнев мешал сосредоточиться, мешал держать участников мозгового собрания в узде; а Чай Говард легко и быстро выводил из себя любого человека.

Многолицему временами нелегко было ответить даже на простой вопрос. Для него не существовало простых вопросов — одиннадцать индивидуальностей (или остатков индивидуальностей) вносили в понимание вопроса свое отношение, смотрели на полученный сигнал сквозь призму собственных мыслительных привычек. На совещании поднимался шум. Поскольку все «персоны» были заключены внутри одного черепа, связь между ними была мгновенной, что-то вроде стенографии — иногда было довольно лишь мимолетного ощущения, эмоции, образа. Например, сейчас Поттер, Шум и Дьен реагировали на конфликт нерасчлененным потоком эмоций, выражавших поддержку и согласие. Временами, тем не менее, общение происходило посредством членораздельных, откровенных и даже резких фраз. «Действуй же, черт подери!» — разозлился Корелли. «Если ты не хочешь говорить, предоставь это мне», — предложил Су. «Скажи этому ослу Чай Говарду, что кораблем командуем мы!» — приказал Ангорак. В результате с губ Многолицего, единственного средства совместной внешней коммуникации всех одиннадцати квартирантов, сорвалось следующее:

— Заткнись, Чай. Разумеется, я поведу переговоры с пришельцами.

Он ослабил ремни безопасности и посмотрел вокруг. Коммандос неподвижно лежали в креслах, но они тоже ослабили привязь. Чай Говард вообще полностью выбрался из кокона, и лишь один-единственный ремень не давал ему воспарить над креслом: двигатели корабля молчали, и поэтому все, кто находился на борту, лишились веса. Многолицый наклонился вперед, включил микрофон связи.

— Неопознанный чужой корабль, ответьте. Мы вызываем неопознанный чужой корабль. Что случилось с президентом Соединенных Штатов?

Они принялись ждать ответа.

Ожидание затянулось, и краем глаза Многолицый заметил, как пальцы Чай Говарда проворно забегали по оружейной панели.

— Прекрати, Чай! — приказал он. — Сначала нужно разобраться, выяснить, что произошло, каковы их намерения — не забывай, мы ведь рассчитываем на их помощь против индийцев!

Чай открыл рот, но не успел ответить, его опередило радио. Послышался знакомый голос:

— Говорит президент. Что вы хотели?

Испуг. Оцепенение. Никто ничего не понимает. Даже коммандос до такой степени позабыли о дисциплине, что начали переговариваться между собой.

— Их корабль был разрушен, полностью уничтожен лучевым оружием, — воскликнул Чай Говард. — Как удалось мальчишке выжить?

Многолицый ответил не сразу. Он был не в состоянии ответить, потому что внутри его головы, как эхо, вторящее диалогу внутри корабля, шли дебаты.

— Выясним, — сказал он наконец. Потом, наклонившись к микрофону, произнес:

— Где вы, господин президент?

Пауза. Снова голос, обиженным тоном мальчика — домашнего слуги, на которого накричал несправедливый хозяин:

— Я в безопасности, Многолицый.

Многолицый! Голоса внутри его головы ахнули хором, потрясенные подобной наглостью; еще никто не осмеливался так обращаться к Многолицему вслух, прямо в глаза! Даже коммандос начали посмеиваться.

— Отвлекай его! — приказал Чай Говард, руки которого вновь задвигались над оружейной панелью, а Многолицый на этот раз до того разозлился, что не стал его останавливать. В общем и целом единогласно решили все одиннадцать частей Многолицего, переговоры продвигались вперед успешно, до тех пор, пока…

Чай Говард вдруг испуганно ахнул, а секунду спустя послышались возгласы коммандос…

И Многолицый скорее почувствовал, чем увидел полотнище фиолетового пламени, стремительно наплывающее на них, и вот оно уже окутало корабль со всех сторон, миновало их…

Он взглянул в передний иллюминатор и обнаружил, что Солнце, сиявшее в правой части окошка, огненными всплесками отражавшееся на резких гранях и плоскостях чужого корабля, исчезло — появилось иное светило, красное, меньших размеров и слева…

И тогда рухнула плотина, сдерживавшая волну паники, и Многолицый, все одиннадцать его «персон» вскрикнули от ужаса, ибо сомнений не оставалось — вместе с кораблем они очутились во власти сил, превосходящих понимание.

Многолицый не удивился, что их взяли в плен. Он заранее предупреждал об этой опасности. Пытался объяснить генералиссимусу ракетных войск и заместителю главнокомандующего народной полицией, то есть лицам, стоявшим на одной с ним ступеньке, что пришельцы наверняка гораздо лучше подготовлены к встрече, чем китайцы воображают. Он пытался все это им втолковать в последние дни подготовки к старту с хайнаньского космодрома. В самом деле, пришельцы, как выяснилось, имели в запасе пятьдесят лет, чтобы подготовить немало сюрпризов. За считанные недели китайцам их не догнать. То же самое он твердил и Чай Говарду, и абордажной команде. Правда, волнения и передряги старта плохо на него повлияли, и собственные предупреждения совершенно вылетели из головы. Своим же соседям по мозгу он тоже постоянно напоминал об опасности — если только они не пытались напомнить ему.

— Вы только постарайтесь моего зятя не задеть, — попросила Алисия, и Многолицый беззвучно вздохнул — все остальные его составляющие вздохнули тоже, — и сказал:

— Он тебе больше не зять. Он с твоей дочкой развелся. А главное, — добавил он (весь разговор происходил, разумеется, внутри его мозга, и не с помощью слов, а с помощью мгновенных обменов импульсами между тканями), — едва ли мы представляем опасность. Главное, чтобы нас самих не задели, в первую очередь. Потому что, если нас заденут, то будет нам очень плохо. — И вот, когда их корабль в самом деле был взят в плен, когда стальные захваты силой потащили его вниз, к поверхности новой планеты, даже сквозь дрожь, толчки и холодный пот, которым его обдавало от страха — корабль входил в атмосферу, — Многолицый крикнул Чай Говарду:

— Я же говорил! Предупреждал ведь! Теперь сиди тихо, ничего не предпринимай! Я обдумаю ситуацию! Без моего приказа не шевелись!

Трудно сказать, подчинился ли Чай Говард приказу или готов был его проигнорировать. Особой роли это не играло, потому что едва их корабль коснулся поверхности — вернее, его посадили на поверхность этой неизвестной планеты, — как со всех сторон их окружили войска. И какие войска! Даже Чай Говард и коммандос впали от изумления в ступор и ни малейшего сопротивления не оказали. Соотношение сил было не в их пользу, впрочем, и сопротивляться было бы бессмысленно — вдесятером против целой планеты, — но все равно не были они готовы столкнуться с амазонками, вооруженными не луками, а автоматическими винтовками и устрашающего вида юркими жуками, которые возбужденно чирикали и верещали, и, чтобы напомнить о себе и о том, что настроены они серьезно, то и дело с грохотом палили в воздух из чего-то вроде пушек.

Нет, всякая мысль о сопротивлении исключалась. Появление громадной неуклюжей машины на воздушной подушке, которая, завывая, скользила над покрытием пустого посадочного поля, добило команду Многолицего окончательно. На платформе машины в величественной позе, которая совершенно не вязалась со всем остальным, стоял один-единственный человек. Когда машина остановилась, человек спрыгнул с платформы и широкими шагами направился к ним.

Это был Мелкинс Кастор.

— Приветствую вас! Вы прибыли в Мир, — начал он торжественно, как будто имел право их приветствовать, как будто слова его в самом деле имели значение и вес! — Хотя намерения у вас не мирные, мы принимаем вас с открытым сердцем, дабы узрели вы собственными глазами нашу всесокрушающую мощь, убедились в непреодолимой нашей решимости. Освобождение Америки не за горами! Мы готовы к битве!

К счастью, абордажную команду предварительно разоружили. Охранницы-амазонки заметили, как, услышав последние слова Мелкинса, коммандос проявили беспокойство, и потому угрожающе подняли стволы, направляя их на китайцев. Даже Многолицый не поверил собственным ушам.

«Что мы наделали? — застонали голоса внутри его головы. — Неужели забавная игра, которую мы затеяли, перестала быть игрой? Неужели он говорит с е р ь е з н о?»

Все, что открылось глазам Многолицего — и в космосе, и после посадки, и в сумасшедшем городе из кристаллов, ставшем его тюрьмой — все это сильно его напугало. Да, игра шла всерьез. До того всерьез, что дрожали поджилки. Взять хотя бы космический перебрасыватель, переходник — эту жуткую призрачную завесу фиолетового огня, сквозь которую в мгновение ока их швырнуло из одного пространства в другое! Куда уж серьезнее! Речь шла о технологиях, которые ханьцам и не снились. Но этим дело не ограничивалось. Китайский корабль был схвачен и его стащили вниз, словно непослушный метеорологический спутник времен зенита космической эры на довоенной Земле. Да и то пришлось прибегнуть к примитивным способам его захвата лишь по причине примитивности китайской технологии, создавшей их корабль. После посадки Многолицый обратил внимание на возвышавшуюся вдали, почти на горизонте, титаническую скелетообразную конструкцию, что-то вроде «русских горок» для великанов, и выяснил, что называется это сооружение «пусковой петлей», и предназначено для вывода на орбиту кораблей — намного быстрее, намного дешевле, чем с помощью всех ракетных установок Хайнаня, вместе взятых. И пусковая петля тоже была смертоносным оружием, потому что корабли с ее помощью запускались каждый день! По нескольку кораблей в день! Наверное, уже десятки выведены на орбиту, ждут момента, чтобы начать вторжение! Это армада! Если один-единственный корабль уничтожил остров, то положение китайцев безнадежно — им не устоять против десятков или даже сотен подобных кораблей!

Да, ничего не скажешь, янки взялись за дело серьезно. Нет, «серьезно» — не то слово, вернее будет сказать «с рвением фанатиков». Ибо складывалось впечатление, что ни о чем другом, кроме как о войне и отмщении оккупантам-ханьцам они думать не в состоянии. Как себя чувствовали Чай Говард и коммандос, он понятия не имел, поскольку экипаж сразу же разделили. Даже урни, непонятные и смешные созданьица, располагали, оказывается, великой военной мощью, и, задумав некую военную кампанию, вполне были способны свои планы осуществить. Смешными они ему казались только вначале, пока он не познакомился с ними поближе. После этого он перестал находить их забавными, потому что к войне урни относились серьезно. Вместе с янки урни — все-таки странное название у этих созданий! — пятьдесят лет строили планы освободительной войны. Китай обречен.

Внутренний комитет Многолицего пришел к безутешному заключению: будущее окрашено в самые мрачные тона и нет и намека на брезжущий луч надежды. Но все же…

Но все же события, участником которых стал Многолицый, были крайне интересны сами по себе. Когда-то он был ученым, и все еще им частично оставался и сохранил научное любопытство. Странное и необычное продолжало притягивать его внимание.

А в Мире странных явлений и необычных феноменов было хоть пруд пруди!

Например, потрясающе интересным явлением оказались сами урни. Хотя никто из них китайским не владел, очень многие разговаривали по-английски, а один урень стал гидом, почти товарищем Многолицего — создание это любознательностью не уступало землянину. Звали урня Джач. «Джач Вашингнун», как он сам объяснил. «Я принял имя вашего великого первого президента».

— Только не моего, — сухо отрезал Многолицый, — моим президентом он никогда не был. — Но затем он сменил гнев на милость. — Послушай, а у вас разве нет собственных героев?

— Есть, и много, очень много, — заверил его Джач. — Но ради союзников, в знак уважения, мы всегда принимаем имена их героев. Так повелось. А теперь, — он спрыгнул со стула, который использовал вместо насеста, и проворно выскочил в дверь, — если ты за мной последуешь, мы отменно пообедаем и поболтаем.

Беседа получилась восхитительная. Урень был разговорчив, и все, что он рассказывал, было для Многолицего новым и поразительным. Мелкие недоразумения в счет не шли — например, какой-то голый урень вскарабкался на стол и принялся кормиться прямо из большого блюда с их обедом, и Джач тут же отогнал настырное созданьице.

— Это глупик, — пояснил он извиняющимся тоном. — Они безвредны. Но надоедливы, поэтому спокойно гоните их прочь.

Многолицый опустил вилку двумя зубцами на тарелку и поинтересовался:

— Глупик — что это значит? Существо с низким уровнем интеллекта?

— О да, весьма низким, весьма, — согласился Джач. — Минуточку, я попытаюсь объяснить. С чего же начать… Вам ведь о нас, урнях, мало что известно? Ну да, разумеется. Так вот, первоначально мы были всего лишь домашними животными…

И Многолицый, с круглыми от изумления глазами, выслушал рассказ Джача о том, как с помощью искусственных мутаций (не совсем было ясно, как именно это получилось) домашние любимцы обрели разум; как существа, их хозяева, истребили себя самих в войне; о том, как век за веком, тысячелетие за тысячелетием искусственная мутация становилась все нестабильнее, сползая обратно, к первоначальному генотипу. Глупые урни — это как раз и был тот самый естественный тип урней, послуживший материалом для мутации…

Многолицый был в восторге. За каждым поразительным откровением следовало новое, и открытиям, казалось, конца не будет. Изредка он вспоминал о печальной судьбе обреченного на поражение Китая, но она почему-то не слишком его волновала. Казалась какой-то нереальной. Ведь Многолицый, по крайней мере изрядная его часть, был человеком старым и мудрым, и давно усвоил жестокий урок — случается оказаться в обстоятельствах, совершенно от тебя независящих, и над которыми у тебя нет ни малейшей власти — вот как сейчас… К тому же он очутился в прелюбопытнейшем, престраннейшем мире! У него накопилось множество интереснейших вопросов! И ответ на каждый из них порождал тысячу новых! Разобравшись в общих чертах с историей урней, он принялся задавать вопросы о похожих на рыб и страусов одновременно созданиях, чьи статуи и объемные изображения виднелись повсюду — как их там, «Живых Богах»? Кто они были такие, эти «Живые Боги»? Джач объяснил, и сразу же появилось множество новых вопросов, требующих объяснения: почему война стала религией урней? Насколько тщательно выбирают они место и причину, и так далее…

Вопросам не было конца.

Оставался еще весьма сложный и важный вопрос из другой области: что произошло с Кастором, Делилой и Мирандой? Потому что они все трое заметно переменились, несколько недель назад они были другими, насколько помнилось Многолицему.

Исключая Алисию, с ее симпатиями к мальчишке Кастору, все прочие «персоны» Многолицего ничего хорошего в нем не находили. Мальчишка заметно повзрослел за эти недели, стал вести себя увереннее. Хотя по-прежнему был нахален и эгоцентричен и… слишком уверен в своей мужской неотразимости. (С точки зрения человека, которому едва ли выпадало вкусить женской любви с тех пор, как из мозга удалили первую опухоль.)

А Делила! На нее жалко было смотреть! Как легко телячьи нежности могут уничтожить опытного и ценного работника! Делила пала, и диагноз был ясен любому, стоило лишь увидеть, с какой ненавистью набрасывается бедняжка на девчонку Фенг. И всякому было ясно, что в итоге Кастор наверняка предпочтет женщину помоложе… и даже не одну, а целую дюжину, потому что с не меньшей ясностью был очевиден другой факт: едва ли в Мире найдется сестрица, которая упустит случай заняться с мальчишкой любовью. Только бедная Делила ничего не хотела замечать.

Что до Фенг Миранды, то у Многолицего о ней не сложилось достойного мнения. Слишком глупа, ребячлива, и вообще не стоит тратить на нее время и мысли, решил он. И сделал ошибку, большую ошибку.

Миранду больше не считали пленницей. Концептуальный барьер, до сих пор не дававший янки осознать, что даже генетически чистая китаянка-хань может, при всем при том, быть истинным американским патриотом, рухнул во время военных совещаний. Сомнений не оставалось — Миранда столь же предана идее освобождения Америки, как Юпитер, или даже сама губернаторша.

Делилу тоже освободили из-под стражи, хотя по иным причинам. Не потому, что она заслужила доверие. Просто едва ли в ее власти было нанести янки вред. Ее на дух не подпускали к залу военных совещаний или космоцентру, а если она вдруг поведет себя агрессивно в каком-нибудь гнезде или фермерском поселении, то пусть бесится, особого вреда все равно не причинит.

Кастора, разумеется, под стражу и не брали. Военнопленным он не считался. По мнению Многолицего, в этом вопросе янки и урни ошибались, потому что мальчишка еще не созрел как следует, чтобы иметь твердые политические взгляды и мнения. Его называли президентом, от чего он, разумеется, задрал нос выше головы. Но его самолюбию не в меньшей мере льстило настойчивое внимание сестриц, преследовавших его, как самки во время течки преследуют самца, чем Кастор ежедневно с наслаждением пользовался. Делила не скрывала мук ревности.

Самое поразительное (как показалось Многолицему), что его самого не взяли под стражу. И вообще предоставили всем членам экипажа свободу. Коммандос вежливо развезли по пяти разным городам, под предлогом проведения «собеседований и дискуссий» — как будто эти парни, умеющие только с поразительной быстротой нажимать на спусковой крючок, были в состоянии что-то с кем-то обсуждать! Оказавшись в назначенных им городах, коммандос были отпущены на волю, чем они немедленно воспользовались и теперь наслаждались обществом местных сестриц. И даже Чай Говарда не упекли за решетку, хотя куда бы он ни шел, по пятам следовали за ним урни, а зачастую и сестрицы, движимые любопытством разного рода (кстати, это и Многолицего касалось).

Но урни и янки не сторожили его. Это вовсе не было стражей.

Многолицый не сомневался, что урни и янки не видят в нем врага. Ему было известно, что думают о нем умники: Многолицего они считали поистине уникальным лабораторным препаратом… чем он в самом деле и являлся на Земле.

И еще в большей степени — в Мире. Живые Боги весьма интересовались биотехнологией — создание урней-мутантов было тому подтверждением, — но идея пересадки тканей из одного мозга в другой, похоже, их даже не посещала.

Только некоторое время спустя Многолицый понял, что означает для урней встреча с образчиком технологии, неведомой даже самим Живым Богам. В глазах урней Многолицый становился почти божеством, достойным благоговейного и почтительного отношения.

Если урни были очарованы Многолицым, то он сам, в свою очередь, попал под очарование нового мира, открывшегося ему: урней, Живых Богов, их планеты, их истории… и особенно планетарных гостей урней, янки. Интеллектуальное наслаждение было настолько острым, что заслонило для него все прочее. Почти. Узнавание нового было для Многолицего особым процессом — все, что он узнавал, он переживал заново одиннадцатью разными способами. Каждая из его субличностей имела собственные интересы, специальные познания в своей собственной области. Как агроном, Алисия Поттер пришла в восторг от фермерских хозяйств урней. Антрополог Корелли наслаждался изучением социального устройства и обычаев урней и янки. Воин Ангорак увлекся системой вооружений урней. Инженер Дьен был поглощен изучением машин и конструкций, оставленных Живыми Богами, а психолог Хсанг…

О, психолог Хсанг! Для него янки оказались не просто загадкой, головоломкой. Нет, их существование грозило разрушить сам фундамент его убеждений.

Фундамент этот, как ни странно, составляли запретные идеи. Противоправные идеи. Но от этого убеждения Хсанга не становились менее твердыми. Как в большинстве социалистических стран, в Китае давным-давно разоблачили и заклеймили дурно пахнущие, антинародные бредни этого вырожденца, этого лакея империалистических боссов, Зигмунда Фрейда. Сексуальная интерпретация снов в Народном Китае считалась не просто ересью. Она была уголовно наказуема.

И как в большинстве соцстран, ханьские психиатры отыскали скрытые, замаскированные способы воспользоваться элементами запретных терапевтических методик. То там, то здесь во время сеансов корректирующего перевоспитания они ухитрялись ставить — в завуалированном виде, конечно, — фрейдовский диагноз. Товарищ испытывает слабость к бананам, морковкам и сочным розовым сосискам? Ну что ж, товарищ, на всякий случай к вашему режиму труда и отдыха добавим холодные обливания.

Познакомившись с образом жизни янки, Хсанг-психолог был потрясен. Оказывается, здесь, в Мире, — впервые за два столетия, — учение Фрейда не просто было ересью, оно вообще было неприменимо.

В структуре личностей янки, населявших Мир, отсутствовала мрачная наказующая фигура отца.

Потому что отцов у них не было.

Поэтому Хсанг непрестанно донимал товарищей по общежитию. Представляете, все теории Фрейда разбиты… то есть, на самом деле не было никаких теорий, фрейдизм, как известно — буржуазное заблуждение, но на Земле, все же, выводы Фрейда находят… ну да, считалось, что находят, но это заблуждение… находят определенное подтверждение, очень ограниченное, разумеется, но… Остальные пытались его утихомирить, им хватало собственных поразительных открытий и восторгов, но Хсанг все равно выскакивал, как чертик из коробочки. Себя он чувствовал в безопасности; сообразив, что государство никоим образом не доберется до него, и наказание за погрешности против ортодоксальных взглядов ему не угрожает. Фигура отца испарилась! Нет ее! И сыну не приходится чахнуть в ее всеподавляющей исполинской тени! Что касается зависти к пенису, то при численном превосходстве женщин — кажется, 1 к 180? — пенисы в слишком большом дефиците, чтобы стать материалом для сублимирующих зависть фантазий!

И вдруг Су Вонму, тихая душа, человек без профессиональных интересов, сказал мягко:

— Хсанг, все это очень интересно… структура личности и тому подобное… и твои рассказы, Дьен, о строительных технологиях тоже очень увлекательны, но… не пора ли нам всем вместе посовещаться и попробовать разработать план?. О том, как нам остановить янки и урней, не дать им уничтожить все, что было нам дорого на Земле, всю нашу любимую Отчизну.

— Я ручаюсь за старика, — произнес Мелкинс Кастор, президент США, покровительственно положив руку на сутулое плечо Многолицего.

— У него свои странности, — снисходительно продолжал Кастор, — но вреда старик не причинит. Он, понимаете ли, сам с собой разобраться не может, путается.

Большая Полли, сидевшая в своем губернаторском кресле рядом с ним, задумчиво поджала губы. Она обвела взглядом собрание Конгресса Соединенных Штатов (в эмиграции), надеясь отыскать признаки одобрения или, наоборот, несогласия, но все сенаторы и конгрессонессы держались сдержанно, как и она сама. Никто не собирался брать на себя обязательства и раньше времени выдавать отношение к сомнительному вопросу.

— То есть, вы предлагаете предоставить ему полную свободу передвижения, господин президент? — уточнила она. — То есть, признать его благонадежным?

— Именно! — внушительным тоном произнес Кастор и хлопнул Многолицего по плечу. — Я же говорю: он безвредный старикан. И мой друг, вроде бы.

Большая Полли вздохнула.

— Если вы так приказываете… — Она вновь поискала взглядом недовольных, но не нашла, как и предполагала. — Теперь мы можем закрыть это внеочередное заседание и заняться военными делами, не так ли?

На это предложение возражений не последовало, естественно, и Многолицый позволил себе благодарно пожать руку Кастора.

— Спасибо, ты мне очень помог, — сообщил он, когда они вдвоем покидали собрание.

— Не стоит благодарности, — небрежно бросил Кастор, улыбаясь парочке совсем юных, едва созревших сестриц, кокетливо помахавших президенту со ступенек. — Дело ведь, считай, кончено — Китаю крышка. Осталось лишь перебросить армаду — и…

— Очевидно, ты прав, — согласился Многолицый. — Ну, ладно, Кастор, тебя, по-моему, ждут подружки. Обо мне не беспокойся. Я уже прекрасно здесь ориентируюсь.

И он зашагал прочь как мог быстро — для пожилого человека с дополнительным грузом в пятнадцать килограммов на плечах и усталой шеей. К счастью, притяжение Мира слабее земного. С другой стороны, климат жарко-душно-влажный, и это плохо, потому что старик быстро утомлялся. Ничего не поделаешь, придется привыкать, решил он, то есть его внутренний комитет, почти единогласно; у него куча дел, и выбора не остается.

Для начала он обязан удостовериться, что Кастор сказал правду. Это было сделать проще простого. Многолицему удалось забраться на платформу, скользившую над полем в сторону постройки, гордо именуемой Центром Управления Полетами. Сегодня там дежурил Джач, и он с удовольствием удовлетворил любопытство Многолицего. Да, сообщил он, уже тридцать одно судно выведено на орбиту в полном вооружении и готовности. (Он любезно вызвал изображения этих кораблей на индекс-экран.) Да, в Центре, в резерве остается еще кораблей в избытке — правда, не все они в рабочем состоянии, но с другой стороны, и десятка урацких кораблей хватит, чтобы разгромить жалкие вооруженные силы Китая. Многолицый стоял на открытой площадке Центра под плавно падающим теплым дождем, и его била зябкая дрожь. На горизонте высилась скелетообразная пусковая петля, там готовились выстрелить на орбиту очередной корабль. Урни суетились вокруг тягача, которому предстояло оттащить к пусковой петле новый корабль.

Итак, Кастор не ошибся. Вооруженные силы Мира вполне в состоянии справиться с заданием.

Многолицый поежился. Капли теплого дождя падали медленно, расплывались мокрыми пятнами, разлетались брызгами на крышках приборов и пультах управления — но аппараты не боялись воды, ведь они были построены здесь, в Мире, и рассчитаны на всепроникающую влагу и душное тепло. Многолицый, однако, плохо был приспособлен к погоде Мира.

— Пойду-ка спрячусь под крышу, — сообщил он, что было удачным предлогом покинуть Центр. Джач вежливо привстал на задние лапки и коснулся кончиками вибрисс пальцев старика — жест, означавший прощальное рукопожатие.

Итак, все, что он выяснил, подтверждало слова Кастора. Объединенные силы янки и урней несокрушимы.

Многолицый вошел в город, осушил дождевую влагу — в чем толку было мало, поскольку он тут же покрылся пленкой пота. Он доброжелательно поглядывал на проходивших мимо урней — и умников и глупиков, на сестриц-янки и даже редко попадавшихся мужчин, с любопытством на него глазевших и что-то в полголоса друг другу сообщавших. На крошечном лице, придавленном громадной, как тыква, головой, не отражалось ни тени той яростной дискуссии, которая сейчас происходила внутри.

Мнения субличностей, составлявших комитет, разошлись. Корелли, Поттер, Ангорак и Дьен, в конце концов, не были китайцами-хань по происхождению. И не всосали с молоком матери преданности Дому, как Фунг или все остальные импланты. Но все субличности с отвращением относились к геноциду и даже ненужной жестокости, ненужному кровопролитию и убийствам. Все они видели, что сделал с островом удар космического корабля — превратил островок в стерильную пустыню. И все они сошлись на том, что нельзя сидеть сложа руки. Необходимо действовать.

Когда субличности приходили к взаимному согласию, комитет внутри черепа Многолицего был способен действовать с поразительной быстротой и точностью. Многолицему не требовалось времени, чтобы сосредоточиться и обдумать ситуацию. Внутри его черепа-тыквы, так утомившей его несчастную шею, одновременно работали одиннадцать процессоров данных. Каждый бит информации, попадавший в его мультисознание, прямиком направлялся в те составляющие, которые наилучшим образом могли его использовать, соотнести с уже накопленными сведениями, и в случае нужды внедрить в общую схему.

Поэтому внешне Многолицый не изменил образа жизни. Он продолжал бродить повсюду, осматривал достопримечательности и задавал вопросы. С другой стороны, маршруты экскурсий подбирались особым образом, и вопросы он задавал нацеленно.

Ни янки, ни урни, похоже, ничего не подозревали.

Повсюду за ним всенепременно следовала стайка урней, похожих на мягкокожих жуков, преимущественно глупиков, то и дело летевших вверх тормашками — до того любопытно им было узнать, что же задумал необыкновенный двуног. Но и умники не обделяли Многолицего своим вниманием, потому что были не менее любопытны, чем глупики. И даже янки — конечно, женского пола, — проявляли к нему интерес, если только не были заняты Кастором.

Многолицый тщательно изучил урацкий город — нет, не урацкий, поправил он себя (то есть Дьен-инженер поправил всех остальных), потому что вовсе не для урней предназначался город, а для Живых Богов, которые его и построили. Люди тоже чувствовали себя в городе более-менее сносно. Но урни казались здесь до смешного маленькими, непропорционально крошечными. Урни попытались местами приспособить город к собственным размерам… Лестничные пролеты были покрыты мягкими дорожками-сходнями — ступеньки, пожалуй, были круты даже для самых высоких янки; умники и глупики сновали вверх-вниз по этим трапам, и ни одному из них не пришло в голову перепрограммировать машины Живых Богов, заставить их перестроить лестницы в уменьшенном масштабе. В городе практически не было окон такой высоты, чтобы урень мог из них выглянуть наружу. Все кухни — больше напоминавшие химические лаборатории, — были двухъярусными. Вдоль столов, плит и рядов кухонных машин протянулась особая платформа. Урни, предпочитавшие готовить блюда на собственный вкус (вместо того, чтобы воспользоваться автоматикой), карабкались на верхний уровень. Нижним никто не пользовался, не считая Многолицего, исследовавшего город. То же самое касалось и прочих помещений: общественных центров, библиотек и даже жилых комнат, где урням, чтобы запрыгнуть на высокие широченные кровати, приходилось взбираться предварительно на скамеечки.

Многолицый исследовал все здания… а библиотеки — с особой тщательностью.

Как жаль, что между собой урни разговаривали не на китайском и даже не на английском, а на языке давно исчезнувших хозяев. Но проблему, оказалось, можно обойти, поскольку изрядная часть данных хранилась в виде изображений и иллюстраций, и янки подготовили краткие аннотации к самым важным разделам.

Корелли-антрополог нашел в библиотеках немало интересного, изучая историю и быт колонистов-янки. Ему удалось узнать немало. Например, он выяснил, что как только Первопоселенцы достигли звезды Ван Маанена и были переброшены непосредственно в Мир, урни в первую очередь собрали еще, один разведкорабль с переходником и отправили в окрестности этой звезды, откуда корабль начал долгий субсветовой полет к Солнцу. Путешествие заняло сорок два года. Эта деталь оказалась немаловажной: теперь Многолицый знал, что ближайший к Земле аванпост урней расположен в системе звезды Ван Маанена. Он узнал также, что численность населения янки достигает 8 500 человек, из них 8 450 — женского пола. Корелли ехидно усмехнулся по этому поводу:

— Еще два поколения — и они бы нас обогнали!

Очень многое из того, что он узнал, пока в общую картину никак не вписывалось.

Анналы янки тоже представляли собой истинное чудо. Мало того, что хроники велись на английском (а как же еще?), но автоматически обновлялись и пополнялись каждый день. Самыми интересными для Корелли-антрополога оказались записи, касавшиеся непосредственно жизни гостей с Земли.

Многолицый не подозревал до сих пор об их существовании. Ему и в голову не приходило, что среди крутившихся вокруг янки и урней могут оказаться и любопытствующие с камерами. И не только среди них, — очевидно, другие камеры были спрятаны в стенах, иначе как объяснить появление сюжета, в котором Цзунг Делила в чем мать родила устраивает бешеную сцену ревности Мелкинсу, тоже голому и хмурому? Или — вот это неожиданность! — Чай Говард, этот фанатичный ревнитель, с удвоенной энергией соблазняет пышнотелую румянощекую сестрицу-янки?

Похоже, любые сведения были доступны любому случайному посетителю библиотеки. Урни понятия не имели о тайнах — до сих пор им не было нужды помечать определенные сведения грифом «совершенно секретно». Все, что становилось известно одному урню, — становилось известно всем остальным. Янки же уважали обычаи урней, поэтому в библиотеке вы могли обнаружить все, что вашей душе угодно. Запретных тем не существовало.

Абсолютно никаких. Хотя просмотрев некоторые разделы, Многолицый покрылся холодным потом, а все его субличности ударились в панику.

Даже те разделы, в которых рассказывалось о помощи урней в борьбе за свободу разумных существ Галактики на протяжении тысячелетий — даже эти разделы были доступны совершенно свободно. Да, посещение библиотеки оказалось для Многолицего весьма плодотворным — и не только в отношении зрелищ, сомнительных с точки зрения благочестия.

— Бедняжки! Мне так жалко их, тех розовеньких малюток! — всхлипнула Поттер Алисия, но Ангорак прогремел: — К дьяволу зверюшек! Поттер, подумай о нашей родине! Что они с ней сделают?

На этот вопрос ответить было непросто. Ответом на вопрос Ангорака стала тишина. Наконец Шум сказал робко:

— Товарищи, мы, кажется, недооценивали серьезность положения.

— В самом деле? — медленно произнес Ангорак. — Что ж, товарищ Шум, просветите нас!

— Благодарю, товарищ Ангорак, с удовольствием. Допустим, что мы недооценивали нынешних хозяев планеты, урней. Конечно, создания они комичные. Но так ли уж они нелепы, как может показаться?

— Что ты, Шум! Ведь они даже не люди! — раздраженно запротестовала Поттер. — Что может быть нелепее?

— По-моему, это неверный взгляд на вещи, товарищ Алисия. Мне представляется, что урни даже слишком похожи на людей. Я объясню, — добавил он поспешно. — Можете ли вы сказать, что урни — глупые клоуны, шуты гороховые, и относится к ним серьезно не стоит? Нет. Для этого они слишком могущественные. Может быть, они злы и коварны? Тоже нет. Их цель — помогать угнетенным вновь обрести свободу. Товарищ Мао лично высказывался в поддержку этого принципа. Такая цель не может вызвать у нас ни отвращения, ни порицания.

— Шум, ты что, на их сторону переметнулся? — воскликнул Ангорак, но не сердито, а скорее удивленно.

— Вовсе нет, товарищ Ангорак, я лишь хочу заметить, что урни подобны людям в гораздо большей степени, чем мы подозревали. Урни напоминают своими действиями великие мировые государства столетней давности. Свои лозунги они превратили в догму и по дороге потеряли смысл, забыли о принципах, оправдывавших эти лозунги.

— Говори уж прямо, болван ты этакий!

— Я скажу, товарищ Ангорак. Не этому ли учит нас история? Не находим ли мы в прошлом подобные печальные примеры? Разве с великими державами, которые уничтожили друг друга в ядерной войне произошло не то же самое? Обе стороны сражались — одна за «свободу», другая — за «равенство», и так громко выкрикивали лозунги, что не слышали друг друга?

— Наши предки, Шум, — пророкотал Ангорак, — превосходно сознавали все эти противоречия! По этой причине Китай и решил ничего общего не иметь с гегемонами-империалистами, с поджигателями войны, с этими тираниями!

— У наших предков, — вздохнул Шум, — был выбор. А у нас выбора нет, не так ли? Нам не отделаться так просто ни от янки, ни от урней. И остается лишь надеяться, что мы отыщем способ их остановить, предотвратить их «помощь» нашей планете. Потому что печальные последствия подобной помощи мы с вами недавно видели.

— Бедные розовые зверушки, — всхлипнула Поттер Алисия.

— А как мы их остановим? — с вызовом поинтересовался Ангорак.

— Не знаю, — почтительно ответил Шум. — Но знания у нас есть. Вопрос в том, сумеем ли мы знаниями воспользоваться?

Знания бесполезны, если не идут в дело. Использовать знания — значит, с кем-нибудь знаниями поделиться.

Но с кем же? С кем мог бы Многолицый поделиться тем, что узнал?

Мысль, которая пришла к нему первой, была правильной мыслью, но, к сожалению, неосуществимой. Долг партийца призывал его отыскать Чай Говарда или командира группы коммандос и сообщить о сведениях, найденных в библиотеке. К сожалению, этот вариант отпадал сразу же. Урни были доверчивы, но не беспредельно, поэтому Говарда, солдат и Многолицего надежно друг от друга изолировали. Связаться с кем-то из них он не имел возможности.

Как насчет Кастора?

Да, решил про себя Многолицый (то есть большинство его субличностей одобрило идею), Кастор — неплохой выбор. (Меньшинство голосовавших воспротивилось предложению, опасаясь, что Кастор может пострадать — его ранят или еще хуже. Но меньшинство составляло всего один голос, к тому же Алисия большую часть времени жила в выдуманном мире.) Поэтому Многолицый начал действовать. В руках у него находилось нечто подходящее для приманки. Наступило время использовать этот козырь. Он составил послание Кастору и отыскал умника, который пообещал доставить письмо прямо в руки президенту Мелкинсу.

В письме говорилось:

Простая, незамысловатая и откровенная приманка, согласны? Сообщество персон внутри многолицевой головы в этом не сомневалось. Но Кастор разбил их надежды в пух и прах. Он наживку глотать не стал. Трудолюбивый исполнительный умник вернулся к Многолицему с прискорбным ответом: президента ни мало не волнует судьба бывшей супруги, которая сбежала от него, когда был он беден и прозябал в неизвестности, и поэтому теперь, став президентом США, он вообще не чувствует себя обязанным уделять внимание ее посланиям.

Многолицый в сердцах обругал умника, но делу этим не помог, разве что доставил урню пару веселых минут. Многолицый взял себя в руки, утихомирился, и сообщество персон внутри его головы занялось обсуждением ситуации, а урень разочарованно удалился. Субличности пришли к выводу, что задача оказалась более крепким Орешком, чем они предполагали.

Если Кастор не желал идти к Многолицему, тогда Многолицый отправится к Кастору, ничего не поделаешь.

Но где же отыскать легкомысленного мальчишку? Многолицый справился у Цзунг Делилы, но она лишь бросила ему свирепо: «Откуда я знаю, старый осел!» Он навел справки среди умных урней, но получил тот же ответ, хотя в гораздо более вежливой форме. В ту ночь ему долго не удавалось заснуть, потому что члены мозгового комитета устроили перебранку. Проснулся он уже после восхода солнца, проснулся рывком, потому что один из голосов в его голове разбудил все остальные истошным криком: «Библиотека!»

Ну конечно же, библиотека! Как же он сразу не додумался! Урни понятия не имели, где Кастор, но тот, что согласился стать посыльным, тоже наверняка этого не знал. Просто-напросто Многолицый неправильно задавал им вопрос. Не «Вы знаете, где Кастор?», а «Где сейчас Кастор?» — вот как нужно было спрашивать. Чтобы выяснить подобные вещи, урни использовали библиотеку — способ столь, очевидный, что им и в голову не приходило подсказать его Многолицему.

И он поспешил в библиотеку. Утро выдалось жаркое и душное, как всегда. Индекс-экран с первой же попытки открыл ему тайну местонахождения Кастора — спальные помещения городского гнезда (увидев, чем Кастор в сей момент занимался, Многолицый густо покраснел).

Ему пришлось поспешно покинуть город, направившись к местному гнезду, отыскать спальный уровень. Утро было в самом разгаре (день в Мире был короче земного), и большинство жителей уже давно покинуло постели. Кастор тоже, разумеется, давно бы покинул гнездо, если бы интересовал его преимущественно ночной отдых — но юный президент находился не просто в спальных помещениях, а, конкретно, в брачных покоях. Многолицему пришлось подождать, пока президент выйдет наружу. Наконец он появился, обнимая каждой рукой по молоденькой сестрице. Вид у девушек был удовлетворенный, у президента скорее усталый.

— Многолицый, мне на твою кассету наплевать, — сразу же заявил он.

Многолицый пожал плечами.

— Тогда ты, может быть, просто прогуляешься со мной? — вежливо предложил он.

Кастор посмотрел на него горделиво.

— Зачем? Я тебе больше не домашняя прислуга.

— Да, — согласился Многолицый. — Но мы по-прежнему друзья, надеюсь. Я просто хотел прогуляться, поговорить.

Кастор озадаченно посмотрел на него, потому что оба понимали — ни о какой дружбе между ними и речи быть не может. Прогулка, несмотря на легкое притяжение Мира, стоила немалых усилий, — слишком тяжелым, влажным и горячим был местный воздух. Но только на прогулке, решил Многолицый, они окажутся вне досягаемости вездесущих скрытых камер. Они пересекли полосу фиолетово-голубого мха, который урни (или Живые Боги) выращивали примерно с той же целью, с какой люди культивировали зеленые лужайки. Они направились в противоположную от площадок с космическими кораблями сторону, потому что там было менее людно. Как всегда, за ними увязалась стайка урней, но Многолицый, внимательно их осмотрев, пришел к выводу, что следует за ними исключительно глупики. На этих урнях не было одежды, они лишь чирикали и верещали (ни одного вразумительного слова) и, самое главное, казались чересчур веселыми и беззаботными — умники не всегда были такими.

Многолицый и Кастор подошли к ирригационному каналу. Многолицый с наслаждением сбросил сандалии и подвернул кюлоты. Он ступил в воду, погрузив пальцы ног в теплый густой ил, посмотрел на Кастора, который хмуро стоял на берегу.

— Ты понимаешь, что они сотрут Китай с лица земли?

Кастор пожал плечами.

— Понимаю, — согласился Многолицый. — Что тебе до Китая? Это ведь не твоя родина. И тебе абсолютно все равно, что Великая Стена превратится в застывшую лаву, а Запретный Город — в пепел, поскольку ни первого, ни второго ты ни разу в жизни не видел. Но ответьте, господин президент Соединенных Штатов, уверены ли вы, что Северная Америка избежит той же прискорбной участи?

Кастор присел на бережок, сбросил с колен тут же запрыгнувшего на них глупика. Бродить босиком по щиколотку в грязной воде ему было неинтересно, он был этим сыт по горло со времен коллективной фермы «Небесное Зернышко». Он покачал головой и ласково сказал:

— Глупый старичок! Янки и урни — мои союзники. Они не причинят Америке вреда.

— Так-так, — покачал своей громадной головой Многолицый. — Значит, ты ничего не знаешь, получается? Ты не заглядывал в библиотеку?

Теперь Кастор смотрел на него совсем по-другому — с интересом и немного обиженно.

Многолицый тихо засмеялся.

— Понимаю, здесь ты изучал преимущественно анатомию. Я тебя не виню — будь я помоложе и посимпатичнее, занялся бы тем же самым. Хотя Кастор, странно, очень странно. Не совсем понимаю…

— Чего ты не понимаешь, старик?

— Не понимаю, что стряслось с мальчиком, дни напролет просиживавшим у экранов учебных машин, с молодым человеком, который был без ума от счастья, когда попал в университет.

— Говори яснее! Я не понимаю тебя!

— Я говорю о знаниях, Кастор. Об умении находить и получать знания. Ведь именно знания отличают тебя от этого вот глупого создания, которое пытается пробраться к тебе в карман — у тебя там еда? — Президент нетерпеливо прогнал глупика прочь. — Раньше мне казалось, что ты, Кастор, одержим жаждой познания, что ты — истинный ученый, который понимает, что знания — это компас и знания имеют ценность сами по себе. — Алисия Поттер внутри его головы зашептала: «Да, он такой, такой», а Хсанг-психолог предупредил: «Полегче, не перегни палку!» Но сейчас председательствовал во главе комитета Многолицый. Он с сожалением выбрался из воды, теплой (теплой, как кровь), обтер ноги о поросший мхом бережок. Надевая сандалии, одной рукой он, чтобы не упасть, оперся о плечо Кастора, и добавил: — Знание — сила, Кастор.

— Еще бы, — рассеянно заметил Кастор, погруженный в собственные мысли.

В молчании они отправились в обратный путь, к разноцветным кристаллическим башням города. Даже глупики, тащившиеся следом, притихли.

Когда они достигли первых городских зданий, Кастор спросил:

— А где находится библиотека?

— Справься у любого урня, — весело посоветовал Многолицый. — И попроси показать военные летописи за последние восемь тысяч лет.