Глава 18
Шторм отбил удар — сталь зазвенела по стали. Но Бистер нападал дальше, каждым движением заставляя юношу отступать. Тогда индеец провёл серию взмахов и выпадов, удерживая позицию так, чтобы лицо противника находилось в луче фонарика. Бистер оценил ситуацию и не дал Шторму продвинуться, чтобы сохранить преимущество.
Землянин мог дать сигнал Сурре — и с Бистером было бы покончено. Но Шторм должен был сделать это сам, один на один с врагом. Иначе он не смог бы потом управлять командой.
Теперь в луч фонарика попал сам индеец. Бистер, пользуясь тем, что землянина слепил свет, мог пригвоздить его к скале одним ударом. Шторм судорожно вспоминал всё, что знал о псевдолюдях. Они обладали телами, сходными с человеческими, их обучали реагировать на происходящее по человечьи. Но внутри они оставались жителями Ксика! Неважно, годились их тела для дальнейшей службы своим хозяевам или нет, внутри всё равно это были не люди. А чем можно поразить жителя Ксика? В чём он уязвим? Каковы его сокровенные страхи? В чём заключалась непримиримая зависть жителей Ксика к землянам?
Шторм уворачивался, отражая удары, проходившие в сантиметрах от его тела. Почему на Ксике так боятся и так ненавидят землян? Если он поймёт, откуда появился этот страх, он обретёт преимущество.
Стальной клинок снова столкнулся со стальным клинком — и нож Шторма подался под нажимом, почти коснувшись груди землянина. На мгновение рука юноши занемела под чудовищным усилием. Шестым чувством, отработанным во время его взаимодействия с командой. Шторм понял, что тактику надо менять.
И тут догадка вспыхнула в нём. Теперь он знал, в чём слабость завоевателей. Это была слабость, уходящая корнями в его собственную слабость, слабость человека, утратившего корни, род, племя. Эта слабость оборачивалась силой, когда человек хотел отстоять себя как представителя человеческой общности.
И Шторм заговорил на общегалактическом:
— Ты остался один, Бистер. Твоих соплеменников больше не существует. И никакой корабль не дожидается тебя, чтобы забрать с Арзора. Ты один, один. И окружён людьми, которые тебя ненавидят. Ты больше никогда не увидишь своего дома. Он для тебя потерян, это теперь всего лишь безымянная звезда.
Говоря это, Шторм понимал, зачем завоеватели уничтожили Землю. Они хотели нанести удар в самое сердце Конфедерации, покончив с нею одним махом. Но на Земле жили несколько рас, эти расы расселились по всей галактике. И замысел завоевателей провалился.
— Ты остался один, Бистер! — он говорил это с той же мощью в голосе, как недавно пел песню победы, вкладывая в слова всю силу, какую ощущал, стоя перед шаманом Нитра. Но теперь в этой силе не было отчаяния утраты, теперь это было его оружие, порождающее мощь, а не горечь невозвратного.
— Ты остался один, Бистер! — он видел тёмные глаза врага, почуял огонёк отчаяния, зажёгшийся в них. Внутри человеческой оболочки завоеватель с Ксика был деморализован. Теперь следовало быстро выманить врага из его защиты, тогда он ослабнет окончательно.
— Нет никого, кто помог бы тебе вернуться домой, Бистер. У тебя теперь нет ни братьев, ни товарищей по оружию. Ты остался один на Арзоре, и за тобой охотится целая планета.
Шторм вспомнил всё, что когда–то слышал о завоевателях на занятиях в войсках Конфедерации. Ведя бой, он продолжил нажим:
— Некому будет даже вспомнить, каким ты был, Бистер. Никто не произнесёт больше твоего имени на войсковой поверке. Никто из твоих собратьев даже не узнает, как ты умер. Никто не возложит твоё кольцо среди Ста Надгробий во Внутреннем Городе, где совершает ритуалы твой клан. Бистера больше нет, как будто никогда и не было. И нет у тебя сына, который унаследовал бы твои Четыре Права.
Бистер остановился с приоткрытым ртом — лоб и щёки его покрылись испариной, блестящей в лунном свете.
— Бистер умер. И никогда не возродится даже силой Именитого среди Имён…
— А–а–а–а!
Бистер прыгнул. Шторм ждал этого, видя напряжение противника. Увернувшись, насколько это было возможно, землянин встретил удар. Нож зацепил амулет на груди индейца и скользнул ниже. Навалившись всем своим весом, Бистер отбросил Шторма к самому обрыву. Юноша еле успел ухватиться за камень, чтобы не слететь в пропасть. А Бистер не был даже оцарапан, его сил ещё вполне хватало, чтобы одолеть Шторма. У землянина же в запасе оставались только приёмы рукопашного боя, выученные в годы службы в Конфедерации. Такой приём–бросок и помог ему избежать выпада Бистера.
Тот дико завопил. Глаза — теперь по глазам было хорошо видно, что это не человек, — были полны лютой злобы… и какой–то чужеродной растерянности. Моральная атака Шторма подействовала. Человек отнял у Бистера веру в то, что помогало ему идти в бой.
Теперь смысл жизни Бистера был сведён к одному: убить! Собственной жизни за это ему было уже совсем не жаль.
Он больше не внимал доводам разума — и потому был силён как никогда. Но им уже можно было управлять. Шторм снова отклонился — пальцы Бистера рассекли воздух позади индейца. Схватив фонарик, юноша направил луч прямо в лицо Бистеру. Тот ринулся прямо на свет. И неторопливо, насколько вообще в бою можно не спешить, Шторм нанёс точный удар в эти слепые от ненависти глаза.
Псевдочеловек поперхнулся, остановился и наконец колени его подогнулись — Бистер упал лицом на камни и затих. Землянин, прижавшись спиной к скале, выжидал. К Бистеру подошла Сурра, брезгливо принюхалась и подняла когтистую лапу, ожидая продолжения схватки. Шторм сделал знак, чтобы Сурра не нападала.
В пятно света вбежал Брэд Куэйд, наклонился над Бистером, перевернул лежащего и заглянул ему в лицо.
— Он умер, — произнёс Шторм еле слышно. — И он на самом деле псевдочеловек.
Куэйд поднялся с колен и подошёл к Шторму. Но вынести дружеского прикосновения этого человека индеец не мог. Он отвернулся, стараясь избежать поданной руки. И тут тело перестало его слушаться, юноша медленно завалился набок и упал, накрыв собой лежащего в пыли Бистера.
Этот рисунок индеец часто видел во снах. Однако сейчас он не спал, а бессильно лежал с открытыми глазами на узкой постели. И рисунок оказался прямо перед ним, выполненный на стене. Цвета и узоры, которые Шторм так любил. Это были круглые глиняные холмы — такие разбросаны по всей пустыне на родине племени Дайни. По холмам гулял ветер. Художники племени Дайни всегда обрамляли свои рисунки ровной каймой треугольных символов, обозначающих холмы в пустыне. Шторм рассматривал воинов в боевом убранстве, гривы коней, бьющие всадников по лицам. Он почти чувствовал этот ветер. Роспись на стене всю ночь стояла перед его лицом, всадники и ветер были первым, что он увидел, когда наконец сумел открыть глаза.
Художник, нарисовавший эту картину, не мог не слышать пения ветра над глиняными холмами пустыни, не мог не скакать на коне по прериям, не мог не вдыхать запахи шерсти и песка, конского пота и согнувшихся от ветра сосен. Смотреть на эту картину было так же уютно, как смотреть на зелёную крону сосны в Пещере Садов. Но картина была индейцу всё–таки роднее, чем оставшиеся в пещере трава и дерево с утраченной родины, потому что это произведение искусства было создано кем–то одной крови со Штормом. Только художник племени Дайни мог нарисовать эту картину.
Эта роспись красками по стене была для землянина чем–то более реальным, нежели вошедшая в комнату медсестра, молчаливая темнолицая женщина. С нею пришёл медик из космопорта, но Шторму они оба виделись бесплотными тенями. Он был далеко, в мире, отражённом на картине. У кровати откуда–то появился офицер Корпуса Мира Келсон — но Шторм не отвечал на его вопросы, для него спрашивающий был не ближе пасущегося на дальнем лугу коня. Юношу больше не волновало, где он находится, и что с ним происходит. Если он проснулся, то пусть каждый раз ему будет видеться при пробуждении эта картина. Если он спит, пусть дадут ему остаться во сне, с горячими всадниками под ветром.
Наконец он стал просыпаться чаще и оставаться бодрствующим дольше. Темноволосая женщина поправила подушки так, что теперь он мог сидеть, опираясь на них спиной, хотя так ему неудобно было смотреть на картину. К тому же он вдруг понял, что темноволосая женщина говорит с ним на языке Дайни, коротко и безапелляционно, как с упрямым ребёнком. Шторм попытался снова уйти во сны, но они были прерваны приходом Логана. Царапины на его лице зажили, и только теперь землянин разглядел в лице юного поселенца не просто признаки крови племени Дайни. Логан был на кого–то очень похож, но Шторм никак не мог вспомнить, на кого.
Куэйд–младший посмотрел вслед за индейцем на стену с росписью.
— Нравится?
Земная пустыня оставалась дикой, но была навеки поймана и изображена на арзорской стене. Шторм сказал откровенно:
— Это — мой дом.
— Вот и мой отец говорит то же самое.
Брэд Куэйд! Шторм откинул покрывало, которое тоже было покрыто знакомым узором из красно–коричневых ромбов. Он был закутан в покрывало, доставшееся ему в наследство от деда — или это было такое же покрывало, но не принадлежащее индейцу?
Старый Нат–та–Хей и клятва, которую он взял со Шторма. Главным в клятве было: Брэд Куэйд должен умереть.
Землянин лежал, надеясь, что наконец–то разозлится настолько, что злость придаст ему решимости. Но злость не приходила. Вместо этого он хотел только одного — оказаться там, на месте, изображённом на картине. Но хотя злость не приходила, над ним довлела клятва, ради неё он должен сделать то, зачем прибыл на Арзор.
Он забыл о Логане. А тот поднялся со стула и подошёл ближе к картине. Лицо его стало печальным и теперь было хорошо видно, что люди на картине одной крови с Логаном.
— На что это было похоже? — спросил Логан, голос его задрожал. — Как себя чувствуешь, когда скачешь на коне по этим местам, по этому миру? — морщинка возле его рта обозначилась резче. Казалось, он понимает горечь утраты той дальней земли. Он обернулся ко Шторму и глаза его были влажными.
— Я оставил тот мир, когда был ещё ребёнком, — Шторм тщательно взвешивал каждое слово. — Дважды я возвращался, но тот мир больше не был тем, что раньше. Теперь он живёт только в памяти тех, кто знал его. Художник, нарисовавший эту картину, хранит тот мир внутри себя. В нём самом, в этом художнике живёт та земля.
— В художнице, — поправил Логан с нежностью.
Шторм привстал. Он не видел собственного лица, вмиг окаменевшего. У него не было времени уточнять, кем была эта художница.
В дверях появился тот, кого Шторм обязан был разыскать, но с кем теперь никак не желал встречаться. Высокий и голубоглазый, Брэд Куэйд подошёл к кровати и участливо взглянул на лежавшего. Землянин решил: эта встреча — последняя, и, несмотря на физическую слабость, у него хватит сил довести дело до конца, каковы бы ни были последствия.
Он не утратил скорости реакции. Его рука молниеносно выхватила нож, висевший на поясе у Логана, и держа оружие возле колена, Шторм направил острие на Брэда Куэйда.
Выражение голубых глаз не изменилось, как будто Брэд Куэйд ждал именно этого. Может, Куэйд просто не понял в чём дело? Нет, Шторм видел, что Брэд Куэйд всё понял правильно.
Да! Куэйд каким–то образом знал — и принимал вызов. Или по крайней мере знал, что есть причина ненавидеть его. Куэйд заговорил:
— Если спор между нами может решить только нож, скажи тогда, Шторм, зачем ты вызволил меня из рук Нитра?
— Жизнь за жизнь, так у нас принято, — ответил Шторм. — Ты отвёл нож, который хотели всадить мне в спину в Кроссине. В племени Дайни всегда платят долги. Но теперь я — посланец Нат–та–Хея. Ты опозорил Нат–та–Хея и его семью, между тобой и нашей семьёй кровь бесчестья.
Брэд Куэйд не шевельнулся. Но потом подошёл ещё на шаг к кровати и отстранил подальше Логана, чтобы тот не вмешивался.
— Между мной и семьёй Нат–та–Хея нет пролитой крови. Так же, как нет никакого бесчестья, — сказал он.
Шторм изумился. Не мог Брэд Куэйд отрицать собственную вину сейчас, перед лицом мстителя. Но и лгать Куэйд не мог, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он говорит правду.
— А как же Нахани? — холодно спросил Шторм.
— Нахани! — Куэйд подался вперёд. Он глубоко вздохнул и ухватился за спинку кровати. Холодный разум землянина отметил, что здесь никакой ошибки нет: Куэйд потрясён его словами.
— Да, Нахани! — повторил Шторм и, не дожидаясь объяснений, которыми Куэйд мог сбить его с мысли, добавил: — Или имя того, кого ты убил в Лос Гатосе, тебе неизвестно?
— Лос Гатос? — голубые глаза Куэйда никак не могли поймать взгляд Шторма. Куэйд ещё раз вздохнул и с усилием выдавил:
— Так кто же ты?
— Я — Хостин Шторм, сын Нахани, внук Нат–та–Хея.
Губы Куэйда задрожали. Он долго молчал и наконец заговорил:
— Но ведь он сказал нам… Он сказал Ракели, что ты умер! Он сказал, что ты умер от лихорадки. Она… Она вспоминала это всю свою жизнь! Она приезжала в деревню, чтобы забрать тебя, и Нат–та–Хей показал ей замурованный склеп. Он сказал, что ты умер и похоронен там. Это сообщение чуть не убило её тогда!
Брэд Куэйд беспомощно развёл руками. Сейчас он был открыт, ничто не помешало бы Шторму нанести удар ножом. Куэйд ударил кулаком в стену, словно колотил кого–то невидимого, кого следовало наказать.
— Чёрт бы побрал старого негодяя! Он солгал ей намеренно! Как он мог так поступить с собственной дочерью!
Ярость Куэйда улеглась также быртро, как и пришла. Он с нежностью погладил роспись на стене и заговорил уже спокойно:
— Ну как он мог пойти на такое, старый фанатик! Нахани не был убит. По крайней мере, мною. Он умер от укуса змеи, вот что мне известно. Я не знаю, что сказал тебе твой дед Нат–Та–Хей. Скорее всего, он и тебе сказал неправду.
Шторм откинулся на подушки. Мир перед ним снова поплыл куда–то прочь. Злость так и не пришла. Вместо неё доносился печальный голос Брэда Куэйда. Тот устало опустился на стул и говорил, заглядывая в глаза Шторму в ожидании доверия.
— Нахани завербовался в топографическую экспедицию. Я тоже входил в неё. Мы выполнили вместе несколько заданий и подружились. В то время завоеватели с Ксика впервые объявились на дальних планетах системы. Во время одной из стычек Нахани был захвачен в плен. Он бежал, и я тогда навещал его в госпитале на базе. Там его «доводили до кондиции».
Шторм содрогнулся. Брэд, видя это, продолжал:
— Да, тебе должно быть хорошо известно, что это значит. Нахани стал другим. Доктора решили, что ему полегчает на Земле, и послали его в земной госпиталь для реабилитации. В первый же месяц лечения он исчез из госпиталя. Потом мы узнали, что он отправился к себе на родину. Там его ждали жена и сын, двухлетний мальчуган.
Внешне Нахани выглядел нормальным. Отец его жены, Нат–Та–Хей, был фанатиком неизменной жизни на природе, он знать ничего не желал о других, о тех, кто живёт не на природе и не как Дайни. Он принял Нахани, считая, что тот вернёт душевное здоровье только перейдя к образу жизни индейцев Дайни. Но Ракель, жена Нахани, понимала, что тому требуется настоящее лечение. Без согласия отца она сообщила о местопребывании Нахани докторам. Поскольку я был его другом и поскольку я мог съездить и договориться, Ракель попросила меня привезти врача, чтобы тот осмотрел Нахани. Она надеялась, что можно–будет уговорить Нахани продолжить лечение.
Но когда он увидел меня и прибывшего медика, он снова стал как сумасшедший и сбежал. Мы искали его в пустыне и нашли — уже мёртвым. Он умер от укуса змеи. А когда Ракель вернулась к отцу, чтобы забрать ребёнка, он стал обвинять её в измене мужу, в предательстве обычаев племени. Он, думаю, совсем свихнулся, потому что прогнал её вон, угрожая оружием.
Ей не у кого было просить защиты, кроме меня. Мы вернулись к Нат–Та–Хею в сопровождении наряда солдат и попросили отдать Ракели ребёнка. Но Нат–Та–Хей показал нам замурованный склеп — и только. Это подкосило Ракель. Несколько месяцев она не могла прийти в себя. Потом наконец оправилась, и мы поженились. Я демобилизовался из войск и привёз Ракель сюда, в мой дом. Я надеялся, что здесь, в новом окружении, она забудется и сможет забыть страшное прошлое. Мне казалось, она была здесь счастлива, особенно, когда родился Логан. Но она прожила здесь всего четыре года… Вот и всё.
Нож лежал на покрывале, Шторм выронил его. Он закрыл лицо ладонями, отгораживая себя от внешнего мира. Ему надо было разобраться с внутренним, где царила темнота и опасность, и их следовало встретить лицом к лицу, как он встретился с Бистером в горах.
Череда лет пронеслась в его памяти. Вот маленький мальчик выслушивает волю деда. Тот кажется мощным и непререкаемым, как Древние Боги. А вот землянина «восстанавливают» в Центре, и память о деде витает над ним, жалит в снах об утраченной родине. Данная деду клятва помогла ему тогда выжить и не сойти с ума. Шторм нёс в себе ненависть к Брэду Куэйду потому, что это было единственное, ради чего ещё стоило жить. Но даже тогда, в Центре, эта цель жизни тяготила его. Сейчас Шторм вспомнил это очень отчётливо.
Он понял, как устал от тяжести этой клятвы. Ему стало ясно, почему он так уклонялся от решительного объяснения с Брэдом Куэйдом. Потому что отсрочка убийства Куэйда означала для него возможность пожить подольше самому. После Куэйда ему было бы незачем жить.
Нат–Та–Хей остался в памяти Шторма символом всего утраченного. Выполнение обязательств, данных в клятвенной форме, позволяло Шторму думать, что земные дела не закончены, а значит, и Земля немножечко жива. В Центре были правы: он не избежал сумасшествия. Просто он сошёл с ума в другой форме, свихнулся на своём собственном пунктике.
И вот теперь он ждал — ждал, что застарелый страх поднимется из–за барьера, которым Шторм отделял себя от вселенского одиночества. Он ждал, что этот страх вернётся и завладеет им окончательно. Старый Нат–Та–Хей больше не мог заставить юношу жить для чего–то. Впереди ждало одно лишь безумие. Он теперь стал таким же, как Бистер — одиночкой без рода, племени, родины, без корней и без близких.
Шторм зарылся в подушки, пытаясь забыться, однако не смог. Он оторвал ладони от век, уронил руки на ромбы покрывала. Смотреть на картину перед ним теперь тоже было невыносимо. Отныне эта картина была кусочком жизни, ушедшей навсегда.
Чья–то ладонь накрыла его руку, он почувствовал тепло и услышал голос.
— Здесь твоя семья.
Он уловил только звуки. Смысл сказанного дошёл до него позже, откликнувшись эхом в душе индейца. Шторм открыл глаза.
— Как вы догадались, кто я? — он вложил в этот вопрос всё своё стремление быть понятым.
Брэд Куэйд улыбнулся:
— Как догадался? Но ведь не одни только индейцы племени Дайни обладают разумом, сынок. Или только один ты ищешь корни, ищешь родных и связь с родным домом? Твой дом всегда ждал тебя — здесь. Твоя мать создала его, она тоже ждала, что ты вернёшься. Вот только ты припозднился с возвращением. Знаешь, на сколько? Дай–ка я сосчитаю — на восемнадцать земных лет.
Шторм не отводил глаз от картины. Он снова мог смотреть на неё. И он не ответил Куэйду. Расписанная стена, при всей ностальгичности картины, не сводила с ума безысходностью.
От двери донёсся негромкий смех. Шторм поднял голову. Это вернулся Логан. Он стоял в распахнутом проёме двери, на плече у него восседала Баку, точно так же, как она обычно садилась на плечо землянина. У ног Логана вилась Сурра, а в руках фыркал свернувшийся клубком Хинг. Сурра подошла к постели и, встав на задние лапы, передними потянулась к Шторму. Её круглые глаза были веселы.
— Я загнал Дождя в корраль, — сказал Брэд Куэйд, всё ещё не выпуская руки Шторма. — Он потерпит несколько дней, пока ты не встанешь на ноги
Затем помолчал и добавил:
— Здесь — твоя семья. Вот и всё.
Шторм снова глубоко вздохнул, боясь, как бы этот вздох не был похож на всхлип. От рукопожатия Куэйда в него вливалась сила.
— Йат–та–хей, — проговорил Шторм. Он устал, невероятно устал. Но страшная пустота в нём заполнялась неожиданным покоем, который отныне нельзя будет нарушить ничем. — Очень, очень хорошо.