Потом я поняла, что нас пасли, наблюдали за нашим отелем. Они знали, что мы там живем. В точности не знали, кого они берут, но знали, что иностранцев. Все было спланировано заранее – насколько может быть спланировано похищение: ружья смазаны, силки расставлены, наняты исполнители, подготовлено надежное место, чтобы нас спрятать. Возможно, нас сдал кузен кузена того официанта, что работал в ресторане. Возможно, виноват был наш блестящий черный «мицубиси», на каких разъезжают миллиардеры. Глядя на такую машину, редкий сомалиец не захочет поживиться за счет ее пассажиров. Скорее всего, кому-то из служащих отеля – водителю, охраннику – предложили деньги за информацию о наших передвижениях. Словом, кто-то – уж не знаю кто – нас продал.

В субботу двадцать третьего августа Найджел с утра надел розовую рубашку с орнаментом пейсли и дизайнерские джинсы. Мы спали на противоположных концах нашей королевской кровати. Это нас напрягало. Он посылал имейлы своей девушке в Шотландию, мне один раз позвонил из Багдада мой приятель – американский журналист, с которым я недолго встречалась. Что до Найджела, то, разлюбив его, я пока не умела быть ему другом. Быть коллегами у нас получалось немного лучше.

За два с половиной дня в Сомали мы увидели лишь малую часть того, что хотели увидеть, поскольку остальное было слишком опасно. Теперь мы возлагали надежды на прибытие канадского военного корабля, конвоирующего судно с гуманитарным грузом. Мы побывали в Старом городе, где было относительно спокойно, увидели белые заброшенные итальянские виллы, бассейны без воды, видевшие лучшие дни. В больнице мы видели множество гражданских с огнестрельными ранениями, без рук и ног. Всякий раз, когда мы выходили из машины, нас окружали вооруженные автоматами Калашникова охранники. Несмотря на оружие, мне казалось, что они не слишком бдительно нас охраняют.

Жаркое солнце светило в окно, кричали петухи. Найджел повязал на шею красный шарф и надел огромные авиаторские очки с синими стеклами. В таком виде он собирался на встречу с командой угандийского минного тральщика. Я решила, что не поеду. Мне хватало шипения и грохота взрывов с соседней улицы – мины рвались прямо у нас под боком.

– Ты прикалываешься? – спросила я.

– А что такое?

– Здесь нельзя так одеваться, Найдж. Африканские солдаты тебя не поймут. Это просто невозможно.

Когда-то мне нравился стиль Найджела, его любовь к ярким цветам и дизайнерским маркам одежды. Но сейчас это казалось признаком инфантильности. Бросив на меня испепеляющий взгляд, он снял шарф и очки, но остальное оставил как есть.

Внизу Аджус сообщил нам, что минеры сейчас высаживаются на угандийской военной базе близ аэропорта, но ехать сегодня к ним «не самая лучшая идея», зато он обещал уточнить, можно ли проехать в лагерь беженцев, куда нам не удалось попасть накануне. Начальником в лагере была Хава Абди, знаменитый сомалийский врач-гинеколог, которая открыла у себя на ферме первую и единственную в стране клинику для женщин. Когда в 1991 году началась гражданская война, она позволила беженцам расселяться на своей земле, и теперь их число перевалило за девяносто тысяч. Тем временем, несмотря на угрозы Аль-Шабаб, доктор Хава продолжала работать и расширять свою клинику. Еще она вела образовательную программу для женщин. Две ее дочери, отучившись на Западе, вернулись, чтобы ей помогать. Словом, мне было бы очень интересно взять у нее интервью.

– Подождите, я должен сделать несколько звонков, а потом скажу, можно ли сегодня туда ехать, – пообещал Аджус, набирая на телефоне номер. – Через полчаса мы будем знать точно.

Ферма доктора Хавы находилась в двадцати километрах к западу от нашего местоположения, прямо за городом. Участок дороги в границах Могадишо контролировали правительственные войска. Но дальше начиналась дикая земля, территория боевиков, неподвластная ни Переходному правительству, ни миротворческим силам Африканского союза. Аджус предупредил, что пара солдат, что нас охраняют, не смогут выехать туда. За городом нам потребуется другая охрана, что обойдется в сто пятьдесят долларов.

Аджус обо всем договорился. Через несколько километров за последним армейским блокпостом нас встретят новые охранники. Помимо Абди и водителя нас будет сопровождать начальник охраны в лагере доктора Хавы, который уже выехал в отель. Логистика была безупречная. Кроме того, нам было не с чем сравнивать. Ведь я не могла сказать что-то вроде: «А вот в прошлый раз, когда я выезжала на территорию, которую контролируют боевики, мы делали так…»

Поэтому я просто собрала рюкзак в дорогу. Взяла фотоаппарат. Широкоугольный объектив. Запасную карту памяти. Айпад. Маленький ноутбук. Две ручки. Бальзам для губ. Щетку для волос. Две бутылки с водой.

На мне были джинсы, зеленая футболка и кожаные сандалии, купленные в Кении. Поверх я надела плотную сомалийскую абайю, которую Аджус позаимствовал для меня у своей невестки. Она была из черного полиэстера и напоминала свободную робу, какие надевают церковные певчие. Волосы я закрыла черным платком. Так я одевалась всегда, если выходила на улицу.

За двадцать минут до нас на своем «мицубиси» уехали Роберт и Паскаль из «Нэшнл джиографик». Как обычно, их сопровождали солдаты и Аджус. Они тоже поехали на запад, но их маршрут был еще опаснее, поскольку уходил дальше в глубь неподконтрольной правительству территории – в прибрежный город Мерка. Они предприняли дополнительные меры безопасности, наняв вторую машину с охраной.

Когда мы выезжали за ворота «Шамо», я не смотрела по сторонам. Я сидела точно в трансе. Такова привычка многих репортеров – вы включаетесь, когда нужно работать, и потом выключаетесь. Вы проводите столько часов в суете и тревогах – пытаетесь все предусмотреть, думать на два шага вперед, выбрать лучшую точку съемки, вы задаете вопросы, записываете ответы, и, если выдается время спокойно посидеть в машине, вы используете его для отдыха.

Мы ехали по ставшим знакомыми улицам. Они казались не такими опасными, как два дня назад. Начальник охраны из лагеря доктора Хавы – пожилой человек в белой рубашке и сомалийском саронге, не говорящий по-английски, – настоял, что машину поведет он. Абди сел на пассажирское переднее сиденье, а наш прежний водитель устроился посредине, мы с Найджелом устроились вдвоем на заднем, а охранники в багажном отделении.

Из Могадишо вела широкая мощеная дорога. Правда, вся разбитая. Мимо мелькали серые изрешеченные пулями здания. Женщины продавали бананы и манго, мужчины толкали тележки, груженные бутылками с растительным маслом и дровами. Позади остались два армейских блокпоста. Дорога сузилась, машин почти не было. Мои мысли унеслись далеко. Я вспомнила маму, которая перебралась в Британскую Колумбию и нашла работу в пекарне. В последний раз, когда мы с ней говорили по телефону, ее голос звучал весело. В Канаде сейчас лето. Люди жарят гамбургеры на гриле и плавают в прохладных озерах. Мысли о доме были мне приятны. Но чтобы съездить домой, надо еще поработать, продать несколько статей. Я достала из рюкзака фотоаппарат и стала просматривать отснятые кадры. Попадались хорошие пейзажи – среди них фотографии каменного собора, построенного итальянцами в двадцатых годах, который сильно пострадал от недавних минометных обстрелов. А вот серия снимков, сделанных внутри танка миротворцев, – на них эфиопские солдаты и вид на улицу с их стороны.

Мы приближались к границам города. По обочинам целыми семьями тянулись беженцы. Они шли на запад, прочь от запруженных городских улиц. Вдоль дороги раскинулись стихийные лагеря. Жилища, построенные из сучьев, тряпок или брезента. Часто покров держался на нижних ветках деревьев, пригнутых к земле. Лагерь походил на грязный и оборванный парусный флот. Маршрутки, ходившие между Афгой и Могадишо, беспорядочно двигались по обеим сторонам дороги. В воздухе висела желтая песчаная пыль.

И вот мы остановились на последнем армейском блокпосту. Несколько дюжин солдат в униформе сидели в тени под большим навесом. Кто-то поднял заднюю дверь, и наши охранники молча вышли из машины. Водитель опустил стекло и сказал им что-то на сомали, а секунду спустя мы снова продолжали путь уже по нейтральной земле, разделяющей территории, подконтрольные правительству и боевикам.

Блокпост скрылся из вида. Абди на переднем сиденье говорил по телефону. Я смотрела фотографии – очень милые снимки, на которых Найджел пинает мяч с детишками в Старом городе, – как вдруг машина замедлила ход. Я подумала, что мы готовимся забрать новых телохранителей. Найджел тоже увлеченно рассматривал фотографии на своем фотоаппарате. Я даже не подняла головы. Но воздух в салоне сгустился, зазвенел от напряжения. Сомалийцы на переднем сиденье что-то пробормотали. Я взглянула в окно. Сначала увидела синий фургон «судзуки», припаркованный у противоположной обочины, а потом человека впереди – вооруженного мужчину, голова и лицо которого были закрыты красным клетчатым платком, какие в ходу у исламских боевиков по всему миру. Сквозь щель в платке смотрели на нас темные вытаращенные глаза. Ствол автомата упирался в наше ветровое стекло.

– Кажется, у нас проблема, – сказал Абди по-английски.

Из-за фургона выскочили другие бандиты, окружили нашу машину. Всего двенадцать человек.

У меня промелькнула надежда, что это ограбление, что они быстро заберут наши вещи и смоются.

Кто-то открыл багажную дверь – в прохладную капсулу кондиционированного салона хлынула жара. Они кричали что-то на сомали. Абди и двоих других вытащили с переднего сиденья и швырнули в канаву у дороги. Потом вышел Найджел. Человек в платке рявкнул что-то мне в лицо. Пот стекал с его лба на платок. Он был молодой. Я подняла руки – как миллион раз видела в фильмах – и вылезла из машины под слепящее солнце.

Неужели все это происходит на самом деле? Не может быть!

Потом краем глаза я заметила женщину, скользнувшую за поворот, как привидение. Она почти бежала, пригнув голову, притворяясь, что не видит нас. Я начала догадываться, что все происходящее – правда. Меня толкнули в спину – и я полетела в канаву. Сначала упала на колени, а потом лицом в песок. Рядом лежал Найджел и остальные.

Стало тихо. Они обыскивали нашу машину. Скосив глаза, я увидела у своей головы дуло автомата и почувствовала, как жуткое спокойствие парализует мой мозг и тело. Они нас сейчас расстреляют, это точно.

Бандиты схватили нас и подняли на ноги. Абди, Найджела и меня снова загнали в машину. Один бандит перетряхивал рюкзак Найджела. «Наверное, все-таки ограбление, – подумала я. – Они заберут наши шмотки, а нас отпустят».

Потом трое бандитов уселись впереди. Мы вчетвером – я, Найджел, Абди и еще один тип – сзади. Остальные влезли в багажник. Не знаю, куда подевались наш водитель и начальник охраны, но все прочие, кажется, набились в «мицубиси», поглощая из воздуха остатки кислорода. Резко несло потом и страхом. У моих ног стоял мой рюкзак, где лежал дорогущий фотоаппарат. Почему они не требуют деньги? Бандит за рулем повернул ключ зажигания, заработал двигатель. «Судзуки» развернулся и поехал впереди, а мы – следом. Пару минут мы тряслись на дороге, а потом резко повернули вправо, на почти невидимую колею в песке.

Черт. Меня охватила паника. Нас везут куда-то в глушь. «Мицубиси» карабкался по красным холмам, поросшим кустарником, скакал по бездорожью, по колючкам уже безо всякой колеи. Нас швыряло из стороны в сторону, мы бились головами и плечами. С каждой минутой я все отчетливее понимала, что мы едем в такое место, где никому не придет в голову нас искать. Я обливалась потом под своей абайей. Мокрые джинсы облепили мне ноги.

– Абди, – сказала я высоким дрожащим голосом, – что происходит?

– Молчать! – рявкнул один из бандитов на переднем сиденье.

Я отметила, что он говорит по-английски.

Отчаянно желая услышать слова поддержки, я попробовала еще раз.

– Что происходит, Абди? – Я почти визжала. – Все будет хорошо? Скажите мне! Все в порядке?

– Тихо, – прошептал Абди со злостью.

Ничего себе поддержка. Он, похоже, напуган не меньше моего.

Я вспомнила, что в рюкзаке лежит мой телефон. У меня есть номер Аджуса. Но как мне достать телефон? И что я ему скажу? Я обернулась и увидела направленный на меня ствол, а за ним ребенка, который держал автомат. Платок упал с его лица. У него были круглые детские щеки и ужас в глазах. Он судорожно цеплялся за оружие, словно впервые держал его в руках. Ему, наверное, было не больше четырнадцати лет.

Человек на переднем сиденье что-то сказал, поднимая руку. Абди перевел. Ну конечно, они требуют отдать им наши телефоны. Сердце у меня в груди упало. Я отдала свой телефон, то же сделал Абди. Телефон Найджела был у него в рюкзаке, который они уже забрали. Я смотрела, как бандит вытаскивает из телефонов аккумуляторы.

Потом обе машины остановились посреди пустыни. Водитель «судзуки» вышел и открыл дверь с моей стороны. Он был в гражданской одежде и черно-белом платке, закрывающем голову и плечи, но его чисто выбритое лицо оставалось открытым. С виду ему было лет двадцать пять. Он наклонился, внимательно посмотрел на меня и сказал по-английски – приветливо, будто метрдотель на пороге ресторана.

– Здравствуйте!

У него были густые ресницы и торчащие вперед верхние зубы. Найджел его не заинтересовал.

– Меня зовут Ахмед. – У него вышло «Ок-мед». – Идемте со мной, пожалуйста. – Он поманил меня к себе. Меня одну.

Нас разлучили. Я даже не оглянулась, чтобы посмотреть на Найджела, боясь, что выдам свою панику. Я одна, а их шестнадцать. Теперь меня разлучают с моим единственным союзником. Я должна делать вид, что мне все равно.

Ахмед усадил меня на заднее сиденье «судзуки». Рядом сел второй бандит в маске. Позади были двое с автоматами. Мы снова рванули вперед, поднимая вокруг песчаную бурю.

Что там я учила о том, как нужно разговаривать с бандитами, чтобы остаться в живых? Как воззвать к совести плохих парней, напомнить им, что ты человек? У меня появилась идея. Надо обращаться к Ахмеду. Он как раз обернулся и смотрел на меня с улыбкой – как рыбак, поймавший на удочку какую-то крупную рыбу.

Собрав остатки выдержки, я заговорила. Я назвала свое имя, сказала, что я из Канады, из страны, где живет много сомалийцев. Объяснила, что я журналист и мы ехали в лагерь беженцев, чтобы сделать репортаж и помочь людям в других странах больше узнать о Сомали. «Я успела полюбить Сомали, – говорила я, – здесь потрясающе красиво». Я старалась говорить со всей искренностью, на которую была способна, осторожно обходя вопросы политики. Первый раз в жизни я радовалась, что работала в иранской телекомпании, потому что мистер Надьяфи показал мне, как выворачивать слова, чтобы они звучали по-мусульмански. «Мне очень грустно, – сказала я Ахмеду, – что ваша страна оккупирована». Под оккупацией я имела в виду присутствие в Сомали эфиопских, угандийских солдат, христиан и вообще иностранцев. И прибавила, что работала на исламском телевидении в Багдаде.

Рядом со мной сидел человек, закутанный в алый платок, и зыркал на меня сквозь узкую щелку. Потом я узнала, что его зовут Али. Если Ахмед был дружелюбен, держался почти на равных, то этот – судя по глазам – был злой и подлый.

– Ты христианка? – спросил он с сильным акцентом.

Это был непростой вопрос. Из опыта путешествий я знала, что мусульмане лучше относятся к верующим – будь то христианин или иудей, – чем к атеистам.

– Да, – ответила я, – но я глубоко уважаю ислам. – И замолчала, ожидая реакции.

Ахмед снова улыбнулся, что показалось мне обнадеживающим.

– Сестра, – сказал он, – не волнуйся, с тобой ничего не случится. Здесь нет проблем. Иншалла. – Он хотел сказать: на все воля Аллаха. – Мы воины армии ислама. Наш командир хочет задать вам кое-какие вопросы. Мы везем вас на базу. У нас есть подозрение, что вы шпионы.

Горло у меня сжалось от страха. Западных журналистов часто обвиняют в шпионаже. Я продолжала говорить. Я трещала без умолку. Я назвала все исламские страны, где побывала, будто это могло завоевать их доверие. Впереди между сиденьями лежал золотисто-коричневый меховой коврик.

– Что это за мех? – спросила я, делая нелепую, отчаянную попытку вовлечь его в разговор. – Какого животного?

Ахмед не ответил. Он набрал номер на телефоне и сказал пару слов. Несколько минут спустя машины остановились. Бандит с моей стороны вышел и впустил Найджела, который появился из «мицубиси». Он тяжело и часто дышал, почти задыхался. Бандит втиснулся следом.

– Найджел, – бодро сказала я, жестом указывая на переднее сиденье, – это наш брат Ахмед. Эти люди – солдаты. Ахмед обещал, что с нами не случится ничего дурного. – Я широко и фальшиво заулыбалась.

Найджел, наверное, подумал, что я сошла с ума, и бросил на меня злой недоумевающий взгляд. Я ответила ему тем же. Нельзя сказать, что это было общение, но облегчение от его присутствия я ощущала.

У меня в голове происходила битва рационального и иррационального. Одна часть моего сознания хотела верить, что это какое-то недоразумение, что исламисты просто хотят показать нам, что мы чужие у них в стране, что тут нельзя ездить на шикарной машине и иметь белую кожу. Они нас отругают за нарушение законов и отпустят восвояси. Но, находясь в Ираке и Афганистане и читая местные новости, я узнала, что экстремисты любят отрезать своим пленникам головы. Непонятно, какая из этих мыслей была более дикой.

Каждый раз, когда машина подскакивала на кочке, ствол автомата бил меня по затылку. Я опасалась, что если так пойдет дальше, то могу потерять сознание.

– Брат Ахмед, – сказала я, – не могли бы вы попросить солдата сзади отвести оружие от моей головы? Я ведь не вооружена. Я не представляю для вас опасности. Меня это пугает.

Ахмед произнес что-то на сомали. Бандит поднял ствол, но не более чем на пару дюймов. Я заметила на запястье у Ахмеда золотые часы. От его протянутой руки исходил слабый запах одеколона. Я пыталась думать стратегически, представить себе, каков будет наш разговор с этим неизвестным полевым командиром, который ждет нас, чтобы обвинить в шпионаже. Как убедить его, что мы не шпионы? Может быть, тогда они возьмут наши вещи и отпустят нас обратно в Могадишо? Могадишо вдруг стал мне мил, точно дом родной. Я уже тосковала по нему. Представив, как этот неведомый командир роется среди наших вещей, я вспомнила о фотоаппаратах. Там десятки, если не сотни, снимков солдат Африканского союза, солдат Переходного правительства, патрулирующих Могадишо. Эти снимки могут создать у него впечатление, что мы на другой стороне священной войны, что мы союзники неверных. Все, что ему потребуется, – это включить фотоаппарат и начать нажимать кнопки.

– Извините? – обратилась я к бандиту, сидящему рядом. – У меня пересохли губы. Можно я возьму крем из сумки?

Он тупо уставился на меня, потом махнул рукой – бери, мол.

Я наклонилась и стала шарить в рюкзаке, делая вид, что ищу бальзам для губ. Мои пальцы нащупали фотоаппарат, потом нужный слот, вынули крохотную карту памяти и сунули в потайной карман в задней стенке рюкзака. Теперь, по крайней мере, они не сразу найдут мои фотографии. Затем я схватила бальзам-карандаш и торжественно вытащила его наружу.

Али отвел глаза в сторону, когда я стала мазать им губы, но я знала, что он подглядывает.

– Сестра, почему ты не боишься?

– Что?

Он задал вопрос, не глядя на меня. Его, казалось, озадачивает мое спокойствие, каким бы напускным оно ни было. Его злит, что я не плачу и не молю о пощаде.

Я задумалась на секунду и громко проговорила:

– Я не боюсь, потому что мой брат Ахмед обещал, что со мной ничего плохого не случится.

Ахмед на переднем сиденье снова говорил по телефону. Я надеялась, что он слышал мои слова. Найджел, сидя по другую руку от Али, пытался совладать с дыханием. Интересно, куда делся его фотоаппарат.

Мимо проехала машина – грузовик, набитый вооруженными молодыми людьми. Я обернулась, чтобы посмотреть им вслед. За все двадцать минут пути мы не видели ни одного человека, ни животного, ни строения.

Али больно ударил меня по руке.

– Не смотри! – взвизгнул он.

Схватил свободный конец моего платка и бросил мне в лицо. В его голосе звучал необъяснимый ужас.

Некоторое время мы ехали молча, потом я снова попробовала заговорить с Ахмедом.

– Брат мой, – сказала я, по-дружески наклоняясь к его затылку, – вам нужны деньги?

Он обернулся. На его лице вдруг появилась широкая улыбка, будто нам в голову одновременно пришла эта мысль, будто мы с ним заодно.

– Ну да, – ответил он. – Может, и так. Возможно, ты права.