Глава 13
Остаток дня был пропитан сюрреализмом. Мистер Костин разрывался между радостью и ужасом. Мистер Дейд чем-то расстроен? Или я?
Нет, ответила я. Все отлично. Но это место мне не подходит; нет, не сам кабинет, а положение, фирма, жизнь… Я снова и снова заверяла его в этом, спотыкаясь на словах, пока он бормотал какие-то банальности. А еще надо было подумать о путях отступления. За этот короткий промежуток времени работа успела захватить меня. Дела делаются; новые возможности изучаются. Будет жаль бросить все свои начинания, и мистеру Костину это известно.
Но он также знает, что мой уход – настоящий подарок. Подарок ему и многим другим сотрудникам, людям, которые не желают подстраивать жизнь и карьеру под океанские приливы и отливы. Они хотят обитать вдали от цунами, и их можно понять.
Поэтому мы договариваемся, что я останусь еще на три недели, чтобы помочь с переводом. Такие крутые повороты всегда выглядят подозрительно, но мы сгладим ситуацию, насколько это возможно.
Мое единственное условие – мистер Костин не отдаст мое место Аше. Я заставляю его согласиться с этим. Я в последний раз играю мускулами тут, в этом кабинете, в этом здании. Данное злоупотребление силой, без сомнения, добавит еще одну трещину в полуразрушенное здание моей морали.
Но оно того стоит.
После работы я не еду домой и, уж конечно, не к нему. Я просто катаюсь по городу, позволяя ночным огням вести меня куда им заблагорассудится: к торговому центру, к ресторану, к какому-то мероприятию, которое освещает своими прожекторами воздух, словно призывая Бэтмена.
Я не паркуюсь, притормаживая только на светофорах. Просто еду и еду, пока не оказываюсь на смутно знакомой аллее, вдали от сверкающих реклам. Останавливаюсь у бара над названием «Желание».
У двери я немного медлю. Она все такая же белая, и буквы на ней все такие же красные. Как будто желания сотканы из крови.
Я открываю дверь. За стойкой стоит мужчина, протирает полотенцем стаканы. Посетители переговариваются между собой; из колонок льется незамысловатая мелодия. Никакой живой музыки нет и в помине. Бармен ловит глазами мой взгляд и одаряет оценивающей улыбкой:
– Чем могу помочь?
– Что у вас есть из виски? – спрашиваю я, забираясь на барный табурет. Взгляд только мельком скользит по маленькой пластиковой коробочке с кусочками лайма.
– Кое-что имеется. – Он называет несколько марок, ничего похожего на то, чем угощал меня Роберт в Вегасе. Я качаю головой и заказываю водку с тоником.
Он живо ставит предо мной стакан, в нем плавает лимон, а не лайм. Я беру его, на стойке остается мокрое пятно. Совсем недавно я лежала на ней, по моей коже рассыпали соль.
– Женевьева сегодня работает?
Сама не знаю, почему я спрашиваю это. Я даже не знаю, зачем я вообще сюда зашла. Возможно, потому, что хочу понять. Что со мной произошло? Была ли ночь, проведенная здесь, поворотной точкой или манифестацией более значительного решения, которое я приняла еще до того, как Роберт провел меня через эту дверь? Решения предаться излишествам и отказаться от условностей общества, которым меня учили следовать?
Или, быть может, я была здесь по более веской причине. Может, я хотела знать, что замышляли Роберт и Женевьева. Может, я хотела знать, как много женщин лежало на этой стойке, сколько любовников у них было. Были ли времена, когда они оказывались только вдвоем? Остались ли они вдвоем теперь, когда я ушла с их пути?
Я улыбаюсь бармену, который слишком занят пересчетом сдачи, чтобы расслышать мой вопрос. Я задаю его снова, и он удивленно смотрит на меня:
– Женевьева? Здесь такая не работает.
– Нет? – Я ставлю стакан, чувствуя, что ответ выбил меня из колеи. – Женщина с рыжими волосами – как ее зовут?
– У нас нет никого с рыжими волосами. У нас есть Джейни; она азиатка. А еще Эндрю… его можно назвать клубничным блондином, хотя большинство считает его лысеющим. А еще есть Генри, и я, и Элиза… она гаитянка. На нее стоит посмотреть. Черная как ночь, а скулы такие острые, что об них можно запросто порезаться. Когда она начинает говорить по-французски, чаевые так и сыплются.
– Но никакой Женевьевы? – мямлю я.
– Единственная известная мне Женевьева живет в Камелоте, – говорит он и отходит, чтобы обслужить женщину с кредитной картой.
Он не слышит, когда я шепчу:
– Ты имеешь в виду Джиневру и Камелот… их не существует.
Я осматриваю зал, более внимательно изучаю посетителей. Все выглядят вполне обычно. Двое стиляг, несколько женщин и мужчин с далекой от идеала внешностью – очевидно, простые работяги, а не звезды Голливуда. Но в большинстве своем это живущие поблизости люди, которым нравится заглядывать в соседний бар – местечко без особых претензий, больше полагающееся на комфорт, чем на имидж. В прошлый раз мы с Робертом были в центре внимания. Казалось, все были настроены на нас, слишком остро ощущали наше присутствие даже до того… как все началось.
Сегодня на меня тоже смотрят, но эти взгляды привычны. Мужчины на что-то надеются, женщины сравнивают. Совсем другая атмосфера.
И музыка идет из стерео.
Когда бармен освобождается, я подзываю его пальцем.
– Хотите что-то еще? – спрашивает он, разглядывая практически нетронутый стакан.
– Нет, я просто хотела знать, будет ли у вас сегодня живая музыка… ну знаете, попозже.
Он снова как-то странно смотрит на меня:
– У нас никогда не бывает живой музыки. Однажды мы решили попробовать караоке, на выходных… думаю, это был День памяти… может, День Колумба. В любом случае это было несколько лет назад. Не пошло, знаете ли.
Я нетерпеливо качаю головой. Его ответы пугают меня.
– Я была здесь. И слышала музыку. Женщина и бас-гитарист. Он играл, она пела. Я слышала их!
Еще один непонятный взгляд, потом лицо его проясняется.
– Вы, наверное, были на частной вечеринке, которую недавно устраивал здесь хозяин. Да, я кое-что об этом слыхал. Мистер Дейд нанял талантов и поставил за стойку своих людей. Я сначала взбесился, не могу я, знаете ли, разбрасываться деньгами и терять целый вечер, но мистер Дейд, он устроил нам оплачиваемый выходной, всем нам, так что все без обид.
Я делаю резкий вдох, голова кружится, мне кажется, что я вот-вот свалюсь с табурета. Бармен внимательно смотрит на меня, потом подмигивает:
– Он вам тоже заплатил?
– Прошу прощения? – взрываюсь я. Получается слишком быстро, слишком грубо. Я не могу скрыть обиды.
– Да ладно, чего там! Все в порядке. Один мой друг все мне рассказал. Ему тоже заплатили.
– Ваш друг… – Я замолкаю, в голову лезут ужасные мысли. – Ваш друг – бас-гитарист?
– Не-а, про музыкантов я ничё не знаю. Мой друг играл посетителя. Мистер Дейд понятия не имеет, что он мой знакомый, а он поклялся хранить тайну и все такое… даже подписал какие-то там бумаги, но он ведь мне друг. Для друзей любые правила можно нарушить.
– Правила устанавливаются не без причин, – шепчу я. – Им надо следовать.
– Ну да, а кто против? – Бармен смеется, решив, что я его просто поддела. – Он сказал, ему заплатили три сотни баксов только за то, чтоб он сюда явился. Ему было велено сидеть и строить из себя завсегдатая, а потом, когда бармен позвонит в колокольчик, потратить немного денег на выпивку или уйти. Но если он решит выпить, то канителиться не стоит. А если нет, то не бежать к двери сломя голову, лениво встать и нехотя выйти, и все такое. Как обычный завсегдатай.
– Зачем? – спросила я.
Мой голос все еще пропитан эмоциями, но это уже не обида, а нечто более слабое, говорящее о глубокой внутренней боли. Однако музыка и голоса вновь заглушают нюансы, и бармен продолжает:
– Да черт его знает! Но мой друг, он говорит, когда мистер Дейд приехал, он зашел с очень горячей цыпочкой… не проституткой или еще кем из их племени. Он сказал, она была в дорогой одежде известных марок, и сумочка у нее дизайнерская. Если спросите меня, я скажу, это наверняка была одна из тех недотрог с Родео-Драйв в поисках приключений. Знаете, чё я думаю… – Он замолкает и внезапно отводит взгляд в сторону.
– Что? – спрашиваю я.
– Да ничё, думаю, мои мысли не для дамских ушей. – Он смеется.
Я лишь с секунду колеблюсь, прежде чем надавить на него, одарив своей самой развратной ухмылочкой.
– Ну давайте, не стесняйтесь, я просто умираю от любопытства! Поведайте все грязные детали! Так что тут, по-вашему, произошло?
– Реально хочешь знать?
– Черт, еще как хочу!
Мне не слишком хорошо удается эта роль, но бармен парень не семи пядей во лбу, поэтому попадается на крючок и начинает, подавшись вперед:
– Могу поспорить на что угодно, мистер Дейд и эта леди разыграли тут фантазию богатенького извращенца. Могу поспорить, как только фальшивые гости вымелись отсюда, он трахнул ее прямо здесь, на этой стойке. Могу поспорить, эта барменша… как там ты ее назвала, Женевьева? Она тоже в этом участвовала. И все эти музыканты… мой друг сказал, им было велено остаться. Может, они принимали участие в оргии, а может, просто смотрели.
Бармен качает головой. Он уже не здесь, он погрузился в свои собственные фантазии, которые для меня совсем не фантазии. Краска бросается мне в лицо; сердце бешено колотится в груди.
– Можешь себе это представить? – мечтательно тянет он. – Две горячие цыпочки ласкают друг друга перед публикой прямо здесь, в моем баре. Господи, да я бы полжизни отдал за подобное зрелище! Господи, мне и платить не надо было! Я бы бесплатно разливал тут напитки и записал бы все это для него! Да ты должна была видеть ту девчонку, ага? Ты правда тут была? Горячая она штучка?
Мои щеки полыхают огнем; я вцепилась в стакан, как в якорь. Бармен подозрительно смотрит на меня, на его лице начинает расплываться ухмылка.
– Ты была здесь. Это была ты, да? – спрашивает он. – Ты занималась тут сексом на моей барной стойке, а он смотрел! О господи, друг говорил мне, что девочка была еще той штучкой, но я представить себе не мог такую, как ты!
– Все было не так, – огрызнулась я.
– Нет? А как? Расскажи мне. Эта барменша, девчонка из Камелота, вы раздевали друг друга у всех на виду? А музыканты, они тоже тобой попользовались? Или ты была только с мистером Дейдом? Знаешь, я всегда хотел заняться сексом на публике… но, знаешь, мне и смотреть тоже нравится. Если ты когда-нибудь…
Я вскакиваю, чуть не падаю на пол, и пулей несусь к двери. Мои движения настолько резки и бестактны, что я привлекаю внимание всех посетителей, которые до этого момента не испытывали ко мне никакого интереса. Я чувствую на себе их взгляды, но взгляд бармена отличается от других. Он готов прожечь во мне дыру.
Все эти люди, они непременно спросят, что это было. А этот бармен? Он обязательно расскажет им. Поведает все в самых грязных подробностях, додумав то, чего не знает… а он практически ничего не знает. Однако я не могу сказать, что он подмочит мою репутацию без всяких на то оснований. Написанная его воображением сцена слишком близка к правде.
Мои руки так трясутся, что я не могу достать ключ из сумочки. Я прислоняюсь к машине, пытаясь успокоиться, восстановить дыхание и стряхнуть с себя унижение.
Ты могла бы сделать так, чтобы его уволили.
Это голос дьявола. Я уже безошибочно узнаю его.
Один звонок мистеру Дейду, и этот бармен уже никогда не будет здесь работать. Он вообще нигде не будет работать! Мистер Дейд дискредитирует его так, что никто никогда больше не поверит в его россказни! У тебя есть эта власть, Кейси! Просто набери номер и попроси луну.
Мой дьявол в чем-то прав. Вот почему методы Роберта работают. Он способен жить без последствий. Его окружает только та правда, которая ему нравится. Люди, отклоняющиеся от одобренной версии реальности, платят за непослушание, и в итоге у тебя остаются только верные последователи. Теперь я тоже могу воспользоваться этой силой. Если я останусь с ним, мои ошибки и непристойные поступки перестанут преследовать меня. Никто не посмеет снова опозорить меня!
Еще больше жизней будет разрушено. Люди пострадают за то, что не вошли в наш круг двух людей.
А это голос ангела, от которого я уже начала отвыкать. Том и Дейв… они перешли границу. Не было бы большим преувеличением сказать, что я имела полное право на ответные меры.
Сталин, Мао, Мария Тюдор, Наполеон, Калигула… сколько раз они повторяли себе это, прежде чем начали преследовать ни в чем не повинных людей? Эти мужчины и женщины правили при помощи страха. Долгие годы, иногда десятилетия, они получали то, что хотели. Никто не решался указывать им на ошибки или провалы; таких просто стирали с газетных страниц, широкое обсуждение ставилось под запрет.
Но за спиной Марию Тюдор называли Кровавой Мэри. Вы можете запретить публичные выступления, но слухи и шепотки не запретишь. Такова цена правления, основанного на страхе.
Могу ли я позволить себе заплатить подобную цену? Хочу ли я провести свою жизнь, оправдывая разрушение чужих жизней?
– Нет, – говорю я вслух сама себе, этой ночи. – Уж лучше жить с унижениями. Уж лучше жить с последствиями.
Я сажусь в машину и уезжаю, щеки горят от стыда. Даже отъехав на несколько миль, я все еще слышу шепот бармена, его грубый смех, с которым он выдает посторонним мои интимные тайны.
Но на этот раз мне нет нужды стыдиться своей реакции.
На этот раз я достаточно сильна, чтобы жить с оскорблением.
