14
Хельмут Расинь стоял у самой воды с длинным багром в руке, а мы с Лапсинем незаметно наблюдали за ним.
Грузноватая, крупная фигура — как нарисованная на голубом фоне реки; большая голова, которую еще увеличивали пышные рыжеватые волосы, спутанные ветром; заросший подбородок, большой орлиный нос. На Расине были истрепанная голубая рубаха навыпуск и широкие штаны, закатанные до колен, в разноцветных заплатах; на мускулистых, волосатых ногах — брезентовые туфли неопределенного цвета, на резиновом коду.
Мы с Лапсинем, стоя на берегу повыше, глядели, как Расинь отпихивает багром бревна, засевшие на отмели. Бревна плыли, покрывая всю реку, там и сям на мелких местах виднелись заторы — то ли бревно зацепилось за подводную корягу или как-нибудь иначе загораживало путь остальным. Дело сплавщика — устранять эти заторы. Этим и занимался Расинь, и, по-моему, не без удовольствия. В его осанке, в ловких движениях угадывалось спокойное сознание своей умелости и силы, некая заносчивая независимость. Я даже позавидовал лихому сплавщику: как я уже говорил, мне нравились люди, делающие свое дело умело и уверенно.
Устранив заторы, сплавщик сел на траву и закурил. Мы с Лапсинем скатились вниз по песчаному откосу. Расинь не обратил на нас никакого внимания, жадно затягивался сигаретой. Слегка закинув голову, он глядел, как неподалеку над Пиекунскими скалами парит одинокий ястреб.
Я поздоровался, он что-то буркнул, взглянул на меня по-детски синими, равнодушными глазами, сплюнул и опять загляделся на ястреба.
— Как дела? — спросил я.
Расинь даже головы не повернул в нашу сторону. Встал, взял багор и зашагал прочь. Лапсинь, кажется, усмехнулся над моим неумением вступить в разговор, и я воскликнул резко:
— Гражданин Расинь, подождите! Мне с вами нужно поговорить!
На сей раз Расинь отреагировал, остановился и покосился на меня с любопытством, но и с брезгливостью.
— Я из прокуратуры, — пояснил я, понимая, что иначе не удержишь нелюбезного великана.
— Да ну? И что же?
— Присядем, — предложил я уже помягче.
— Обождешь, пока спихну в реку вон те бревешки. Ты же за меня не будешь работать, — сказал Расинь и занялся своим делом.
Всерьез рассердиться на сплавщика я не мог. Он закусил нижнюю губу, уперся и стал ловко действовать... Нет, это не было хитростью, попыткой выиграть время на обдумывание разговора со мной; бревна в реке действительно налезали друг на дружку. И как это ни странно, чем больше я смотрел на сплавщика, тем меньше оставалось у меня уверенности в том, что я нашел преступника. Дело не только в интуиции — слишком часто мне вбивали в голову, что на нее нельзя полагаться; было еще кое-что, а именно — не меньше чем двухнедельная щетина на массивном подбородке Расиня. Бредис упоминал о запахе «Шипра», из этого следует, что нападавший на него человек недавно брился... Одежда — это еще ни о чем не говорит, он мог переодеться; но «Шипр»? Да и ростом Расинь был великан, тогда как Бредис описал мне человека среднего роста.
Между тем сплавщик расправился с бревнами и улегся навзничь, немного поодаль от нас на сухом песке, положив багор рядом; закурил, оперся на локоть и, повернувшись вполоборота, стал пристально глядеть мне в лицо.
— Когда вы последний раз были у Виты Клейн?
— Тебе-то что? — Ответ прозвучал неторопливо, но синие глазки вспыхнули.
— Вы слышали выстрелы шестого июля вечером?
— Слышал.
— Расскажите, при каких обстоятельствах!
— Какие там еще обстоятельства! Стоял у киоска, покупал курево. Слышу — стреляют.
— У какого киоска?
— На Рижской улице, у садика.
— Вы у киоска были одни?
— Нет, был еще милиционер.
— Что он делал?
— Да что ему делать? Стоял, глазел в сторону Дворцовой улицы.
— Дальше?
— Что — дальше?
— Когда стреляли...
— Когда стреляли, побежал на Дворцовую как угорелый. Не я, милиционер.
— А вы?
— Я купил курево. Пошел к Клейн. А тут уж дальше не твое дело.
— Когда вы шли к дому Клейн, видели какого-либо человека?
— Человека? Нет! Было уже поздно.
— Это точно? Никого?
— Я же тебе сказал: нет!
— А куда делся милиционер?
— Он-то? Кинулся в соседние ворота. Соседние с домом Клейн.
Лапсинь, который сидел, равнодушно повернувшись к нам боком, с преувеличенным интересом озирая речной пейзаж, очевидно, почувствовал мой взгляд, взглянул на меня и пожал плечами.
— Значит, милиционер вбежал в ворота дома номер восемнадцать?
— Я же тебе сказал!
— А войдя в квартиру Клейн или перед тем, во дворе, вы тоже ничего не видели и не замечали?
— Нет.
— Последний вопрос: кроме вас, в квартире у Клейн был еще какой-нибудь гость?
— Что? Ты что этим хочешь сказать?
— Я спрашиваю только то, что спрашиваю, и жду ответа.
— Не было других гостей. Я был один.
— Спасибо! Это все, что мне от вас было нужно.
— А мне от тебя и того не нужно. — Тон был приветливее слов. Синие глаза опять смотрели на реку.
— Извините, что оторвал от дела, и всего вам хорошего, — я слегка пересолил в смысле вежливости.
— Будь здоров! — Расинь схватил багор, встал и спустился к воде.
Когда мы удалились немного, я налетел на Лапсиня:
— Как же это так? Вы-то уверяли, что не видели ни одного человека на улице! Расинь же был там?
— Наверно, но я ведь не сводил глаз с уходившего Бредиса, а когда выстрелили, помчался туда без оглядки. Кто же в такую минуту станет оглядываться, стреляли же передо мной, а не сзади, — оправдывался Лапсинь.
— Ясно. Кто же стрелял в Бредиса, кто стрелял, а, Лапсинь? Расинь это не мог быть, он шел за вами, а стреляли, по вашим словам, впереди.
Лапсинь, похоже, чувствовал себя виновным в том, что я потерял следы.
— Разыщем, — воскликнул он с излишней бодростью, — на нашей стороне все шансы. Мы-то знаем, что девяносто процентов всех преступлений раскрываются даже больше...
Он утешал меня, как умел, — славный парень, ей-ей славный парень, — и пушистые непослушные волосы опять нимбом сияли над его головой.