Мы ехали в город. Я глядел по сторонам, стараясь не поддаваться отвратительному настроению. Казалось все летит кувырком, из рук валится...

А в лесу-то как хорошо, грибы, наверно, растут не по дням, а по часам, прямо у дороги виднеются желтые и алые шапочки сыроежек. Вот бы сейчас корзинку, ножик...

А на берегу реки невозмутимо делают свое дело сплавщики, самоуверенные, здоровенные парни; у них уж не вывалится из рук то, что они хотят удержать... Чертовщина! Да что я, замечтавшаяся школьница, которая копается в себе, чтобы скорее записать в дневник как она «чудесно» или «ужасно» чувствует?! Кто я — будущий неврастеник или же...

Лапсинь наклонился ко мне и сказал через плечо:

— А что, если Расинь все-таки сообщник? Если не только он, но и человек, напавший на Бредиса, все-таки находились в тот вечер в квартире Клейн? Он же не сознается по-хорошему!

В это мгновение я думал точь-в-точь о том же. И как многие люди, еще не научившиеся владеть собой, излил свое дурное настроение на голову Лапсиня:

— Благодарю за идею, товарищ советник юстиции!

Слово не воробей, вылетит — не поймаешь... Лапсинь только взглянул на меня, как на психа, и уже не раскрывал рта.

Я думал. Наличие рядом с преступником его сообщника теоретически допустимо. Должен же был преступник куда-то деться, не улетел же он, как летучая мышь, не ушел в землю, как крот!

Мы ехали уже по Калниене.

— На Дворцовую, восемнадцать, — сказал я Лапсиню.

Я, собственно, не знал, что мне там делать. Двор дома Бредиса, парк, сквер исхожены вдоль и поперек.

В поистине безнадежном настроении я вошел рядом с Лапсинем во двор дома Бредиса. Абсолютно ясно было мне лишь направление бегства преступника: пули, выпущенные вслед ему из пистолета Бредиса, мы нашли — одна застряла в штукатурке под воротами, другая — в дровах.

— Лапсинь! — заговорил я, тоном голоса стараясь сгладить свою недавнюю выходку. — А за дрова, в щель между дровами и оградой парка, вы заглянули, когда гнались за преступником?

— Конечно, сразу же, как вернулся из парка.

— Как вернулись из парка... А что вы бы сделали на его месте? Если б сидели там, за дровами?

Лапсинь помялся, подумал. Влез за поленницу. Щель кончалась у стены дома.

— Нет, дальше там залезть некуда, — объявил он разочарованно.

Лапсинь посмотрел вокруг и вверх, протиснулся в самый угол, обшарил каменную ограду, концы поленьев, нагнулся, отбросил одну плаху, пролез еще дальше и скрылся с глаз.

Выяснилось, что между стеной дома и концами поленьев все же можно было пролезть — у самой земли была небольшая щель, которую прикрывала плаха, отброшенная Лапсинем, оттого мы и не заметили эту щель раньше... Но если преступник пролез здесь, то почему его не увидел Бредис, стоящий всего в восьми метрах от стены дома? Разве что Бредис смотрел только в сторону парка, куда бежал преступник, а затем и Лапсинь. У преступника была обувь на мягкой подошве. А что, если он рискнул и за спиной у Бредиса прошел по двору и скрылся в доме восемнадцать? Эту возможность мы не учитывали раньше, нам казалось, что преступник не мог бы войти в дом восемнадцать, не замеченный Бредисом.

— Такая возможность теоретически допустима, — рассуждал я вслух, — но практически не означает ли это, что он полез прямо в ловушку? Ну, прошмыгнул в дом, а дальше что? Выйти через другой ход на Дворцовую исключено, один из трех — Лусте, Лапсинь или Расинь — увидел бы его наверняка. Сразу затем явились работники милиции. Опытные преступники иногда выбирают укрытия под самым носом у сыщиков, полагаясь на то, что в таком месте никому не придет в голову их искать. Но ведь и собака не взяла след! Может быть, Джером был не совсем здоров?

Мы зашли в дом, поднялись на второй этаж. На площадке, налево — квартира Бредиса номер четыре, направо — квартира номер три. Больше квартир там не было.

Я машинально потянул за ручку двери квартиры номер четыре и отшатнулся, будто меня хватило током: дверь открывалась!

— Лапсинь, неужели Бредис, уходя из дома, не запер дверь?!

— Исключено!

— Как вы можете категорически утверждать это?

— Я же его ждал здесь, видел, как он вставляет ключ в скважину, даже слышал, как ключ поворачивается два раза. Да еще за ручку он дернул, проверил! Тут что-то неладно, факт!

— Спокойствие, Лапсинь, спокойствие! Зовите дворника и кого-нибудь из соседей.

Оба мы были взволнованы, подавленное настроение исчезло, казалось, в воздухе потрескивают невидимые искры.

Когда вошли в квартиру, нам сразу стало ясно, что тут вправду что-то неладно: на полу в комнате Бредиса были разбросаны бумаги, на письменном столе — тоже, ящики стола вытащены и их содержимое, без сомнения, перерыто...

Я позвонил Бредису в больницу и спросил, запер ли он дверь, уходя из дома, и в порядке ли оставил бумаги. Бредис встревожился, — конечно, все оставлено в полном порядке, беспорядок ему вообще несвойствен, тем более в «бумажном хозяйстве».

Значит, в квартире кто-то побывал.

Скрупулезная проверка квартиры дала, однако же, малоутешительные результаты: не было обнаружено никаких следов или отпечатков пальцев посторонних. Очевидно, здесь побывал опытный преступник. Дверь была не взломана, а искусно отперта.

Был ли это тот же человек, который стрелял в следователя? Не вскрыл ли он квартиру и стол сразу же после ухода Бредиса с Лапсинем и не вернулся ли сюда уже после стрельбы, чтобы спокойно выждать, пока уляжется внизу суматоха, а ночью уйти? Мы с Лапсинем сегодня уже подумывали о таком варианте. Если так, то дерзость преступника оправдалась, он не ошибся, считая нас... Черт, мы же как раз «у себя под носом» искали всего поверхностнее, шляпы мы, шляпы!

И все-таки, что он искал здесь? Перерыт был только письменный стол. Нет, «работал» не обычный взломщик. Скорее всего искали какие-то документы, говорящие о ходе следствия по делу об убийстве Зара... Наивный, собственно, расчет! Следователь же не хранит документы дома, разве что свои личные заметки.

Жиличка из квартиры напротив, пожилая женщина, повторила мне, как при первом опросе, что во время покушения на Бредиса ее не было дома, она уходила в гости; но и в другое время она не видела и не слышала, чтобы в четвертую квартиру кто-либо забрался или выходил из нее.

Многообещающее вторжение в квартиру Бредиса для меня обернулось пока что пустым номером.

Жилка следователя не давала Бредису покоя; он сбежал из больницы лично посмотреть, что произошло в его доме. Раненая рука висела на повязке, лицо бледное, усталое. На сей раз в его отношении ко мне я не уловил ни иронии, ни завистливой горечи. Бредис разговаривал охотно.

— Никаких отпечатков пальцев? — переспросил он задумчиво. — Эрудированный, стало быть, субъект. Рылся в бумагах, что же, посмотрим, что именно его интересовало.

На проверку содержимого стола у Бредиса ушло немало времени. Я между тем осматривал со вкусом обставленную квартиру, картины и фарфор, статуэтки, подивился огромной библиотеке Бредиса и с любопытством пробежал взглядом по корешкам книг. Поэзия... философия... кое-какие библиографические редкости.

Я стал читать стихи Пастернака, но моего знания русского языка не хватало на то, чтобы по-настоящему понять их. Досадный пробел в моем образовании!

Бредис покончил с проверкой, обернулся ко мне и объявил:

— На свою память могу положиться — не пропало ничего важного, только кое-какие заметки, относящиеся к убийству Зара. Заполучив их, преступник не мог, конечно, знать, насколько они малозначительны... А как у вас вообще дела?

— Все еще никак.

— Лаконично... Не сочтите за бестактность, я совсем по-товарищески хотел бы спросить вас: лежит ли в основе ваших методов следствия самоуглубление, анализ в молчаливом одиночестве, или вы не отвергаете и заключений других лиц, разумеется, достаточно компетентных?

Я сконфузился, как удостоившийся похвалы школьник. Он упомянул о «моих методах». При этих словах я насторожился, но в тоне Бредиса не уловил ничего подозрительного, голос звучал с неподдельной задушевностью.

— Можно ли говорить о каких-то моих методах! Если окажусь не безнадежным дилетантом и у меня будет возможность когда-нибудь действительно разработать нечто вроде метода, то, по-моему, в одиночестве я ничего не высижу, всегда буду готов прислушаться к мнениям коллег.

— Согласен с вами. Еще старик Платон знал, что в диалогах истина раскрывается наиболее быстро и всесторонне. Не думайте, — продолжал Бредис задумчиво, — что я вам завидую. Разве что подсознательно. Никто из нас достоверно не знает, что творится у него в джунглях подсознания, не может проанализировать себя до конца. А теперь мне пора возвращаться в больницу, я все еще нахожусь под властью педантов-эскулапов. Заболтался. — Бредис встал, провел левой ладонью по лицу и засмеялся. — А по дворам, по заборам да оградам вы с Лапсинем изрядно полазили... с упорством, достойным лучшего применения.

Это было сказано опять обычным тоном Бредиса, но сейчас мне и в голову не пришло обижаться. Я, в свою очередь, улыбнулся и сказал:

— Вы проверили материальные ценности в квартире весьма бегло. Может быть, при открытой двери что-нибудь...

— Сомневаюсь. Тот, кто здесь побывал, не нуждался в моем имуществе, а кроме него, никто не заходил. — Бредис все же заглянул в платяной шкаф, пожал плечами. — Все на месте. Других ценностей, с точки зрения заурядного вора, у меня нет. Вернусь из больницы, проверю как следует.

— Значит, со здоровьем все в порядке?

— По-моему, да, но эскулапам, увы, так не кажемся! Меня хотят еще на месяц упечь в санаторий, в «Упесличи». Потерял, вообразите, много крови. И нервы...

— Нервы?

— Да, а я был уверен, что у меня нервов нет вовсе. Но, попади им в лапы, они еще не то найдут.

На улице он простился с нами.

— Хорошо, что он отделался легким ранением, а то мне оставалось бы только... — пробормотал Лапсинь, не закончив.

А говорят, спортсмены — жизнерадостные люди!

Мои мысли вернулись к Бредису. Санаторий? Да еще и нервы? Вот уж кто ничуть не похож на нервного человека. Хотя и говорят, что внешность обманчива... По своему совсем скромному опыту я мог смело утверждать, что работа следователя не балует нервы, а нервные клетки не возобновляются — столько-то я знал из медицины.