— Давай!

Алексей был не тяжелым, и все же Паисий даже крякнул, когда тот вскочил ему на плечи. Алексей чувствовал, что опора под ногами совсем ненадежная. Повесив моток веревки на шею, он искал выступы. Вокруг плотные кроны деревьев съедают последние лучики жалкого света луны. Сопение внизу становилось сильнее. Труден путь в храм господен...

— Ну же! — На выдохе из последних сил простонал внизу Паисий.

Вот наконец-то приличный выступ. Алексей быстро подтянулся, зацепился за край карниза, вскарабкался на него.

— На крыше ты там... не загреми... — донесся снизу заботливый шепот еще не отдышавшегося Паисия. — Левее возьми. Там у барабана листы оторваны... Веревку получше привяжи, стропила прогнили...

Об этом Паисий уже говорил раз пять и теми же самыми словами.

— Ладно, ладно. Вы идите. Сам управлюсь, — зашипел Алексей сверху.

— Сам-сам! — снова донесся сиплый встревоженный шепот. — Слушай, что тебе говорят. В среднем нефе, слева под сводом посмотришь. Они там только и есть...

— Да понял я, понял. Идите... — Алексею было неудобно, но только резкий, чуть командный тон мог остановить Паисия. Заговаривание его — от страха.

— Я у часовенки посторожу. Если что, камешек в крышу кину.

Тихо скрипнул песок под ногами уходящего Паисия.

Алексей нагнулся и стал ощупывать руками давно не крашенное железо старой церковной крыши, потихоньку двигаясь вперед. Вот и оторванные листы. Осторожно, чтобы не было шума, стал отгибать их. В тишине старое железо жутко скрежетало. Алексей болезненно поморщился. На ощупь выбрал стропило потолще, привязал веревку, дернул, пробуя. Пропустив ее вниз, начал спускаться.

Под куполом было еще темнее, чем там, наверху.

Веревка колола пальцы. Ее перед выходом забыли проверить. Да еще и скользкая. Узлы они, конечно, тоже не навязали. Плохо все начинается. Ноги вдруг нащупали опору. Обвязавшись веревкой на всякий случай, Алексей чиркнул спичкой. Слабое пламя сначала ослепило его. Со второй спички, когда глаза уже привыкли, он увидел, что стоит почти в центре деревянной крестовины. Сюда, по замыслу строителей, должны были привесить люстру. Но на нее денег не хватило. Зато сейчас эта прочная опора очень здорово могла помочь. Только вот веревка... Мешается, а отпускать нельзя. Вдруг и эти балки только на вид крепкие.

Значит, слева должны быть портреты. Стоп, а слева от чего? Он забыл это уточнить у Паисия. Если лицом к алтарю, то, значит, надо разворачиваться. Если ко входу — наоборот. Алексей решил идти вперед. Не вылезать же назад.

Дошел до стены. Дальше узкий карниз, но если ползти вплотную к холодной, шершавой стенке, вполне можно пройти. Наверное, со стороны он напоминает полудохлую муху, с трудом передвигающуюся по оконному стеклу. Так, метра три прошел. Здесь должен быть карниз. Все верно. Он осторожно опустился на корточки на небольшой каменной площадке, зажег коптилку. Темнота чуть расступилась. Так, если ему повезло и он угадал направление, то здесь, под сводом, и должна быть та самая роспись, которая ему нужна.

Алексей осторожно повернулся, поднеся коптилку ближе к углублению. На грязном, от тусклого света, голубом фоне расписанной штукатурки виднелись фигуры святых. Угадал, они.

Паны стояли рядом, подняв правые руки, словно благословляя или грозя! Тот парень, что делал эту роспись, был старательным ремесленником. Он попытался оставить благочестие святости, которое было, очевидно, на старом, закрашенном изображении. И все же в лицах новоявленных святых Барковских было много далеко не праведного.

Та фигура, что побольше — это, разумеется, отец. Лицо чуть продолговатое, с большими темными глазами, волевым подбородком, резкой складкой у рта. Чувственные губы казались капризно надутыми и, наверное, могли бы говорить о мягкости и изнеженности, если бы не их изгиб, который придавал лицу выражение еще большей властности и честолюбия. Если такой святой и был когда-то, то всем проповедям и призывам к заблудшим он, наверное, предпочитал меч и пытки.

Две другие фигуры — мальчики лет двенадцати-четырнадцати и лет двух. Лица чем-то похожи на святого наставника. Однако черты мягче, глаза наивны, теплы. Можно было бы совсем умилиться этим нежным созданиям, только и здесь за святостью и младенческой наивностью угадывался не менее жесткий характер, чем у отца.

Впрочем, пора за дело. Надо тщательно срисовать эти лица. Алексей поставил коптилочку на карниз рядом с собой, отвязал веревку и зацепил ее за что-то, достал из-за пазухи листы бумаги, карандаш и принялся делать набросок. Начал он со «святого» полковника польской разведки, а ныне немецкого пособника и руководителя банды, именуемой в народе «болотным духом». С Барковского. Чувство настороженности, которое было вначале, исчезло.

...Скрипящий звук раздался внезапно, резко и страшно.

Сердце ухнуло вниз и сильно забилось. Алексей судорожно задув коптилку, сжался за выступом карниза. Сидеть было неудобно на корточках. Но не устраиваться же, когда тяжелая дверь уже тонко и противно заскрипела на давно не мазанных петлях...

По полу, покрытому стертой каменной плиткой, по стенкам с потускневшими картинками из жития, заскользили нереальные синие лучи. Гулко, многократно умножаясь от ударов в стены, метались звуки шагов. У порога кто-то задел прикладом о дверь и зло чертыхнулся.

«Банда», — понял Алексей.

— Стань у двери.

— Быстрее.

Снизу доносились негромкие команды. Несколько человек подошли к алтарю. Это совсем рядом, под ним, только чуть правее.

«Почему же Паисий не подал сигнала? — с тревогой подумал Алексей. — Неужели со стариком что-то случилось? Тогда — обрыв связи. Тогда он совсем отрезан от своих. А ведь вот она, зацепочка. Передать бы ее Астахову, если уж сам не смог».

Между тем внизу один из мужчин нагнулся, что-то вставляя в основание ступеней алтаря. Ломик. Плита начала, хотя и с трудом, подвигаться. Открылся черный провал потайного лаза, который был сверху хорошо виден на фоне светлых плит пола.

Высокий, в офицерской форме, не занимавшийся работой, протянул фонарь действовавшему только что ломиком. Тот начал спускаться вниз. Эх, Паисий Петрович, неужто оплошал, неужто дал себя убить? Как же нужна связь... Здесь же тайник! Тайник, о котором никто и не подозревает!

Только что там они хранят? Алексей попробовал еще чуть подвинуться, чтобы лучше видно было...

У-у-х! Гулко ударило внизу. Бандиты присели, хватаясь за оружие. Лязгнули затворы карабинов.

Все! Проклятая коптилка. Упала-таки. Маленькая-маленькая, а сколько грохота!

По стенкам беспомощно заметались размытые лучи фонариков, зло вырывая из тьмы лики святых, страстотерпцев и застывшие в движении фигуры праведников и праведниц.

Вот мелькнул один по глазам и проскочил мимо. Проскочил и вернулся снова. И тотчас остальные скрестились на выступе у карниза.

— А ну? Кто тут? Слазь! — Голос был сиплым, низким и повелительным. Алексей распрямился на карнизе.

— Высоко... — хочется говорить естественно, но распухший язык выталкивает из пересохшего горла какие-то хрипяще-дрожащие звуки. — Как слезать-то?

Так, наверх не полезешь — там тоже может быть кто-нибудь. Остается — вниз и через дверь. Но как до нее доберешься?

— Хватит балаган разводить. Слазь, говорят! Веревку-то не вешаться привязал?!

Надо попробовать прорваться.

Он взялся за веревку и, слегка оттолкнувшись ногами, заскользил вниз. Но уже у самого пола вдруг с лету, используя всю свою ловкость и силу падения, резко выбросил ноги вперед. Сиплый, что ближе всех подошел к канату, кулем покатился по каменному полу.

Алексей по-кошачьи быстро вскочил на ноги. Бандиты растерялись. Еще одно мгновенье подарила ему судьба. Он метнулся к двери.

— Взять! Живым! — властный голос.

Живым — это хорошо. Пусть маленький, но шанс.

Чья-то рука рванула за плечо. Но удалось нырнуть под нее, выворачиваясь, и резко ударить сцепленными руками под ребра. В темноте тяжело застонали.

Где ж, она, эта дверь? Впрочем, дверь-то на месте. Только перед ней — трое. Алексей рванулся, казалось, на этих, что приготовились его встретить. Но неожиданно для всех вдруг вместо пола поставил на стену ногу, потом другую и в синем свете потайных фонариков быстро побежал по ней.

— Езус Мария! — ошарашенно пробормотали сзади.

А он спрыгнул за спинами тех троих, так и не понявших, что же случилось. Пусть потом размышляют. Дверь, вот она, родная.

Но из темноты кто-то тяжелый обрушился на него и навалился всем своим весом так, что кости хрустнули. Резкий рывок. Перед носом оказалась ляжка, туго обтянутая сукном. И Алексей вцепился в нее зубами.

— У-у-у! — захрипел здоровый и откинулся в сторону.

Все. Последний бросок. А там — ищите, если хотите!

И вдруг ночь вспыхнула и пошла радужными кругами. Яркий свет сдавил его всего, не давая вздохнуть. И только после этого, уже теряя сознание, он издалека почувствовал боль в затылке...

Вновь яркий свет в глазах. Он начинает меркнуть, и Алексей ощущает, что по щекам льется что-то холодное. Он пришел в себя.

Теперь некоторое время не стоит показывать, что сознание уже вернулось. Он лежит на полу, руки связаны. Скорей всего той, его собственной, веревкой. Толстая очень — стянута сильно, но не больно.

Голоса отчетливо слышны. Говорили по-польски.

— Ловко ты его... Не наповал?

— Чего там... Сейчас очухается.

— Глянь! Аж из носа кровь потекла. От удар! Может, ты сразу ему нос перебить умудрился?

— Так ему зачем теперь нос? Покойнику что с целым носом, что с перебитым — все едино. Черви разбирать не будут...

— Здесь, думаешь, и оставим?

— Так не таскать же? Кладбище-то под боком. Убирай в любую могилу.

Вопросы задавали разными голосами. Отвечал один, густым баском. Этот его и сшиб, понял Алексей. Он попытался прислушаться к другим разговорам, что вдалеке. Но там говорили тихо, да и в ушах у него от сильной боли в голове, словно ваты понапихали.

Что с ним сейчас сделают? Неужели убьют? Неужели это все? И дальше пустота, ничто?

Рано по себе заупокойные запевать. Пока жив — надо жить! Руки связаны. А ноги? Алексей постарался незаметно пошевелить одной ногой.

— Гляди-ка, задергался. Живой, значит.

— Подымай его.

Чьи-то сильные руки грубо подхватили Алексея и поставили на ноги. Он попытался снова свалиться. Притворяться было легко — ноги действительно слушались плохо. Упасть не дали.

— Ну не придуривайся, — сказал тот же густой голос. Чем-то жестким сунули под ребра. Больно и обидно.

— Глазки, глазки открывай, просыпайся, — елейно-издевательским голосом прогнусавили у самого уха и потом уже нормальным, — повторить, что ли?

Алексей не без труда поднял ставшие странно тяжелыми веки. Тусклый синий свет высвечивал фигуру плотного, приземистого мужчины средних лет. Большой, квадратный козырек фуражки скрывал почти все его лицо. Была видна только тяжелая бульдожья челюсть и удивительно не подходившие ей тонкие ехидные губы с тонкой ниточкой темных усов. Подошел другой человек. В полумраке угадывались высокая стройная фигура, затянутая ремнями амуниции, тускло мерцающее серебро позументов на воротнике мундира.

По бокам Алексея стояли еще двое. Они не столько держали, сколько поддерживали. Правда, он уже понемногу начал приходить в себя, но если уж держат, почему не опереться. Тот, что стоял в тени, шагнул вперед.

— Эй, кто там, посветите еще сюда, — негромко, но властно приказал он. Плотный услужливо сдвинул синее стекло на фонаре. Яркий свет полоснул по глазам Алексея. Вспышка осветила и лицо человека. Такое же, как на фреске. Только живое. Барковский?! Сам?!

— Кравец? — резко сказал Барковский. — Вы в своем уме?!

Он быстро выхватил у своего подчиненного фонарь и выключил его.

— Не ожидал от вас. Зачем же понимать так буквально. Достаточно и синего цвета. Тем более для того, кто скоро покинет нас... навсегда. Имение не так далеко. Свет могут увидеть. Вы же не хотите, чтобы и сюда пришли незваные гости?

— Виноват, — вытянулся Кравец. Чувствовалось, что ему досадно за свою ошибку.

— На каком языке предпочитает пан говорить? Пока еще есть у него такая возможность, — с легкой иронией обратился к Алексею Барковский. — Надеюсь, что не заставите вытягивать из вас ответы? У нас в запасе всего минут десять-двенадцать. А надо так много узнать друг о друге.

— Зачем же мне упираться? — как можно искреннее удивился Алексей. Он старался найти ход, как лучше подать легенду.

— Пан молод, но благоразумен. Это приятно, — ласково улыбнулся Барковский. Игра доставляла ему удовольствие. Он сделал легкое движение рукой, и двое, что держали Алексея сбоку, отпустили. С другой стороны от каких-то мешков, что появились посреди церкви, отделились еще две темные фигуры и направились к ним. Оба высокие, гибкие, сильные. Когда они подошли поближе, в одном из них он узнал повзрослевшего панского сына.

— Итак, кто вы?

— А вы?

— Фу, какое дурное воспитание. Нельзя отвечать вопросом на вопрос. В таком положении тем более.

— Ваше, насколько я понимаю, немногим лучше. Ну а положим, я крикну?

Алексей не успел договорить, как в живот ему уперся ствол карабина. У Кравца оказалась отменная реакция.

— Не советую, — грозно произнес Барковский на сей раз без тени иронии, — вы мгновенно можете лишиться последних минут, отпущенных вам на этом свете...

— Я неудачно пошутил. Извините. Не стоит звать кого-то еще. Мне достаточно и вас.

— Вот как?! — Барковский удивился. — Я вам нужен? Любопытно... Но должен вас, любезнейший, огорчить. В мои планы не входит долгое общение с вами. Давайте ближе к делу. Три минуты прошли совершенно бесполезно. Итак, кто вы?

— Художник, — ответил Алексей и быстро добавил: — начинающий.

Это вывело из себя второго из подошедших.

— Художник, — растягивая слова, повторил он. — Да от него НКВД за километр тянет. Пулю ему, вот и все художество.

— Чеслав, Чеслав, — Барковский был удивлен. — Откуда столько экспрессии?! Может быть, вы что-то знаете?

Чеслав! Несостоявшийся жених Василины! И так шансов никаких, а тут еще это.

Что делать? Надо было как-то ответить. Но как? Под дурачка играть поздно.

Помощь пришла неожиданно.

— Он для него хуже любого энкавэдиста, — вдруг хихикнул Кравец.

— Отчего же? — поинтересовался Барковский, не понимая, почему он не в курсе того, что знают его подчиненные.

— Да этот, — Кравец кивнул на Алексея, — у Чеслава бабу увел. Так, что ли, Лех?

— Сучий выкормыш! Пан пулковник, дайте мне его. Уж я с ним поговорю...

— Хватит, Чеслав, — резко остановил его Барковский. — Отелло... Идите займитесь делом. Время не ждет. А мы продолжим. Так что вы, пан художник, простите, начинающий художник, искали здесь?

— Роспись, слышал, красивая. Хотелось посмотреть.

— Непременно за полночь?

— Церковь закрыта. Днем полезешь — лишние разговоры.

— Резонно. А в тот угол, — Барковский показал в сторону карниза, где прятался Алексей, — случайно попали?

— Случайно, темно... — Этого вопроса Алексей ожидал и боялся.

— Неубедительно. Судя по всему, вы не продумали такой вариант. Ошибка. Ну а зачем мы понадобились пану художнику?

— Мне туда надо... За кордон... Думал, может, поможете... Может, сговоримся...

— А ваша фамилия случайно не Ротшильд? Кравец, вы слышали когда-нибудь подобный бред? Нет? Я тоже. Это вы о нем мне докладывали? Так зачем вам, молодой человек, туда? — Барковский с насмешкой едва кивнул в ту сторону, что и Алексей. — Сейчас здесь раздолье для пролетария. Пока здесь ваша власть. Правда, только днем...

— Дело есть... — Алексей решил лишь намеком обозначить легенду.

— Рад бы поверить, но... Однако, согласитесь, странно застать вас ночью, в церкви, у той росписи, которую вам следовало рассмотреть без свидетелей. За границу хотите... Не нуждаетесь в русских братьях пролетариях, но нуждаетесь во мне, аристократе. Наши интересы слишком странно переплетаются.

— Возможно... — пожал плечами Алексей. — Но поймите, жить в бедности и вдруг узнать об огромном богатстве, оставшемся там. И никто о нем не знает, кроме меня. Сидеть здесь? Не попытаться взять его? Разве тут дадут им воспользоваться, пустят к нему? А Шехтер его теперь уже не сторожит.

Барковский посмотрел на пленника с интересом, услышав имя известного варшавского антиквара.

— Все! — неожиданно отрезал он. — Время истекло. Приберите здесь. Убрать следы! — приказал он подошедшему парню с автоматом. — Церковь запереть! Все вынесли?

Тот кивнул.

— Пан Кравец, на минуту. — Они отошли в сторону.

«Заигрался, приманку надо было дать получше. А сейчас? Расстреляют? Хотя церковь... Впрочем, что им церковь... Но как сказать?» — думал Алексей.

Барковский снова подошел. Алексей не успел к нему обратиться, как он, не останавливаясь, взял своего сына под руку и пошел с ним к двери.

Только бросил плечо Чеславу.

— Выводи, — и, уже не обращая на них никакого внимания, начал что-то тихо говорить сыну.

— Пан... — потянулся было Алексей к Барковскому. Но жесткая широкая ладонь Чеслава тотчас же зажала ему рот. Сзади уперлись коленом в спину, заламывая руки, запихнули кляп — какую-то вонючую тряпку. Сильно и коротко ударили в солнечное сплетение и, когда Алексей согнулся в три погибели, подхватили под руки и поволокли к выходу...