Книга: Клад адмирала
Назад: Часть вторая
Дальше: Часть четвертая

Часть третья

Повторную поездку к Бражникову на Пятнадцатый километр в исчезнувшую деревню Витебку Нетесов подгадал ближе к вечерним сумеркам, чтобы наверняка застать хозяев.
Накрапывал дождь, было прохладно; не очень-то спасал и включенный в кабине подогрев.
Кутаясь в камуфляжную, слегка припахивающую рыбой Сергееву куртку, Зимин, полузакрыв глаза, сидел на заднем сиденье.
Непроизвольно мыслями возвращался к вчерашней встрече с ветераном-чоновцем Егором Калистратовичем Мусатовым. Опять он в который уж раз оставил старика в глубоких раздумьях, спросив, знает ли он, что Тютрюмов еще в ту пору, когда Егорка только-только учился делать первые шаги, был уже отлично обученным взрывником и изготовить своими руками бомбу было для него делом нехитрым? И что не исключено, а скорее, даже наверняка так и есть, — записка от белогвардейского офицера Олаферьева, предлагавшего в обмен на деньги сдать подпольную антисоветскую организацию, и взрывное устройство, заложенное в охотничьей избушке, — дело рук самого Тютрюмова?
Если Мусатов еще не желал, отказывался поверить в вероятность этого, то Зимин был убежден: именно так и было. Во-первых, белый офицер, если бы надумал затеять торг, адресовал бы записку не командиру части особого назначения, а в чека, причем в губернскую чека, во-вторых, местом, куда нужно было доставить деньги, назвал бы глухой таежный угол, километрах этак в тридцати-сорока от Пихтового, — чтобы чоновский или другой какой отряд красноармейского толка при полном желании не сумел его достигнуть. А выбрать местом для передачи денег лесной домик едва не в окрестностях городка мог только Тютрюмов. Исчезнуть надолго, чтобы поставить взрывное устройство-ловушку, он не мог. Как-никак командир, постоянно на виду, любая длительная отлучка неизбежно будет запримечена… И, скорее всего, в день, когда послал Егорку Мусатова в охотничью избушку, открыв дверь в которую Егорка неминуемо должен был погибнуть, Тютрюмов наметил бросить свое командирство в Пихтовском уездном чоновском отряде, скрыться. Оставаться и дальше в затерянном таежном городке смысла для него не было. Чекисты в любой момент могли притянуть его к ответу за дружбу с отступником Мячиным-Яковлевым, а рассчитывать на какие-то дополнительные трофейные сокровища весной двадцатого он уже не мог. Даже если не знал реальную стоимость содержимого кедровой шкатулки, все равно понимал, что ценность ее, запрятанной купцом-миллионером на черный день, довольно-таки высокая, достаточная для безбедного существования в любом уголке света. Взрыв в лесном домике призван был сделать одновременно два дела — устранить единственного в отряде человека, знавшего о существовании шагаловской шкатулки, и прибавить к сокровищам купца золото и серебро, взятые в Градо-Пихтовском храме.
Ясно, что вся история с запиской, со взрывом устроена была не кем иным, как Тютрюмовым, — об этом говорила и сумма вознаграждения: принести в избушку серебра-золота именно столько, сколько имелось в наличии в отряде, — все, взятое в бою с бандой уголовников Скобы у Орефьевой заимки… Что помешало Тютрюмову бежать, довольствуясь лишь шкатулкой, после того как остался жив Егорка? Возможно, важно было любой ценой все-таки убрать Егорку, и Тютрюмов решил продолжать охоту на него. А каким чудом, несмотря на все эти ухищрения, Мусатов остался жив? Помог случай. Он вскоре был по личному указанию секретаря укома Прожогина откомандирован в отряд продразверстки, и пути их разминулись на некоторое время. Тютрюмов либо перестал бояться мальчишку-чоновца, либо терпеливо ждал удобного случая и, возможно, дождался бы, если бы не подвернулся старший лейтенант Взоров из личного конвоя адмирала Колчака со своей тайной захоронения нескольких десятков пудов золота на становище Сопочная Карга…
Сколько же в общей сложности погубленных жизней на совести Тютрюмова? Только в дореволюционное время человек десять. Да, не меньше. Скончавшийся от ран промышленник — жертва ограбления в «Боярских номерах»; мать и дочка Неболюбовы, убитые в сквере на берегу Камы; пристав и исправник, застреленные в Петербурге в конспиративной квартире на Малой Охтинской; в миасской, не в единственной, экспроприации один или два человека, распластавшиеся в лужах крови… Совершенно не поддаются счету убитые лично Тютрюмовым в революцию, в гражданскую, во время службы в ЧОНе… Только при завладении золотом, выгруженным из вагонов проходящего на восток эшелона в Пихтовом в конце девятнадцатого года, — четверо. Кроме старшего лейтенанта и секретаря укома, еще и телефонистка, и милиционер. И это не считая раненых, покалеченных взрывами бомб… Вспомнились слова царского следователя Огниевича на допросе Тютрюмова о том, что за сотворенное к двенадцатому или тринадцатому году Тютрюмова повесить было бы в высшей мере несправедливо. Следователь, конечно, имел в виду — мало повесить. Наверное, все-таки не прав был следователь и единственно верное было бы вздернуть Тютрюмова на веревке, а не пытаться использовать во благо политического сыска…
Интересно, как все-таки закончил свой земной путь Тютрюмов? Хотя что уж особо интересного? Вряд ли что-то неожиданное, необычное с ним могло произойти после переправки из Орловской тюрьмы в Сибирь. В начале войны ему было уже за шестьдесят. Возраст. А уж если дожил до окончания Великой Отечественной, вовсе был стариком. Выдал он свою тайну перед смертью или так и унес в могилу — вот единственное, что важно. Вряд ли выдал…

 

— Ты что, уснул? — услышал Зимин голос Сергея и ощутил легкий толчок локтя в бок.
— Что? — возвращаясь к действительности, спросил Зимин.
— Приехали, говорю…
Их машина стояла перед знакомыми бальзамическими тополями, окружавшими единственный домик бывшей Витебки.
На сей раз усадьба Бражникова не пустовала. Окна домика светились огнями. В загоне около коров хлопотала женщина с подойниками, лохматый черный пес терся возле конуры. С громким лаем, гремя железной цепью, он кинулся навстречу остановившейся машине.
Появился на крыльце и сам Бражников — мужчина лет под шестьдесят, одетый в штаны и рубаху, в тапочках на босу ногу. Прогнав пса в конуру, провел гостей в домик, где еще плавал тонкий запах шиповника, но все ягоды были убраны с пола и скатанный брезент валялся в углу.
— Помнишь, ты в горотдел к Мамонтову заходил, Иван Артемьевич, — пожимая хозяину руку, сказал Нетесов. — По поводу золотого клада.
— Было, — Бражников кивнул, жестом предлагая проходить к столу, садиться.
— Вот и приехали. Еще раз послушать… — Сергей выразительно посмотрел на Зимина: дескать, тебе нужно, ты и разговаривай.
— Вы говорили, что Тютрюмов приехал сюда среди ночи к вашему деду, — начал Зимин.
— Так.
— Предупредил, чтобы уезжал быстро, иначе заберут в чека. А когда дед ваш уехал, закопал в доме или рядом с домом золото.
— Точно. — Бражников достал из нагрудного кармана рубахи мятую пачку сигарет, закурил. Бросалось в глаза: руки его, особенно тыльные стороны ладоней, сплошь были покрыты свежими и подживающими царапинами от шиповниковых колючек.
— А почему вы решили, что Тютрюмов приехал золото закапывать?
— Это не я — это дед так решил.
— Только на том основании, что Тютрюмов приехал предупредить о готовящемся аресте?
— А этого мало?
— Не знаю. По-моему, все-таки мало, — сказал Зимин.
— Не густо, — согласился с ним Нетесов.
— Не густо — это если не знать Тютрюмова, — сказал Бражников. — Головорез отпетый. Пока в наших местах был, сотнями людей пускал в расход. А тут ему незнакомого объездчика жаль вдруг стало. По весенней грязи, под дождем, за полтора десятка километров коня погнал среди ночи спасать какого-то Силантия Бражникова. Каково?
— По весенней распутице приехал? — уловив несостыковку, переспросил Зимин.
— Да, — подтвердил Бражников. — Дед вспоминал: уезжали, первую колбу по дороге рвали, с хлебом ели.
— А Тютрюмов завладел колчаковским золотом только в конце лета, — сразу поскучнев, сказал Зимин.
— Ну, может, что-то я путаю. Может, и осенью было это, — после короткой заминки сказал Бражников. — Или, может, еще какое золото было.
— Может… — отозвался Зимин, хотя был уверен, что собеседник время приезда командира Пихтовского ЧОНа Тютрюмова к лесообъездчику на Пятнадцатый километр — весна 1920 года — называет абсолютно точно. Опять невольно подумал: прав Сергей, и бражниковская версия насчет местонахождения пихтовского золотого клада — очередная, «девятнадцатая». Не исключено, что и рассказ о том, будто Тютрюмов, якобы ринувшийся ненастной ночью из Пихтового в Вереевский бор предупредить лесообъездчика о грозящей опасности, тоже одна из легенд, какими буйно, как поваленное, долго пролежавшее дерево покрывается мхом и лишайником, поросло все, что касается адмиральских сокровищ.
Зимину захотелось поскорее закруглить разговор, распрощаться.
За окном загрохотала вечерняя электричка в сторону Пихтового, тут же в противоположном направлении простучал груженый углем товарняк. Проводив поезда рассеянным взглядом, Зимин спросил:
— Здесь раньше деревня Витебка была?
— Да, — кивнул Бражников, закуривая новую сигарету.
— Школа рядом?
— Лет тридцать назад еще стояла. Тут, под боком.
— Понятно… — Зимин кивнул.
— Не верите? — угадав его настроение, спросил Бражников.
— Да нет, почему. Все может быть, — пробормотал Зимин.
— Не верите, — уже утвердительным тоном сказал Бражников. — А вот как объяснить такой случай. Лет пять назад получаю телеграмму от сына из Забайкалья, он служит в тамошнем округе. Зовет срочно нас с женой на свадьбу. Приезжаем. И оказывается, что никакой телеграммы он не отправлял, свадьбы не намечается. Розыгрыш какой-то. Возвратились — около дома самого, чуть не под фундаментом, земля перелопачена. Шурфов с полтора десятка наделано. Копка свежая.
— Интересно, — оживился сидевший с безучастным видом Нетесов. — Ты к нам тогда обращался?
— Что бы я вам говорил? Что кто-то рылся? И что бы вы стали делать?
— Ну, не знаю…
— Вот именно. — Бражников усмехнулся. — Слушайте, что было дальше. Анну этим летом повез на Кирековское озеро, на целебные грязи. Сопроводил — и тут же обратно. И опять застаю форменный свинорой возле дома. И впридачу устроителя этого свинороя. Так азартно копал — меня даже не заметил. Спросил его, что делает. Он откровенно: «Клад ищу».
— А ты?
— А я что ему сделаю? Велел сровнять землю и проваливать вон, не появляться на глаза впредь.
— Кто это копал? — поинтересовался Сергей.
— Да вроде из наших мест мужик. Рыжий такой, лет тридцати. Как-то раз в электричке встречал его раньше и потом еще на перроне в Пихтовом.
— И после этого ты опять в милицию не пошел…
— Да ну, несерьезно, — отмахнулся Бражников. — Может, он тронутый какой.
— Про первые раскопки его спрашивал?
— Спрашивал. Говорит, первый раз копал.
— А почему именно у твоего дома, не в каком другом месте? Как он это объяснил?
— Никак. Молчал.
— Значит, летом этого года было? — уточнил Нетесов.
— В июне. В середине.
Вошла, поздоровалась женщина в ватнике, жена Бражникова, опустила полные подойники на лавку около печи. Раздевшись, через марлю нацедила в глиняные кружки парного молока, поставила перед гостями, перед мужем.
— Помнишь, Нюра, на вокзале показывал тебе мужика, который рылся возле нашего дома, золото искал? — спросил Бражников у жены.
— Помню, — ответила женщина. — Из Таловки, кажется. А может, даже в самой Пихтовой теперь живет.
— Это не кочегар из техникумовской котельной? — спросил Нетесов.
— Нет. Того-то уж я знаю как облупленного, — ответила жена Бражникова. — Он у нас и бывал на днях. Вместе с этим самым… С кем он вместе клад ищет…
— С биолокаторщиком, — подсказал Нетесов.
— Вот-вот, — закивала Бражникова.
Зимин, рассеянно, скептически слушая разговор, недоумевал: с какой стороны возле домика копали? В прошлый приезд он прошелся вокруг домика: земля слежавшаяся, утоптанная. Идеально ровная площадка. Смети листья — и хоть бильярдные шары гоняй по такой.
— Что-то не заметно, чтобы недавно землю рыли у дома, — заметил он.
— Да, действительно, — поддержал его Нетесов.
— Так… А что должно быть заметно? — Бражников допил молоко и, поставив перед собой на стол кружку, посмотрел на гостей с неподдельным удивлением. — Копали-то не здесь.
— А где? — спросил Нетесов. — Это же Вереевский бор, пятнадцатый километр?
— Так, — живо согласился Бражников. — От оси пихтовского вокзала вот до нас, где мы сидим, пятнадцать километров сто пятьдесят три метра. В копейку.
— Ну и что?..
— А кордон лесообъездчика, кордон Силантия — это по имени деда — по ту сторону насыпи. Далеко в сторону от полотна. По старому счету ровно на версту.
— И тоже пятнадцатый километр?
— Тоже пятнадцатый от Пихтового.
— Значит, за железной дорогой, — сказал, что-то вспоминая, Нетесов.
— А ты думал, в самой деревне? Еще в прошлом веке, когда чугунку по Сибири проводили, ею дедов кордон от Витебки отрезали. А то бы такой Тютрюмов дурак был, чтобы приезжать закапывать клад в самом центре деревни.
Зимин до сих пор с трудом скрывавший желание поскорее возвратиться в Пихтовое, при этих словах Бражникова поглядел на него с интересом. Это уже немало значило, что дом лесообъездчика находился в 20-м году за чертой многолюдной Витебки.
— Вроде, Иван Артемьевич, твой дед в этом доме жил до последних дней? Ошибаюсь? — спросил Сергей.
— Жил. — Бражников кивнул. — Когда вернулся сюда через много лет, уже лесники не нужны были. Путевым обходчиком устроился. А первый дом свой подремонтировал, хозяйство там держал. Теперь мы с Анной…
— Не соображу сразу, где он стоит, — сказал Нетесов.
— За железнодорожной насыпью болото, потом ельник. За ним…
— Н-нет. Не помню. — Нетесов помотал головой.
— Да знаешь ты это место. Проселок там, что на губернский тракт ведет. Известняковая плита надгробная, — попытался оживить в памяти Нетесова местонахождение лесокордона Бражников. — С надписью: «Богу, царю небесному представленной 1813 года 21 числа января Агриппине Рыбниковой».
— «Жившей 67 лет и мало больше», — подхватил Нетесов.
— Да-да, — закивал Бражников.
— Ну, эту-то плиту знаю, — сказал Нетесов. — Что, все еще лежит?
— А кому она мешает?
— Здорово, — оживился Нетесов. — И надпись сохранилась?
— Наверное. Давно не смотрел.
— Интересная, Андрей, плита, — живо повернулся Нетесов к Зимину. — Надпись там по-старинному, вместо «января» — «генваря». Нас, когда пацанами там бегали, больше всего поразило: «Жившей 67 лет и мало больше». Никак не могли понять, что это значит: «мало больше». Учительница, Анна Леонидовна, объяснила, что это надо понимать: чуть больше шестидесяти семи лет жила.
— Вот-вот, плита. А недалеко от дома еще старое татарское кладбище, — сказал Бражников.
— М-м… Верно. — Нетесов кивнул.
Услышав о проселке, ведущем на губернский тракт, о мусульманском кладбище, Зимин тут же вспомнил разговор в гостинице «Украина» с внуком заместителя командира Пихтовского чоновского отряда Айваром Британсом. Как это прозвучала цитата из письма Тютрюмова к его деду? Что-то там о лошадях, зарытых возле татарского кладбища по дороге на деревню. Деревня Беленькая, кажется? Или Светленькая? Да, Светленькая. Латыш сделал тогда оговорку, будто сознательно искажает фразу из письма. Но, возможно, что и процитировал точно, слово в слово.
— Проселок мимо кладбища на губернский центр — это через деревню Светленькую? — не замедлил спросил Зимин.
— Через нее, — ответил Бражников.
Вот. И тут латыш тоже ничего не стал переиначивать. Хотя какую особую тайну открывал он Зимину, сыпя местными названиями? К адмиральскому золотому кладу это не очень-то приближает. Разве что Британс-младший лишний раз подтвердил: кое-какими секретами, относящимися к спрятанным здесь в гражданскую войну сокровищам, он владеет.
— Значит, километра полтора ходу всего до кордона? — уточнил Сергей.
— Да, не больше, если напрямую. — Бражников кивнул, поглядел на обувь гостей. — Плохо, что не в сапогах вы. Я через болото хорошую дорогу нынче наладил. Но там в двух местах не обойтись без сапог.
— Нет проблем, переобуемся, — сказал Нетесов.
— Так что, не заночуете?
— Да ну, зачем? Досюда от Пихтового туда-сюда езды полчаса.
— А то оставайтесь. Мы с Нюрой на кордон уйдем. Утром сапоги принесу.
— Так у тебя где дом основной, не пойму? — с улыбкой спросил Нетесов.
— А и там, и там у него. Где ночь застанет, — ответила жена Бражникова.
— Нет, завтра приедем, — Сергей посмотрел за окно, где было уже совсем темно. — Как рассветет, будем. Встали, Андрей? — перевел взгляд на Зимина.

 

В эту ночь Зимин долго не мог уснуть. Лежа в постели, глядел в потолок, думал. После очень короткой загадочной поездки Сергея на тайный прииск в не менее загадочный каньон Трех Лис (Сергей, вернувшись еще до обеда, протянул Зимину золотой самородочек-крохотульку, похожий на приплюснутую горошину. «Держи, кладоискатель, — сказал, — дарю. Хоть малой, но кровью заслужил». Закатав рукав свитера и отклеив пластырь на правой руке чуть выше локтя, показал свежий след от ножевого удара). Зимин, глядя на рану, окончательно понял, что Сергей ему не помощник в поисках клада: совершенно нет у него свободного времени. В августе и по ранней осени, когда еще находился в отпуске, — другое дело было. А сейчас… Сейчас, если бы точно было известно, что да, клад существует на самом деле, четко очерчены границы его местонахождения, стоит только поднапрячься, приложить руки, и золото будет обнаружено, извлечено на свет Божий, — все равно не сможет помогать. Клад-то пролежал под землей почти век, еще потерпит хоть столько же. А вот то, что входит в прямые обязанности Нетесова как начальника уголовного розыска, не терпит отлагательства и промедления порой ни на минуту. Сергей не говорит прямо, что некогда, но еще два-три дня повозится с ним, повыполняет его пожелания, просьбы и будет вынужден объявить: не до клада. И лучше, если он, Зимин, сам упредит, объявит об отказе от затеи дорыться до золота. И смешно рассчитывать, что завтрашний-послезавтрашний дни что-то изменят, след клада отыщется на кордоне лесообъездчика. Можно предположить, что Тютрюмов в двадцатом году приезжал на кордон Силантия Бражникова и по какой-то неясной причине велел срочно убираться. Однако золото с рыбацкого становища Сопочная Карга прятать командир Пихтовского уездного ЧОНа тогда здесь не мог. Не было еще у него этого золота! Дикий сибирский чеснок — колба — осенью не растет. Только по весне. А такой детали, что, спешно уезжая по приказанию Тютрюмова с кордона, рвали молодую колбу и ели с хлебом, — не придумаешь. Это Бражников-потомок слышал от деда, наверное, не однажды, перепутать ничего не мог… На кой вообще нужно было снова мчать сюда с такой поспешностью? Только потому, что, читая старые документы, вдруг уловил характерный почерк Тютрюмова — прятать награбленные сокровища на лесных кордонах в колодцах или около колодцев при избах лесообъездчиков. И как раз, когда Зимину это внезапно пришло в голову, Сергей в телефонном разговоре упомянул про лесной кордон в Вереевском бору, на который якобы в одиночку среди ненастной ночи приезжал Тютрюмов. Так одно это упоминание — не повод очертя голову лететь в Сибирь. Было у него несколько вопросов к местному краеведу Лестнегову. В первую очередь — откуда у Лестнегова московский телефон и адрес художника Лучинского, с семьей которого Малышев не общался, и почему Лестнегов так уверенно говорит, будто парень, которого убили в 1969 году в лесу под Пихтовым и у которого взяли свежераспиленный золотой слиток с царской маркировкой, — внучатый племянник Малышева, если генерал с Лубянки родственников к старости, кроме сына, не имел? Однако, чтобы получить ответы на эти вопросы, достаточно было написать Лестнегову письмо или позвонить.
А лучше — вообще не звонить, не писать, заниматься своими делами, дождаться отпуска, лета и приехать в Пихтовое вместе с Британсом-младшим. Тот парень, зная, что клад реально существует, имея на руках какие-то безусловно важные бумаги, наверняка будет рваться в Россию, в Сибирь. В Пихтовое… Не нашел бы никакого клада, приехав сюда следующим летом с Британсом, все равно польза была бы: отдохнул бы еще раз в сибирской тайге.
С Бражниковым все объяснимо. Слышал в кругу семьи о золоте, спрятанном около лесного дома в Вереевском бору. Под этот дом подкоп делали в поисках сокровищ. Любого на его месте любопытство в конце концов разобрало бы: есть ли в самом деле золото? Тут еще находки у Градо-Пихтовского храма и в пещере Ботьино. Вот и решил обнародовать свою тайну. Вдруг да возьмутся за поиски, экспедиция приедет. Но если захотел обратить внимание на дедов дом, подогреть интерес истинных кладоискателей, должен был перво-наперво хотя бы справиться, когда Степан Тютрюмов завладел золотом. И уж тогда бы не с временем роста молодой колбы увязывал появление на лесокордоне начальника уездного чоновского отряда, а с первыми желтыми листьями, с выстрелами на рыбацком становище Сопочная Карга в секретаря укома партии Прожогина и в старшего лейтенанта Взорова из личного конвоя адмирала Колчака… Интересно: тот, кто дважды принимался в поисках золота копать на лесокордоне возле дома Силантия Бражникова, от самих Бражниковых слышал, что клад зарыт и искать нужно его именно в Вереевском бору? Или какими-то другими сведениями пользуется? Вряд ли, услышав бражниковский рассказ, хоть пальцем кто-то шевельнул бы. Если не сотни, так уж десятки убедительнейших версий, где именно спрятано колчаковское золото, существуют. Что-то где-то еще о Вереевском боре, о лесокордоне должно было прозвучать, прежде чем решили копать там. Найти бы того рыжего парня, которого застал Иван Бражников у доставшегося по наследству дедова дома… Хотя — пустая трата времени. Парень о кладе просто-напросто отказался бы разговаривать. И только…

 

Нарушая ход мыслей, донеслась из комнаты Сергея и Полины телефонная трель. Минуты две слышался отрывистый, с властными нотками голос Сергея. После звонка и разговора Сергей щелкнул выключателем на кухне, громыхнул чайником, набирая в него воду.
Зимин поднялся с постели, натянул спортивные брюки и рубашку и прошел в кухню. Сергей брился, стоя около небольшого, подвешенного на стене овального зеркальца.
— Чего не спишь? Пятый час всего, — спросил у Зимина, обернувшись на скрип двери.
— Разница во времени с Москвой.
— Понятно. Еще полночь там.
— Что-то случилось?
— По мелочи. Дом одной бабенки подожгли. Наркотиками промышляет.
— Надолго ты?
— Да нет. Там уже известно, кто поджег.
— Быстро нашли.
— Наших заслуг — ноль. Мать одного акселерата-потребителя отомстила. Подпустила петуха — и сейчас стоит, на огонь смотрит.
— Круто.
— Не круче, чем сына потерять.
Сергей, разговаривая, сполоснул водой лицо после бритья, утерся полотенцем, плеснул из чайника в чашку немного кипятка.
— Наша поездка не отменяется?
— С какой стати. Иди спи, я быстренько съезжу. — Сергей размешал в чашке кофе, сделал несколько торопливых глотков. — Вернусь — и мы в Вереевский бор…

 

— Здесь раньше озеро было. Большущее, вдоль насыпи тянулось километра на полтора и в ширину метров до ста местами, — рассказывал Бражников, когда они втроем в линялых рассветных сумерках шагали через сухое болото по устроенному Бражниковым на натоптанной тропе деревянному настилу шириной в три кромленные топором плахи, брошенные на отслужившие свой век шпалы, от насыпи железной дороги до маячившего впереди ельника. — Дед говорил, когда в деревню, в Витебку, нужно было попасть, на лодке или на плоту переправлялся через озеро. А теперь и следа от озера не осталось…
Из слов Бражникова ясно было: расстилающийся окрест увитый сивой сухой травой кочкарник, тропа с выстроенным на ней тротуаром, тянущаяся в этом кочкарнике, — дно плескавшегося здесь некогда, а ныне сгинувшего озера.
— Помнишь, вчера говорил, что Тютрюмов весной приезжал на кордон? — сказал Бражников, обернувшись к Зимину.
— Помню.
— Точно весной было. Вы уехали, а я поглядел дедовы бумаги. Он, когда документы на пенсию оформлял, во всех местах, где работал, подтверждения запрашивал. Так вот, в Бийское депо он с двадцать восьмого мая двадцатого года работал. Значит, весной, в начале или в середине мая приезжал Тютрюмов. Нет ошибки.
— Нет ошибки, — обескураженно машинально повторил за Бражниковым Зимин.
В следующую секунду Бражников сказал нечто даже очень обнадеживающее для Зимина:
— А золото, какое Тютрюмов спрятал здесь, у нас, в Веревском бору, могло быть взято у купца Архангельского. Слышал о таком?
— Нет.
— Первый богач в Пихтовом был. Всегда Пушилины Игнатий и Степан впереди по богатству шли, он их обогнал перед самой революцией. Пушилины как торговали в Пихтовом, так и продолжали. А он погрузил все свои запасы продуктов в вагоны и в губернский центр айда скорей. Какую-то станцию, как ни пыжься, с губернским центром не сравнишь. Махом все у него там ушло. А главное — на бумажные деньги совсем не торговал. На золото, камни, кольца. Даже кресты нательные брал. Потом исчез до самого двадцатого года. Вернулся в Пихтовое за спрятанными своими ценностями. Тютрюмов уж хозяйничал в уезде. Он и защучил Архангельского. И — следа от Архангельского и его семьи не осталось…

 

Новое имя — купец Архангельский. Кажется, вполне правдоподобная фигура. Странно, что до сих пор слышал только о Пушилиных. Не могло так быть, чтобы, кроме них, в Пихтовом не было богатых семей. И неудивительно, если Архангельский при появлении в Пихтовом попал сразу в руки Тютрюмова. У командира ЧОНа был на таких людей нюх особый…
Сергей не слушал их с Бражниковым разговора. Шел, глядя себе под ноги, немного позади. Неведомо, какие мысли занимали его. Но уж, наверное, меньше всего он думал о золотом кладе, который ищут без малого век.
— Погодка, — сказал Зимин, поеживаясь от задувающего колючего ветра.
— Сейчас придем. По ельнику две минуты ходьбы — и на месте, — сказал Бражников.
Точно, не успел он выкурить папиросу, как уже пересекли ельник, и шагах в шестидесяти-семидесяти от окраинных хвойных деревьев взглядам предстал громадный дом с завалинкой и под железной крышей, со стенами, срубленными из толстенных лесин. Коровник, баня, вросшие в землю, осевшие дощатые сараи, между которыми тянулась, прихотливо изгибаясь, длинная поленница березовых и сосновых крупноколотых дров, были рядом. И колодец среди дворовых построек тоже был. Однако одного беглого взгляда на него хватило, чтобы определить: не первый год, конечно, служит хозяевам, однако явно не в начале века построен.
— Значит, сюда Тютрюмов приезжал? — остановившись рядом с Зиминым у колодца, спросил Нетесов.
— Сюда, — утвердительно кивнул Бражников. — От губернского тракта ночью подъехал, весь от дождя мокрый. Запасной жеребец с ним.
— Так говоришь, будто очевидцем был, — не без иронии заметил Сергей.
— Как мне рассказывали, так и передаю, — не обиделся на подковыристый тон Бражников.
Следы летних раскопок около дома не были заметны. Их и не пытались сохранить, напротив, постарались поскорее навести порядок.
— Так где копал рыжий этим летом? — спросил Нетесов.
— У самого крыльца, вдоль него сделал траншею метров в пять. И по всем углам — ямы. Брустверы выше окон намолотил. — Бражников пальцем указал, где приблизительно проходила траншея. — А в первый раз, когда по телеграмме к сыну уезжали, все по периметру дома разрыли. И шурфов больше десятка наделали, я говорил.
— Ясно. А сами вы? Тоже, наверное, лопатки не раз брали, а?
— Дед — да. Под полом все перерыл, доски сдирал. И на чердаке. А я — ни разу. В клады верю, как в машину по лотерейному билету.
— Выигрывают же… — заметил Нетесов. — А отец?
— Отец в этих местах никогда не жил. Из-под Бийска на фронт как призвали в сорок третьем — так вечная память…
Бражников закурил, позвал зайти в избу погреться, попить горячего чаю с травами. Сергей не спешил воспользоваться приглашением. Смотрел на Зимина выразительно. «Ну вот, мы на месте, что дальше?» — вопрошал его взгляд.
— Иван Артемьевич, колодец здесь один?
— Один. — Бражников кивнул. — А что?
— Сколько лет колодцу?
— Сорок почти.
— А самый первый, который одновременно с домом был построен, он где?
— Засыпали его, — ответил Бражников.
— Сгнил?
— Да ну. С чего бы он, лиственничный, да сгнил, — возразил Бражников. — Несчастливым оказался. Человек в нем погиб. — Бражников сделал паузу и после нескольких жадных затяжек продолжил: — В стволе того колодца бревнышко из клети выперло. Примерно на полпути до воды. Ну, а сестрин муж — тоже путевым обходчиком был — мастак по колодцам. Увидел это бревнышко торчащее, тут же решил его на место поставить. Это вроде году в шестьдесят третьем на Троицу было. Топор под ремень, сел в бадью, мне велел опускать. Один раз только тюкнуть по бревнышку успел — вся клеть на него рухнула сверху. Не ойкнул даже Трофим, землей и бревнами его завалило. Сутки потом откапывали. А уж после похорон сразу колодец тот засыпали. Новый вырыли.
— Место, где находился этот зарытый колодец, не забыли? — спросил Зимин.
— Забудешь такое…
— Покажите.
— Пожалуйста… — Бражников взял за черенок приткнутую к поленнице штыковую лопату, сделал несколько шагов и уверенным движением без колебаний воткнул лопату в землю метрах в десяти от дома, чуть правее крылечка, ведущего в сени. — Вот тут он был. Ну, может, на полметра, на семьдесят сантиметров ошибаюсь, не больше.
Зимин глядел на воткнутую лопату, обозначавшую местонахождение засыпанного колодца, вспоминал, как прятал «ранний Тютрюмов»-экспроприатор награбленные деньги на Урале на лесной даче Хазиахметшина. Там закопали их в двух саженях, меряя современными мерками — в четырех метрах от колодца. Если и здесь не изменил своему правилу, действовал по выработавшейся, устоявшейся привычке, то золото нужно искать вокруг того места, где торчит лопата. В протоколе допроса Тютрюмова Огниевичем не сказано ни на какую глубину были закопаны утаенные от друзей-боевиков деньги, ни в каком направлении в двух саженях от колодца. И акта изъятия, где бы упоминалось об этом, в архивном деле нет. Да и были бы названы координаты, было бы известно в деталях, как именно, на что ориентируясь закопал Тютрюмов золотые деньги царской чеканки на Хазиахметшинской даче, много бы это, наверное, и не дало. Почерк до мельчайших деталей может не совпадать — и наверняка не совпадет.
Но как бы там ни было, раскопки нужно вести в радиусе четырех с половиной, даже пяти метров от точки, где находился колодец. А это значит, придется поднять сотню квадратных метров. Не исключено, что при расширении зоны поиска все полтораста метров наберутся. Это — только квадратных. И в глубину уходить неизвестно на сколько, но уж точно, что не на штык лопаты, даже не на два, не на три — больше. И благо, если Тютрюмов при прятании золота здесь, на Силантьевском лесокордоне, сделал все приблизительно так, как на даче Хазиахметшина. Ведь в концлагере «Свободном» — то есть тогда еще, в двадцатом году, на Муслимовской лесной даче, — он бросил золото на дно колодца…
Зимин поймал себя на мысли, что думает о золотом кладе, которого здесь, возможно, не было, как о реально существующем, находящемся совсем рядом, в пределах этого двора, и найти который — дело всего-то усердной работы: копать да копать.
Однако шутка ли сказать: копать, перелопачивать несчетное число кубометров земли. Безумец разве что добровольно согласится приняться за это, когда грунт уже прихвачен первым морозцем, когда по-воловьи завывают ветры, в стылом воздухе кружат снежинки, а через день-другой снег того и гляди повалит густо, прочно ляжет до самой весны, в здешних краях — до конца апреля. Он всего-то может позволить себе оставаться в Пихтовом еще пять дней, самое большее — неделю. И что же, всю неделю посвятить тому, что на пару с Бражниковым заниматься раскопками? Сергей, называя его кладоискателем, сравнивая с кочегаром из котельной местного техникума, не так уж далек от истины: по возвращении из Пихтового он только и занимался все свободное время сибирским кладом. На что вообще-то похож при беспристрастном взгляде со стороны этот его второй приезд в Сибирь под самую глухую зиму?

 

От громкого, неожиданно зазвучавшего голоса Бражникова Зимин вздрогнул.
— Понял, — не сводя глаз с им самим же воткнутой лопаты на месте сровненного с землей старого колодца, сказал Бражников. — Теперь дошло.
— Что дошло? — спросил Нетесов.
— Почему колодец тогда обвалился, вот что. — Бражников быстро попеременно посмотрел на Нетесова, на Зимина.
— Почему? — спросили оба враз.
— Тютрюмов руку приложил!
— Да ну. Что-то не то… — начал было Нетесов.
— Именно то, — прервал Бражников. — Если лиственничную клеть не трогать, она хоть двести лет простоит, ничего не случится, особенно когда водой напитанная. А я, помню, за год перед тем, как бревно из клети вывернулось, колодец чистить лазил. Обратил внимание: в одно из бревен две скобы проржавелые вбиты. Еще подумал: чья это дурья башка сделала? Но в голову тогда не пришло, что скобы эти крепят перепиленное бревно. Подумал: просто забыли, оставили. Те, кто строил. А это — Тютрюмов.
— Что Тютрюмов?
— Скобы эти вколотил. Когда тайник делал в колодце. Спустился в бадье, наверное, в колодец, выпилил или вырубил в этом самом бревне кусок, а потом еще в земле, которая за клетью колодезной, ямку вырыл. Чтоб золото положить. Сделал, вынутый кусок бревна поставил на место и скобами закрепил. Все. Тайник готов.
— Ну ты и фантазировать горазд, Иван Артемьевич. — Нетесов улыбнулся, покачал головой.
— Да никакие это не фантазии, — возразил Бражников. — Никакой уважающий себя мастер не поставил бы всего одно испорченное бревнышко на скобы. Заменить легче. Да и скобы дороже стоили.
— Ну хорошо. Будь по-твоему. — Нетесов сделал примирительный жест рукой. Он хоть и с недоверием, но внимательно слушал рассуждения Бражникова. — Когда ты заметил скобы, бревно ровно стояло?
— Конечно. Иначе разве бы я так оставил? Чинить бы тут же начал.
— А почему, по-твоему, бревно от первого же удара такой эффект дало? Обвал почему произошел?
— Вот это вопрос, — живо подхватил Бражников. — Тогда не задумывался. А сейчас, кажется, понимаю. Потому, представляю, что он ямку для тайника крупнее, чем требовалось, вырыл. Пустота вокруг была. И в эту пустоту земля стала падать. Вокруг всей деревянной клети перемещалась постепенно, выход искала. Ну а куда она напрет? Где слабое звено, верно?
— Вроде так. — Нетесов кивнул. Излагаемую Бражниковым версию о вероятной причине обвала колодца он продолжал слушать, не пропуская ни слова, спросил: — А расследование по факту смерти проводилось?
— Какое особое расследование? — был ответ. — Несчастный случай, кто виноват? Допросили меня, сестру, приятеля Трофима — и точка.
— А на какой примерно глубине находилось выступавшее бревно?
— Я говорил, где-то на середине. Считай, колодец здесь делать — это метров на тринадцать-пятнадцать вглубь рыть.
— Шесть-семь значит?
— Так примерно, — сказал Бражников.
— Не помнишь, Иван Артемьевич, когда завалило сестрина мужа… — Трофим его звали, да?
— Да, — подтвердил Бражников.
— Не помнишь, когда завалило в колодце Трофима, вся клеть сверху донизу рухнула или только до того бревна, по которому Трофим топором ударил?
— До половины, до бревна со скобами, — сразу же ответил Бражников.
— Ты сам это бревно, когда Трофима откапывали, видел?
— Может, и видел. Не помню. Да и…
— Продолжай, — попросил Нетесов.
— Что продолжать? Хотел сказать: не до этого было.
— А ниже клеть целой осталась?
— Целой. И верхушка вместе с воротом удержалась, только закосило ее. А то бы и мы следом сверзились.
— Ясно. — Сергей кивнул. — Значит, вы после обвала колодец очистили, погибшего достали и потом забросали колодец?
— Ну.
— А нижняя часть сруба там осталась?
— Да, — подтвердил Бражников.
— И по сей день там находится, — утвердительным тоном произнес Нетесов.
— Где ж ей еще быть, — сказал Бражников. Он пытался и не мог понять сути дотошных расспросов начальника пихтенского уголовного розыска.
Зато для Зимина не было загадок, к чему клонит, что хочет уяснить для себя Сергей из ответов престарелого внука лесообъездчика. Если действительно происходило так, как представляет Бражников, если впрямь командир Пихтовского чоновского уездного отряда устроил весной двадцатого года тайник в колодце, то помещенные за клетью драгоценности там и остались, разве что при перемещении грунта ушли чуть глубже вниз. При обвале колодца старались скорее откопать, поднять наверх погребенного там человека. Сделали это и закидали, сровняли с землей злосчастный колодец. Уцелевшая нижняя часть колодезного сруба осталась глубоко под землей. И устроенный там Тютрюмовым тайник сделался еще более недоступным…

 

Пока стояли на пятачке, где был некогда колодец, ветер попритих, зато полетели мелкие крупчатые снежинки. Они назойливо лезли в лицо и тут же таяли на коже.
— Звал греться, пить чай, Иван Артемьевич. Пойдем? — рукавом куртки стирая мокроту с лица, сказал Нетесов.
Слова его пришлись как раз на момент, когда и до Бражникова наконец дошло, зачем задавал главный пихтовский оперативник вопросы о глубине колодца, о том, что стало с нижней частью сруба после трагедии, разыгравшейся здесь.
— Чай пить? — переспросил Бражников.
— И греться, — сказал Нетесов.
— Подождите. Так, а золото Архангельского? Оно ж, я понимаю, тут лежит, за сруб завалилось. — Бражников сжал черенок воткнутой лопаты, с силой вдавил штык в землю.
— Какого еще Архангельского золото? — удивленно спросил Нетесов.
— Иван Артемьевич ведь говорил, что Тютрюмов между боем на Орефьевой заимке и Сопочной Каргой еще одного здешнего купца обобрал, не беднее Пушилиных был, — пояснил Зимин.
— Какая разница, чье золото. Вопрос еще вилами на воде писан — есть ли оно вообще тут.
— Так и надо быстрее определить это, — сказал Бражников.
— Ну, сейчас копнем. — Нетесов усмехнулся. — Чего нам стоит, правда?
— Да я не зову копать. За оператором биолокации в Пихтовое нужно съездить, — сказал Бражников.
— Это за народным академиком? Который на пару с кочегаром Сипягиным клад ищет? — спросил Нетесов.
— За ним. Он определит.
— А металлоискатель не подойдет?
— Не знаю. Глубоко очень.
— Я тоже не знаю, но нужно попробовать, а не спешить лишним свидетелем обзаводиться.
— Да нет, он же ответственность за разглашение несет.
— Пошли-ка греться все-таки. — Не желая больше вести разговор на холоде, Нетесов шагнул к дому.
Бражников, поспешив обойти его в сенцах, отпер входную дверь. Она была широкой и низкой. Нетесов, входя в избу, поневоле пригнулся и все равно не рассчитал — ударился головой об косяк.
— Чем клады искать, взял бы пилу и рубанок да дверь нормальную сделал, — выговорил Бражникову, потирая ушибленную голову.
— Да тут ничего не переделывалось. Дед против был, — оправдываясь, сказал Бражников.
— Полы и под крышей-то все капитально перетряхивали, — напомнил Нетесов, скидывая у порога грязные сапоги. — А насчет биолокаторщика, что он ни определит, все равно ведь копать будешь, так?
— Нет, а почему его не позвать, пока он здесь? — не ответив на вопрос, сказал Бражников. — Он точно определит: есть или нет? Он же здесь уже был на днях, дом обследовал и вокруг все по периметру.
— Нам не сказал, — кинул взгляд на Зимина Нетесов.
— Анна же говорила, что он с Сипягиным приезжал.
— Ладно, — махнул рукой Нетесов. — И старый колодец обследовал тоже?
— Колодец — нет. Он по двору не ходил.
— Ничего не нашел?
— Нашел. Две пулеметные ленты на метровой с гаком глубине «увидел». Негодные, правда, с начала века лежали. Вот откуда бы ему знать об этом, если мы сами не знали?
— Понятия не имею. Но я бы на твоем месте не суетился. Тайну, считай, знаешь только ты один. Подождать нужно до весны, пока земля оттает, а там раскопать колодец.
— Земля и так еще не промерзла, — заметил Бражников.
— Ну, ну. — Сергей испытующим, долгим взглядом посмотрел ему в глаза. — Значит, разбогатеть не терпится?
— Да почему разбогатеть? Знать точно хочется, — сказал Бражников.
— Ладно, что с тобой спорить. Дело личное — к экстрасенсам, гадалкам, лозоходцам обращаться. Кстати, — Нетесов взглянул на часы, — время — десять. Академика не найдешь, укатил с кочегаром куда-нибудь.
— На месте еще, — возразил Бражников. — Он раньше одиннадцати не начинает и больше трех часов не работает.
— Нюх притупляется. — Нетесов усмехнулся.
— Да, внимание ослабевает, — вполне серьезно согласился Бражников.
Он подошел к газовой плите, чиркнул спичкой, зажигая газ, налил из эмалированного бачка ковш воды в чайник, поставил на стол баночку с чайной заваркой, чашки и сахарницу. Хлеб и масло в тарелке были на столе, накрытые салфеткой. Он лишь откинул салфетку.
— Ну, вы хозяйничайте, будьте как дома. А я быстро съезжу, меньше чем за час обернусь. — В голосе Бражникова сквозило беспокойство — вдруг удержат, запретят ехать.
— Не мешай, пусть едет, — тихо попросил Зимин.
— Помешал бы — не имею права, — ответил Сергей, уже когда хозяин избы вышел. — Да и раз втемяшилось, все равно по-своему сделает.
— Послышался гул автомобильного мотора, и голубенький «Москвич» промелькнул в окне. Сергей, прижавшись лбом к стеклу, смотрел вслед, пока машина не скрылась из виду.
— По губернскому тракту ездит в Пихтовое. Я этой дороги толком не знаю. — Сергей отодвинулся от окна. — Ну что, давай гонять чаи, кладоискатель, — кивнул он на быстро закипевший чайник.

 

Народный академик, оператор биолокации и вдобавок еще и доктор биоэнергетических наук (последнее означало, что он умеет лечить нетрадиционными способами) оказался, к удивлению Зимина, человеком молодым, от силы лет двадцати семи, рослым здоровяком. Одет он был в утепленный джинсовый костюм, на ногах — ботинки с высокими шнурованными голенищами и на шипованной подошве. Непокрытые русые длинные волосы были схвачены резинкой в пучок на затылке, а в мочке левого уха красовались сразу три крохотные золотые серьги.
Непонятно, чем уж он вызвал такое доверие, что Бражников вспомнил о нем, кинулся за ним, как только было высказано предположение, что тайник в закопанном колодце. Скорее всего, сыграли роль «увиденные» биолокаторщиком сквозь землю старые пулеметные ленты.
— Игорь Васильевич Мазурин, — назвался приехавший сдержанно и с достоинством.
— Андрей Андреевич Зимин.
— Сергей Ильич Нетесов, — в тон ему представились друзья.
— Погода… — Биолокаторщик как-то обеспокоенно посмотрел на беспросветно-свинцовые небеса, на влажноватую от растаявшего реденького снега землю. — Приступим, — сказал, ни к кому конкретно не обращаясь. — Только обозначьте сначала площадку, где будем искать.
— А вот — в ширину этой боковой стены от угла до угла и от дома до сараев, — очертил в воздухе рукой пространство, на котором нужно вести поиск, Нетесов. Место поиска, таким образом, составляло площадку приблизительно метров пятнадцать на двадцать пять. Давно переставший существовать колодец находился примерно в центре означенной площадки.
— Хорошо…
В руках у оператора биолокации был потертый кожаный «дипломат». Около поленницы валялась чурка в зазубринах от лезвия топора. Он положил на чурку «дипломат», извлек оттуда проводок серебристого цвета, согнутый буквой «П» и с вывернутыми наружу под прямым углом сантиметра на три концами.
Нетесов и Зимин, пока Бражников, сев за руль, отгонял машину со двора за угол дома, внимательно наблюдали за неторопливыми движениями оператора биолокации. Оба впервые присутствовали при таком действе, у обоих оно вызывало интерес. И даже Нетесов, старавшийся делать вид, будто ничего необычного не происходит, был весь в ожидании: что дальше?
— Это у него рамка биолокационная, — пояснил подошедший Бражников. — Если колыхнется, закрутится, значит, нашел что-то.
— Я представлял эту рамку наподобие картинной или портретной, — сказал Зимин.
— А из какого она металла? — спросил Нетесов.
— Обычный алюминиевый провод, — ответил Бражников.
— Если так, то любой кусок провода можно взять, согнуть — и инструмент готов? — спросил Зимин.
— Не знаю. Может быть. Когда пулеметные ленты нашел, с этой рамкой работал, — сказал Бражников.
— Может, его сразу по линии, где колодец, направить? — предложил Зимин. То, что парень с косичкой на затылке и серьгами в ухе, приготовившись искать клад, держит в руках вместо сложного инструмента какой-то жалкий полуметровый огрызок самого что ни на есть банального алюминиевого провода, пусть и по-особому загнутого, его обескуражило. — Тогда все сразу станет ясно.
— Что ясно? Что он — шарлатан? Или что нет золота? — резко, заметив перемену в настроении друга, спросил Нетесов. Тут же прибавил: — Теперь-то не торопи события.
Тихий этот разговор мигом свернулся, когда юный народный академик Игорь Васильевич Мазурин, постояв у поленницы, захлопнул крышку «дипломата» и с рамкой в руках направился к ним.
— Резонатор нужен, — обратился теперь уже к одному Бражникову.
— У Анны есть серьги, — с досадой сказал Бражников. — Идти придется.
— Что за резонатор? — полюбопытствовал Зимин.
— Образец того, что искать. Золото. Любое золотое изделие, — пояснил биолокаторщик.
Зимин и Нетесов переглянулись. Ни у того ни у другого не было обручальных колец. Нетесов в принципе не признавал кольцо на пальце. Зимин не носил уже два года — с тех пор как развелся с женой. Зато у Зимина во внутреннем кармане куртки в бумажнике были две золотые вещицы. Точнее, даже не вещицы: десятирублевая монета с профилем императора Николая II — одновременно память о поездке на рыбалку на речку Большой Кужербак, на таежную Мордвиновскую заимку и о внуке Степана Пушилина, канадском подданном Мишеле Пушели — и крохотный двенадцатиграммовый самородок, подаренный ему Сергеем после поездки в каньон Трех Лис.
Сергей отлично знал, что и монета, и самородок-малютка у Зимина с собой. И Зимин выжидательно-вопросительно смотрел на него: какое решение он примет, разрешит ли дать на время. Или же сочтет ненужным обнаруживать перед плохо знакомым, сомнительного рода занятий человеком, да и перед Бражниковым, что у них есть золото. И тогда придется ждать, пока Бражников сходит во второй свой дом, в Витебку, за золотыми серьгами жены.
— А проба в этом деле играет роль? — спросил Сергей оператора биолокации.
— Не очень, — ответил тот. — Хотя, конечно, идеально, чтобы резонатор и искомое были одной пробы.
— Золотая старинная монета годится?
— Вполне…
Сергей еле заметным движением глаз сделал знак Зимину, и через минуту царский червонец с Мордвиновской заимки был уже у биолокаторщика. С помощью кусочка пластыря, который, видимо, постоянно носил с собой, оператор биолокации поместил монету на запястье левой руки.
— А если золото в жестяной банке или, допустим, в железном ведре в землю закопано? Тогда как? — поинтересовался Зимин.
— Экран не играет роли, — был ответ.
Надо полагать, под экраном подразумевалась упаковка, в том числе и металлическая.
Биолокаторщик не счел нужным объяснять более подробно. Держа перед собой за кончики проволоку-рамку, очень медленно, будто преодолевая сопротивление какого-то тяжелого незримого груза, пошел, удаляясь от дома. Дойдя до сараев, сделал некрутую петлю и двинулся в обратном направлении. Казалось, он был совершенно спокоен, бесстрастен, однако проступившие на лбу бисеринки пота свидетельствовали об обманчивости такого впечатления.
Пока биолокаторщик вел свой поиск сравнительно далеко от засыпанного колодца, стоявшие около крыльца Нетесов, Зимин и Бражников следили за каждым его шагом и движениями рук с простым любопытством, не более. Однако по мере того как он приближался к несуществующему колодцу, любопытство сменилось нетерпеливым ожиданием.
Взгляды скрестились на операторе биолокации, на его рамке, когда он, трижды проделав путь в том, другом направлении, по двору, продвигался от сараев к дому почти точно по необозначенной линии, на которой, как уверял Бражников, некогда был колодец. Вот оператор биолокации оказался в трех, в двух шагах от колодца. Вот — в шаге. Вот ступил на него. Оставил позади…
Сергей перевел взгляд на Зимина, чуть заметно махнул рукой: что ж, дескать, не состоялось чудо, но бывает и хуже, не смертельно.
Как раз в этот момент алюминиевый проводок-биорамка вдруг пришел в движение. Сначала слабо качнулся, потом — сильней, потом крутанулся вокруг своей оси. Раз, другой, третий, четвертый…
Биолокаторщик, замерев на месте сразу после того как рамка стала делать обороты, переместил ее вправо. Буквально на считанные тридцать-сорок сантиметров. Потом сам чуть передвинулся на полшага, на шаг вправо. Подвинул рамку еще чуть вправо и вперед. Почти незаметно подвинул, но биолокационная рамка в его руках от этих уточняющих перемещений завращалась по осевой прямо-таки с бешеной скоростью.
— Однако же… — Сергей даже присвистнул от удивления и устремился к биолокаторщику. Зимин и Бражников, как под гипнозом наблюдавшие за верчением рамки, тоже очнулись и тронулись вслед за Сергеем.
Место, где, по утверждению Бражникова, был старый колодец, и место, где ожила, закрутилась рамка, находились на расстоянии метров двух одно от другого. Бражникова память подвела, забыл, где стоял колодец, или же Тютрюмов устроил тайник неподалеку от колодца? Какая разница? Для Зимина было важно, что подтверждались его предположения о стереотипе поведения Тютрюмова: прятал драгоценности в колодцах или около них.
— А вы уверены, Игорь Васильевич, что там золото? — спросил Нетесов. — Может, какая железяка?
— В жизни все может быть, — философски заметил юный народный академик, положив на землю рамку точь-в-точь на месте, где она завращалась. Помолчав, растирая озябшие, покрасневшие от холода руки, категоричным тоном прибавил: — Золото! Возможен другой тяжелый металл, но это — золото!
— А можно сказать, сколько его? — поинтересовался Зимин.
— С точностью — нет. Но не меньше килограмма. От одного до десяти килограммов.
— Это значит, может быть и пять, и шесть? — спросил Бражников.
— Да. И три, и восемь. От одного до десяти. В этих пределах.
— Не больше и не меньше? — спросил Зимин. Не получив ответа, задал другой вопрос: — А глубина известна?
— Будет известна. Все сразу хотите, — ответил биолокаторщик. — Сейчас еще раз проверю другим индикатором. — Он отошел к поленнице, к своему «дипломату», лежавшему на чурке.
— Ты случайно не говорил ему, Иван Артемьевич, про колодец? — спросил Нетесов, пока биолокаторщика не было рядом.
— Дурак я, что ли? Такие деньги выложить да еще подсказывать, где искать? — ответил Бражников.
— А кочегар как отнесся, что ты забрал его? — кивнул на биолокаторщика Нетесов.
— Никак. Он с вечера сутки в котельной дежурит.
— Значит, много Игорь Васильевич берет?
— Да уж не бесплатно, — усмехнулся Бражников. — Но бог с ним, лишь бы золото оказалось тут, — ткнул указательным пальцем вниз. Как Зимин, как и Нетесов, он с трудом допускал, не мог до конца поверить оператору биолокации. Одно дело — найденные пулеметные ленты, совершенно другое — золото. — Вот тогда…
— Что тогда?
— Ясно будет, что дед не зря отсюда бежал. Сам спасся и семье жизнь сохранил. Вот что тогда.

 

…В «дипломате» у биолокаторщика был более солидный, более внушающий доверие, чем рамка из алюминиевого провода, предмет — сверкающий полировкой латунный маятник на длинной цепочке. Маятник на том месте, где закрутилась алюминиевая рамка, тоже сразу пришел в движение, начал выписывать над землей короткие быстрые круги. Биолокаторщик уводил маятник от «заводной» точки, и движение замедлялось, угасало. Что-то его не удовлетворяло, может, не получалось. Он не объяснял свои действия. Продолжал и продолжал упражнения с маятником. Наконец сам себе определил рубеж:
— Все. На сегодня достаточно. Погода очень плохая.
Оператор биолокации воткнул щепочку, отмечая точку, где «играли» его рамка и маятник, спрятал инструмент в «дипломат». Отклеивая с запястья пластырь вместе с золотой монетой, наблюдал, как Бражников, не удовлетворенный хилой отметкой местонахождения клада, обухом топора вгонял рядом со щепкой глубоко в землю заостренную ошкуренную жердинку.
— Интересовались, на какой глубине золото? — спросил Зимина, возвращая ему червонец. — Если завтра сухая погода будет, скажу.
— В сухую погоду можно поточнее определить, сколько золота? — спросил Бражников.
— Все как есть, исключительно точно, теперь уже только раскопки скажут, — ответил народный академик. — А у нас еще почти половина двора осталась необследованной.
— Завтра продолжим? — спросил Бражников.
— Если погода будет. А сейчас отвезите меня в гостиницу, — сказал биолокаторщик.
— С нами можно уехать, — предложил Нетесов. Он был явно рад, что поиски клада на сегодняшний день закончились и можно возвращаться в Пихтовое.
— Да ну. Я сам привез, сам и отвезу, — возразил Бражников.
— Как угодно, — сказал Нетесов, нетерпеливо взглядывая на часы. — Только, Игорь Васильевич, никому ничего не рассказывайте о своей находке, — предупредил биолокаторщика. — Тому же Сипрягину. Не скрывайте, где были, но о результате ни слова. Нет никакого результата. А мы, — кивнул на Зимина, — завтра во второй половине дня здесь будем. Договорились?
— Договорились. — Биолокаторщик кивнул.
— И ты, Иван Артемьевич, — строго посмотрел Сергей на Бражникова, — язык не развязывай. И с лопатой не балуйся, понял?
— Видел, через болото настил недоделан, всего метров двенадцать осталось? — вопросом на вопрос ответил Бражников.
— И что?
— Руку сильно зашиб, болит. Потому и по сей час не могу закончить. Так что…
— Понял, — не стал дослушивать, оборвал Сергей. — Хорошо, что рука болит. Ну все, до завтра.
Увлекая за собой Зимина, он зашагал в сторону ельника, в сторону железной дороги.
* * *
— Я, конечно, ценю твои способности, Андрей. Даже преклоняюсь перед тобой. Серьезно, — говорил Нетесов, ведя машину по дороге с Пятнадцатого километра в Пихтовое. — Это умудриться надо: по архиву столетней давности, по какому-то личному дневнику, который другой бы и читать построчно не стал, клад найти.
— Еще не нашли, — возразил Зимин.
— Нашли, — уверенно сказал Нетесов. — Скоро у народного академика Игоря Васильевича четвертая серьга в ухе заблестит. — Ощутив на себе немой вопросительный взгляд Зимина, пояснил: — Мамонтов говорит: серьги эти означают число крупных кладов, которые с его помощью на свет Божий извлечены.
— Серьезно?
— Вполне. Я не могу свыкнуться. Нас и в милицейской школе учили: лозоходство, биоэнергетика — все это, дескать, однозначно шаманство. А я этому парню верю.
— Чем недоволен в таком случае? — спросил Зимин.
— Тем, что ты работки подкинул на мое безделье, — ответил Нетесов. — Хорошо хоть, что завтра академик с Бражниковым будут продолжать во дворе с маятником упражняться. Передышку этим дают.
— В чем передышку? — не понял Зимин.
— Трудно, что ли, уяснить, что здесь тебе не Москва. Люди все примечают. Начальник уголовного розыска трижды подряд едет к какому-то пенсионеру Бражникову, вместе с ним из столицы ученый. Потом туда же катит народный академик, который сквозь землю клады видит. Что за суета такая, а? У некоторых уже, уверен, в воображении горы золотые выросли.
— Ну а какая передышка все-таки?
— Простая, — ответил Нетесов. — Если биолокаторщик ищет, значит, еще не нашел. Только на подходе к кладу.
— Хочешь сказать, кто-то наблюдает за Бражниковым?
— Не исключено. Летом еще эти странные раскопки… Чем быстрее закончится возня вокруг бражниковского дома, тем спокойнее для всех будет.
— Ты что-то решил? — спросил Зимин.
— Раскопать надо, — ответил Сергей.
Зимин взглянул в его сосредоточенное лицо. То, о чем он заикнуться не смел, мог лишь только думать и мечтать, Сергей сам, без чьих-либо просьб, решил сделать.
— Когда? — спросил Сергей.
— Чем раньше, тем лучше. Идеально — завтра вечером. Не выйдет — послезавтра.
Впереди завиднелись окраинные дома Пихтового.
— Я сейчас на службе, — сказал Нетесов. — Постараюсь договориться с коммунальщиками насчет раскопок. А тебя домой завезу.
— Лучше до Лестнегова подбрось, — попросил Зимин.
Сергей согласно кивнул, и несколько минут спустя они уже были около знакомого, стоящего наискосок от действующей Ильинской церкви кирпичного домика краеведа.
В абсолютной уверенности, что застанет дома полупарализованного, передвигающегося по комнатам в кресле-каталке Лестнегова, Зимин тут же отпустил машину. Оказалось, зря. Жена краеведа, открыв дверь, сказала, что Константин Алексеевич в кои-то веки — она не припомнит, когда после травмы такое было прежде, — выбрался из дома: нынче в гостях у старого приятеля. С ночевкой. И раньше одиннадцати утра завтра она Константина Алексеевича не ждет.
Оставалось только распрощаться.

 

Кинув взгляд на действующую церковь, где служба еще не начиналась и двери закрыты, Зимин подумал о другом местном храме — Градо-Пихтовском, некогда богатейшем и красивейшем среди храмов малых провинциальных сибирских городков. Потянуло еще раз увидеть изуродованную церковь, постоять около нее. Не столько, может, даже бывший храм манил к себе, сколько знание о тех событиях, о тех страстях, что разыгрывались вокруг него и в нем самом.
В хмурую холодную погоду вид полуразрушенной церкви в окружении облетевших до последнего листка высоких вековых тополей производил особенно гнетущее впечатление. Побеленный известью дырявый забор, которым была обнесена церковь-склад, подчеркивал нынешнее ее уродство.
Бросилось в глаза: колодец, куда пьяный охранник складов железнодорожного имущества Холмогоров уронил летом наган, светлел брусовым надземным срубом с двускатным навесом над ним. Колодец отремонтировали и, видимо, пользовались им теперь, брали из него воду. Вспомнив, как старуха, жилица одной из комнат бывшего причтового дома, прогнала его, когда он сквозь забранное решеткой окно пытался разглядеть, как выглядит церковь внутри, он раздумал близко подходить к колодцу, к церкви.
Постоял и пошел прочь.
Сергей появился дома ближе к полуночи. Он договорился на послезавтра, на утро насчет раскопок. Технику туда гнать нет смысла. Четверо-пятеро рабочих за несколько часов доберутся до глубины, на которой остатки колодезного сруба. Так что если все будет нормально и коммунальщики не подведут, то уже через день, через полтора может, будут держать в руках золото. При условии, разумеется, что оно было и есть там. Завтра в три часа дня они скатают в Вереевский бор, посмотрят, как там дела у Бражникова. Вдруг лозоходец еще что-то нащупал на необследованной части двора… А сейчас — спать.

 

Зимин поднялся с постели по привычному ему московскому времени очень рано, однако здесь, в Пихтовом, утро было в самом разгаре: половина девятого. Ни Сергея, ни Полины, ни их сына дома не было.
Сидеть в четырех стенах в ожидании, когда отправятся с Сергеем в Вереевский бор, он не собирался. Вчера не получилось, но нынче все-таки нужно встретиться с краеведом Лестнеговым. В самом деле, ответы краеведа на вопросы, почему вместо малышевского адреса даны адрес и телефон Лучинских и кем установлено, что убитый под Пихтовым почти тридцать лет назад парень с купеческими замашками приходится Малышеву внучатым племянником, на многое могли бы пролить свет, вскрыть еще какую-то неразгаданную тайну, а он, Зимин, до сих пор не удосужился расспросить об этом Лестнегова.
Дождавшись одиннадцати часов, Зимин опять был на крыльце дома местного лучшего краеведа. И опять пришел не ко времени: Лестнегов еще не вернулся из гостей, он звонил жене и обещал, что к часу точно будет. Оставалось еще раз извиниться и уйти.
Пересекая площадь, в центре которой был установлен памятник-паровоз «овечка», чуть не столкнулся нос к носу с оператором биолокации. Это было неожиданно. Погода стояла сухая, время не раннее, и он должен был находиться сейчас на Пятнадцатом километре, в Вереевском бору.
— Игорь Васильевич, — окликнул его Зимин. — Вы что, отказались ехать?
— Да, по-моему, это не я, а Бражников отказался, — ответил биолокаторщик.
— Как? — удивился Зимин.
— Просто. Не приехал — и все.
— Странно… — Зимин не знал, что и сказать.
— А что тут странного? Я еще вчера был уверен, что ждать его бесполезно.
— То есть? Что-то вчера произошло между вами?
— Ничего особенного. Он, когда отвозил меня, сказал, что завтрашний день — это он про сегодня — наверняка зря потеряем, потому что в одном дворе вряд ли два клада. Вот, видимо, и решил не тратить день зря.
— Хотите сказать, он копает сейчас? — спросил Зимин.
— Странно было бы, если он еще вчера не копал. — Оператор биолокации усмехнулся. — Любопытство распирает, место известно, сила еще есть, слава Богу, десяток-другой кубов земли перекидать, кругом никого. По-моему, любой бы на его месте за лопату ухватился.
— У него же рука болит, — напомнил Зимин.
— Ну, я бы не сказал, что очень уж болит, — усмехнулся биолокаторщик. — Так лихо на бездорожье руль крутит… Я со здоровыми руками не справлюсь.
— Что же вы вчера молчали?
— А меня не спрашивали. Да и какое мое дело?
Возникла пауза.
— Ладно, — ежась от холода и поплотнее запахивая куртку, сказал оператор биолокации, — он передо мной не должник, и дальше разбирайтесь сами. Вам говорю исключительно затем, чтобы потом толков не было, что я с ним что-то копал, делил, утаивал. — Считая разговор исчерпанным, он зашагал прочь не попрощавшись.
Зимин некоторое время смотрел ему вслед, потом торопливо направился в горотдел милиции.

 

Сергея на месте не было. Как объяснил встретившийся в коридоре старший лейтенант Мамонтов, он вот-вот должен приехать: звонил минут сорок назад, сообщил, что выезжает в Пихтовое, а из места, откуда звонил, как раз сорок минут добираться.
— Что-нибудь срочное? — спросил Мамонтов.
Зимин и сам для себя толком не мог уяснить, срочное или же нет: сообщить Сергею, что Бражников копает, — возможно, что копает, — в своем собственном дворе?
— Вроде бы не срочное, — ответил.
— Тогда жди. — Мамонтов куда-то спешил.
Ожидание растянулось на час. Наконец Сергей появился в компании двух розыскников и немолодого грузного цыгана с поцарапанным до крови лицом, со всклокоченными кудрявыми волосами, одетого в блестящую, как асфальт после дождя, кожаную куртку, и в наручниках.
Завидев Зимина, Сергей шагнул к нему.
— Ты чего здесь? На три же договорились.
— Я помню…
— Копает со вчерашнего дня? — озабоченно повторил Сергей, выслушав беглый рассказ Зимина о встрече с биолокаторщиком. — А куда этот народный академик стопы направил, не знаешь? Хотя на кой он сейчас… Подожди-ка меня, определюсь с этим, — кивнул на цыгана с поцарапанным лицом.

 

Не прошло и четверти часа, а они уже катили на Пятнадцатый километр по знакомой, окаймленной густыми и высокими высохшими зарослями полыни и пижмы гравийной дороге вдоль железнодорожного полотна.
— Ну Иван Артемьевич, ну артист, отлично сыграл. Как у меня в голове ни разу не шевельнулось, что фальшивит, — говорил, прибавляя скорость, Нетесов. — Да ему, когда рамка ходуном заходила, на любые поиски наплевать было. Он этого момента десятки лет ждал. Должен был упереться, как бык, потребовать: «Копать!» Знаешь, почему не потребовал?
— Не знал, имеет ли право копать?
— Именно! Тем более поэтому надо было запретить ему копать.
— Ты же ему запретил.
— Плохо значит. Надо было от твоего имени.
— Как от моего?
— Соображай. Колодец-то — твоя идея. На это надо было напирать. Ладно, потом об этом.
— Да ты нервничаешь, — попытался успокоить Зимин Сергея. — Копает и пусть себе копает.
— Если бы это грядки были, — сказал Сергей. — Я ж тебе говорил, даже мы своими поездками к нему внимание припечатали, а еще дважды или сколько там раз этот академик появлялся, кочегар был. Сам он шороху вокруг себя неизвестно сколько наделал.
— Ну и ничего особенного. Почти сто лет вокруг этого клада возня.
— Это — когда бесполезная, тупая возня. Как у кочегара. А тут…
Сергей умолк на полуслове. Чем ближе был Пятнадцатый километр, тем заметнее становилось, как он взвинчен. Состояние друга передалось и Зимину. Он сидел, вглядываясь вперед, испытывая одно желание: скорее бы уж доехать.
…Мелькнули между бальзамических тополей яркий домик, колышущиеся на ветру, сохнущие на натянутых веревках между деревьями пододеяльники и простыни. Из конуры навстречу машине с лаем выскочил лохматый черный пес. Возникла на крыльце жена Бражникова с полным тазом отжатого выстиранного белья, с ниткой висевших на шее, как бусы, пластмассовых разноцветных прищепок.
— Видишь, не так уж все и плохо, — успокаиваясь, сказал Зимин.
— Вижу, — буркнул Сергей, вылезая из машины и направляясь к Бражниковой. — Анна Григорьевна, а супруг дома?
— На Лесном он, — кивнула в сторону железной дороги Бражникова.
— Давно?
— С вечера там пропадает.
— И с вечера вы не виделись с ним?
Нет. Я с ночевкой в Пихтовое к племяннице ездила. А что?
— Просто спросил.
Судя по поведению Бражниковой, муж скрыл от нее все, что происходило вчера на кордоне. И от этого отступившая было тревога прихлынула с новой силой.
— Мы к Ивану Артемьевичу сходим сейчас. За машиной присмотрите, — попросил он Бражникову.
— Пригляжу, конечно, — ответила она.
* * *
…Перевалив через железнодорожное полотно, устремились по тропе-тротуару в сухом кочковатом болоте к ельнику. В спешке, выезжая из Пихтового, не переобулись в сапоги. На самом выходе из болота, где на тропе не было деревянного настила, Нетесов не рассчитал, ступил в скрытую жухлой травой мелкую зыбь и, провалившись ногой выше щиколотки, зачерпнул полный ботинок ледяной жижи. Останавливаться, чтобы вылить ее из ботинка, однако, и не подумал, наоборот, ускорил и без того быстрый шаг.
Миновали еловый лес, и огромный, под железной крышей дом, запоминающийся тем, что срублен из необычно крупных бревен, предстал глазам. Сараи заслоняли обзор дома. Считанные секунды потребовались, чтобы приблизиться к ним и очутиться во дворе.
После короткого разговора с женой Бражникова уже не надеялись, что хозяин сдержал свое слово — не копает. И все же при виде открывшейся картины замерли: в центре двора, там, где Бражников ровно сутки назад вбил неошкуренную короткую жердинку, помечая расположение старого колодца, зияла яма. Земляные вперемешку с глиной высокие холмы были наворочены вокруг горловины этой ямы. В беспорядке на свежеразрытом грунте и на отлете от земляных холмов были разбросаны короткие бревнышки с характерными затесами на концах. Невольно Зимин и Нетесов приметили и то, что вчера отсутствовало во дворе, — валявшиеся как попало близко от поленницы большие эмалированные бачки, ведра, длинную и тонкую металлическую лестницу, одним концом зацепившуюся за верхушку поленницы, размотанную бухту троса тонкого сечения.
Воронкообразная яма, по краям которой земля была натоптана подошвами бражниковских кирзовых сапог со стершимся узором, уходила, сужаясь, в глубину метров на шесть-семь, и на дне этой ямы отчетливо прорисовывался тщательно очищенный от земли квадрат уцелевшей части колодезной клети.
— Смотри-ка, как быстро докопался, — сказал Нетесов, чуть отступая от края ямы. — Где же сам-то?
Нетесов быстро огляделся, кинул взгляд на дом, громко позвал:
— Иван Артемьевич!
Прислушался: вдруг да отзовется. Перебравшись через высокий холм влажноватой рыхлой земли, устремился в дом, но долго там не задержался.
— Никого. Чайник теплый, часа два назад грел, — выйдя, бросил на ходу, направляясь к сараю, который Бражников использовал как гараж.
Зимин, глядя невольно под ноги, чтобы ненароком не споткнуться от торчащие из земляной насыпи концы бревнышек, тоже хотел было ринуться от ямы к гаражу-сараю. Молочного цвета кругляш, похожий на крупную пуговицу, втоптанный каблуком сапога в глинистую темно-желтую землю, привлек его внимание. Наклонившись, Зимин пальцем выковырнул его из земли.
…Вовсе это была не пуговица, как показалось в первый момент, а покрытая белой эмалью медаль, в центре которой тускло мерцал красный, тоже эмалевый, накладной крест. Дужка для присоединения к колодке была припаяна к кругляшу, но колодка отсутствовала. Оборотная сторона медали была сплошь залеплена грязью. Машинально стирая грязь, Зимин провел медалью по рукаву куртки и вздрогнул от неожиданности, увидев проступившую на обороте серебристого кругляша гравированную надпись: «Шагалову П. И.» На поле медали была и еще гравировка — надпись по окружности «Западная Сибирь», «1910–1911» и «Р.О.К.К.» над фамилией и начальными буквами имени и отчества. Зимин, все еще не веря своим глазам, впился взглядом лишь в одну выгравированную строчку — «Шагалову П. И.».
— Куда этого стахановца-землекопа унесло? «Москвич» на месте, — послышался голос Сергея. — Откуда это? — Сергей, подойдя, взял из рук Зимина медаль.
— Здесь валялась… — Зимин указал себе под ноги. — Ты не на крест, на надпись на обороте взгляни.
Сергей перевернул медаль и присвистнул:
— Тот самый купец Шагалов? Убитый на Орефьевой заимке?
— Думаю, тот, — не сразу ответил Зимин. — «П. И.» — Петр Иннокентьевич. И, значит, его шкатулка была здесь.
— Кедровая шкатулка, которую взял у застреленного бандита Скобы наш герой Мусатов, а у него — Тютрюмов?
— Да, — сказал Зимин. — И еще — о которой полковник госбезопасности Малышев писал в дневнике, что она стоит миллионы царских рублей. Выше цены всего золотого колчаковского клада, который тут ищут…
Повисла долгая пауза.
— Боюсь, что в таком случае будет чудом, если Бражников жив, — нарушил тревожную тишину Нетесов.
— То есть? — вскинул голову Зимин, глядевший на медаль в руке у Сергея.
— A-а, что теперь говорить… — с досадой отмахнулся Нетесов. Кинув в наружный боковой карман куртки медаль, из внутреннего кармана достал телефон мобильной связи.
— Мамонтов, — зазвучал его голос, — твой заявитель Бражников — помнишь, да? — раскопал колодец, что-то нашел и исчез. Боюсь, помогли ему пропасть. Знаешь, где лесокордон Силантия?.. Да-да, рядом с плитой Агриппины, с татарским кладбищем. Высылай срочно ко мне сюда оперативно-следственную группу. И Таймыра прихвати… Дальше слушай внимательно. Народный академик Мазурин в гостинице живет. Ты должен знать. Лучший друг кочегара. Пусть академика найдут срочно. Просто пока найдут. Дальше. Пошли кого-нибудь к жене Бражникова. Нет, пока не надо, — тут же отменил это распоряжение. — Пусть немедленно начинают искать мужика: рыжий, лет тридцати, живет, по крайней мере бывал, в Таловке, из Пихтового часто ездил на электричке. Не исключено, что последние три-четыре года отбывал срок… Ну и Бражникова пусть ищут… — Последнюю фразу Сергей произнес не очень уверенно и на усталом выдохе. — Доигрались, — сказал он зло, коротким резким движением вгоняя антенну внутрь телефонного аппарата.
— Считаешь, что Бражникова… — начал было Зимин.
— Розыск надо вести, вот что считаю, — прервал Сергей. — Здесь его нет, к жене не пришел, машина на месте… Знать бы хоть, что там в этой шкатулке.
— Я примерно, в общих чертах знаю, — сказал Зимин.
— Откуда?
— Дочь священника, твоя учительница рассказывала.
— Анна Леонидовна?
— Да. Она детально знает. Доверенный купца Шагалова чудом уцелел после боя на Орефьевой заимке. Приходил потом к матери Анны Леонидовны… Учительница ведь жива?
— Жива.
Сергей вынул из кармана медаль. Разглядывая ее оборот, спросил:
— P.O.К.К. — это Русское общество Красного Креста?
— Так, наверное.
— Хоть бы не обернулась для Бражникова шкатулка могильным крестом, — сказал Нетесов, крепко сжимая в руке медаль…
Назад: Часть вторая
Дальше: Часть четвертая