Библиотека выглядела точно так, как Лили себе представляла. Лампы под зелеными абажурами отбрасывали умиротворяющие круги света в надвигающихся сумерках, в камине мерцали огоньки, и кресло Селдена около очага отодвинулось в сторону, когда он вскочил, чтобы приветствовать ее.

Он справился с первым удивлением и стоял молча, ожидая, что она заговорит первая, а она застыла на пороге, ошарашенная нахлынувшим потоком воспоминаний.

Тут ничего не изменилось. Она узнала полку, с которой он снял Лабрюйера, и потертую ручку кресла, к которой он наклонился, изучая драгоценный том. Но тогда яркий сентябрьский свет, казалось, заполнял комнату, включая ее во внешнюю вселенную, а теперь лампы под абажурами и жаркий камин, отделяя комнату от наступавшей темноты, придавали ей оттенок интимности.

Постепенно осознав, что Селден молчит от удивления, Лили посмотрела на него и сказала просто:

— Я пришла сообщить, что сожалею о том, как мы расстались, и о том, что я сказала в тот день у миссис Хэтч.

Слова слетели с губ сами по себе. Даже когда она поднималась по лестнице, у нее и в мыслях не было придумать предлог для визита, но сейчас она испытывала жгучее желание разогнать тучу недоразумения, висевшую между ними.

— Мне тоже было жаль, мы не должны были вот так расстаться, — с улыбкой ответил Селден. — Но я не уверен, что в том нет моей вины. К счастью, я предвидел этот риск.

— Другими словами, вам безразлично? — Прежняя ирония сорвалась с ее уст.

— Другими словами, я был готов к последствиям, — поправил он добродушно, — но мы поговорим об этом позднее. Идите сюда, поближе к теплу. И позвольте предложить вам это кресло и подложить подушку.

Пока Селден говорил, Лили медленно дошла до середины комнаты и остановилась у письменного стола. Лампа, повернутая к ней, отбрасывала преувеличенные тени на ее бледное, чуть осунувшееся лицо.

— Вид у вас усталый, сядьте же, — повторил он ласково.

Казалось, она его не услышала.

— Я хочу, чтобы вы знали: я покинула миссис Хэтч сразу после нашей встречи, — сказала она, продолжая признание.

— Да-да. Я знаю, — уступил он, все более смущаясь.

— Я ушла от нее, потому что вы мне посоветовали. И прежде чем вы появились, я уже понимала, что оставаться там невозможно — именно по тем причинам, которые вы привели и с которыми я не согласилась… Я не хотела показывать вам, что понимаю ваши резоны.

— Ах, должно быть, я верил, что вы сами во всем разберетесь, не заставляйте меня чувствовать себя слишком навязчивым.

Будь ее нервы не так натянуты, Лили поняла бы, что легкомысленной интонацией Селден пытался всего лишь перевести разговор на безопасные рельсы, но этот же тон покоробил ее страстное желание быть понятой. Немыслимое озарение внушало ей чувство владения ситуацией, и казалось невероятным, что кто-то испытывает необходимость оставаться на окраинах словесных игр и уверток.

— Все не так, я не была неблагодарной, — настаивала она.

Но настойчивость, с которой она это сказала, вдруг обессилила ее, она ощутила, как дрожит голос, две слезы набрякли в глазах и медленно потекли по щекам.

Селден придвинулся ближе и взял ее за руку:

— Вы очень устали. Почему бы вам не сесть, дайте мне устроить вас поудобнее.

Он подвел ее к креслу у камина и, усадив, положил подушку за спину.

— А теперь разрешите угостить вас чаем: вы знаете, уж этот признак гостеприимства всегда у меня в запасе.

Лили покачала головой, и по щекам ее скатились еще две слезы. Но она была не из тех, у кого глаза вечно на мокром месте, долгая привычка самоконтроля вновь заявила о себе, хотя нервная дрожь все еще мешала Лили говорить.

— Вы же знаете, я могу улестить воду закипеть за пять минут, — продолжал Селден таким голосом, как если бы она была непослушным ребенком.

Его слова вызвали видение иного дня, когда они сидели за его чайным столом и шутливо обсуждали ее будущее. Были минуты, когда казалось, что день тот более отдален, чем всякое другое событие в ее жизни, и все же она всегда могла пережить его снова, вплоть до мельчайших подробностей.

Лили махнула рукой.

— Нет. Я пью слишком много чая, лучше бы мне просто посидеть молча. И я скоро уйду, — добавила она смущенно.

Селден по-прежнему стоял около нее, облокотившись на каминную полку. Оттенок отчуждения все сильнее проявлялся под непринужденной простотой его манер. Эгоцентризм Лили не позволил ей сразу принять это, но потом, когда ее сознание снова выпустило жадные щупальца, она увидела, что ее присутствие становится для него в тягость. Такая ситуация могла быть спасена только мгновенным всплеском чувств, а Селдену явно не хватало накала, чтобы спровоцировать этот всплеск. Она уже давно миновала период вежливой взаимности, когда каждое проявление чувств должно быть точно пропорционально эмоциям, которые их вызвали, когда избыточная страстность порицается. Но одиночество охватило ее с удвоенной силой, когда Лили осознала себя навсегда изгнанной из сокровенных глубин души Селдена. Она пришла к нему без определенной цели, ведомая простым желанием увидеть его, но и сокровенной надеждой, которая проявилась лишь сейчас, внезапно содрогнувшись на дне сердца в предсмертной конвульсии.

— Мне надо идти, — повторила она, привстав из кресла. — Но может быть, мы не слишком скоро увидимся снова, и я хотела бы сказать, что никогда не забуду того, о чем вы сказали мне в Белломонте, а порой, когда я будто бы совсем далека от того, чтобы помнить ваши слова, они помогают мне и удерживают от ошибок, не дают превратиться в то, чем многие меня считают.

Пытаясь навести порядок в мыслях, чтобы высказаться предельно ясно, Лили чувствовала, что не может оставить его, не попытавшись еще раз объяснить ему, что она спасла себя от возможного падения.

Пока она говорила, выражение лица Селдена изменялось. Лицо его еще пыталось скрыть эмоции, но осторожность уступила место кроткому пониманию.

— Я рад услышать от вас все это, но что бы я ни сказал — мои слова ничего не меняют. Возможность перемениться — в вас самой и всегда там пребудет. И раз она с вами, то какая разница, что думают другие, вы ведь уверены, что ваши друзья всегда вас поймут.

— Ах, не говорите — не говорите, что сказанное вами ничего не изменило. Мне кажется, вы убиваете меня, оставив наедине с этим миром.

Она встала и стояла пред ним, полностью собравшись, ибо нечто внутри подсказало, что это кульминация их отношений. Осознание его смутно угаданной неприязни исчезло. Хочет он того или нет, но он должен увидеть всю ее, прежде чем они расстанутся.

Голос ее окреп, она серьезно смотрела ему в глаза, продолжая:

— Раз или два вы дали мне шанс бежать из моей жизни, и я отказалась, отказалась потому, что струсила. Потом я поняла свою ошибку — поняла, что никогда не буду счастлива тем, что радовало меня прежде. Но слишком поздно, чтобы вновь обрести счастье; вы осудили меня — я поняла. Поздно, чтобы стать счастливой, но не поздно опереться на мысль — чего я лишилась. Это все, ради чего я жила, — так не забирайте и это теперь! Даже в самые худшие времена вы были мне светом в конце туннеля. Иные женщины сильны вполне, чтобы быть довольными собою, но мне нужна помощь вашей веры в меня. Возможно, я смогла бы сопротивляться великому искушению, но разрушили бы меня искушения ничтожные. И тогда я вспомнила — я вспомнила, как вы сказали, что моя жизнь никогда не сможет меня удовлетворить, и мне стало стыдно признаться себе, что сможет. Вот что вы сделали мне и за что я вам благодарна. Я хочу сказать вам, что помню это всегда и что я старалась — и старалась изо всех сил…

Она неожиданно запнулась. Слезы потекли снова, и, вытаскивая платок, она коснулась свертка, спрятанного в складках платья. Краска залила ее лицо, и слова умерли на устах. Потом она снова взглянула на него и продолжила дрожащим голосом:

— Я старалась — старалась изо всех сил, а толку от меня никакого. Даже нельзя сказать, что я могу сама себя содержать. Я всего лишь бесполезный винтик в колесе великой машины жизни, и, выпав из него, я обнаружила, что так со мной повсюду. Что делать винтику, когда он понимает, что подходит лишь к одному отверстию? Он должен вернуться туда, откуда пришел, или его выбросят в мусорную кучу и… Вы же не знаете, каково в куче мусора!

Ее губы растянулись в улыбке, ее отвлекло причудливое воспоминание о признаниях, которые она сделала ему два года назад, в этой же комнате. Тогда она собиралась женить на себе Перси Грайса, а что теперь?

Кровь прилила к смуглой коже Селдена, но он не выдал чувств, только заговорил серьезно.

— Вы хотите что-то мне сказать, вы подразумеваете замужество? — вдруг сказал он.

Лили глазом не моргнула, но выражение удивления, озадаченного самопознания постепенно возникало в глубине ее глаз. И теперь она спросила себя, приняла ли она решение, когда входила к нему?

— Вы всегда говорили мне, что рано или поздно я приду к этому, — сказала она, неуверенно улыбнувшись.

— И вы пришли к этому сейчас?

— Я приду к этому — прямо сейчас. Но есть еще одно, и я должна перейти к этому прежде.

Она помолчала, стараясь придать голосу ту же уверенность, которую вновь обрела ее улыбка.

— Есть человек, с которым я должна попрощаться. О нет, не вы — мы наверняка будем видеться. Это Лили Барт, которую вы знали. До сих пор мы с ней были неразлучны, но теперь пора расстаться, и я возвращаю ее вам — оставляю ее здесь. Когда я уйду, я уйду одна. Мне бы хотелось, чтобы она осталась с вами, она не причинит беспокойства и не займет вовсе никакого места. — Она подошла к нему и протянула руку, еще улыбаясь. — Вы позволите ей остаться? — спросила она.

Он поймал ее руку, и по дрожанию его руки она поняла, что чувства еще не способны обрести слова.

— Лили, могу ли я помочь вам?! — воскликнул он.

Она нежно посмотрела на него:

— Вы помните, что сказали мне однажды? Что вы можете помочь мне только своей любовью? Что ж, вы любили меня мгновение и помогли мне. Ваша любовь всегда помогала мне. Но мгновение прошло — и по моей вине. Остается жить дальше. Прощайте.

Она вложила другую руку в его ладонь, и они смотрели друга на друга чуть торжественно, будто рядом стояла смерть. Что-то и вправду стояло между ними мертвое — любовь, которую она убила в нем и уже не могла вызвать к жизни.

Но что-то живое там тоже теплилось и вселилось в нее, как негасимое пламя, — это была любовь, которую зажгла когда-то его любовь, страстное желание ее души соединиться с его душой. В этом свете все остальное иссякло и покинуло ее. Она понимала теперь, что не может продолжать жить, оставив прежнюю себя с ним, что сама должна жить с ним рядом, но все равно принадлежать самой себе.

Селден все еще держал ее за руку, вглядываясь в ее лицо, но испытывая странное предчувствие. Внешние обстоятельства происходящего исчезли для него полностью, как и для нее: он чувствовал, что это одно из тех редких мгновений, когда маски спадают с лиц, невозвратимых мгновений.

— Лили, — сказал он, понизив голос, — вы не должны так говорить, я не могу отпустить вас, не зная, что вы собираетесь делать. Обстоятельства могут измениться, но они не проходят бесследно. Вы никогда не покинете моей жизни.

Лили встретила его взгляд светлым взором.

— Нет, — сказала она, — я понимаю это именно сейчас. Давайте останемся друзьями. Тогда я буду чувствовать себя в безопасности, что бы ни случилось.

— Что бы ни случилось? Что вы имеете в виду? Что случится?

Она спокойно отвернулась и подошла к очагу.

— Ничего в настоящее время, кроме того, что я замерзла, и, прежде чем я уйду, вы обязаны разжечь огонь для меня.

Лили опустилась на колени на коврике у камина, вытянув руки к углям. Озадаченный внезапным изменением в ее голосе, он машинально достал горстку щепок из корзины и бросил их в огонь. Одновременно он заметил, как тонки ее руки при свете разгорающегося пламени. Он видел, что под свободным покроем ее платья изгибы ее тела сжались до угловатости, и долго еще помнил, как жаркая игра языков пламени заострила мягкие ее ноздри и усилила черноту теней, которые залегли под глазами. Она опустилась на колени и несколько минут простояла так в молчании, которое он не смел нарушить. Когда она поднялась, ему показалось, что он увидел, как она вынула что-то из-за пазухи и бросила в огонь, но тогда он не обратил внимания на ее жест. Казалось, он впал в транс и все еще нащупывал слова, чтобы рассеять чары. Лили подошла совсем близко и положила руки ему на плечи.

— До свидания, — сказала она и, когда он склонился перед ней, коснулась губами его лба.