Шторы в гостиной миссис Пенистон были опущены в тщетной борьбе с палящим июньским солнцем, и в душных сумерках лица ее собравшихся сородичей омрачала приличествующая тень невосполнимой утраты. Здесь были все: Ван Олстины, Степни и Мельсоны, даже пара-тройка Пенистонов, которые выделялись большей свободой платья и манер, демонстрируя отдаленное родство и более обоснованные ожидания. На самом деле родне по линии Пенистонов придавало уверенности сознание того, что львиная доля состояния мистера Пенистона «вернется в семью», в то время как прямые наследники его покойной супруги находились в подвешенном состоянии, не зная ни о размерах собственного капитала вдовы, ни о его дальнейшей судьбе. Джек Степни, освоившись с новой ролью самого богатого племянника, автоматически взял бразды в свои руки, подчеркивая свою важность более напыщенной демонстрацией скорби и сдержанной властностью манер, в то время как скучающий вид и легкомысленный наряд его супруги свидетельствовали о пренебрежении богатой наследницы к мизерности интересов, поставленных на карту. Рядом с ней расположился старый Нед Ван Олстин. Одетый по случаю несчастья в щеголеватое пальто, он без конца пощипывал свои белые усы, чтобы скрыть нетерпеливое движение губ. И конечно, не обошлось без красноносой, источавшей похоронный дух Грейс Степни, которая горячо прошептала миссис Герберт Мельсон:

— Мне будет невыносимо видеть «Ниагару» в каком-нибудь другом месте!

Послышалось шуршание траурного крепа, и головы немедленно повернулись к отворяющейся двери. Вошла Лили Барт в черном платье — высокая и величавая — об руку с Герти Фариш. Она помедлила на пороге, и на лицах присутствующих дам промелькнула растерянность. Одна или две проявили слабые признаки узнавания, но их приглушили отчасти скорбная обстановка, отчасти неуверенность, насколько далеко зайдут остальные. Мистер Джек Степни небрежно кивнул ей, а Грейс Степни погребальным движением руки указала ей на место рядом с собой. Однако Лили, игнорируя и приглашение Грейс, и официоз Джека Степни, легкой поступью прошла через всю комнату и села на стул, который, казалось, был намеренно поставлен особняком.

Она лицезрела свою родню впервые после того, как две недели назад вернулась из Европы. Но если Лили и почувствовала некоторую неопределенность их приема, то это лишь добавило оттенок иронии ее самообладанию. Шок от тревожной вести о внезапной смерти миссис Пенистон, которую сообщила ей Герти в порту, почти сразу улегся, когда она подумала о том, что теперь наконец сможет расквитаться с долгами. Лили с беспокойством ожидала встречи с тетушкой. Миссис Пенистон яростно противилась отъезду своей племянницы и подчеркивала свое неодобрение тем, что не отвечала на письма Лили из Европы. Уверенность в том, что до тети дошла весть о ее разрыве с Дорсетами, делала перспективы встречи еще более пугающими, и как могла Лили подавить невольное облегчение при мысли о том, что вместо того, чтобы выдержать неприятное испытание, ей придется всего-навсего изящно принять гарантированное наследство? Ей всегда, как говорится, «давали понять», что миссис Пенистон щедро обеспечила свою племянницу, потому в сознании Лили это понимание давно кристаллизовалось в реальный факт.

— Конечно, ей достанется все, не понимаю, зачем здесь мы, — сказал нарочито громко мистер Джек Степни Неду Ван Олстину.

А тот протестующе пробормотал:

— Джулия всегда была справедливой женщиной, — что можно было истолковать и как согласие, и как сомнение.

— Ну, всего-то около четырехсот тысяч, — зевнул мистер Степни, а Грейс Степни, в тишине, которая установилась, едва адвокат предупреждающе откашлялся, всхлипнула:

— Всё тут, до последнего полотенца… Мы с ней вместе перебирали их в тот самый день, когда…

Лили, угнетенная спертой атмосферой, в которой висел удушливый запах траура, рассеянно повернулась к адвокату миссис Пенистон, который, скорбно нависнув над булевским инкрустированным столом, принялся тараторить преамбулу к завещанию.

«Точно на проповеди», — подумала она, попутно удивляясь про себя, где это Гвен Степни нашла такую кошмарную шляпку. Потом она заметила, как раздобрел Джек — скоро объемами догонит толстяка Герберта Мельсона, вот он сидит, всего в нескольких шагах, и прерывисто сопит, опираясь затянутыми в черные перчатки ладонями на набалдашник трости.

«Интересно, почему богатые непременно толстеют? Наверное, оттого, что им не о чем беспокоиться. Если наследство достанется мне, то нужно будет следить за фигурой», — думала она, пока адвокат бубнил, блуждая в лабиринте пунктов и подпунктов, перечисляющих имена наследников и наследниц. Первыми шли слуги, затем немногочисленные благотворительные учреждения, за ними чреда отдаленных Мельсонов и Степни, которые оживлялись, заслышав собственные имена, а после снова впадали в состояние апатии, подобающей сему торжественному моменту. Были названы Нед Ван Олстин, Джек Степни, парочка кузин, по нескольку тысяч каждой, и среди них, к удивлению Лили, не было Грейс Степни. Затем она услышала собственное имя: «Моей племяннице Лили Барт — десять тысяч долларов…» — и адвокат снова заблудился в извивах невнятных перечислений, из которых заключительная фраза вынырнула с поразительной отчетливостью: «…и все остальное мое имущество завещаю моей дорогой кузине и тезке Грейс Джулии Степни».

Послышался приглушенный вздох удивления, головы резко повернулись в одном направлении, траурно-креповые фигуры подались туда, откуда мисс Степни простонала, что «она недостойна», изливая свое ничтожество в скомканный шарик носового платка с черной каймой.

Лили не участвовала в общем порыве, впервые чувствуя крайнее одиночество. Никто не смотрел на нее, казалось, никому нет дела до ее присутствия, она погружалась на самое дно незначительности. И вслед за ощущением всеобщего равнодушия возникла острая боль обманутых надежд. Лишили наследства — ее лишили наследства — ради Грейс Степни! Лили поймала сочувственный взгляд Герти, задержавшийся на ней в отчаянном усилии утешения, и этот взгляд привел ее в чувство. Она должна кое-что сделать, должна — прежде чем покинет сей дом — сделать этот жест, вложив в него все благородство, на которое только способна. Она подошла к группе, окружившей Грейс Степни, и протянула той руку со словами:

— Дорогая Грейс, я так за вас рада.

Остальные дамы расступились при ее приближении, и вокруг нее образовалась пустота. Когда Лили повернулась, чтобы уйти, пустота стала еще шире, и никто не шагнул вперед, чтобы ее заполнить. Лили помедлила, оглядевшись по сторонам, спокойно оценивая ситуацию. Было слышно, как кто-то спросил о дате завещания, затем долетел обрывок ответа адвоката, что-то про внезапный вызов и «прежний документ». Затем мимо нее прокатилась волна уходящих. Миссис Джек Степни и миссис Герберт Мельсон стояли на крыльце в ожидании автомобиля, эскорт сочувствующих усаживал Грейс Степни в экипаж, хотя она жила на одной из соседних улиц, а мисс Барт и Герти оказались почти совсем одни в лиловой зале, которая в душном сумраке еще более обычного походила на ухоженный фамильный склеп, куда только что водрузили на вечное хранение последний труп.

Двуколка доставила подруг на квартиру Герти. Войдя в гостиную, Лили с приглушенным смехом упала в кресло: внезапно до нее дошел весь комизм ситуации, ведь оставленное тетей наследство с хорошей точностью покрывало ее долг Тренору. Необходимость срочно сбросить с себя этот долг снова решительно напомнила о себе после ее возвращения в Америку, и первое, что она сказала встревоженно склонившейся к ней Герти:

— Интересно, как скоро можно будет получить эти деньги?

Но мисс Фариш никак не могла отойти от темы наследства и дала волю своему негодованию:

— Ох, Лили, это так несправедливо! Это жестоко, и Грейс Степни должна понимать, что не имеет никаких прав на эти деньги.

— Любой, кто умел угодить тете Джулии, имеет право на эти деньги, — философски возразила мисс Барт.

— Но тетя была к тебе так расположена — и все так считали…

Герти вдруг осеклась с явным смущением, а мисс Барт посмотрела ей прямо в глаза:

— Герти, давай начистоту. Завещание составлено всего полтора месяца назад. Она слышала о моем разрыве с Дорсетами?

— Конечно, все слышали, что между вами произошла какая-то размолвка, какое-то недоразумение…

— И она слышала, что Берта вышвырнула меня с яхты?

— Лили!

— А знаешь, ведь именно так и было. Она сказала, что я пытаюсь женить на себе Джорджа Дорсета. Она сделала это, чтобы заставить его поверить, будто она ревновала. Не это ли она сказала Гвен Степни?

— Не знаю, я не слушаю всякие ужасы.

— А я должна их слышать, я должна знать, на каком я свете. — Она помолчала, а потом сказала насмешливо: — Ты заметила, как вели себя женщины? Они боялись меня отшить, пока думали, что я получу деньги, а потом отшатнулись от меня, как от зачумленной.

Герти молчала, и она продолжила:

— Я осталась посмотреть, что будет дальше. Все смотрели на Гвен Степни и Лулу Мельсон, я видела, как они наблюдают за тем, как поступит Гвен. Герти, я просто обязана знать, что обо мне говорят.

— Говорю тебе, я не слушала…

— Можно слышать и не слушая. — Она встала и решительно обняла Герти за плечи. — Герти, они собираются меня выкинуть?

— Твои друзья, Лили? Как ты можешь так думать?

— Кто кому друг в такие времена? Кто, кроме тебя, моя бедная доверчивая Герти? Один бог знает, в чем меня подозреваешь ты. — Она поцеловала Герти и зашептала капризно: — Ты никогда не изменишь свое отношение, но ты же и так потакаешь преступникам, Герти! Как насчет закоренелых, а? Потому что я совершенно неисправима, понимаешь?

Она выпрямилась во весь свой величественный рост, возвышаясь, как темный непокорный ангел над удрученной Герти, которая только и смогла пробормотать в ответ:

— Лили, Лили, зачем ты смеешься над такими вещами?

— Наверное, чтобы не заплакать. Но нет — я не из породы плакс. Я очень давно обнаружила, что от плача у меня краснеет нос, и это открытие помогло мне перенести множество обид в моей жизни.

Лили беспокойно обошла комнату, а потом снова села и подняла на взволнованную Герти сверкающий лукавый взгляд:

— Знаешь, я была бы не против получить это наследство. — Герти протестующе открыла было рот, но Лили повторила спокойно: — Вот именно, дорогая моя, потому что, прежде всего, эти люди не посмели бы тогда игнорировать меня, а если бы и так, это не имело бы значения, потому что я бы от них не зависела. Но теперь! — Ирония затуманила ее взгляд, и она склонилась к подруге, помрачнев лицом.

— Как ты можешь такое говорить? Конечно, деньги должны были достаться тебе, но, в конце концов, какая разница? Главное… — Герти помедлила и решительно продолжила: — Главное, что тебе нужно очистить свое имя, рассказать друзьям всю правду.

— Всю правду? — рассмеялась мисс Барт. — А что такое правда? Когда дело касается женщины, правда — это то, во что легче всего поверить. И теперь куда легче поверить в историю Берты Дорсет, чем в мою, потому что у нее большой дом и ложа в опере и быть с ней в хороших отношениях очень удобно.

Мисс Фариш все еще не сводила с подруги встревоженных глаз.

— А какова твоя история, Лили? Я не уверена, что хоть кому-нибудь о ней известно.

— Моя история? Я и сама не уверена, что знаю ее. Видишь ли, я никогда не задумывалась о том, чтобы заранее сочинить свою версию, как это сделала Берта, да если бы она у меня и была, я бы, наверное, не стала утруждаться, чтобы воспользоваться ею теперь.

Но Герти продолжала со спокойной убедительностью:

— Мне не нужна версия, придуманная заранее, я прошу тебя рассказать именно то, что случилось, с самого начала.

— С самого начала? — мягко передразнила ее мисс Барт. — Милая Герти, до чего же у добрых людей неразвитое воображение! Ведь все началось с моей колыбели, я полагаю, с того, как я росла, с того, что меня научили ценить. Нет-нет, я никого не виню в своих промахах, просто я хочу сказать, что это у меня в крови, от какой-нибудь злодейки-прародительницы, обожавшей удовольствия, восставшей против домашних добродетелей Нового Амстердама и возжелавшей вернуться ко двору Карлов! — Но Герти продолжала смотреть на Лили грустными глазами, и та сказала нетерпеливо: — Ты хочешь правды — что ж, вот тебе правда о любой девушке: как только о ней начинают судачить, ей конец, и чем больше она оправдывается, тем хуже. Добрая моя Герти, не найдется ли у тебя сигареты?

В душном гостиничном номере, в котором она нашла себе пристанище по возвращении в Америку, Лили Барт в тот вечер снова обдумала сложившуюся ситуацию. Это была последняя неделя июня, и никого из ее друзей в городе не было. Немногочисленные родственники, которые остались или возвратились, чтобы присутствовать на чтении завещания миссис Пенистон, уже после обеда снова упорхнули в Ньюпорт или на Лонг-Айленд, и никто из них не предложил Лили своего гостеприимства. Впервые в жизни она оказалась в полном одиночестве, не считая Герти Фариш. Даже в момент разрыва с Дорсетами она не ощущала себя так одиноко, поскольку герцогиня Белтширская, услыхав о катастрофе от лорда Хьюберта, немедленно предложила девушке свое покровительство, и под ее надежным крылом Лили имела почти триумфальный успех в Лондоне. Там она испытала сильнейшее искушение подольше задержаться в обществе, которое так и просилось, чтобы она его развлекала и очаровывала, и не уставало удивляться ее изумительным талантам в этой области. Однако Селден перед расставанием настоял на ее немедленном возвращении к тетке, и за то же ратовал приехавший в Лондон лорд Хьюберт. Лили не нужно было лишний раз убеждать в том, что покровительство герцогини — не самый лучший способ реабилитации в свете, к тому же, побаиваясь, что ее благородная защитница может в любую секунду сменить протеже, она неохотно приняла решение вернуться в Америку. Но, не пробыв на родном берегу и десяти минут, она осознала, что медлила слишком долго и ничего нельзя исправить. Дорсеты, Степни, Браи — все действующие лица и зрители драмы опередили ее со своими версиями происшествия. Да если и был хоть малейший шанс изложить свою, некое смутное презрение и нежелание удержали ее от этого. Она знала, что не могла рассчитывать на шанс объясниться или выдвинуть встречные обвинения, дабы вернуть прежние позиции. А если бы и могла, все равно отступила бы из-за того же чувства, которое удерживало ее от оправданий перед Герти Фариш, — это была какая-то смесь гордости и унижения. Несмотря на то, что Лили знала: Берта Дорсет безжалостно принесла ее в жертву, готовая на все, чтобы вернуть мужа, и несмотря на то, что ее собственное отношение к Дорсету было только дружеским, все же она прекрасно понимала, что, как жестоко заметила Керри Фишер, ее ролью в этой афере было отвлекать внимание Дорсета от его жены. Для того-то Лили и пригласили: такова была цена, которую она согласилась заплатить за три месяца роскошной, свободной и беззаботной жизни. Ее привычка решительно смотреть фактам в лицо в редкие моменты самоанализа не позволяла ей теперь придать случившемуся хоть каплю фальшивого лоска. Лили страдала из-за той самой преданности, с которой исполняла роль, предписанную ей по молчаливому соглашению, но эта роль была в лучшем случае некрасивой, и теперь она это видела во всех уродливых проявлениях собственного провала.

И в том же бескомпромиссном свете она видела вереницу последствий, которые повлек за собой этот провал, они становились все яснее с каждым днем ее изнурительной задержки в городе. Она оставалась отчасти потому, что ей было спокойнее от присутствия рядом Герти Фариш, отчасти потому, что не совсем знала, куда податься. Лили хорошо понимала задачу, которая стояла перед ней. Необходимо мало-помалу восстановить утраченные позиции, и первым шагом в этом деле было выяснить, сколько друзей у нее осталось. Прежде всего Лили питала надежды на миссис Тренор, которая была просто кладезем поверхностной благосклонности ко всем, кто мог ее развлечь или был ей полезен, а в шумной суматохе ее жизни голосок клеветы был слишком тих, чтобы его услышали. Но Джуди, хотя и была, наверное, информирована о приезде мисс Барт, ничем не проявила свою осведомленность и не прислала даже формальной записки с выражением соболезнований, как полагалось бы подруге. Любой встречный шаг со стороны Лили грозил опасными последствиями; осталось надеяться, что ей выпадет счастливый случай увидеться с подругой, и Лили знала, что даже в это время года есть возможность пересечься с друзьями, бывая в привычных для них местах.

С этой целью она усердно показывалась в ресторанах, завсегдатаями которых они бывали, где в сопровождении встревоженной Герти роскошно завтракала, как она говорила, в расчете на будущие поступления.

— Герти, дорогая, ты же не хочешь, чтобы я позволила метрдотелю думать, будто мне не на что теперь жить, кроме наследства тети Джулии? Представляешь, какое удовольствие мы доставим Грейс Степни, если она явится и увидит, что мы завтракаем холодной бараниной и запиваем чаем! Что закажем сегодня на десерт — «Кубок Жака» или персик «Мельба»?

Она внезапно уронила меню, и щеки ее порозовели, а Герти, заранее встревожившись, проследила за ее взглядом и увидела компанию во главе с миссис Тренор и Керри Фишер, выходящую из внутреннего зала. Встреча была неизбежна: леди и их спутники, среди которых Лили тотчас же приметила Тренора и Роуздейла, просто не могли пройти к выходу, минуя столик, за которым завтракали две подруги, и беспокойное поведение Герти тут же выдало ее с головой. Мисс Барт, напротив, выплыла навстречу на волне своей жизнерадостной грации, она не пряталась от своих друзей, но и не караулила их нарочно, и это придало встрече естественность, с которой Лили умела выходить из самых напряженных ситуаций. Миссис Тренор со своей стороны смутилась чрезвычайно, и в ее преувеличенно теплом приветствии сквозила чуть заметная отчужденность. Громогласную радость при виде мисс Барт она облекла в форму туманных общих фраз, в которых не было ни вопросов о ее планах, ни явного желания увидеться снова. Лили, хорошо разбиравшаяся в языке подобных недомолвок, знала, что и для остальных он предельно ясен, даже Роуздейл, пышущий важностью, как всегда в столь высоком обществе, сразу перенял градус сердечности миссис Тренор и небрежно поклонился мисс Барт. Тренор, красный от неловкости, скомкал приветствие под предлогом, что ему срочно нужно поговорить с метрдотелем, и вся компания вскоре испарилась следом за миссис Тренор.

Все произошло в считаные минуты — официант так и стоял с меню в руках, дожидаясь, какой леди выберут десерт, — но мисс Барт этих минут было довольно, чтобы постичь размеры своей неудачи. Весь мир движется туда, куда ведет его Джуди Тренор, а Лили ощутила себя потерпевшим крушение, который тщетно подает сигналы бедствия плывущим мимо судам.

Вмиг она припомнила жалобы миссис Тренор на ненасытную миссис Фишер и поняла, что эти жалобы демонстрировали необычайную осведомленность Джуди о делишках мужа. В ужасающе беспорядочной жизни Белломонта, где, казалось, ни у кого нет времени наблюдать за другими, а личные цели и персональные интересы совершенно теряются в кружении всеобщей непрерывной суеты, Лили воображала себя защищенной от постороннего неусыпного контроля, но если Джуди знала, что миссис Фишер берет взаймы у ее супруга, могла ли она не заметить, что и Лили делает то же самое? И если Джуди были безразличны привязанности мужа, то она весьма ревновала к его кошельку, и Лили понимала, что подруга оттолкнула ее именно по этой причине. Прямым следствием этих умозаключений стало еще более страстное желание Лили выплатить долг Тренору. После этого от наследства миссис Пенистон останется только тысяча долларов, и ей не на что будет жить, кроме собственного крошечного дохода, который был существенно меньше, чем даже жалкие гроши Герти Фариш, но эти соображения уступили настоятельным требованиям уязвленной гордости. Прежде всего Лили должна расквитаться с Тренором, отложив пока что мысли о будущем.

В своей абсолютной неосведомленности насчет правовых проволочек, Лили полагала, что наследство будет выплачено в течение нескольких дней после оглашения завещания, и после недолгого томительного ожидания отправила письмо, чтобы выяснить причину задержки. Прошло еще какое-то время, пока адвокат миссис Пенистон, бывший по совместительству одним из душеприказчиков, ответил, что относительно интерпретации завещания возникли некоторые вопросы, поэтому он и его коллеги не уполномочены начать выплаты, пока не истек двенадцатимесячный срок, отведенный для их урегулирования. Растерянная и возмущенная Лили решила попытать счастья в личной встрече, но вернулась из похода со стойким ощущением, что ни красота, ни женские чары не властны над юридическими процессами. Неужели еще целый год ей придется жить под бременем долга? Это казалось невыносимым, и, дойдя до края, она отчаялась обратиться к мисс Степни, которая задержалась в городе, погруженная в исполнение восхитительной обязанности разбора имущества, оставшегося после ее благодетельницы. Горько и унизительно искать милости у Грейс Степни, но альтернатива казалась еще горше и унизительнее, поэтому однажды утром Лили объявилась в доме миссис Пенистон, где Грейс обрела временное пристанище для лучшего осуществления своей благочестивой задачи.

До чего же нелепо вернуться просительницей в дом, который был в ее власти совсем недавно. Лили остро жаждала, чтобы эта пытка поскорее закончилась, и когда мисс Степни вошла в сумрачную гостиную, задрапированную траурным крепом высшего качества, ее посетительница немедленно перешла к делу: не могла бы та ссудить ей сумму в размере ожидаемого наследства?

В ответ на это Грейс всхлипнула и удивилась просьбе, посетовала на неумолимый закон и поразилась, как это Лили не осознает, что они находятся в совершенно одинаковом положении. Уж не думает ли она, что только ей одной задерживают выплаты по завещанию? А вот мисс Степни, не получив ни единого завещанного пенни, должна платить аренду — да-да! — чтобы иметь счастье жить в доме, который и так принадлежит ей. Она уверена, что не этого хотела бедная милая кузина Джулия, она так и сказала стряпчим, но на них никакие резоны не действуют, и ничего не поделаешь — придется подождать. Пусть Лили берет пример с нее и сохраняет терпение — им обеим стоит вспомнить, как бесконечно терпелива была кузина Джулия.

Лили передернула плечами, давая понять, что данный пример неуместен:

— Но вы получите все, Грейс, — вы с легкостью могли бы взять в долг в десять раз больше, чем та сумма, о которой прошу я.

— В долг? Я могла бы с легкостью взять в долг? — Грейс Степни выпрямилась перед ней, в траурном гневе. — Да представляете ли вы хоть на минуту, чтобы я брала деньги в долг в ожидании наследства, оставленного мне кузиной Джулией, прекрасно зная, какой несказанный ужас она испытывала перед подобными сделками? А известно ли вам, Лили, что именно тревоги о ваших долгах стали причиной ее болезни — помните, у нее был небольшой приступ перед вашим отплытием? О, я, разумеется, не знаю всех подробностей и знать не хочу, но ходили слухи о ваших похождениях, и это сделало ее несчастной, все, кто был с ней рядом, это заметили. Можете обижаться на меня, но я вам скажу: если я могу сделать хоть что-нибудь, чтобы вы поняли всю пагубу своего поведения и насколько глубоким было ее разочарование, то это самый честный способ донести до вас ее горе.