Телеграмма от мисс Барт застала Лоуренса Селдена у дверей гостиницы, и, прочитав ее, он задержался, чтобы дождаться Дорсета. Сообщение определенно оставляло много места для догадок, но все, что он недавно слышал и видел, легко заполнило недостающее. И все-таки он был удивлен, поскольку, ощущая, что ситуация содержала все элементы взрыва, Селден по опыту знал, что именно такие комбинации довольно часто заканчивались мирно. А с другой стороны, запальчивый характер Дорсета и беспечное пренебрежение приличиями со стороны его супруги придавали всей этой истории странную шаткость; и не потому, что он сам был в нее вовлечен, а чисто из-за профессионального усердия Селден решил всеми силами защитить супругов. Так или иначе, в данном случае безопасность и мужа, и жены заключалась в реставрации их разрушенного союза, и, хотя это было и не его дело, Селден, всего лишь основываясь на общих принципах, думал о предотвращении скандала, причем желание избежать его увеличивалось из-за участия в нем мисс Барт. Он не мог сказать ничего конкретного для обоснования своих опасений, он просто хотел избавить ее от стыда, когда дело дойдет до отмывания белья Дорсетов и выяснится, что она отдаленно связана с ними.

А каким изматывающим и неприятным может стать подобный процесс, он видел еще яснее после двухчасового разговора с Дорсетом. Если бы хоть что-то выплыло наружу, это было бы таким прилюдным выворачиванием накопившихся нравственных лохмотьев, что после ухода Дорсета Селдену захотелось проветрить комнату и хорошенько подмести. Но ничто не должно вылезти, и, по счастью, грязные отрепья, хоть и собранные в кучу, не так-то уж легко было бы соединить в однородное полотно склоки. Обтрепанные и неровные края не всегда подходят друг к другу, множество обрывков пропало, те куски не годятся по размеру, эти — по цвету, и, естественно, профессиональной обязанностью Селдена было сделать все возможное, чтобы раскрыть клиенту глаза на все эти несоответствия. Однако для человека, настроенного как Дорсет, и самая профессиональная демонстрация была бы неубедительна, и Селден понял, что сейчас все, что можно сделать, — это утешить и потянуть время, посочувствовать и проявить благоразумие. Он отпустил Дорсета, до краев наполнив его ощущением, что до их следующей встречи тот не должен связывать себя никакими обязательствами, или, другими словами, что в игре он только зритель. Селден понимал тем не менее, что долго в равновесии подобное буйство не удержишь, и пообещал встретиться с Дорсетом на следующее утро в отеле в Монте-Карло. А пока он в немалой степени рассчитывал на слабость и сомнение, которые у таких людей, как Дорсет, возникают сразу же после непривычного расхода моральных усилий, и в ответной телеграмме мисс Барт он написал просто и в приказном порядке: «Полагайте, что все как обычно».

В этом предположении первая часть следующего дня и прошла. Дорсет, будто бы повинуясь категорическому требованию Лили, и вправду вернулся к запоздалому обеду на яхте. И трапеза была самым трудным временем в этот день. Дорсет погрузился в угрюмое молчание, обычно и следовавшее за его, как называла это Берта, «припадками», так что несложно было в присутствии слуг сделать вид, что дело именно в этом. Сама же Берта, казалось, мало заботилась о том, чтобы использовать эти очевидные способы защиты. Она просто предоставила мужу нести весь груз случившегося, как если бы сама была слишком погружена в обиды, в свою очередь оскорбленная тем, что ее можно в чем-то подозревать. Для Лили подобное отношение было самым зловещим, самым озадачивающим элементом во всей истории. Когда она пыталась снова и снова раздуть слабую искорку разговоров, выстроить рассыпающуюся структуру «видимостей», ее собственное внимание постоянно отвлекалось на вопрос: «К чему она ведет, черт побери?» Поскольку было нечто по-настоящему раздражающее в одиноком неповиновении Берты. Если бы только она подала подруге намек, тогда они успешно защищались бы вместе, но какая польза от Лили, если она столь расчетливо отторгнута от участия? Быть полезной — вот все, чего она хотела на самом деле, ради себя и ради Дорсетов. Она не думала о своем положении вообще, она просто была озабочена попытками разрядить конфликт между супругами. Но завершение короткого унылого вечера оставило ее с чувством, что усилия растрачены впустую. Она не пыталась увидеть Дорсета наедине, определенно избегая возобновления доверительных отношений. Но с Бертой было иначе, она искала доверия Берты, и Берте следовало бы ответить тем же, но этого не происходило, как если бы в порыве безрассудной страсти самоуничтожения та отталкивала протянутую руку.

Лили, рано улегшись в кровать, предоставила супругов самим себе. И — это казалось сценой в общем спектакле мистерии, в которой она участвовала, — прошло не менее часа, прежде чем Лили услышала шаги Берты в безмолвном коридоре по пути в каюту. Следующее утро явило, что ничего не изменилось и меж конфликтующими супругами все по-прежнему. Единственное, что уже нельзя было заговорщицки игнорировать и что можно было расценивать как перемену, было отсутствие Неда Сильвертона. Никто не упоминал его, и это молчаливое согласие маячило в сознании на первом плане. Но что-то еще изменилось, по крайней мере для Лили, а именно то, что Дорсет стал избегать ее почти так же явно, как и его жена. Возможно, это было покаяние за вчерашние крокодиловы слезы, возможно, он неуклюже пытался соответствовать наставлениям Селдена, делая вид, что ничего не произошло. От подобных инструкций толку не больше, чем от просьбы фотографа «выглядеть естественно». У такого существа, как бедный Дорсет, не представляющего, как он смотрится со стороны, попытки принять ту или иную позу наверняка выльются в престранные ужимки.

В результате Лили ничего не оставалось, как полагаться на собственные силы, сколь бы это ни казалось странным. Когда она поднялась на палубу, выяснилось, что миссис Дорсет по-прежнему невидима, а сам Дорсет покинул яхту еще ранним утром. Лили тоже не находила себе места, а потому, не в состоянии оставаться в одиночестве, отправилась на берег. Бесцельно бредя к казино, она присоединилась к группе знакомцев по Ницце, с ними она и позавтракала и, возвращаясь домой, натолкнулась на Селдена, пересекавшего площадь. Оставить знакомых было не совсем удобно, поскольку те гостеприимно предполагали, что сами решат, когда им расстаться, но ей удалось выкроить мгновение и задать вопрос, получив быстрый ответ:

— Я видел его снова — только что расстались.

Она беспокойно ждала продолжения:

— Ну, что случилось, что случится?

— Да ничего, ни сейчас, ни потом, я думаю.

— Тогда — все уладилось. Вы уверены?

Он улыбнулся:

— Давайте подождем, я не уверен, но я же оптимист.

Но тут Лили пришлось собраться и поспешить за компанией, уже поджидающей ее на ступеньках.

На самом деле Селден описал Лили наиболее оптимистичную перспективу, разгладив все тени, чтобы смягчить беспокойство в ее взгляде. И теперь он, спускаясь к вокзалу, все еще ощущал это беспокойство, как явный отклик на его собственное. Хотя трудно было сказать, чего, собственно, он страшился: говоря, что ничего не случится, он так и думал. Беспокоило его лишь то, что настроение Дорсета явно менялось и предсказать что-либо было трудно. Определенно, это не было вызвано доводами Селдена и не являлось результатом собственных размышлений Дорсета. Пятиминутной беседы хватило на то, чтобы показать: тут работало еще чье-то влияние, и Дорсет не столько справился с обидой, сколько погрузился в апатию, уподобившись агрессивному безумцу под воздействием наркотика. Временно, без сомнения, однако это было благотворно для общего спокойствия — вопрос в том, как долго спокойствие будет продолжаться и какую реакцию вызовет. И вот здесь Селден оказался в темноте, ибо почувствовал, что одним из следствий перемен в Дорсете стало прекращение беспрепятственного общения с ним. Последний, впрочем, по-прежнему был движим непреодолимым желанием обсуждать свои несчастья, но, хотя он поверял их с таким же отчаянным упорством, Селден понял: нечто удерживает Дорсета от полной откровенности. И это сначала утомляло, а потом и раздражало, и, когда их разговор был закончен, Селден решил, что сделал все от него зависящее и может спокойно умыть руки, не заботясь о дальнейшем.

Все это проносилось у него в уме по пути на станцию, когда он столкнулся с мисс Барт, и хотя после того, как они перекинулись парой слов, он еще не свернул с дороги, Селден осознавал, что намерения его начали изменяться. И перемена эта зависела от выражения ее глаз и желания понять, что оно означает. Он бросился на скамейку в саду и предался размышлениям. То, что она выглядела встревоженной, было вполне естественно: молодая женщина в интимной обстановке круиза, рядом с парой, находящейся на грани катастрофы, и помимо заботы о друзьях вряд ли может не быть обеспокоена странностью своего положения. Плохо же было то, что, интерпретируя состояние ума мисс Барт, приходилось допускать множество различных прочтений, и одно из них в растревоженных мыслях Селдена приняло уродливую форму, предложенную миссис Фишер. Если девушка так испугана, то за кого она боится — за друзей или за себя? И до какой степени страх катастрофы усиливался от ощущения, что она замешана в ней роковым образом? Поскольку виновной стороной выступала столь явно миссис Дорсет, эта гипотеза казалась на первый взгляд беспричинно недоброй, но Селден знал, что даже в самой односторонней супружеской ссоре, как правило, не обходится без контробвинений, причем тем более дерзких, чем более вопиющим был изначальный проступок. Миссис Фишер не колеблясь предположила, что мисс Барт может выйти за Дорсета, если «что-то случится», и хотя миссис Фишер славилась своей безрассудностью, она была достаточно проницательна в чтении иероглифов, откуда ее соображения и возникли. Дорсет явно интересовался девушкой, и этот интерес может быть использован его женой самым безжалостным образом в борьбе за восстановление репутации. Селден знал, что Берта будет драться до последнего патрона: опрометчивость ее поведения без всякой логики сочеталась с холодной решимостью избежать его последствий. Она могла быть так же беспринципна, борясь за себя, как и безрассудна, когда шла навстречу опасности, и все, что попадалось под руку в такие моменты, использовалось для защиты. Селден еще не мог предсказать, чем все это закончится, но недоумение увеличивало его беспокойство, и с этим ощущением он решил до отъезда еще раз поговорить с мисс Барт. Каковым бы ни было ее участие в конфликте — а он всегда честно пытался судить ее, не столько принимая во внимание ее окружение, сколько учитывая, что полностью свободна она быть не может, — Селден полагал, что лучше всего для Лили держаться подальше от возможной катастрофы, и, раз она обратилась за помощью к нему, именно он обязан ей так сказать.

Это решение заставило Селдена вскочить и повлекло к казино, за дверями которого она исчезла, но, сколько ни бродил он в толпе, Лили и след простыл. Однако, к удивлению своему, он обнаружил Неда Сильвертона, довольно картинно склонившегося над игорным столом, и хотя открытие, что этот персонаж драмы не только маячит на заднем плане, но и пытается вызвать на себя огни рампы, казалось, должно было означать, что вся опасность позади, оно скорее усилило дурные предчувствия Селдена. И с этими впечатлениями он вернулся на площадь, надеясь увидеть, как мисс Барт пересекает ее, что неизбежно приходилось делать каждому в Монте-Карло по крайней мере десять раз на дню, но ждал он вотще, постепенно приходя к мысли, что Лили вернулась на «Сабрину». Было бы нелегко последовать за ней на яхту, но еще труднее найти там возможность перекинуться с ней словом, и он уже почти решил прибегнуть к не лучшей альтернативе — отправить письмо, когда на непрерывной диораме площади вдруг появились лорд Хьюберт и миссис Брай.

Немедленно поприветствовав их вопросом, он узнал от лорда, что мисс Барт только что вернулась на «Сабрину» в компании Дорсета, и ответ сей определенно расстроил его так, что миссис Брай вырвалась из-под взгляда своего спутника, который действовал по принципу стопора для пружины, и немедленно выступила с предложением прийти к ним на ужин и там встретиться с друзьями.

— В «Бекасе», легкий ужин в честь герцогини, — выпалила она, не дав лорду Хьюберту времени вернуть стопор на место.

Чувство гордости за то, что его допустили в такое общество, привело Селдена вечером к дверям ресторана, где он помедлил, озирая шеренги посетителей, вступавших на залитую светом балюстраду. Там, пока Браи, уже внутри, наносили последние нервные штрихи, выбирая из волнующего изобилия меню, он ожидал прибытия гостей с «Сабрины», которые в конце концов и появились на горизонте с герцогиней, лордом и леди Скиддоу, а также четой Степни. Ему легко удалось увести мисс Барт под предлогом необходимости заглянуть на минутку в один из роскошных магазинчиков, расположенных на террасе, и сказать ей, пока они стояли в белом сиянии витрины с бриллиантами:

— Я пришел сюда ради того, чтобы умолять вас покинуть яхту.

Во взгляде ее промелькнул отсвет былого страха.

— Покинуть? Что вы имеете в виду? Что случилось?

— Ничего, но если случится, почему бы не оказаться в стороне?

Ослепительный блеск витрины с бриллиантами, еще более яркий в сравнении с ее бледным лицом, придал ее чертам отточенность трагической маски.

— Ничего не случится, я уверена, но, если есть хоть какие-то сомнения, как вы могли подумать, что я оставлю Берту?

Слова прозвучали с ноткой презрения — возможно, к нему? Что ж, он был готов рискнуть еще раз, настаивая сильнее, с неоспоримым волнением:

— Вы должны и о себе подумать…

На что с неожиданной ноткой печали в голосе она ответила, ловя его взгляд:

— Если бы вы знали, как мне это безразлично!

— Ну что ж, ничего не произойдет, — сказал он, больше для своего собственного успокоения, чем для того, чтобы ее утешить.

— Ничего-ничего, конечно! — мужественно согласилась она, и они поспешили догнать остальных.

Когда они заняли места в переполненном ресторане за освещенным столом миссис Брай, их уверенность, казалось, получила поддержку от знакомого окружения. Вот Дорсет с женой, вновь явившие миру свои привычные лица: она — занята взаимоотношениями с совершенно новым нарядом, он — скорчился от диспепсического ужаса над вопиющими домогательствами меню. Уже то, что они появились вместе в самом популярном заведении, казалось, без сомнения гласило, что они преодолели конфликт. Любопытно, как им это удалось, но важно было другое — что на время мисс Барт расслабилась, и Селден, дабы расслабиться самому, уговаривал себя, что мисс Барт обладала возможностью наблюдать супругов дольше, чем он сам.

Тем не менее, пока обед пробирался в лабиринте съестного и становилось ясно, что миссис Брай время от времени отталкивала сдерживающую руку лорда Хьюберта, общая бдительность Селдена начала притупляться, сконцентрировавшись только на мисс Барт. Это был один из дней, когда ее красота достигла такой степени, что ничего другого и не требовалось, и остальное — ее изящество, ее сообразительность, ее дар общения — было, казалось, только излишком этого дара изобильной природы. Но особенно поразило его то, как она отличалась — сотней неуловимых оттенков — от тех, кто пытался воспроизвести ее стиль. Однако именно в таком обществе полностью раскрылся прекрасный цветок, выражая состояние, к которому она сама стремилась, так что отличие ее от остальных проявилось в высшей мере, ее грация обесценивала элегантность других женщин, как и ее тонкое молчание делало их болтовню скучной. Напряжение, возникшее недавно, вернуло ее лицу ту глубокую выразительность, которой Селдену так не хватало в последнее время, и храбрость, прозвучавшая в ее недавних словах, отзывалась теперь в голосе и взгляде. Да, это была несравненная Лили — иначе не скажешь, и Селден мог позволить своему восхищению пойти вразнос, потому что личного в нем осталось мало. Он уже отдалился от нее, и не в страшный миг разочарования, а именно теперь, в трезвом свете угасшего пристрастия, в умирающих проблесках его он видел ее отчужденной от себя жестокостью выбора, который, казалось, отрицал отличие, которое он чувствовал в ней. Снова ситуация предстала перед ним во всей завершенности — тот выбор, на котором она остановилась: глупая дороговизна еды, и показная болтовня, и свобода высказываний без признаков остроумия, и свобода действий, не созданная для романтики. Вычурная обстановка ресторана, в котором их стол, казалось, выделялся особым блеском публичности, и присутствие там коротышки Дэбема из «Новостей с Ривьеры» подчеркивали идеалы мира, где видимость считалась почестью, а светская колонка заменила торжественные фанфары.

Коротышка Дэбем, летописец подобных событий, зажатый в почтительной бдительности между двумя блестящими соседями, вдруг стал объектом пристального внимания Селдена. Что он знает о происходящем и как много собирается разузнать? Его глазки были похожи на щупальца, выброшенные, чтобы поймать плавающие намеки, от которых Селдену воздух сейчас казался то сгустившимся, то снова чистым до обычной пустоты, и тогда он ничего не видел в нем для журналиста, кроме возможности описать досуг, дабы отметить элегантность дамских платьев. Платье миссис Дорсет, в частности, бросало вызов богатству словаря мистера Дэбема: оно было полно выдумки и элегантности, достойной того, что он мог бы назвать «литературным стилем». Сначала, как заметил Селден, оно слишком занимало владелицу наряда, но теперь она вполне овладела им и научилась демонстрировать его с неожиданной свободой. Но не слишком ли свободно, не слишком ли красноречиво для совершенной естественности? А Дорсет, на которого затем естественно обратился взгляд Селдена, — не слишком ли порывисто колеблется он между крайностями? Дорсет, конечно, всегда был порывист, но Селдену казалось, что сегодняшние колебания уносят его все дальше от центра.

Ужин тем временем близился к триумфальному концу и к явному удовлетворению миссис Брай, которая царила в апоплексическом величии меж лордом Скиддоу и лордом Хьюбертом, чуть не готовая призывать миссис Фишер свидетелем своих достижений. За исключением отсутствующей миссис Фишер, успех ее аудитории можно было бы назвать исчерпывающим, потому что ресторан был переполнен людьми, собравшимися там лицезреть представление и тщательно запечатлеть имена и лица знаменитостей, на которых они пришли поглазеть. Миссис Брай, понимая, что все ее гости женского пола относятся к этой категории и что каждая исполняет свою роль с блеском, дарила Лили всей той нерастраченной благодарностью, которой не удалось заслужить миссис Фишер. Селдена, поймавшего эти взгляды, заинтересовало, в чем заключалось участие мисс Барт в организации развлечения. Она сделала, по крайней мере, многое, чтобы украсить его, и, наблюдая мудрую уверенность, с которой та держалась, Селден, улыбаясь, думал, что никакая помощь ей не нужна. Никогда еще она не казалась более невозмутимой и владеющей ситуацией, чем в конце вечера, когда, чуть отделившись от компании за столом, она обернулась с улыбкой и подставила царственные плечи под накидку из рук Дорсета.

Обед продолжался исключительными сигарами мистера Брая и озадачивающим разнообразием крепких дижестивов, и хотя многие столы уже были пусты, значительное число посетителей все еще тянули время, чтобы дать уважаемым гостям миссис Брай удалиться. Церемония продолжалась у выхода из ресторана и выдалась непростой и небыстрой, пока герцогиня и леди Скиддоу бесконечно прощались и клятвенно заверяли друг дружку немедленно воссоединиться в Париже, где обе собирались задержаться и обновить гардероб по пути в Англию. Качество гостеприимства миссис Брай и чаевые ее мужа, очевидно, сказались на манерах английских леди, проявивших несдержанность чувств и проливших розовый свет на будущее миссис Брай. Миссис Дорсет и супруги Степни тоже были объяты этим заревом, и вся сцена отдавала интимностью, каковую перо мистера Дэбема оценит на вес золота.

Герцогиня взглянула на часы и вскрикнула, обратившись к сестре, что времени до поезда в обрез. По отбытии титулованных особ Степни предложили Дорсетам и мисс Барт подвезти их к причалу. Предложение было принято, и миссис Дорсет в сопровождении супруга направилась к дверям. Мисс Барт чуть задержалась перемолвиться с лордом Хьюбертом, и Степни, которому мистер Брай пытался всучить последнюю, еще более дорогую сигару, закричал:

— Скорей, Лили, если вы собираетесь попасть на яхту!

Лили послушно двинулась к выходу, но миссис Дорсет, чуть задержавшаяся, сделала несколько шагов к столу.

— Мисс Барт не вернется на яхту, — сказала она необычным тоном.

Все тревожно переглянулись: миссис Брай побагровела, рискуя получить удар, миссис Степни нервно спряталась за мужа, и Селден, в смятении чувств, был в основном озабочен желанием схватить Дэбема за ворот и вышвырнуть его на улицу.

В то же время Дорсет кинулся к жене. Лицо его побелело, он озирался испуганно и зло.

— Берта! Мисс Барт… это недоразумение… это какая-то ошибка…

— Мисс Барт останется здесь, — с нажимом повторила его супруга. — И я думаю, Джордж, нам лучше не задерживать миссис Степни.

Мисс Барт в течение этого короткого обмена репликами стояла во всей своей прелестной стройности чуть поодаль от смущенной группы. Она чуть побледнела, шокированная оскорблением, но волнение на лицах окружавших не отразилось на ее собственном лице. Легкое презрение в ее улыбке, казалось, подняло Лили высоко — вне досягаемости противницы, до тех пор, пока она не дала понять миссис Дорсет, насколько далеко они находятся друг от друга, повернувшись и протянув руку миссис Брай.

— Завтра я присоединюсь к герцогине, — пояснила она, — и, конечно, мне удобнее остаться на ночь на берегу.

Она смотрела прямо в тревожные глаза миссис Брай, объясняя происшедшее, но потом Селден заметил, как она переводит пытливый взор с одного женского лица на другое. Она читала недоверие в их косых взглядах и в жалком молчании мужчин за спинами женщин, и в ничтожные полсекунды он подумал, что она колеблется на грани падения. Затем она повернулась к нему с поблекшей храбростью вновь обретенной улыбки.

— Дорогой мистер Селден, — сказала она с легким жестом, — вы обещали проводить меня к экипажу.

Погода была ветреная, небо затянуто тучами, и когда Селден и Лили спускались от ресторана к опустевшему саду на террасе, потоки теплого дождя били им в лицо. Об экипаже они тактично не вспоминали, они вообще молчали, идя рука об руку, пока глубокие тени сада не укрыли их, и он сказал, остановившись у скамейки:

— Сядьте на минутку.

Она села, не ответив, но свет от лампы на повороте дорожки озарил ее измученное лицо. Селден сел рядом, ожидая, пока она заговорит, боясь, что любое слово, которое он выберет, может оказаться слишком грубым для ее ран, а еще его удерживало ужасное сомнение, снова вползавшее в его ум. Как все это случилось? Что за слабость так безжалостно отдала ее в руки врага? И почему Берта Дорсет вдруг стала врагом, ведь именно сейчас она так нуждалась в женской поддержке? Даже когда его чувства взбесились, негодуя на покорность мужей женам, на жестокость женщин к себе подобным, разум упрямо твердил о пресловутой связи между дымом и огнем. Память о намеках миссис Фишер, подтвержденных собственными впечатлениями, усиливая его жалость к ней, увеличили и скованность, поскольку по мере того, как он искал выход сочувствию, выход этот все более блокировался страхом совершить грубую ошибку.

Вдруг Селдена осенило, что его молчание может быть воспринято почти как обвинение, подобно молчанию тех, кого он презирал за то, что они отвернулись от нее. Но прежде чем он смог найти нужные слова, Лили опередила его вопросом:

— Не знаете ли вы какую-нибудь тихую гостиницу? Я могу послать за моей горничной утром.

— В гостинице — здесь? Вы не можете жить одна. Это невозможно.

Она отреагировала слабым отблеском былой игривости:

— Но куда податься? Слишком сыро, чтобы спать в саду.

— Но должен же быть кто-то…

— Кто-то, к кому я могла бы пойти? Конечно — и много, но в этот час?.. Вы же знаете, мои планы изменились несколько неожиданно…

— Боже мой, если бы вы послушались меня! — выплеснул он свою беспомощность в порыве гнева.

Она все еще отстраняла его нежной усмешкой.

— Но разве я не послушалась? — возразила она. — Вы посоветовали мне покинуть яхту, и я ее покинула.

Селден увидел в муках самобичевания, что она не собиралась ни объясниться, ни защищаться, что из-за своего жалкого молчания он утратил все шансы помочь ей и что решающее мгновение упущено.

Лили, встав, замерла перед ним с каким-то омраченным величием, словно свергнутая принцесса, спокойно идущая в изгнание.

— Лили! — воскликнул он с отчаянной мольбой в голосе. — Но…

— Ах, не сейчас. — Она увещевала его сначала мягко, а затем во всей прелести обретенного самообладания. — Поскольку я должна найти убежище где-нибудь, а вы столь любезны, помогая мне…

Он собрался, приняв вызов.

— Вы сделаете, как я скажу? Ничего другого не остается, вы должны пойти прямо к вашим родственникам, Степни.

— О! — вырвалось у нее инстинктивное сопротивление, но он настаивал:

— Давайте, уже поздно, и выглядеть это должно так, будто вы отправились туда сразу.

Он потянулся к ее руке, но она удержала его последним жестом протеста:

— Я не могу… я не могу, только не это! Вы не знаете Гвен и не должны просить!..

— Нет, должен, а вы должны меня слушаться, — настаивал он, но ее страх передался и его душе.

Она понизила голос до шепота:

— А если она откажет?

— О, поверьте мне — поверьте мне! — Он мог только настаивать в ответ, и, уступив его прикосновению, она молча позволила ему вывести ее обратно на площадь.

В экипаже они продолжали молчать весь недолгий путь, завершившийся у освещенных порталов гостиницы, где остановились Степни. Там он оставил ее на улице, в тени поднятого верха кареты, а сам, отправив свою визитку Степни, принялся бродить взад-вперед по безвкусному холлу, ожидая ответа. Через десять минут двое мужчин прошли между раззолоченными хранителями врат, но в вестибюле Степни разразился окончательной вспышкой недовольства.

— Надеюсь, все понятно? — спросил он нервно и требовательно, положив руку на локоть Селдена. — Она должна уехать завтра утренним поездом, пока моя жена спит: я не хочу ее тревожить.