Советский Союз начал рушиться в середине 1980-х, когда грубые недоработки генерального плана начали проявляться особенно наглядно и болезненно. По причине нестабильности в стране и тяжелого исторического наследия Союз не был готов плавно перейти к рыночной экономике и демократии, но решение о таком переходе было принято. Попытка Михаила Горбачева поднять железный занавес была сродни открытию ящика Пандоры: не существует способа сделать это аккуратно. Стоит только чуть приподнять крышку, и ее уносит взрывной волной. Россия пошатнулась. Освободившись от давления коммунистического блока, все, что народ копил на протяжении долгих десятилетий: боль, неустроенность, неудовлетворенность и злость — все это хлынуло наружу неудержимым потоком. Большинство русских оказались совершенно не готовы к свободной жизни.

Армянское радио держало руку на пульсе истории:

Русские часто обвиняют Бориса Ельцина в том, что он «все испортил», но у него было множество рьяных помощников. Как и после Октябрьской революции семьдесят лет назад, курс всей страны радикально изменился. Целые отрасли промышленности были приватизированы и разворованы, огромные территории перешли в частную собственность. Были предприняты вялые попытки вовлечь граждан в процесс приватизации путем вручения им ваучеров, но большинство россиян не имели понятия, что с ними делать, и тут же продавали их, часто — за жалкие гроши. При попустительстве Ельцина экономическая смекалка немногих отдельных лиц на фоне общего невежества привела к самому масштабному, быстрому и вопиющему перераспределению богатств и ресурсов в мировой истории. Наступил воровской капитализм колоссальных объемов; впрочем, такие примеры были известны и ранее. Нечто подобное совершили большевики под руководством Ленина.

Грабежи после Октябрьской революции 1917 года были сопоставимы по масштабу, однако те грабители руководствовались иными мотивами и отличались куда большей жестокостью. В лихие послереволюционные годы происходило массовое разграбление земель и другой частной собственности. Всякий, у кого имелись собственные работники или достаток превышал установленный уровень, объявлялся врагом народа. Наемные головорезы убивали и грабили, выполняя от имени Ленина большую часть грязной работы, поощряемые корыстными партийными лозунгами, такими как «Грабь награбленное!». Возможно, Ленин и проповедовал идеологию Маркса, но методы его были определенно макиавеллиевские. «Именно теперь и только теперь, — писал он в телеграмме с грифом „Совершенно секретно“ в Политбюро во время жестокого голода 1922 года, — когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны!) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией <…> мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей <…> Надо именно теперь проучить эту публику [духовенство] так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Что при Ленине, что при Ельцине существовал небольшой круг избранных, тесно связанный с Кремлем, который, собственно, и решал, кому должен выпасть счастливый билет и в каких объемах. Частично из-за произвола, творившегося в советские времена, современному российскому руководству свойственен чудовищный цинизм — отголосок первых коммунистических лет. Сегодня это капитализм в его самой примитивной и хищнической форме. Благодаря хаосу, к которому привела продажа наиболее ценных активов Советского Союза за гроши, Роман Абрамович (амбициозный молодой бизнесмен со связями) сумел стать фактическим владельцем обширного дальневосточного региона — Чукотского автономного округа — вместе с чрезвычайно прибыльными нефтяными месторождениями. К тридцати годам Абрамович сделался одним из богатейших людей в мире и остается таковым по настоящее время (он ушел в отставку с поста губернатора в 2008 году). Но это всего лишь пример. В 2008 году девятнадцать из ста богатейших людей мира были русскими. Эта статистика кажется еще удивительнее, если учитывать, что крупные состояния, как правило, либо переходят по наследству, либо создаются упорным трудом на протяжении всей жизни. Русские же олигархи становились мультимиллиардерами буквально за ночь, причем многим из них еще не исполнилось сорока.

 

В начале девяностых государственные предприятия лопались одно за другим, словно мыльные пузыри. Вокруг одного из таких предприятий некогда строилась жизнь Соболиного. Баба Люда, пожилая охотница, успевшая поработать на лесоповале, так описала взлет и падение своего поселка: «Мы приехали в 1979-м, и все было новым и красивым; дороги были хорошие; лесовозы приезжали за бревнами днем и ночью. Мы хорошо жили. Затем наступила перестройка, и все было „реорганизовано“. Кому теперь нужен Соболиный? Никому».

Среднебикинский государственный леспромхоз умирал дольше остальных: сначала, в 1992-м, он прекратил деятельность в Соболином, а затем и в соседнем Ясеневом. К 1994 году работы продолжались только у Верхнего перевала, но потом прекратились и там. Жителям Соболиного пришлось выбирать из двух зол: они могли уехать, бросив свои дома и привычный образ жизни в надежде на то, что где-то обретут лучшую долю (сомнительная перспектива в России середины девяностых), либо остаться и кормиться от земли в нарушение законов, которые, судя по всему, были специально придуманы для того, чтобы осложнить жизнь бедняков.

К тому времени Маркову уже было за сорок. Большую часть своей взрослой жизни он провел в Соболином, приобрел там хороших друзей, нажил кое-какое имущество. Для Маркова и его соседей лес означал уверенность в завтрашнем дне, какой нигде в России больше не добьешься, вот почему он и еще около двухсот пятидесяти человек решили остаться. За последующие пятнадцать лет поселок одичал, оказался полностью отрезан от мира и предоставлен сам себе. В этом отношении Соболиный является предвестником постиндустриальной эпохи.

К 1997 году Соболиный, просуществовав всего лишь четверть века, буквально превратился в руины. И хотя в нем еще жили люди, поселок производил впечатление города-призрака, который давно уже покинула жизнь. Пожаром были уничтожены поселковый клуб и несколько домов, в том числе и дом Маркова. Семья переехала в другой дом, но практически все их пожитки погибли в огне. Словно почувствовав всеобщее упадническое настроение, кирпичное двухэтажное здание, в котором стоял дизельный генератор, дало трещину. Но генератор, упрямое сердце умирающего поселка, продолжал гудеть под его крышей. Данила Зайцев и еще несколько человек, включая Маркова, дежурили возле него посменно, сидя в стареньком трейлере.

Соболиный запечатлел российскую катастрофу, как и Чернобыль, — с той лишь разницей, что никто за пределами Бикинского района никогда не слышал о нем. На Западе подавляющее большинство посчитало изменения в России положительными, и лишь немногие сумели понять, какой ценой стране обошлась перестройка. В шутку, хотя и невеселую, русские называют эти годы «катастройкой». На Соболином ее последствия сказались особенно жестоко: цивилизация, как зачастую мы ее понимаем, попросту умерла там. Вся тяжесть ситуации отразилась в словах заехавшего в поселок почтальона. Холодным зимним днем 2007 года он проделал долгий путь на служебной машине, раскрашенной в яркие цвета и увенчанной перевернутым американским флагом. Остановившись возле бывшего здания правления в Соболином, он вышел из машины, постучал в замерзшее окно и вернулся обратно, покачав головой: «Нет здесь никакого правления. Анархия!»

Прочувствовать вкус сегодняшней деревенской жизни можно на примере Григория Пешкова. В основном он зарабатывает тем, что возит газовые баллоны, но поскольку жалованье довольно скудное, приходится подрабатывать. В тридцатиградусный мороз он бродит в лесу, проваливаясь по колено в снег, и собирает кедровые шишки. Китайцы, чей ненасытный интерес ко всему природному особенно ощутим именно в этом уголке России, высоко ценят кедровую древесину, а орешки считают изысканным деликатесом. За полкило найденных под снегом шишек Пешков получает 30 рублей (около одного доллара). Если он потратит время и вынет орешки, то сумеет — если повезет! — продать их по 200 рублей за кило. Кто-то подумает сейчас: ковыряться в снегу в поисках шишек больше пристало свиньям или белкам. Что ж, отчасти так и есть. Но, как сказала одна молодая нанайка из окрестной деревни, в Соболином люди не живут — они выживают.

И удается это не всегда.

При такой жизни чувство юмора, которое сохранял Марков, было редкостью, и для своих друзей он оставался лучом света и надежды в темном царстве отчаяния. Его шутки с трудом поддаются переводу, поскольку часто вся соль состоит в том, как он их рассказывал, и, для того чтобы их понимать, необходим эффект присутствия. В России без чувства юмора не прожить. Иногда кажется, что здесь невзгоды и неприятности подстерегают человека чаще, чем где-либо еще, и никогда не знаешь, что станет последней каплей. Однажды в Приморье в автобусе во время убийственно долгого рейса один молодой человек по имени Гена вынул из сумки бутылку водки и громко заявил: «Это не водка, это машина времени!» Смех действует аналогичным образом: он не только заставляет время бежать быстрее, но и смягчает многочисленные удары судьбы. Марков даже в самые тяжелые моменты умел не поддаваться отчаянию, превращая очередную поломку или неудачное начинание в повод для шутки. «Уж так он был устроен, — вспоминает его молодой односельчанин Денис Бурухин. — О чем бы ни шла речь, у него всегда была припасена шутка в тему».

С другой стороны, а что еще оставалось? Поставки продуктов и прочих необходимых для жизни товаров почти прекратились, так что глухие деревушки вроде Соболиного едва поддерживали связь с миром. И без того непростая ситуация усугублялась инфляцией, которая к 1993 году достигла 1000 процентов, практически обесценив рубль на валютном рынке. В последующие годы рост инфляции замедлился, но в середине девяностых цены в России выросли на 200–300 процентов. Чуть позднее, в 1997-м, российский рубль рухнул — аналогично тому, как это произошло с немецкой маркой в преддверии Второй мировой войны. Если за десять лет до этого на рубль можно было купить пачку сигарет, пять стаканчиков мороженого или посидеть вдвоем в кафе, то теперь он не стоил даже куска металла, из которого был отлит, равняясь одной сотой американского цента. 1 января 1998 года, через месяц после гибели Маркова, российская валюта подверглась деноминации. И хотя эта радикальная мера помогла стабилизировать валютный курс и вернуть его в приемлемые рамки, она превратила сбережения множества россиян в ничто. Если вспомнить о том, что подобное решение принималось уже в седьмой раз за столетие, начинаешь понимать русский цинизм и веру только в урожай картошки, выращенный своими руками.

Для обитателей Соболиного и Ясеневого эти перемены мало что значили. Например, даже если у вас был пустой газовый баллон, возможности его заправить приходилось ждать несколько дней, но еще больше времени требовалось на то, чтобы найти деньги и расплатиться за заправку. Купюра по-прежнему оставалась составляющей товарно-денежных отношений, но перестала быть их основой. Источником всего необходимого стала тайга, которую Саша Дворник и другие обитатели этих мест называют «тайга-матушка» — кормилица, благодетельница и последнее прибежище.

Иногда русские так же красноречиво величают свою страну. Но Россия-матушка — это не народ и, уж конечно, не правительство; это земля. Глубинная связь русского человека со своей землей превосходит все другие узы, за исключением разве что семейных. Поэтому лес и его обитатели, как животные, так и растения, по-прежнему имеют для русских значение, которое большинство из нас, жителей Запада, утратило несколько поколений назад. Эта связь, или даже зависимость, существует вопреки государственной политике целенаправленного, бессистемного, но пугающего своим размахом уничтожения природы. Где-то с середины мая русские, где бы они ни жили и кем бы ни работали, едут на дачи и возделывают свою землю с любовью и рвением, какими мы на Западе редко можем похвастаться, хотя и кичимся своей сознательностью в вопросах охраны природы. В мае в России наступает пора сажать картошку, и это делают почти все. Это и традиция, и ритуал, и способ пережить бесконечную зиму. Зарплата-то маленькая, да и ту задерживают. Армянское радио не обошло вниманием этот вопрос:

В русском самосознании Бог — Отец Небесный, а царь — земной отец народа. До революции его так и называли: «царь-батюшка». Это обращение к высшей силе (личности), которая объединяет, защищает и управляет страной, повелось еще со времен Ивана Грозного, первого «царя всея Руси», своенравного и жестокого завоевателя, определившего характер царствования в России на последующие пять столетий. Традиция жива и поныне: сегодня Путина часто называют «добрым царем» и «сильной личностью», необходимой России — так же, видимо, как был необходим «стальной» Джугашвили в 1930-е. И это воспринимается в позитивном ключе, особенно если человек считает — как многие русские — свою страну великой, но недооцененной падчерицей Первого мира в окружении врагов. Это одна из главных причин, почему Путин сохраняет свою популярность даже в отдаленных уголках Приморского края, а Сталин до сих пор внушает восхищение миллионам россиян. Иными словами, государство Российское зиждется на принципах мужественности и патернализма, оставаясь при этом — несмотря на всю секретность, ксенофобию и тягу к вооружению — недальновидным, уязвимым и склонным к предательству. По сути, за минувшее столетие вероломство фактически стало национальной чертой характера. Не случайно в России один из самых высоких в мире процент разводов, после которых матери вынуждены в одиночку растить ребенка — как правило, единственного. Отцы пьют, гуляют, бросают семьи, рано умирают или просто опускают руки по самым разным причинам. Когда это происходит, помощи ребенку ждать неоткуда, и, кроме приюта, вариантов немного: бороться за жизнь вместе с матерью или бежать из дома и оказаться на улице. Тайга предлагает нечто среднее.

После того как леспромхоз закрыли и необходимость в рабочей силе отпала, трудоспособное население Бикинской долины отдалось в руки неласковой, но щедрой тайги-матушки, что подчас было сопряжено с серьезными опасностями и нарушением закона. Самогон и кустарно изготовленные пули встречались сплошь и рядом и шли рука об руку. После предательства и ухода отцов матери и дети начинают искать спасения друг в друге, сплачиваясь как никогда. Особенно это справедливо, если речь идет о единственном (или единственном оставшемся в живых) сыне — Иосиф Сталин тому пример. То же самое можно сказать и про тайгу-матушку и ее отчаянных сыновей.

 

К 1997 году обстановка в Соболином стала исключительно нездоровой: падение нравственности и алкоголизм достигли пугающих масштабов. Все вокруг ломалось и рушилось, люди начали в буквальном смысле вымирать. Трое из пяти детей охотницы бабы Люды похоронены на деревенском кладбище. «Это уже и жизнью нельзя назвать, — сокрушалась она. — Это жалкое существование».

При таких обстоятельствах время утрачивает свое привычное значение. В Соболином жизнь текла по своим законам, но время словно остановилось на отметке «выживание»: когда вы влачите нищенское существование в глухом лесу, бег стрелок по циферблату и листочки отрывного календаря мало что меняют в вашей жизни. Отдельным счастливчикам раз в месяц приходит скудная пенсия, которая могла бы облегчить их участь, но если ее частично или целиком спустить на водку, можно попросту отключиться и забыть о времени. Вот почему выживание в этих краях разделяется на периоды алкогольного анабиоза и вспышки сезонной активности, когда наступает пора рыбалки, охоты, разведения пчел или сбора кедровых шишек. Кроме того, нужно время от времени сажать картошку, а иногда удается подработать на лесозаготовке или строительстве дорог. По этому страшному кругу издревле движется жизнь миллионов людей во всем мире, а мы, как правило, даже не задумываемся об этом.

Марков изо всех сил сопротивлялся унынию и оцепенению, овладевшим большинством его соседей, все больше и больше времени проводя в тайге. «Он был хорошим человеком, — вспоминает его соседка Ирина Пешкова. — Про лес он знал все, абсолютно все. Мог отыскать любой корешок. А однажды выходил маленьких медвежат».

«Он постоянно был чем-то занят, — рассказывал Денис Бурухин. — В лесу лениться некогда: то дрова надо найти, то воды принести. Постоянно нужно проверять капканы и силки, охотиться, чтоб добыть мяса. Крутиться приходится как белка в колесе».

Возможно, из-за внутренней потребности в дисциплине и порядке Марков притащил в хижину будильник. Но чем дольше живешь в тайге, которая подчиняется только законам стихии и своим собственным, тем тяжелее следовать обыденным домашним привычкам. К тому моменту, когда Труш наткнулся на Маркова в лесу и конфисковал его ружье, он уже изрядно поотвык от деревенской жизни. Нанайский охотник Василий Дункай, ненадолго наведавшийся домой, так описал дилемму, возникающую в сознании любого таежника: «Я живу в тайге. Возвращаясь домой, чувствую себя гостем. И так большинство охотников. Вот я провел дома неделю — и уже устал до тошноты».

Один из друзей Дункая, Василий Солкин, охотник и исследователь леопардов, тоже проводит в тайге по нескольку месяцев кряду. Он получил образование военного журналиста, служил на Тихоокеанском флоте, но в конце восьмидесятых вышел из партии и стал одним из диссидентствующих бардов. Это беспокойный человек с длинными волосами и густой бородой, который на работу в Тихоокеанском институте географии на окраине Владивостока приходит в джинсах, безрукавке и ковбойских сапогах. Полученное образование и богатый жизненный опыт позволили Солкину более четко определить особенности таежного мировосприятия и сочувственно отнестись к ситуации, в которой оказался Марков. «Самое тяжелое и самое важное испытание для человеческого разума — испытание одиночеством, — объяснял он. — Человек — существо социально зависимое, большая часть из того, что он делает, делается исключительно ради окружающих. Только оставшись наедине с самим собой, без свидетелей, он начинает узнавать, каков он есть на самом деле. Иногда это приводит к удивительным откровениям. Когда никто не смотрит, можно легко превратиться в животное: исчезает нужда мыться, бриться, убирать в доме. Можно жить в дерьме, никто же этого не видит. Можно стрелять тигров, можно не стрелять. Можно наложить в штаны от страха и убежать, ведь никто не узнает. Для того чтобы оставаться человеком, когда никто не видит, нужен внутренний стержень».

У Маркова он был.

«Человек, который прошел испытание одиночеством, — продолжал Солкин, — получает такую колоссальную уверенность в себе, что его уже ничто не может сломить. Никакие превратности судьбы, политические бури и тому подобное не повлияют уже на него так сильно, потому что он знает, чего стоит сам по себе. Карл Маркс сказал, что свобода есть осознанная необходимость. Эти слова я впервые узнал, будучи студентом, но не понимал их смысла, пока не пожил в тайге. Там можно выжить, только осознав этот принцип. Если думаешь, что свобода — это анархия, не выживешь.

Это как наркотик. Ты не можешь без этого прожить. Поэтому, когда возвращаешься обратно [в цивилизацию], тебя накрывает странное чувство: в тайге нет ничего важнее пули. Но стоит выйти на дорогу и увидеть приближающийся автобус, как ты понимаешь, что это совсем другая жизнь, в которой пули ничего не значат. Неожиданно оказывается, что тебе нужны деньги — странные бумажки, которые даже для розжига не годятся, а пули тебе ничем не помогут. Иногда этот внутренний переход очень тяжело дается».

На полках в кабинете Солкина красуется несколько черепов представителей кошачьих, в том числе один тигриный. Только приглядевшись, можно заметить несколько пулевых отверстий, и по тому, как они расположены, становится ясно, что тигр был убит выстрелом с очень близкого расстояния. «Браконьеры тоже бывают смелыми», — говорит Солкин.

 

Кроме природных заповедников Приморского края, Бикинская долина остается одним из самых диких мест региона, но Марков хорошо изучил здешние места. Когда-то он разводил пчел и охотился выше по реке — в Ульме, крошечном поселении, добраться до которого можно только на лодке или снегоходе. В своих путешествиях Марков многое узнал как об этих местах, так и об их редких обитателях. Его обаяние играло ему на руку: он подружился с Иваном Дункаем, отцом Василия Дункая, нелюдимым охотником, позволившим Маркову охотиться на его территории. Колесо судьбы сделало очередной оборот.

В тайге до сегодняшнего дня сохраняются небольшие, но хорошо развитые каналы добычи и сбыта разнообразных даров леса: от меда и орехов до грибов и лечебных кореньев. В Приморье сбор женьшеня, морской капусты (разновидности съедобных водорослей), трепанга (морского огурца) был и остается, наряду с золотоискательством и добычей пушнины, основным источником заработка в регионе. До 1970-х годов опиумный мак открыто разводили в некоторых деревнях и продолжают разводить до сих пор, хотя, как и в случае с появившейся здесь несколько позже марихуаной, теперь предпринимается гораздо больше усилий, чтобы не афишировать существование этих плантаций.

Еще до того как Марков поселился в своей бытовке, Данила Зайцев временами занимался в ней перегонкой пихтового масла — народного снадобья широкого спектра действия, которое применяют для лечения всех болезней, от кашля до ревматизма. После перестройки спрос на пихтовое масло упал, и проект был заброшен. С помощью Зайцева Марков перевез бытовку на солнечную полянку, где она теперь и стояла, вся в окружении отпечатков тигриных лап. Марков и Зайцев использовали ее как охотничью хижину, а заодно занялись пчеловодством, основав пасеку в сорок ульев. Кроме того, они делали медовуху, алкогольный напиток на основе меда. У Маркова, несомненно, был дар. «Он любил пчел, — вспоминает его сын Алексей, унаследовавший от отца фигуру, глаза и скулы. — И они его любили. Он мог к улью без рубашки подойти, ничего не боялся». Марков был настолько уверен в себе, что пчелы спокойно ползали по его обнаженному торсу и жалили его только по случайности.

С этой хижины и началась браконьерская охота Маркова. Ружье было нелегальное, пули самодельные. Он был отчаянно беден. Если ему удавалось подстрелить оленя или кабана, он старался обменять мясо на предметы первой необходимости: сахар, табак, порох и чай. (Точно так обеспечивал свое существование Дерсу Узала, когда Арсеньев впервые встретился с ним в 1906 году.) Именно тайга и те, кто ее населяет, кормили Маркова и его семью. Но к 1997 году начали сказываться последствия такого существования. Заядлый курильщик, Марков приближался к своему пятидесятилетию — в стране, где средняя продолжительность жизни мужчины составляет всего лишь пятьдесят восемь лет. А в тех краях она и того меньше. После своей первой встречи с Марковым Труш отметил его болезненный вид: желтые белки глаз с красноватыми прожилками лопнувших капилляров. Труш не знал, было ли это следствием недавних чрезмерных возлияний или свидетельством чего-то более серьезного, но у Маркова и других недугов хватало. Несколько лет назад он неудачно упал, передвигаясь по лесу на охотничьих лыжах, и с тех пор прихрамывал. Он уже не мог, как раньше, ходить на дальние расстояния или носить тяжести; настала пора что-то менять. Для того чтобы выжить, нужны были деньги — огромные, по меркам Соболиного, деньги.

Порой люди приходят к осознанию, что их жизнь в какой-то момент приобрела формат, никоим образом не отвечающий их юношеским ожиданиям и амбициям. В России это происходит сплошь и рядом. Однако с 1989 года в стране открылся новый горизонт возможностей — черный рынок. Нефть, древесина, люди, тигры — здесь для всех нашелся свой уголок. Грань между политиками и бандитами, законным бизнесом и преступным была практически стерта. Таков процветающий бизнес на Диком Востоке. Его поступь можно увидеть, прогулявшись по главным улицам Владивостока, Алеутской или Светланской: длинноногие женщины в сапогах на высоченных шпильках, которые не сразу заметишь под роскошными длинными шубами из нутрии или соболя; лица под меховыми капюшонами тщательно накрашены; мужчины в строгих деловых костюмах, пролетающие мимо в новеньких, только что доставленных из Японии, праворульных «тойотах-лэндкрузер».

Марков не наблюдал своими глазами этого бурного расцвета благосостояния, но не мог не слышать о нем, не видеть по телевизору. А вкус к хорошим машинам у него уже был. В Приморье полно людей, которые готовят на дровяной печи, черпают воду из общего колодца и могут только гадать, как бы им самим тоже урвать кусочек от этого нового рождественского пирога. Многие приходят к выводу, что для этого нужно, как говорится, поймать удачу за хвост — и в условиях тайги это будет хвост тигра. После того как охотинспектору Евгению Воропаеву было поручено уничтожить агрессивного тигра, повадившегося появляться на окраинах Владивостока, ему позвонил член русской преступной группировки. «Мне предложили пятьдесят тысяч американских долларов за всего тигра: мясо, шкуру, все дела», — вспоминал он.

Выдержал паузу, чтобы слушатель переварил цифру.

«Пятьдесят тысяч, если доставлю его прямо к границе».

 

Маркову доводилось слышать эти истории, и, хотя они могли лишь отчасти быть правдой, а отчасти городскими легендами, ему было доподлинно известно, что у китайцев довольно странные вкусы — и у некоторых из них при этом водятся серьезные деньги. Кроме того, у них был выход к Бикину, который несет свои воды прямо к китайской границе. Для бедняка, изолированного от мира, каким был Марков, даже малая толика этих денег стала бы фантастическим вознаграждением, но чтобы его получить, необходимо было выполнить непростую и опасную работу — все равно что продать чемодан краденого кокаина.