Книга: По большому льду. Северный полюс (великие путешествия)
Назад: Глава XVIII. Долгая ночь
Дальше: Глава ХХ. Рождество на «Рузвельте»

Глава XIX. «Рузвельт» на волосок от гибели

Совершенно справедливо полагают, что в полярных регионах постройки не занимают больших пространств, но правда и то, что, если вы хотите путешествуя, преодолевать большие пространства, вам необходимо знать, как построить себе жилище. Если вы отнесетесь пренебрежительно к освоению этой науки, у вас будут все основания пожалеть об этом.

Завершая сезон осенних работ в полевых условиях, мы отказались от использования брезентовых палаток, построив вдоль маршрута нашего дальнейшего продвижения снежные иглу – жилища для длительного пользования. В них потом жили, по очереди сменяя друг друга, несколько партий исследователей. Марвин, Хэнсон и наши эскимосы обучили новичков искусству строить иглу. Ни один человек на севере не должен покидать зимой жилища, если он не знает, как построить убежище, защищающее его от холода и вьюги.

Размер иглу зависит от количества людей, которые будут в нем жить. Если в иглу будут жить трое, то внутри оно будет примерно пять на восемь футов; если пятеро, то где-то восемь на десять, чтобы было достаточно места для спального помоста.

Четверо взрослых мужчин могут соорудить такой снежный дом за час. Каждый достает нож-пилу из стойки нарт и приступает к работе, выпиливая блоки из затвердевшего снега. Полотно ножа-пилы имеет длину около 18 дюймов, один его край заточен, как у ножа, а второй – как у пилы. Заготавливают снежные блоки разного размера: для нижнего ряда выпиливают более толстые и тяжелые, чем для верхних рядов, причем внутренняя сторона у всех блоков имеет полукруглый изгиб, и когда они складываются вместе, то образуют окружность. Толщина стен зависит от плотности снега. Если он очень плотный, то стены можно делать толщиной всего несколько дюймов, а если рыхлый, то блоки делаются потолще, чтобы они могли выдержать тяжесть верхних блоков. Толщина блоков для нижнего слоя достигает иногда двух-трех футов, а высота – около двух футов, но бывают и гораздо тоньше, здесь нет железных правил.

Когда заготовлено достаточное число блоков, один из эскимосов занимает позицию в центре будущего жилища, обычно у покатого края большого снежного сугроба. После этого остальные приносят блоки и укладывают их по кругу торцами друг к другу, располагая их так, чтобы они образовали овал вокруг стоящего в центре, а он соединяет и плотно подгоняет блоки, проворно орудуя ножом. Второй ряд укладывается поверх первого, но так, что он чуть наклонен внутрь; последующие ряды продолжают эту постепенно уходящую вверх спираль, причем каждый следующий ряд имеет несколько больший наклон внутрь; каждый блок поддерживается соседними. Так продолжают до тех пор, пока наверху не останется небольшое отверстие, которое заполняется одним блоком.

Когда уложен этот последний блок, стоящий в центре иглу тщательно подгоняет его по форме. Сначала он выталкивает его через отверстие вверх, потом опять возвращает на место, поворачивает, обрезает ножом все лишнее, чтобы он входил в отверстие точно, как ключ в замочную скважину и плотно закрывал отверстие; по форме он очень похож на ячейку пчелиных сот.

В одной из боковых стен, внизу, вырезается отверстие, в которое можно проникнуть только ползком. Через это отверстие из иглу выбрасываются излишки снега. В заднем конце жилища покатый сугроб выравнивают для того, чтобы соорудить там спальный помост, а перед ним в полу выбирают слой снега глубиной около фута, чтобы там можно было стоять во весь рост; там же ставят керосинку.

Затем устраивается спальное место и вносятся кухонные принадлежности. Когда собаки накормлены и привязаны на ночь, в иглу заползают люди, входное отверстие закрывается большим снежным блоком, который при строительстве дома тоже плотно подгоняется по форме и размеру с помощью ножа-пилы, и все готово к ночлегу.

Вскоре после того, как разожгут керосинку, в иглу становится довольно тепло, поэтому люди, уставшие после длительного перехода, обычно мгновенно засыпают. Бессонницей в Арктике не страдают.

Делая вылазки, мы никогда не брали с собой будильников. Первый, кто просыпался, смотрел на часы, и если пора было отправляться в путь, будил остальных. Позавтракав, мы разбирали лагерь и двигались дальше.

На этот раз я отказался от участия в зимних вылазках, а оставался на судне, еще раз продумывая и уточняя детали плана весенней кампании – санного похода на Северный полюс. Я подверг основательному пересмотру конструкцию нарт Пири, внес несколько предложений по усовершенствованию деталей одежды, проверил на практике работоспособность той спиртовой горелки, которую сконструировал для весеннего похода, и, экспериментируя, выяснял, как эффективнее всего расходовать спирт и каков оптимальный размер льдин для растапливания и т. д. Кроме того, важнейшим фактором успеха в санном походе является вес перевозимых грузов, и мы неустанно работали над тем, чтобы укомплектовать запас необходимого снаряжения и продуктов с максимальной эффективностью при минимальном весе и объеме. Чтобы расслабиться, в свободное время я осваивал новый метод набивки чучел.

Где-то в середине ноября над люком главной палубы «Рузвельта» мы соорудили большое снежное иглу и, назвав его студией, вместе с Борупом приступили к серии экспериментов по фотосъемке наших эскимосов. Они скоро привыкли к своим изображениям на бумаге и зарекомендовали себя весьма терпеливыми моделями. Кроме того, экспериментируя с выдержкой в диапазоне от 10 минут до 2–3 часов, мы получили довольно удачные снимки при лунном свете.

В этой последней экспедиции я не позволял себе ни мечтать о будущем, ни надеяться, ни страшиться. В экспедиции 1905–1906 годов я слишком много мечтал; в этот раз у меня было больше знания. Слишком часто в прошлом я натыкался на непреодолимые препятствия. Как только я ловил себя на том, что начинаю строить воздушные замки, я сразу же либо принимался за работу, требующую большого умственного напряжения, либо шел спать. Порой отогнать от себя радужные мечты бывало непросто, особенно во время одиноких прогулок у кромки ледяного припая под полярной луной.

Вечером 11 ноября мы наблюдали яркую параселену – два отчетливых гало и восемь ложных лун в южной части неба. Это явление вызвано присутствием в воздухе кристаллов льда и не так уж необычно для Арктики. На этот раз внутреннее гало имело одну ложную луну в зените, вторую – в надире, кроме того, по одной справа и слева. Во внешнем гало располагались еще четыре ложные луны.

Иногда в летний период наблюдается паргелий, аналогичное явление, связанное с солнцем. Мне доводилось видеть ложные солнца – или солнечных собак, как их называют моряки – настолько близко, что самое нижнее из них, казалось, упало на песчаный берег в нескольких ярдах от меня. Когда я поворачивал голову, оно то исчезало, то появлялось в поле зрения. Настолько приблизится к горшку с золотом, который якобы зарыт у основания радуги, мне еще ни разу не удавалось.

Ночью 12 ноября ледяной пак пролива, которому более двух месяцев, казалось, не было никакого дела до нашего навязчивого присутствия, вдруг восстал в гневе и предпринял попытку вышвырнуть нас на столь же недружелюбный берег.

Весь тот вечер сила ветра неуклонно нарастала, и около половины двенадцатого наш корабль начал жаловаться, скрипеть, стенать и бормотать что-то самому себе. Я лежал на койке и слушал, как ветер гудит в снастях. От света луны, струящегося сквозь иллюминатор, по каюте блуждали смутные тени. Ближе к полуночи к издаваемым кораблем стенаниям добавился еще один звук, не предвещавший ничего хорошего – скрежет ломающегося в проливе льда.

Я быстро натянул на себя одежду и вышел на палубу. Вода стремительно прибывала, и влекомые стихией ледяные массы проносились мимо мыса. Лед между нами и наружным паком, гудел и ревел под нарастающим давлением прибывающей воды. В лунном свете было видно, как начал ломаться и тороситься пак за краем припая с внешней от нас стороны. Несколько минут – и вся масса льда пришла в движение – льдины с яростным ревом ломались, теснили друг друга, кувыркались, одни поднимались вверх, другие проваливались вниз; у края ледяного припая в двадцати футах от нашего судна вздыбилась огромная льдина высотой футов в тридцать. Эта торосившаяся масса все увеличивалась в размерах, постепенно надвигаясь на нас. Сидевший на мели правый борт судна прижало к ледяной глыбе так, что он вдавился у кормы, когда по судну пришелся удар огромной льдины. Судно вздрогнуло, но ледяная глыба не шелохнулась.

По мере того как нарастал прилив, давление льда на судно усиливалось. Не прошло и часа, как я вышел на палубу, а борт «Рузвельта» от середины и до кормы уже оказался прижатым к обломку айсберга. Казалось, еще минута – и корабль окажется на берегу.

Я поднял всех на ноги, отдав приказ загасить все огни на борту. Я не боялся, что судно будет раздавлено льдами, но оно могло завалиться на бок, и тогда от высыпавшихся из печей углей на судне мог заняться пожар – этот кошмар зимней полярной ночи. Эскимосы были сильно напуганы и подняли дикий вой. Некоторые семьи в спешном порядке собрали свои пожитки, и через несколько минут женщины и дети, перебравшись через борт, спрыгнули на лед и устремились на берег к домам из ящиков.

С увеличением давления извне «Рузвельт» все больше кренился на левый борт, в сторону берега. В половине второго ночи, с началом отлива движение льда прекратилось, но киль судна так и не выровнялся до следующей весны. Температура в ту ночь была 25° ниже нуля, но мы не чувствовали холода.

Иглу Марвина для приливно-отливных наблюдений раскололось надвое, но он все равно продолжал наблюдения, которые в ту ночь представляли особый интерес. Как только лед утихомирился, я послал эскимосов ремонтировать иглу.

Как ни странно, ни у кого из эскимосов не случилось приступа пиблокто от страха, а одна женщина, Атета, как мне позже стало известно, во время бури не только не покинула своего рабочего места на судне, а спокойно продолжала шить. Правда, после этих событий несколько эскимосских семей перешли жить на берег – в дома из ящиков и снежные иглу.

Человек, который сам не прочувствовал дуновений зимних ветров Крайнего Севера, не в силах представить, что это такое. И хотя последняя зима, проведенная нами на мысе Шеридан, была не столь суровой, как зима 1905/1906 годов, нам все же довелось пережить несколько жестоких бурь, напомнивших о прежних временах. Самые холодные ветры, северные и северо-западные, дуют вдоль побережья, но ни один ветер в Арктике по силе и ярости не сравнится с южными и юго-восточными ветрами, которые, словно водопад, обрушивают поток воздуха с гор на побережье.

 

 

Иногда эти бури надвигаются незаметно: сначала крепчает северо-западный ветер, затем его направление меняется с западного на юго-западное, он с каждым часом становится все яростнее, пока не начинает срывать снег с земли и подошвы припая и сечь судно горизонтальными слепящими полосами. На палубе невозможно ни стоять, ни двигаться, разве только укрыться за фальшбортом, а снежный поток так плотен, что уже на расстоянии десяти ярдов совершенно не видны даже лампы с мощными рефлекторами.

Если буря настигает партию в полевых условиях, люди ожидают ее окончания, укрывшись в снежном иглу. Если поблизости нет иглу, при первых признаках приближения бури нужно озаботиться постройкой жилища в кратчайшие сроки, если же на это нет времени, нужно просто закопаться в снежный сугроб.

В четверг 26 ноября на Земле Гранта мы праздновали День Благодарения. На обед у нас был суп, макароны с сыром и пирог с мясом мускусного быка.

Во время декабрьского полнолуния капитан Бартлетт с двумя эскимосами на двух нартах с двенадцатью собаками отправился поохотиться на просторах, ограниченных судном с одной стороны и озером Хейзен с другой. Хэнсон, снарядившись аналогичным образом, отправился к заливу Маркем. Боруп с семью эскимосами на семи нартах с сорока двумя собаками выдвинулся в сторону мыса Колан и мыса Колумбия. В это же время д-р Гудселл отправился в поисках дичи в район между заливом Блэк-Клиффс и заливом Джеймс-Росс, взяв с собой трех эскимосов, двое нарт и двенадцать собак. Эти партии, если им не удастся подстрелить какую-нибудь дичь, должны были использовать обычный полярный рацион: чай, пеммикан и галеты; в случае удачной охоты они бы питались свежим мясом сами и кормили им собак. Кроме охоты, их задачей была переброска запасов для весеннего санного похода вдоль побережья из одного склада в другой.

Чтобы работа не утомляла людей своим однообразием, я старался чередовать исполнителей: те, кто оставался на судне в одно полнолуние, отправлялись на работы в полевых условиях в следующее. Судовой персонал, механики и матросы, редко участвовали в охотничьих вылазках, выполняя свои привычные обязанности и иногда помогая в работах по изготовлению снаряжения экспедиции.

В моей каюте была собрана довольно внушительная библиотека книг полярных исследователей, а что касается работ последних лет, то они были представлены в полном объеме. Были там труды герцога Абруцци «На «Полярной Звезде» по Северному Ледовитому океану», Нансена «На Крайнем Севере», Нэрса «Путешествие по Северному Ледовитому океану», два тома Маркема о его полярных исследованиях, отчеты Грили, Холла, Хейса, Кейна и Инглфилда, практически все книги исследователей территорий пролива Смит, а также тех, кто пытался подобраться к полюсу с разных сторон, например, отчеты австрийской экспедиции под руководством Пайера и Вейпрехта и экспедиции в Восточную Гренландию Колдевея и т. д.

Кроме того, была литература и по Антарктике: два великолепно изданных тома капитана Скотта «Путешествие на «Дискавери», «Южный крест – экспедиция в Антарктику» Борхгревинка, «Антарктика» Норденшельда, «Антарктика» Бальха, «Области Антарктики» Карла Фрикера, а кроме того, «Осада Южного полюса» Хью Роберта Миллса.

Мои товарищи брали у меня читать то одну книгу, то другую, и, я полагаю, к концу зимы каждый член экспедиции прекрасно знал, что уже сделано его предшественниками в этой области.

В течение зимы раз в семь-десять дней нам приходилось очищать каюты ото льда, который за счет конденсации влаги из воздуха намерзал на холодных наружных стенах. На стенках мебели, касающихся наружных стен, также намерзал лед, и мы выскребали его из-под коек и выносили ведрами.

Книги я всегда ставил поближе к краю полки, иначе они примерзли бы к стене в мороз, или промокли и покрылись плесенью при оттепели или если бы в комнате разожгли печь, т. к. лед бы таял, вода стекала по стене и могла испортить книги.

Наши матросы развлекались точно так же, как развлекаются матросы во всем мире: играли в домино, карты и шашки, боксировали и рассказывали случаи из жизни. Еще они состязались в силе с эскимосами, например, кто кого перетянет за палец. У одного из матросов был аккордеон, у другого банджо, и когда я сидел в каюте, мне часто было слышно, как они поют «Энни Руни», «Макгинти», «Испанский кавалер», а иногда «Дом, милый дом». Не похоже было, чтобы кто-то скучал. Перси, у которого было особое пристрастие к пианоле, часто приглашал желающих послушать концерт, и за всю зиму я ни разу не слышал, чтобы кто-то пожаловался на скуку или тоску по дому.

 

Назад: Глава XVIII. Долгая ночь
Дальше: Глава ХХ. Рождество на «Рузвельте»