Мне остается рассказать о самых глухих и отдаленных христианских поселениях на Верхнем Ориноко. Напротив места бифуркации на правом берегу реки возвышается амфитеатром гранитный массив Дуиды. Эта гора, которую миссионеры называют вулканом, имеет в высоту около 8000 футов. Ее южный и западный склоны отвесные, и она производит очень внушительное впечатление.

Вершина Дуиды голая и каменистая; но повсюду, где менее крутые склоны покрыты перегноем, обширные леса как бы висят над обрывами. У ее подножия расположена миссия Эсмеральда, деревушка с 80 жителями. Вокруг деревни раскинулась прелестная равнина, орошаемая ручейками с черной, но прозрачной водой.

Это настоящие луга, где возвышаются рощи пальм мориция – саговых пальм Америки. Ближе к горе, расстояние до которой от креста, поставленного в миссии, составляет, по моим измерениям, 7300 туазов, болотистый луг переходит в саванну, окаймляющую нижнюю часть кордильеры.

Там встречаются громадные, восхитительно пахнущие ананасы. Этот вид Bromelia Plum. ex L., подобно нашему Colchicum autumnale L., всегда растет поодиночке среди злаковых, между тем как Karatas, другой вид того же рода, является общественным растением, как наши верески и черника. Ананасы из Эсмеральды славятся по всей Гвиане.

В Эсмеральде миссионера нет. Священник, которому поручено совершать богослужение в этой деревне, постоянно живет в Санта-Барбаре, расположенной на расстоянии свыше 50 лье. Чтобы подняться по реке, ему надо потратить 4 дня, а потому он приезжает только 5–6 раз в год. Нас сердечно принял старый солдат.

Он думал, что мы каталонские лавочники, приехавшие в миссию для торговли мелочными товарами. Увидев кипы бумаги, предназначенные для сушки растений, он улыбнулся нашей наивной неосведомленности. «Вы приехали в страну, – сказал он, – где на такой товар нет спроса. Здесь никто не пишет; сухие листья маиса, Platano (банан), Vijaha (геликония) служат нам, как бумага в Европе, для заворачивания иголок, рыболовных крючков и других мелких предметов, чтобы они не потерялись».

Старый солдат объединял в одном лице гражданскую и духовную власть. Он учил детей если не катехизису, то употреблению четок; чтобы развлечься, он звонил в колокола; и, побуждаемый горячим стремлением послужить церкви, он иногда пользовался своим певческим жезлом так, что это вовсе не нравилось индейцам.

Эсмеральда – самое знаменитое место на Ориноко по приготовлению сильнодействующего яда, применяемого на войне, на охоте и, что может несколько удивить, в качестве лекарства против желудочных заболеваний. Яды индейцев тикуна с Амазонки, упас-тиеуте с острова Ява и кураре из Гвианы являются самыми смертоносными из всех известных нам веществ.

Еще в конце XVI столетия Рэлей слышал название урари, обозначающее растительное вещество, которым отравляют стрелы. Однако никаких точных сведений об этом яде до Европы не дошло. Миссионерам Гумилье и Джили не удалось проникнуть в места, где приготовляют кураре.

Гумилья утверждает, что «его приготовление было окутано большой тайной, что главная составная часть добывалась из какого-то подземного растения, из клубневидного корня, который никогда не дает листьев и который является корнем par excellence, raiz de si misma, что от ядовитых испарений, поднимающихся из котлов, погибают старухи (самые бесполезные), назначенные присматривать за приготовлением яда, и что, наконец, растительный сок считается достаточно концентрированным лишь в том случае, если несколько капель его оказывают на расстоянии отталкивающее действие на кровь.

Один из индейцев делает себе легкий укол; стрелу обмакивают в жидкий кураре и приближают к месту укола. Яд признается достаточно концентрированным, если он заставляет кровь вернуться в сосуды без непосредственного прикосновения к ним». Я не стану заниматься опровержением широко распространенных сказок, собранных отцом Гумильей.

Мог ли этот миссионер сомневаться в действии кураре на расстоянии, коль скоро он безоговорочно признавал, что листья одного и того же растения могут либо вызывать рвоту, либо очищать желудок, в зависимости от того, срывают ли его стебель за верх или за низ.

Когда мы прибыли в Эсмеральду, большинство индейцев только что вернулись из путешествия, которое они совершили на восток, за реку Падамо, для сбора Juvias, то есть плодов Bertholletia Humb. et Bonpl., и лиан, дающих кураре. Их возвращение было ознаменовано праздником, называемым в миссии la fiesta de las Juvias и напоминающим наши праздники урожая и сбора винограда.

Женщины приготовили много алкогольных напитков; два дня все индейцы были пьяны. У племен, для которых плоды пальм и некоторых других деревьев, снабжающих пищей, имеют большое значение, период сбора этих плодов отмечается общественными увеселениями; счет времени ведется по праздникам, следующим друг за другом с неизменным постоянством.

Нам посчастливилось разыскать старого индейца, менее пьяного, чем остальные; он был занят приготовлением яда кураре из только что собранных растений. Это был местный химик. Мы увидели у него большие глиняные котлы, предназначенные для варки растительных соков, более плоские сосуды, где испарение благодаря большой поверхности протекает быстрее, листья бананов, свернутые конусом и служившие для фильтрации жидкости, содержащей в том или ином количестве волокнистые вещества.

В хижине, превращенной в химическую лабораторию, царили полнейший порядок и величайшая чистота. Индеец, который должен был давать нам пояснения, известен в миссии под прозвищем Хозяин Яда (amo del Curare); он держался с той чопорностью, в какой некогда упрекали европейских аптекарей, и разговаривал таким же педантическим тоном.

«Я знаю, – сказал он, – что у белых есть секреты изготовления мыла и черного порошка, отличающегося важным недостатком: он производит шум, разгоняющий животных, если в них не попадают. Кураре, способ приготовления которого переходит у нас от отца к сыну, превосходит все, что вы умеете делать там (за морем). Это сок травы, убивающий совершенно бесшумно (так, что неизвестно, откуда нанесен удар)».

 

 

Химический процесс, которому хозяин кураре придавал столь серьезное значение, показался нам весьма простым. Лиана (bejuco), употребляемая в Эсмеральде для приготовления яда, носит то же название, что и в лесах Явиты. Это – bejuco de Mavacure, в изобилии растущий к востоку от миссии на левом берегу Ориноко, за рекой Амагуака, в сложенных гранитом горах Гуаная и Юмарикин.

Хотя пучки bejuco, виденные нами в индейской миссии, были совершенно без листьев, мы не сомневаемся, что это то же самое растение из семейства чилибуховых (очень близкого к Rouhamon Aubl.), которое мы изучали в лесу на Каньо-Пимичине. Употребляют и свежий Mavacure, и сушившийся несколько недель.

Сок недавно сорванной лианы считается неядовитым; возможно, он оказывает заметное действие только в сильной концентрации. Ужасный яд содержится в коре и в части заболони. Ножом стругают ветки Mavacure диаметром в 4–5 линий; снятую кору давят на камне для растирания маниоковой муки и превращают в очень тонкие волокна. Так как ядовитый сок желтый, то и вся волокнистая масса принимает этот же цвет.

Ее бросают в воронку высотой в 9 дюймов и шириной в 4 дюйма. Из всего оборудования индейской лаборатории хозяин яда больше всего расхваливал нам эту воронку. Он несколько раз спрашивал, видели ли мы когда-нибудь por alla (там, то есть в Европе) что-нибудь похожее на его embudo.

To был лист банана, свернутый фунтиком и вставленный в другой, более плотный фунтик из пальмовых листьев; весь прибор был установлен на легкой подставке из пальмовых жилок и черешков. Поливая водой волокнистое вещество – растертую кору Mavacure, приступают к приготовлению холодным способом настоя. Желтая вода в течение нескольких часов капля по капле фильтруется сквозь embudo, или воронку, из листьев.

Отфильтровавшаяся вода представляет собой ядовитую жидкость, но она приобретает силу лишь после того, как ее выпаривают, подобно мелассе, в большом глиняном сосуде и таким путем концентрируют. Время от времени индеец предлагал нам попробовать жидкость; по большей или меньшей горечи судят, достаточно ли она выпарена.

В этой операции нет ничего опасного, так как кураре оказывает смертоносное действие лишь в том случае, если оно вступает в непосредственное соприкосновение с кровью. Поэтому пары, поднимающиеся от котла, не причиняют никакого вреда, что бы ни говорили миссионеры с Ориноко.

Фонтана своими прекрасными опытами над ядом, приготовленным индейцами тикуна с реки Амазонок, уже давно доказал, что пары, выделяемые этим ядом, когда его бросают на горячие угли, можно безбоязненно вдыхать и что неправильно сообщение Кондамина о том, будто приговоренных к смерти женщин убивали парами яда индейцев тикуна.

Самый концентрированный сок Mavacure недостаточно густ и не держится на стрелах. Специально для того, чтобы придать густоту яду, к концентрированному настою добавляют другой, исключительно липкий растительный сок, который добывают из дерева с широкими листьями, называемого киракагуэро.

Оно растет очень далеко от Эсмеральды, и в это время года на нем, как и на bejuco de Mavacure, не было ни цветов, ни плодов, а потому мы не можем дать его ботаническое определение. Я уже несколько раз говорил о своеобразном роке, препятствующем путешественникам изучить самые интересные растения, между тем как тысячи других, чьи химические свойства неизвестны, стоят вокруг, отягощенные цветами и плодами.

Когда путешествуют быстро, то даже в тропиках, где цветение деревянистых растений длится так долго, едва ли на одной восьмой части всех растений удается наблюдать главные стадии плодообразования.

Таким образом, мы лишь в одном случае из восьми можем надеяться, что нам удастся определить – я уже не говорю: семейство, – но хотя бы род и вид, и легко понять, что это неблагоприятное стечение обстоятельств ощущается особенно живо, когда оно не позволяет нам ознакомиться с растениями, имеющими значение не только для описательной ботаники.

Когда липкий сок дерева киракагуэро добавляют к сильно концентрированной кипящей ядовитой жидкости, последняя чернеет и сворачивается, превращаясь в массу, которая напоминает по консистенции деготь или густой сироп. Эта масса и является тем кураре, что поступает в продажу.

Слыша от индейцев, что киракагуэро столь же необходим для приготовления яда, как и bejuco de Mavacure, вы можете впасть в заблуждение, предположив, будто первое растение тоже содержит какое-то смертоносное начало, хотя на самом деле оно служит (подобно альгорове и всякому другому камедистому веществу) лишь для придания густоты концентрированному соку кураре. Изменение цвета, происходящее в смеси, обусловлено разложением углеводорода.

Кислород сгорает, и углерод высвобождается. Кураре продают в плодах Crescentia L.; так как приготовление его сосредоточено в руках нескольких семейств и так как для смазывания каждой стрелы требуется ничтожное количество яда, то кураре первого сорта, кураре из Эсмеральды и Мандаваки, продается по чрезвычайно высокой цене. При мне за две унции платили 5–6 франков.

В высушенном виде это вещество похоже на опиум; при доступе воздуха оно сильно пропитывается влагой. Вкус у кураре горький, но очень приятный, и мы, Бонплан и я, часто проглатывали небольшие порции его. Это совершенно безопасно, если вы вполне уверены, что губы и десны у вас не кровоточат. При недавних опытах Манджили над ядом гадюк один из его помощников проглотил без всякого вреда для себя весь яд, полученный из четырех больших итальянских гадюк.

Индейцы считают, что кураре, принятое внутрь, служит превосходным желудочным средством. Такой же яд, приготовленный индейцами пираоа и салиба, хотя тоже широко известный, не пользуется столь большим спросом, как эсмеральдский. Процесс приготовления, по-видимому, повсюду почти одинаков, но нет никаких доказательств, что различные яды, продаваемые под одним и тем же названием на Ориноко и на Амазонке, все тождественны и добываются из одних и тех же растений.

Так, Орфила в своем превосходном труде «Общая токсикология» совершенно правильно различает воорара из Голландской Гвианы, кураре с Ориноко, тикуна с Амазонки и все вещества, объединенные под неопределенным названием «американские яды». Может быть, когда-нибудь обнаружат единое щелочное начало, подобное морфину опиума и вокелину чилибух, в ядовитых растениях, принадлежащих к различным родам.

На Ориноко различают Curare de raiz (из корней) и Curare de bejuco (из лиан или коры ветвей). Мы видели процесс приготовления только второго; первый слабее и пользуется меньшим спросом. На реке Амазонок мы познакомились с ядами индейцев тикуна, ягуа, пеба и хибаро; добываемые из одного и того же растения, они отличаются лишь большей или меньшей тщательностью приготовления.

Яд индейцев тикуна, который благодаря Кондамину приобрел такую известность в Европе и который начали несколько неудачно называть тикуна, добывается из лианы, растущей на острове Мормороте на Верхнем Мараньоне. Этот яд приготовляется и индейцами тикуна, ведущими независимое существование на испанской территории около истоков Якарике, и индейцами того же племени, живущими в португальской миссии Лорето.

В здешних странах охотничьи племена не могут обойтись без ядов, а потому миссионеры с Ориноко и Амазонки совершенно не препятствуют такого рода производству. Названные нами выше яды совершенно отличны от ядов из Лапеки и яда из Ламаса и Мойобамбы.

Я останавливаюсь на этих подробностях, потому что отдельные части растений, которые нам удалось изучить, доказали нам (вопреки общепринятому мнению), что три яда – индейцев тикуна, из Лапеки и из Мойобамбы – добываются из растений не одного и того же вида, возможно даже не родственных между собой.

Насколько кураре по своему составу просто, настолько же приготовление яда из Мойобамбы длительно и сложно. К соку bejuco de Ambihuasca, главной составной части, добавляют перец (Capsicum L.), табак, Ваrbasco (Jacquinia arraillaris Jacq.), Sanango (Tabernae montana) и млечный сок некоторых других кутровых.

Свежий сок Ambihuasca оказывает смертоносное действие при соприкосновении с кровью; сок Mavacure становится смертельным ядом лишь после выпаривания на огне, а сок корня Jatropha Manihot L. [Manihot utilissima Pohl.] от кипячения теряет всякие вредные свойства.

В очень сильный зной я долго растирал между пальцами лиану, из которой в Лапеке приготавливают ужасный яд, и у меня онемели руки; человек, работавший вместе со мной, испытал такое же влияние быстрого поглощения яда неповрежденными кожными покровами.

Я не стану здесь останавливаться на подробностях, касающихся физиологических свойств ядов Нового Света, которые убивают так же быстро, как азиатские чилибухи (рвотный орешек, упас-тиеуте и китайский боб), но не вызывают рвоты при введении в желудок и не предвещают близкой смерти сильным возбуждением спинного мозга.

Во время нашего пребывания в Америке мы послали Фуркруа и Воклену кураре с Ориноко и бамбуковые трубки, наполненные ядом индейцев тикуна и ядом из Мойобамбы; по возвращении мы снабдили также Мажанди и Делиля, столь успешно занимавшихся ядами жаркого пояса, некоторым количеством кураре, ослабленного перевозкой по странам с влажным климатом.

На берегах Ориноко употребляют в пищу только кур, убитых уколом отравленной стрелы. Миссионеры уверяют, что мясо невкусное, если не применяется этот способ. Нашему спутнику, отцу Сеа, болевшему лихорадкой, каждое утро приносили в его гамак стрелу и живую курицу, предназначенную нам на обед.

Несмотря на обычную слабость, он не желал доверить кому-нибудь другому операцию, которой придавал большое значение. Крупные птицы, например гуан (Pava de monte) или гокко, уколотые в бедро, умирают через 2–3 минуты; чтобы умертвить свинью или пекари, нередко требуется больше 10–12 минут.

Бонплан установил, что один и тот же яд, купленный в разных деревнях, обнаруживал большие различия. На реке Амазонок мы как-то достали настоящий яд индейцев тикуна, который оказался слабее всех разновидностей кураре с Ориноко.

Старый индеец, которого называли Хозяином Яда, казался польщенным тем интересом, с каким мы следили за его химическими операциями. Он считал нас достаточно умными и потому не сомневался, что мы умеем делать мыло, ибо это искусство представлялось ему после приготовления кураре одним из самых замечательных достижений человеческого гения.

Когда жидкий яд был разлит в предназначенные для него сосуды, мы отправились с индейцем на Fiesta de las Juvias. Праздник урожая Juvias, то есть плодов Bertholletia excelsa Humb. et Bonpl., отмечался танцами и самым диким беспробудным пьянством. Хижина, где в течение нескольких дней собирались индейцы, представляла весьма странное зрелище.

В ней не было ни стола, ни скамьи; зато были симметрично выстроены и прислонены к стене почерневшие от дыма большие жареные обезьяны – Marimondes (Ateles Belzebuth) и бородатые обезьяны, которых называют капуцинами и которых не следует смешивать с Machi или Saї (Simia Capucina Buffon).

Способ жарения этих животных усиливает неприятное впечатление, производимое ими на цивилизованного человека. Из очень твердого дерева делают маленькую решетку и устанавливают ее на высоте одного фута от земли. Обезьяну, с которой предварительно снимают шкуру, сгибают пополам, и она как бы сидит. Обычно ее усаживают так, чтобы она опиралась на свои тощие длинные руки; иногда руки скрещивают на спине животного.

Привязав ее к решетке, внизу зажигают очень яркий огонь. Окутанная дымом и пламенем, обезьяна одновременно жарится и чернеет. При виде того, как индейцы пожирают руку или ногу жареной обезьяны, трудно удержаться от мысли, что обыкновение есть животных, по своему физическому строению столь близких к человеку, в какой-то степени содействовало уменьшению среди дикарей ужаса перед людоедством.

Жареные обезьяны, в особенности те, у которых голова круглая, имеют отвратительное сходство с ребенком; поэтому европейцы, вынужденные питаться четверорукими, предпочитают отрезать голову и руки и подавать к столу лишь остальную часть туловища.

Мясо обезьян настолько тощее и сухое, что Бонплан сохранил в своей парижской коллекции руку от плеча до кисти и отдельно кисть, зажаренные на огне в Эсмеральде; по прошествии многих лет от них все еще не исходило никакого запаха.

Мы видели, как танцуют индейцы. Их танец очень однообразен, ибо женщины не осмеливаются принимать в нем участие. Мужчины, молодые и старые, берутся за руки и образуют круг; они целыми часами молча и серьезно кружатся то направо, то налево. Чаще всего танцоры сами бывают и музыкантами.

Слабые звуки, извлекаемые из тростинок различной длины, образуют медленный и печальный аккомпанемент. Чтобы отмечать такт, первый танцор ритмично сгибает оба колена. Иногда все стоят на месте и слегка покачиваются, наклоняя туловище то в одну, то в другую сторону. Тростинки, расположенные в один ряд и связанные между собой, напоминают флейту Пана, какую мы видим на вазах великой Греции с изображениями вакхических шествий.

Идея соединить тростинки различной длины и дуть в них по очереди, двигая их перед губами, очень проста и должна была возникнуть у всех народов. Мы с удивлением наблюдали, с какой быстротой молодые индейцы подбирали и настраивали такие флейты, когда им попадался на берегу реки тростник (Carices).

Во всех странах люди, живущие в естественном состоянии, извлекают большую пользу из этих злаковых с высокими стеблями. Греки справедливо говорили, что тростник способствовал покорению народов, так как из него делали стрелы, смягчению нравов чарующей музыкой, развитию знаний, так как он служил первым приспособлением для начертания букв. Эти различные применения тростника отражают, так сказать, три периода жизни народов.

Племена Ориноко, несомненно, находятся на первой ступени рождающейся цивилизации. Тростник им служит лишь орудием войны и охоты, и флейты Пана на этих далеких берегах не издают еще звуков, способных пробудить нежные человеческие чувства.

В хижине, предназначенной для празднества, мы увидели много растительных продуктов, принесенных индейцами с гор Гуаная и привлекших наше внимание. Я остановлюсь здесь лишь на плодах Juvia, на тростнике удивительной длины и на рубахах, сделанных из коры Marima. Almendron, или Juvia, одно из самых величественных деревьев в лесах Нового Света, до нашего путешествия на Риу-Негру было почти неизвестно.

Оно начинает попадаться на расстоянии четырех дней пути к востоку от Эсмеральды, между реками Падамо и Окамо, у подножия Серро-Мапая, на правом берегу Ориноко. Еще больше растет его на левом берегу у Серро-Гуаная, между реками Амагуака и Гехетте. Жители Эсмеральды уверяли нас, что выше Гехетте и Чигуире Juvia и какаовые деревья настолько широко распространены, что дикие индейцы (гуайка и гуахарибо blancos) совершенно не трогают урожая, собранного индейцами миссий.

Они не питают никакой зависти к ним из-за даров, которыми природа щедро наделила их собственную землю. Культуру Almendrones тщетно пытались ввести в поселениях на Верхнем Ориноко. Лень обитателей препятствует этому еще больше, чем быстрота, с какой горкнет масло в миндалевидных семенах. В миссии Сан-Карлос мы видели только три дерева, а в Эсмеральде – только два. На этих величественных стволах в возрасте 8—10 лет цветов еще не было.

 

 

Начиная с XVI столетия в Европу привозили небольшие drupa в форме кокосовых орехов, содержащие миндальные зерна, а семена в треугольной деревянистой оболочке. Последние я видел на довольно несовершенной гравюре Клюзия. Этот ботаник называет их Almendras del Peru, возможно потому, что их, как очень редкие плоды, доставляли на Верхний Мараньон, а оттуда через Кордильеры в Кито и Перу.

В Novus Orbis Яна Лаэта, где я обнаружил первые сведения о коровьем дереве, содержится также описание и очень точное изображение семени Bertholletia Humb. et Bonpl. Лаэт называет это дерево тотоке и упоминает о drupa величиной с человеческую голову, содержащей миндальные семена. Плоды такие тяжелые, говорит он, что дикари никогда не решаются войти в лес, не прикрыв голову и плечи щитом из очень твердого дерева.

Индейцам из Эсмеральды такие щиты неизвестны, но и они говорили нам об опасности, которой подвергаются люди, когда плоды созревают и падают с высоты 50–60 футов. В Португалии и Англии треугольные семена Juvia продают под туманным названием каштаны (Castanas) или орехи из Бразилии и с Амазонки, и долгое время полагали, что, подобно плоду Pekea [Caryocar L.], они растут по отдельности на черенках.

Жители Гран-Пара последнее столетие довольно оживленно торгуют ими. Они отправляют их либо непосредственно в Европу, либо в Кайенну, где их называют тука. Знаменитый ботаник Корреа де Серра говорил нам, что Bertholletia Humb. et Bonpl. встречается в изобилии в лесах по соседству с Макапой, близ устья Амазонки, что там она носит название капукая и что местные жители собирают ее плоды, как и плоды Lecythis Loefl., чтобы выжимать из них масло.

Груз плодов Juvia, захваченный капером в 1807 году и привезенный в Гавр, был использован для той же цели.

Дерево, дающее бразильские каштаны, обычно бывает диаметром всего в 2–3 фута, но в высоту достигает 100–120 футов. По внешнему виду оно не похоже ни на Mammea L., ни на Chrysophyllum cainito L., ни на многие другие тропические деревья, у которых ветви (как у лавровых в умеренном поясе) поднимаются почти прямо к небу. У Bertholletia ветви широко раскинутые, очень длинные, почти голые у основания, а у верхушек покрытые близко сидящими пучками листьев.

Вследствие такого расположения полукожистых, снизу слегка серебристых листьев длиной свыше двух футов ветки клонятся к земле, как это происходит со стрелами (вайями) пальм. Мы не видели цветения этого величественного дерева. Цветы появляются на нем на пятнадцатом году жизни, начиная с конца марта и до начала апреля. Плоды созревают к концу мая; на некоторых деревьях они сохраняются до августа.

Так как плоды бывают величиной с голову ребенка, нередко диаметром в 12–13 дюймов, то, падая с верхушки дерева, они производят очень сильный грохот. Я не знаю зрелища, способного привести в большее восхищение органическими силами в равноденственной области, нежели большие деревянистые околоплодники, например плод приморской кокосовой пальмы (Lodoicea Comm. ex Jaume) из числа однодольных и плоды Bertholletia и Lecythis Loefl. среди двудольных.

В нашем климате только тыквенные дают за несколько месяцев плоды необычайного размера, но эти плоды мясистые и сочные. В тропиках на Bertholletia меньше чем за 50–60 дней образуется плод, деревянистая оболочка которого имеет полдюйма в толщину и который с трудом можно распилить самыми острыми инструментами.

Великий натуралист уже отметил, что древесина плодов обычно отличается такой твердостью, какой никогда не достигает древесина ствола. В плоде Bertholletia мы находим зачатки четырех семенных гнезд; иногда я насчитывал их до пяти. У семян две совершенно ясно различимые оболочки, и это обстоятельство делает строение плода более сложным, чем у Lecythis Loefl., Pekea (или Caryocar L.) и у Saouvari.

Первая оболочка костяная или деревянистая, треугольная, бугорчатая на наружной поверхности и цвета корицы. 4–5, иногда 8 таких треугольных орехов прикреплены к центральной перегородке. Со временем отделившись от нее, они свободно движутся по большому шарообразному околоплоднику.

Обезьяны-капуцины (Simia chiropotes) очень любят бразильские каштаны; одного только шума, производимого семенами, когда трясут упавший с дерева плод, достаточно, чтобы возбудить до предела аппетит этих животных. Чаще всего в одном плоде я находил не больше 15–22 семян.

Вторая оболочка миндальных зерен перепончатая и желтовато-бурая. На вкус они исключительно приятны, пока свежие; однако масло, содержащееся в них в большом количестве и делающее их столь полезными для хозяйственных нужд, быстро горкнет. На Верхнем Ориноко из-за недостатка продовольствия нам часто приходилось есть помногу этих орехов, и мы никогда не ощущали никаких неприятных последствий.

Верхушка шарообразного плода Bertholletia имеет отверстие, но не растрескивается; верхний, расширяющийся конец столбика образует (по Кунту) нечто вроде внутренней крышечки, как в плоде Lecythis Loefl., но сама по себе она не раскрывается. Многие семена вследствие разложения содержащегося в семядолях масла теряют способность к прорастанию, прежде чем в период дождей деревянистая оболочка плода раскроется в результате гниения.

На берегах Нижнего Ориноко широко распространена басня, будто обезьяны-капуцины и Cacajao (Simia chiropotes и Simia melanocephala) становятся в круг и бьют камнем по плодам, пока им не удастся их раскрыть и извлечь треугольные семена.

Это представляется невероятным вследствие исключительной твердости и толщины оболочки плода. Возможно, кто-нибудь и видел, как обезьяны катали плоды Bertholletia; но хотя в них есть отверстие, к которому прилегает верхний конец столбика, все же природа не дала обезьянам столь же легкого способа раскрывать деревянистую оболочку Juvia, каким они пользуются для снятия крышечки Lecythis Loefl., называемой в миссиях крышечка обезьяньего кокосового ореха.

По словам нескольких вполне достойных доверия индейцев, только мелким грызунам, в особенности агути (Acuri и Lapa), благодаря строению зубов и непостижимому упорству, с каким они добиваются цели при своей разрушительной работе, удается продырявить плод Bertholletia. Как только треугольные семена высыпаются на землю, сбегаются все лесные звери; обезьяны, манавири, белки, Cavia, попугаи и ара оспаривают друг у друга добычу.

Они все достаточно сильны, чтобы разбить деревянистую оболочку; они извлекают содержимое и уносят его на верхушку дерева. «У них тоже праздник», – говорили индейцы, возвращавшиеся со сбора; и, слушая их жалобы на животных, вы чувствуете, что они считают себя единственными законными хозяевами леса.

Одна из четырех пирог, на которых индейцы ездили для сбора Juvia, была почти целиком наполнена тем видом тростника (Carice), что идет на изготовление сарбаканов. Тростник был длиной в 15–17 футов; однако мы не могли на нем различить ни одного следа узлов, служащих для прикрепления листьев и веток. Он был совершенно прямой, гладкий снаружи, идеально цилиндрической формы.

Эти Carices растут у подножия гор Юмарикин и Гуаная. На них существует большой спрос даже за Ориноко, где они носят название тростника из Эсмеральды. Охотник всю жизнь хранит один и тот же сарбакан. Он хвастается его легкостью, точностью боя и лоском, как мы хвастаемся теми же качествами нашего огнестрельного оружия.

Какое же однодольное растение дает этот прекрасный тростник? Были ли это действительно междоузлия (internodia) злака из подсемейства Nostoideae или, может быть, этот Carice не что иное, как какое-нибудь осоковое, лишенное узлов? Я не берусь решить этот вопрос, как не могу определить род, к которому принадлежит другое растение, употребляемое для изготовления рубах Marima.

На склоне Серро-Дуиды мы видели рубашечные деревья высотой свыше 50 футов. Индейцы вырезают из них цилиндрические куски диаметром в 2 фута и снимают красную волокнистую кору, тщательно следя за тем, чтобы не сделать продольного надреза. Эта кора служит им чем-то вроде одежды, напоминающей мешки без шва из очень грубой ткани.

Верхнее отверстие предназначено для головы; чтобы просунуть руки, делают две боковые дыры. Индеец носит рубахи Marima во время сильного дождя; они имеют форму poncho или ruana из хлопчатобумажной ткани, столь распространенных в Новой Гранаде, Кито и Перу.

Так как в здешних странах богатство благодетельной природы считается основной причиной лени жителей, то миссионеры не упускают случая говорить, указывая на рубахи Marima, что «в лесах Ориноко совершенно готовая одежда растет на деревьях». В добавление к рассказам о рубахах можно упомянуть еще про остроконечные шапки из цветочных влагалищ некоторых пальм, похожие на шапки из редкой ткани.

Во время празднества, на котором мы присутствовали, женщины не принимали участия ни в танцах, ни в каких-либо общих развлечениях; с печальным видом они подавали мужчинам жареных обезьян, алкогольные напитки и пальмовую капусту.

Я упоминаю о последней, по вкусу сходной с нашей цветной капустой, лишь потому, что нигде нам не приходилось видеть такие огромные экземпляры. Неразвившиеся листья сливаются с молодым стеблем; некоторые измеренные нами цилиндры были длиной в 6 футов и диаметром в 5 дюймов.

Другое значительно более питательное вещество – животного происхождения – это рыбья мука. По всему Верхнему Ориноко индейцы жарят рыбу, сушат ее на солнце и вместе с костями превращают в порошок. Я видел кучи в 50–60 фунтов такой муки, напоминающей муку из маниоки. Когда хотят ее поесть, к ней добавляют воды и получают тесто.

Во всех климатических поясах обилие рыбы приводит к изобретению одних и тех же способов ее сохранения. Плиний и Диодор Сицилийский описали рыбий хлеб ихтиофагов, живших у Персидского залива и на берегах Красного моря.

В Эсмеральде, как и во всех других миссиях, индейцы, не пожелавшие принять крещение и просто причисленные к общине, придерживаются полигамии. Число жен у разных племен очень различно; больше всего их у карибов и у всех народов, среди которых долгое время сохранялось обыкновение умыкать девушек соседних племен. Можно ли говорить о семейном счастье в таком неравном союзе?

Как у большинства очень диких народов, женщины находятся в состоянии своего рода рабства. Мужья пользуются почти неограниченной властью, а потому в их присутствии не раздается ни одной жалобы. В доме царит внешнее спокойствие, и все жены торопятся предупредить желания требовательного и угрюмого господина; они ухаживают одинаково и за собственными детьми, и за детьми своих соперниц.

Миссионеры утверждают (и им вполне можно поверить), что этот внутренний мир, результат испытываемого всеми женами страха, серьезно нарушается, если муж долго отсутствует. Тогда жена, первая вступившая в брак, третирует остальных как наложниц и служанок.

Ссоры продолжаются до возвращения господина, который умеет утихомирить страсти звуком своего голоса, простым жестом, а если сочтет нужным, то и несколько более сильными средствами. Некоторое неравенство в правах между женами отражено у таманаков в их языке. Муж называет вторую и третью жену подругами первой; первая жена называет подруг соперницами и врагами (ипукятойе), что, конечно, менее вежливо, но правильней и выразительней.

Так как вся тяжесть работы ложится на несчастных женщин, то нет ничего удивительного, что среди некоторых народов их очень мало. В таких случаях создается своего рода полиандрия, которую мы встречаем, но в более развитой форме, в Тибете и в горах, расположенных на южном конце полуострова Индостан.

Среди индейцев авано и майпуре у нескольких братьев часто бывает всего одна жена. Если индеец, имеющий много жен, принимает христианство, миссионеры заставляют его выбрать из них ту, которую он хочет сохранить, а от остальных отказаться. Момент расставания бывает трудным: новообращенный обнаруживает самые ценные качества в тех женах, с которыми он должен разлучиться.

Одна хорошая огородница, другая умеет приготовлять чизу, опьяняющий напиток из корня маниоки; все кажутся ему одинаково необходимыми. Иногда желание сохранить жен берет у индейца верх над тяготением к христианству; но чаще всего муж предпочитает подчиниться, как слепому року, выбору миссионера.

От индейцев, которые с мая по август бродят к востоку от Эсмеральды и собирают растительные продукты в горах Юмарикин, мы получили точные сведения о течении Ориноко к востоку от миссии. Эта часть моей путевой карты резко отличается от предшествовавших карт. Я начну описание этих мест с гранитного массива Дуиды, у подножия которого мы прожили некоторое время.

С запада он ограничен рекой Таматама, с востока – рекой Гуапо. Между этими двумя притоками Ориноко, среди Morichales, то есть рощ пальм мориция, окружающих Эсмеральду, протекает река Содомони; она знаменита превосходными ананасами, растущими на ее берегах. 22 мая я измерил в саванне, расположенной у подножия Дуиды, базис длиной в 475 метров; угол, под которым была видна вершина горы на расстоянии 13 327 метров, все еще равнялся 9°.

Тщательно произведенное тригонометрическое измерение дало для Дуиды (то есть для самого высокого пика к юго-западу от Серро-Марагуаки) высоту в 2179 метров, или 1118 туазов, над равниной Эсмеральды. Следовательно, высота Дуиды над уровнем океана составляет, вероятно, около 1300 туазов; я говорю «вероятно», потому что перед прибытием в Эсмеральду у меня, к несчастью, разбился барометр.

Шли такие сильные дожди, что мы не могли на привалах предохранить прибор от влияния сырости. Трубочка не выдержала неравномерного расширения дерева. Этот случай тем сильнее огорчил меня, что никогда еще барометр не служил так долго во время путешествий. Я пользовался им три года в Европе, в горах Штирии, Франции и Испании и в Америке на пути из Куманы до Верхнего Ориноко.

Местность между Явитой, Васивой и Эсмеральдой представляет собой обширную равнину; так как я производил барометрические наблюдения в первых двух пунктах, то я уверен, что ошибка при определении абсолютной высоты саванн на берегах Содомони не могла превысить 15–20 туазов. По высоте Серро-Дуида лишь очень ненамного (самое большое на 80—100 туазов) уступает вершине Сен-Готарда и каракасской Силье на побережье Венесуэлы.

Поэтому в здешних краях ее считают колоссальной горой, что дает нам довольно точное представление о средней высоте Сьерра-Парима и всех гор Восточной Америки. К востоку от Сьерра-Невада-де-Мерида (Кордильера-де-Мерида), а также к юго-востоку от Paramo Лас-Росас ни одна горная цепь, тянущаяся в широтном направлении, не достигает высоты главного Пиренейского хребта.

Гранитная вершина Дуиды настолько отвесна, что все попытки индейцев взобраться на нее были тщетны. Как известно, самые низкие горы часто бывают самыми недоступными. В начале и в конце периода дождей на вершине Дуиды видны небольшие снопы пламени, как бы меняющие свое место.

Из-за этого явления, в котором трудно усомниться ввиду совпадения свидетельств, горе присвоили ошибочное название вулкана. Так как она расположена достаточно изолированно, то можно было бы подумать, что молнии время от времени поджигают на ней кусты; однако такое предположение теряет всякую правдоподобность, если мы вспомним, с каким трудом загораются растения в этом влажном климате.

Больше того, утверждают, что маленькие снопы пламени часто появляются там, где скалы едва покрыты травой, и что такие же огненные явления наблюдали в безгрозовые дни на вершине Гуарако, или Мурсиелаго, холма, расположенного против устья реки Таматама, на южном берегу Ориноко.

Этот холм возвышается едва на 100 туазов над соседними равнинами. Если утверждения индейцев правильны, то, возможно, на Дуиде и Гуарако появление пламени обусловлено какой-то подземной причиной; ведь пламя никогда не наблюдается на высоких горах вблизи от реки Яо и на Марагуаке, где так часто разыгрываются грозы. Гранит Серро-Дуиды пересечен жилами, частично с открытыми трещинами, частично заполненными кристаллами кварца и пирита.

Через эти жилы могут выходить наружу газообразные и воспламеняющиеся выделения (либо соединения водорода, либо нефть). Горы Карамании, Гиндукуш и Гималаи дают нам частые примеры такого рода явлений. Мы видели пламя во многих частях Восточной Америки, подверженных землетрясениям, даже (например, в Кучиверо, около Куманакоа) во вторичных горных породах.

Огонь появляется, когда на землю, сильно нагретую солнечными лучами, проливаются первые дожди или же когда после больших наводнений земля начинает просыхать. Первопричина этих огненных явлений находится на огромной глубине под вторичными горными породами, в первозданных формациях; дожди и разложение атмосферной воды играют при этом лишь второстепенную роль.

Самые горячие в мире источники выходят непосредственно из гранита. Нефть бьет из слюдяного сланца; оглушительные раскаты слышны в Энкарамаде между реками Араука и Кучиверо, среди гранитов Ориноко и горного хребта Парима.

Здесь, как и повсюду на земном шаре, очаг вулканов расположен в самых древних породах, и существует, по-видимому, тесная связь между грандиозными явлениями, которые поднимают и расплавляют кору нашей планеты, и теми огненными метеорами, которые появляются время от времени на поверхности и которые мы склонны вследствие их незначительности приписывать только влиянию атмосферы.

Дуида, хотя она и не достигает той высоты, какую ей приписывает народная молва, является все же наивысшей точкой во всей группе гор, отделяющих бассейн Нижнего Ориноко от бассейна Амазонки. К северо-западу, к Пурунаме, эти горы обрываются еще круче, чем к востоку, в сторону Падамо и Окамо.

В первом направлении к числу самых высоких после Дуиды вершин относятся Кунева, у истоков Пару (одного из притоков Вентуари), Сипапо, Калитамини, составляющий один массив с Кунавами, и пик Униана. К востоку от Дуиды на правом берегу Ориноко выделяется своей высотой Маравака, или Сьерра-Марагуака, расположенная между реками Кауримони и Падамо, а на левом берегу Ориноко – горы Гуаная и Юмарикин, между реками Амагуака и Гехетте.

Вряд ли нужно еще раз напоминать, что линия, проходящая через эти высокие вершины, совершенно не совпадает (как и в Пиренеях, Карпатах и многих других горных хребтах Старого Света) с линией водораздела. Последняя, отделяющая притоки Нижнего и Верхнего Ориноко, пересекает 64-й меридиан на 4° широты. Отделив истоки Риу-Бранку от истоков Карони, она идет на северо-запад; к югу от нее текут воды Падамо, Яо и Вентуари, к северу – воды Аруи, Кауры и Кучиверо.

От Эсмеральды можно без всякого риска подняться по Ориноко до порогов, где живут индейцы гуайка, которые препятствуют дальнейшему продвижению испанцев. Это плавание отнимает шесть с половиной дней. За первые два дня вы добираетесь до устья Падамо, оставив к северу от себя речки Таматама, Содомони, Гуапо, Кауримони и Симиримони, а к югу – место впадения Куки, находящееся между скалой Гуарако, которая, как говорят, выбрасывает снопы пламени, и Серро-Канелильей.

В этой части течения ширина Ориноко по-прежнему равняется 300–400 туазам. Правобережные притоки многочисленнее, ибо с этой стороны река окаймлена высокими горами Дуида и Марагуака, над которыми скапливаются облака, между тем как левый берег низкий и переходит в равнину, имеющую общий уклон к юго-западу. Северные кордильеры покрыты великолепным строевым лесом.

В этом знойном и постоянно сыром климате растительность развивается настолько быстро, что там встречаются стволы Bombax Ceiba L. диаметром в 16 футов. Река Падамо, или Патамо, по которой миссионеры с Верхнего Ориноко некогда поддерживали связь с миссионерами с Кауры, ввела географов в заблуждение.

Отец Каулин называет ее Макома, а другую реку – Патамо – помещает между местом бифуркации Ориноко и какой-то горой Руида, несомненно тождественной Серро-Дуиде. По Сюрвилю, Падамо соединяется с Окамо (Укаму) – совершенно независимой рекой; наконец, на большой карте Ла Круса маленький приток Ориноко к западу от бифуркации назван рекой Падамо, а настоящая река Падамо названа Макиритари.

От устья этой довольно широкой реки индейцы за полтора дня добираются до реки Мавака, берущей начало в высоких горах Унтуран. Волок между истоками этого притока и истоками Идапы, или Сиапы, дал повод к россказням о существовании связи между Идапой и Верхним Ориноко.

Мавака соединена с озером, на берега которого португальцы приезжают с Риу-Негру, без ведома испанцев из Эсмеральды, для сбора ароматических семян Laurus Pucheri Humb. ex Willd. [Aydendron firmulum Nees.], известных в торговле под названиями пичуримский боб и Toda Specie. Между устьями Падамо и Маваки в Ориноко с севера впадает река Окамо, а в последнюю – Матакона.

Близ истоков Матаконы живут индейцы гуайнаре со значительно менее смуглой (то есть не такой медно-красной) кожей, нежели у других обитателей здешних мест. Это племя относится к числу тех, которых миссионеры называют белыми индейцами, или Indios blancos, и о которых я дальше приведу более подробные данные.

Около устья Окамо путешественникам показывают скалу, считающуюся местным чудом. Это переходящий в гнейс гранит, замечательный своеобразным распределением черной слюды, образующей маленькие разветвленные жилки. Испанцы называют эту скалу Piedra Mapaya (камень с географической картой).

Небольшой кусок, отбитый мной от скалы, показывает слоистое строение горной породы, богатой белым полевым шпатом и содержащей, кроме чешуек слюды, расположенных узкими полосами и изогнутых в разных направлениях, несколько кристаллов амфибола. Это не сиенит, а, вероятно, гранит молодой формации, сходный с теми, к каким относятся оловоносные граниты (гиаломикты) и пегматиты, или письменные граниты.

 

 

Выше устья Маваки ширина и глубина Ориноко резко уменьшаются. Он становится очень извилистым, похожим на альпийский поток. По обоим берегам тянутся горы; число южных притоков значительно увеличивается, однако северная кордильера остается по-прежнему более высокой.

От впадения Маваки до Гехетте два дня пути, так как плавание сильно затруднено, и вследствие низкого уровня воды часто приходится тащить пирогу вдоль берега. На этом отрезке с юга в Ориноко впадают Даракапо и Амагуака; они текут на запад и на восток, огибая горы Гуаная и Юмарикин, где собирают плоды Bertholletia (мараньонские каштаны). От Серро-Марагуаки, откуда спускается река Манавиче, северные горы постепенно понижаются.

По мере дальнейшего плавания вверх по Ориноко водовороты и небольшие стремнины (chorros у remolinos) встречаются все чаще и чаще; слева остается Каньо-Чигуире, где живут гуайка – другое племя белых индейцев, а проплыв два лье, вы достигаете устья Гехетте, около которого находится большой порог.

Гряда гранитных скал пересекает Ориноко; за эти геркулесовы столбы не мог проникнуть ни один белый. Это место, известное под названием большого Raudal Гуахарибо, расположено на расстоянии примерно 3/4 градуса к западу от Эсмеральды, то есть на 67°38' западной долготы.

Военная экспедиция, предпринятая комендантом крепости Сан-Карлос, доном Франсиско Бобадильей, для открытия истоков Ориноко, дала наиболее подробные сведения относительно порогов Гуахарибо. Комендант узнал, что негры, бежавшие из Голландской Гвианы, двигаясь на запад (за перешеек, который разделяет истоки Карони и Риу-Бранку), смешались с независимыми индейцами.

Он рискнул совершить entrada (военное нападение), не получив на то разрешения губернатора; желание раздобыть рабов-африканцев, более пригодных для работы, чем люди медно-красной расы, оказалось в нем намного сильнее рвения к прогрессу географической науки. В Эсмеральде и на Риу-Негру мне довелось разговаривать с несколькими очень толковыми солдатами, принимавшими участие в этой экспедиции.

Бобадилья беспрепятственно добрался до маленького Raudal, находящегося напротив Гехетте; но как только он продвинулся до подножия скалистой гряды, образующей большой порог, на него неожиданно, когда он завтракал, напали индейцы гуахарибо и гуайка – двух воинственных племен, прославившихся сильнодействующим кураре, которым они отравляли свои стрелы.

Индейцы засели на скалах, выступающих посреди реки. Видя, что у испанцев нет луков, и не имея никакого представления об огнестрельном оружии, они напали на беззащитных, по их мнению, людей. Многие из белых были опасно ранены, и Бобадилье пришлось вступить в битву.

Среди индейцев устроили страшную бойню, но ни одного из голландских негров, будто бы укрывавшихся в этих краях, не нашли. Несмотря на столь легкую победу, испанцы не решились двинуться на восток, в гористую страну, по текущей в глубоком ущелье реке.

Выше порога Guaharibos blancos [белые гуахарибо] устроили мост из лиан, укрепив его на скалах, которые, как это обычно бывает на Pongos Верхнего Мараньона, возвышаются среди русла реки. Существование этого моста, известное всем жителям Эсмеральды, указывает, по-видимому, что Ориноко там очень узок.

По общераспространенному среди индейцев мнению, его ширина не превышает 200–300 футов; они утверждают, что выше Raudal Гуахарибо Ориноко уже не река, а ручей (riachuelo), между тем как весьма образованный священник Fray Хуан Гонсалес, побывавший в этих местах, уверял меня, что ширина Ориноко даже в том месте, дальше которого его течение никому не известно, все еще остается равной двум третям ширины Риу-Негру у Сан-Карлоса.

Эти сведения представляются мне маловероятными; я сообщаю то, что мне удалось узнать, и ничего определенного не утверждаю. По многочисленным измерениям, произведенным мной, я знаю, как легко допустить ошибку при определении ширины речного русла.

Повсюду реки кажутся шире или у́же в зависимости от того, окружены ли они горами или равнинами, есть ли на них островки и скалы, вздулись ли они от сильных дождей или обмелели после длительных засух. С Ориноко, впрочем, дело обстоит так же, как и с Гангом, течение которого к северу от Ганготри неизвестно. Из-за незначительной его ширины там тоже считают, что в этом месте он уже близок к истокам.

Приведу некоторые пояснения относительно тех племен белых индейцев-карликов, которые, по древним преданиям, издавна живут близ истоков Ориноко. Мне довелось видеть их в Эсмеральде, и у меня есть все основания утверждать, что одинаково преувеличены и малый рост гуайка, и белизна кожи гуахарибо, называемых отцом Каулином Guaribas blancos.

Средний рост измеренных мной гуайка равнялся 4 футам 7 дюймам – 4 футам 8 дюймам (в старинной французской мере). Уверяют, что все члены племени отличаются таким маленьким ростом; не следует, однако, забывать, что под племенем здесь имеют в виду, собственно говоря, одну семью.

Полное запрещение смешанных браков способствует увековечению племенных различий или отклонений от обычного типа. После гуайка самыми маленькими из индейцев являются гуайнаре и поиньяве. Весьма примечательно, что все эти племена обитают рядом с карибами, которые отличаются очень высоким ростом.

И те и другие живут в одном и том же климате и употребляют одну и ту же пищу. Мы имеем здесь дело, несомненно, с расовыми различиями, существовавшими до поселения этих племен (высоких и низких, белых и темно-коричневых) в одной и той же стране. На Верхнем Ориноко самой белой кожей, на мой взгляд, обладают следующие четыре племени: гуахарибо с берегов Гехетте, гуайнаре с Окамо, гуайка с Каньо-Чигуире и макиритаре с верховьев Падамо, Яо и Вентуари.

Так как вид индейцев с белой кожей под знойным небом и среди племен с очень темной кожей вызывает изумление, то испанцы для объяснения этого факта выдвинули две весьма малообоснованные гипотезы.

Одни утверждают, что голландцы из Суринама и с реки Эссекибо могли смешаться с гуахарибо и гуайнаре; другие, движимые ненавистью к капуцинам с Карони и к обсервантам с Ориноко, хотят видеть в этих белых индейцах то, что в Далмации называют muso di frate, то есть потомство, законность происхождения которого несколько сомнительна.

И в том и в другом случае выходит, что Indios blancos – метисы, дети индианки и белого. Я видел тысячи метисов (mestizos) и могу заверить, что такое уподобление совершенно неправильно. У обследованных нами индейцев, принадлежащих к племенам с белой кожей, были характерные для остальных индейцев черты лица, телосложение и гладкие, прямые и черные волосы.

Их нельзя принять за людей смешанной расы, потомков индейцев и европейцев. В то же время некоторые из них очень маленькие, а другие обычного для медно-красных индейцев роста. Они не слабосильные, не болезненные, не альбиносы; от медно-красных народов они отличаются лишь значительно менее смуглой кожей.

Поэтому мы считаем излишним останавливаться на соображениях относительно расстояния между горами Верхнего Ориноко и населенным голландцами побережьем. Я не буду отрицать, что среди карибов у истоков Эссекибо могли видеть потомков беглых негров (negros alzados del palenque); но ни один белый никогда не добирался с восточного побережья до рек Гехетте и Окамо, в сердце Гвианы.

Больше того: хотя странное скопление в одном месте, к востоку от Эсмеральды, племен с белой кожей вызывает изумление, все же вполне достоверно то, что и в других частях Америки видели племена, которые отличаются от соседних племен цветом своей кожи, гораздо менее темной.

К ним относятся аривириано и макиритаре с берегов Вентуари и Падамо, паудакото и паравена с Эребато, вира и аригуа с Кауры, мологаго из Бразилии и гуаяна из Уругвая.

Совокупность этих фактов заслуживает серьезного внимания, так как они относятся к большой ветви американских племен, обычно противопоставляемой полярной ветви – эскимосам-чугазам, дети которых рождаются белыми и кожа которых приобретает желтоватую, как у монголов, окраску лишь под действием воздуха и сырости.

В Гвиане дикие племена, обитающие в самых густых лесах, обычно бывают менее темными, чем те, что живут на берегах Ориноко и занимаются рыбной ловлей. Однако это незначительное различие, наблюдающееся также и в Европе между городскими ремесленниками и земледельцами или рыбаками с морского побережья, ни в коей мере не объясняет загадки Indios blancos, не объясняет существования американских племен с кожей, как у метисов.

Белые индейцы живут в окружении других лесных индейцев (Indios del monte), у которых кожа красновато-коричневая, хотя теперь они подвергаются таким же физическим влияниям. Причины этих явлений коренятся в глубокой древности, и мы повторим вместе с Тацитом: est durans originis vis.

Племена с белой кожей, которые нам довелось видеть в миссии Эсмеральда, живут в части гористой страны, расположенной между верховьями шести притоков Ориноко, между Падамо, Яо, Вентуари, Эребато, Аруй и Парагуа. Испанские и португальские миссионеры обычно обозначают эту страну особым названием Парима.

Здесь, как и в некоторых других странах Испанской Америки, индейцы снова завоевали то, что отняла у них цивилизация, или, вернее, отняли миссионеры, являющиеся предтечами цивилизации. Экспедиция Солано для установления границ и нелепое рвение, проявленное гвианским губернатором в поисках Дорадо, воскресили у некоторых лиц во второй половине XVIII столетия дух предприимчивости, который был свойствен кастильцам в эпоху открытия Америки.

Двигаясь вдоль реки Падамо, испанцы нашли путь через леса и саванны, за десять дней приводивший из Эсмеральды к истокам Вентуари; еще за два дня оттуда добрались по реке Эребато до миссий на Кауре. Два умных и смелых человека, дон Антонио Сантос и капитан Барето, с помощью индейцев макиритаре построили на пути от Эсмеральды до реки Эребато ряд военных постов; это были двухэтажные дома (casas fuertes) с установленными в них мортирами, показанные на изданных в Мадриде картах как девятнадцать деревень.

Солдаты, предоставленные сами себе, всячески притесняли мирных индейцев, чьи возделанные участки окружали casas fuertes; и так как эти притеснения были менее методическими, иначе говоря, хуже рассчитанными, чем те, к которым индейцы мало-помалу привыкли в миссиях, то в 1776 году несколько племен объединилось против испанцев.

В одну ночь на все военные посты, расположенные на протяжении почти 50 лье, были совершены нападения. Дома сожгли, большую часть солдат убили; лишь очень немногие из них были обязаны своим спасением милосердию индианок. Еще и теперь с ужасом рассказывают о том ночном набеге.

Задуманный в глубочайшей тайне, он был совершен с такой согласованностью, которую индейцы обеих Америк, привыкшие скрывать свою страстную ненависть, проявляют всегда, когда дело касается их общих интересов. После 1776 года никому не приходило в голову восстановить сухопутную дорогу, идущую от Верхнего до Нижнего Ориноко, и ни один белый не мог попасть из Эсмеральды к реке Эребато.

Несомненно, однако, что в гористой стране между истоками Падамо и Вентуари (близ районов, называемых индейцами Ауричапа, Ичуана и Ирике) есть немало мест с умеренным климатом и пастбища, способные прокормить большое количество скота. Военные посты некогда приносили значительную пользу, препятствуя набегам карибов, которые время от времени захватывали рабов, правда немногочисленных, между Эребато и Падамо.

Эти посты могли бы устоять против нападений индейцев, если бы они не были изолированными и не находились в ведении только военных властей, а были бы превращены в деревни и ими управляли бы так же, как общинами новообращенных индейцев.

23 мая мы покинули миссию Эсмеральда. Мы ничем не болели, но все ощущали какую-то вялость и слабость, вызванные мучительными укусами насекомых, плохим питанием и длительным плаванием в узких и сырых лодках. Мы поднялись по Ориноко лишь до устья реки Гуапо; мы поплыли бы и дальше, если бы имели возможность сделать попытку добраться до его истоков.

При существующем положении вещей простые частные лица, получившие разрешение посетить миссии, должны ограничиваться в своих маршрутах той частью страны, где царит мир. От Гуапо до Raudal Гуахарибо остается еще 15 лье. У этого порога, через который переправляются по мосту из лиан, расположены посты индейцев, вооруженных луками и стрелами; они препятствуют белым или тем, кто приходит с территории, занятой белыми, двигаться на запад.

Могли ли мы надеяться благополучно пройти место, где был вынужден остановиться комендант Риу-Негру, дон Франсиско Бобадилья, когда он в сопровождении солдат попытался проникнуть за Гехетте? Резня, устроенная тогда среди индейцев, вселила в них еще большую недоверчивость и еще большую ненависть к жителям миссий.

Мы смогли погрузиться в пирогу только в три часа дня. За время плавания по Касикьяре в нее набралось невообразимое количество муравьев, и с трудом удалось очистить от них toldo, то есть навес из пальмовых листьев, под которым нам предстояло снова пролежать 22 дня.

Часть утра мы потратили на то, что повторяли жителям Эсмеральды уже не раз задававшиеся нами вопросы относительно существования озера, расположенного на востоке. Мы показали старым солдатам, находившимся в миссии со времени ее основания, копии карт Сюрвиля и Ла Круса.

Они смеялись над мнимой связью Ориноко с Идапой и над Белым морем, через которое якобы течет первая из этих рек. То, что мы вежливо называем вымыслами географов, им представлялось заморским враньем (mentiras de por alla). Эти славные люди не могли понять, как ученые, составляя карту страны, где они никогда не были, делают вид, будто знают в мельчайших подробностях то, что не известно местным жителям.

В Эсмеральде никто и не слышал об озере Парима, о Сьерра-Мей, об источниках, разветвляющихся там, где они выходят из земли. Нам без конца повторяли, что никто никогда не бывал к востоку от Raudal Гуахарибо, что за этим местом, по мнению некоторых индейцев, Ориноко спускается в виде ручейка с горного массива, населенного индейцами корото.

Я особо подчеркиваю эти обстоятельства, ибо если бы во времена королевской экспедиции для установления границ или после этой памятной эпохи какой-нибудь белый действительно достиг истоков Ориноко и легендарного озера Парима, то слухи об этом должны были бы сохраниться в ближайшей миссии, в той, через которую надо было пройти, чтобы совершить такое важное открытие.

Однако три человека, осведомленные о работах экспедиции для установления границ, отец Каулин, Ла Крус и Сюрвиль, сообщили об истоках Ориноко прямо противоположные сведения. Таких противоречий не возникло бы, если бы эти ученые при составлении своих карт не руководствовались догадками и гипотезами, пришедшими им в голову в Мадриде, а имели перед глазами отчет о подлинном путешествии.

Отец Джили, проживший на берегах Ориноко 18 лет, совершенно определенно говорит следующее: «Дон Аполлинарио Диес был послан в 1765 году для того, чтобы он попытался отыскать истоки Ориноко; он обнаружил к востоку от Эсмеральды реку, усеянную подводными скалами, и вернулся оттуда из-за недостатка продовольствия, ничего абсолютно не узнав о существовании какого-нибудь озера».

Это утверждение полностью совпадает с теми сведениями, какие 35 лет спустя я получил в Эсмеральде, где имя дона Аполлинарио все еще находится на устах всех жителей и откуда беспрестанно совершают путешествия вверх по реке за устье Гехетте.

 

 

Когда мы уезжали из Эсмеральды, стояла очень грозовая погода. Вершина Дуиды была окутана облаками; но скопления водяного пара, такие черные и так сильно концентрированные, держались еще на высоте свыше 900 туазов над окружающими равнинами.

Говоря о средней высоте облаков, то есть об их нижнем слое, в различных климатических зонах, не следует смешивать спорадические или изолированные группы с пеленой водяного пара, которая, простершись сплошным покровом над равнинами, наползает на горные цепи.

Только последняя может дать определенные результаты; изолированные группы облаков нередко спускаются в долины лишь под действием нисходящих токов. Около Каракаса мы видели их на высоте 500 туазов над уровнем моря; однако трудно было бы допустить, что облака, стоявшие над побережьем Куманы и островом Маргарита, держались так низко.

Гроза, бушевавшая вокруг вершины Дуиды, не спускалась в долину Ориноко; вообще мы почти никогда не наблюдали в этой долине тех сильных электрических разрядов, какие в период дождей почти каждую ночь ужасают путешественника, плывущего вверх по Магдалене от Картахены до Онды.

Можно, пожалуй, сказать, что на равнинах грозы чаще движутся вдоль русла большой реки, чем в стране, изрезанной горами неодинаковой высоты и пересеченной тянущимися в различных направлениях боковыми долинами. Мы неоднократно измеряли температуру воды в Ориноко на поверхности; когда термометр в воздухе показывал 30,3°, она равнялась всего 26 °С, следовательно, была на 3° ниже, чем на больших порогах, и на 2° выше, чем температура воды в Риу-Негру.

В умеренном климате в Европе температура воды в Дунае и Эльбе достигает в середине лета лишь 17–19°. На Ориноко я никогда не обнаруживал разницы между дневной и ночной температурой воды, если только я не погружал термометр в реку там, где она, будучи очень неглубокой, течет крайне медленно среди очень широких песчаных берегов, как это имеет место у Уруаны и близ дельты Апуре.

Хотя при постоянно пасмурном небе теплоизлучение земли в лесах Гвианы очень замедленно, все же температура воздуха ночью заметно понижается. Поверхностный слой воды тогда бывает теплее, чем окружающая земля, и если при смешении двух почти насыщенных влагой воздушных слоев – над лесом и над руслом реки – не образуется заметный туман, то это обстоятельство вряд ли можно приписать недостаточной прохладе ночей.

Во время моего пребывания на берегах Ориноко и Риу-Негру температура воды в этих реках часто бывала на 2–3° выше ночной температуры воздуха при безветрии.

После 4 часов плавания вниз по Ориноко мы достигли бифуркации. Мы разбили лагерь на берегу Касикьяре в том же месте, где несколько дней тому назад ягуары, по всей вероятности, утащили нашего большого дога. Все поиски каких-либо следов собаки, предпринятые индейцами, оказались безуспешными.

Небо оставалось пасмурным, и я тщетно ждал появления звезд; но я снова произвел здесь, как раньше в Эсмеральде, измерение магнитного наклонения. У подножия Серро-Дуиды оно равнялось 28,25° стоградусной шкалы – почти на 3° больше, чем в Мандаваке. В устье Касикьяре мои измерения дали 28,75°; следовательно, Дуида не оказывает, по-видимому, сколько-нибудь заметного влияния.

Рев ягуаров не смолкал почти всю ночь. В здешних местах между Серро-Марагуакой, Унтураном и берегами Памони их очень много. Тут встречаются черные тигры, прекрасные шкуры которых я видел в Эсмеральде. Это животное славится своей силой и свирепостью; оно, вероятно, еще крупнее, чем обыкновенный ягуар. Черные пятна едва заметны на коричнево-черном фоне его шкуры.

Индейцы утверждают, что черные тигры попадаются крайне редко, никогда не смешиваются с обыкновенными ягуарами и «составляют совершенно другую породу». Я думаю, что принц Максимильян Нейвид, обогативший зоологию Америки множеством важных наблюдений, собрал такие же сведения дальше к югу, в жаркой части Бразилии.

В Парагвае водятся разновидности ягуаров-альбиносов; у этих животных, которых можно было бы назвать великолепными американскими пантерами, пятна на шкуре бывают иногда такими бледными, что их почти не видно на совершенно белом фоне. У черных ягуаров, напротив, пятна исчезают из-за темного цвета фона.

Нужно было бы очень долго прожить в этих местах и участвовать вместе с индейцами из Эсмеральды в опасной охоте на тигров, чтобы высказать определенное суждение относительно разновидностей и видов.

У всех млекопитающих, в особенности у многочисленного семейства обезьян, следует, по-моему мнению, обращать внимание не столько на переход одной окраски в другую у тех или иных особей, сколько на обыкновение животных держаться поодиночке или отдельными стадами.

24 мая. Мы снялись с лагеря до восхода солнца. В скалистой бухточке, где жили индейцы дурямунди, аромат растений был такой сильный, что он нам мешал, хотя мы и спали под открытым небом и хотя нервная система у нас, привыкших к жизни, полной тягот, была очень мало возбудима.

Нам не удалось установить, какие цветы распространяли этот аромат. Лес был непроходимый; Бонплан предполагал, что в соседних болотах прятались большие заросли Pancratium Dill. ex L. и каких-то других лилейных растений. Отдавшись на волю течения Ориноко, мы миновали сначала устье реки Кунукунумо, затем Гуанами и Пурунаме.

Оба берега главной реки совершенно пустынны; к северу возвышаются высокие горы; на юге обширная равнина тянется до самого горизонта за истоки Атакави, которая ниже принимает название Атабапо. Есть что-то печальное и тягостное в зрелище реки, на которой не встретишь даже рыбачьей пироги.

В этой гористой стране живут независимые племена абириано и макиритаре; но в соседних саваннах, ограниченных Касикьяре, Атабапо, Ориноко и Риу-Негру, в настоящее время нет почти никаких следов людских поселений.

Я говорю «в настоящее время», потому что здесь, как и в других частях Гвианы, грубые изображения Солнца, Луны и животных высечены на самых твердых гранитных скалах и свидетельствуют о прошлом какого-то народа, сильно отличающегося от тех племен, какие нам довелось узнать на берегах Ориноко.

Судя по описаниям индейцев и наиболее толковых миссионеров, эти символические рисунки совершенно сходны с теми, какие мы видели на 100 лье севернее около Кайкары, напротив устья Апуре.

Остатки древней культуры приводят в тем большее изумление, чем обширнее пространство, на котором они встречаются, и чем более резкий контраст представляют они тому состоянию одичания, в каком находятся со времен завоевания все индейские племена жарких восточных районов Южной Америки.

В 140 лье к востоку от равнин, расположенных вдоль берегов Касикьяре и Коноричите, между истоками Риу-Бранку и Эссекибо также встречаются скалы с символическими изображениями. Я нашел подтверждение этому факту, на мой взгляд чрезвычайно любопытному, в дневнике путешественника Хортсманна, копия которого, переписанная Д’Анвилем, находится у меня перед глазами.

Этот путешественник поднялся по Рупунувини, одному из притоков Эссекибо. Там, где река, образуя небольшие каскады, извивается среди гор Макарана, он увидел невдалеке от озера Амуку «скалы, покрытые изображениями, или (как он выражается по-португальски) varias letras». Слово «буквы» не следует понимать в подлинном значении.

Около скалы Кулимакари на берегу Касикьяре и в гавани Кайкара на Нижнем Ориноко нам тоже показали черточки, которые считали поставленными в ряд буквами. Это были, однако, лишь грубые изображения небесных тел, тигров, крокодилов, боа и инструментов, служащих для приготовления муки из маниоки.

На разрисованных скалах (так называют индейцы эти испещренные рисунками глыбы) нельзя было заметить никакого симметрического размещения, расстановки значков на одинаковом расстоянии друг от друга. Черточки, обнаруженные миссионером Fray Рамоном Буэно в горах Уруано, больше похожи на алфавитное письмо; впрочем, и в отношении этих букв остаются большие сомнения.

Прежде чем покинуть самую дикую часть Верхнего Ориноко, я счел своим долгом напомнить факты, приобретающие значение лишь тогда, когда мы рассматриваем их в совокупности. То, что я мог бы сообщить о нашем плавании от Эсмеральды до устья Атабапо, сводилось бы к сухому перечислению рек и необитаемых мест.

Между 24 и 27 мая мы ночевали на берегу всего дважды, разбив лагерь в первый раз у впадения реки Яо, а второй раз ниже миссии Санта-Барбара на острове Миниси. Так как на Ориноко здесь нет подводных скал, то по настоянию кормчего-индейца мы плыли и ночью, предоставив пирогу на волю течения. Поэтому часть моей карты, относящаяся к местности между Яо и Вентуари, весьма неточна во всем, что касается извилин Ориноко.

Если исключить время, проведенное на берегу для приготовления риса и бананов, которыми мы питались, то на путь от Эсмеральды до Санта-Барбары мы потратили всего 35 часов. Показания хронометра дали мне для последней миссии долготу в 70°3'; следовательно, мы плыли со скоростью около 4 миль в час (1,05 туаза в секунду), представлявшей собой результат одновременно течения и гребли.

Индейцы утверждают, будто крокодилы не поднимаются по Ориноко выше устья Яо, а ламантины не встречаются даже выше порога Майпурес. В отношении первого из этих животных легко ошибиться. Даже часто видевший их путешественник может принять ствол дерева длиной в 12–15 футов за плавающего крокодила, у которого из воды торчат лишь части головы и хвоста.

Миссия Санта-Барбара расположена несколько к западу от устья реки Вентуари, или Венитуари, исследованной в 1800 году отцом Франсиско Валором. В этой деревушке со 120 жителями мы обнаружили некоторые следы сельскохозяйственного производства. Доходы от него достаются вовсе не индейцам, а одним лишь монахам или, как здесь говорят, церкви и обители.

Нам сообщили, что из Мадрида ожидается большая лампада массивного серебра, которую оплатят за счет новообращенных. Будем надеяться, что когда ее доставят, подумают также о том, чтобы одеть индейцев, снабдить их кое-какими сельскохозяйственными орудиями и организовать школу для их детей.

Хотя в саваннах вокруг миссии пасется небольшое количество домашних быков, их не используют для приведения в движение дробилки (trapiche), с помощью которой выжимают сок из сахарного тростника; этим занимаются индейцы, работающие бесплатно, как и всегда, когда считается, что они работают для церкви.

У подножия гор, окружающих Санта-Барбару, пастбища не такие тучные, как в Эсмеральде, но лучше, чем в Сан-Фернандо-де-Атабапо. Трава здесь короткая и густая; однако верхний слой почвы представляет собой лишь гранитный песок, сухой и бесплодный.

В малоплодородных саваннах по берегам Гуавьяре, Меты и Верхнего Ориноко нет ни перегноя, которым изобилуют окружающие леса, ни толстого слоя глины, лежащего поверх песчаников в Llanos, или степях, Венесуэлы. Мелкие травянистые мимозы служат в этой области пищей для скота, но между рекой Яо и устьем Гуавьяре их встречается очень мало.

 

 

За те несколько часов, что мы провели в миссии Санта-Барбара, нам удалось собрать довольно точные сведения о реке Вентуари; на мой взгляд, она является самым крупным после Гуавьяре притоком Верхнего Ориноко. На ее берегах, в старину населенных майпуре, еще и теперь живет множество независимых племен.

Если плыть вверх по Вентуари, то в трех днях пути от ее устья, образующего дельту с поросшими пальмами островами, вы встретите впадающие с востока реки Кумаруита и Пару, два притока, берущие начало у подножия высоких гор Кунева. Еще выше с запада впадают Марьята и Манипьяре, где живут индейцы маку и курасикана.

Последнее племя отличается прилежанием, с каким оно занимается выращиванием хлопка. Во время военного набега (entrada) в одной большой хижине нашли свыше 30 или 40 гамаков из очень тонкой ткани, хлопчатобумажную пряжу, веревки и рыболовные принадлежности.

Индейцы убежали, и отец Валор рассказал нам, что «сопровождавшие его индейцы из миссии подожгли дом, прежде чем он успел спасти эти изделия индейцев курасикана». Новообращенные из Санта-Барбары, считавшие себя гораздо выше мнимых дикарей, показались мне значительно менее трудолюбивыми.

Река Манипьяре, один из главных притоков Вентуари, приближается у своих верховьев к тем высоким горам, с северного склона которых течет Кучиверо. Это продолжение хребта Барагуан, и там, по утверждению отца Джили, находится плоскогорье Сиамаку, умеренный климат которого он сильно расхваливает.

Верхнее течение Вентуари выше впадения Асиси и больших Raudales почти неизвестно. Я узнал только, что Верхний Вентуари сильно отклоняется к востоку, и старинная дорога из Эсмеральды к берегам Кауры пересекает русло реки. Незначительное расстояние между притоками Карони, Кауры и Вентуари давало возможность карибам испокон веков появляться на берегах Верхнего Ориноко.

Отряды этого воинственного и торгового племени поднимались из реки Карони по Парагуа до истоков Паруспы. По волоку они добирались до Чаварро, восточного притока Кауры; сначала они спускались в пирогах по нему, а затем по самой Кауре до устья Эребато.

Поднявшись по Эребато к юго-западу, они после трех дней плавания среди обширных саванн попадали по Манипьяре в большую реку Вентуари. Я подробно описываю этот путь не только потому, что им пользовались для торговли рабами, но и для того, чтобы обратить внимание людей, которые будут когда-нибудь управлять мирной Гвианой, на большое значение здешнего лабиринта рек.

Именно по четырем притокам Ориноко, самым большим из тех, что впадают в эту величественную реку справа, по Карони и Кауре, по Падамо и Вентуари, проникнет европейская цивилизация в страну лесов и гор площадью в 10 600 квадратных лье, подступающую к Ориноко с севера, запада и юга. Капуцины из Каталонии и обсерванты из Андалусии и Валенсии уже основали поселения в долинах Карони и Кауры; естественно, что притоки Нижнего Ориноко, находящиеся ближе всего к побережью и к возделанным областям Венесуэлы, оказались первыми, где появились миссионеры, а с ними некоторые зародыши общественной жизни.

В капуцинских миссиях на реке Карони в 1797 уже мирно жили в деревнях 16 600 индейцев. На Кауре в это время, по таким же официальным данным, жили под управлением обсервантов всего 640 индейцев.

Такое различие обусловлено большими просторами и прекрасными пастбищами на берегах Карони, Упату и Гуюни, близостью капуцинских поселений к дельте Ориноко и к столице Гвианы, наконец, внутренним режимом, предприимчивостью каталонских монахов в области промышленности и торговли. Карони и Кауре, текущим на север, соответствуют два больших притока Верхнего Ориноко, которые несут свои воды на юг: Падамо и Вентуари.

До настоящего времени на их берегах нет ни одной деревни, а между тем они представляют для земледелия и скотоводства такие преимущества, каких вы не найдете в долине большой реки, в которую впадают Падамо и Вентуари. В центре этой дикой местности, где еще долго не будет других путей сообщения, кроме рек, все проекты развития цивилизации должны зиждиться на точном знании речной системы и относительной важности тех или иных притоков.

26 мая утром мы покинули деревушку Санта-Барбара, где застали множество индейцев из Эсмеральды; миссионер приказал им, к величайшему их огорчению, явиться туда, чтобы построить для него двухэтажный дом. Весь день мы наслаждались прекрасным видом гор Сипапо, поднимавшихся перед нашим взором на расстоянии свыше 18 лье к северу-северо-западу.

Растительность по берегам Ориноко здесь очень разнообразна: древовидные папоротники спускаются с гор и смешиваются с пальмами равнины. Ночь мы провели на острове Маниси; затем, миновав устья речек Кеянума, Убуа и Масао, 27 мая прибыли в Сан-Фернандо-де-Атабапо. Прошел месяц с тех пор, как по дороге на Риу-Негру мы останавливались в том же самом доме президента миссий.

Тогда мы направлялись на юг по Атабапо и Теми; теперь мы вернулись с запада, совершив длинный обход по Касикьяре и Верхнему Ориноко. Во время нашего длительного отсутствия президент миссий испытывал большое беспокойство по поводу истинной цели нашего путешествия, моих связей с представителями высшего духовенства в Испании и сведений, собранных мной о состоянии миссий.

Перед нашим отъездом в Ангостуру, столицу Гвианы, он настойчиво попросил меня оставить ему письменный документ, в котором я засвидетельствовал бы, что в христианских поселениях на Ориноко царит полный порядок и что с индейцами обычно обращаются мягко. Такое поведение настоятеля, объясняющееся весьма похвальной заботой о благополучии своего ордена, не могло не поставить меня в затруднительное положение.

Я ответил, что свидетельство путешественника, родившегося в лоне кальвинистской церкви, не имело бы никакого значения при решении бесконечных споров, почти повсюду в Новом Свете ведущихся между светской и духовной властями.

Я дал ему понять, что коль скоро я нахожусь в двухстах лье от побережья, в центре миссий и, как злобно выражаются жители Куманы, en el poder de los frayles, документ, составленный нами вместе на берегах Атабапо, сочли бы написанным мной не вполне добровольно.

Президент не был испуган мыслью, что он оказал гостеприимство кальвинисту. До моего прибытия в миссиях францисканцев, вероятно, не видели ни одного кальвиниста; впрочем, миссионеров в Америке нельзя обвинить в нетерпимости. Религиозные распри старой Европы их не интересуют, если они только не проявляются на границах Голландской Гвианы, где протестантские проповедники также решили организовать миссии.

Президент не стал больше настаивать на документе, который я должен был подписать, и мы воспользовались небольшим количеством оставшегося у нас времени, чтобы откровенно поговорить о положении здешней страны и о надеждах на приобщение индейцев к благам цивилизации.

Я решительно указывал на то, какое зло приносят entradas, или военные набеги, как мало выгоды для себя получают индейцы от своей работы, осуждал путешествия, которые их заставляют предпринимать в чужих интересах, настаивал, наконец, на необходимости давать молодым монахам, призванным управлять очень многолюдными общинами, некоторое образование в специальной школе.

Президент слушал меня как будто благожелательно. Однако я думаю, что он хотел бы (несомненно, для пользы естественноисторической науки), чтобы те, кто собирают растения и изучают горные породы, не проявляли нескромного интереса к медно-красной расе и к делам человеческого общества.

Такое желание довольно обычно и в Старом, и в Новом Свете; вы сталкиваетесь с ним везде, где власть испытывает беспокойство, так как чувствует себя недостаточно твердо.

В Сан-Фернандо-де-Атабапо мы остановились всего на один день, хотя эта деревня с ее прекрасными пальмами пихигуас, плоды которых напоминают персики, показалась нам чудесным местом. Домашние ураксы бродили вокруг хижин индейцев. В одной из них мы увидели чрезвычайно редкую обезьяну, живущую на берегах Гуавьяре.

Это капарро, описанный мной в моих «Зоологических и сравнительно-анатомических наблюдениях»; Жоффруа [Жоффруа Сент-Илер] полагает, что он представляет собой новый род (Lagothrix), промежуточный между коатами и ревунами. Мех этой обезьяны сероватого цвета и на ощупь исключительно мягкий.

Наиболее резкими отличиями капарро являются круглая голова и мягкое приятное выражение лица. Я полагаю, что миссионер Джили был единственным автором, упомянувшим до меня об этом забавном животном, вокруг которого зоологи начинают группировать других бразильских обезьян.

Выехав 27 мая, мы, подгоняемые быстрым течением Ориноко, меньше чем за 7 часов добрались из Сан-Фернандо до устья реки Матавени. Ночь мы провели под открытым небом у подножия гранитной скалы El Castillito, которая возвышается посреди реки и по своей форме напоминает Mausethurm [Мышиная башня] на Рейне против Бингена.

Здесь, как и на берегах Атабапо, мы очень удивились, заметив мелкую Drosera L., по внешнему виду совершенно сходную с европейской Drosera L. Ночью вода в Ориноко очень сильно поднялась; течение, ставшее значительно более быстрым, донесло нас за 10 часов от устья Матавени до верхнего большого порога, порога Майпурес, или Куиттуна. Пройденное расстояние составляло 13 лье.

Мы с интересом вспоминали места, где стояли лагерем, когда плыли вверх по реке; мы снова встречали индейцев, которые сопровождали нас во время сбора гербария, и снова побывали у красивого источника, вытекающего позади дома миссионера из скалы, сложенной слоистым гранитом; температура воды в нем изменилась всего на 0,3°.

От устья Атабапо до устья Апуре мы плыли как бы по стране, в которой долго прожили. Нам снова пришлось поститься, нас снова кусали те же москиты; но уверенность в том, что через несколько недель наши физические мучения кончатся, поддерживала в нас мужество.

Проводка пироги через большой порог задержала нас в Майпурес на два дня. Отец Бернардо Сеа, миссионер Raudales, сопутствовавший нам на Риу-Негру, хотя и был болен, пожелал проводить нас со своими индейцами до Атурес. Один из них, по имени Серепе, переводчик, которого так беспощадно били на пляже Парарума, привлек к себе наше внимание угрюмо-скорбным выражением лица.

Мы узнали, что его покинула невеста-индианка и что это произошло из-за ложных слухов, распространившихся относительно цели нашего путешествия. Родившись в Майпурес, Серепе вырос в лесах у своих родителей, индейцев племени маку. Он привел с собой в миссию девушку 12 лет, на которой собирался жениться после нашего возвращения к порогам.

Молодой индианке очень не понравилась жизнь в миссиях; ей сказали, что белые поедут в страну португальцев (Бразилию) и увезут с собой Серепе. Обманутая в своих надеждах, она взяла чью-то лодку, вместе с другой девушкой того же возраста благополучно миновала Raudal и убежала al monte, чтобы вернуться к своим.

Рассказ об этом смелом поступке был главной местной новостью. Впрочем, печаль Серепе длилась недолго. Он родился среди христиан, совершил путешествие к крепости на Риу-Негру, знал кастильский язык и язык маку, а потому считал себя выше своих соплеменников. Как тут не забыть девушку, родившуюся в лесу?

31 мая мы прошли пороги Гуаибо и Гарсита. Острова посреди реки сверкали чудеснейшей зеленью. От зимних дождей развились цветочные влагалища у пальмы Vadgiai, листья которой поднимаются прямо к небу. Не устаешь любоваться видом этих мест, где деревья и скалы придают ландшафту тот величественный и суровый характер, каким нас восхищает задний план картин Тициана и Пуссена.

Незадолго до заката солнца мы высадились на восточном берегу Ориноко в Пуэрто-де-ла-Эспедисьон. Мы это сделали, чтобы посетить пещеру Атаруипе, которая, по-видимому, является местом погребения всего вымершего племени. Я попытаюсь описать эту пещеру, широко известную среди индейцев.

С трудом и не без некоторого риска вы взбираетесь по совершенно голой, отвесной гранитной скале. Было бы почти невозможно устоять на этой гладкой и круто наклоненной поверхности, если бы большие невыветрившиеся кристаллы полевого шпата не выступали из горной породы и не служили бы точкой опоры.

Едва мы достигли вершины горы, нас охватило удивление при виде необыкновенного зрелища, какое представляла собой окружающая местность. Архипелаг поросших пальмами островов заполнял русло пенящейся реки. К западу, на левом берегу Ориноко, тянулись саванны Меты и Касанаре. Они казались морем зелени, туманный горизонт которого был освещен лучами заходящего солнца.

Дневное светило, подобно огненному шару повисшее над равниной, изолированная вершина Унианы, казавшаяся более высокой, так как туман обволакивал ее и смягчал контуры, – все способствовало еще большей грандиозности этого величественного зрелища.

Внизу, под нами, нашему взору открывалась глубокая, со всех сторон закрытая долина. Хищные птицы и козодои поодиночке летали в этом недоступном цирке. Мы с удовольствием следили за их движущимися тенями, которые медленно скользили по склонам скалы.

Узкий гребень привел нас к соседней горе с округлой вершиной, усеянной огромными гранитными глыбами идеально шарообразной формы, имеющими в диаметре свыше 40–50 футов; кажется, что они касаются земли всего несколькими точками, и можно предполагать, что при малейшем землетрясении они скатятся в пропасть.

Я не помню, чтобы мне приходилось где-нибудь видеть подобное явление среди выветрившихся гранитных пород. Если бы шары лежали на другой горной породе, как это имеет место с глыбами на Юре, то можно было предположить, что они округлены под действием воды или выброшены силой какого-то упругого флюида; однако их местонахождение на вершине холма, также состоящего из гранита, заставляет считать более вероятным, что они обязаны своим происхождением постепенному выветриванию горной породы.

Самая дальняя часть долины покрыта густым лесом. Там, в тенистом и заброшенном месте, на склоне крутой горы, зияет пещера Атаруипе. Это скорее, не пещера, а выступ скалы, в котором вода вымыла обширное углубление, когда в эпоху древних переворотов на нашей планете она достигла такой высоты.

В этой гробнице всего вымершего племени мы за небольшой промежуток времени насчитали около 600 хорошо сохранившихся скелетов, расположенных так правильно, что было бы трудно ошибиться в их количестве. Каждый скелет лежал в чем-то вроде корзины, сделанной из пальмовых черешков. Корзины, называемые индейцами мапирес, имеют форму четырехугольного мешка.

Их размер соответствует возрасту покойников; есть даже корзины для мертворожденных детей. Виденные нами корзины были длиной от 10 дюймов до 3 футов 4 дюймов. Все скелеты согнуты пополам и совершенно целые; не было ни одного, у которого недоставало бы ребра или фаланги пальца.

Применялись три способа их обработки: одни отбеливали на воздухе и солнце, другие красили в красный цвет с помощью оното, добываемого из Bixa Orellana L., третьи, подобно настоящим мумиям, смазывали ароматными смолами и заворачивали в листья геликонии и банана.

Индейцы рассказывали нам, что свежий труп кладут в сырую землю, чтобы мясо постепенно сгнило. По прошествии нескольких месяцев трупы выкапывают и острыми камнями счищают оставшееся на костях мясо. Некоторые гвианские племена еще и теперь придерживаются этого обычая. Рядом с мапирес, или корзинами, попадаются сосуды из полуобожженной глины; они содержат, вероятно, кости членов одной семьи.

Самые большие из сосудов, или погребальных урн, были высотой в 3 фута и длиной в 4 фута 3 дюйма. Они зеленовато-серого цвета и овальной, довольно приятной для глаза формы. Их ручки сделаны в виде крокодилов или змей, края украшены меандрами, лабиринтами и настоящим греческим орнаментом из прямых, различно сочетающихся линий.

Такие рисунки встречаются во всех климатических поясах у народов, самых далеких друг от друга, как в смысле территории, занимаемой ими на земном шаре, так и в смысле достигнутого уровня цивилизации. Жители маленькой миссии Майпурес еще и теперь покрывают такими узорами самую обыкновенную глиняную посуду; ими украшены щиты таитян, рыболовные принадлежности эскимосов, стены мексиканского дворца в Митле и вазы великой Греции.

Повсюду правильное чередование одних и тех же форм ласкает взгляд, как ритмичное чередование звуков приятно для слуха. Сходство, обусловленное сокровенной сущностью наших ощущений, естественными наклонностями нашего разума, не может пролить свет на родство и древние связи народов.

Нам не удалось составить себе ясное представление о том, к какой эпохе относятся мапирес и разрисованные сосуды, находящиеся в погребальной пещере Атаруипе. Большинство из них, по-видимому, лежало там не больше столетия; следует, однако, полагать, что, защищенные от всякой сырости, не подвергаясь воздействию колебаний температуры, эти предметы сохранились бы так же прекрасно и в том случае, если бы они относились к гораздо более далекой эпохе.

У индейцев гуаибо распространено предание о том, что воинственные атуре, преследуемые карибами, спаслись на скалах, которые возвышаются среди больших порогов. Там это племя, некогда столь многочисленное, постепенно вымерло, а вместе с ними исчез и его язык.

Последние семьи атуре существовали еще в 1767 году, во времена миссионера Джили; когда мы путешествовали по Ориноко, в Майпурес показывали – и это обстоятельство достойно быть отмеченным – старого попугая, о котором жители говорили, что «нельзя понять произносимые им слова, так как он разговаривает на языке атуре».

 

 

К величайшему неудовольствию наших проводников, мы открыли несколько мапирес, чтобы внимательно изучить форму черепов. Они обладали характерными признаками американской расы; только два или три приближались к черепам кавказской расы.

Выше мы указывали, что посреди Порогов в самых недоступных местах находят иногда обитые железом ящики, наполненные европейскими орудиями, остатками одежды и мелкими стеклянными изделиями. Эти вещи, подавшие повод к самым нелепым слухам о сокровищах, спрятанных иезуитами, принадлежали, вероятно, португальским купцам, проникшим в здешние дикие места.

Можем ли мы предположить также, что черепа людей европейской расы, смешанные со скелетами индейцев и столь же заботливо сохраняемые, были останками каких-то португальских путешественников, умерших от болезни или убитых в сражении? Отвращение, которое индейцы питают ко всему чужеземному, делает такое предположение маловероятным.

Может быть, беглые метисы из миссий на Мете и на Апуре обосновались около порогов, женившись на женщинах племени атуре. Смешанные браки встречаются иногда в этой стране, хотя и реже, нежели в Канаде и во всей Северной Америке, где охотники европейского происхождения смешиваются с дикарями, усваивают их обычаи и приобретают подчас большое политическое влияние.

Мы взяли в пещере Атаруипе несколько черепов, скелет ребенка 6–7 лет и скелеты двух взрослых мужчин племени атуре. Все эти кости, частью выкрашенные в красный цвет, а частью смазанные ароматными смолами, лежали в корзинах (мапирес, или canastos), описанных нами выше.

Они составили почти полный груз одного мула; и так как мы знали о суеверном отвращении индейцев к трупам, после того как они их похоронят, мы распорядились тщательно завернуть canastos в новые циновки. К несчастью для нас, проницательность индейцев и их исключительно тонкое обоняние сделали эти предосторожности бесполезными.

Когда мы останавливались в миссиях карибов среди Llanos, между Ангостурой и Нуэва-Барселоной, повсюду индейцы толпились вокруг наших мулов и восхищались обезьянами, купленными нами на Ориноко. Но едва эти люди дотрагивались до наших грузов, как сразу же возвещали о близкой гибели вьючного животного, «которое везет на себе смерть».

Напрасно мы говорили, что они ошибаются в своих предположениях и в корзинах лежат кости крокодилов и ламантинов; они упорно твердили, что ощущают запах смолы, покрывающей скелеты, и «что то были их старые родственники». Приходилось прибегать к авторитету монахов, чтобы преодолеть отвращение индейцев и раздобывать сменных мулов.

Один из черепов, взятых нами в пещере Атаруипе, был изображен в прекрасном труде о разновидностях человеческого рода, который опубликовал мой бывший учитель Блюменбах. Что касается скелетов индейцев, то они вместе со значительной частью наших коллекций погибли при кораблекрушении у берегов Африки, стоившем жизни нашему другу и спутнику, Fray Хуану Гонсалесу, молодому монаху францисканского ордена.

В молчании мы удалились из пещеры Атаруипе. Была одна из тех тихих и ясных ночей, которые столь часты в жарком поясе. Звезды сияли мягким планетарным светом. На горизонте, как бы освещенном туманностями Южного полушария, их мерцание было едва заметно. Бесчисленное множество насекомых наполняло воздух красноватым светом.

Покрытая буйной растительностью земля сверкала живыми движущимися огоньками, словно звезды небесного свода спустились в саванну. Покидая пещеру, мы несколько раз останавливались, чтобы полюбоваться красотой необыкновенного ландшафта. Пахучая ваниль и гирлянды Bignonia L. украшали вход в нее; над нами на вершине холма, шелестя, покачивались стволы пальм.

Мы спустились к реке и направились к миссии, куда прибыли довольно поздно ночью. Наше воображение было потрясено всем только что виденным. В стране, где человеческое общество пытаются рассматривать как некий новый институт, живее интересуешься тем, что напоминает о прошлом.

Эти воспоминания, правда, относятся к недавнему времени; но во всем, что является памятником старины, древность понятие относительное, и мы часто путаем древность с неясностью и загадочностью. Египтяне считали исторические воспоминания греков совсем недавними. Если бы китайцы, или, как они сами предпочитают называть себя, жители Поднебесной империи, могли вступить в общение с жрецами Гелиополиса, они посмеялись бы над претензиями египтян на древность.

Не менее разительные контрасты наблюдаются на севере Европы и Азии, в Новом Свете, повсюду, где человеческий род не сохранил памяти о том, каким он был в глубокую старину. На плоскогорье Анауак самое древнее историческое событие, переселение тольтеков, относится лишь к VI веку нашей эры.

Установление удобной системы добавочных дней и реформа календаря, необходимое условие точного исчисления времени, произошли в 1091 году. Эти эпохи, кажущиеся нам очень близкими, отодвигаются в баснословные времена, если мы вспомним об истории нашего рода между берегами Ориноко и Амазонки.

Там мы видим высеченные на скалах символические знаки, но ни одно предание не объясняет нам их происхождения. В жаркой части Гвианы наши сведения о ее прошлом восходят лишь к тому периоду, когда кастильские и португальские завоеватели, а затем мирные монахи проникли в страну, населенную варварскими племенами.

К северу от порогов в ущелье Барагуан, по-видимому, также имеются пещеры со скелетами, подобные тем, что я описал выше. Я узнал об этом обстоятельстве только после возвращения, и кормчие-индейцы ничего не говорили нам о нем, когда мы пристали к берегу в ущелье.

Здешние могилы, несомненно, дали повод для возникновения мифа отомаков, согласно которому изолированные гранитные скалы Барагуана с очень странными очертаниями они считают как бы праотцами, старинными вождями племени. Обыкновение тщательно очищать мясо от костей, существовавшее в глубокой древности у масагетов, сохранилось у некоторых диких племен Ориноко.

Утверждают даже, и это вполне вероятно, что гуараоно [гуарауно?] опускают в воду завернутые в сети трупы. Мелкие рыбки карибе из рода Serra-Salmes, которых мы повсюду видели в несметном количестве, пожирают за несколько дней мышечную ткань и препарируют скелет. Само собой понятно, что к такому средству можно прибегать лишь там, где крокодилы встречаются редко.

У некоторых племен, например у таманаков, существует обычай опустошать поля покойника и вырубать посаженные им деревья. Они говорят, что «им грустно смотреть на предметы, принадлежавшие их родственникам». Они предпочитают уничтожать, а не сохранять все, что вызывает воспоминания.

Такие результаты чувствительности индейцев очень вредны для земледелия, и монахи настойчиво борются с суеверными обычаями, которых обращенные в христианство индейцы продолжают придерживаться в миссиях.

Гробницы индейцев Ориноко не были до сих пор достаточно хорошо изучены, так как в противоположность гробницам Перу в них нет никаких ценных предметов и так как в настоящее время в здешних местах не придают больше веры вымыслам, некогда распространявшимся, о богатстве древних жителей Дорадо.

Жажда золота повсюду предшествует стремлению к знанию и склонности к исследованию древности. В гористой части Южной Америки, от Мериды и Санта-Марты до плоскогорий Кито и Верхнего Перу, были предприняты рудокопные работы для обнаружения могил или, как выражаются креолы, пользуясь искаженным словом языка инков, для поисков guacas.

На Перуанском побережье близ Мансиче я побывал в толедской guaca, из которой извлекли слитки золота, стоившие в XVI веке 5 миллионов турских ливров. В пещерах, с незапамятных времен служивших гробницами для индейцев Гвианы, не нашли никаких следов драгоценных металлов. Это обстоятельство доказывает, что даже в ту эпоху, когда карибы и другие бродячие племена совершали набеги на юго-запад, лишь очень немного золота попадало на восточные равнины с гор Перу.

Везде, где в гранитных скалах нет больших пещер, образующихся вследствие их выветривания или вследствие нагромождения глыб, индейцы предают труп земле. Гамак (chinchorro), что-то вроде сети, в которой покойник спал при жизни, служит ему гробом. Тело туго обертывают сетью, выкапывают яму в самой хижине и опускают в нее мертвеца.

По сообщению миссионера Джили и по тому, что я слышал из уст отца Сеа, это наиболее распространенный способ. Я не думаю, чтобы в Гвиане, даже на равнинах Касикьяре и Эссекибо, можно было обнаружить tumulus. Могильники попадаются в саваннах Баринаса, а также в Канаде к западу от Аллеганских гор.

Представляется весьма примечательным, что у индейцев с Ориноко, несмотря на изобилие леса в этой местности, так же, как у древних скифов, не существует обычая сжигать трупы. Они устраивают погребальные костры лишь после сражения, когда мертвецов очень много. Так, в 1748 году индейцы парека сожгли тела не только своих врагов таманаков, но и соплеменников, погибших на поле битвы.

Индейцы Южной Америки, подобно всем племенам, живущим в естественном состоянии, очень привязаны к местам, где покоятся останки их предков. Это чувство, так трогательно описанное великим писателем в одном эпизоде из «Аталы», во всей первобытной непосредственности сохранилось у китайцев, у которых на всем лежит печать искусства или, пожалуй, самой древней в мире цивилизации; меняя местожительство, они всегда уносят с собой останки своих предков.

На берегах больших рек вы видите стоящие гробы; вместе с принадлежащей семье мебелью их должны отвезти в лодке в далекую провинцию. Обычая забирать с собой кости умерших, некогда еще более распространенного среди дикарей Северной Америки, гвианские племена не придерживаются. Впрочем, они и не кочевники, как те племена, что существуют исключительно охотой.

В миссии Атурес мы пробыли лишь столько времени, сколько было необходимо для того, чтобы провести лодку через большой порог. Дно нашего суденышка стало очень тонким, и приходилось соблюдать особую осторожность из опасения, как бы оно не расщепилось.

Мы попрощались с миссионером Бернардо Сеа, который остался в Атурес; два месяца он был нашим спутником и делил с нами все мучения. Бедный монах постоянно страдал приступами трехдневной лихорадки, но они стали для него привычным злом, и он обращал на них очень мало внимания.

Во время нашего второго посещения Атурес там свирепствовали другие лихорадки, более злокачественного характера. Большинство индейцев не вылезало из своих гамаков; и чтобы раздобыть немного хлеба из маниоковой муки (самая необходимая здешняя пища), пришлось послать за ним к индейцам независимого племени, жившего по соседству с пираоа. Эти злокачественные лихорадки, по моему мнению, не всегда заразительные, пока что нас щадили.

Мы рискнули пройти в пироге последнюю часть Raudal Атурес. Несколько раз мы высаживались на скалы, которые, подобно узким плотинам, соединяют между собой острова. Вода то мчится через эти плотины, то с глухим шумом низвергается внутрь. Значительный участок русла Ориноко был совсем сухой, так как река проложила себе путь по подземным каналам.

В этих пустынных местах гнездится каменный петушок с золотистым оперением (Pipra rupicola) – одна из красивейших тропических птиц. Мы остановились на Raudalito Канукари, образованном нагромождением огромных глыб гранита. Глыбы, большая часть которых представляет собой сфероиды диаметром в 5–6 футов, навалены так, что образуют обширные пещеры.

Мы проникли в одну из них, чтобы собрать нитчатки, устилающие трещины и сырые каменные стены. Здесь нашему взору предстало самое необыкновенное зрелище из всех, виденных нами на берегах Ориноко. Река катила свои воды над нашими головами, напоминая океан, разбивающийся о рифы; но у входа в пещеру, стоя под широким мчащимся потоком, образующим свод над скалистой плотиной, мы оставались сухими.

В других, более глубоких, но не столь обширных, пещерах в горной породе были отверстия, образовавшиеся в результате длительного просачивания воды. Мы видели, как водяные столбы шириной в 8–9 дюймов низвергались со свода и уходили в трещины, которые, по всей вероятности, соединяются между собой на большом расстоянии.

Водопады большинства рек Европы, низвергающиеся только одним уступом или несколькими расположенными близко друг от друга уступами, не могут создавать столь разнообразных ландшафтов. Такое разнообразие свойственно порогам с рядом мелких падунов, тянущимся на несколько миль, рекам, прокладывающим себе путь сквозь скалистые плотины и нагромождения каменных глыб.

Мы любовались этим необыкновенным зрелищем дольше, чем нам хотелось. Наша лодка должна была пройти вдоль восточного берега узкого острова и, сделав длинный обход, забрать нас. Мы провели полтора часа в тщетных ожиданиях. Приближалась ночь, а с ней ужасная гроза. Дождь лил как из ведра.

Мы уже начали бояться, что наша хрупкая лодка разбилась о скалы и что индейцы со своим обычным равнодушием к постигшим других бедам вернулись в миссию. Нас было всего трое; сильно промокшие и обеспокоенные судьбой нашей пироги, мы страшились мысли провести без сна длинную тропическую ночь среди рева Raudales.

Бонплан решил было оставить меня с доном Николасом Сотто на острове, а самому переплыть рукава реки, разделяющие гранитные плотины. Он надеялся добраться до леса и отправиться за помощью в Атурес к отцу Сеа. Мы с трудом отговорили его от столь рискованного предприятия. Он совершенно не знал лабиринта маленьких проток, на которые разветвляется Ориноко.

В большинстве из них были стремительные водовороты, а происходившее перед нашим взором в то самое время, когда мы обсуждали наше положение, достаточно убедительно показывало, что индейцы сказали нам неправду об отсутствии крокодилов на порогах. Маленьких обезьян, которых мы везли с собой несколько месяцев, мы оставили на выступе нашего острова.

Вымокшие под грозовым дождем и чувствительные к малейшему понижению температуры, хрупкие животные испускали жалобные крики. Их присутствие привлекло двух крокодилов; судя по размеру и свинцовому цвету, они были старые. Неожиданное появление крокодилов заставило нас подумать об опасности, какой мы подвергались, купаясь посреди Raudal во время нашего первого посещения миссии Атурес.

После долгих ожиданий к исходу дня прибыли, наконец, индейцы. Участок порога, по которому они хотели спуститься, чтобы обогнуть остров, оказался непроходимым из-за низкого уровня воды. Кормчий долго разыскивал в лабиринте скал и островков более доступную протоку. К счастью, пирога не получила повреждений, и меньше чем за полчаса наши приборы, продовольствие и животные были погружены.

Мы плыли часть ночи, чтобы снова разбить лагерь на острове Панумана, и с удовольствием узнавали места, где собирали гербарий, когда поднимались по Ориноко. Мы еще раз исследовали на песчаном берегу Гуачако небольшую формацию песчаника, лежащую непосредственно на граните.

Это такое же залегание песчаника, какое мой несчастный соотечественник Буркхардт обнаружил поверх сиенского гранита на границе Нубии. Мы миновали без остановки новую миссию Сан-Борха, а несколькими днями позже, к великому нашему сожалению, узнали, что индейцы гуаибо, жившие маленькой колонией, убежали al monte, вообразив, будто мы их похитим и продадим как пойтос, то есть рабов.

Пройдя пороги Табахе и Raudal Каривен близ устья большой реки Мета, мы благополучно прибыли в Каричану. Миссионер принял нас с тем простодушным гостеприимством, какое он оказал нам во время нашего первого посещения. Небо мало благоприятствовало астрономическим наблюдениям; мы снова произвели их на обоих больших порогах, но на всем расстоянии оттуда до устья Апуре от наблюдений пришлось отказаться.

В Каричане Бонплану посчастливилось проанатомировать ламантина длиной свыше 9 футов. Это была самка, мясо которой напоминало говяжье. Индейцы пираоа, несколько семей которых жили в миссии Каричана, питают сильное отвращение к ламантину; когда убитое животное переносили в нашу хижину, они спрятались, боясь, как бы их не заставили до него дотронуться.

По их словам, «люди их племени неминуемо умирают, если поедят его». Этот предрассудок тем более странен, что соседи пираоа, индейцы гуамо и отомаки, очень лакомы до мяса ламантина. Как мы вскоре увидим, среди множества здешних племен одни считают мясо крокодила омерзительным, а другие очень любят его.

 

 

Приведу один малоизвестный факт о ламантинах. На острове Куба, к югу от залива Хагуа, за несколько миль от берега, посреди моря, есть источники пресной воды. Их происхождение объясняют гидростатическим давлением, нагнетающим воду через подземные каналы, которые сообщаются с высокими Тринидадскими горами.

Небольшие суда иногда запасаются водой в этих местах; и, что особенно примечательно, там обычно держатся большие ламантины. Я уже обращал внимание натуралистов на крокодилов, которые из устьев рек уплывают далеко в море. Тождественные обстоятельства, возможно, привели к тому, что во время древних катаклизмов на нашей планете образовалась та странная смесь скелетов и окаменелостей морских и речных животных, какую мы видим в некоторых горных породах молодой формации.

Пребывание в Каричане принесло нам большую пользу, дав возможность оправиться от перенесенных тягот. Бонплан носил в себе зародыш жестокой болезни; ему необходим был отдых. Но так как дельта притока между Оредой и Паруаси покрыта богатейшей растительностью, то он не мог устоять против соблазна совершать длительные экскурсии для сбора гербария и по нескольку раз в день промокал насквозь.

В доме миссионера к нам относились с самой предупредительной заботливостью. Для нас достали маисовую муку и даже молоко. В низменных районах жаркой зоны коровы дают его в изобилии. В нем не ощущается недостатка повсюду, где есть хорошие пастбища.

Я подчеркиваю это обстоятельство, так как в силу местных условий на Индийском архипелаге распространено неправильное мнение, будто жаркий климат препятствует выделению молока.

Можно понять равнодушное отношение индейцев Нового Света к молочной пище, поскольку там первоначально не было животных, которые могли ею снабжать; но как не удивляться такому же равнодушию среди огромного китайского населения, живущего в значительной части за пределами тропиков, на той же широте, как и кочевые племена Центральной Азии?

Если китайцы некогда были пастушеским народом, то почему они утратили привычки и вкусы, столь тесно связанные с их первоначальным состоянием? Эти вопросы представляются мне чрезвычайно интересными и для истории народов Восточной Азии, и для истории древних связей, по предположениям существовавших между этой частью света и Северной Мексикой.

За два дня мы спустились по Ориноко от Каричаны до миссии Уруана, снова пройдя знаменитое ущелье Барагуан. Мы несколько раз останавливались для измерения скорости течения реки и температуры воды на поверхности. Последняя равнялась 27,4°; скорость течения – в тех местах, где русло Ориноко имело в ширину свыше 12 000 футов и в глубину от 10 до 12 морских саженей – составляла, по нашим данным, 2 фута в секунду (62 туаза за 3́6́́).

Уклон реки между большими порогами и Ангостурой действительно очень незначителен; в случае невозможности производить барометрическое нивелирование о разнице высот можно примерно судить, измеряя время от времени скорость течения, глубину и ширину на отдельных участках реки.

В Уруане мы сделали несколько наблюдений над звездами. Я определил широту миссии – 7°8'; однако результаты наблюдений различных звезд были неодинаковые, а потому ошибка могла составить свыше одной минуты. Слой mosquitos, покрывавший землю, был так густ, что мне не удавалось как следует установить искусственный горизонт.

Я напрасно мучился и жалел, что не запасся ртутным горизонтом. 7 июня удачно взятые абсолютные высоты солнца дали мне долготу в 69°40'. От Эсмеральды мы продвинулись на 1°17' к западу, и это хронометрическое определение заслуживает полного доверия, так как наблюдения на больших порогах и в устьях Атабапо и Апуре были произведены дважды, на пути туда и обратно.

Миссия Уруана расположена в очень живописном месте. Индейская деревушка стоит у подножия высокой гранитной горы. Повсюду скалы в форме столбов выступают из-за леса и господствуют над вершинами самых высоких деревьев. Нигде Ориноко не являет взору такого величественного зрелища, какое предстает перед вами, когда вы смотрите на него из хижины миссионера Fray Рамона Буэно.

Ширина реки составляет свыше 2600 туазов, и она течет прямо на восток без излучин, как громадный канал. Благодаря двум длинным и узким островам (Isla de Uruana и Isla vicja de la Manteca) русло Ориноко кажется еще более широким; однако берега тянутся параллельно, и нельзя сказать, что река делится здесь на несколько рукавов.

В миссии живут отомаки, дикое племя, у которого можно наблюдать одно из самых необыкновенных физиологических явлений. Отомаки едят глину; они поглощают ее для утоления голода, в очень большом количестве, ежедневно в течение нескольких месяцев, не причиняя никакого вреда своему здоровью.

После моего возвращения в Европу этот несомненный факт стал предметом ожесточенных споров, потому что были спутаны два совершенно различных понятия: есть глину и питаться ею. Хотя мы могли задержаться в Уруане всего на один день, этого короткого промежутка времени было достаточно для того, чтобы ознакомиться со способом приготовления пои (или шариков из глины), осмотреть запасы их, сделанные индейцами, и определить количество глины, поглощаемой ими за сутки.

Впрочем, отомаки не единственное племя на Ориноко, считающее глину пищей. Некоторые следы такого извращенного вкуса можно обнаружить среди гуамо; между устьями Меты и Апуре все говорят о геофагии как об известном с давних пор обычае. Я ограничусь здесь описанием того, что мы видели своими глазами или услышали из уст миссионера, которого злосчастный рок обрек прожить 12 лет среди дикого и буйного племени отомаков.

Жители Уруаны принадлежат к тем индейцам саванн (Indios andantes), которые, еще труднее поддаваясь цивилизации, чем лесные индейцы (Indios del monte), проявляют резко выраженное отвращение к земледелию и живут почти исключительно охотой и рыбной ловлей.

Это люди физически очень крепкие, но безобразные, свирепые, мстительные, приверженные к алкогольным напиткам. Они в полном смысле слова всеядные животные; другие индейцы, считающие их дикарями, обычно говорят, что «нет такой дряни, которой не съел бы отомак».

Пока уровень воды в Ориноко и его притоках низкий, отомаки питаются рыбой и черепахами. Рыб они убивают с изумительной ловкостью, пронзая их стрелой, как только они появляются на поверхности воды. Когда на реках начинаются паводки, рыбная ловля почти полностью прекращается.

Тогда наловить рыбы в ставших более глубокими реках так же трудно, как во время плавания в открытом море. На берегах Ориноко часто не бывает рыбы даже у несчастных миссионеров, как в постные, так и в скоромные дни, хотя все молодые индейцы в деревне обязаны «рыбачить для обители». В периоды разливов рек, продолжающиеся два-три месяца, отомаки поедают огромное количество глины.

В их хижинах мы видели кучи глиняных шариков, наваленных пирамидами, высотой в 3–4 фута. Шарики были диаметром в 5–6 дюймов. Отомаки употребляют в пищу очень тонкую и очень жирную гончарную глину; она желтовато-серого цвета, но так как ее слегка поджаривают на огне, то цвет затвердевшей корки имеет красноватый оттенок, что объясняется примесью окиси железа.

Мы привезли с собой эту глину, взятую нами из зимних запасов индейцев. Совершенно неверно, будто она тальковая и содержит магнезию. Воклен не обнаружил в ней никаких следов магнезии, но определил, что она содержит больше кремнезема, чем глинозема, и 3–4 % извести.

Отомаки не едят без разбора любую глину; они выбирают аллювиальные отложения, содержащие самую жирную и самую тонкую на ощупь глину; я спросил миссионера, правда ли, что, как утверждает отец Гумилья, смоченную гончарную глину выдерживают, пока в ней не произойдет особого рода разложение, которое проявляется в выделении углекислоты и сероводорода и которое носит название гниение; он нас заверил, однако, что индейцы никогда не гноят глину и не смешивают ее ни с маисовой мукой, ни с жиром черепашьих яиц, ни с крокодильим жиром.

Мы сами исследовали и на Ориноко, и после возвращения в Париж взятые нами шарики, но не обнаружили в них никаких следов примеси органических веществ – ни жировых, ни мучнистых. Дикарь считает питательным все, что утоляет голод; поэтому если отомака спрашивают, чем он питается те два месяца, когда уровень воды в реке очень высок, он указывает на свои глиняные шарики.

Он называет их своей главной пищей, так как в это время ему лишь изредка удается разжиться ящерицей, корнем папоротника, дохлой рыбой, плавающей на поверхности воды. Индеец в течение двух месяцев ест глину по необходимости (от 3/4 до 1/4 фунта в сутки), но и в остальное время года также поглощает ее. В период засухи, когда рыба ловится лучше всего, он каждый день растирает шарики пои и примешивает к пище немного глины.

Удивительнее всего, что отомаки не худеют за те месяцы, когда они поглощают большие количества глины. Напротив, они всегда упитанные и у них никогда не бывает натянутого вздутого живота. Миссионер Fray Рамон Буэно утверждает, что он никогда не замечал какого-либо ухудшения здоровья индейцев во время больших паводков на Ориноко.

Привожу обыденные факты, которые нам удалось проверить. В течение нескольких месяцев отомаки каждый день съедают 3/4 фунта слегка подсушенной на огне глины, причем здоровье их от этого заметно не страдает. Перед тем как проглотить глину, они ее снова размачивают.

До сих пор нельзя было точно установить, сколько съедают они в течение того же периода растительной и животной пищи за неделю; несомненно, однако, что испытываемое ощущение сытости они приписывают гончарной глине, а не той скудной пище, которую они время от времени к ней добавляют. Так как физиологическое явление не бывает совершенно изолированным, то будет небезынтересно рассмотреть некоторые собранные мной сходные факты.

Повсюду в жарком поясе я наблюдал у многих людей – детей, женщин, а иногда и взрослых мужчин – ненормальное и почти непреодолимое влечение к поеданию глины: не щелочной и не известковой глины для нейтрализации (как обычно говорят) кислых соков, а жирной маслянистой глины с очень сильным запахом. Часто приходится запирать детей или связывать им руки, чтобы они не ели глины после того, как прекращаются дожди.

На Индийском архипелаге, на острове Ява, Лабийярдьер видел между Сурабаей и Семарангом выставленные на продажу маленькие четырехугольные красноватые пироги. Эти пироги, называемые танаампо, представляли собой слегка обожженные глиняные вафли, которые коренные жители с аппетитом ели.

Так как после моего возвращения с Ориноко физиологи обратили внимание на явление геофагии, то Лешено (один из натуралистов, участвовавших в экспедиции капитана Бодена к Южным Землям) опубликовал интересные подробности относительно танаампо, или ампо, яванцев.

Он говорит: «Красноватую и содержащую небольшую примесь железа глину, которой иногда лакомятся жители Явы, кладут тонким слоем на железный лист, сворачивают маленькими трубочками в форме коры коричного дерева и обжигают; в таком виде ее называют ампо и продают на рынке. Это вещество имеет своеобразный вкус, обусловленный обжиганием; оно сильно впитывает влагу, прилипает к языку и сушит его.

Ампо едят на Яве почти исключительно женщины – либо во время беременности, либо для того, чтобы похудеть, ибо тучность в этой стране считают несовместимой с красотой. Употребление в пищу глины гибельно отражается на здоровье; женщины постепенно теряют аппетит и лишь с отвращением съедают очень маленькие количества пищи.

Желание похудеть и сохранить стройную фигуру заставляет пренебрегать всеми опасностями и поддерживает спрос на ампо». Дикие жители Новой Каледонии при неурожае тоже едят для утоления голода большие куски рыхлого горшечного камня. Воклен, произведя химический анализ его, обнаружил в нем, кроме магнезии и кремнезема в равных долях, небольшое количество окиси меди.

Глина, которую на глазах Гольберри ели негры в Африке, на островах Бунк и Лос-Идолос [о-ва Лос близ Конакри], и которую он сам ел без всякого вреда для себя, – это также рыхлый белый стеатит. Все эти примеры относятся к странам жаркого пояса; путешествуя по ним, вы приходите в изумление, обнаружив среди диких и ленивых племен, живущих в самых чудесных и самых плодородных уголках земли, ту склонность, какой природа, казалось бы, должна была наделить обитателей самых бесплодных мест.

В Попаяне и в некоторых гористых районах Перу мы видели, как на рынках индейцам продавали среди прочих товаров известь в виде очень тонкого порошка. Его употребляют в пищу, примешав к кока, то есть к листьям Erythroxylon peruvianum Mitchel. et Pascal. ex Steud.

Известно, что индеец-гонец целыми днями ничего не ест, кроме извести и кока; они возбуждают выделение слюны и желудочного сока; они заглушают голод, не давая организму пищи. В других частях Южной Америки, на берегах Ачи, индейцы гуахиро едят одну известь, не добавляя к ней растительных веществ.

Они всегда имеют при себе коробочку с известью, как мы носим табакерку и как в Азии носят коробку с бетелем. Этот американский обычай возбудил любопытство еще первых испанских мореплавателей. От извести чернеют зубы, а на Индийском архипелаге, а также у некоторых американских племен черные зубы считаются красивыми.

В холодных районах королевства Кито жители Тигуа часто едят в качестве лакомства сильно измельченную глину с примесью кварцевого песка, не причиняя вреда своему здоровью. Эта глина, разболтанная в воде, придает ей молочный цвет. В хижинах индейцев там можно увидеть большие сосуды с такой водой, употребляемой для питья и называемой индейцами agua или leche de Llanca.

Управлять деревушкой Уруана труднее, чем большинством других миссий. Отомаки народ беспокойный, шумный, с необузданными страстями. Они не только любят алкогольные напитки из маниоки и маиса и пальмовое вино, но впадают в особое состояние опьянения, можно сказать, почти безумия, употребляя порошок ниопо.

Они собирают длинные бобы растения из семейства мимоз, описанного нами под названием Acacia niopo H. B. et K., ломают их на куски, заливают водой и оставляют бродить. Когда размягчившиеся зерна начинают чернеть, их месят как тесто; добавив к ним маниоковой муки и извести, полученной из раковины одной из сулейниц, кладут всю массу на решетку из твердого дерева и ставят на очень сильный огонь.

Затвердевшее тесто принимает форму небольших пирогов. Перед употреблением их растирают в мелкий порошок и насыпают его на нечто вроде плоской тарелки шириной в 5–6 дюймов. Отомак держит такую тарелку с ручкой в правой руке и втягивает ниопо носом через вилообразную птичью кость, оба конца которой вставлены в ноздри.

Кость (без нее отомак считает невозможным потреблять этот вид нюхательного табака) имеет в длину 7 дюймов; по-моему, это пяточная кость какой-то крупной голенастой птицы. Я послал ниопо и все странное приспособление в Париж Фуркруа. Ниопо действует настолько возбуждающе, что от самой маленькой дозы не привыкшие к нему люди сильно чихают.

Отец Гумилья говорит, что «дьявольский порошок отомаков, получаемый из древесного табака, опьяняет их через ноздри (emboracha por las narices), на несколько часов лишает разума и делает их неистовыми во время битвы».

Семейство бобовых отличается большим разнообразием по химическим и лечебным свойствам своих зерен, соков и корней; и хотя сок плода Mimosa nilotiea L. очень вяжущий, нельзя предположить, чтобы возбуждающая сила табака отомаков была заключена главным образом в бобе Acacia niopo Н. В. et. K.

Эта сила обусловлена свежеобожженной известью. Выше мы указывали, что горцы из попаянских Анд и гуахиро, которые бродят между озером Маракаибо и рекой Ача, тоже любят есть известь, возбуждающую усиленное выделение слюны и желудочного сока.

Отправляя в Европу сложное приспособление, которым пользуются индейцы отомаки для вдыхания порошка ниопо, я обратил внимание ученых на сходный обычай, отмеченный Кондамином у индейцев Верхнего Мараньона. У омагуа (название этого племени приобрело известность в связи с экспедициями, предпринятыми для поисков Дорадо) можно увидеть такие же тарелки и такие же полые птичьи кости для втягивания в ноздри порошка курупа.

Растения, из семян которого получают этот порошок, несомненно, также относятся к мимозовым, ибо отомаки, живущие в 260 лье от Амазонки, еще и теперь, по сообщению отца Джили, называют Acacia niopo курупой.

После недавно произведенных мной географических изысканий относительно арены деятельности Филиппа Гуттена и истинного местоположения провинции Папамене, или Омагуа, предположение о существовании древних связей между отомаками с Ориноко и омагуа с Мараньона стало более вероятным и приобрело еще большее значение.

Первые пришли с берегов Меты, быть может, из страны между Метой и Гуавьяре; вторые сами утверждают, что они в большом количестве спустились с восточного склона Анд Новой Гранады по реке Жапура в Мараньон. Однако страна омагуа, которую тщетно пытались завоевать авантюристы из Коро и Токуйо, находится, по-видимому, как раз между рекой Гуаяберо, соединяющейся с Гуавьяре, и Какетой, в нижнем течении принимающей название Жапура.

Существует, конечно, резкий контраст между теперешним диким состоянием отомаков и древней цивилизацией омагуа; но не все ветви последнего народа стояли, вероятно, на одинаково высокой ступени культуры, и примеры полного одичания отдельных племен, к сожалению, довольно обычны в истории человеческого рода.

Можно привести еще один пункт сходства между отомаками и омагуа. И те и другие известны среди народов Ориноко и Амазонки тем, что часто применяют каучук, или сгущенный млечный сок молочайных и крапивных.