Климат на Верхней Гуаинии менее жаркий и, пожалуй, несколько менее влажный, чем на берегах Туамини. По моим измерениям, температура воды в Риу-Негру в мае равнялась 23,9°, а температура воздуха днем 22,7°, ночью 21,8 °С. Прохладная вода, почти такая же, как в реке Конго, весьма примечательна на столь близком от экватора расстоянии. Температура воды в Ориноко между 4 и 8° северной широты обычно колеблется от 27,5 до 29,5°. Температура источников, выходящих у Майпурес из гранита, составляет 27,8°.

Уменьшение зноя, наблюдаемое с приближением к экватору, поразительно хорошо согласуется с гипотезами некоторых физиков древности; оно представляет собой, однако, местное явление и обусловлено не столько высотой над уровнем моря, сколько постоянно дождливой и пасмурной погодой, влажностью почвы, густотой лесов, испарением растений и отсутствием песчаных берегов, концентрирующих тепло и отдающих его путем излучения.

Влияние затянутого водяными парами неба сказывается в прибрежной полосе Перу, где дождя никогда не бывает и где солнце в течение большей части года, во время garna (тумана), представляется невооруженному глазу в виде лунного диска. Между 10 и 12° южной широты средняя температура лишь чуть-чуть выше, чем в Алжире и в Каире.

На берегах Риу-Негру дождь идет почти круглый год, за исключением декабря и января. Даже в сухой период вы редко увидите там небесную синеву на протяжении двух или трех дней подряд. В ясную погоду зной кажется особенно сильным, так как в остальное время года, хотя температура ночью равняется 21°, жители все же жалуются на ночные холода. В Сан-Карлосе я повторил те же измерения количества дождевой воды, выпадающей за определенный промежуток времени, какие раньше я проделал в Явите.

Они важны для объяснения громадных паводков на реках, текущих вблизи экватора, про которые долгое время думали, что в них поступает снеговая вода с Кордильер. Я наблюдал в различные времена года, как за два часа выпадало 7,5 линии осадков, за три часа – 18, за девять часов – 48,2 линии.

Так как дождь идет непрерывно (он бывает очень мелкий, но очень густой), я пришел к выводу, что в здешних лесах количество осадков, выпадающее ежегодно, должно составлять не меньше 90—100 дюймов. Правильность такого расчета, сколь необычайным он ни кажется, была подтверждена наблюдениями, произведенными с большой тщательностью полковником инженерных войск Костансо в королевстве Новая Испания.

В 1803 году в Веракрусе только за июль, август и сентябрь выпало 35 дюймов 2 линии, а за целый год – 62 дюйма 2 линии дождевой воды. Однако климат голых и сухих берегов Мексики сильно отличается от климата лесов. На мексиканском побережье в декабре и январе не выпадает ни капли дождя, а в феврале, апреле и мае количество осадков обычно составляет 2 дюйма – 2 дюйма 3 линии; между тем в Сан-Карлосе небо разверзается дождями в течение 9—10 месяцев подряд.

При таком влажном климате земля покрылась бы слоем воды вышиной в 8 футов, если бы вода не испарялась и не стекала.

Экваториальные дожди, питающие величественные реки Америки, сопровождаются электрическими разрядами; в то время как на краю этого же самого материка, на западном берегу Гренландии, за пять-шесть лет вы ни разу не услышите грома, здесь, у экватора, грозы грохочут почти ежедневно. Впрочем, совпадение во времени электрических разрядов и дождей не оправдывает старинной гипотезы об образовании воды в воздухе вследствие соединения кислорода и водорода.

Водорода в атмосфере не удалось обнаружить до высоты в 3600 туазов. Количество воды, содержащейся в насыщенном воздухе, увеличивается значительно быстрее при температуре в 20–25°, чем при 10–15°. Следовательно, один градус охлаждения вызывает в жарком поясе образование большего количества видимых глазу паров, чем в умеренном поясе. Воздух, постоянно обновляющийся в результате течений, может дать путем простого осаждения все то количество экваториальных дождей, которое так поражает физиков.

Цвет воды (отраженный) в Риу-Негру темнее, чем в Атабапо и в Туамини. Я был даже удивлен при виде того, что белые воды Касикьяре, смешиваясь с водами Риу-Негру, столь незначительно меняют их цвет ниже крепости Сан-Карлос.

Автор «Chorographie moderne du Brе́sil» [«Современное описание Бразилии» Кондамина] правильно говорит, что цвет воды в этой реке янтарный повсюду, где она неглубока, и коричнево-черный, как кофейная гуща, повсюду, где глубина очень большая. Название Курана, которое индейцы дают Нижней Гуаинии, также означает «черная вода».

Соединению Гуаинии, или Риу-Негру, с Амазонкой придают в губернаторстве Гран-Пара такое важное значение, что к западу от Риу-Негру Рио-дас-Амазонас теряет свое название и именуется Рио-дос-Солимоес (точнее, Соримоес – с намеком на яд, изготовляемый индейцами племени сориманов). К западу от Укаяли Амазонка называется Рио-Маранао или Мараньон.

На берегах Верхней Гуаинии водится в общем гораздо меньше птиц-рыболовов, чем на берегах Касикьяре, Меты и Арауки, где натуралисты-орнитологи нашли бы обильное пополнение для коллекций европейских музеев. Такое незначительное количество птиц связано, несомненно, с отсутствием мелей и песчаных берегов, а также со свойствами черной воды, в которой (вследствие самой ее чистоты) водяные насекомые и рыбы находят меньше пищи.

Несмотря на немногочисленность птиц, здешние индейцы в течение двух периодов года питаются перелетными птицами, отдыхающими на Риу-Негру во время своих дальних переселений. Как только на Ориноко начинаются первые паводки, иначе говоря – после весеннего равноденствия, бесчисленное множество уток (Patos careteros) устремляется от 8–3° северной широты на юг-юго-восток до 1–4° южной широты.

Тогда в долине Ориноко скопляется большое количество этих птиц, без сомнения, потому, что подъем уровня воды и затопление берегов лишает их возможности ловить рыбу, насекомых и водяных червей. Уток убивают тысячами, когда они пролетают над Риу-Негру.

Во время перелета к экватору они бывают очень жирные и вкусные, но в сентябре, когда вода в Ориноко убывает и он возвращается в свое русло, утки, предупрежденные то ли криком наиболее опытных перелетных птиц, то ли тем внутренним чувством, которое называют инстинктом – потому что не умеют его определить, – возвращаются с Амазонки и с Риу-Бранку на север.

В это время они слишком тощие, чтобы соблазнять индейцев с берегов Риу-Негру; к тому же они легко ускользают от преследования, так как их сопровождают цапли одной из здешних разновидностей (Gavanes), представляющие собой превосходную пищу. Таким образом, в марте индейцы едят уток, а в сентябре цапель. Никто не мог нам сказать, что происходит с Gavanes в период паводков на Ориноко и почему они не сопровождают Patos careteros во время их перелета с Ориноко на Риу-Бранку.

 

 

Эти регулярные переселения птиц из одной части тропиков в другую, в пределах пояса, где в течение круглого года держится одинаковая температура, относится к числу довольно необычных явлений. На южных берегах Антильских островов каждый год в период разлива больших рек на Терра-Фирме также появляются многочисленные стаи птиц-рыболовов с Ориноко и с его притоков.

Следует предположить, что чередование сухих и дождливых периодов влияет в равноденственной области на привычки животных, как влияют в наших странах резкие изменения температуры. Летний зной и охота за насекомыми манят колибри в северные области Соединенных Штатов и в Канаду вплоть до параллелей Парижа и Берлина; точно так же большие возможности добычи рыбы влекут водоплавающих и голенастых птиц с севера на юг, с Ориноко на Амазонку.

Нет ничего более чудесного и менее изученного с географической точки зрения, чем направление, протяженность и конечная цель птичьих перелетов!

Как только мы вышли из Пимичина в Риу-Негру и миновали маленький порог, находящийся при слиянии двух рек, мы увидели на расстоянии четверти лье миссию Мароа. Эта деревня, где живут 150 индейцев, производит впечатление зажиточного и благоденствующего поселения, что приятно поразило нас. Мы купили там несколько прекрасных экземпляров живых туканов (пиапоко); у этих смелых птиц, как у наших ручных воронов, развивается большая сообразительность.

Выше Мароа мы оставили справа сначала устье Акио, затем устье Томо. На берегах последней реки живут индейцы черувичахена, несколько семей которых я видел на мысе Сан-Франсиско-Солано. Река Томо замечательна еще тем, что способствует тайным сношениям с португальскими владениями. Она приближается к реке Гуайсия (Сие), и этим путем в миссию Томо иногда приходят индейцы, бежавшие с берегов Нижней Гуаинии.

Мы не зашли в миссию; но отец Сеа, улыбаясь, рассказал нам, что индейцы из Томо и из Мароа однажды решительно взбунтовались, потому что их хотели заставить танцевать знаменитый танец дьяволов. Миссионеру вздумалось настаивать, чтобы они изобразили в шуточном виде церемонии, с помощью которых пиаче, являющиеся одновременно жрецами, знахарями и чародеями, заклинают злого духа Иолокиамо.

Он думал, что танец дьявола послужил бы прекрасным средством доказать новообращенным, что Иолокуиамо не имеет больше власти над ними. Несколько молодых индейцев, поверив обещаниям миссионера, согласились изобразить дьяволов; они уже украсили себя черными и желтыми перьями и ягуаровыми шкурами с длинными, волочащимися по земле хвостами.

Площадь перед церковью была окружена солдатами, размещаемыми в миссиях для придания большей убедительности наставлениям монахов. На празднество привели индейцев; они были не вполне уверены в последствиях танца и в бессилии злого духа. Партия стариков и более робких одержала верх; ими овладел суеверный страх; все намеревались убежать al monte, и миссионер на время отказался от своего проекта насмеяться над злым духом индейцев.

Какие только сумасбродные идеи не возникают в голове праздного монаха, который проводит свою жизнь в лесах, вдали от всего, что могло бы напомнить ему о человеческой культуре!

Настойчивость, с какой в миссии Томо хотели заставить индейцев публично исполнить таинственный танец дьяволов, вызывает тем большее удивление, что во всех трудах, написанных миссионерами, сообщается о попытках воспрепятствовать исполнению погребальных танцев, танцев священной трубы и старинного танца змей, куэти, в котором изображается, как эти хитрые животные выходят из леса и пьют вместе с людьми, чтобы обмануть их и увести их жен.

После двухчасового плавания мы достигли устья Томо у маленькой миссии Сан-Мигель-де-Давипе, основанной в 1775 году не монахами, а лейтенантом милиции, доном Франсиско Бобадильей. Здешний миссионер, отец Морильо, у которого мы провели несколько часов, принял нас очень гостеприимно и даже предложил нам мадеры. В качестве изысканного угощения мы предпочли бы пшеничный хлеб.

Отсутствие в течение длительного времени хлеба ощущается гораздо сильнее, чем отсутствие спиртных напитков. Португальцы с Амазонки время от времени привозят немного мадеры на Риу-Негру. Так как слово madera по-испански означает лес, то бедные монахи, не слишком осведомленные в географии, усомнились, можно ли употреблять при богослужении вино мадеру.

Они считали его алкогольным напитком, полученным из какого-то древесного ствола, подобно пальмовому вину, и попросили настоятеля миссий решить, является ли vino de Madera вином из винограда (de uvas) или соком какого-то дерева (vino de algun palo). Еще в начале эпохи завоевания возник вопрос: допустимо ли для священника совершать богослужение, пользуясь каким-нибудь алкогольным напитком, сходным с виноградным вином? Как и следовало ожидать, вопрос был решен отрицательно.

Мы купили в Давипе немного провизии, главным образом кур, а также свинью. Эта покупка представляла большой интерес для наших индейцев, которые давно не ели мяса. Они поторопили нас с отъездом, чтобы добраться до острова Дапа, где свинью должны были убить и за ночь зажарить.

Мы едва успели осмотреть в монастыре (convento) большие кучи смолы мани и канаты из пальмы чикичики, заслуживающие того, чтобы их лучше знали в Европе. Канаты эти чрезвычайно легкие, не тонут в воде и при плавании по рекам служат дольше, чем пеньковые. Чтобы сохранить их на море, их нужно часто мочить и по возможности меньше подвергать действию жгучего тропического солнца.

Дон Антонио Сантос, прославившийся здесь своим путешествием в поисках озера Парима, научил индейцев с испанской части Риу-Негру, как использовать черешки чикичики, пальмы с перистыми листьями, ни цветов, ни плодов которой мы не видели. Этот офицер – единственный белый, добравшийся из Ангостуры до Гран-Пара, пройдя по суше от истоков Карони до истоков Риу-Бранку.

В португальских колониях он изучил способ изготовления канатов из чикичики и по возвращении с Амазонки ввел эту отрасль производства в миссиях Гвианы. Было бы желательно создать большие канатные фабрики на берегах Риу-Негру и Касикьяре, чтобы эти канаты стали предметом торговли с Европой.

В небольшом количестве их уже вывозят из Ангостуры на Антильские острова. Там они стоят на 50–60 % дешевле, чем пеньковые канаты. Так как в дело идут только молодые пальмы, то следовало бы их сажать и ухаживать за ними.

Несколько выше миссии Давипе в Риу-Негру впадает рукав Касикьяре, который служит замечательным примером разветвления рек. Под названием Итинивини он отходит от Касикьяре к северу от Васивы; пройдя 25 лье по ровной, почти совершенно ненаселенной местности, он впадает в Риу-Негру под названием Коноричите.

На мой взгляд, ширина его близ устья превышает 120 туазов, и он приносит в черные воды Риу-Негру большое количество белой воды. Хотя течение в Коноричите очень быстрое, все же продолжительность плавания из Давипе в Эсмеральду благодаря этому естественному каналу сокращается на три дня. Двойной связи между Касикьяре и Риу-Негру не приходится удивляться, если вспомнить, что многие реки Америки образуют нечто вроде deltas при слиянии с другими реками.

Так, Риу-Бранку и Юпура впадают в Риу-Негру и в Амазонку многочисленными рукавами. При слиянии Юпуры мы видим еще более замечательное явление. Перед тем, как эта река соединяется с Амазонкой, от последней, представляющей собой главный водоем, к Юпуре, являющейся лишь ее притоком, отходят три рукава, называемые Уаранапу, Манхама и Аватеперана.

Этот важный факт установил португальский астроном Рибейра. Амазонка отдает свои воды Юпуре, прежде чем этот приток сам впадает в нее.

Река Коноричите, или Итинивини, некогда играла важную роль в торговле рабами, которую португальцы вели на испанской территории. Работорговцы поднимались по Касикьяре и Каньо-Мэе в Коноричите; оттуда они перетаскивали свои пироги по волоку к rochelas Манутесо и попадали в Атабапо.

Я указал этот путь на своей маршрутной карте по Ориноко. Отвратительная торговля продолжалась до 1756 года. Экспедиция Солано и организация миссий на берегах Риу-Негру положили ей конец. Старинные законы Карла V и Филиппа III запрещали под страхом самого тяжелого наказания (лишение гражданских прав и штраф в 2000 пиастров) «обращать индейцев в христианство насильственными средствами и посылать против них вооруженных людей».

Однако несмотря на столь человеколюбивые и мудрые законы, еще в середине прошлого столетия Риу-Негру, по словам Кондамина, представлял для европейской политики лишь тот интерес, что облегчал entradas, то есть вооруженные вторжения, и покупку рабов. Карибы, торговый и воинственный народ, получали от португальцев и голландцев ножи, рыболовные крючки, зеркальца и стеклянные бусы.

Они подбивали индейских вождей воевать друг с другом, покупали у них пленников и сами захватывали хитростью или силой все, что попадалось им на пути. Набеги карибов распространялись на огромную территорию.

Они совершали их с берегов Эссекибо и Карони по Рупунури [Рупунуни] и Парагуамуси, двигаясь либо прямо на юг к Риу-Бранку, либо на юго-запад через волоки между реками Парагуа, Каура и Вентуари. Добравшись до многочисленных племен Верхнего Ориноко, карибы разбивались на несколько отрядов, чтобы по Касикьяре, Кабабури, Итинивини и Атабапо достигнуть одновременно во многих пунктах берегов Гуаинии, или Риу-Негру, и заняться торговлей с португальцами.

Таким образом, несчастные индейцы страдали от соседства с европейцами задолго до того, как вступили в сношения с ними. Одинаковые причины вызывают повсюду одинаковые следствия. Варварская торговля, которую вели и еще теперь частично ведут цивилизованные народы на побережье Африки, оказывает свое гибельное влияние даже в тех местах, где не знают о существовании белых людей.

Покинув устье Коноричите и миссию Давипе, мы к заходу солнца добрались до острова Дапа, расположенного в очень живописном месте посреди реки. К великому нашему удивлению, мы увидели там несколько возделанных участков, а на вершине небольшого холма хижину индейцев. Четыре индейца сидели вокруг костра из хвороста и ели какую-то белую с черными крапинками массу, очень заинтересовавшую нас.

То были vachacos, крупные муравьи, задняя часть которых напоминает жировую подушечку. Их высушили и закоптили над дымом. Несколько мешков с муравьями были подвешены над костром. Индейцы почти не обращали на нас внимания. В тесной хижине их было больше 14 человек; совершенно голые, они лежали в гамаках, подвешенных один над другим. Когда появился отец Сеа, его встретили очень радостно.

В связи с охраной границ на Риу-Негру больше военных, чем на берегах Ориноко, а повсюду, где живут солдаты и монахи, оспаривающие друг у друга власть над индейцами, последние отдают предпочтение монахам. Две молодые женщины вылезли из гамаков, чтобы приготовить для нас tourtes [лепешки] из маниоковой муки.

Мы спросили их через переводчика, плодородна ли земля на острове; они ответили, что маниока родится плохо, но что здесь хорошая земля для муравьев, так что пищи хватает. Действительно, vachacos служат основным пропитанием для индейцев на Риу-Негру, или Гуаинии.

 

 

Муравьев едят не как лакомство, а потому что, по выражению массионеров, муравьиный жир (белая часть брюшка) представляет очень питательную пищу. Когда tourtes из маниоковой муки были готовы, отец Сеа, у которого лихорадка скорее, по-видимому, усилила, чем ослабила аппетит, попросил принести ему мешочек с копчеными vachacos. Он смешал раздавленных насекомых с маниоковой мукой и предложил нам попробовать.

Это кушанье слегка напоминало прогорклое масло, смешанное с хлебным мякишем. Маниока не имела кислого вкуса, но остаток европейских предрассудков помешал нам согласиться с похвалами, которые добрый миссионер расточал тому, что он называл превосходным муравьиным тестом.

Дождь лил как из ведра, и нам пришлось ночевать в этой набитой людьми хижине. Индейцы спали только с восьми часов вечера до двух часов ночи; остальное время они разговаривали, лежа в гамаках, приготовляли горький напиток из растения Cupania Plum. ex L., поддерживали костер и жаловались на холод, хотя температура воздуха равнялась 21°. Обычай просыпаться и даже вставать за 4–5 часов до восхода солнца общераспространен среди всех индейцев Гвианы. Когда во время entradas хотят застать индейцев врасплох, выбирают часы первого сна, с девяти часов вечера до полуночи.

Задолго до зари мы покинули остров Дапа. Несмотря на быстрое течение и старания наших гребцов, мы добрались до крепости Сан-Карлос-дель-Риу-Негру лишь после двенадцатичасового плавания. Слева осталось устье Касикьяре, а справа– островок Кумараи. В стране думают, что крепость расположена на самом экваторе; однако по наблюдениям, произведенным мной на скале Кулимакари, она находится на 1°54'11''.

Каждый народ склонен увеличивать пространство, занимаемое его владениями на картах, и отодвигать их рубежи. Так как обычно забывают о необходимости перевода пройденных расстояний на расстояния по прямой, то особенно сильно всегда искажаются границы. Португальцы, принимая за исходный пункт Амазонку, отодвигают Сан-Карлос и Сан-Жозе-ди-Марабитанас слишком далеко к северу, между тем как испанцы, ведя счет расстоянию от Каракасского побережья, считают, что эти пункты находятся дальше к югу, чем в действительности.

Приведенные соображения применимы ко всем картам колоний. Если вы знаете, где они были составлены и откуда двигались к границам, то вы можете предсказать, в какую сторону допущены ошибки в широте и долготе.

В Сан-Карлосе мы поселились у коменданта крепости, лейтенанта милиции. С галереи дома открывается весьма приятный вид на три очень длинных острова, покрытых густой растительностью. Река течет прямо с севера на юг, как будто русло ее было прорыто рукой человека.

Постоянно пасмурное небо придает здешним местам суровый и мрачный характер. В деревне мы увидели несколько деревьев Juvia – величественных растений, дающих треугольный миндаль, называемый в Европе амазонским миндалем. Мы описали его под названием Bertholletia excelsa Humb. et Bonpl. За восемь лет деревья достигают 30 футов в вышину.

Гарнизон на здешней границе состоял из 17 солдат, из которых 10 были отряжены для обеспечения безопасности соседних миссионеров. Воздух так влажен, что не наберется и четырех ружей в пригодном для стрельбы состоянии. У португальцев в крепости Сан-Жозе-ди-Марабитанас 25–30 человек, лучше одетых и лучше вооруженных. В миссии Сан-Карлос была лишь одна garita – квадратное здание из необожженного кирпича, где стояли шесть полевых пушек.

Крепость, или, как принято здесь говорить, Castillo Сан-Фелипе, расположена напротив Сан-Карлоса на западном берегу Риу-Негру. Комендант не пожелал показать fortaleza Бонплану и мне; в наших паспортах было ясно сказано, что мы имеем право измерять горы и производить триангуляцию местности повсюду, где я сочту это нужным, но ничего не говорилось об осмотре укрепленных пунктов.

Наш спутник, дон Николас Сотто, испанский офицер, был счастливее нас. Ему разрешили переправиться через реку. На маленькой, расчищенной от деревьев равнине он увидел начало земляного укрепления, которое, если оно будет закончено, потребует для своей защиты 500 человек. Это квадратное огороженное пространство, окруженное едва заметным рвом. Парапет имеет в высоту 5 футов; он укреплен крупными камнями.

Со стороны реки построены два бастиона; в них можно было бы поместить по 4–5 пушек. Во всей крепости насчитывается 14–15 орудий, большая часть которых снята с лафетов и охраняется двумя людьми. Вокруг крепости раскидано несколько хижин индейцев. Это то, что именуется деревней Сан-Фелипе. И чтобы убедить министерство в Мадриде в быстром росте здешних христианских поселений, для этой мнимой деревни ведут отдельные приходские записи.

Вечером, после молитвы, к коменданту являются с рапортом и по всем правилам докладывают ему, что вокруг крепости все как будто спокойно. Это напомнило мне рассказы наших путешественников о крепостях, возведенных на гвинейском берегу для защиты европейских факторий и охраняемых гарнизоном из 4–5 человек.

Солдаты в Сан-Карлосе не счастливее солдат в африканских факториях, так как в столь далеких местах военной администрации присущи одни и те же злоупотребления. По обычаю, терпимому с очень давних времен, начальники не платят гарнизонам деньги, а предоставляют им по повышенным ценам одежду (ropa), соль и пищевые продукты.

В Ангостуре очень боятся отправки или, лучше сказать, ссылки в миссии на Карони, Кауре и Гуаинии, а потому в ней трудно завербовать кого-нибудь в солдаты. На берегах Риу-Негру продовольствие исключительно дорого: там выращивают лишь очень немного маниоки и бананов, и в реке (как во всех реках с черной прозрачной водой) водится мало рыбы.

Самые лучшие продукты доставляются из португальских поселений на Риу-Негру, где индейцы более трудолюбивы и более зажиточны. Впрочем, торговля с португальцами развита слабо, и ежегодный ввоз едва достигает 2000 пиастров.

Среди португальцев, встреченных нами в Сан-Карлосе, было несколько военных, совершивших в свое время путь от Барселуса до Гран-Пара. Я приведу здесь все, что мне удалось узнать о течении Риу-Негру. Так как по Амазонке редко кто поднимается выше устья Кабабури, реки, знаменитой сбором сарсапарели, то все, что было опубликовано в недавнее время, даже в Рио-де-Жанейро, относительно географии этих стран, отличается чрезвычайной неясностью.

Спускаясь по Гуаинии, или Риу-Негру, вы минуете справа Каньо-Малиапо, слева – Каньо-Дариба и Каньо-Эни. На расстоянии пяти лье, следовательно, примерно на 1°38' северной широты, находится остров Сан-Хосе, временно (ибо в этом бесконечном споре о границах все временно) признанный южной оконечностью испанских владений.

Несколько ниже этого острова, в месте, где растет много одичавших апельсиновых деревьев, путешественникам показывают маленькую скалу, высотой в 200 футов, с пещерой, называемой миссионерами Glorieta Кокуя. Этот загородный дом – таково значение кастильского слова Glorieta – вызывает малоприятные воспоминания.

Здесь Кокуй, вождь манитивитано, держал свой гарем и здесь же, не станем умалчивать, он по какой-то странной прихоти съедал самых красивых и самых жирных жен. Я не сомневаюсь, что Кокуй был несколько склонен к людоедству; таково, говорит отец Джили с наивностью американского миссионера, «дурное обыкновение этих гвианских племен, в остальном столь добрых и кротких».

Но истины ради я должен добавить, что предания о гареме и оргиях Кокуя шире распространены на Нижнем Ориноко, чем на берегах Гуаинии. В Сан-Карлосе отвергают всякое подозрение в поступках, унижающих природу человека. Не потому ли, что сын Кокуя, который принял христианство, и который показался мне умным и культурным человеком, является в настоящее время начальником индейцев в Сан-Карлосе?

Ниже Glorieta идут на португальской территории крепость Сан-Жозе-ди-Марабитанас, деревни: Жоан-Батиста-ди-Мабе, Сан-Марселину (близ устья Гуаисии, или Уэсие), Носа-Сеньора-да-Гуя, Боависта у реки Исана, Сан-Фелипе, Сан-Жуакин-ди-Коанне при впадении знаменитой реки Гуапе, Кальдерон, Сан-Мигель-ди-Ипаранна с крепостью, Сан-Франсиску-ди-лас-Какульбаес и, наконец, крепость Сан-Габриель-ди-Качейрас.

Я совершенно намеренно вхожу в эти географические подробности, чтобы показать, сколько поселений основало португальское правительство даже в этой отдаленной части Бразилии. На протяжении 25 лье построено 11 деревень; до устья Риу-Негру, как мне сообщили, их еще 19, не считая 6 городов: Томар, Морейра (у реки Деменене, или Уарака, где в старину жили индейцы гуаяна), Барселус, Сан-Мигель-дель-Риу-Бранку, близ реки того же названия, игравшей такую важную роль в легендах о Дорадо, Моура и Вилья-ду-Риу-Негру.

Таким образом, берега только одного этого притока Амазонки населены в десять раз гуще, чем все берега Верхнего и Нижнего Ориноко, Касикьяре, Атабапо и испанской части Риу-Негру, вместе взятые. Такой контраст ни в коем случае не связан ни с разницей в плодородии почвы, ни с большей легкостью плавания по Риу-Негру, текущей все время в одном направлении, с северо-запада на юго-восток.

Он является результатом политических режимов. В португальских колониях индейцы зависят одновременно от военных и гражданских властей и от монахов-кармелитов. Там мы имеем смешанное управление, при котором светская власть остается независимой.

Напротив, монахи-обсерванты, миссионерствующие на Ориноко, всю власть сосредоточили в своих руках. При той и другой системе управления народ в некоторых отношениях угнетен; однако утрата свободы в португальских колониях возмещается, по крайней мере, несколько большим достатком и несколько более высоким развитием цивилизации.

Из числа притоков, впадающих в Риу-Негру с севера, на трех мы должны остановить особое внимание, потому что из-за своих разветвлений, волоков и положения истоков они играют важную роль для столь часто обсуждавшейся проблемы истоков Ориноко. Более южные из этих притоков – Риу-Бранку, о котором долгое время думали, что он вместе с Ориноко вытекает из озера Парима, и Падауири, сообщающийся волоком с Мавакой и, следовательно, с Верхним Ориноко на востоке от миссии Эсмеральда.

О Риу-Бранку и Падауири нам представится случай поговорить, когда мы прибудем в названную миссию; здесь достаточно остановиться на третьем притоке Риу-Негру – Кабабури, разветвления которого, соединяющие его с Касикьяре, также имеют важное значение для гидрографии и для торговли сарсапарелью.

От высоких гор Парима, окаймляющих северный берег Ориноко в его верхнем течении, выше Эсмеральды, отходит небольшой хребет к югу; его главной вершиной является Серро-де-Унтуран.

Эта гористая страна – небольшая по размерам, но богатая растительными продуктами, главным образом лианами мавакуре, применяемыми для изготовления яда кураре, миндальными деревьями (Juvia, или Bertholletia excelsa Humb. et Bonpl.), ароматными Puchery и дикорастущими какаовыми деревьями, – служит водоразделом между бассейнами Ориноко, Касикьяре и Риу-Негру.

На север, в Ориноко, текут Мавака и Даракапо, на запад, в Касикьяре, – Идапа и Пасимони, на юг, в Риу-Негру, – Падауири и Кабабури. Последняя река близ истоков разделяется на два рукава; западный известен под названием Бария. Индейцы из миссии Сан-Франсиско-Солано сообщили нам самые подробные данные о ее течении.

Здесь мы имеем чрезвычайно редкий пример разветвления, при котором нижний приток не получает воды из верхнего притока, а наоборот, отдает ему часть своих вод, текущих в направлении, противоположном направлению главного водоема.

Кабабури впадает в Риу-Негру около миссии Носа-Сеньора-дас-Кальдас; однако реки Я и Димити, которые являются верхними притоками, также сообщаются с Кабабури. Таким образом, от крепости Сан-Габриель-ди-Качейрас до Сан-Антониу-ди-Кастанейра индейцы из португальских владений могут вторгаться через Барию и Пасимони на территорию испанских миссий.

Употребляя слово «территория», я следую обыкновению монахов-обсервантов. Трудно сказать, на чем основано право владения в необитаемых странах, естественные границы которых неизвестны и которые не пытались возделывать. Жители португальских миссий утверждают, что их территория простирается до всех пунктов, куда они могут добраться в лодке по реке, устье которой находится в португальских владениях.

Однако фактическое занятие той или иной местности не всегда создает право владения ею; и на основании того, что мы говорили выше о многочисленных разветвлениях рек, было бы одинаково опасно и для мадридского, и для лиссабонского двора признать эту странную аксиому законников-миссионеров.

Основная цель вторжений по реке Кабабури состоит в сборе сарсапарели и ароматных зерен лавра Puchery (Laurus Pichurim Willd. ex Nees.). В поисках этих ценных продуктов добираются даже до отстоящих в двух днях пути от Эсмеральды берегов озера, расположенного к северу от Серро-Унтуран, пройдя для этого через волоки из Пасимони в Идапу и из Идапы в Маваку, протекающую вблизи от озера того же названия. Здешняя сарсапарель славится в Гран-Пара, Ангостуре, Кумане, Нуэва-Барселоне и других частях Терра-Фирмы и известна там под названием Zarza del Rio-Negro.

Это самая активная из всех известных разновидностей сарсапарели, и она считается гораздо лучше, чем Zarza из провинции Каракас и с гор Мерида. Сарсапарель тщательно высушивают, и, чтобы она стала темнее, ее нарочно держат над дымом. Эта лиана в изобилии растет на сырых склонах гор Унтуран и Ачивакери.

Кандоль справедливо подозревает, что под названием «сарсапарель» собирают различные виды Smilax L. Мы нашли двенадцать новых его видов: среди них Smilax siphilitica Humb. et Bonpl. с Касикьяре и S. officinalis H. B. et K. с Магдалены пользуются наибольшим спросом по причине их мочегонных свойств.

Так как в здешних краях сифилитические заболевания среди белых и людей смешанной крови очень распространены и протекают легко, то количество сарсапарели, употребляемой в испанских колониях в качестве домашнего средства, весьма значительно.

Из трудов Клюзия мы знаем, что в начале эпохи Conquista в Европу доставляли это благодетельное лекарство с мексиканских берегов Гондураса и из гавани Гуаякиль. Теперь более активную торговлю zarza ведут гавани, связанные внутренними путями сообщения с Ориноко, Риу-Негру и Амазонкой.

Опыты, произведенные в некоторых ботанических садах Европы, показывают, что Smilax glauca Mart, из Виргинии, якобы тождественный S. sarsaparilla L., может быть выращен под открытым небом повсюду, где средняя температура зимы превышает 6–7 °С; однако виды с наиболее активными свойствами принадлежат исключительно жаркому поясу и требуют гораздо более высокой температуры.

Читая труды Клюзия, трудно понять, почему в наших руководствах по materia medica [фармакология] наиболее старинным образцом лекарственных видов рода Smilax L. упорно считается одно растение из Соединенных Штатов.

У индейцев с берегов Риу-Негру мы увидели некоторые из тех зеленых камней, которые известны под названием камней амазонок, так как на основании древнего предания индейцы утверждают, будто эти камни происходят из страны «безмужних женщин (кугнантаинсекуима), или женщин, которые живут одни (айкеамбенано)».

В Сан-Карлосе и соседних деревнях нам говорили, что месторождение зеленых камней находится у истоков Ориноко, к востоку от Эсмеральды, а в миссиях на Карони и в Ангостуре уверяли, что оно расположено у истоков Риу-Бранку. Упомянутое предание подтверждает сообщение одного старого солдата из кайенского гарнизона, которое приведено Кондамином и согласно которому эти минералы добываются в стране женщин, на западе от порогов на реке Ояпок.

У индейцев, живущих в крепости Топайос [Тапажос] на Амазонке, на расстоянии 5° к востоку от устья Риу-Негру, когда-то было довольно много зеленых камней. Получили ли они их с севера, то есть из страны, которую указывают индейцы с Риу-Негру и которая тянется от гор Кайенны до истоков Эссекибо, Карони, Ориноко, Парима и Тромбетас, или же эти камни были доставлены с юга по реке Тапажос, спускающейся с обширного плоскогорья Кампос-Паресис?

По суеверным понятиям индейцев, этим минералам приписывается важное значение: их носят на шее как амулеты, потому что, согласно народным верованиям, они предохраняют от нервных заболеваний, от лихорадок и от укуса ядовитых змей. Таким образом, они уже много столетий тому назад были предметом торговли среди индейцев, живших к югу и к северу от Ориноко.

Карибы, которых можно считать бухарцами Нового Света, познакомили с ними население Гвианского побережья; так как, подобно находящейся в обращении монете, одни и те же камни переходили последовательно от одного племени к другому, распространяясь в самых различных направлениях, то не исключена возможность, что их количество не увеличивается и что их месторождение не держится в тайне, а просто неизвестно.

В связи с большим спросом на американскую хину в просвещенной Европе недавно всерьез предлагали зеленые камни с Ориноко как могущественное противолихорадочное средство; если нашлись люди, рассчитывавшие на легковерие европейцев, то не приходится удивляться тому, что испанские колонисты разделяют с индейцами пристрастие к этим амулетам и что их продают по очень высокой цене.

Чаще всего они изготавливаются в виде персепольских цилиндров, просверленных в продольном направлении и покрытых надписями и рисунками. Но не современные индейцы, не индейцы с берегов Ориноко и Амазонки, находящиеся на низшей ступени дикости, просверлили столь твердый материал и вырезали на нем изображения животных и плодов.

Такого рода поделки, так же как и резные пробуравленные изумруды, которые находят в Кордильерах Новой Гранады и Кито, свидетельствуют о более древней культуре. В настоящее время жители этих стран, в особенности расположенных в жарком поясе, так плохо представляют себе возможность резания твердых камней (изумруда, нефрита, плотного полевого шпата и горного хрусталя), что вообразили, будто зеленый камень выходит из земли в естественно размягченном состоянии и затвердевает после обработки вручную.

Из изложенного нами выше следует, что месторождение камня амазонок находится не в долине реки Амазонок и что он назван вовсе не по этой реке, а вместе с нею получил такое название от воинственных женщин, которых отец Акунья и Овьедо (в его письме кардиналу Бембо) сравнивают с амазонками Старого Света.

 

 

Те образцы, что мы видим в наших естественноисторических кабинетах под ложным названием камней амазонок, Amazonenstein, представляют собой не нефрит и не плотный полевой шпат, а обыкновенный полевой шпат яблочно-зеленого цвета, добываемый на Урале и на берегах Онежского озера в России и никогда не попадавшийся мне в гранитных горах Гвианы. Иногда со столь редким и твердым камнем амазонок смешивают также нефрит для топоров, Beilstein [аксинит] Вернера, значительно менее твердый.

Вещество, полученное мной от индейцев, является разновидностью соссюрита, настоящим нефритом, с ориктогностической точки зрения близким к плотному полевому шпату и представляющим одну из составных частей Verde de Corsica, или габбро.

Минерал хорошо полируется и из светло-зеленого переходит в изумрудно-зеленый; он прозрачен по краям, исключительно тверд и до того звонок, что очень тонкие пластинки его, вырезанные в старину индейцами, просверленные посередине и подвешенные на нитку, дают почти металлический звук при ударе о какое-нибудь другое твердое тело.

Это обстоятельство служит дополнительным указанием на связь, установленную, несмотря на различие в изломе и в удельном весе, между соссюритом и силикатной основной массой Porphyrschiefer, представляющего собой фонолит (Klingstein).

Поскольку в Америке месторождения нефрита, соссюрита и плотного полевого шпата встречаются очень редко, нельзя не удивляться большому количеству топоров, которые находят почти повсюду, где ведутся раскопки, начиная от берегов Огайо до Чили. В горах Верхнего Ориноко, или в горах Парима, мы видели лишь зернистые граниты, содержащие немного амфибола, граниты, переходящие в гнейс, и сланцевые амфиболиты.

Не повторила ли природа к востоку от Эсмеральды, между истоками Карони, Эссекибо, Ориноко и Риу-Бранку, переходную формацию Тукутунемо, лежащую поверх слюдяного сланца? Не происходит ли камень амазонок из габбро – последнего звена в ряде первозданных горных пород?

Среди народов Старого и Нового Света мы наблюдаем на первой ступени рождающейся цивилизации определенное пристрастие к тем или иным камням, не только к таким, которые могут благодаря своей твердости приносить пользу человеку в качестве режущих инструментов, но и к минералам, которые из-за их цвета и естественной формы человек считает связанными с органическими отправлениями и даже психическими склонностями.

Древний культ камней, вера в благотворные свойства нефрита и гематита присущи и дикарям Америки, и жителям лесов Фракии, которых мы, памятуя о достойном уважения учении Орфея и о возникновении мистерий, не вправе называть дикарями. Люди, ближе стоящие к своей колыбели, считают себя коренными жителями края; они чувствуют себя прикованными к земле и к тем веществам, какие она содержит в своих недрах.

Силы природы, разрушительные еще в большей степени, чем созидательные, являются первыми объектами религиозного культа. Эти силы проявляются не только в бурях, в гуле, который предшествует землетрясению, в огне, питающем вулканы; безжизненная горная порода, блестящие твердые камни, громадные, одиноко возвышающиеся горы действуют на душу первобытного человека с такой мощью, какая для нас, стоящих на высокой ступени развития, уже непонятна.

Культ камней, однажды возникнув, сохраняется наряду с другими, более поздними культами; и то, что вначале было предметом религиозного поклонения, становится со временем предметом суеверного упования. Божественные камни превращаются в амулеты, которые предохраняют от всех болезней души и тела.

Хотя 500 лье отделяют берега Амазонки и Ориноко от Мексиканского плоскогорья, хотя в истории не сохранилось ни одного факта, доказывающего связь диких племен Гвианы с культурными племенами долины Анауак, монах Бернард де Саагун в начале эпохи завоевания обнаружил в Чолуле хранившиеся как реликвии зеленые камни, некогда принадлежавшие Кецалькоатлю.

Эта таинственная личность является Буддой мексиканцев; он появился во времена тольтеков, основал первые религиозные общества и установил систему правления, сходную с той, что существовала в Мероэ и в Японии.

История нефрита, или зеленых камней, Гвианы тесно связана с историей воинственных женщин, которых путешественники XVI столетия называли амазонками Нового Света. Кондамин привел много свидетельств в подтверждение этой легенды.

После моего возвращения с Ориноко и с реки Амазонок в Париже меня часто спрашивали, разделяю ли я мнение знаменитого ученого или же, подобно многим его соотечественникам, полагаю, что в защиту кугнантаинсекуима, независимых женщин, которые принимали мужчин в свое общество только в апреле, он выступил лишь для того, чтобы на публичном заседании Академии заслужить благосклонность аудитории, несколько падкой на все новое.

Здесь уместно прямо высказать свое мнение относительно столь романтичного предания; я тем более обязан сделать это, что Кондамин утверждает, будто амазонки с реки Каяме переправились через Мараньон, чтобы обосноваться на Риу-Негру. Склонность к чудесному и желание украсить описание Нового Света некоторыми чертами, заимствованными из классической древности, несомненно способствовали тому, что первым сообщениям Орельяны было придано большое значение.

Читая труды Веспуччи, Фердинанда Колумба, Джеральдини, Овьедо и Пьетро Мартире Д’Ангиеры, вы ясно обнаруживаете склонность писателей XVI столетия находить у вновь открытых народов все, что мы узнали от греков относительно нравов скифских и африканских варваров.

Перенесенные этими исследователями в другое полушарие, мы как бы совершаем путешествие в прошлое, ибо американские орды в их первобытной простоте представляются Европе «своего рода древностью, по отношению к которой мы почти современники».

То, что когда-то было стилистическим украшением и игрой ума, в наши дни стало предметом серьезных споров. В одной статье, опубликованной в Луизиане, все греческие мифы, в том числе и миф об амазонках, объясняются на основе изучения природных особенностей озера Никарагуа и некоторых других американских ландшафтов!

В то время как Овьедо, направляя свои письма кардиналу Бембо, считал своим долгом угождать вкусам человека, столь сведущего в древней истории, мореплаватель Уолтер Рэлей преследовал менее поэтическую цель. Он хотел привлечь внимание королевы Елизаветы к обширной Гвианской империи, предлагая своему правительству завоевать ее.

Он дал описание утреннего туалета позолоченного короля (эль дорадо), чье тело постельничие каждое утро натирали ароматическими маслами, а затем, вооружившись длинными сарбаканами, осыпали золотым порошком. Но сильней всего должна была поразить воображение королевы Елизаветы воинственная республика незамужних женщин, оказывавших сопротивление доблестным кастильским воинам.

Я указываю причины, побудившие к преувеличениям тех писателей, которые создали наибольшую известность американским амазонкам; однако этих соображений, думается мне, недостаточно, чтобы полностью отвергнуть предание, распространенное среди разных народов, не имевших никаких сношений между собой.

Сведения, собранные Кондамином, весьма примечательны; он опубликовал их во всех подробностях, и я рад добавить, что этого путешественника, имевшего во Франции и в Англии репутацию человека с ненасытной любознательностью, в Кито, в стране, которую он описал, считают самым чистосердечным и правдивым человеком.

Через 30 лет после Кондамина португальский астроном Рибейра, совершивший плавание по Амазонке и по ее северным притокам, получил подтверждение на месте всему, что рассказывал французский ученый. Он слышал от индейцев те же предания; он их собрал с полным беспристрастием, так как сам не верил в то, что амазонки некогда составляли отдельное племя.

Поскольку я не понимаю ни одного из языков, на которых говорят на Ориноко и Риу-Негру, я не мог узнать ничего определенного относительно народных преданий о женщинах без мужей и о происхождении зеленых камней, считающихся тесно связанными с ними. Я напомню, однако, современное свидетельство отца Джили.

«Когда я спросил, – рассказывает этот образованный миссионер, – одного индейца куакуа, какие народы жили на реке Кучиверо, он назвал мне ачиригото, паюро и айкеам-бенано. Хорошо зная таманакский язык, я сразу понял значение последнего названия, которое представляет собой сложное слово и означает «женщины, живущие одни».

Индеец подтвердил высказанное мной замечание и рассказал, что айкеам-бенано составляли женское сообщество и изготовляли длинные сарбаканы и другие орудия войны. Только один раз в году они принимали в свое общество мужчин соседнего племени вокеаро, а затем отправляли их назад, подарив на прощание сарбакан. Всех детей мужского пола, родившихся в этой женской орде, убивают в раннем возрасте».

Приведенный рассказ как бы скопирован с преданий, распространенных среди индейцев с Мараньона и среди карибов; однако индеец куакуа, о котором говорит отец Джили, не знал кастильского языка; он никогда не встречался с белыми и, конечно, не имел понятия о том, что к югу от Ориноко есть еще одна река, называемая рекой Айкеам-бенано или Амазонок.

Какой следует сделать вывод из рассказа бывшего миссионера в Энкарамаде? Разумеется, не тот, что на берегах Кучиверо существуют амазонки, а тот, что в различных частях Америки женщины, наскучив рабством, в котором их держали мужчины, объединились, подобно беглым неграм, в palenque; что стремление сохранить свою независимость сделало их воительницами; что некоторые соседние дружественные орды навещали их, хотя, вероятно, и не столь систематически, как говорится в предании.

Достаточно было такому обществу женщин приобрести некоторое могущество в одной части Гвианы, чтобы вполне простые события, которые могли повторяться в разных местах, стали описывать совершенно единообразно и в преувеличенном виде.

Таково свойство преданий; и если бы беспримерное восстание рабов, упомянутое мной выше, произошло не близ побережья Венесуэлы, а в центре материка, то легковерный народ видел бы в каждом palenque беглых негров, двор короля Мигеля, его Государственный Совет и епископа-негра из Бурии.

Карибы Терра-Фирмы общались с карибами-островитянами, и, без сомнения, этим путем предания, возникшие на Мараньоне и Ориноко, распространились на север. До плавания Орельяны Христофор Колумб полагал уже, что встретил амазонок на Антильских островах. Великому мореплавателю рассказали, что островок Маданино (Монтсеррат) был населен женщинами-воительницами, которые большую часть года жили, не общаясь с мужчинами.

И в других случаях conquistadores видели республики амазонок там, где перед ними были женщины, защищавшие в отсутствие мужей свои хижины, а также – что было менее простительной ошибкой – принимали за них религиозные общества, монастыри мексиканских девушек, которые не допускали в свою среду мужчин во все времена года и жили по строгим правилам Кецалькоатля.

Настроение умов было таково, что из длинного ряда упомянутых путешественников, спешивших со своими открытиями и с описаниями чудес Нового Света, каждый стремился увидеть то, о чем сообщали его предшественники.

Мы провели в Сан-Карлос-дель-Риу-Негру три ночи. Я веду счет на ночи, потому что большую их часть я бодрствовал, в надежде уловить момент прохождения какой-нибудь звезды через меридиан.

10 мая. Ночью мы погрузили в пирогу все наше имущество и незадолго до восхода солнца двинулись в путь, чтобы подняться по Риу-Негру до устья Касикьяре и заняться изучением истинного русла этой реки, соединяющей Ориноко с Амазонкой. Утро было чудесное; но по мере того как зной усиливался, небо начало заволакиваться облаками.

В здешних лесах воздух так насыщен влагой, что водяной пар становится видимым при малейшем усилении испарения на поверхности земли. Так как ветра никогда не бывает, то влажные слои не замещаются и не обновляются более сухим воздухом. С каждым днем вид пасмурного неба нас огорчал все сильнее. Из-за избытка влаги у Бонплана погибали собранные им растения; что касается меня, то я опасался увидеть в долине Касикьяре такие же туманы, как и на Риу-Негру.

В здешних миссиях уже полстолетия никто не сомневался в существовании связи между двумя большими системами рек; таким образом, главная цель нашего плавания сводилась к тому, чтобы при помощи астрономических наблюдений определить течение Касикьяре и, в особенности, место его впадения в Риу-Негру и место бифуркации Ориноко.

При отсутствии солнца и звезд эта цель оказалась недостигнутой, и мы без всякой пользы подвергли себя длительным и тяжелым лишениям. Наши спутники были не прочь вернуться более коротким путем – по Пимичину и маленьким речкам. Однако и Бонплан, и я предпочли не отступать от плана путешествия, намеченного нами, когда мы миновали большие пороги.

Мы уже проплыли в лодке от Сан-Фернандо-де-Апуре до Сан-Карлоса (по Апуре, Ориноко, Атабапо, Теми, Туамини и Риу-Негру) 180 лье. Возвращаясь в Ориноко по Касикьяре, мы должны будем проплыть еще 320 лье от Сан-Карлоса до Ангостуры. Во время этого плавания нам предстояло 10 дней бороться с течением; остальная часть пути шла вниз по Ориноко. Было бы непростительно, если бы мы упали духом, испугавшись пасмурного неба и mosquitos Касикьяре.

Наш кормчий-индеец, недавно побывавший в Мандаваке, обещал нам солнце и «большие звезды, которые съедают облака», как только мы выйдем из черных вод Гуавьяре. Итак, мы выполнили свой первоначальный проект вернуться в Сан-Фернандо-де-Атабапо по Касикьяре; и, к счастью для наших исследований, предсказание индейца не замедлило осуществиться. Белые воды постепенно принесли нам более ясное небо, звезды, mosquitos и крокодилов.

Мы прошли между островами Сарума и Мини, или Мибита, покрытыми густой растительностью, и, поднявшись по порогам Piedra de Uinumane, на расстоянии 8 миль от крепости Сан-Карлос вступили в Касикьяре. Piedra, то есть гранитная скала, образующая небольшой порог, привлекла наше внимание множеством пронизывающих ее кварцевых жил. Жилы были толщиной в несколько дюймов и, судя по их особенностям, самого различного возраста и происхождения.

Я ясно различал, что повсюду, где жилы перекрещивались, те из них, которые содержали слюду и черный шерл, пересекали и смещали те, что содержали лишь белый кварц и полевой шпат. Согласно теории Вернера, черные жилы были, следовательно, более молодого происхождения, чем белые.

Ученик Фрейбергской школы, я с некоторым удовлетворением останавливался перед скалой Уйнумане, чтобы наблюдать у экватора те явления, какие я так часто видел в горах моей родины.

Должен сознаться, теория, рассматривающая жилы как трещины, заполненные сверху различными веществами, нравится мне теперь меньше, чем тогда; но все же эти типы пересечения и смещения, наблюдаемые в каменных и металлоносных жилах, заслуживают внимания путешественников как одно из самых общих и самых постоянных геологических явлений.

К востоку от Явиты вдоль всего Касикьяре и особенно в горах Дуида число жил в граните увеличивается. Они полны друз, и большое количество их, по-видимому, указывает, что гранит в здешних местах не очень древнего происхождения.

На скале Уйнумане, напротив острова Чаманаре, у порогов, мы нашли несколько лишайников; и так как Касикьяре у своего устья резко поворачивает с востока на юго-запад, то здесь этот величественный рукав Ориноко впервые предстал перед нами во всей своей шири. По общему виду ландшафта он довольно сильно напоминает Риу-Негру.

Как и в бассейне последнего, деревья подступают к самому берегу и образуют там густые заросли; однако в Касикьяре вода белая, и он чаще меняет направление. Около порогов Уйнумане его ширина едва не превышает ширину Риу-Негру; по моим измерениям, она повсюду до района выше Васивы составляла от 250 до 280 туазов. Перед тем как мы миновали остров Гаригаве, мы увидели на северо-востоке, почти на самом горизонте, холм с полукруглой вершиной.

Эта форма во всех климатических поясах свойственна гранитным горам. Так как путешественник все время окружен обширными равнинами, то скалы и отдельные холмы привлекают его внимание. Непрерывные горные цепи тянутся лишь дальше к востоку, в стороне истоков Пасимони, Сиапы и Маваки. Очутившись к югу от Raudal Каравине, мы заметили, что Касикьяре, течение которого делает здесь излучину, снова приблизился к Сан-Карлосу.

От крепости до миссии Сан-Франсиско-Солано, где мы ночевали, по суше всего два с половиной лье, а по реке, как считают, от 7 до 8 лье. Часть ночи я провел под открытым небом в тщетном ожидании звезд. Несмотря на aguas blancas, которые должны были привести нас к постоянно звездному небу, в воздухе стоял туман.

Миссия Сан-Франсиско-Солано, расположенная на левом берегу Касикьяре, получила свое название в честь одного из руководителей экспедиции для установления границ, дона Хосе Солано. О нем мы уже несколько раз упоминали в настоящем труде. Этот образованный офицер никогда не заходил дальше деревни Сан-Фернандо-де-Атабапо; он не видел ни вод Риу-Негру и Касикьяре, ни вод Ориноко к востоку от устья Гуавьяре.

Лишь из-за ошибки, основанной на незнании испанского языка, географы полагали, что на знаменитой карте Ла Крус Ольмедильи они обнаружили следы маршрута длиной в 400 лье, по которому дон Хосе Солано якобы добрался до истоков Ориноко, до озера Парима, или Белого моря, до берегов Кабабури и Утеты.

Миссия Сан-Франсиско, как большинство христианских поселений к югу от больших порогов Ориноко, была основана не монахами, а военными властями. Во времена экспедиции для установления границ деревни строились по мере того, как какой-нибудь subteniente или капрал продвигался со своим отрядом.

Часть индейцев, чтобы сохранить свою независимость, уходила, не вступая в битву; других, подкупив их самых влиятельных вождей, поселяли в миссиях. Там, где не было церкви, довольствовались тем, что воздвигали большой крест из красного дерева, а около креста строили casa fuerte, то есть дом со стенами из толстых бревен, положенных горизонтально одно на другое.

В таком доме было два этажа: в верхнем стояли две мортиры или пушки малого калибра, в нижнем этаже жили два солдата, обслуживаемые семьей индейцев. Те индейцы, с которыми были в мирных отношениях, устраивали свои плантации вокруг casa fuerte. Солдаты призывали их звуками рога, или botuto, из обожженной глины, как только возникала угроза нападения какого-нибудь врага.

Таковы были девятнадцать мнимых христианских поселений, основанных доном Антонио Сантосом на пути из Эсмеральды к Эребато. Военные посты, не оказывающие никакого влияния на приобщение индейцев к культуре, значились на картах и в трудах миссионеров как деревни (pueblos) и reducciones apostolicas. Преимущественная власть военных сохранялась на берегах Ориноко до 1785 года, когда началось правление миссионеров-францисканцев.

Немногие миссии, основанные позже или, скорее, восстановленные, обязаны своим возникновением монахам-обсервантам, так как в настоящее время солдаты, размещенные в миссиях, подчинены миссионерам или, во всяком случае, должны им подчиняться согласно притязаниям духовных властей.

Индейцы, виденные нами в Сан-Франсиско-Солано, принадлежали к двум племенам: пасимонале и черувичахена. Так как последние происходят от многочисленной ветви, обосновавшейся на реке Томо поблизости от индейцев манива с Верхней Гуаинии, то я попытался получить от них какие-нибудь сведения о верхнем течении и об истоках Риу-Негру; однако переводчик, чьими услугами я пользовался, не мог втолковать им смысл моих вопросов.

Они лишь без конца повторяли, что истоки Риу-Негру и Инириды находятся близко друг от друга, «как два пальца руки». В одной из хижин индейцев пасимонале мы приобрели двух красивых больших птиц – тукана (пиапоко), родственного Ramphastos erythrorynchos, и ана, разновидность попугаев ара, длиной в 17 дюймов, у которого все туловище пурпурного цвета, как у P. Macao.

У нас в пироге было уже семь попугаев, два каменных петушка (Pipra), один момот, два гуана, или Pavas de monte, два манавири (Cercoleptes, или Viverra caudivolvula [кинкажу]) и восемь обезьян, а именно: две коаты, две Titis, одна Viudita, две Douroucoulis, или ночные обезьяны, и короткохвостая Cacajao. Отец Сеа потихоньку сетовал на то, что наш бродячий зверинец с каждым днем увеличивается.

Тукан по своим нравам и сообразительности напоминает ворона; это смелая птица, легко становящаяся ручной. Длинный и крепкий клюв помогает ему держать врагов на почтительном расстоянии. Тукан хозяйничает во всем доме, крадет все, до чего может добраться, любит часто купаться и ловить рыбу с берега реки.

Купленная нами птица была очень молодая; однако в течение всего плавания она развлекалась тем, что дразнила кусикуси, или ночных обезьян, отличающихся унылым и сердитым нравом. Мне не пришлось наблюдать, чтобы тукан из-за строения своего клюва поедал пищу, подбрасывая ее в воздух, как сообщается в некоторых естественноисторических трудах.

Правда, он с трудом поднимает добычу с земли, но после того, как он ухватит ее концом своего огромного клюва, ему остается лишь поднять его, откинув голову назад, и держать вертикально до тех пор, пока пища не будет проглочена. Готовясь пить, птица проделывает странные движения.

Монахи говорят, будто она осеняет крестным знамением воду, и благодаря этому народному поверью тукан получил от креолов причудливое название – Diostedе́ («Награди тебя Господь»). Большую часть наших животных мы держали в маленьких клетках из ивняка, некоторые свободно расхаживали по всей пироге. Перед дождем ара оглушительно кричали, тукан рвался на берег ловить рыбу, обезьянки Titis бросались к отцу Сеа, чтобы укрыться в широких рукавах его францисканской сутаны.

Такие сцены повторялись часто и заставляли нас забывать о мучительных укусах mosquitos. Ночью на бивуаке в центре ставился медный ящик (petaca) с продуктами, затем приборы и клетки животных. Вокруг были подвешены наши гамаки, а несколько дальше – гамаки индейцев. Наружный круг составляли костры, которые зажигают, чтобы обезопасить себя от лесных ягуаров. Таково было расположение нашего лагеря на берегах Касикьяре.

Индейцы часто рассказывали нам о каком-то маленьком ночном животном с длинным носом; оно нападает на молодых попугаев в их гнезде и ест с помощью рук, на манер обезьян и манавири, или кинкажу. Они называют его гуачи; это, несомненно, коати, возможно Viverra nasua [носуха], которую мне довелось видеть в диком состоянии в Мексике, но не в той части Южной Америки, путешествие по которой я сейчас описываю.

Миссионеры решительно запрещают индейцам употреблять в пищу мясо гуачи; согласно очень распространенному суеверию, они приписывают ему такие же возбуждающие свойства, какие жители Востока приписывают сцинкам, а американцы – мясу кайманов.

11 мая. Из миссии Сан-Франсиско-Солано мы выехали довольно поздно, намереваясь проделать лишь небольшой путь. Однообразный слой тумана стал разделяться на облака с отчетливыми очертаниями. В верхних слоях атмосферы дул слабый восточный ветер. По этим признакам мы узнали о близкой перемене погоды и не хотели отдаляться от устья Касикьяре в надежде, что следующей ночью нам удастся наблюдать прохождение какой-нибудь звезды через меридиан.

К югу от Каньо-Дакиапо, к северу от Гуачапару, и на расстоянии нескольких миль дальше мы увидели пороги Кананивакари. Скорость течения равнялась 6,3 фута в секунду, и нам пришлось бороться с волнами, создававшими довольно сильную толчею на Raudal. Мы высадились на сушу, и Бонплан нашел в нескольких шагах от берега Almendron – великолепную Bertholletia excelsa Humb. et Bonpl. Индейцы уверяли нас, что в Сан-Франсиско-Солано, Васиве и Эсмеральде не знают о существовании этого ценного растения на берегах Касикьяре.

Они не думали, чтобы дерево вышиной в 60 с лишним футов могло быть случайно посеяно каким-нибудь путешественником. Из опытов, произведенных в Сан-Карлосе, известно, что семена Bertholletia Humb. et Bonpl., содержащие легко горкнущее масло и заключенные в деревянистый околоплодник, очень редко удается прорастить. Возможно, это дерево служило указанием на существование леса Bertholletia внутри страны, к востоку и к северо-востоку.

Во всяком случае нам доподлинно известно, что это прекрасное дерево растет в диком состоянии на третьей параллели в Серрос-де-Гуаная. Область распространения растений, живущих сообществами, редко бывает строго ограничена, и прежде чем вы добираетесь до Palmar или до Pinal, вам попадаются отдельные пальмы или сосны. Это как бы переселенцы, забравшиеся в страну, населенную другими растениями.

В четырех милях от порогов Кананивакари посреди равнин возвышаются скалы очень причудливой формы. Сначала вы видите узкую отвесную стену высотой в 80 футов; затем у южного края стены показываются две башенки с почти горизонтальными гранитными пластами. Расположение скал Гуанари настолько симметрично, что их принимают за развалины старинного сооружения.

Представляют ли они собой остатки островков посреди внутреннего моря, покрывавшего совершенно ровную местность между Сьерра-Парима и горами Паресис, или же эти скалистые стены и гранитные башенки были подняты упругими силами, которые еще и теперь действуют внутри нашей планеты?

Поневоле задумаешься о происхождении гор, если ты видел расположение мексиканских вулканов и трахитовые вершины над длинной трещиной, если в Андах Южной Америки ты обнаружил в одной и той же горной цепи идущие рядом первозданные и вулканические горные породы и если ты вспомнишь об очень высоком острове окружностью в три мили, который в наши дни поднялся из глуби океана около Уналашки.

 

 

Берега Касикьяре украшает пальма Chiriva с перистыми снизу листьями. Кроме нее, в лесу растут лишь деревья с крупными кожистыми листьями, блестящими и незубчатыми. Этот особый характер растительности на берегах Гуинии, Туамини и Касикьяре обусловлен преимущественным распространением в экваториальных областях семейств зверобойных, сапотовых и лавровых.

Так как ясное небо сулило прекрасную ночь, то в 5 часов вечера мы решили разбить лагерь около Piedra de Culimacari – гранитной скалы, стоящей изолированно, как и все описанные мной выше скалы между Атабапо и Касикьяре. Съемка речных излучин показала нам, что она находится почти на той же параллели, как и миссия Сан-Франсиско-Солано.

В здешних пустынных местах, где до настоящего времени человек оставлял лишь преходящие следы своего существования, я всегда старался производить наблюдения близ устья какой-нибудь реки или у подножия скалы приметной формы. Только эти пункты, неизменные по своей природе, могут служить базой для географических карт.

В ночь с 10 на 11 мая я произвел очень удачное наблюдение широты по α Южного Креста; долгота была определена, но не так точно хронометрически, по двум прекрасным звездам, сверкающим в ногах Центавра. Из произведенных наблюдений мы узнали сразу, притом с достаточной для географических целей точностью, координаты устья реки Пасимони, крепости Сан-Карлос и места слияния Касикьяре с Риу-Негру.

Скала Кулимакари находится точно на 2°0'42''северной широты и примерно на 69°33'50''западной долготы. В двух памятных записках, написанных по-испански и адресованных: одна – каракасскому генерал-губернатору, другая – государственному секретарю Уркихо, я изложил, какое значение имеют эти астрономические определения для установления границ португальских колоний.

Во время экспедиции Солано место слияния Касикьяре и Риу-Негру считали расположенным в полуградусе к северу от экватора; и хотя пограничной комиссии никогда не удавалось прийти к окончательному результату, в миссиях неизменно считали экватор временно признанной границей.

Однако из результатов моих наблюдений следует, что Сан-Карлос-дель-Риу-Негру, или, как его пышно называют здесь, пограничная крепость, расположен вовсе не на 0°20' широты, как утверждает отец Каулин, и не на 0°53', как того хотят Ла Крус и Сюрвиль (официальные географы Real Expedicion delimites), а на 1°53'42''. Таким образом, экватор проходит не к северу от португальской крепости Сан-Жозе-ди-Марабитанас, как указывается до настоящего времени на всех картах, за исключением нового издания карты Эрроусмита, а на 25 лье южнее, между Сан-Фелипе и устьем реки Гуапе.

Находящаяся у меня рукописная карта Рекены доказывает, что португальские астрономы знали об этом с 1783 года, следовательно, за 35 лет до того, как это уточнение начало появляться на наших европейских картах.

Так как в Каракасском генерал-губернаторстве издавна было распространено мнение, что искусный инженер дон Габриель Клаверо построил крепость Сан-Карлос-дель-Риу-Негру на самом экваторе, и так как при определении широт вблизи от него были допущены, по мнению Кондамина, погрешности в сторону юга, то я предполагал, что экватор проходит в одном градусе к северу от Сан-Карлоса, то есть на берегах Теми и Туамини.

Уже наблюдения, произведенные в миссии Сан-Балтасар (прохождение трех звезд через меридиан), заставили меня заподозрить неправильность этой гипотезы; однако истинное положение границ я установил лишь на основании широты Piedra Кулимакари.

Остров Сан-Хосе на Риу-Негру, прежде считавшийся границей между испанскими и португальскими владениями, находится по меньшей мере на 1°38' северной широты; и если бы комиссия Итурриаги и Солано довела до конца свои длительные переговоры, если бы лиссабонское правительство окончательно признало экватор границей между двумя государствами, тогда шесть португальских деревень и даже крепость Сан-Жозе, расположенные к северу от реки Гуапе, принадлежали бы в настоящее время испанской короне.

То, что в таком случае было бы приобретено благодаря нескольким точным астрономическим наблюдениям, имеет более важное значение, нежели то, чем испанцы владеют теперь; следует, однако, надеяться, что два народа, посеявшие первые семена культуры на громадном пространстве Южной Америки к востоку от Анд, не возобновят пограничных споров относительно территории шириной в 33 лье и относительно права владения рекой, плавание по которой должно быть свободно, как и плавание по Ориноко и Амазонке.

12 мая. Удовлетворенные нашими наблюдениями, мы в половине второго ночи покинули скалу Кулимакари. Мучения от mosquitos, которым мы снова подверглись, усиливались по мере того, как мы отдалялись от Риу-Негру. В долине Касикьяре нет zancudos (Culex), но тем многочисленнее и тем ядовитее там мошка и другие насекомые из семейства долгоножек.

Так как до прибытия в миссию Эсмеральда нам предстояло провести в этой сырой и нездоровой местности еще 8 ночей под открытым небом, то кормчий с большим удовольствием регулировал наше плавание таким образом, чтобы мы могли воспользоваться гостеприимством миссионера Мандаваки и найти какое-нибудь пристанище в деревне Васива.

Мы с огромным трудом поднимались против течения, скорость которого достигала 9 футов, а в некоторых местах (в них я измерял ее особенно тщательно) – 11 футов 8 дюймов в секунду, иначе говоря, почти 8 миль в час. Наш лагерь находился, вероятно, всего в трех лье по прямой от миссии Мандавака; и хотя мы никак не могли жаловаться на работу наших гребцов, нам понадобилось 14 часов на этот короткий переход.

К восходу солнца мы прошли устье Пасимони. Это та самая река, которая образует (при посредстве реки Бария) столь необычайное соединение с Кабабури. Пасимони берет начало в гористой местности и образован слиянием трех речек, не указанных на картах миссионеров. Вода в нем черная, но в меньшей степени, чем в озере Васива, которое также сообщается с Касикьяре.

Между этими двумя притоками, текущими с востока, находится устье реки Идапа, в которой вода белая. Я не стану возвращаться к вопросу о том, как трудно объяснить одновременное существование на небольшом пространстве различно окрашенных рек; замечу только, что у устья Пасимони и на берегах озера Васива мы были снова поражены чистотой и исключительной прозрачностью темных вод.

Еще древние арабские путешественники отметили, что в высокогорном истоке Нила, сливающемся с Бахр-эль-Абьядом [Белый Нил] близ Хальфаи, вода зеленая и такая прозрачная, что можно различить рыб на дне реки.

Прежде чем достичь миссии Мандавака, мы прошли довольно бурные пороги. В деревне, носящей, так же как и они, название Кирабуэна, всего 60 индейцев. Вообще здешние христианские поселения находятся в таком жалком состоянии, что на всем Касикьяре на протяжении 50 лье вы не встретите и 200 жителей. До прибытия миссионеров берега этой реки были заселены гуще.

Индейцы ушли в леса на восток, так как равнины на западе почти совершенно бесплодны. Часть года местные жители питаются крупными муравьями, о которых я говорил выше. Муравьев здесь ценят так же, как в Южном полушарии пауков-крестовиков, являющихся лакомством для дикарей Новой Голландии.

В Мандаваке мы встретили того славного старого миссионера, который уже прожил «20 лет среди москитов в bosques del Cassiquiare» и ноги которого были настолько испещрены следами от укусов насекомых, что белый цвет его кожи был едва различим. Он поведал нам о своем одиночестве и о часто выпадавшей на его долю печальной необходимости оставлять безнаказанными самые тяжелые преступления, совершавшиеся в миссиях Мандавака и Васива.

Всего несколько лет назад в Васиве алькад-индеец съел одну из своих жен; предварительно он отвел ее к себе в conuco и хорошо кормил, чтобы она стала жирней. Людоедство среди индейцев Гвианы никогда не вызывалось ни недостатком пищи, ни религиозными суевериями, как это имеет место на островах Южного моря; обычно оно бывает проявлением либо мести победителя, либо (как говорят миссионеры) «неумеренного аппетита».

Победа над вражеской ордой празднуется пиршеством, во время которого пожирают некоторые части трупа пленника. В других случаях нападают ночью на беззащитную семью или убивают отравленной стрелой врага, случайно встреченного в лесу. Труп разрезают на части и приносят как трофей в хижину. Только цивилизация заставила человека почувствовать единство человеческого рода, открыла ему, так сказать, кровные связи, объединяющие его с существами, чей язык и нравы ему чужды.

Дикари знают лишь свою семью; племя представляется им лишь более многочисленным объединением родственников. Когда в миссию, где они живут, прибывают незнакомые им лесные индейцы, они употребляют выражение, часто изумлявшее меня своей непосредственной наивностью: «Это, конечно, мои родственники, я понимаю их, когда они со мной говорят».

Те же дикари ненавидят всех, кто не принадлежит к их семье или к их племени: они охотятся на индейцев соседнего племени, ведущего войну с их племенем, как мы охотимся за дичью. Им ведомы обязанности по отношению к семье и к родственникам, но они не признают обязанностей по отношению к человечеству, предполагающих сознание общей связи между существами, созданными так же, как мы.

Без малейшей жалости они убивают женщин и детей враждебного племени. Преимущественно детей едят во время пиршеств, устраиваемых по окончании битвы или далекого набега.

Ненависть дикарей почти ко всем людям, которые говорят на другом языке и являются, по их представлениям, варварами низшей расы, возрождается иногда в миссиях после того, как она долго не проявлялась. За несколько месяцев до нашего прибытия в Эсмеральду один индеец, родившийся в лесу, по ту сторону Дуиды, путешествовал еще с одним индейцем, который, побывав в плену у испанцев на берегах Вентуари, мирно жил в деревне или, как здесь говорят, «под звон колокола», debaxo de la campana.

Последний шел медленно, так как болел лихорадкой, одолевающей индейцев, когда они поселяются в миссиях и резко меняют образ жизни. Досадуя на задержку, спутник убил его и спрятал труп в густых древесных зарослях около Эсмеральды. Это преступление, как и множество других, совершенных индейцами, осталось бы неизвестным, если бы убийца не стал на следующий день готовиться к пиршеству.

Ему вздумалось предложить своим детям, родившимся в миссии и ставшим христианами, пойти вместе с ним за некоторыми частями трупа. Детям с трудом удалось отговорить его, и из-за ссоры, вызванной этим событием в семье, солдат, стоявший на постое в Эсмеральде, узнал о том, что индейцы хотели от него скрыть.

Как известно, людоедство и часто связанный с ним обычай человеческих жертвоприношений распространены во всех частях земного шара и у народов самых различных рас; но при изучении истории особенно поражает то, что человеческие жертвоприношения сохраняются на довольно высокой ступени цивилизации и что племена, считающие за честь пожирать пленников, не всегда относятся к числу самых диких и самых свирепых.

В этом обстоятельстве есть нечто печальное и тягостное; оно не ускользнуло от внимания миссионеров, достаточно просвещенных, чтобы задумываться над нравами окрестных племен. Кабре, гуйпунави и карибы всегда были могущественнее и культурнейе других оринокских племен; однако первые два склонны к людоедству, между тем как карибам оно всегда было чуждо.

Следует тщательно различать отдельные ветви, на которые делится большая семья карибских племен. Эти ветви столь же многочисленны, как ветви монголов и западных татар, или туркоманов. Материковые карибы, те, что живут на равнинах между Нижним Ориноко, Риу-Бранку, Эссекибо и истоками Ояпока, испытывают ужас перед обычаем пожирать врагов.

В эпоху открытия Америки это варварское обыкновение существовало только у карибов Антильских островов. Из-за них стали синонимами слова: «каннибалы», «карибы» и «людоеды»; из-за их бесчеловечного поведения возник изданный в 1504 году закон, по которому испанцам разрешалось обращать в рабство всякого человека американского племени, чье карибское происхождение он может доказать.

Впрочем, я думаю, что людоедство среди жителей Антильских островов было сильно преувеличено в баснословных рассказах первых путешественников. Такой серьезный и правдивый историк, как Эрера, не побрезговал привести эти басни в своих «Decades historicas»; он даже поверил необыкновенному событию, заставившему карибов отказаться от своих варварских привычек.

«Индейцы одного островка съели доминиканского монаха, похищенного на побережье Пуэрто-Рико. Они все заболели и больше не пожелали есть ни монахов, ни мирян».

«Вы не можете себе представить, – говорил старый миссионер из Мандаваки, – как развращена familia de Indios. Вы принимаете в деревню людей нового племени; они кажутся кроткими, честными, хорошими работниками. Но разрешите им принять участие в походе (entrada), предпринятом вами для возвращения убежавших индейцев, и вы с трудом сумеете воспрепятствовать им убивать всех, кого они встретят, и прятать некоторые части трупов».

Размышляя о нравах этих индейцев, вы приходите почти в ужас от сочетания чувств, казалось бы, исключающих друг друга, от способности людей лишь частично воспринимать правила человечности, от преобладания обычаев, предрассудков и традиций над естественными движениями сердца.

С нами в пироге был индеец, бежавший с берегов Гуасии; за несколько недель он достаточно приобщился к культуре, чтобы быть нам полезным, подготавливая приборы, необходимые для ночных наблюдений. Он проявлял большую мягкость характера и сообразительность, и мы даже хотели оставить его у себя на постоянной работе.

Каково же было наше сожаление, когда мы узнали из разговора с ним, шедшего при посредстве переводчика, что «мясо обезьян Marimondes, хотя оно и темнее, кажется ему по вкусу похожим на человечье». Он уверял, что «его родственники (то есть соплеменники) предпочитают в человеке, как и в медведе, ладони». Это утверждение сопровождалось жестами дикой радости.

Мы спросили юношу, обычно спокойного и очень предупредительного в мелких услугах, которые он нам оказывал, испытывает ли он еще и теперь иногда желание «съесть индейца черувичахена»; он невозмутимо ответил, что, живя в миссии, будет есть только то, что едят los Padres.

Упреки, обращенные к индейцам по поводу рассматриваемого здесь чудовищного обычая, не производят никакого впечатления; они действуют не сильнее, чем слова брахмана с берегов Ганга, который, путешествуя по Европе, вздумал бы упрекать нас за обыкновение употреблять в пищу мясо животных. В глазах индейца с Гуасии черувичахена был существом, совершенно отличным от него; убить его казалось ему не более несправедливым, чем убить лесного ягуара.

Высказанное молодым индейцем намерение питаться, пока он живет в миссии, только тем, что едят los Padres, объясняется просто соображениями вежливости. У индейцев, если они возвращаются к своим (al monte) или если их донимает голод, быстро восстанавливается прежняя привычка к людоедству.

Индейцы с Касикьяре, хотя они быстро возвращались к своим варварским привычкам, в миссиях проявляли сообразительность, некоторую любовь к труду и, главное, с большой легкостью изъяснялись по-кастильски. В большинстве деревень живут индейцы трех-четырех племен, не понимающие друг друга, а потому чужой язык, который к тому же является языком гражданских властей, язык миссионера, имеет то преимущество, что служит средством более широкого общения.

Я слышал, как индеец поиньяве разговаривал по-кастильски с индейцем гуаибо, хотя оба они всего три месяца тому назад пришли из лесов.

Нам сообщили, что на Нижнем Ориноко, особенно в Ангостуре, индейцев с Касикьяре и с Риу-Негру вследствие их сообразительности и расторопности предпочитают жителям других миссий. Индейцы из Мандаваки славятся среди окрестных племен изготовлением кураре, который по силе не уступает кураре из Эсмеральды. К сожалению, изготовлением яда индейцы занимаются гораздо охотнее, чем земледелием.

Между тем почва на берегах Касикьяре великолепная. Там встречается коричневато-черный гранитный песок, в лесах покрытый толстыми пластами humus, а на берегах рек – глиной, почти непроницаемой для воды. Земля на Касикьяре, по-видимому, более плодородна, чем в долине Риу-Негру, где маис родится довольно плохо. Рис, бобы, хлопок, сахар и индиго дают богатые урожаи повсюду, где их пробовали выращивать.

В окрестностях миссий Сан-Мигель-де-Давипе, Сан-Карлос и Мандавака мы видели дикорастущее индиго. Нет сомнений, что некоторые американские народы, в особенности мексиканцы, задолго до завоевания употребляли для иероглифического письма настоящее индиго и что небольшие лепешки этого вещества продавались на главном рынке в Теночтитлане.

Однако красящее вещество, тождественное по химическому составу, может быть извлечено из растений, принадлежащих к близким родам, и я не осмелюсь сейчас утверждать, что Indigoferae американского происхождения не имеют каких-либо родовых отличий от Indigofera anil L. и Indigofera argentea Старого Света. Для кофейных деревьев Старого и Нового Света такое различие было установлено.

Влажность воздуха и ее естественное следствие – обилие насекомых – создают здесь, как и на Риу-Негру, почти непреодолимые препятствия для введения новых культур. Даже при ясном голубом небе гигрометр Делюка никогда не показывал меньше 52°. Повсюду встречаются крупные муравьи, которые двигаются плотными рядами и нападают на культурные растения особенно охотно, потому что они травянистые и сочные, между тем как в здешних лесах стволы растений деревянистые.

Если миссионер хочет попытаться вырастить салат или какие-нибудь европейские овощи, он вынужден, так сказать, подвесить свой огород в воздухе. Он наполняет старый челнок хорошей землей и, посеяв в нее семена, подвешивает его с помощью веревок из пальмы чикичики на высоте 4 футов над землей; чаще всего челнок ставят на легкий помост.

В таком положении молодые растения предохранены от сорняков, от земляных червей и от муравьев, которые двигаются по прямой линии и, не замечая того, что растет над ними, обычно не сворачивают и не влезают по очищенным от коры сваям помоста.

Я напоминаю об этом обстоятельстве, чтобы показать, с какими трудностями связаны в тропиках, на берегах больших рек, первые попытки человека освоить клочок земли среди обширных владений природы, кишащих животными и покрытых дикорастущими растениями.

13 мая. Ночью я произвел несколько наблюдений над звездами, к сожалению, последние на Касикьяре. Широта Мандаваки 2°4'7''; долгота ее, по хронометру, 69°27'. Наклонение магнитной стрелки, по моим измерениям, равнялось 25,25° стоградусной шкалы. Следовательно, оно значительно увеличилось по сравнению с определенным в крепости Сан-Карлос.

Однако окружающие горные породы – все тот же гранит с небольшой примесью амфибола, который мы видели в Явите и который приобретает черты сиенита. В половине третьего ночи мы покинули Мандаваку. Нам предстояло еще 8 дней бороться с течением Касикьяре, а наш путь до того, как мы снова достигнем Сан-Фернандо-де-Атабапо, будет проходить по такой пустынной местности, что мы можем рассчитывать лишь через 13 дней увидеть другого миссионера-обсерванта в Санта-Барбаре.

После 6 часов плавания мы миновали оставшееся от нас к востоку устье Идапы, или Сиапы, которая берет начало на горе Унтуран, и у истоков которой есть волок, ведущий к Маваке, одному из притоков Ориноко. В Идапе вода белая; эта река вдвое у́же, чем Пасимони, где вода черная.

Ее верхнее течение весьма странно искажено на картах Ла Круса и Сюрвиля, послуживших образцами для всех последующих карт. В дальнейшем, когда я буду говорить об истоках Ориноко, мне представится случай упомянуть о гипотезах, послуживших причиной этих ошибок.

Если бы отец Каулин мог видеть карту, приложенную к его труду, он очень удивился бы, обнаружив, что на ней изображены те фантазии, против которых он возражал на основании точных сведений, полученных им на месте. Этот миссионер просто говорил, что Идапа берет начало в гористой стране, вблизи от тех мест, где живут индейцы амуйсана.

Этих индейцев превратили в амойзана или в амазоне, а началом реки Идапо сделали источник, который в момент своего появления на поверхность земли разделяется на два рукава, текущие в диаметрально противоположные стороны. Такое раздвоение источника представляет чистый вымысел.

 

 

Мы расположились лагерем у Raudal Кунури. Ночью шум маленького порога заметно усиливается. Наши индейцы утверждали, будто это верное предзнаменование дождя. Я вспомнил, что горцы в Альпах очень верят в такую же примету. И действительно, задолго до восхода солнца пошел дождь. Впрочем, обезьяны Araguato своим протяжным воем предупредили нас о близком ливне задолго до того, как усилился шум порога.

14 мая. Mosquitos и в особенности муравьи прогнали нас с берега раньше двух часов ночи. Мы думали прежде, что последние не ползают по веревкам, с помощью которых обычно привязывают гамаки; но либо это убеждение неправильно, либо муравьи падали на нас с верхушек деревьев; во всяком случае мы с трудом избавились от несносных насекомых.

По мере того как мы двигались вперед, река становилась у́же; ее берега были такие болотистые, что Бонплану стоило большого труда добраться до подножия ствола Carolinea princeps, отягощенного крупными пурпурными цветами. Это дерево – лучшее украшение здешних лесов, как и лесов на Риу-Негру. Днем мы несколько раз измерили температуру воды в Касикьяре.

На поверхности реки она равнялась всего 24° (при температуре воздуха 25,6°); температура воды в Риу-Негру почти такая же, а в Ориноко на 4–5° выше. Оставив к западу от себя устье Каньо-Катерико, в котором вода черная и необыкновенно прозрачная, мы покинули русло реки и пристали к острову, где расположена миссия Васива.

Окружающее ее озеро имеет в ширину одно лье и сообщается при посредстве трех проток с Касикьяре. Местность вокруг болотистая и очень неблагополучная по лихорадке. Озеро, вода в котором при проходящем свете желтая, в период сильного зноя высыхает, и тогда даже индейцы не выдерживают миазмов, поднимающихся от ила.

В день нашего прибытия я начертил план Васивы. Часть деревни была перенесена в более сухое место к северу, и это изменение стало причиной длительной ссоры между губернатором Гвианы и монахами.

Губернатор утверждал, что последние не имели права переносить свои деревни без разрешения гражданских властей; но так как он совершенно не знал, где находится Касикьяре, то адресовал свои упреки миссионеру Каричаны, который живет за 150 лье от Васивы и не мог понять, о чем идет речь.

Такие географические ошибки весьма часты в стране, управляемой обычно людьми, никогда не имевшими карты подведомственных им владений. В 1785 году отца Валора назначили в миссию Падамо, предписав ему «немедленно отправиться к оставшимся без пастыря индейцам». Между тем прошло уже больше 15 лет, как деревни Падамо не существовало, а индейцы убежали al monte.

С 14 по 21 мая мы все время ночевали под открытым небом; однако я не могу назвать тех мест, где мы располагались лагерем. Эти края такие дикие и так редко посещаются, что индейцы не знают – если не считать нескольких рек – названий тех пунктов, которые я наносил на карту по компасу.

На протяжении целого градуса я не имел возможности определить широту путем наблюдения над звездами. После того как мы миновали место, где Итинивини отделяется от Касикьяре и течет на запад к гранитным холмам Дарипабо, берега стали болотистыми, с зарослями бамбука. Эти древовидные злаки достигают в вышину 20 футов; к верхушке их стебель всегда изгибается.

Они представляют новый вид с очень широкими листьями. Бонплану посчастливилось найти один экземпляр в цвету; я упоминаю об этом потому, что до настоящего времени роды Nastus и Bambusa Schreb. различали очень плохо и что в Новом Свете крайне редко удается видеть эти гигантские злаки цветущими.

Мутис 20 лет собирал гербарий в местах, где Bambusa Guadua Humb. et Bonpl. образует болотистые леса шириной в несколько лье, но ему ни разу не удалось раздобыть ее цветок. Мы послали Мутису первые колосья Bambusa Schreb. из долин Попаяна, отличающихся умеренным климатом.

Почему органы оплодотворения так редко развиваются у представителя туземной флоры, обнаруживающего такой мощный рост как на уровне океана, так и на склонах гор до высоты в 900 туазов, то есть до субальпийского района, где климат в тропическом поясе напоминает климат Южной Испании? Bambusa latifolia Humb. et Bonpl., вероятно, характерна для бассейнов Верхнего Ориноко, Касикьяре и Амазонки; это общественное растение, как и все злаки из подсемейства Nastoideae; однако в той части Испанской Гвианы, по которой мы путешествовали, оно не образует больших сообществ, называемых испаноамериканцами Guaduales, то есть бамбуковые леса.

Первый лагерь выше Васивы мы разбили сравнительно легко. Мы нашли клочок сухой, не поросшей кустами земли к югу от Каньо-Курамуни, в том месте, где обезьяны-капуцины, распознаваемые по черной бороде и грустному суровому виду, медленно прогуливались по горизонтальным ветвям Genipa L. Следующие пять ночей были очень тяжелыми, так как мы приближались к бифуркации Ориноко.

Мощь растительности возрастает до такой степени, о какой трудно составить себе представление, если даже вы привыкли к зрелищу тропических лесов. Песчаных берегов больше нет; вдоль реки тянется изгородь из ветвистых деревьев. Вы видите лишь канал шириной в 200 туазов, окаймленный двумя громадными стенами, покрытыми лианами и листвой. Мы часто пытались пристать к берегу, но высадиться нам не удавалось.

Иногда перед заходом солнца мы шли вдоль берега целый час, чтобы отыскать не поляну (их не существует), а какое-нибудь менее заросшее место, где наши индейцы, поработав как следует топором, могли расчистить достаточное пространство для лагеря на 12–13 человек. Провести ночь в пироге было невозможно.

Mosquitos, мучившие нас днем, к вечеру набивались под toldo, то есть под навес из пальмовых листьев, служивший нам укрытием от дождя. Никогда у нас так не распухали руки и лицо. Отец Сеа, до того хваставший, что в его миссиях у порогов самые крупные и самые злые (las mas feroces) москиты, постепенно стал соглашаться, что на Касикьяре укусы насекомых болезненнее, чем все, когда-либо прежде испытанные им.

Посреди густого леса мы с большим трудом находили дрова, чтобы развести костер, так как в здешних экваториальных областях, где все время идет дождь, ветви деревьев наполнены соком и почти не горят. Там, где нет сухих песчаных берегов, совершенно невозможно раздобыть старую древесину, про которую индейцы говорят, что она зажарилась на солнце.

Впрочем, костер был нам нужен лишь как средство для защиты от лесных зверей; у нас осталось так мало продуктов, что для приготовления пищи мы могли бы почти вовсе обойтись без него.

18 мая под вечер мы увидели на берегу реки место, где росли в диком состоянии какаовые деревья. Бобы у них маленькие и горькие; лесные индейцы высасывают мякоть и выбрасывают бобы, которые индейцы из миссий подбирают и продают тем, кто не очень разборчив при приготовлении шоколада.

«Это Puerto del Cacao, – сказал кормчий. – Здесь ночуют los Padres, когда они направляются в Эсмеральду покупать сарбаканы и Juvia (вкусные плоды Bertholletia Humb. et Bonpl.)». Впрочем, по Касикьяре за год не проходит и пяти лодок; начиная от Майпурес, иначе говоря в течение месяца, мы не встретили ни живой души на реках, по которым поднимались, если не считать ближайших окрестностей миссий.

К югу от озера Дурактумуни мы ночевали в пальмовом лесу. Шел проливной дождь; однако Pothos L., Arum L. и лианы образовали такую густую естественную беседку, что мы укрылись в ней, словно под сводом листвы. Индейцы, расположившиеся на берегу реки, переплели ветви Heliconia L. и других растений из семейства банановых и устроили над гамаками нечто вроде крыши.

Наши костры освещали до высоты 50–60 футов стволы пальм, лианы, отягощенные цветами, и столбы беловатого дыма, поднимавшиеся прямо к небу. Зрелище было великолепное; но для того чтобы им мирно наслаждаться, нужно было бы дышать воздухом, не кишащим насекомыми.

Выше Каньо-Дурактумуни Касикьяре течет в одном направлении, с северо-востока на юго-запад. Там на правом берегу была начата постройка новой деревни Васива. Миссии Пасимона, Капивари и Буэнагуардия, подобно мнимой крепости у озера Васива, существуют только на наших картах. Мы удивились тому, как сильно подмыты оба берега Касикьяре в результате внезапных паводков.

Вырванные с корнем деревья образуют как бы естественные плоты; наполовину погруженные в ил, они представляют большую опасность для пирог. Если бы лодка путешественников, на их несчастье, перевернулась в этом необитаемом месте, то, вероятно, они исчезли бы, не оставив никаких следов крушения, по которым можно было бы установить, где и каким образом они погибли.

На побережье узнали бы лишь, притом очень нескоро, что лодки, вышедшей из Васивы, не видели в миссиях Санта-Барбара и Сан-Фернандо-де-Атабапо, отстоящих за сотню лье оттуда. Ночь 20 мая, последнюю перед окончанием нашего плавания по Касикьяре, мы провели близ места бифуркации Ориноко.

Мы питали некоторую надежду, что нам удастся провести астрономические наблюдения, так как падающие звезды необыкновенной величины были видны сквозь пелену тумана, застилавшую небо. Из этого мы заключили, что слой тумана должен быть очень тонким, потому что метеоров такого рода почти никогда не наблюдали ниже облаков.

Изумившие нас метеоры двигались к северу, следуя друг за другом примерно через одинаковые промежутки времени. Индейцы, не имеющие обыкновения облагораживать словами скачки своего воображения, называют падающие звезды мочой, а росу – слюной звезд. Облака снова сгустились, и мы больше не видели ни метеоров, ни настоящих звезд, которых с нетерпением ждали несколько дней.

Нас предупредили, что в Эсмеральде нас поджидают насекомые, еще «более злые и более прожорливые», чем на том рукаве Ориноко, по которому мы поднимались. Несмотря на такое обещание, мы с удовольствием мечтали о том, что наконец заночуем в обитаемом месте и займемся гербаризацией. Последний лагерь на Касикьяре поколебал наши надежды.

Я осмеливаюсь сообщить о факте, не представляющем большого интереса для читателя, но, по моему мнению, заслуживающем упоминания в путевом дневнике, где описываются все события во время плавания по столь дикой стране. Мы расположились у опушки леса.

Среди ночи индейцы сообщили нам, что они слышали совсем близко рычание ягуара и что оно доносилось с вершин соседних деревьев. Леса здесь настолько густые, что в них водятся почти исключительно те животные, которые лазают по деревьям, как четверорукие, Cercoleptes (кинкажу), виверры и различные роды Felis.

Так как наши костры ярко горели и так как в результате длительной привычки перестаешь (можно сказать систематически) обращать внимание на действительные опасности, то мы придали мало значения крикам ягуаров. Их привлекал запах и лай нашей собаки. Собака (из породы крупных догов) сначала принялась лаять; когда тигр приблизился, она стала выть и спряталась под наши гамаки, как бы ища помощи у людей.

Со времен ночевок на берегах Апуре мы привыкли к таким чередованиям храбрости и страха у нашей молодой, кроткой и очень ласковой собаки. Каково же было наше горе, когда утром, при посадке в лодку, индейцы сообщили нам об исчезновении собаки! Не было никаких сомнений, что ее утащили ягуары.

Может быть, не слыша больше их рычаний, она отошла от костров к берегу, а может быть, мы не слышали стонов собаки, так как спали глубочайшим сном. Жители берегов Ориноко и Магдалены часто уверяли нас, что самые старые ягуары (следовательно, многие годы охотившиеся по ночам) очень хитры и могут утащить животное из лагеря, сжав ему горло, чтобы оно не кричало.

Мы прождали часть утра в надежде, что наша собака заблудилась. Через три дня мы вернулись на тот же берег. Опять слышалось рычание ягуаров, питающих склонность к определенным местам; но все наши поиски оказались тщетными. Дог, который сопровождал нас от Каракаса и столько раз ускользал вплавь от преследования крокодилов, был растерзан в лесу. Я упоминаю об этом случае лишь потому, что он дает некоторое представление о хитрости больших кошек с пятнистой шкурой.

21 мая мы снова вошли в русло Ориноко тремя лье ниже миссии Эсмеральда. Прошел месяц с тех пор, как мы покинули эту реку около устья Гуавьяре. До Ангостуры нам оставалось проплыть еще 750 миль, но уже вниз по течению, и эта мысль придавала нам бодрости.

Спускаясь по течению больших рек, держатся тальвега, середины русла, где мало mosquitos; когда поднимаются против течения, то приходится, чтобы использовать водовороты и противотечения, держаться берега, где из-за близости леса и из-за выброшенных остатков органических веществ скопляются насекомые-долгоножки. Место знаменитой бифуркации Ориноко производит очень внушительное впечатление.

На северном берегу поднимаются высокие гранитные горы. Среди них вдали можно различить Марагуаку и Дуиду. На левом берегу Ориноко на запад и на восток от бифуркации гор нет; они появляются лишь напротив устья Таматамы. Там находится скала Гуарако, которая, как говорят, в период дождей время от времени выбрасывает пламя.

В том месте, где Ориноко с юга уже не окаймлен горами и достигает начала долины или, скорее, впадины, понижающейся к Риу-Негру, он разделяется на два рукава. Главная ветвь (река Ларагуа индейцев) продолжает течь к западу-северо-западу, огибая группу гор Парима; рукав, соединяющий Ориноко с Амазонкой, устремляется в равнины, общий уклон которых идет к югу, но отдельные поверхности понижаются в долине Касикьяре к юго-западу, а в бассейне Риу-Негру к юго-востоку.

Это явление, на первый взгляд столь странное, но проверенное мной на месте, заслуживает особого внимания. Оно тем более интересно, что может пролить некоторый свет на тождественные факты, по-видимому установленные во внутренних областях Африки.

Когда поднимаются по дельте Ориноко к Ангостуре и к месту впадения Апуре, слева все время тянется высокая цепь гор Парима. Она не только не образует (как считали некоторые знаменитые географы) порога, разделяющего бассейны Ориноко и Амазонки, а напротив, на ее южном склоне находятся истоки первой из этих рек.

Ориноко (в точности как Арно в знаменитой voltata между Биббьеной и Понтассиеве) описывает три четверти овала, длинная ось которого идет в широтном направлении. Он огибает группу гор, принимая в себя воды как с одного, так и с другого склона.

Начиная от высокогорных долин Марагуаки, река течет сначала на запад и на запад-северо-запад, как будто она должна впадать в Южное море; затем близ места впадения Гуавьяре она начинает отклоняться к северу и течет в меридиональном направлении до устья Апуре – второй точки изгиба.

В этой части своего течения Ориноко заполняет нечто вроде желоба, образованного пологим склоном, идущим от очень отдаленной цепи Анд Новой Гранады, и исключительно коротким противосклоном, поднимающимся к востоку к круто обрывающимся горам Парима. Такой рельеф местности является причиной того, что самые большие притоки Ориноко – западные.

Так как главный водоем протекает очень близко от гор Парима, огибая их с юга на север (словно он направляется к Пуэрто-Кабельо на северном берегу Венесуэлы), то его русло преграждено скалами.

Это район больших порогов: река с ревом прокладывает путь сквозь контрфорсы, выдвинутые к востоку; таким образом, в большом сухопутном проливе, между Кордильерами Новой Гранады и горным хребтом Парима, окаймляющие западный берег скалы относятся также к хребту Парима.

Около места впадения Апуре Ориноко вторично и почти совершенно неожиданно меняет направление и течет далее не с юга на север, а с запада на восток – совсем так же, как в месте впадения Гуавьяре он внезапно меняет направление и течет не на запад, а на север.

Начиная от места впадения Апуре и до своего устья на восточном берегу Америки Ориноко течет параллельно своему первоначальному направлению, но в обратную сторону; его тальвег образован там на севере почти незаметным склоном, поднимающимся к прибрежной цепи Венесуэлы, а на юге – коротким и крутым противосклоном горного хребта Парима.

Вследствие этих особенностей рельефа местности Ориноко огибает одну и ту же группу гранитных гор с юга, с запада и с севера; и, пробежав 1350 миль (по 950 туазов), он оказывается в 300 милях от своих истоков. Устье этой реки расположено на расстоянии примерно всего только двух градусов от меридиана ее истоков.

С тех пор как я покинул берега Ориноко и Амазонки, в общественной жизни народов Запада произошли перемены, знаменующие начало новой эры. За ужасами междоусобной войны последовали благодетельный мир, более свободное развитие промышленности. Бифуркация Ориноко, перешеек Туамини, который так легко прорезать искусственным каналом, привлекут внимание европейских коммерсантов.

Касикьяре, река длиной в 180 миль и широкая, как Рейн, не будет больше представлять собой бесполезный судоходный путь между двумя речными бассейнами площадью в 190 000 квадратных лье. Зерно Новой Гранады начнут доставлять на берега Риу-Негру; от истоков Напо и Укаяли, от Анд Кито и Верхнего Перу суда будут спускаться к дельте Ориноко, проплывая расстояние, равное расстоянию от Тимбукту до Марселя.

В стране, в девять-десять раз превосходящей по площади Испанию и богатой самыми разнообразными продуктами земли, можно плавать во всех направлениях благодаря естественному каналу – Касикьяре – и бифуркации рек. Явление, которое когда-нибудь будет играть столь важную роль в деле создания политических связей между народами, заслуживает, конечно, тщательного изучения.