Наступила уже ночь, когда мы в последний раз пересекли русло Ориноко. Нам предстояло заночевать у крепости Сан-Рафаэль, а утром на заре начать путешествие по венесуэльским степям. Со времени нашего прибытия в Ангостуру прошло почти шесть недель; мы жаждали поскорей достигнуть побережья и подыскать либо в Кумане, либо в Нуэва-Барселоне судно, которое доставило бы нас на остров Куба, а оттуда в Мексику.

После мучений, которым мы подвергались в течение нескольких месяцев, плывя в маленьких лодках по рекам, где воздух кишел москитами, мы не без удовольствия предвкушали длительное морское путешествие. Не собираясь больше возвращаться в Южную Америку, жертвуя Андами Перу ради столь малоизвестных Филиппинских островов, мы по-прежнему придерживались нашего старого плана провести год в Новой Испании, с акапулькским галионом добраться до Манилы и вернуться в Европу через Басру и Алеппо [Халеб].

Нам казалось, что после того, как мы покинем испанские владения в Америке, отставка министерства, с благородным доверием снабдившего меня столь неограниченными правами, не сможет уже помешать осуществлению нашего предприятия. Эти мысли волновали нас во время однообразного путешествия по степям. Мелкие жизненные невзгоды переносятся особенно легко, когда ум поглощен мыслями о близком завершении смелого замысла.

Наши мулы ждали нас на левом берегу Ориноко. Коллекции растений и геологические образцы, которые мы везли с собой от Эсмеральды и берегов Риу-Негру, сильно увеличили наш багаж. Так как расстаться с гербариями было бы рискованно, нам следовало заранее примириться с очень медленным путешествием через Llanos.

Из-за отражения лучей солнца от земли, почти лишенной растительности, стояла нестерпимая жара. Стоградусный термометр показывал, однако, днем (в тени) всего 30–34°, ночью 27–28°. Следовательно, как почти повсюду в тропиках, на наш организм влияла не столько абсолютная величина температуры, сколько продолжительность зноя. Переход через степи с кратковременными остановками в миссиях карибов (караибов) и в городке Пао отнял у нас тринадцать дней.

Восточная часть Llanos, пересеченная нами от Ангостуры до Нуэва-Барселоны, являет взору столь же дикий вид, как и западная часть, по которой мы добирались из долин Арагуа в Сан-Фернандо-де-Апуре.

В сухое время года, обычно называемое здесь летом, хотя солнце находится в Южном полушарии, в степях Куманы бриз ощущается сильней, чем в каракасских; эти обширные равнины, подобно возделанным полям Ломбардии, образуют внутреннюю котловину, открытую к востоку и замкнутую на севере, на юге и на западе высокими цепями первозданных гор.

К несчастью, нам не пришлось насладиться прохладным морским ветром, о котором Llaneros (жители степей) говорят с восхищением. К северу от экватора стоял период дождей; в самих Llanos дождь не шел, но с изменением склонения солнца игра полярных течений уже давно прекратилась.

В экваториальных областях, где можно ориентироваться по движению облаков и где по колебаниям ртути в барометре вы определяете время почти с такой же точностью, как по часам, все подчинено постоянной и однообразной схеме. Прекращение бризов, наступление периода дождей и частые электрические разряды представляют собой явления, связанные с неизменными законами.

Только на третий день мы добрались до миссий карибов в Кари. Здесь земля не так потрескалась из-за сухости, как в Калабосо. Несколько прошедших ливней оживили растительность. Мелкие злаки и особенно травянистые мимозы, от которых так жиреет скот, образовали густой покров. На большом расстоянии друг от друга возвышались стволы веерной пальмы (Corypha tectorum H. B. et K.) Rhopala Schreb, (Chaparro) и мальпигии с жесткими блестящими листьями.

Сырые места можно было распознать издали по группам мориций – здешних саговых пальм. Вблизи от побережья пальма мориция составляет все богатство индейцев гуараонов; и, что довольно примечательно, мы обнаружили ее на 160 лье южнее, среди лесов Верхнего Ориноко в саваннах, окружающих гранитную гору Дуида. В это время года на пальмах были огромные гроздья красных плодов, похожих на сосновые шишки.

Наши обезьяны очень любили лакомиться этими плодами, желтая мякоть которых имеет вкус переспелого яблока. Сидя среди багажа на спине мула, обезьяны в сильном возбуждении пытались дотянуться до висевших над их головами гроздей.

В результате миража поверхность равнины, казалось, колебалась; и когда после часового пути мы достигли стволов пальм, возникающих как мачты на горизонте, то с удивлением увидели, сколь многое связано с существованием одного растения. Ветры, теряя свою скорость при соприкосновении с листвой и ветвями, нагромождают песок вокруг ствола. Запах плодов, яркая зелень издалека привлекают перелетных птиц, которые любят качаться на пальмовых стрелах.

Везде слышится легкое трепетание. Измученные зноем, привыкшие к мертвой тишине степи, вы как будто ощущаете некоторую прохладу при малейшем шуме листвы. Исследуя землю в стороне, противоположной направлению ветра, вы обнаружите, что она остается сырой еще много времени спустя по окончании периода дождей.

Там скопляются и размножаются насекомые и черви, столь редко встречающиеся в Llanos в других местах. Так одинокое, часто невзрачное дерево, которое в лесах Ориноко не привлекло бы внимания путешественника, здесь, в пустыне, распространяет вокруг себя жизнь.

13 июля мы прибыли в деревню Кари, первую из миссий карибов, подчиненных монахам-обсервантам из коллегии в Пириту. Как всегда, мы поместились в обители, иначе говоря – у священника. Кроме пропусков, выданных генерал-губернатором провинции, у нас были рекомендательные письма епископов и настоятеля миссий на Ориноко.

От берегов Новой Калифорнии до Вальдивии и устья Ла-Платы, на протяжении 2000 лье, можно преодолеть все трудности длительного сухопутного путешествия, если вы пользуетесь покровительством американского духовенства. Власть этой организации в стране настолько прочна, что новый порядок вещей не может надолго ее поколебать.

Наш хозяин с трудом понял, «каким образом люди из Северной Европы прибыли к нему от границ Бразилии по Риу-Негру и Ориноко, а не по дороге с Куманского побережья». Он вел себя по отношению к нам очень приветливо, проявляя одновременно то несколько назойливое любопытство, какое всегда порождает в Южной Америке чужестранец неиспанского происхождения.

Собранные нами минералы, разумеется, содержат золото; высушенные так тщательно растения могут быть только лекарствами. Здесь, как и во многих уголках Европы, науки считают достойными занимать человеческий ум лишь в том случае, если они приносят обществу материальную выгоду.

 

 

В деревне Кари жило свыше 500 карибов; в соседних миссиях их также было много. Очень интересное зрелище представляет собой этот некогда кочевой народ, недавно осевший и отличавшийся от всех остальных индейцев своей физической силой и умственными способностями. Мне нигде не доводилось видеть целое племя, состоящее из столь высоких (от 5 футов 6 дюймов до 5 футов 10 дюймов) и столь могуче сложенных людей.

Мужчины – и это довольно обычно для Америки – больше заботятся о прикрытии своей наготы, чем женщины. Последние носят лишь набедренную повязку – гуаюко, или perizoma; у мужчин вся нижняя часть туловища до бедер обернута куском темно-синей, почти черной ткани. Эта одежда настолько широка, что вечером, когда температура понижается, карибы прикрывают ею одно плечо.

Так как тело у них выкрашено оното, то их живописно задрапированные высокие фигуры медно-красного цвета издали, вырисовываясь в степи на фоне неба, напоминают древние бронзовые статуи. Прическа у мужчин очень характерная – такая же, как у монахов или мальчиков из хора. Лоб частично выбрит, отчего он кажется очень высоким. Густая копна волос, подстриженных кружком, начинается лишь у самой макушки.

Это сходство карибов с монахами не является результатом жизни в миссиях. Оно не вызвано, как неправильно утверждали многие, стремлением индейцев подражать своим наставникам-францисканцам. Племена, живущие между истоками Карони и Риу-Бранку и сохранившие свою дикую независимость, отличаются той же cerquillo de frailes, какую в эпоху открытия Америки первые испанские историки уже считали характерной для карибских племен.

Все мужчины этого племени, встречавшиеся нам как во время плавания по Нижнему Ориноко, так и в миссиях Пириту, отличаются от других индейцев не только высоким ростом, но и правильными чертами лица. У них не такие широкие и не такие приплюснутые носы, скулы меньше выдаются, тип лица более далек от монгольского. Глаза у них темнее, чем у других гвианских племен, и свидетельствуют об уме, пожалуй, даже о привычке к размышлению.

Ведут себя карибы степенно, а в их взгляде сквозит какая-то печаль, что свойственно большей части первобытного населения Нового Света. Суровое выражение лица особенно усиливается вследствие обыкновения окрашивать брови соком каруто, удлинять их и соединять вместе; чтобы казаться более свирепыми, они часто испещряют все лицо черными пятнами.

Нас навестили общинные власти, Governador и Alcaldes, которые одни имеют право ходить с длинными дубинками. Среди них встречаются молодые индейцы восемнадцати-двадцати лет, так как выбор зависит лишь от воли миссионера. Мы были поражены, наблюдая у раскрашенных оното карибов тот важный вид, ту чинную осанку, те холодные и презрительные манеры, какие мы видим иногда у должностных лиц в Старом Свете.

Карибские женщины менее крепкого телосложения и более уродливы, чем мужчины. На них почти целиком лежит вся тяжесть домашних и полевых работ. Они выпрашивали у нас булавки и за неимением карманов клали их за нижнюю губу, прокалывая ее так, что головка булавки оставалась во рту. Эту привычку они сохранили со времен своего первобытного состояния.

Молодые девушки выкрашены в красный цвет и ходят совершенно голые, если не считать гуаюко. Среди разных народов Старого и Нового Света понятие о наготе весьма относительно. В некоторых странах Азии женщине не разрешается показывать кончики пальцев, тогда как индианка из племени карибов вовсе не считает себя голой, если на ней гуаюко шириной в два дюйма. Кроме того, на эту повязку смотрят как на менее существенный предмет одежды, чем покрывающая кожу краска. Выйти из хижины, не накрасившись оното, значило бы погрешить против всех правил карибских приличий.

В сопровождении миссионера мы посетили несколько индейских хижин, где царили порядок и исключительная чистота. Мы с тяжелым чувством смотрели на мучения, которым матери-карибки подвергали совсем маленьких детей, чтобы у тех не только стали толще икры ног, но и утолстились местами обе ноги от лодыжки до верхней части бедра.

Узкие повязки из кожи или хлопчатобумажной ткани накладываются на расстоянии 2–3 дюймов друг от друга; затягивая их все туже и туже, достигают того, что мышцы в промежутках между повязками вздуваются. Наши дети в свивальнике страдают гораздо меньше, чем дети карибов, народа, находящегося, как утверждают, ближе всего к естественному состоянию.

Тщетно пытаются монахи в миссиях, не знающие ни трудов Руссо, ни даже его имени, восставать против этой старинной системы физического воспитания; вышедший из лесов человек, нравы которого мы считаем такими простыми, не проявляет покладистости, когда дело идет о его наряде и о выработавшихся у него представлениях о красоте и благопристойности.

Впрочем, я был весьма удивлен тем, что пытка, которой подвергают маленьких детей и которая, казалось, должна нарушать кровообращение, не ослабляет мышечной деятельности. Нет породы людей, более крепкой и более быстроногой, чем карибы.

Женщины в Llanos трудятся над тем, чтобы придать икрам и ляжкам своих детей формы, которые художники называют волнообразными, но они по крайней мере не зажимают между подушками и досками и не сплющивают головы детей в самом раннем возрасте. Этот обычай, когда-то столь распространенный на островах и у некоторых карибских племен в провинции Парима и во Французской Гвиане, не соблюдается в посещенных нами миссиях.

Там у жителей лоб более выпуклый, чем у чайма, отомаков, маку, марабитанов и у большинства индейцев на Ориноко. Исходя из теоретических представлений, можно, пожалуй, сказать, что лбы у них соответствуют их умственным способностям. Это наблюдение тем сильней поразило нас, что черепа карибов, изображенные в Европе в некоторых трудах по анатомии, отличаются от всех человеческих черепов исключительно вдавленным лбом и исключительно острым лицевым углом.

Очевидно, в наших остеологических коллекциях искусственно созданные формы спутаны с естественными. Те, «почти лишенные лба» образцы, которые выдаются за черепа карибов с острова Сент-Винсент, на самом деле представляют собой черепа, сплющенные между досками и принадлежащие самбо (черные карибы), потомкам негров и подлинных карибов.

Варварское обыкновение вдавливать лоб распространено, впрочем, у многих народов, принадлежащих к разным расам; недавно его обнаружили даже в Северной Америке. Однако было бы крайне рискованно делать вывод о тождественности происхождения на основании некоторых совпадений в обычаях и нравах. Посещая миссии карибов и наблюдая царящий там дух порядка и покорности, вы с трудом верите, что находитесь среди каннибалов.

Это американское слово с несколько неопределенным значением заимствовано, вероятно, из языка индейцев Гаити или Пуэрто-Рико. С конца XV столетия оно перешло в европейские языки в качестве синонима слова «людоед». «Edaces humanarum carnium novi anthropophagi quos diximus Caribes alias Canibales appellari», – говорит Ангиера в своей посвященной папе Льву X «Oceanica».

Я нисколько не сомневаюсь, что островные карибы, как народ-завоеватель, жестоко обходились с игнери, или древними жителями Антильских островов, физически слабыми и мало воинственными; все же следует признать и то, что эта жестокость была преувеличена первыми путешественниками, которые прислушивались лишь к рассказам исконных врагов карибов. Современники не всегда клевещут только на побежденных; в отместку за дерзость победителей увеличивают список их преступлений.

Все миссионеры с Карони, с Нижнего Ориноко и из Llanos del Cari, чье мнение нам доводилось слышать, уверяют, что из всех племен Нового Света карибам, вероятно, меньше всего свойственно людоедство. Это утверждение они распространяют и на независимые племена, бродящие к востоку от Эсмеральды между истоками Риу-Бранку и Эссекибо.

Само собой понятно: ярость и отчаяние, с которыми несчастные карибы защищались от испанцев, когда королевский декрет 1504 года объявил их рабами, должны были способствовать утвердившейся за ними репутации свирепого народа. Впервые мысль жестоко расправиться с ним и лишить его свободы и естественных прав была высказана Христофором Колумбом; разделяя взгляды XV века, он не всегда был так человеколюбив, как утверждали в XVIII столетии из ненависти к его клеветникам.

Позже лиценциат Родриго де Фигероа получил задание от правительства (в 1520 году) выяснить, какие племена Южной Америки следовало считать принадлежащими к народу карибов или каннибалов, а какие были гуатиао, то есть мирными индейцами, старинными друзьями кастильцев. Этнографический документ, называемый el anto de Figueroa, является одним из самых любопытных памятников варварства первых Gonquistadores.

Никогда рвение к систематизации не служило так хорошо для поощрения страстей. С такой же произвольностью, с какой наши географы разделяют народы Центральной Азии на монгольские и татарские, Фигероа установил различие между каннибалами и гуатиао. Не обращая внимания на сходство или различие языков, он произвольно причислил к карибам все племена, которые можно было обвинить в том, что они сожрали после битвы хоть одного пленника.

Жители Уриапари (полуостров Пария) были названы карибами, уринако (жители берегов Нижнего Ориноко, или Уринуку) – гуатиао. Все племена, отнесенные Фигероа к карибским, были осуждены на рабство; разрешалось по желанию либо продавать их, либо вести против них истребительную войну.

Именно во время этих кровавых битв женщины-карибки после смерти своих мужей так отчаянно защищались, что их приняли, как говорит Ангиера, за амазонок. Ненавистнические проповеди одного монаха-доминиканца (Томас Ортис) способствовали продлению несчастий, тяготевших над целыми народами. Впрочем, – и об этом любят вспоминать, – среди всех жестокостей, которым подвергали карибов, раздавались иногда голоса мужественных людей, призывавшие к человечности и справедливости.

Некоторые священники приходили к убеждению, противоположному тому, какое они первоначально высказывали. В эпоху, когда нельзя было надеяться установить общественную свободу на основе гражданских институтов, старались, по крайней мере, защитить свободу отдельных людей.

«Закон, по которому наш император, – говорил Гомара в 1551 году, – запретил обращать индейцев в рабство, это святой закон (by sanctissima). Справедливость требует, чтобы люди, все рождающиеся свободными, не могли становиться рабами друг друга».

Во время нашего пребывания в карибских миссиях мы были поражены тем, с какой легкостью молодые индейцы 18–20 лет, подготовленные для занятия должностей Alguacil или Fiscal, часами произносят речи на собраниях общины. Интонации, важная осанка, жесты, сопровождающие слова, – все говорит об уме и способности достичь высокой ступени цивилизации.

Один францисканский монах, достаточно хорошо владевший карибским языком, чтобы иногда произносить на нем проповеди, обратил наше внимание на то, какими длинными и многочисленными, но в то же время всегда четкими и ясными периодами пользуются индейцы в своих речах.

Особые глагольные флексии заранее указывают на свойства управляемого слова, на то, означает ли оно одушевленный предмет или неодушевленный, один предмет или несколько. С помощью мелких добавочных элементов (суффиксов) выражают оттенки чувства; тут, как и во всех языках, образовавшихся путем беспрепятственного развития, ясность порождается тем регулирующим инстинктом, который свойствен человеческому сознанию на различных этапах варварства и цивилизации.

В праздничные дни после богослужения вся община собирается перед церковью. Девушки складывают к ногам миссионера вязанки хвороста, маис, гроздья бананов и другие необходимые ему съестные припасы. Одновременно goverhador, fiscal и общинные должностные лица, все индейцы, увещевают односельчан работать, устанавливают, чем они должны заняться в течение недели, укоряют ленивых и (что греха таить) жестоко наказывают непослушных.

Удары дубинки принимаются с той же невозмутимостью, с какой они наносятся. Путешественникам, проезжающим по Llanos на пути из Ангостуры к побережью, эти акты воздаяния по заслугам кажутся слишком длительными и слишком частыми.

Можно было бы пожелать, чтобы телесные наказания назначал не миссионер, только что покинувший алтарь; было бы лучше, если бы он в священническом облачении не присутствовал при наказании мужчин и женщин; но такое злоупотребление или, если хотите, такое нарушение приличий порождено самим принципом, на котором зиждется причудливый режим миссий.

Самая произвольная гражданская власть полностью сливается с правами приходского священника небольшой общины; и хотя карибы вовсе не каннибалы и хотя было бы желательно, чтобы с ними обращались мягко и снисходительно, все же приходится признать, что средства несколько энергичного характера иногда необходимы для поддержания спокойствия в зарождающемся обществе.

Карибов особенно трудно сделать оседлыми, потому что они на протяжении веков занимались торговлей, совершая плавания по рекам. Карибы-путешественники были бухарцами равноденственной Америки. Поэтому постоянная необходимость подсчитывать предметы их мелкой торговли и передавать друг другу новости заставила их расширить и усовершенствовать применение кипу, или, как говорят в миссиях, cordoncillos con nudos.

Кипу, или шнурками, пользовались также в Канаде, Мексике (где Ботурини удалось раздобыть их у тлашкалтеков), Перу, на равнинах Гвианы, в Центральной Азии, в Китае и Индии. В качестве четок они служили для проявления благочестия у западных христиан; в качестве суампана [счеты] их применяли китайцы, татары и русские для осязаемого, или ручного, счета.

Независимые карибы, живущие в столь малоизвестной стране между истоками Ориноко и реками Эссекибо, Карони и Парима, делятся на племена; подобно народам на Миссури, в Чили и в древней Германии, они создали нечто вроде политической федерации. Такой строй лучше всего соответствует духу свободы, присущему этим воинственным племенам, которые признают выгодность общественных уз лишь тогда, когда дело идет о совместной защите.

Гордость заставляет карибов держаться особняком от всех остальных племен, даже родственных им по языку. Той же обособленности они требуют в миссиях. Миссии редко преуспевают, если карибов пытаются включать в смешанные общины, то есть селить в деревнях, где в каждой хижине живет семья, принадлежащая к другому народу, говорящая на другом языке.

Власть вождей независимых карибов переходит от отца к сыну, а не к детям сестер. Последняя система наследования основана на недоверии, свидетельствующем о недостаточной чистоте нравов; она применяется в Индии, в стране Ашанти (в Африке) и среди некоторых диких племен в Северной Америке.

У карибов молодые вожди, как и юноши, собирающиеся жениться, подвергаются постам и самым необычайным испытаниям. Им очищают желудок плодом какого-то молочайного растения; их заставляют потеть в печах и дают им снадобья, приготовленные марири или пиаче и называемые в странах по ту сторону Аллеганских гор лекарствами для войны, лекарствами для придания храбрости.

Карибские марири пользуются наибольшей славой; одновременно жрецы, шарлатаны и знахари, они передают друг другу свое учение, свои уловки и применяемые снадобья. Лечение сопровождается наложением рук и таинственными жестами или манипуляциями – которые, по-видимому, представляют собой древнейшие известные нам примеры животного магнетизма.

Хотя мне довелось встретить несколько человек, наблюдавших вблизи объединенных в союз карибов, я не мог проверить, составляют ли марири особую касту. На севере Америки было отмечено, что у шаванов, разделенных на несколько племен, жрецы, совершающие жертвоприношения, должны принадлежать (как у евреев) к одному племени, племени мекачаков.

По моему мнению, все, что когда-либо удастся установить относительно остатков священнической касты в Америке, представляет живейший интерес из-за тех жрецов-королей Перу, которые называли себя сыновьями Солнца, и из-за тех королей-солнц у начезов, которые невольно заставляют вспомнить о Гелиадах Родоса – первой восточной колонии древних греков.

Чтобы хорошо изучить нравы и обычаи великого карибского народа, следовало бы посетить одновременно миссии Llanos, миссии на Карони и саванны, простирающиеся на юг от гор Пакараимо. Если вы лучше узнаете карибов, говорят монахи-францисканцы, вы убедитесь в несправедливости предубеждений, распространенных в отношении их в Европе, где на них смотрят как на более диких или, пользуясь наивным выражением сеньора Монмартена, как на значительно менее просвещенных, чем другие племена Гвианы.

Материковые карибы говорят на одном и том же языке от истоков Риу-Бранку до степей Куманы. Мне посчастливилось приобрести рукопись с выдержками, сделанными отцом Себастьяном Гарсией из Gramatica de la lengua Caribe del P. Fernando Ximenez. Этот драгоценный манускрипт помог в изысканиях относительно строения американских языков, произведенных Фатером, а недавно – по значительно более широкому плану – моим братом Вильгельмом Гумбольдтом.

Когда мы покидали миссию Кари, у нас произошел спор с нашими индейцами, погонщиками мулов. К величайшему нашему изумлению, они заметили, что мы везем с собой скелеты из пещеры Атаруипе, и были твердо убеждены, что вьючное животное, груженное «останками их старых предков», обязательно погибнет во время путешествия.

Все предосторожности, принятые нами для того, чтобы скрыть скелеты, были бесполезны; ничто не ускользает от проницательности и обоняния кариба, и потребовался весь авторитет миссионера, чтобы наш груз двинулся в путь. Через реку Кари нам пришлось переправиться в лодке, а через Rio de agua clara – вброд, я сказал бы, почти вплавь. Сыпучий песок на дне реки делает последнюю переправу очень тяжелой в период больших паводков.

Сила течения в столь ровной местности приводит в изумление; степные реки тоже стремительно несутся, как очень верно выразился Плиний Младший, «не столько из-за своего уклона, сколько из-за обилия воды и как бы собственного веса». До прибытия в городок Пао у нас были две плохие ночевки в Матагорде и Лос-Риеситос.

Повсюду нас встречало одно и то же: маленькие хижины, построенные из тростника и покрытые шкурами, всадники, вооруженные копьями, сторожащие стада; стада полудикого рогатого скота, замечательного своей единообразной мастью, оспаривающего пастбища у лошадей и мулов. Ни одной овцы, ни одной козы в этих громадных степях!

В равноденственной Америке овцы хорошо плодятся только на плоскогорьях, возвышающихся на 1000 с лишним туазов; только там шерсть у них бывает длинная и иногда очень красивая. В знойном климате равнин, где волков заменяют ягуары, эти мелкие жвачные, беззащитные и медлительные, выживают лишь в незначительном количестве.

15 июля мы прибыли в Фундасьон, или Вилья-дель-Пао, основанный в 1744 году и расположенный очень удачно, чтобы служить перевалочной базой для торговли между Нуэва-Барселоной и Ангостурой. Настоящее его название – Консепсьон-дель-Пао; Альседо, Ла Крус Ольмедилья и многие другие географы неправильно указали местоположение этого городка в барселонских Llanos, спутав его либо с Сан-Хуан-Баутиста-дель-Пао в каракасских Llanos, либо с Эль-Валье-дель-Пао в провинции Сарате [ныне часть провинции Буэнос-Айрес].

Несмотря на пасмурную погоду, мне удалось получить несколько высот α Центавра, давших возможность установить широту места. Она равняется 8°37'57''. Высоты Солнца дали мне долготу в 67°8'12'', если принять долготу Ангостуры в 66°15'21''. Астрономические определения координат Калабосо и Консепсьон-дель-Пао имеют довольно важное значение для географии здешних стран, где в саваннах совершенно отсутствуют какие бы то ни было надежные ориентиры.

В окрестностях Пао растет несколько фруктовых деревьев – редкое явление в степях. Мы обнаружили там даже кокосовые пальмы, на вид очень мощные, несмотря на отдаленность от моря. Я подчеркиваю последнее обстоятельство, так как недавно были высказаны сомнения в правдивости путешественников, утверждавших, что они видели кокосовую пальму, которая является прибрежной пальмой, в Тимбукту, в центре Африки.

Нам не раз доводилось видеть кокосовые пальмы среди плантаций на реке Магдалена на расстоянии свыше 100 лье от морского побережья.

За пять дней, показавшихся нам довольно длинными, мы добрались от Вилья-дель-Пао до гавани Нуэва-Барселоны. По мере того как мы двигались, небо становилось более ясным, земля более пыльной, воздух более раскаленным. Эта жара, причиняющая сильные мучения, обусловлена не высокой температурой воздуха, а мелким песком, который его наполняет, излучает во все стороны тепло и ударяет в лицо путешественнику, подобно тому, как он ударяет в шарик термометра.

Впрочем, я ни разу не наблюдал в Америке, чтобы во время песчаного вихря ртуть поднялась выше 45,8 °С. Капитан Лайон, с которым я имел удовольствие беседовать после его возвращения из Мурзука, тоже как будто склонен думать, что температура в 52°, столь часто наблюдающаяся в Феццане, в значительной мере зависит от зерен кварца, взвешенных в воздухе.

На пути от Пао до основанной в 1749 году деревне Санта-Крус-де-Капичо, где живут 500 карибов, мы пересекли западное продолжение небольшого плоскогорья, известного под названием Меса-де-Амана. Оно представляет собой водораздел между Ориноко, Гуарапиче и побережьем Новой Андалусии.

Высота плоскогорья настолько незначительна, что оно почти не препятствует плаванию по рекам в этой части Llanos. Впрочем, река Мамо, которая впадает в Ориноко выше устья Карони и которую Д’Анвиль (не знаю, на основании каких данных?) изобразил в первом издании своей большой карты как берущую начало в озере Валенсия и принимающую воды Гуайре, никогда не служила естественным каналом между бассейнами двух рек.

Никакой бифуркации такого рода в степи нет. Многие индейцы карибы, живущие теперь в миссиях Пириту, когда-то были поселены на севере и на востоке от плоскогорья Амана, между Матурином, устьем Арео и Гуарапиче; набеги дона Хосе Кареньо, одного из самых предприимчивых губернаторов провинции Кумана, были причиной того, что в 1720 году произошло всеобщее переселение независимых карибов на берега Нижнего Ориноко.

Вся эта обширная равнина сложена вторичными формациями, на юге непосредственно примыкающими к гранитным горам у берегов Ориноко. На северо-западе довольно узкая полоса переходных горных пород отделяет их от первозданных гор Каракасского побережья.

Такое обилие вторичных горных пород, сплошь покрывающих пространство свыше чем в 7200 квадратных лье (считая лишь ту часть Llanos, которая ограничена с юга рекой Апуре, а с запада горами Сьерра-Невада-де-Мерида и Paramo Лас-Росас), тем более замечательно в здешних местах, что во всей Сьерра-Парима, между правым берегом Ориноко и Риу-Негру, вас поражает, как и в Скандинавии, полное отсутствие вторичных формаций.

Красный песчаник, содержащий остатки окаменелых деревьев (из числа однодольных), повсюду в степях Калабосо выходит на поверхность; дальше к востоку он перекрыт известняками и гипсами и становится недоступен для геологического исследования. Мергелистый гипс, образцы которого мы собрали около населенной карибами миссии Качипо, на мой взгляд, относится к той же формации, что и ортисский гипс.

Если классифицировать его в соответствии с типами европейских формаций, то я отнес бы его к гипсам, нередко содержащим соли и лежащим поверх альпийского известняка, или Zechstein. Дальше к северу, по направлению к миссии Сан-Хосе-де-Куратакиче Бонплан, нашел на равнине куски прекрасной полосатой или египетской, яшмы.

Мы не видели ее на месте включенной в горную породу и не знаем, связана ли она с очень молодым конгломератом или с известняками, виденными нами у Морро-де-Нуэва-Барселона и являющимися непереходными, хотя они и содержат пласты сланцеватой яшмы (Kieselschiefer).

По обоим краям Llanos, простирающихся, подобно заливу, от дельты Ориноко до снеговых гор Мериды, две гранитные цепи тянутся на севере и на юге параллельно экватору. Эти древние берега внутреннего водоема видны в степях издали и могут послужить для установки триангуляционных знаков.

Пик Гуахаро, Кокольяр и Тумирикири, Бергантин, Морро-де-Сан-Хуан и Морро-де-Сан-Себастьян, Галера, ограничивающая Llanos скалистой стеной, небольшая Серро-де-Флорес, которую я видел в Калабосо как раз в то время, когда миража почти не было, послужат для создания триангуляционной сети на северной границе равнин. Большая часть этих вершин видна одновременно из Llanos и из возделанной прибрежной полосы.

На юге гранитные цепи на берегу Ориноко или горы Парима находятся в некотором отдалении от степи и создают менее благоприятные условия для геодезических работ. Впрочем, горы, возвышающиеся над Ангостурой и Муитако, Серро-дель-Тирано близ Кайкары, Пан-де-Асукар и Сакуима близ слияния Апуре с Ориноко могут оказаться очень полезными, в особенности если углы будут брать в пасмурную погоду, чтобы игра случайных рефракций над сильно нагретой землей не исказила и не сместила вершины гор, наблюдаемые под слишком маленькими вертикальными углами.

Сигналы пороховых взрывов, отражение которых в небе различимо на далеком расстоянии, принесут большую помощь. Я считал целесообразным изложить здесь все, что мной почерпнуто из знакомства с местностью и из трудов по географии Америки.

Замечательный геометр Ленц, соединяющий с разнообразными знаниями во всех областях математики еще и навыки в обращении с астрономическими приборами, занят в настоящее время уточнением географии этих стран и выполнением, под покровительством венесуэльского правительства, части проектированных мной работ, на которые я с 1799 года тщетно обращал внимание кабинета министров Испании.

16 июля мы ночевали в индейской деревне Санта-Крус-де-Качипо. Эта миссия была основана в 1749 году путем объединения нескольких карибских семейств, обитавших на затопляемых и нездоровых берегах Лагунетас-Аначе напротив места впадения реки Пуруай в Ориноко.

Мы остановились у миссионера; изучая приходские книги, мы убедились, что благодаря его рвению и уму благосостояние общины быстро возрастало. С тех пор как мы очутились среди степей, зной усилился до такой степени, что мы предпочли бы больше не путешествовать днем; но у нас не было оружия, a Llanos кишели в то время грабителями, которые с утонченной жестокостью убивали белых, попадавших им в руки.

Отправление правосудия в этих заморских колониях оставляет самое плачевное впечатление. Повсюду тюрьмы наполнены преступниками, по семь-восемь лет ожидающими приговора. Примерно одной трети заключенных удается убежать; безлюдные, но богатые стадами равнины дают им приют и пищу. Они чинят грабежи, разъезжая верхом на лошадях, подобно бедуинам.

Гибельные условия в тюрьмах достигли бы предела, если бы число заключенных в них время от времени не уменьшалось в результате побегов. Нередко случается также, что смертные приговоры, с такой задержкой выносимые Каракасской Audiencia, не могут быть приведены в исполнение из-за отсутствия палача. Тогда по варварскому обыкновению дают помилование тому из преступников, кто соглашается повесить остальных.

Проводники рассказывали нам, что незадолго до нашего прибытия на побережье Куманы один самбо, известный исключительной жестокостью своего характера, решил избавиться от наказания, став палачом. Приготовления к казни поколебали его решение; он почувствовал отвращение к самому себе и, предпочтя смерть тому дополнительному позору, который он навлек бы на себя, если бы спас свою жизнь, потребовал, чтобы его снова заковали в кандалы.

Он оставался в заключении недолго, и приговор над ним был приведен в исполнение из-за подлости одного из его соучастников. Пробуждение благородных чувств в душе убийцы представляет психологическое явление, достойное того, чтобы над ним поразмыслить. Человек, столько раз проливавший кровь, грабя путешественников в степи, отступает перед мыслью стать орудием правосудия, подвергнуть других наказанию, которое, как он, вероятно, сознает, заслужено им самим.

Даже в мирные времена, когда мне с Бонпланом посчастливилось совершить путешествие по обеим Америкам, Llanos служили приютом для преступников, совершивших какое-нибудь злодеяние в миссиях на Ориноко или убежавших из тюрем прибрежных городов; насколько же должно было ухудшиться положение в результате гражданских распрей, в эпоху кровавой борьбы, закончившейся тем, что эти обширные страны обрели свободу и независимость!

Наши пустоши и верещатники представляют лишь слабое подобие саванн Нового Света, поверхность которых площадью в 8—10 тысяч квадратных лье так же ровна, как поверхность моря.

Безграничное пространство обеспечивает бродягам безнаказанность; в саваннах легче прятаться, чем в наших горах и лесах, и методы европейской полиции трудно применять там, где есть путешественники, но нет дорог, есть стада, но нет никаких пастухов, а усадьбы так далеки друг от друга, что, несмотря на могучее действие миража, можно ехать несколько дней, не видя на горизонте никакого жилья.

Путешествуя по Llanos провинций Каракас, Барселона и Кумана, тянущимся друг за другом с запада на восток от гор Трухильо и Мериды до устья Ориноко, невольно спрашиваешь себя, предназначены ли природой эти обширные пространства вечно оставаться пастбищами или же плуг и заступ землепашца когда-нибудь возделают их.

Этот вопрос имеет особенно важное значение, потому что Llanos, расположенные на обоих концах Южной Америки, служат препятствием для политического объединения разделяемых ими провинций. Они мешают земледелию распространиться от берегов Венесуэлы к Гвиане, от Потоси к дельте Ла-Платы.

Расположенные между ними степи сохраняют вместе с пастушеским бытом что-то грубое и дикое, что обособляет и отделяет их от цивилизации издавна возделываемых стран. По этой же самой причине во время войны за независимость они были полем сражения между враждующими сторонами, и жители Калабосо оказались свидетелями того, как под стенами их города чуть ли не решалась судьба союзных провинций Венесуэла и Кундинамарка.

Я хочу, чтобы, устанавливая границы новых государств и их административных подразделений, не упустили из виду важное значение Llanos и их роль в разобщении стран, которые должны были бы сблизиться благодаря общим интересам. Степи, подобно морям или девственным тропическим лесам, служили бы естественными границами, если бы войска не проходили по ним с такой легкостью: бесчисленные стада лошадей, мулов и крупного рогатого скота полностью обеспечивают их средствами передвижения и пропитанием.

23 июля мы прибыли в город Нуэва-Барселона, усталые не столько от зноя Llanos, к которому мы давно привыкли, сколько от песчаных ветров, длительное действие которых вызывает болезненные трещины кожи. Прошло семь месяцев с тех пор, как мы, направляясь из Куманы в Каракас, на несколько часов остановились у Морро-де-Барселона, укрепленной скалы, соединяющейся со стороны деревни Посуэлос с материком лишь узкой полосой земли.

В доме богатого купца, француза по происхождению, дона Педро Лави, нам был оказан самый сердечный прием, и предупредительный гостеприимный хозяин окружил нас всевозможными заботами.

Нуэва-Барселона, городок, в котором в 1790 году насчитывалось едва 10 000 жителей, а в 1800 году свыше 16 000, был основан в 1637 году каталонским конкистадором Хуаном Урпином. Тогда попытались, но тщетно, дать всей провинции название Новая Каталония. Так как на наших картах часто указывают вместо одного города два, Барселону и Куманогото, или же считают эти два названия синонимическими, то будет небесполезно разъяснить причину этого заблуждения.

В старину у устья реки Невери существовал индейский город, построенный в 1588 году Лукасом Фахардо, под названием Сан-Кристобаль-де-лос-Куманаготос. В нем жили только индейцы, переселившиеся с солеварен Апайкуары. В 1637 году Урпин с помощью нескольких жителей Куманагото и многих каталонцев основал в двух лье от берега испанский город Нуэва-Барселона.

В течение 34 лет две соседние общины беспрестанно враждовали, пока в 1671 году губернатору Ангуло не удалось убедить их создать единый город в третьем месте, в том самом, где находится теперь Барселона, расположенная, согласно моим наблюдениям, на 10°6'52''северной широты. Старинный город Куманагото знаменит в стране чудотворной статуей Богоматери, найденной, по словам индейцев, в дуплистом стволе тутумо или старой кресцентии (Crescentia Cujete L.).

Эту статую торжественно перенесли в Нуэва-Барселону; но всякий раз, когда духовенство было недовольно жителями нового города, она ночью убегала и возвращалась в дупло дерева, стоящего близ устья реки. Чудеса прекратились лишь тогда, когда был построен большой монастырь (Коллегия по распространению христианской веры), где поселили монахов-францисканцев.

 

 

Климат в Барселоне не такой жаркий, как в Кумане, но влажный и в период дождей несколько вредный для здоровья. Бонплан очень хорошо перенес тяжелое путешествие по Llanos: к нему вернулись силы и кипучая энергия. Что до меня, то в Барселоне я чувствовал себя хуже, чем в Ангостуре, сразу после окончания плавания по рекам.

Попав под один из тех тропических дождей, во время которых на заходе солнца необычайно крупные капли падают на большом расстоянии друг от друга, я почувствовал недомогание, заставившее опасаться, не начинается ли у меня тиф, который свирепствовал тогда на здешнем побережье. Мы прожили в Барселоне около месяца, наслаждаясь всеми удобствами, какими может окружить самая предупредительная дружба.

Там мы снова встретились также с милейшим монахом Fray Хуаном Гонсалесом. Он высказывал справедливые сожаления по поводу того, что мы смогли посвятить так мало времени посещению этой неведомой страны; он изучал привезенные нами растения и животных с тем интересом, с каким даже самый необразованный человек относится к природе страны, где он долго прожил.

Fray Хуан решил поехать в Европу и сопровождать нас до острова Куба. Мы не расставались семь месяцев; он был весел, остроумен и услужлив. Можно ли было предвидеть, какое несчастье его ожидает? Он взялся отвезти часть наших коллекций; один наш общий друг поручил ему ребенка, которого он хотел воспитать в Испании; волны поглотили коллекции, ребенка и молодого монаха.

К юго-востоку от Нуэва-Барселоны на расстоянии двух лье тянется высокая цепь гор, примыкающая к Серро-дель-Бергантин, которая видна из Куманы. Это место известно под названием «горячие воды» (aguas calientes). Когда я почувствовал себя достаточно окрепшим, мы одним прохладным и туманным утром совершили туда экскурсию.

Насыщенный сероводородом источник выходит из кварцевого песчаника, лежащего на таком же сплошном известняке, который мы как-то исследовали на Морро-де-Барселона. В известняке мы снова обнаружили перемежающиеся пласты черного роговика, переходящего в Kieselschiefer. Это, однако, не переходная формация; по своему простиранию, по разделению на тонкие пласты, по белизне и по матовому раковистому излому (с очень плоскими впадинами) она скорее напоминает юрский известняк.

Настоящий Kieselschiefer и трепел до сих пор находили только в переходных сланцах и известняках. Принадлежит ли песчаник, из которого выходят бергантинские источники, к той же формации, что и описанный нами песчаник на Импоссибле и Тумирикири?

Температура источника равняется всего 43,2 °С (при температуре воздуха в 27°); он течет сначала на протяжении 40 туазов по каменистой поверхности, затем низвергается в естественную пещеру и, пройдя сквозь известняк, выходит у подножия горы на левом берегу речки Наригуаль. При соприкосновении с кислородом воздуха источники откладывают много серы.

Я не собрал, как сделал это в Мариаре, пузырьков воздуха, которые время от времени бурно выделяются из горячих вод. Вода, несомненно, содержит много азота, так как сероводород разлагает растворенное в ней соединение кислорода с азотом.

Температура сернистых источников Сан-Хуан, выходящих из известняка, подобно бергантинскому, тоже невысока (31,3°), между тем как в этом же районе температура воды в сернистых источниках Мариара и Лас-Тринчерас (около Пуэрто-Кабельо), бьющих непосредственно из гранитогнейса, составляет в первых 58,9°, а во вторых 90,4°.

Можно подумать, что температура, приобретенная водами внутри земли, уменьшается после того, как они переходят из первозданных горных пород в вышележащие вторичные горные породы.

Экскурсия, совершенная нами к бергантинским aguas calientes, окончилась прискорбным происшествием. Наш хозяин доверил нам своих самых лучших верховых лошадей. Одновременно нас предупредили, чтобы мы не переходили вброд речку Наригуаль. Мы пошли по какому-то подобию моста или, скорее, по лежавшим друг подле друга древесным стволам, а лошадей пустили вплавь, ведя их в поводу.

Та, на которой я до того ехал, внезапно исчезла; некоторое время она билась под водой, но все наши попытки выяснить причину этого происшествия оказались бесполезными. Проводники предполагали, что лошадь схватили за ноги кайманы, которых очень много в здешних местах.

Я чувствовал себя очень неловко, так как вследствие деликатности и состоятельности нашего хозяина я не мог и думать о том, чтобы возместить такую потерю. Лави, больше сожалевший о нашем затруднительном положении, чем о гибели лошади, старался нас успокоить, преувеличивая легкость, с какой можно раздобыть прекрасных лошадей в соседних саваннах.

В реке Невери, особенно в ее устье, очень много крупных крокодилов. Впрочем, нрав у них в общем мягче, чем у крокодилов в Ориноко.

Эти животные по кровожадности обнаруживают в Америке такие же различия, какие наблюдаются в Египте и в Нубии и о которых мы можем составить себе представление, если внимательно сравним рассказы несчастного Буркхардта и Бельцони.

Уровень развития цивилизации в той или иной стране и большее или меньшее скопление населения поблизости от рек влияют на привычки этих крупных пресмыкающихся, трусливых на суше и убегающих от человека даже в воде, если у них много пищи и если они знают, что нападать для них небезопасно. В Нуэва-Барселоне можно увидеть индейцев, доставляющих лес для продажи самым причудливым способом.

Толстые стволы Zygophyllum L. и Caesalpina L. бросают в реку; течение их уносит, а владелец бревен со своими старшими сыновьями плавают взад и вперед, чтобы столкнуть с места бревна, застрявшие в изгибах берегов. На большей части американских рек, в которых водятся крокодилы, так поступать было бы нельзя.

В отличие от Куманы в Барселоне нет индейского предместья; попадающиеся вам немногочисленные индейцы живут в близлежащих миссиях или в хижинах, раскиданных но равнине. И те и другие не принадлежат к племени карибов, а произошли от смешения куманогото, паленке и пириту; все они низкорослые, коренастые, ленивые и привержены к пьянству.

Излюбленным напитком здесь является сброженная маниока; пальмовое вино, употребляемое на Ориноко, почти неизвестно на побережье. Интересно, что в различных климатических поясах люди для удовлетворения своей страсти к пьянству используют не только все семейства однодольных и двудольных растений, но даже ядовитые пластинчатые грибы (Amanita muscaria (L.) Pers.).

Пакетботы (correos) из Ла-Коруньи, направляющиеся в Гавану и в Мексику, вот уже три месяца как не приходили. Думали, что они захвачены английскими крейсерами, стоявшими у здешних берегов. Стремясь как можно скорее попасть в Куману, чтобы воспользоваться первым предоставившимся случаем и добраться до Веракруса, мы зафрахтовали беспалубную лодку (lancha).

Это одно из тех судов, какими обычно пользуются в районах к востоку от мыса Кодера, где море почти никогда не бывает бурным. Lancha с грузом контрабандного какао должна была направляться к острову Тринидад. Именно по этой причине ее владелец считал, что ему нечего опасаться вражеских кораблей.

Мы погрузили наши коллекции растений, приборы и обезьян и надеялись проделать при чудесной погоде очень короткий переход от устья реки Невери до Куманы; но едва мы вошли в узкий пролив между материком и скалистыми островами Боррача и Чиманас, как, к великому нашему изумлению, встретили вооруженную шлюпку, с которой, беспрерывно окликая нас в рупор, обстреляли нас из ружей с большого расстояния.

Это были матросы с галифакского капера; среди них я узнал по лицу и по акценту одного пруссака родом из Мемеля [Клайпеда]. С тех пор как я приехал в Америку, мне ни разу не представилось случая разговаривать на родном языке, и я с большим удовольствием прибег бы к нему при более благоприятных обстоятельствах.

Наши протесты ни к чему не привели, и нас доставили на борт капера; там сделали вид, что ничего не знают о разрешениях, выданных губернатором Тринидада на право контрабандной торговли, и объявили нашу лодку призом. Владея немного английским языком, я вступил с капитаном в переговоры о том, чтобы нас не доставляли в Новую Шотландию; я просил высадить нас на ближайший берег.

Пока я в кают-компании пытался защитить наши права и права владельца лодки, послышался шум на палубе. Капитану что-то сказали на ухо, и он с озабоченным видом покинул меня. На наше счастье, английский корвет («Хоок») крейсировал в тех же водах. На нем подняли сигнал, вызывая капитана капера; и так как последний не спешил повиноваться, то с корвета дали пушечный выстрел и послали к нам на борт гардемарина (midshipman).

Это был очень вежливый юноша, подавший мне надежду, что груженная какао лодка будет возвращена и что назавтра мы сможем продолжить свой путь. Одновременно он предложил мне отправиться с ним, уверив, что его командир, капитан Английского королевского флота Джон Гарньер, предоставит мне на ночь более удобный приют, чем тот, какой я нашел бы на судне из Галифакса.

Я принял столь любезное приглашение и встретил чрезвычайно вежливый прием со стороны капитана Гарньера, который участвовал с Ванкувером в путешествии к северо-западному побережью и, по-видимому, живо интересовался всем, что я ему рассказывал о больших водопадах Атурес и Майпурес, о бифуркации Ориноко и о его связи с Амазонкой. Он познакомил меня со своими офицерами; некоторые из них побывали с лордом Макартни в Китае.

Вот уже год, как мне не приходилось бывать в обществе стольких образованных людей. Из английских газет они имели некоторое представление о цели моей экспедиции; ко мне они отнеслись с большим доверием и на ночь поместили в каюте командира. При расставании мне подарили астрономические эфемериды за те годы, за которые я не смог их достать во Франции и Испании.

Капитану Гарньеру я обязан тем, что смог произвести по ту сторону экватора наблюдения над спутниками Юпитера, и я считаю своим долгом выразить здесь свою благодарность за его отношение. Когда возвращаешься из лесов Касикьяре, после того как на протяжении месяцев приходилось замыкаться в узкий круг жизни миссионеров, испытываешь большое наслаждение при первой встрече с людьми, избороздившими моря всего света и обогатившими свой ум столь разнообразными зрелищами.

Я покинул английский корабль, сохранив самые приятные впечатления, которые никогда не изгладятся и которые заставили меня еще больше полюбить избранную мной деятельность.

На следующий день мы продолжили свой путь, и были немало удивлены глубиной проливов между островами Каракас, где корвет маневрировал, едва не задевая скалы. Как сильно эти известняковые островки, своим расположением и очертаниями свидетельствующие о великом катаклизме, отторгнувшем их от Терра-Фирмы, отличаются по виду от вулканического архипелага к северу от острова Лансароте, где базальтовые скалы выступают из моря как бы в результате поднятия дна!

Множество пеликанов, более крупных, чем наши лебеди, и фламинго, ловивших рыбу в бухточках или преследовавших пеликанов, чтобы отнять у них добычу, возвестили о близости Куманского побережья. Забавно наблюдать, как с восходом солнца внезапно появляются морские птицы и оживляют ландшафт. Это напоминает в самых пустынных уголках, как с первыми проблесками зари пробуждается жизнь в наших городах.

К девяти часам утра мы находились у залива Карьяко, служащего рейдом для города Кумана. Холм, увенчанный замком Сан-Антонио, вырисовывался белым пятном на темной завесе гор внутри страны. Мы с интересом снова смотрели на пляж, где собирали первые американские растения и где несколько месяцев спустя Бонплан подвергся столь большой опасности.

Сквозь заросли кактусов (колонновидных), которые в виде колонн и канделябров возвышались на 20 футов, виднелись хижины индейцев гуайкери. Все в этом ландшафте было нам знакомо – и кактусовый лес, и раскиданные тут и там хижины, и та огромная сейба, под которой мы любили купаться по вечерам.

Наши куманские друзья пришли встретить нас; люди разных сословий, познакомившиеся с нами во время наших частых гербаризаций, выражали тем большую радость, что несколько месяцев тому назад распространилась весть о нашей смерти на берегах Ориноко.

Основанием для этих зловещих слухов послужила либо очень серьезная болезнь Бонплана, либо то обстоятельство, что шквал чуть не опрокинул нашу лодку выше миссии Уруана.

 

 

Мы поспешили к губернатору дону Висенте Эмпарану, чьи рекомендательные письма и постоянная забота принесли нам так много пользы во время только что законченного нами длительного путешествия. С его помощью мы сняли в центре города дом; возможно, он был слишком высок для страны, подверженной сильным землетрясениям, но представлял большие удобства для размещения наших приборов.

С его плоских крыш (azoteas) открывался великолепный вид на море, на полуостров Арая и на архипелаг островов Каракас, Пикуита и Боррача. Кольцо блокады гавани Куманы с каждым днем все больше сжималось, и в тщетном ожидании испанских пакетботов мы задержались в ней еще на два с половиной месяца.

Часто у нас появлялся соблазн перебраться на датские острова, которым нейтралитет обеспечивал мирное существование; однако мы думали, что, покинув испанские колонии, столкнемся с трудностями, если захотим в них вернуться. Получив столь широкие права, предоставленные нам в счастливую для нас минуту, мы ни в коем случае не должны были рисковать чем-нибудь не угодить местным властям.

Итак, мы использовали время для пополнения коллекции растений Куманы, для геогностического изучения восточной части полуострова Арая и для наблюдений над многочисленными затмениями спутников Юпитера, подтвердившими определения, полученные ранее с помощью других способов. Мы производили также опыты над необычайной рефракцией, испарением и атмосферным электричеством.

Привезенные нами с Ориноко животные вызывали большой интерес среди жителей Куманы. Капуцина из Эсмеральды (Simia chiropotes), столь похожего на человека выражением лица, и ночной обезьяны (Simia trivirgata), представительницы новой группы, на здешнем побережье раньше никогда не видели.

Мы предназначили их для зверинца Парижского ботанического сада, так как прибытие французской эскадры, потерпевшей неудачу при попытке захватить остров Кюрасао, неожиданно доставило нам великолепную возможность переслать животных на Гваделупу. Генерал Жанне и комиссар Брессо, представитель исполнительной власти Антильских островов, пообещали нам позаботиться об этом грузе.

Обезьяны и птицы издохли на Гваделупе; по счастливой случайности, шкура Simia chiropotes, которой больше нигде в Европе нет, несколько лет тому назад была переслана в Парижский ботанический сад, куда еще раньше доставили Couxio (Simia satanas) и Stentor, или ревуна, из каракасских степей (Simia ursina), изображения которых я привел в моем «Собрании зоологических и сравнительно-анатомических наблюдений».

Прибытие такого большого количества французских военных и высказывание ими политических и религиозных взглядов, не вполне совпадавших с теми, при помощи которых метрополии рассчитывают укрепить свою власть, вызвали большое волнение среди жителей Куманы.

Губернатор обращался с представителями французского командования с той вежливостью, какая диктовалась приличиями и тесными связями, соединявшими тогда Францию и Испанию. На улицах цветные толпились вокруг комиссара Директории, одетого в богатый, несколько театральный костюм.

Но так как люди с очень белой кожей тоже расспрашивали с нескромным любопытством всех, кто мог их понять, относительно того, каким влиянием в управлении Гваделупой пользуются при республике колонисты, королевские чиновники удвоили рвение, чтобы побыстрее снабдить маленькую эскадру.

Чужестранцы, похвалявшиеся тем, что они свободны, казались им докучливыми гостями; и в стране, все возрастающее благоденствие которой зижделось на контрабандных сношениях с островами и на своего рода свободе торговли, вырванной у правительства, я наблюдал, что испано-европейцы все еще превозносили до небес древнюю мудрость кодекса законов (leyes de Indias), разрешавшую открывать гавани для иностранных судов лишь в крайних случаях аварий или бедствия.

Я упоминаю об этом контрасте между стремлением колонистов к переменам и косной недоверчивостью правителей, потому что он проливает свет на великие политические события, которые подготавливались издавна и повели к отделению от Испании ее колоний, или (как правильнее, пожалуй, было бы говорить) ее заморских провинций.

От 3 до 5 ноября мы снова провели несколько очень приятных дней на полуострове Арая, расположенном по ту сторону залива Карьяко напротив Куманы. Мы узнали, что индейцы время от времени приносят в город в большом количестве природные квасцы, найденные в соседних горах.

Образцы, которые нам показали, достаточно бесспорно свидетельствовали, что это был не алунит (квасцовый камень), похожий на горную породу из Тольфы и из Пьомбино, и не тонковолокнистые и шелковистые кристаллы соли щелочного сульфата глинозема и магнезии, какие выстилают трещины или полости в горных породах, а настоящие куски природных квасцов с раковистым или несовершенным листоватым изломом.

Нас обнадежили, что в сланцевой кордильере Маникуарес мы найдем месторождение квасцов. Столь необычайное геогностическое явление не могло не привлечь нашего пристального внимания. Брат Хуан Гонсалес и казначейский чиновник дон Мануэль Наварете, просвещавшие нас своими советами со времени нашего прибытия на здешние берега, поехали с нами в эту небольшую экскурсию.

Высадившись у мыса Каней, мы снова посетили древнюю солеварню, превратившуюся в озеро после вторжения моря, прекрасные развалины замка Арая и известняковую гору Баригон с ее труднодоступным западным склоном. Соленосная глина, с примесью горного масла и линзообразными кристаллами гипса, переходящая иногда в черновато-бурую глину, не содержащую соли, представляет собой весьма распространенную формацию на полуострове Арая, на острове Маргарита и на расположенной напротив части материка, близ замка Сан-Антонио в Кумане.

Весьма вероятно даже, что присутствие этой формации способствовало образованию трещин и разрывов, поражающих геогноста, когда он взбирается на одну из возвышенностей полуострова Арая. Кордильера этого полуострова, сложенная слюдяным сланцем и Thonschiefer, отделена на севере проливом Кубагуа от цепи гор острова Маргарита, имеющих сходное строение; на юге залив Карьяко отделяет кордильеру от высокой цепи известняковых гор материка.

Все промежуточное пространство некогда было, по-видимому, заполнено соленосной глиной; несомненно, в результате постоянных размывов волнами океана эта формация была унесена, и равнина превратилась сначала в озера, затем в заливы и, наконец, в судоходные проливы.

Рассказ о том, что произошло в самое недавнее время у подножия замка Арая при вторжении моря в старинную солеварню, форма лагуны Чакопата и существование озера в 4 лье длиной, почти разделяющего на две части остров Маргарита, представляют очевидные доказательства этих последовательных размывов.

В причудливой конфигурации побережья, в Морро-де-Чакопата, в маленьких Карибских островах и островках Лобос и Туналь, в большом острове Коче, в мысе Карнеро и в мысе Манглие также видят остатки перешейка, который, вытянувшись в направлении с севера на юг, соединял в древности полуостров Арая с островом Маргарита.

На последнем только чрезвычайно низкая полоса земли длиной в 3000 туазов и шириной по меньшей мере в 200 туазов соединяет на севере две группы гор, известных под названием Вега-де-Сан-Хуан и Маканао. Лагуна-Гранде на острове Маргарита имеет очень узкую горловину, открывающуюся к югу, и небольшие лодки переправляют arastrados, то есть волоком, через низкую полосу суши или северную плотину.

Хотя в настоящее время в этих местах вода как будто отступает от материка, все же весьма вероятно, что по прошествии веков – то ли вследствие землетрясения, то ли в результате внезапного подъема воды в океане – большой вытянутый в длину остров Маргарита разделится на два скалистых островка трапециевидной формы.

Забравшись на Серро-дель-Баригон, мы повторили проделанные нами на Ориноко опыты относительно различия температуры воздуха и выветрившейся горной породы. Температура первого в 11 часов утра в результате влияния бриза равнялась всего 27 °С, между тем как температура второй достигала 49,6°.

Температура сока, поднимающегося в колонновидных кактусах (Cactus quadrangularis Hav. [Cereus caripensis D. С.]), измеренная путем введения шарика термометра внутрь мясистого и сочного стебля, составляла 38–41°. Внутренняя температура этого растения зависит от температуры песка, в который уходят его корни, от температуры наружного воздуха, от характера поверхности стебля, подвергающейся действию солнечных лучей, от количества испаряемой ею влаги и от проводимости древесины.

Таким образом, она является результатом чрезвычайно сложных явлений. Баригонский известняк, входящий в состав обширной формации куманского песчаника, или известняковой брекчии, содержит окаменелые раковины, которые сохранились так же превосходно, как и в третичных известняках Франции и Италии.

Мы отбили для Королевского естественноисторического кабинета в Мадриде куски с включенными в них устрицами диаметром в 8 дюймов, пектенами, венусами и литофитовыми полипняками. Я предлагаю натуралистам, лучше знающим окаменелости, чем знал я в то время, хорошенько изучить этот гористый берег.

К нему без труда могут приставать европейские суда, держащие путь в Куману, в Ла-Гуайру или на Кюрасао. Было бы интересно установить, не живут ли еще и в наши дни в Антильском [Карибском] море некоторые из этих видов ископаемых зоофитов, как предполагает Бонплан и как это имеет место у острова Тимор и, возможно, у Гранд-Тер Гвадалупы.

4 ноября в час ночи мы снялись с якоря и пустились в путь на поиски месторождения природных квасцов. Я захватил с собой хронометр и большую подзорную трубу Доллонда, чтобы наблюдать в Лагуна-Чика, к востоку от деревни Маникуарес, затмение первого спутника Юпитера. Однако это намерение не было выполнено, так как из-за встречных ветров нам не удалось прибыть на место до рассвета.

Единственным утешением в нашем запоздании было зрелище свечения моря, красоту которого усиливали игры морских свиней, окружавших нашу пирогу. Мы опять плыли в тех местах, где на дне моря из недр слюдяного сланца бьют источники нефти, запах которой ощущается на большом расстоянии.

Если вспомнить, что дальше к востоку, близ Карьяко, многочисленные подводные горячие источники в заливе изменяют температуру воды у поверхности, то можно считать несомненным, что нефть выходит как бы в результате дистилляции с огромной глубины, из тех первозданных пород, под которыми находится очаг всех вулканических потрясений.

Лагуна-Чика представляет собой бухту, окруженную отвесными горами и сообщающуюся с заливом Карьяко узким каналом глубиной в 25 морских саженей. Говорят, будто она, как и прекрасная гавань Акапулько, образовалась в результате землетрясения. Существование маленького пляжа, по-видимому, доказывает, что море здесь отступает, как это имеет место и на противоположном куманском берегу.

Полуостров Арая, между мысами Меро и Лас-Минас суживающийся до 1400 туазов, около Лагуна-Чика имеет в ширину несколько больше 4000 туазов, считая от берега до берега. Это незначительное расстояние мы и должны были пройти, чтобы отыскать природные квасцы и добраться до мыса, называемого Пунта-де-Чупарупару.

Путь труден лишь потому, что нет торной тропы и что приходится пересекать окаймленные с двух сторон довольно глубокими пропастями выступы совершенно обнаженной горной породы с круто наклоненными пластами. Наивысшая точка возвышается почти на 220 туазов; впрочем, горы, как это часто бывает на скалистых перешейках, отличаются чрезвычайным своеобразием очертаний.

Тета-де-Чакопата и Тета-де-Карьяко, расположенные на полпути между Лагуна-Чика и городом Карьяко, – это настоящие отвесные пики, которые производят впечатление изолированных, если смотреть на них с равнины, на которой расположен Куманский замок. Перегной здесь встречается лишь до высоты в 30 туазов над уровнем моря.

Дождей не бывает иногда в течение 15 месяцев; однако если несколько капель дождя выпадает сразу же после цветения дынь, тыкв и арбузов, то, несмотря на кажущуюся сухость воздуха, они дают плоды весом в 60–70 фунтов. Я говорю о кажущейся сухости воздуха, так как мои гигрометрические наблюдения показывают, что воздух в Кумане и на полуострове Арая содержит около девяти десятых того количества водяных паров, которое необходимо для полного насыщения.

Одновременно теплый и влажный воздух питает «растительные источники» – тыквенные растения, агавы и мелокактусы, наполовину засыпанные песком. Когда мы были на полуострове в прошлом году, там стояла ужасная засуха. Козы из-за отсутствия травы подыхали сотнями. За время нашего пребывания на Ориноко характер времен года, казалось, совершенно изменился.

На полуострове Арая, в Кочене и даже на острове Маргарита шли обильные дожди, и воспоминание об этих ливнях занимало воображение жителей, подобно тому как падение метеоритов занимает воображение физиков в Европе. Наш проводник-индеец лишь примерно знал направление, в каком нам следовало двигаться, чтобы отыскать квасцовые залежи; точное их местонахождение ему не было известно.

Незнание местности характерно здесь почти для всех проводников, нанимаемых среди той группы местных жителей, которая отличается наибольшей ленью. Как бы наудачу мы блуждали 8–9 часов среди скал, лишенных всякой растительности. Слюдяной сланец иногда переходит в серовато-черный Thonschiefer (глинистый сланец). Меня опять поразила исключительная правильность в направлении пластов.

Они простираются на С 50° В при падении в 60–70° к северо-западу. Таково обычное направление, которое я наблюдал в гранитогнейсах Каракаса и Ориноко, в амфиболовых сланцах Ангостуры и даже в большей части исследованных нами вторичных пород.

На обширных площадях простирание пластов образует с местным меридианом один и тот же угол; они обнаруживают параллелизм (или, скорее, локсодромизм), который можно считать одним из великих геогностических законов, поддающихся проверке путем точных измерений. По мере движения к мысу Чупарупару мощность кварцевых жил, пересекавших слюдяной сланец, увеличивалась.

Нам попадались жилы толщиной в 1–2 туаза, заполненные столбчатыми пучкообразными кристаллами рутила. Мы тщетно искали в этих жилах кианит, найденный нами в глыбах около Маникуареса. Дальше в слюдяном сланце появляются не жилы, а мелкие пласты графита или углеродистого железа. Они толщиной в 2–3 дюйма и имеют то же простирание и падение, что и вмещающая порода.

В первозданных горных породах графит свидетельствует о первом появлении углерода на Земле – углерода негидрогенезированного. Он древнее той эпохи, когда поверхность земли покрылась однодольными растениями. С вершин этих диких гор, мы любовались внушительным видом острова Маргарита. Две группы гор Маканао и Вега-де-Сан-Хуан, поднимаются из лона вод.

Среди второй из них, более восточной, расположены столица острова Ла-Асунсьон, гавань Пампатар, деревни Пуэбло-де-ла-Мар, Пуэбло-дель-Норте и Сан-Хуан. Западная группа, Маканао, почти необитаема.

Перешеек, соединяющий эти большие массы слюдяного сланца, был едва виден; его очертания, вероятно, искажал мираж, и в этой промежуточной части, прорезанной Лагуна-Гранде, можно было разглядеть лишь два холма в форме сахарной головы, расположенные на меридиане Пунта-де-Пьедрас. Ближе нашему взору открывались маленький пустынный архипелаг, состоящий из четырех Морро-дель-Туналь, Карибские острова и острова Лобос.

Перед тем как мы спустились к северному берегу полуострова Арая, нам удалось после долгих тщетных поисков найти, наконец, в очень труднодоступном овраге (Аройо-дель-Робало) минерал, который нам показывали в Кумане. Слюдяной сланец внезапно перешел в блестящий углистый Thonschiefer. Это был ампелит; вода (ибо там выбиваются небольшие источники, а недавно они были обнаружены даже возле деревни Маникуарес) была насыщена желтой окисью железа и обладала вяжущим вкусом.

Склоны соседних скал были покрыты выцветами волосистого сернокислого глинозема; настоящие пласты толщиной в 2 дюйма, состоящие из природных квасцов, простирались на громадное расстояние в толще Thonschiefer. Квасцы серовато-белые, снаружи слегка матовые, внутри блестящие, почти как стекло; излом у них не волокнистый, а несовершенный раковистый. В нетолстых кусках они полупрозрачны, на вкус сладковатые и вяжущие, без примеси горечи.

Когда в 1785 году в результате землетрясения в Арройо-дель-Робало откололась большая скалистая глыба, индейцы гуайкери из Лос-Серритос подобрали куски квасцов диаметром в 5–6 дюймов исключительно прозрачные и чистые. Во время моего пребывания в Кумане местные квасцы продавали красильщикам и сапожникам по цене в 2 реала (1/4 пиастра) за фунт, между тем как квасцы, привозимые из Испании, стоили 12 реалов.

Такая разница в цене была следствием скорее предрассудков и препятствий для торговли, нежели более низкого качества местных квасцов, которые употребляют, не подвергая их никакой очистке. Квасцы встречаются также в горах, сложенных слюдяным сланцем и Thonschiefer, на северо-западном берегу острова Тринидад, на острове Маргарита и близ мыса Чупарупару к северу от Серро-дель-Дистиладеро.

Индейцы, склонные к таинственности, предпочитают скрывать те места, где они добывают природные квасцы; но так как я видел у них весьма значительное количество квасцов, то следует полагать, что залежи их достаточно велики.

В настоящее время Южная Америка получает квасцы из Европы, а Европа, в свою очередь, получала их до XV столетия от народов Азии. Из веществ, которые без всяких добавлений, обожженные или необожженные, могли непосредственно давать квасцы (сульфат глинозема и калия), до моего путешествия минералоги знали лишь горные породы трахитовой формации и мелкие жилы, прорезающие пласты лигнита, или бурого угля.

Оба эти вещества, столь различного происхождения, содержат все, что входит в состав квасцов, то есть глинозем, серную кислоту и калий. Залежи Тольфы, Милоса и Ниполиго, залежи близ Монтиона, в которых кремнезем не сопутствует глинозему, кремнистая брекчия в Мон-Доре, так хорошо описанная Кордье и содержащая в своих полостях серу, квасцовокаменные породы около Парада и Берега в Венгрии, также являющиеся пемзовыми и трахитовыми конгломератами, – все они, несомненно, произошли благодаря проникновению сернокислых паров.

Они представляют собой, как в этом можно убедиться в Поццуольских сольфатарах и в сольфатарах на Тенерифском пике, продукты слабой и длительной вулканической деятельности. Квасцовый камень из Тольфы, который по моему возвращению в Европу я с Гей-Люссаком изучили на месте, по ориктогностическим признакам и по химическому составу имеет много общего с плотным полевым шпатом, составляющим основную массу стольких трахитов и переходных порфиров.

Это водное сернокислое кремнеземистое соединение глинозема и калия, плотный полевой шпат, находившийся под действием серной кислоты, которая и образовала это вещество. Воды, циркулирующие в этих квасцовокаменных породах вулканического происхождения, не отлагают, однако, скоплений природных квасцов; для их получения эти горные породы необходимо подвергнуть обжигу.

Мне не известно, чтобы где-либо существовали отложения, сходные с теми, образцы которых я привез из Куманы; волосистые и волокнистые скопления, встречающиеся в жилах, пересекающих пласты лигнитов (берега Эгера [Огрже] между Заацем [Жатец] и Комотау [Хомутов] в Богемии), или оседающие в виде выцветов в полостях (Фрейенвальде в провинции Бранденбург, Сегарио в Сардинии), представляют собой нечистые соли, часто не содержащие калия, смешанные с сернокислым аммонием и сернокислой магнезией.

Медленное разложение кристаллов пирита, которые действуют, возможно, как мельчайшие гальванические элементы, способствует образованию квасцов в водах, циркулирующих в лигнитах и углистых глинах. Эти воды, соприкасаясь с известняком, образуют залежи водного сернокислого глинозема (не содержащего калия), которые встречаются около Галле; их некогда неправильно считали чистым глиноземом, связанным, как и морльская фарфоровая глина (каолин), с порфиром из формации красного песчаника.

 

 

После того как мы долгое время проблуждали в этих пустынных местах среди скал, совершенно лишенных растительности, мы с удовольствием смотрели на группы мальпигий и кротонов, обнаруженные нами при спуске к побережью. Здешние древовидные кротоны относились к тем же двум новым видам, весьма замечательным по своему внешнему виду и свойственным полуострову Арая.

К Лагуна-Чика мы пришли слишком поздно и потому не побывали в другой бухте, расположенной дальше к востоку и известной под названием Лагуна-Гранде или Лагуна-дель-Обиспо. Мы удовольствовались тем, что полюбовались ею с вершины господствующих над нею гор.

После гаваней Эль-Ферроль и Акапулько это, пожалуй, бухта с самыми необычайными очертаниями. Она представляет собой внутренний залив длиной с востока на запад в 2 ½ мили и шириной в одну милю. Скалы слюдяного сланца, образующие вход в бухту, оставляют свободный проход шириной всего в 250 туазов.

Глубина повсюду равняется 15–25 морским саженям. Возможно, когда-нибудь правительство Куманы использует этот внутренний залив, как и залив Мочима, расположенный в 8 морских лье от плохого рейда Нуэва-Барселоны.

Семейство господина Наварете с нетерпением ожидало нас на пляже; и хотя наша лодка шла под большим парусом, мы добрались до Маникуареса только ночью.

В Кумане мы прожили еще две недели. Потеряв всякую надежду на прибытие почтового судна из Ла-Коруньи, мы воспользовались американским судном, направлявшимся из Нузва-Барселоны на остров Куба с грузом солонины. На побережье и во внутренней части Венесуэлы мы провели 16 месяцев.

Хотя у нас оставалось еще свыше 50 000 франков в кредитивах на имя крупнейших гаванских фирм, мы испытывали бы крайне неприятный недостаток в наличных деньгах, если бы губернатор Куманы не пошел нам навстречу во всех отношениях. Деликатность, проявленная Эмпараном по отношению к совершенно неизвестным ему иностранцам, заслуживает величайших похвал и моей горячей благодарности.

Я останавливаюсь на обстоятельствах, носящих частный характер, с целью предупредить путешественников, чтобы они не слишком рассчитывали на связи между отдельными колониями одной и той же метрополии. При том состоянии, в каком торговля Куманы и Каракаса находилась в 1799 году, легче было бы использовать переводной вексель на Кадис и Лондон, чем на Картахена-де-лас-Индиас, на Гавану или на Веракрус.

16 ноября мы расстались с нашими куманскими друзьями, чтобы в третий раз проделать путь от устья залива Карьяко до Нуэва-Барселоны. Ночь была прохладная и чудесная. Не без волнения смотрели мы в последний раз на лунный диск, который освещал верхушки кокосовых пальм, окаймляющих берега Мансанареса.

Мы долго не сводили взора с беловатой полосы берега, где нам лишь однажды пришлось испытать людское недоброжелательство. Дул такой сильный бриз, что меньше чем через 6 часов мы стояли уже на якоре у Морро-де-Нуэва-Барселона. Судно, которое должно было доставить нас в Гавану, было готово к отплытию.