Лорс шел в чайную завтракать и приостановился возле окна закусочной. Там кто-то пел хрипловатым приятным голосом блатную песенку.

Чага! «Как ты появишься у меня в районе, обязательно происходит че-пе!» — вспомнил Лорс слова Вахидова.

Вечером перед танцами Лорс проследил, чтобы Вадуд назначил дежурных и по парку. Это стали делать с тех пор, как Никодим Павлович, директор школы, сказал Лорсу: «Лекторов и серьезных слушателей ваш клуб до сих пор отваживал грязью и беспорядком. Теперь стало почище. Но что толку, мужик, если не каждый отваживается к вам через парк пройти: тут тебе и хулиганят, и матерщина!»

В последнее время вечерняя жизнь парка вроде бы немного улеглась. И не столько из-за дежурных с повязками — просто стал притягательнее вечерами сам клубный зал. Там народ теперь понаряднее. Если и не концерт, то какая-нибудь затея в ходе танцев. Шахматы, пинг-понг… Когда Володя свободен от репетиции, он охотно сменяет на часок Петю, а танцевать под Володин аккордеон — это не то что топтаться в кустах под треньканье мандолины.

Неистощим на выдумку Вадуд, он рожден быть затейником. Если Володя не позволяет спеть кружковцу что-нибудь в перерыве между танцами («Программу следующего концерта грабишь!» — сердится он на Вадуда), Вадуд все равно находит, чем «заткнуть» антракт.

Сегодня у него опять — уже в который раз! — игра в «слепого», потому что она заинтриговала всех. Надо с завязанными глазами суметь срезать ножницами какой-нибудь из призов, свисающих с горизонтальной веревки. Лорс вначале запретил Вадуду эту игру, потому что стал трещать бюджет. Тогда Вадуд, с целью экономии, непостижимым образом научился почти безошибочно срезать подарки сам. И тут же бескорыстно вешал приз на место.

Среза́л он даже по заказу.

— Портсигар! — кричат в зале.

Целая комиссия пеленает Вадуду глаза. Заставляют его покружиться так, что и с открытыми глазами не понять бы, куда идти. Но Вадуд точно идет на цель с ножницами в вытянутой руке — и через миг уже щелкает двухрублевым оловянным портсигаром:

— Закурим?

Потрясенный зал охает.

Даже Васька-Дьяк, который так неохотно выползает из тьмы парка на свет, не выдержал, пришел:

— Хоть глянуть, как дураков путают!

Лорс видит, с какой постоянно злобной усмешкой недоверия следит Дьяк за приготовлениями Вадуда.

— Одеколон! — заказывают в зале.

И вот Вадуд уже демонстрирует, подкидывает в воздух зеленоватый флакон.

— А ну дай! — нагло расталкивая всех плотно сбитым корпусом, выхватывает у Вадуда повязку и ножницы Васька-Дьяк.

Панический визг девчонок. Все шарахаются: Васька-Дьяк своей хищной походкой идет не к призам, а прямо на публику, жадно шаря и тыкая в воздух жалами ножниц. По его дергающимся толстым губам видно, что он беззвучно ругается, уже поняв неудачу.

…Лорс сегодня репетирует с Азой сцену из будущего спектакля. Выбор остановили на пьесе «Гориллы». Из американской жизни. О том, как вчерашние гангстеры стали бизнесменами и терроризируют город. Гориллы во фраках! Одну из «горилл» придется играть самому Лорсу, потому что заболел исполнитель этой роли.

Когда он объявил об этом, Аза удивилась:

— А как же ваше презрение к сцене?

— Мне просто любопытно, смогу ли я перевоплотиться в гориллу, — огрызнулся он.

Что бояться своей роли, если он отважился осуществить всю постановку? Не одну ночь провел он за книгами, готовясь к постановке, читая и конспектируя все, что мог прочесть о сцене. Терминами «мизансцена», «войти в образ», «сквозное действие пьесы», «сверхзадача роли» он сыпал на репетициях так, будто они были его первым детским криком при рождении. Но сыпал с чувством меры — ровно столько, чтобы тертые кружковцы только смутно догадывались о невежестве своего режиссера.

В детстве Лорсу нравилась одна восточная сказка. Самонадеянному человеку, который больше всего любил говорить слово «знаю», достался волшебный плащ. «Наденешь, застегнешь одну пуговицу — взлетишь выше людей, — начали ему объяснять. — Застегнешь еще одну — выше дома; еще одну — выше дерева». — «Знаю, знаю!» — «А для того чтобы спуститься, ты должен…» — «Знаю, знаю!»

Всезнайка оказался в холодном и голодном поднебесье, потому что застегнулся наглухо. Как спуститься, он не знал. Он был наказан за то, что не хотел слушать ничьих советов.

Лорс тоже был застегнут наглухо: объявившись постановщиком, он как бы сказал «знаю, знаю». Но кое-что в режиссуре закрутил так, что не мог свести концы с концами.

Тогда через побывавшего в районе министерского инспектора он добился приезда на денек настоящего режиссера из театра. Это был человек еще молодой, но с узкой лысиной от лба до затылка. На репетиции он быстро, с дружелюбным остроумием и деликатно вскрыл режиссерские и актерские просчеты и распутал завихрения, придуманные Лорсом. Подсказал несколько простых и очень выигрышных решений, которые зажгли кружковцев.

Когда Лорс остался с ним наедине, режиссер с любопытством сказал:

— Слушайте, а вы ведь арап! Меня не проведешь. Как вы взялись одолеть такой спектакль, такую махину и в общем что-то путное слепить?

— Беру нутром самородка! — И Лорс достал из тайника кучу конспектов. — Сверхзадача в том, чтобы никак не дать самым бывалым кружковцам догадаться, что спектакль, по существу, ставят они, а не я.

Режиссер рассмеялся.

— Сами-то вы играете этого своего босса потрясающе бездарно, в стиле наихудшей самодеятельности, — сказал режиссер. — Пыжитесь, орете… Другие — сносны. Но сказать честно, божья искра только у этой девушки с косами… Вот что играет сестру забастовщика.

— У Азы?! — поразился Лорс. — Да ведь у нее «игровая», по существу, только одна фраза, трагическим шепотом: «Это невыносимо!» И то я все время Азу передразниваю… Это у меня получается.

— Она бы даже без этой фразы обошлась. Вы поглядите на ее лицо просто так, вне сцены. Насмешливость, высокомерие, но это так… девичьи штучки! А на самом деле у девчонки мир чувств и есть умение сдержать их.

…И вот Лорс уже не первый раз репетирует с Азой свою сцену, стараясь понять, чем так понравилась режиссеру из города реплика «Это невыносимо!». Сам он старается кричать слова своей роли поумереннее хотя бы ради того, чтобы не оглушать самого себя: его директорское ухо по обязанности и привычке автоматически прислушивается к разноголосице Дома культуры, как ухо механика к шуму мотора.

Вдруг Лорс улавливает какой-то сбой в клубном механизме и выскакивает в зал. К нему бросаются навстречу девушки в слезах:

— Липочку в парке убили!..

Проклятые девки! Дуры марлевые! Липочка жив!

Он лежит без сознания под деревом. Алая повязка «Дежурный» у него на рукаве. И алая кровь на бледном лице.

Капа бережно поддерживает его голову, но Капа молодец, она не голосит и не плачет. А у Юсупа, друга Липочки, у горца, для которого позор — плакать, текут слезы по лицу, и Юсуп говорит, говорит одно и то же:

— Кто тебя, Липочка? Кто тебя? Ну скажи мне только — кто тебя?

Липочка глотнул воду распухшими губами, открыл глаза и увидел Капу.

— Ничего… Все прошло… — мужественно соврал Липочка. — Я ничего не видел… Меня сразу ударили по голове…

В больнице, куда отвели Липочку, вызванная из дому Зинаида Арсеньевна сказала Лорсу, картавя:

— А ваш клуб — мьячное место. Что сделали с мальчиком! Скажите-ка, голубчик… говойят, вы жуйналист? Так что же, вас сюда пьислали, в клуб? Или вы вьоде этого, как их… тьидцатитысячника, только клубного? По какой-нибудь мобилизации?

Когда Лорс вернулся из больницы, в клубе было уже темно и пусто. Только в репетиционной сидели двое: Вадуд и Васька-Дьяк.

— Чего он от меня хочет, эй, завклуб? — с злобной усмешкой кивнул Дьяк на Вадуда, пристально глядя Лорсу прямо в глаза — такая у него была манера.

— Насчет Липочки ты виноват, — в упор обвинял Вадуд. — «Эй, завклуб» здесь нету, есть директор Дома культуры.

— Липочка вышел, а я-то оставался в зале?

— Абсолютная правда! Я сам тебе глаза завязывал, чтобы ты себе подарок отрезал.

— Во! Отхватил игрушку… — Дьяк подкинул в руке деревянную матрешку.

— Он знаете что всегда делает? — обличал Дьяка Вадуд. — Вызывает из зала девушку, сажает на мотоцикл и увозит в поле.

— А тебе завидно, жандарм, что меня девушки любят? — хмыкнул Дьяк.

— Жандарма здесь нету, есть инструктор. Тебя девушки ничуть не любят, Дьяк! Боятся, — обличал Вадуд. — А как только мы дежурных начали ставить в парке, ты сам начал бояться. Но когда в деревне появляется твой дружок Чага, ты снова бываешь нахальный. Это все уже заметили!

— Жандарм! Липочку мне хочешь пришить? — не мигая, смотрел Дьяк из-под низкого, тяжелого лба прямо в глаза Вадуду.

— Нет, ты Липочку не тронул, — покачал головой Вадуд. — Чага тем более не тронул, он руки мелочами не пачкает. Тут другой секрет. Вот он!

Вадуд выхватил у Дьяка матрешку и показал ее Лорсу:

— Это — Чага. Теперь скажу секрет.

Вадуд открыл матрешку и вынул следующую:

— А эта, помельче, — Дьяк. А дальше пойдет еще мельче матрешка, которая ударила Липочку. И так — без конца. Нет, нет, не без конца, потому что тут всего несколько матрешек. И мы сумеем их открыть, Дьяк. Потому что вас мало, а нас много. Ты колхозный весовщик, денежки водятся ребят спаивать. И силы у тебя хватает. У нас это тоже немножко есть… Сила! — Вадуд поднес палец вплотную к немигающим глазам Дьяка и поводил им вправо-влево: — Ты не думай, Васька-Дьяк, что мы здесь танцульками заведуем. Не-е-ет, мы здесь заведуем, чтобы никто не боялся и всегда был радостный!