Трехмерная фигура, сложенная из оберточной бумаги

 

 

В пятницу 24 июля 1992 года миссис Лилиан Роуз Ворхаус Оппенгеймер девяноста трех лет от роду умерла в медицинском центре Бет Израэль на Манхэттене от осложнений после операции на сердце. Кончину миссис Оппенгеймер оплакали четверо ее детей от первого мужа, мистера Джозефа Б. Краскела, четверо детей ее второго мужа Гарри Оппенгеймера, двадцать шесть внуков, тридцать правнуков, а вместе с ними и все, кто когда-либо увлекался оригами.

Оригами принято считать старинным японским искусством таинственного происхождения, давнымдавно завезенным на Запад некими безымянными приверженцами. На самом же деле оригами в том виде, в каком мы его сейчас знаем, зародилось в квартире Лилиан Оппенгеймер на верхнем этаже отеля “Ирвинг”, что в Грэмерси-парк на Манхэттене, где миссис Оппенгеймер в 1958 году основала Американский центр оригами. Историю оригами в XX веке можно подать по-разному. Это может быть жизнеутверждающий рассказ о нью-йоркской светской львице, пережившей трагедию и вновь обретшей смысл жизни в складывании фигурок из бумаги. Или поучительная повесть о евреесексологе, чьи библиографические штудии привлекли самое широкое внимание к мало кому до того известной разновидности декоративно-прикладного искусства, но который из-за чрезмерного вольномыслия и экстравагантного поведения оказался на обочине им же проложенной дороги. Или, например, история жизни южноафриканского иллюзиониста, навеки прославившегося благодаря тому, что в один прекрасный день он начал складывать маленькие бумажные фигурки перед телевизионными камерами. Или сказка в народном духе про японского гения-самоучку, который, когда бы не счастливая череда случайных встреч, провел бы всю свою жизнь безвестным коммивояжером. И все это будут варианты невероятной новейшей истории искусства складывать фигурки из бумаги — истории, в которой сгибов и складок не меньше, чем нужно для того, чтобы сделать ромбокубоктаэдр или даже знаменитого чешуйчатого дракона Камийи Сатоси.

Складывать фигурки из бумаги Лилиан Оппенгеймер начала в 1928 году. Лилиан тогда целые дни проводила в больнице у дочери, которая поправлялась после тяжелой операции. Так совпало, что в ее распоряжении оказалось много свободного времени и недавно вышедшая книжка Уильяма Д. Мюррея и Фрэнсис Дж. Ригни “Удовольствие складывать из бумаги” (Fun with Paperfolding), первое издание на английском языке, целиком посвященное этой теме. Когда после выписки они с дочерью вернулись домой, Лилиан, с головой погрузившись в домашние и родительские заботы, свое новое увлечение забросила. Она вернулась к нему двадцать лет спустя, когда в больницу попал ее муж, и она снова стала проводить целые дни в больничной комнате для посетителей. После смерти мужа Лилиан записалась на курс рукоделия и ремесел в нью-йоркской Новой школе социальных исследований. Молодая преподавательница, в свое время получившая в Германии диплом детсадовского педагога, познакомила Лилиан и ее соучеников с базовыми приемами изготовления бумажных фигурок. Лилиан увлеклась, начала читать соответствующие книги и обзавелась единомышленниками, с которыми они обменивались опытом и идеями. При этом привычному скучноватому словосочетанию “складывание из бумаги” она предпочитала экзотическое “оригами”. (Это японское слово составлено из двух: “ори” — “складывать” и “ками” — “бумага”; первоначально им называли сложенные по сгибу документы, но со временем и в японском языке оно стало обозначать искусство складывать бумажные фигурки.)

После того как в июне 1958 года газета “Нью-йорк таймс” написала про Лилиан и встречи любителей оригами, публика заинтересовалась, на Лилиан посыпались просьбы рассказать и показать, что такое оригами. В ответ на эти просьбы она создала Американский центр оригами, его встречи проходили по понедельникам вечером и по вторникам днем в ее квартире в отеле “Ирвинг”. Как пишет Флоренс Темко, подруга Лилиан, разделявшая ее увлечение, “на этих встречах стараниями Лилиан сформировался настрой, которому по сю пору подчинены взаимоотношения в мире оригами. Мы вместе складывали из бумаги, и если кто-нибудь что-то узнавал или придумывал новую фигуру, он делился находкой с остальными”.

Так Лилиан Оппенгеймер нашла свое призвание в жизни. Она участвовала в подготовке первой в Америке выставки оригами, проходившей в 1959 году в нью-йоркском музее Купер-Юнион, затеяла выпуск ежемесячного бюллетеня “Оригамист” (The Origamian), лично встречалась и переписывалась с оригамистами из разных стран мира. Кроме того, Лилиан увлекалась кукольным театром и была в числе основателей Гильдии кукловодов Большого Нью-Йорка, на любительском уровне практиковала чревовещание и писала книги в соавторстве со своей подругой Шари Льюис по прозвищу Баранья Отбивная. То есть была человеком исключительно ярким и разносторонним. Международный день оригами празднуется 24 октября, в день рождения Лилиан Оппенгеймер, и она это, без всякого сомнения, заслужила.

Теперь пришла очередь еврея-сексолога. Гершон Легман родился в семье иммигрантов в Скрантоне, штат Пенсильвания, в 1917 году. Это был человек широких интересов и неуемной энергии — его, например, считают одним из изобретателей вибратора. Одного этого с лихвой хватило бы, чтобы заработать ему прочную славу, как добрую, так и дурную. Но, работая под руководством крупного исследователя сексуальности Альфреда Кинси, Легман, которому тогда было двадцать три года, выпустил книгу со смелым говорящим названием “Оральный секс: Энциклопедический очерк оральной техники генитальной стимуляции. Часть 1: Куннилингус” (Oragenitalism: An Encyclopaedic Outline of Oral Techniques in Genital Excitation. Part 1: Cunnilinctus, 1940) и намеревался опубликовать вторую часть, посвященную фелляции. (А бедные его родители надеялись, что мальчик станет раввином.) “Оральный секс” был мгновенно запрещен, тираж прямо в типографии арестовала полиция. Это Легмана не остановило, он продолжал публиковать исследования о сексуальном поведении человека и его отражении в фольклоре. Так, в 1964 году у него вышла книга “Введение: Очерки и библиография эротического фольклора” (The Horn Book: Studies in Erotic Folklore and Bibliography), в 1968-м — “Подоплека похабных шуток: Анализ сексуального юмора” (The Rationale of the Dirty Joke: An Analysis of Sexual Humor).

Складывание фигурок из бумаги, судя по всему, было для Легмана всего лишь хобби, но он подходил к нему с не меньшим энтузиазмом и обстоятельностью, чем к разносторонним исследованиям сексуальности. Он досконально изучил историю и современное состояние этого искусства и в 1952 году по результатам изучения выпустил тематическую библиографию. Тогда же, в начале 1950-х, Легман разыскал в Японии никому тогда не известного мастера складывания бумаги по имени Акира Ёсидзава и познакомил с его работами Запад.

Легман, безусловно, заслужил себе достойное место в пантеоне оригами — даже при том, что умудрился рассориться со многими единомышленниками и сделался в их сообществе не то белой вороной, не то паршивой овцой. Из Всеамериканской ассоциации оригами он вышел, как рассказывает его биограф Микита Броттман, из-за спора “о неправильно сложенном уголке”.

 

 

Сложенный из бумаги дракон

 

Отставной юрист Дэвид Листер, пожалуй, крупнейший из ныне живущих западных специалистов по истории оригами, отмечает с профессиональной сдержанностью, что, “к сожалению, Легман слишком часто вел себя слишком агрессивно и вызывающе”. Писатель Джон Клеллон Холмс и вовсе называл своего приятеля Легмана “припадочным Чингисханом”. Если считать Лилиан Оппенгеймер матерью оригами, то Гершона Легмана следует признать его непутевым дядюшкой.

Акира Ёсидзава в таком случае — это дедушка современного оригами. Он родился в крестьянской семье, работал чертежником на машиностроительном заводе и готовился стать буддистским монахом. Но потом увлекся оригами, начал посвящать этому занятию все свое свободное время, а на жизнь зарабатывал, торгуя вразнос специями и готовыми закусками. В 1951 году, когда Ёсидзаве было уже сорок, редактор престижного японского иллюстрированного журнала “Асахи граф”, чем-то похожего на американский “Лайф”, заказал ему несколько фигурок, чтобы поместить их снимки в качестве иллюстраций. С этой публикации началась его известность. В 1953 году с ним познакомился Легман и помог организовать выставку в Амстердаме. В 1954 году Акира Ёсидзава выпустил свою первую книгу “Новое искусство складывания бумаги”. Совместно с другим мастером оригами, художником Сэмом Рандлеттом, он разработал всемирно признанную систему обозначений, позволяющую с помощью знакомых многим стрелок и пунктирных линий записать процесс складывания любой модели. Кроме того, Ёсидзава создал технику “мокрого складывания”, суть которой понятна из ее названия. И, главное, он сделал множество моделей исключительной красоты. Его фирменные гориллы — настоящее чудо, идеально сложенные детки Кинг-Конга. Проще говоря, он был великим художником.

Ну, и последнее лицо на нашем причудливом семейном портрете — лысоватый, с очками на носу южноафриканский иллюзионист Роберт Харбин, отец современного оригами. Должен признать, что этот персонаж мне особенно дорог: первой в жизни купленной мною книжкой было написанное Харбином руководство “Оригами 3: Искусство складывать из бумаги” (Origami 3: The Art of Paper-Folding, 1972). Первые два выпуска я пропустил, но не купить этот я уже просто-таки не мог. В детстве меня увлекала возможность делать разных существ практически из ничего, без всяких инструментов, при помощи одних только рук. А на обложке “Оригами 3” были изображены две ползущие по песку невероятно яркие зеленые черепахи, как будто только что выбравшиеся из родного первобытного болота. Любил я и телепередачу про оригами, которую вел Харбин, — ее показывали, как раз когда я приходил из школы.

Эстрадный иллюзионист Харбин увлекся фокусами со складыванием из бумаги и написал книгу “Бумажная магия” (Paper Magic, 1956), первую на английском языке работу на эту тему. Он был лично знаком с Легманом и Оппенгеймер, переписывался с Ёсидзавой, стал первым президентом Британского общества оригами. В своих телепередачах он просто сидел за столом и на камеру складывал модели, подробно и доступно объясняя каждое свое действие. В его подаче выходило, что оригами — это очень просто.

Но увы, начав складывать модели по книжке Харбина, я очень скоро столкнулся с первой трудностью: в Эссексе в 1970-х невозможно было достать подходящую для оригами бумагу. А дома у нас вообще никакой бумаги не было. Отец принес мне с работы несколько листов А4, я обрезал их до квадрата, но бумага все равно оказалась слишком толстой и чересчур белой, и толком ничего сложить из нее не получалось. Поэкспериментировав, я выяснил, что лучше всего для оригами подходит копировальная бумага, но руки от нее мгновенно становились черными или синими. Всю середину 1970-х я долго и упорно боролся с бумагой, складывая хлипких и корявых дельфинов, птичек, собачек и всякие бессмысленные коробочки. Сложить черепах, как на обложке книги Харбина, у меня так и не получилось.

Оппенгеймер, Легман, Ёсидзава, Харбин — это лишь часть героев причудливой истории оригами. Свой след в ней оставило еще множество персонажей, часто весьма неожиданных: испанский писатель и философ Мигель де Унамуно, обожавший складывать из бумаги маленьких птичек; аргентинский метатель ножей Адольфо Серседа, оставивший ради оригами свою экзотическую профессию; чрезвычайно плодовитый автор пособий и потому лучший друг всякого начинающего оригамиста Флоренс Темко; математик и популяризатор науки Мартин Гарднер, на протяжении многих лет пропагандировавший искусство складывать из бумаги в своих колонках для “Сайентифик американ”; иллюстратор детских книг и художник-мультипликатор Альфред Бестолл, придумавший для “Дейли экспресс” медвежонка Руперта и публиковавший в каждом ежегодном выпуске его приключений по модели оригами; большой педант Джон Смит, разработавший в 1970-х так называемое простое оригами, в котором допускаются только простейшие сгибы; невероятный Роберт Лэнг, оставивший экспериментальную физику ради того, чтобы серьезно заняться оригами, адепт возникшего в 1980-х прецизионного оригами, он обеспечивает точность сгибов при помощи лазерных резаков и использует при создании моделей им же самим написанные компьютерные программы; и, конечно же, Садако Сасаки — эта девочка пережила атомную бомбардировку Хиросимы, но заболела из-за облучения лейкемией и, лежа в больнице, торопилась сделать тысячу бумажных журавликов, чтобы загадать желание, которое обязательно исполнится, а когда она умерла, друзья и одноклассники поставили ей памятник в хиросимском Мемориальном парке мира, к которому по сей день приходят люди и в память о Садако складывают из бумаги журавликов.

Но довольно про людей. Давайте поговорим о бумаге. И первое, что про нее необходимо сказать: для оригами, как я в детстве убедился на собственной шкуре, обыкновенная бумага не годится. Лист обыкновенной бумаги имеет, как правило, форму прямоугольника, а бумаги для оригами — квадрата. (Как предположил Дэвид Листер, для оригами берут бумагу квадратную, потому что вне зависимости от размера у квадрата всегда одни и те же пропорции, и поэтому все схемы и указания по складыванию моделей подходят к любому квадратному листу, какой бы вы ни взяли.) Обыкновенная бумага белая, бумага для оригами бывает самых разных цветов. Обыкновенную бумагу можно купить в любом канцелярском магазине или отделе, бумагу для оригами покупают, по большей части, в Японии или в интернете.

Самая распространенная на Западе бумага для оригами — это ками, она тонкая, продают ее обычно пачками квадратных листов со стороной от шести до десяти дюймов, белых с одной стороны и цветных — с другой. Ее-то и принято считать традиционной бумагой для оригами. Как и большинство подобных штук, она настолько же традиционна, насколько традиционен “завтрак пахаря”, который подают во всех пабах Англии, рождественская елка и, собственно, само празднование Рождества. (Как известно, только в викторианскую эпоху придумали праздновать Рождество, как оно празднуется сейчас, в виде вакханалии покупок и подарков, среди которых заметное место занимают поздравительные открытки, паззлы, настольные игры и бумажные украшения для дома. Без бумаги нет Рождества. То же можно сказать и про оригами: Элис Грей, куратор Американского музея естественной истории, энтомолог и приятельница Лилиан Оппенгеймер, украшала рождественскую елку в своем музее игрушками оригами, чем заложила прочную музейную традицию. В написанной Грей книге “Магия оригами” (The Magic of Origami, 1977) бумажным елочным игрушкам посвящен целый великолепный раздел, но несравненная Флоренс Темко пошла дальше и включила в свой компендиум “Праздничные украшения в технике оригами” (Origami Holiday Decorations, 2003) модели, подходящие не только для Рождества, но также и для Хануки и Кванзы.) Условно традиционная для Запада бумага ками предназначена все же, главным образом, для детей, начинающих и дилетантов. Серьезным оригамистам, как и вообще всем серьезным людям — за исключением писателей, которые часто умеют довольствоваться одноразовой шариковой ручкой и оборотом почтового конверта, — для занятия их искусством требуются профессиональные материалы и инструменты. Большинство разновидностей профессиональной бумаги для оригами изготавливаются не из древесной массы, а из других растительных волокон, не подвергаемых агрессивной химической обработке и не содержащих лигнина, полимерного соединения, которое делает бумагу прочнее, но из-за которого она со временем желтеет и крошится.

Среди классических сортов бумаги, подходящей для оригами, — японские кодзо и гампи, корейская ханчжи, непальская локта и таиландская унрю.

Европейские знатоки особенно высоко ценят “слоновью кожу” фирмы “Цандерс”. При плотности 110 г/м² (для сравнения: плотность стандартной бумаги для принтера 70–80 г/м², бумаги, на которой печатают визитные карточки, — 120 г/м²) она имеет грубую структуру, на ощупь напоминает пергамент, плохо рвется и обладает феноменальной памятью на сгибы — заложенная на ней складка остается навсегда. У меня есть около дюжины листов этой бумаги, они обошлись мне по 10 фунтов за штуку, и поэтому я боюсь к ним притрагиваться. Когда я умру, я хочу, чтобы меня завернули в “слоновью кожу” от “Цандерс” и похоронили в бумажном гробу (в “Экоподе”, их компания из Брайтона изготавливает из переработанных газет, отделка из шелковичной бумаги, каждый гроб снабжен ремнями для переноски и ситцевым тюфяком; мне нужен красный, с ацтекским календарем на крышке).

Погружаясь в тему складывания из бумаги, рано или поздно парадоксальным образом приходишь к ее неожиданной логической противоположности — к вырезанию из бумаги. Два занятия связывает между собой неожиданная симметрия: складывание уменьшает площадь, вырезание увеличивает периметр; при складывании свято сохраняется единство, при вырезании производится разделение.

Как и складывание из бумаги, вырезание в разнообразных формах распространено по всему миру, насчитывает множество национальных разновидностей.

В Японии делают киригами, в Китае — цзяньчжи, в Мексике — папель пикадо, в Германии — шереншнитте, в Польше — витинанки, в Индии — санджхи.

Роб Райан, один лучших современных художников, работающих ножницами по бумаге, автор произведений, украшавших страницы журналов “Элль” и “Вог”, книжные обложки и конверт недооцененного альбома “Nightbird” группы Erasure, так объясняет притягательность этой изобразительной формы:

Одним из таких художников, всю жизнь снова и снова по-разному рассказывавших одну и ту же историю, был Ганс Кристиан Андерсен. Прославился он своими чудесными сказками, но при этом был одержим вырезанием из бумаги силуэтов. Их сохранилось около 250 штук, они все выполнены в неповторимом индивидуальном стиле и заслуживают известности наравне с его литературными произведениями. В детстве отец сделал ему бумажный театр с куклами, и вырезать для них наряды, как пишет Андерсен в автобиографии, было для него “величайшим наслаждением”.

Родившийся в бедной семье, зацикленный на себе, всю жизнь боровшийся за признание, не имевший ни жены, ни детей, не обзаведшийся даже собственным домом, больше всего на свете Андерсен любил публично рассказывать свои сказки. По ходу рассказа он вырезал силуэты, чтобы проиллюстрировать свои слова, то есть устраивал своего рода бумажный перфоманс. Современник пишет, вспоминая одно из таких представлений: “Закончив рассказывать, он развернул перед нами вырезанную им из бумаги вереницу танцовщиц. Ему весьма польстило, что нам это произведение понравилось. Похвалы бумажным танцовщицам доставили ему очевидно больше удовольствия, чем то одобрение, с каким мы выслушали сказку”.

Андерсен вырезал только из белой бумаги — белизна придает его силуэтам некую призрачность, заставляет видеть в них намеки на потустороннее, на фотографические негативы иного мира — или же мира потаенных переживаний; бумага в очередной раз перекидывает мост к бескрайним неописанным внутренним областям человеческого “я”. В том, что касается техники и стиля, вырезанные работы Андерсена скорее можно назвать анти-силуэтами.

 

 

Силуэты — иначе теневые портреты или рисунки — пользовались популярностью в XVIII — начале XIX века, их обычно делали из темной бумаги, чаще всего из черной. Само слово “силуэт” происходит от фамилии неудачливого министра финансов времен Людовика XV Этьена де Силуэта — он попытался обложить налогами аристократию и даже урезать расходы на содержание королевского двора, так что продержался на министерском посту всего восемь месяцев в 1759 году. В том, что фамилией министра начали называть вырезанные из бумаги черные портреты, виновата, скорее всего, его репутация скареды — силуэты служили дешевой заменой дорогих, написанных красками “настоящих” портретов. По другой версии, бумажные портреты были так названы потому, что месье Силуэт любил их вырезать. Какая бы этимология ни оказалась верна, искусство силуэта, очевидно, возникло задолго до XVIII века.

Большим энтузиастом силуэтов, как и много чего еще, был физиогномист Иоганн Каспар Лафатер, отрекомендовавший их в своем сверхуспешном труде “Физиогномические фрагменты для поощрения человеческих знаний и любви” (Physiognomische Fragmente zur Befdrderung der Menschenkenntnis und Menschenliebe,

1775–78) в качестве “лучшего способа передать черты человека”. Он даже придумал и дотошнейшим образом описал идеальную машину для снятия силуэтных портретов посредством пантографа и специальной бумаги (“тень можно проецировать на почтовую бумагу или, что предпочтительнее, на тонкую промасленную и затем тщательно высушенную бумагу”).

Но подход Лафатера оказался чрезмерно серьезным для искусства вырезать силуэты — оно скоро превратилось в веселую общедоступную забаву. Искусство это вызывало столь пренебрежительное отношение у знатоков и любителей изящного, что в книге “Искусство силуэта” (The Art of Silhouette, 1913) коллекционер Десмонд Коук вынужден был старательно, обильно пользуясь курсивом, объяснять, что “лучшие силуэтисты в жизни не брали в руки ножниц”. Коук писал, что “превосходнейшие четверо” мастеров силуэта XVIII века — Джон Майерс, Изабелла Робинсон Битам, Чарльз Розеберг и Э. Чарльз со Стрэнда — рисовали свои портреты на картоне, стекле и гипсе, но и он вынужден был признать: самый прославленный силуэтист всех времен Огюст Амант Констанс Фидель Эдуар действительно орудовал презренными ножницами.

“Залог красоты силуэтных портретов, — писал Огюст Эдуар, — это умение сохранить предельно черный цвет бумаги”. (Как показали исследования работ Эдуара, хранящихся в Национальной портретной галерее, он окрашивал бумагу сначала костным углем, а затем берлинской лазурью, от которой черный цвет кажется еще чернее.) В 1814 году Огюст Эдуар приехал из Франции в Англию, там за полтора десятилетия отточил до совершенства свое искусство, после чего отправился в Соединенные Штаты. В работе Эдуар всегда использовал один и тот же простой метод: складывал лист бумаги пополам окрашенной стороной внутрь, так чтобы сделанный на одной половинке набросок отпечатывался на второй, этот оттиск можно было сохранить в альбоме, тогда как из первой половины он маленькими, острыми ножницами с длинными рукоятками вырезал силуэт. Готовые силуэты он иногда наклеивал на соответствующий им литографированный фон, изображающий, к примеру, гостиную, поле боя или морской берег. В Америке Эдуар был сверхзвездой искусства силуэта и откровенно наслаждался славой, поскольку скромностью он никогда не страдал.

Но возвращение в 1849 году в Англию обернулось для Огюста Эдуара трагедией. “Онейда”, судно, на котором он путешествовал, у берегов острова Гернси попало в жестокий шторм и затонуло. Эдуар спасся, но почти все его бесценные альбомы погибли — воды Атлантики поглотили десятки тысяч сделанных им набросков. После этого он силуэтов больше не вырезал. Впрочем, развитие фотографии так и так вскоре привело искусство бумажного силуэта к упадку.

Как до появления фотографии существовало, так и после него существует, пусть порою в полузабвении, множество разновидностей бумажных рукодельных искусств: декупаж, тиснение, квиллинг, создание бумажных барельефов… Святой покровительницей всех подобных побочных и полузаконных форм следовало бы назначить — если уже где-то там она ею не назначена — чудесную Мэри Гранвиль Пендарвс Делейни, приятельницу композитора Генделя и писателя Свифта; с Лилиан Оппенгеймер миссис Делейни тоже наверняка подружилась бы, живи они в одно время.

История того, как она открыла себя и новую форму искусства, хорошо известна. В 1772 году пожилая вдова, полная, тем не менее, жизни и задора, гостила у своей подруги, вдовствующей герцогини Портленд в имении Булстрод-Парк в Бакингемшире. Одним прекрасным утром на глаза миссис Делейни попался лист бумаги, цвет которого в точности совпадал с цветом лепестков герани. Отметив сходство, она взяла ножницы, вырезала из найденного листа цветок и наклеила его на черную бумагу. В считаные минуты она создала новый вид искусства. Солидный возраст — Мэри Делейни к тому времени исполнилось семьдесят два — не помешал ей осознать масштаб содеянного. “Я изобрела новый способ изображать цветы”, — писала она своей племяннице. Этот новый способ миссис Делейни назвала

“бумажной мозаикой”. Следующие шестнадцать лет она неустанно работала ножницами, пинцетом и шилом, сделав в общей сложности почти тысячу работ, ею же собранных в альбомы, которые она именовала Flora Delanica. Свои бумажные цветы, исполненные, по выражению Горация Уолпола, “со всей тщательностью и достоверностью”, она составляла из крошечных кусочков тряпичной бумаги, раскрашенных акварельными красками, и разведенной в воде мукой наклеивала их на черную бумагу.

Бумажные цветы миссис Делейни уже не на одно столетие пережили свою создательницу. Ее работы хранятся в Британском музее, и их периодически открывают для себя художники, писатели… и феминистки. Жермен Грир, например, отозвалась о цветах Делейни с негодованием, углядев в них “очередное свидетельство того, как женщин на протяжении веков вынуждали впустую тратить свое время”. Грир совершенно права, но при этом упускает главное. Слова, обозначающие бумагу в большинстве европейских языков, происходят от papyrus, латинизированной формы слова bublos, которым греки называли лыко папируса. Из него же, через греческую biblion, “книгу”, получилась “Библия”, которая каждодневно напоминает, что мы живем в стране тьмы и тени смертной и что все мы не умрем, а изменимся, ибо тленное облечется в нетление и смертное облечется в бессмертие. И что же, бумажное искусство — пустая трата времени? Да, безусловно. А не пустая бывает?