Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
«Неучастие в подлости»
Надежда Белахвостик: Но прежде чем попробовать удивиться чему-то новому, нужно решиться на отъезд. Мне кажется, в России немало людей, которые хоть и опасаются резких перемен в жизни, все яснее понимают, что дальше жить в этом уже нельзя. Я про ряженые детские сады, про изнасилованный патриотизм, про извращенные понятия родины, безопасности и защиты.
— Перед тем как мы поговорим об этом, мне важно отметить, что было бы ошибкой считать прекрасное умение поражаться новому инструментом в первую очередь для эмиграции. Те, кто переживает ежедневную очень тяжелую рутину в своей стране, тоже могут воспользоваться упражнением, описанным в предыдущей главе, для изменения жизни в положительную сторону здесь и сейчас. Это относится ко всем моим мыслям и советам, изложенным в этой книге: я очень стараюсь, чтобы они были применимы в разных странах и в разных ситуациях. Объединены они одним: тем, что я назвал условиями турбулентности.
Теперь к тому, о чем ты говоришь. Да, все так. Если мы говорим о России, поскольку морально-нравственная база человека разрушается с каждым днем, можно все называть всем. Искажать и перевирать мысли, извращать понятия, развращать детей. Это необходимо для нынешних российских преступников, это базис их преступления.
Больше нет морали. Есть фраза, которую приписывают Гитлеру: «Я освобождаю вас от химеры совести». Это именно то, что российская власть проделывает сейчас.
Надежда Белахвостик: В Беларуси Лукашенко в 2020 году сказал не так образно, но очень практично: «Иногда не до законов».
— Разрушение морали и нравственности происходит будто по лекалам почти 100-летней давности. Я этой темой много занимался. Знаешь, как происходила дегуманизация евреев в 1930-е годы в нацистской Германии? Вот так и происходила. Начиналось с карикатур о том, что евреи хотят захватить весь мир. После этого говорили, что евреи грязные. После этого — что они портят немецких детей. После — что евреи насилуют немецких женщин, воруют деньги. И так далее и так далее. Дальше вывод понятен — всех евреев надо убить. В России происходит то же самое. Сравни с выстраиванием отношения к Украине и украинцам — похоже, правда? Но, к сожалению, технологии манипуляции, вранья и запугивания сегодня намного круче. Так что эта страшная колонна едет сразу по нескольким автострадам.
Из программы «Любить нельзя воспитывать»
— Я не понимаю: на свете столько войн! Почему же вы, Дима, вдруг внезапно заговорили о войне, которая происходит сейчас? Почему у вас не болит душа за других? Почему раньше вы молчали?
— Это сообщение в программу написала женщина, которая придерживалась очень интеллигентного стиля общения и в начале призналась, как ей важны отношения с детьми, как ей важна программа «Любить нельзя воспитывать», как она благодарна за то, что я делаю. Потом добавила: «Однако…», а дальше вы слышали. И подобных сообщений у меня довольно много. Поэтому я решил ответить самой этой позиции — ее еще называют «вотэбаутизмом». Заметьте, люди, которые укоряют меня и других в молчании на определенную тему («А почему вы не?..»), не заявляют, что их душа разрывается на части от того, что происходит в самых разных уголках земного шара, что они скорбят по кому-то, что они хотят прекратить какую-то конкретную войну. Нет. Вместо этого они как будто лишают нас права реагировать на то, что важно для нас. Лишают права болеть за то, что у нас болит. Делают они это, манипулятивно предъявляя нам плохо скрытую претензию в лицемерии: дескать, если вы молчали раньше, значит, сейчас врете.
Но эти люди не могут не понимать, особенно если они подумают хотя бы чуть-чуть, что душа у нас болит по-разному и о разном. Предъявлять подобную претензию — это как подойти к человеку, когда у него умирает близкий, и сказать: «Чего ты, дубина, рыдаешь? У всех родственники умирают. Что ж ты за скотина такая лицемерная? Знаешь, сколько людей сегодня поумирало? По жителям других домов ты ведь не плачешь!» Давайте зададимся вопросом: в чем природа такой манипуляции? В чем ее цель?
Эта война — конец нашей прежней жизни. Абсолютно точно и на сто процентов. Нет человека, которого война не коснется — во всяком случае, в поле нашего общения. Потому что убивают сейчас наши знакомые. И убивают наших знакомых.
То, что началось в феврале 2022-го, прямо или косвенно произошло с нашего одобрения, с нашего молчаливого согласия. И претензия, которую предъявляют мне (а также, думаю, многим другим людям) — «Что ж ты раньше-то так не страдал, страдалец?», — это попытка делегитимизации нашей человечности. «Вы такие честные? Нет, вы врете, не больно вам!» Знаете, какой следующий шаг? «Вам платят за то, что вы говорите». Слыхали ведь и такое, не правда ли?
Происходит это потому, что человек не может позволить себе честной позиции: ему страшно, он боится. И чтобы совесть затихла, необходимо доказать самому себе, что все таковы, все трусишки и врунишки. Такие люди гонят от себя любую правду о том, что на наших глазах уничтожается чудесная, потрясающая, удивительная страна. Что огромное количество детей, стариков, мужчин, женщин остаются без крова и средств к существованию. Что про российских солдат можно сказать словами Высоцкого: «А перед нами все цветет, за нами — все горит».
Мне кажется, подобное мышление — типичное обесценивание, которое имеет определенную цель. Обесценивание вообще — нынешняя идеологическая доктрина, которая, на мой взгляд, предлагается или насаждается умышленно. Обесценивание войны. Обесценивание человеческой жизни. Обесценивание человеческой натуры. Обесценивание человеческой позиции. Обесценивание личности, человеческого права на себя. Обесценивание возможности человека сказать: «Я так думаю, я так считаю, я плачу, потому что мне горько, я смеюсь, когда мне смешно». «Нет! — как будто отвечают такие люди. — Мы знаем, когда и почему тебе плакать, у нас монополия на твое горе и твои радости. Мы — это государство».
Если вы размышляете тем же образом, что автор сообщения, которое мне пришло, то, к моему огромному сожалению, вы уже поражены этой болезнью. И тогда нужно думать о том, чтобы, метафорически выражаясь, заняться собственным исцелением. Обратиться — в кавычках и без кавычек — к врачу. Задать себе вопросы: «Что со мной не так? Как случилось, что теперь я не только не способен к сочувствию и эмпатии, не способен защищать жертву, но также не могу вынести, если об этом говорят другие? Как удалось государственному монстру превратить меня в это? Как излечиться и вернуть свою человечность?».
— В той системе координат, которая сейчас строится в России, дети вчера говорили одно, а завтра о том же самом должны сказать другое. Так и разрушается мораль, механизмы сомнений и рефлексии — когда от тебя требуют говорить что-то просто потому, что это кому-то нужно. Не потому, что ты так думаешь, не потому, что так чувствуешь. Нельзя задавать вопросы — ты должен вызубрить правильный ответ. А ведь это самая человеческая вещь — усомниться, спросить себя и других: «Почему так? А может быть, есть и другая сторона?». Лишить человека сомнения значит разрушить его морально-нравственный базис. Дальше — всего несколько шагов до того, чтобы нарядить детей в форму и поставить на колени в форме звезды, как было, например, весной 2024-го сразу в нескольких российских садах и школах.
Безусловно, речь идет о преступлении против детей. Человек 4-5 лет, и мы об этом уже говорили, не может усомниться в том, что взрослые хотят ему добра. Он не способен заподозрить, что взрослый может желать зла. Поэтому до шести-семи лет почти всегда можно добиться от детей беспрекословного послушания. Более того, такому маленькому человеку можно сказать: «Ты чувствуешь неправильно, ты должен чувствовать вот так». И он будет искать в себе «правильное» чувство, потому что взрослый так сказал. Это прямое насилие. Это преступление. И никак иначе это назвать нельзя.
Из программы «Любить нельзя воспитывать»
— У меня вопрос на тему, уже набившую оскомину, — про 9 Мая. Дочери три года и четыре месяца. Недавно, когда я забирала ее из сада, она с горящими глазами на эмоциях начала мне рассказывать: «Мама, там шли мальчики в военной форме! С флажками! Они шли на войну! Их всех убили!». Я в шоке от того, что мой трехлетний ребенок в принципе использует в своей речи слова «война» и «убили». Переспрашиваю: «Что?» Отвечает: «Война. Всех детей убили. И меня убили. И братика убьют». И добавляет: «Я не сдамся».
— Дорогие мои, речь о ребенке трех лет и четырех месяцев!
— Оказалось, воспитательница готовила детей к 9 Мая, показывала фотографии детей, которые в годы войны помогали партизанам. Спасибо, что не детей в концлагере. Воспитательница рассказывала, что почти все ушли на фронт, их там и убили. А «мальчики в военной форме» — это дети из старшей группы мимо окон проходили. На мой взгляд, в этом возрасте дети еще слишком маленькие, чтобы разговаривать с ними в таком ключе. Или нет? Воспитательница потом мне искренне и воодушевленно говорила про патриотизм. Дети в итоге ничего не поняли. Мой ребенок, по крайней мере, ничего не понял. Уже после того случая мы увидели с дочерью мертвого голубя, и я предположила, что он болел. Но дочь ответила: «Нет, его убили на войне». Я не понимаю, как мне теперь быть со всем этим. Кстати, вот еще один комментарий от воспитательницы: «Ничего страшного, сейчас же нет войны».
— Это, конечно, история не о девятом мая. Это история о том, через что мы проходим каждый день — и через что проходят наши дети. Считайте, что ваш ребенок ежедневно ходит туда, где распространяется чума. Или холера. Или сами придумайте какое-нибудь ужасное заболевание. Это не метафора. Если здесь и есть что-то от метафоры, то она не сильно преувеличена.
Поверьте мне, если девочке трех лет и четырех месяцев в голову вбивают вот это, значит, что бы вы ни делали, что бы ни происходило у вас дома, индоктринация — то есть внедрение в сознание нужных власти установок и стереотипов — будет продолжаться и будет побеждать. Потому что для человека трех лет это устроено так: моя любимая мама посылает меня туда, в этот сад, — значит, там хорошо. И воспитательница (в кавычках, конечно, потому что она не педагог, а просто пособница режима) для ребенка в этом возрасте тоже имеет абсолютный авторитет. Это прямое инфицирование — мое сравнение с болезнью не случайно.
Дорогие, любимые, прекрасные, услышьте меня, пожалуйста. Речь идет о ситуации, в которой вы не были никогда. Я понимаю желание всех мам и пап на свете закрыть глаза и сказать: «Ну ладно, обопремся на предыдущий опыт». Не было у вас такого предыдущего опыта! И у меня не было опыта, похожего на этот. Нам нужно по-новому реагировать на то, что происходит. Нам нужно спасать наших детей сейчас. Даже если я предположу, что эта женщина, к которой вы посылаете свою дочь, перестанет говорить то, что она говорит, — предположим, вы правы и речь идет о подготовке к девятому мая. Но разве она превратится в профессионального педагога? Она — враг детей. В частности, вашей дочери.
Еще раз — буду многократно повторять одно и то же: если для вашего ребенка есть опасность, значит, нужно срочно менять ситуацию, уходить. Промедление крайне опасно. Нужно объединяться с другими родителями — может быть, вы по очереди будете заниматься с детьми. Или пригласите воспитателя, тьютора, который сделает это за вас.
И даже если вы заявите, что у вас в принципе нет такой возможности, не ждите, что я скажу: «Ну и хрен с ними, с вашими детьми. Пусть они туда ходят, пусть их учат, что их всех убьют, и мальчики пусть в форме маршируют под окнами». Не дождетесь вы от меня такого совета. Нужно уходить. Когда речь идет о спасении близких, цена становится неважна.
Надежда Белахвостик: Но есть еще родители, которые умиляются этому: «Мы храним память…».
— Мы, конечно, можем долго говорить о том, что они опасны для собственных детей. И это так. Но важнее, мне кажется, понять, как с ними такое произошло. А произошло это, на мой взгляд, следующим образом.
С людьми запуганными всегда легче иметь дело. Всегда легче управлять теми, кто боится. Этих людей не научили рефлексии, сомнению. Вместо этого их всю жизнь пугали. И их родителей тоже пугали: били по губам, били по рукам. Очень многих из них били в физическом смысле слова. Их приучали к тому, что они не разбираются в жизни, что они не разбираются в политике, что есть специальные дяденьки, реже — тетеньки, которые сделают выбор за них, потому что те более образованные и лучше все понимают. Людей приучили к этой мысли, им оставили минимальную возможность что-то решать. И даже не решать, а осторожно озвучивать общепринятое мнение.
К этому добавилось следующее: людей купили примерно 20–25 лет тому назад. Негласный договор с властью был таким: не лезьте в наши дела, говорила власть, дайте нам спокойно играть в наши игры, а мы за это дадим вам возможность зарабатывать, ходить на вечеринки, хорошо одеваться; не волнуйтесь, мы вас защитим, все будет в порядке.
С материальной точки зрения жизнь в России и правда очень изменилась за последние 20 лет. Вот только соглашаться на такой договор было нельзя. С помощью него из людей просто сделали проституток, продающих часть себя за определенные блага. Когда ты 20 лет постоянно продаешься — а со временем тебе еще говорят, что, если ты будешь плохо продаваться, мы тебя посадим в тюрьму, — ты уже не видишь разницы между правдой и неправдой. И это становится твоей личностью, причем навсегда.
Вдобавок — обычный российский комплекс неполноценности, который раздувается властью самым примитивным манипулятивным способом. «Все остальные хотят, чтобы тебе было хуже. Кроме нас, разумеется. Все остальные хотят тебя убить. Все остальные считают, что ты дурак». Давайте вспомним: идет, скажем, человек по улице, а через дорогу две девочки стоят и хихикают, — и ему кажется, что хихикают над ним. Вот это и есть простейшее проявление комплекса неполноценности.
Справиться с этим комплексом довольно легко, если его не подпитывать и включать рефлексию. Однако сейчас власть постоянно подкармливает этот комплекс — и в детях, и во взрослых. К несчастью, мы должны констатировать, что власть суперуспешна в этом своем преступном деянии. Ей удалось добиться не только того, что черное теперь можно называть белым, но и того, что люди действительно теперь называют черное белым (а если не называют, их сажают в тюрьму).
Среди родителей, которые обращаются в мою программу «Любить нельзя воспитывать», бывают те, кто тоже называет. И иногда, когда я пробую поколебать их позицию — разжевать информацию, воззвать к памяти, — у них возникают какие-то сомнения. Это ведь действительно разговор о том, что совсем недавно было у нас в крови, пока не начали вытравлять. Дедушка ведь по-настоящему плакал 9 Мая и не хотел рассказывать ничего о войне. И в тот момент, когда такой родитель одевает собственного четырехлетнего солдатом и заставляет ненавидеть мифических врагов, он же способен понять, что делает не совсем то, что одобрил бы дедушка? Но это очень далекий и в большинстве случаев недостижимый горизонт диалога. Во всяком случае, на сегодняшний день.
Ведь не сомневаться — это очень простой способ жизни. Это намного проще, чем задавать вопросы. «Не надо думать! С нами тот, кто все за нас решит», как пел Высоцкий. Это очень точно, и это транслировалось годами: «Не думайте, мы сами все устроим». Я плохой политолог, но крах режима произойдет именно поэтому. В какой-то момент возникнет жесточайший когнитивный диссонанс. А для лишенных рефлексии людей это очень опасно, как головой в стену войти — резко рушатся все направляющие личности.
Из программы «Любить нельзя воспитывать»
— Уважаемый Дима, педагогам очень хочется получать профессиональный анализ ситуации без эмоционального фона. Мы просто работаем и делаем свою работу, хорошо и уверенно. Эмоциональное начало каждой вашей передачи и напоминание об «СВО» не несет никакого конструктива. Это вообще к педагогической науке не имеет никакого отношения. Было бы очень здорово, если бы мы просто не замечали события, которые нас не касаются и не волнуют.
— Это звучит настолько странно, что мне даже не верится, что написано всерьез. Я совсем не хочу обидеть пишущего. Просто я столько раз говорил о связи одного с другим, что обращение ко мне с подобным призывом кажется удивительным.
Меня часто спрашивают: «Почему российские власти делают ставку именно на детей? Почему дети становятся такой важной разменной монетой в том, что происходит сегодня?» На детей делают ставку, потому что это удобно и безопасно. А еще потому, что эта тема, детская тема, всегда эмоционально заряжена. Она изначально заряжена, даже трудиться не нужно. Как только начинается разговор о детях, большинство людей автоматически реагирует эмоционально. Просто понаблюдайте.
Давайте вспомним, как вообще разворачивается манипулирование детьми и нами — и как идеология и пропаганда паразитируют на детях. С чего все начинается? «Дети — наша надежда, дети — наше будущее, дети — наше все». Объявляется День защиты детей, но не предлагается подумать, в какой именно защите дети нуждаются, кто на самом деле самый главный нападающий. Вот они, эти самые манипулятивные формулы, которыми нас приучали, — и приучили.
«Кто же станет спорить с тем, что детство свято? Вы же не станете отрицать, что детей нужно защищать? Вы что же, против счастливого детства? Вы что же, против того, чтобы дети научились различать добро и зло?» И вот когда мы сталкиваемся с такими вопросами, мы даже не успеваем ответить: «Подождите, нам нужно подумать» или «Это верно, но…» Поздно, нет уже никаких «но»! Захлопывается ловушка. Происходит та самая эмоциональная зарядка.
Тогда с животной циничной одержимостью возникает и тот самый «парад малышковых войск», и школьные уроки «Разговоры о важном», и траур в детском саду по российским военным. Уже и одеяльца для младенцев в расцветке камуфляжа предлагают. Как будто идет соревнование, кто кого перегонит в этой безумной страшной гонке.
Чего хотят эти взрослые? Оградить детей от пагубного влияния «неправильных» людей. Вбить в детей любой ценой черно-белые формулы. Лишить права на критическое мышление. На таком эмоционально заряженном базисе поднять волну истерии намного проще.
«Ты никто, — в то же время говорят ребенку, этому «святому существу». — Ты ничто». И если мы остановимся и подумаем, то поймем, почему такое уничижение личности идет рука об руку с обожествлением детства. Мы часто обожествляем субъект своих издевательств, потому что это как будто дает нам индульгенцию. Мы говорим себе и другим: «Это ведь мы любя! Мы хотим только добра для этих «святых существ»!» И вроде как теперь можно все — обожествили же! Напомню, что и с другими дискриминируемыми группами — например, женщинами — было точно так же: с одной стороны, , а с другой — «пошла на свое место и заткнулась».
Тут есть еще один момент. Я раз за разом это говорю, — повторю и сейчас. Дети до определенного возраста даже представить себе не могут, что взрослые могут хотеть им зла. Тем более они не допускают мысль, что поступки взрослых могут быть направлены на разрушение их детской жизни и будущего. Именно поэтому они оказываются совершенно беззащитны. Именно поэтому, к сожалению, побеждают самые циничные. Кроме того, дети вообще не могут за себя постоять. Манипулировать ими очень удобно.
И таким образом дети превращаются в товар — их превращают в товар. Не знаю, видели ли вы ролик, как две девочки из России звонят наугад, насколько я понял, в Украину — и попадают на украинского геймера или блогера, который, кстати, говорит с ними по-русски. И первый вопрос, который ему задают, — «А че вы не в подвале?». Потом одна из них говорит, что ее папа «на войну уехал вас бомбить». А заканчивается разговор на реплике девочки «Ладно, пока! Иди в подвал. Вдруг умрешь». Не верите? Погуглите. Это попытка превращения детей в манкуртов — помните такое слово? В романе Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» так называются люди, которые потеряли память и не способны на эмпатию.
Но вернемся к полученному сообщению. Мне кажется, что, если у властей получится сделать так, чтобы мы жили, будто ничего не происходит, это будет их огромная победа. Особенно если так начнут жить педагоги. Как, интересно, вам удается вести честные разговоры с детьми и обходить темы, которые их волнуют? Вы что, говорите: «Не обращайте внимания на то, что происходит вокруг»? Или как вы это делаете?
Я могу сказать, во что я верю, в чем уверен. Если педагогика вообще и образовательный процесс в частности не связаны с контекстом, тогда они ничего не стоят. Потому что единственная причина, по которой дети ходят в школу, на мой взгляд, — чтобы познавать там самих себя и мир вокруг, чтобы учиться строить связи между собой и этим миром. А если мы с вами становимся цензорами и говорим: «Эта часть мира не годится, это мы не проходим, здесь надо закрыть глаза, здесь надо зашторить окна, здесь нам запретили, здесь вы не имеете права этим интересоваться», то к педагогике это не имеет никакого отношения.
Это хорошо исследованная тема. Если вы действительно педагог, вы, возможно, проходили, когда учились в университете, работы , Карла Роджерса и Франсуазы Дольто, которые очень понятно определили связь между человеком и тем, что этого человека окружает. Более того, мне кажется, что, если мы цензурируем мир, цензурируем боль, мы растим людей без памяти, без эмпатии и без критического мышления. Потому что откуда же оно возьмется, критическое мышление, если я не буду задавать вопросы о том, что происходит вокруг? Я думаю, что такой подход антипедагогичен.
Раз за разом меня спрашивают, что можно сделать, как быть. Хочу предложить вам цитату Фазиля Искандера, который сказал: «Человек должен быть порядочным, это осуществимо в любых условиях при любой власти. Порядочность не предполагает героичности. Она предполагает неучастие в подлости». Попробуйте не участвовать в государственной подлости.
Надежда Белахвостик: А сегодня в России возможен патриотизм в лучшем его понимании? И в чем он может проявляться?
— Вынужден дать еврейский ответ: и да, и нет. Все люди, наверное, разное понимают под патриотизмом. На мой взгляд, патриотизм — это способность души страдать за место, в котором ты живешь. Из этого следует многое. Для начала, мы хотим сделать так, чтобы вокруг дома было чисто и прилично. Хотим, чтобы людям вокруг нас жилось получше и полегче — и нам вместе с ними. Хотим, чтобы у нас и наших близких была возможность самореализовываться. Чтобы нам было комфортно. Еще мы страдаем оттого, что есть какие-то люди, которые всему этому мешают. Страдаем оттого, что провалился асфальт рядом с домом, и думаем, каким образом можем помочь это исправить. Переживаем, что в нашем районе нет хорошей школы, куда дети бежали бы с радостью. Что в городе нет приличной больницы. И так далее и так далее.
Понятно, что такие патриоты в сегодняшней России есть. И понятно, что человек, который так чувствует, не может заставить себя не чувствовать. Но я думаю, что этим людям сейчас очень-очень тяжело. И с каждым днем все тяжелее и тяжелее. Потому что они все чаще слышат, что люди, у которых болит душа за происходящее в стране, — враги. Ведь с точки зрения властей душа у человека болеть не должна. А сам он обязан с утра до вечера радоваться, что родители зачали и родили его именно в России.
Что вообще такое гордость за свою страну? Что это за странное чувство такое? У меня, знаешь ли, вообще к понятию гордости много вопросов. «Я горжусь тем, что я русский» или «Я горжусь тем, что я еврей». Что с тобой?! Как этим можно гордиться? Чем тут гордиться? Ты-то тут при чем? Так получилось, что у тебя родители — русские, а у тебя — евреи. Это как «я горжусь, что у меня два глаза» или «я горжусь, что у меня лысина». Но власти подогревают именно это — бездумные порывы вроде вот такой гордости. Поэтому люди, для которых мы пишем эту книгу, в меньшинстве. И они в огромной опасности.
Надежда Белахвостик: Тех, кто покинул страну, на языке беларусской пропаганды называют беглыми предателями, которые хотят зла своей родине. Но души-то наши болят за эту страну целиком, а не только за конкретную улицу. Как об этом говорить с детьми? И с теми, кто внутри страны, и с покинувшими ее?
— Давай поговорим о тех, кто внутри. Первое. Если ваш ребенок попал в индоктринирующую среду, у вас нет шанса победить ее. Это надо запомнить как аксиому. Нет, не любая школа и не любой детский сад сегодня индоктринируют детей. Но, к сожалению, таких мест все больше и больше. Если ребенок попал в среду, где его активно учат, как родину любить, учат тому, что нужно убивать украинцев, что кругом враги, у вас крайне мало шансов победить. Об этом, например, говорит Колумбийского университета, опубликованное в 2015 году. В нем группа ученых опросила несколько тысяч немцев, причем сделала это в два этапа: сначала — в 1996-м, а затем — спустя десять лет, в 2006-м. И выяснилось, что люди, родившиеся в 1930–1939 годах — то есть те, кому к началу Второй мировой войны было меньше 10 лет, — в два раза чаще придерживались крайне антисемитских убеждений во взрослой жизни, чем все остальные. Многие из них оставались антисемитами даже спустя десятилетия после того, как фашизм был побежден. То есть детям до десяти лет очень сложно противостоять индоктринации, она остается с ними навсегда.
Недавно в программу «Любить нельзя воспитывать» позвонила чудесная женщина из Петербурга. И со слезами рассказала, что ее прекрасный племянник из хорошей семьи пошел в первый класс, проучился год — и сейчас, приходя из школы, рассказывает вот это все: про то, как нас хотят убить, как мы защищаемся, как Запад стремится нас задушить, как важно петь российский гимн. И эта женщина задает вопрос: что можно сделать? Ответ у меня, к сожалению, только один: уходить, другого варианта нет. Иначе семья потеряет этого мальчика. Мне страшно произносить такие слова, но это правда. Единственный вариант, как вырвать его из индоктринирующей среды, — уйти на семейную форму обучения. В России такая возможность есть, но в Беларуси, увы, нет.
«А может, обойдется?» — спрашивают меня. Нет, не обойдется. «А может, есть один шанс из 100?» Чудо может произойти всегда, но ставку на чудо я бы не делал. Пример этой женщины говорит сам за себя — ребенок будет окончательно инфицирован.
Надежда Белахвостик: И семья не спасет?
— Переходим к семье. А что, если дома мама и папа каждый день, когда ребенок возвращается из школы, будут говорить ему, что на самом деле в школе лгут? Ты понимаешь, что произойдет с ребенком? Как этого несчастного первоклассника будет разрывать на части? Зачем же эти родители его в такую школу-то посылают? Что они делают? Они обрушивают на маленького человека то, что и не всякий взрослый сможет выдержать. Как ему быть? А потом эти же родители спрашивают, как сделать так, чтобы он в школе не рассказывал, о чем мы говорим дома. Дорогие, это нерешаемая сегодня задача. И нечего сравнивать это с СССР по принципу «Мы же выдержали». Во-первых, выдержали так себе. А во-вторых, в позднем СССР от семилетнего ребенка не требовали ежедневной клятвы на крови. А теперь требуют. И будут требовать.
«Но мы не можем себе позволить уйти на семейную форму обучения», — говорят родители. «Вы можете себе это позволить», — отвечаю я. Взвесьте риски — и вам все станет понятно. Вы либо теряете ребенка в морально-нравственном смысле, либо чуть-чуть меняете свою жизнь. Когда я говорю «чуть-чуть», я не преуменьшаю, я именно это имею в виду. Нет, не придется уходить с работы. Нет, не придется бабушку привязывать к ребенку. Нет, не придется продавать органы, чтобы оплатить семейное обучение. Надо только подумать, как это организовать. Можно отдать ребенка в онлайн-школу. Можно объединиться с другими семьями, скинуться и нанять учителя, который будет вести пятерых или даже десятерых детей. Можно — опять же, объединившись с другими родителями — устроить дежурства по очереди, раз в пару недель. Вариантов действительно множество.
Но, возвращаясь к рискам, — если ребенок останется в индоктринирующей среде, будет совершена страшнейшая ошибка. Страшнейшая. Еще раз осознайте, что показало исследование, о котором я говорил выше: дети до десяти лет не могут избавиться от влияния пропаганды до конца жизни. В этом суть! Учителя и подростки — при определенных условиях — могут. А маленькие дети не могут, они до конца жизни будут говорить: «Да, но…» — или что-то вроде «Украинцы сами виноваты». Исследователи из Колумбийского университета, которых я только что упоминал, чаще сталкивались с похожими ответами (только речь в них шла о евреях) среди тех респондентов, кому во времена нацистской Германии было меньше десяти лет.
Поэтому нельзя себя обманывать. Нельзя говорить — «обойдется». Точно не обойдется.
Надежда Белахвостик: А как вообще происходит этот процесс зомбирования? Ясно, что сейчас — через вот эти «Разговоры о важном». Но есть же и другие каналы распространения государственных идей? Я имею в виду те, которые воздействуют не явно: развлекательные передачи, фильмы, мультики.
— К моему огромному сожалению, власти действуют грамотно. Как? По всем каналам. Более того, на идеологическую систему работают и талантливые люди. Легче всего сказать: «Все они уроды и ублюдки», но не получается. Потому что уродов и ублюдков дети постарше точно распознали бы, да и взрослые тоже. Но все делается очень тонко и действительно по всем каналам.
Тонкая индоктринация закладывается очень-очень мягко и очень-очень постепенно. Например, через мультфильмы (хотя я не большой знаток современной российской анимации). Если мы посмотрим какие-нибудь , то увидим очень понятную черно-белую картину: совершенно ясно, кто хороший («наши», то есть русские), а кто плохой (все остальные). Даже если мы посмеиваемся над этими богатырями, а в мультфильмах так принято, то все равно они наши — в кавычках и без. И абсолютно понятно, что во мне как в зрителе, особенно если я ребенок, намеренно вызывают вот эту бездумную гордость. Гордость за то, что я русский, за то, что я — часть этой страны. «Смотри, какие они мощные, какие сильные, какие благородные!». То есть проблема в том, что хорошие поступки совершают именно они. Другие — нет: хотят схитрить, лукавят.
В нашем с тобой детстве были фильмы о Ленине. Я любил их, когда был маленький, что очень легко объяснить: это фильмы с идеальным героем. А кроме того, это фильмы с гарантированно хорошим концом. Я точно знал: если случится какая-нибудь несправедливость, мой идеальный герой это исправит и накажет тех, кого следует. Не могу сказать, что рефлексирующий мальчик Дима Зицер из хорошей семьи с интеллигентным окружением испытывал гордость за Ленина, но сопричастность во мне Ленин вызывал абсолютно точно. И я думаю, что так было если не у всех, то у очень многих детей моего поколения.
Надежда Белахвостик: У меня такое было не с фильмами про Ленина, а с детскими рассказами о нем. До сих пор помню, как отличник Володя Ульянов возвращался из гимназии домой и кричал родителям: «По греческому — 5, по математике — 5!». А почему же все-таки к нам это не прилипло навсегда? Почему мы спаслись?
— Нам крупно повезло. Мы росли на излете Советского Союза: в распадающемся, прогнившем Союзе с довольно аморфным режимом. Наши учителя позволяли себе закрыть дверь в класс и вести урок намного откровеннее, чем от них требовали, и точно знали, что ничего им за это не будет. Они уже так устали от всего, что их скепсис передавался и нам. Кроме того, в нашей жизни было место значимым взрослым, которые влияли на нас почти открыто, не будучи даже явными антисоветчиками (мы еще вернемся к этой теме ниже).
Это с одной стороны. А с другой — все-таки есть серьезнейшая разница между тем, что было тогда, и тем, что происходит в России сегодня. В Советском Союзе была идеология — марксизм-ленинизм, строительство коммунизма. От этой идеологии нас тошнило, но она была. Партийные бонзы верили в то, что делали. Да, они искренне пытались идеологически изнасиловать людей. Но мы не можем заподозрить какого-нибудь Брежнева в том, что на самом деле он не верил в то, о чем говорил. Или тем более что он занимался исключительно тайным обогащением, а вся идеология ему была нужна только для того, чтобы воровать. То, что происходит сейчас, — это идеологическое насилие над обществом при отсутствии какой-нибудь идеологии. Единственная «идеология» власти — разрушение человечности и морально-нравственной базы. И это намного более страшная реальность, чем была в СССР.
Давай возьмем российский учебник истории за 11-й класс. В нем то, что еще три года назад называлось белым, называется черным. И не просто называется — от детей требуют, чтобы они называли это черным. Здесь я снова возвращаюсь к тому, о чем мы уже говорили, но мне действительно это кажется крайне важным. Все вывернуто! И сегодня, когда школьник сдает экзамен по бездарному и лживому учебнику истории, написанному Владимиром Мединским, он не может сказать: «Я знаю материал, но я с ним не согласен», не рискуя получить плохую оценку. Дети обложены со всех сторон.
Но, кстати, даже в этом случае есть выход. Во всяком случае, пока. Что же делать? Не сдавать историю. Она, напомню, не обязательный для ЕГЭ предмет. Родители могут ответить: «Но как же так, наш мальчик так хочет поступать на исторический факультет!» А я скажу на это: хочет — и не пойдет. Это меньшая цена, которую ваша семья может заплатить и за полномасштабное российское вторжение в Украину, и за то, что происходит в стране. Я даже не могу представить меньшую цену.
К сожалению, часто мои собеседники-родители не готовы всерьез взвесить риски — ведь так хочется, чтобы все было «как раньше». Им кажется, что ребенок пойдет сдавать историю по учебнику для 11-го класса и как-нибудь обойдется —ну, соврет разок. Нет, разок не бывает. Конечно, на уровне семьи это сложное решение: отказаться от мечты ребенка стать историком, политологом, юристом. Но важно понимать, что речь идет о по-настоящему кровавом выборе — о выборе способа, которым человек будет жить до конца своей жизни. Нельзя жить так, как будто нет войны.
Надежда Белахвостик: А теперь у меня очень сложный вопрос. Если мы понимаем, что наша страна совершает страшное преступление — убивает мирных людей, вторгается на чужую землю, несет боль и горе, — то значит, мы хотим ей поражения, проигрыша в этой войне?
— Это не сложный для меня вопрос. Представим, что в России есть семья, которая находится абсолютно на наших — читай, гуманистических — позициях. А такие семьи точно есть, причем немало. И члены этой семьи говорят правду, говорят то, о чем мы с тобой пишем в этой книге. Такой семье нужно понимать, что это не тема для разговора с пятилетним ребенком. Об этом стоит говорить начиная с 11 лет и старше.
В начале такого разговора надо понять, что же такое «я желаю проигрыша своей стране» — и понять вместе с ребенком. В процессе мы быстро выясним, что в ХХI веке речь не может идти об оккупации России, о тысячах убитых и захваченных в плен мирных россиян. Мы не говорим о картинках захваченного Берлина, которые подбрасывает нам память. Мы говорим о победе над злом, о том, что в результате такого проигрыша преступная власть тьмы будет сметена — тем или иным способом. Мы говорим, что победит наше право на себя, на любовь, на патриотизм. То есть, вообще-то, мы говорим о выигрыше страны в таком случае. Путин и его клика пытаются убедить нас, что, если мы не будем сражаться, мы проиграем. На самом же деле проиграют только они, а мы выиграем.
Да, я желаю России проигрыша в войне. Более того, я уверен в нем. Потому что тогда с высочайшей степенью вероятности у нас появится то самое право на себя: на свободу слова и мысли, на искусство, как мы его видим, и на любовь.
Надежда Белахвостик: Но эта война мало чем отличается от войн, которые Россия уже вела в прошлые столетия, — я имею в виду ее велико-имперские идеи. Как об этом говорить с детьми? В первую очередь с российскими.
— Как всегда — говорить правду. Анализировать вместе и говорить. Ведь и нам самим необходим этот диалог, потому что без диалога, анализа, сложной рефлексии мы не разберемся с собственным имперским геном, о котором говорили выше. Нам самим нужна эта терапия. Она всем постсоветским людям нужна, но российским — особенно.
Надежда Белахвостик: Наверное, сложно признать, что нет никакой «великой России» с ее «особой русской душой»?
— Это сложно признать только при условии, что человек не рефлексирует. Причем у нас у всех могут быть оговорки, мы все порой можем нести какую-нибудь чушь. Но величие как идеология, как позиция всегда идет рука об руку с комплексом неполноценности. Всегда. «Особой русской душой» и «великой Россией» прикрываются те, кто сам немногого стоит. Мне, например, не приходит в голову мериться литературами, театрами. Ведь это полный идиотизм. Допустим, мы можем говорить о русском, французском или немецком театре как о явлениях, методологиях, системах. Но мериться тем, какой из них лучший и более великий, мы начинаем только тогда, когда не верим, что мы сами по себе — явление.
Гордящиеся русской литературой не имеют к ней никакого отношения. Когда-то, десятилетия или даже столетия назад, родился человек, его жизнь сложилась определенным образом — и он написал то, что написал. Ты-то тут при чем?
«Пушкин — наше все». Ваше все? Абсолютное большинство людей, с которыми я встречался, не могли из Пушкина процитировать вообще ничего, кроме школьной программы, да и то с трудом и обрывками. Но при этом человек живет с ощущением, что произведения Пушкина — это и есть он, часть его идентичности. Какая же это часть твой идентичности? В тебе это даже не ночевало. А у Пушкина, который и сам, конечно, был имперцем (да и не мог быть другим), вызывало чувство гордости что-то другое, тоже от него не зависящее. И так вглубь веков. Крича «это мое!», мы часто даже не удосуживаемся поближе познакомиться с этим «моим», воспринимая его как вторичный и многократно пережеванный пропагандистами штамп.
Для империи это очень удобно и выгодно — когда человек занят не собой, не своей жизнью, а жизнью империи. То есть, по сути, ничем, фикцией. Ведь империя не субъектна. Субъектны деспоты и диктаторы, управляющие ею, подчиняющие людей и другие страны себе. Субъектны убийцы и преступники.
Этому необходимо противостоять. Учиться самим, учить детей и задаваться вопросами. Что это за странное желание такое — гордиться? Зачем? Гордиться — не значит ли это считать себя лучше других? Почему у нас появляется желание чувствовать себя лучше кого-то, если мы самодостаточны сами по себе? Разве мы лучше кого-то, потому что Достоевский писал на русском языке? Если мы позволим себе пройти эту рефлексию до конца, мы сами обалдеем от того, какой это абсурд.
При этом во всех нас живет желание лягушки-путешественницы — квакнуть: «Это я! Я!» Да, оно есть, ничего не поделаешь. Я же литературу в школе преподавал, помимо прочего. И мы много говорили именно об этом. Скажем, рассказываю детям, что в XIX веке действительно случился взлет и расцвет русской литературы. Вроде и хочется загордиться… но чем? Мы-то тут при чем? И потом, самое глупое, что мы можем сделать, — это поставить жирную точку в конце предложения о взлете русской литературы. Куда лучше поставить запятую. Ведь в это же время в мире цветет американская, французская, английская, польская, еврейская литература. Испанская к этому моменту уже давно прошла золотой век. А что мы будем делать с китайской литературой, с индийской? А Священное Писание? Но тем, кто манипулирует людьми, крайне важно, чтобы они всего этого не замечали, лучше совсем не знали. А то ведь гордость сменится любопытством, желанием познакомиться, исследовать, прочесть — вне зависимости от того, где это написано, вне оценок и сравнений.
Если я горжусь тем, что я русский, мне достаточно услышать фразу «русские — алкаши», чтобы начать конфликт. Достаточно услышать от кого-то «я не люблю Достоевского», чтобы оскорбиться: «Ты что, против нашей литературы? Против русских? Против нашей страны?» Здесь один шаг до тех самых традиционных ценностей, которых на самом деле нет, это стопроцентный фейк. И я абсолютно уверен, что с детьми нужно про это разговаривать вечерами напролет. Задавать вопросы и помнить, что у нас самих нет ответов. Мы ищем их вместе, мы сомневаемся, мы проверяем свои мысли друг на друге.
Еще один пример — людей научили гордиться размером своей страны. Это абсурдная ситуация — когда империя растет, а люди не верят, что живут в империи. Но именно потому, что она — империя, ей и нужно постоянно расширяться. Похоже на человека, который все время ест сладкое, чтобы увеличиваться в размерах. Ну, это же странная идея — что мы должны не развиваться, а становиться больше.
Разговор об этом сам по себе уже лекарство. Так и нужно обо всем этом разговаривать с детьми. И доходить в этом разговоре до вопроса: «Что же получается, я ничем не имею права гордиться?» Смотря чем — и зачем. Что ты хочешь почувствовать? Как тебя это развивает? Если развивает, гордись. Но странно гордиться тем, что у тебя два уха, что ты родился мальчиком или что твой дедушка был инженером.
Надежда Белахвостик: Но эта гордость же не просто за себя великого. Она такого рода: «Мы — замечательные, а все остальные — ничтожества: украинцы…».
— …американцы, кто угодно. Конечно! Одно не бывает без другого. Дальше удержаться уже очень трудно, и потом чувство мнимого превосходства приходится выдирать с кусками плоти. И сделать это можно только через рефлексию. Впрочем, мы с тобой разговариваем о людях умных. И вопросы, которые ты транслируешь, задают себе умные люди. А умный человек не может, предаваясь анализу и рефлексии, повторять раз за разом: «Очень важно, что мы шестая часть Земли». Именно поэтому я говорю, что такой разговор уже лекарство сам по себе.
В то же время мы видим, что происходит с некоторыми людьми, которые уехали из России: как их, например, возмущает порой, что там, куда они уехали, нет «нормального», на их взгляд, мороженого или привычного банковского приложения; что там все не так изобильно, как в «похорошевшей Москве». Такое как раз происходит, когда нет рефлексии, — она нужна, чтобы спросить себя: не связана ли случайно «похорошевшая Москва» с имперскостью, с войной? И если об этом хорошо подумать, то понимаешь — еще как связана. Если мы подсажены на величие, то начинаем искать его уже не только в литературе, театре и истории, но и даже в приложении для айфона, в том, какие машины ездят по улицам и сколько ресторанов открылось в городе. Именно так мы окончательно теряем способность к рефлексии, и в этом — цель власти. И потом всю оставшуюся жизнь нам будет нужна прививка от нашего имперского гена.
И еще одна тема, которая связана с рефлексией, — что сегодня прилично, а что нет. Мне кажется неприличным человеку из России сегодня публично и громко говорить, какой он несчастный, даже если он чувствует себя самым несчастным на свете. Конечно, все мы живые люди и любому может быть очень тяжело, очень страшно. Однако есть те, кому намного тяжелее и страшнее, и к их бедам каждый из нас имеет непосредственное или, по меньшей мере, косвенное отношение. И когда мы громогласно заявляем о своих горестях, мы невольно принижаем и даже обесцениваем их горе. Это еще одна цена войны, и не самая высокая ее цена. Снова процитирую Галича: «. У каждого из нас есть те, с кем мы можем поговорить и провентилироваться, кому можем пожаловаться, на чьей груди всплакнуть. На мой взгляд, сейчас для россиян это может и должно оставаться личным, интимным действием.
Да, бывает сегодня так, что говорить по-русски приходится вполголоса, потому что русский ассоциируется с языком оккупантов. И это прекрасная тема для разговора с детьми, для раскручивания внутренней рефлексии. Это может быть интереснейший и важнейший разговор — что прилично, а что нет. Мы с тобой сейчас написали сценарий прекрасных родительско-детских вечеров на пару лет. Я серьезно. А чем еще с детьми заниматься? Уроки, что ли, с ними делать? Покричите друг на друга, поругаетесь, обнимитесь, поплачете, посмеетесь, помиритесь. Это и есть самое интересное!
[В названии главы использована цитата писателя Фазиля Искандера]
Войти с помощью соц. сетей: