Как говорить о вине и ответственности

Имперский ген

Надежда Белахвостик: Давай немного поговорим о россиянах.

— Поговорим, естественно, не сравнивая положение в России и в других странах, о которых мы пишем. Понятно, что мы говорим о представителях страны-агрессора, даже если речь идет о людях приличных, сострадающих, выступающих против нынешнего фашистского режима. И это понимание — страшная боль и беда для многих из тех, кто связан с Россией.

Я знаю много людей, которым сейчас стыдно быть русскими, — знаю от них самих. Это очень странное, незнакомое и страшное чувство. Чувство, которого не было во многих поколениях. Люди оказались в ситуации, в которой никогда не были не только они сами, но и их бабушки-дедушки, прабабушки-прадедушки. Когда стыдно за себя. Стыдно говорить по-русски. Стыдно быть частью этого позора, этого преступления. И многим неведомо, что с этим чувством делать.

Одно из решений, которые некоторые пытаются реализовать, — как можно скорее стать греками, португальцами, немцами и так далее. Но когда мне задают вопросы, как помочь детям (да и самим себе) совершить этот переход, я отвечаю, что вот так просто отрешиться от части своей идентичности не выйдет. Все равно она догонит.

Так что я бы не советовал убегать от самих себя. И общий ответ — ничего не поделаешь, нужно с этой частью себя жить дальше. Нужно осмыслять ее, нужно научиться жить с этим стыдом. И постоянно задавать самим себе вопросы: «Что мы на личном уровне можем сделать, чтобы уменьшить его, этот стыд? Как каждый из нас может реализовать чувство ответственности за страшную войну, развязанную от имени всего народа?» Чувствовать стыд, помогать жертвам российской агрессии, просить прощения — это могло бы стать лучшей частью русскости.

Надежда Белахвостик: И как тогда с российскими детьми говорить о вине и ответственности?

— Выше мы уже назвали первый и самый главный пункт: говорить нужно правду. Вот то, что мы чувствуем, как об этом размышляем, что делаем, чтобы хоть чуточку изменить ситуацию. Хочу, однако, предостеречь родителей от распространенной ошибки. Мы, взрослые, очень часто хотим стать носителями высшего знания — это ведь очень соблазнительно. Например, при вопросе, как с российскими детьми говорить о нашей общей ответственности, у нас как будто сразу появляется в голове готовый сценарий этого разговора. Мы придем и скажем: «Дочь моя (или Сын мой)! Сегодня мы поговорим о нашей ответственности. Наша ответственность состоит в этом, в этом и в этом. Если ты чувствуешь себя так-то и так-то, это неправильно. Надо чувствовать себя вот так».

Конечно, такой разговор никуда не годится. Мы ведь не знаем никаких ответов — мы их ищем. Вот и попробуйте искать их вместе. Обсуждать, беседовать, спрашивать детей, что чувствуют они, рассказывать, что чувствуем мы. Это не просто тема, это темища. Более того, эта тема останется с нами до конца нашей жизни, навсегда. Думаю, у нас подобных тем и не было никогда. И я боюсь, что не только нам предстоит жить и умирать с этой темой, но и наших детей ждет то же самое. Это на многие поколения. Значит, нужно научиться обсуждать.

А что такое «обсуждать»? Обсуждать — значит сомневаться и задавать вопросы, делиться идеями. Часто для такого разговора нам не хватает предлога — можно, например, вместе посмотреть фильм и поговорить о нем. С начала войны вышло уже несколько документальных фильмов. И о том, как мы оказались в этой пропасти. И о вине, и об ответственности. И о тех, кто привел к власти Путина, и о том, как он превратился в полного зверя. И о том, почему ответственность разделяем мы все. Все это поводы для разговора.

Пусть дети узнают, что мама и папа терзаются на эту тему, что взрослым с этим тоже очень тяжело. Что мама-папа плачут, что мама-папа тревожатся, что мама-папа могут в поисках ответов говорить вчера одно, а завтра другое, как со всеми нами бывает. Что мы все время переживаем эту травму, живем с ней и в ней.

Безусловно, не нужно мучить этим детей. Безусловно, нужно беречь их, выбирать выражения, не демонстрировать им постоянно кровь и убийства. Но, конечно, дети должны быть частью обсуждения. Иными словами, никакой нотации, ни какой дидактики, никаких нравоучений. Только правда и совместный поиск ответов.

Надежда Белахвостик: А давай представим конкретную ситуацию. Я думаю, что таких ситуаций наверняка уже было немало в какой-нибудь условной Португалии. Допустим, в одном классе в школе учатся украинский и российский ребенок.

— Ох, у меня самого сотни вопросов на эту тему. Сразу прямо скажу главное: я считаю, что ответственность за любые конфликты в такой ситуации несет российский ребенок. Хорошо понимаю, что сейчас кто-то может возмутиться и сказать: «Да как же он может, ведь это дети!» Но погодите, я объясню, что имею в виду.

Я утверждаю, что родители российского ребенка обязаны позаботиться, чтобы он знал, в какой травме находится ребенок украинский. Сто процентов украинских детей находятся в травме. Еще раз: не 99%, не 99,9%, а 100% украинских детей, вне зависимости от места их нахождения. Это первое.

Второе. Ребенок, если ему хотя бы 10–11 лет (а лучше раньше), должен понимать, как мы ведем себя с человеком, которому больно. Это очень важный момент. Потому что человек, которому больно, может вести себя по-разному. Такая заповедь: «Не суди человека в горе его». У человека, который переживает травму и переживает горе, есть право на любые реакции. Естественно, кроме реакций, запрещенных законом. И к этому нужно быть готовым.

Да, это очень тяжело. И родителям будет тяжело объяснять это. Но сколь тяжело, столь и необходимо. Ребенок должен быть готов отойти. Должен быть готов выдохнуть. Должен быть готов написать записку или эсэмэску «Я тебя понимаю. Прости, если был навязчив». Должен быть готов к тому, что ответа не будет. Должен быть готов — безусловно, сохраняя собственную безопасность — предлагать свою помощь и принять, если помощь будет отринута.

Это и есть важнейшая часть разговора об ответственности и действиях, связанных с ней.

---

Из программы «Любить нельзя воспитывать»

— Мы семьей переехали из России недавно, всего несколько месяцев назад. У нас две дочки, 10 и 6 лет. И так получается, что там, куда мы переехали, много детей, переехавших из Украины. Мои дочки очень добрые, открытые, общительные. Они ко всем с огромной любовью относятся, но получают сейчас, к сожалению, в ответ признания, что некоторые дети не готовы с ними общаться. У подруги моей дочери были даже стычки как словесного, так и даже физического характера. Старшая дочка понимает, отчего это происходит, но она все равно не знает, как с этим быть, как на это правильно реагировать. А у младшей дочери вообще до слез доходит: «Почему-то меня отталкивают, почему-то со мной не хотят разговаривать». Как это объяснить? И как вообще моим дочерям правильно реагировать?

— Давайте начнем вообще с другой точки — и уберем из этой картины детей из Украины. Допустим, ваша шестилетняя дочь сталкивается с тем, что кто-то не хочет с ней играть. Что делаем?

— Я говорю ей, что каждый имеет право общаться с тем, с кем хочет. Ну, не хочет он общаться с тобой. Ты должна уважать его право с тобой не общаться и идти дальше.

— «Мама, — спрашивает шестилетняя девочка, — а как это — уважать его право? Что мне надо делать?»

— Не давить. Старшей я посоветовала сказать, что она всегда готова к общению. То есть: ты должна все равно приходить, здороваться — ну, просто как культурный человек, — но не навязывать свое общение.

— Что делать мне, если я — шестилетняя девочка? Подхожу я к девочке Наталке или девочке Олесе и говорю: «Давай играть». А она отвечает: «Я не буду с тобой играть». Как поступать?

— Наверное, идти и играть с кем-то другим.

— Отлично. То, что вы сказали, — очень-очень простая истина. Как вести себя, когда тебе говорят, что общаться с тобой не хотят? Ну, к примеру, вдохнуть, сказать: «Извини», развернуться на 180 градусов и сделать пять шагов в противоположную сторону. Действия не обязательно должны быть именно такими, но шестилетнему человеку нужна инструкция. Конкретная. Вы как очень хорошая мама, естественно, стараетесь поберечь дочь и говорите ей не что делать, а чего не делать: не приставай, не дави. А теперь нужно просто добавить ваш конкретный совет: как именно поступать.

Очень-очень важная истина заключается в том, что люди разные. И это важно объяснять. Что очень важное качество человека — умение сказать «да». Но и умение сказать «нет» тоже очень важно. И очень важное качество человека — услышать, когда нам говорят «нет». Ведь «нет» значит «нет». И очень важно в этот момент не перекладывать собственное огорчение из-за того, что нам сказали «нет», на отношения с человеком. Может быть тысяча причин, по которым прозвучало это «нет».

Давайте еще проще. Я абсолютно уверен, что мы имеем дело с лучшей девочкой на свете, но я при этом совсем не уверен, что эта девочка на все говорит «да». Проверим? «Я не хочу есть, я не хочу спать, я не хочу мыться, я не хочу зубы чистить». Что в этот момент делает мама? Можно попробовать на вот таких примерах объяснить: это твое тело, это твое пространство, это твоя комната — и в любом случае решаешь именно ты.

Что мы только что с вами сделали? Мы привели пример ситуативный, очень конкретный, который она знает на своем опыте.

— Но у нас несколько раз было так, что ребенок переставал с ней общаться как раз после того как узнавал, что она из России. Я говорю не скрывать это, потому что это глупо — скрывать. Мы такие, это часть нас.

— Но вообще-то человек имеет право, хоть это и неприятно, перестать с ней общаться, потому что она из России. Это свидетельствует о травме, скорее всего, о внутренней тяжести. А может быть, этому ребенку родители объяснили, что с детьми из России играть нельзя. Может быть, что-то еще. Но человек, безусловно, имеет право сказать «нет».

— Десятилетке это проще объяснить.

— Верно, поэтому шестилетку надо намного больше оберегать, намного больше следить за контактами, помогать и объяснять.

— У старшей это случилось в классе, но школа очень много работает над тем, чтобы таких конфликтов не возникало. А вот у младшей — на кружках.

— Теперь давайте поговорим о самом сложном моменте. Почему дети из Украины не хотят дружить с детьми из России? Скажите ваше мнение.

— Глобально я понимаю, что могут быть травмы, может быть в том числе накручено родителями. Хотя мы хорошие.

— Но все же ответьте на мой вопрос.

— Потому что Россия напала на Украину. Потому что для украинских семей это связано с травмой.

— Я согласен с вами. Поэтому с десятилетней девочкой нужно говорить открыто. Она лично ни в чем не виновата, но так сложилась ее жизнь — часть ответственности за войну несет каждый. В понимании состояния другого человека, в готовности принять его поведение отчасти и реализуется эта ответственность. Ничего не поделаешь: мы имеем отношение к поведению этого человека. Поэтому необходимо объяснять, обсуждать, беседовать, предлагать инструменты взаимодействия. Даже когда нам самим сложно об этом говорить.

---

— Давайте поговорим об украинском ребенке в такой ситуации. Это очень-очень важный навык — как я переживаю свое горе и свою травму. Для меня абсолютно однозначно то, что я уже сказал. Что человек в возрасте 10 лет, приехавший из Украины, где позади него остался огромный кошмар, имеет право на любую реакцию, не запрещенную законом.

Но при этом мы-то, взрослые, мы, его родители, хотим, чтобы он себя сохранил. Мы не хотим, чтобы он себя разрушал. И поэтому для нас очень важен разговор о том, как мы — мама-папа — переживаем горе, что мы делаем, чтобы не разрушиться. Как мы это переживаем, как мы позволяем себе плакать, как мы уходим, когда чувствуем, что нас сейчас взорвет изнутри, как мы бродим вокруг дома. Как мы надеваем наушники и слушаем любимую музыку, которая позволяет вспомнить что-то, что мы любим. И так далее и так далее и так далее.

Третья сторона в этой ситуации — конечно, учителя. Учитель должен быть в курсе, что у него в классе происходит, что у него в классе, к примеру, есть настолько разные дети. Когда учитель строит педагогический процесс, он должен понимать, что взаимодействие в классе намного важнее, чем знание математики. Не будет понятных и принятых моделей взаимодействия, не будет понятных правил игры — не будет и математики. Гарантированно. И наоборот: будет математика, когда мы, даже если это будет очень непросто, все-таки научимся взаимодействовать друг с другом.

Взаимодействовать не значит дружить. Это тоже очень-очень важно. Да, иногда нам кажется, что украинская девочка и русский мальчик оказались рядом и надо бы, чтобы они подружились, ведь все такие хорошие! Нет, совершенно не надо, чтобы они дружили. Взаимодействовать — это ведь и умение не разговаривать. «Мне тяжело с тобой общаться. Давай сохраним видимость цивилизованных отношений, но разговаривать не будем. Или не будем сидеть за одной партой. Или, если в столовой оказались за одним столом, сумеем сказать: «Прости, я просто пересяду»».

Это трудно, но возможно. Скажем, если нужно взаимодействовать на уровне учебной задачи, мы это делаем. Но как только задача закончилась, закончилось и взаимодействие. И тут без нас, взрослых, дети не справятся. Есть ситуации, с которыми дети не в состоянии справиться сами. Им могут помочь родители. Или учитель. Но бросать детей одних нельзя ни в коем случае.

Есть такая фраза нерадивых взрослых: «Не лезьте, они сами разберутся». Нет, не разберутся. Заметьте: и мы, взрослые, часто не можем разобраться в собственных чувствах и отношениях. И нас мотает из стороны в сторону. И мы срываемся неожиданно для самих себя. Так что придется идти рука об руку с детьми, обсуждая с ними сложнейшие темы, среди которых будут и очень неприятные для нас, изобретая вместе способы взаимодействия с другими людьми, в том числе с людьми, для которых мы враги, с людьми обожженными и израненными. Будем учиться вместе быть тонкими и чуткими. Но еще раз главное: бросать детей одних нельзя!

Надежда Белахвостик: Многие семьи покинули Россию или думают об этом. Наверняка все эти семьи растили или, возможно, продолжают растить своих детей на «великой русской литературе», на том, какая на самом деле Россия «великая» страна. Нужен ли разговор с детьми о том, что творит эта страна? Или нет?

— Как же я могу обращаться к людям, у которых в головах идея «русского величия»? Правда — как? Они ведь не будут читать эту книжку.

Надежда Белахвостик: Не согласна. Я встречала немало россиян, выступающих категорически против войны, но с вполне конкретным имперским геном в крови. Возможно, они даже это не осознавали. Отказаться от того, что их родина — великая, а в ней один кровавый диктатор все испортил, они, на мой взгляд, не просто не готовы, для них это просто неприемлемо.

— Хорошо, тогда давай поговорим о том, как этот так называемый русский мир оказался там, где оказался. В основе абсолютно точно лежит тот самый имперский ген, о котором ты говоришь.

Знаешь, я ведь не россиянин, а израильтянин. Я еврей, который уехал из Советского Союза в 1990 году, очень-очень молодым, вместе со своей семьей. В моей жизни были разные страны, разные школы, люди разных национальностей, с разным цветом кожи, разных взглядов. И сам себя я считаю человеком, чуждым даже малейшей доли имперскости. Но даже я, стыдно признаться, ловлю это в себе иногда.

Приведу простой пример. Прихожу я в Таллине в потрясающий музей KUMU, вижу коллекцию картин эстонских художников XIX—XX веков — и просто открываю рот от изумления при виде талантливейших, интереснейших картин. И вдруг понимаю, что даже не допускал мысли, что там могут быть такие картины. Ну, Репин с Левитаном понятно, но тут… Вот ловишь себя на такой дряни и понимаешь: нет, тебе есть над чем работать. Вот он, этот имперский ген, его можно руками потрогать в такие моменты.

Что с этим делать? Разрушать имперский ген, давить всеми силами — понимая, что сам по себе он никуда не денется. Вот это все само не пройдет: «Только у нас есть такие березки! Только у нас есть такие женщины, такие художники, такие музеи! Только у нас есть такая ностальгия и такая любовь!» Если с этим драконом не бороться, не победить его, он будет оживать раз за разом. И, продолжая ответ на твой предыдущий вопрос, про ассимиляцию россиян, — они могут идти в том числе таким путем.

Нас, кстати, всех так воспитывали. Мы ведь с тобой из одного муравейника — из Советского Союза. «Мы — самые-самые!» И не важно, в чем именно, — просто «самые».

Это, между прочим, убивает способность людей взаимодействовать с другими. Ведь постоянно приходится доказывать всем, что я молодец, что я лучше. Это ставит людей в ситуацию постоянной конкуренции и борьбы за самого себя. Вдруг кто-то подумает, что я не лучший. Я должен доказать это немедленно, любыми способами.

Именно это произошло с гаденышем Путиным и со всей его кликой. И на самом деле все это абсолютно точно базируется на жесточайшем, страшнейшем комплексе, замешенном на имперском гене. У нас не просто мания величия — наше величие должны признать все. Ведь если не признают, произойдет самое страшное — мы можем засомневаться в себе: вдруг мы ошибаемся насчет своего величия? Такую мысль при наличии имперского гена даже допустить невозможно.

Поэтому, когда мы, носители имперского гена, приходим в музей KUMU и видим эстонских художников, мы непременно должны облить их грязью. А еще лучше — просто не ходить туда. Разве может что-то называться музеем, кроме Третьяковки и Эрмитажа?

В этой страшной болезни такой этап — обесценивание других и восхваление себя — неминуем. Я должен сказать, что у других все плохое: еда плохая, картины плохие, музыка — не музыка, дороги — не дороги, мороженое — не мороженое. В противном случае меня как будто нет, у меня нет другого способа возникнуть.

Надежда Белахвостик: И быть против войны недостаточно. Нужно еще какие-то усилия над собой предпринять, чтобы перестать воспринимать тех же украинцев и беларусов как «младших братьев».

— Про это нужно говорить с российскими детьми, и говорить не переставая. Ведь ничего же не отрефлексировано. Не отрефлексирована история про «старшего брата», а мы в Советском Союзе слыхали ее множество раз, нас старались растить на ней. Не отрефлексирована история про Вторую мировую, про Сталина. Даже если были попытки такой рефлексии, это не приводило к покаянию. И поэтому мне кажется, что российские дети должны понимать — а идти это должно от российских взрослых, — что нужно покаяние. Для этого покаяться и раскаяться нужно российским взрослым.

Это не означает, что придется стоять на коленях и кланяться в ноги каждому украинцу или беларусу. Покаяние — очень глубокий, долгий и очень личный процесс. Вспомните фильм Тенгиза Абуладзе с таким названием. Это не процесс разрушения себя, а многие именно чего-то такого и боятся: «Как же так! Если я не часть «великой России», меня просто нет!» Все наоборот: это процесс обретения себя, понимания себя, знакомства с собой. Процесс сложный, больной, но необходимый — путь к собственной и общественной человечности.

Расскажу историю, которая со мной случилась в Калининграде, куда я приехал выступать — еще до войны, конечно. В конце выступления какая-то женщина подарила мне книгу со словами: «Хотела вам что-то подарить, вот книга, я сама ее не читала — купила по дороге сюда, и мне показалось, что она может вам понравиться». Книжка называется «Закат Кенигсберга. Свидетельство немецкого еврея». Она потрясающая, страшная и глубокая одновременно.

Ее автор — Михаэль Вик, который просто описал все, что с ним, еврейским мальчиком, происходило в Пруссии после прихода к власти нацистов. Он очень подробно описывает весь тот кошмар, в котором чудом выжил, когда город был под властью нацистов; как он остался один, когда вся семья погибла. Потом Кенигсберг разбомбили англичане, а затем пришла советская армия. И Вик пишет очень тонко и честно, что они — оставшиеся в живых жители города — не могли не испытывать благодарности к русским освободителям. И она, эта благодарность, есть в нем до сих пор. Но одновременно происходило что-то совершенно ужасающее: советская армия занимала дома местных жителей, отнимала у них последние вещи, насиловала женщин. И в этой дихотомии Вик прожил всю свою жизнь.

Но это только первая часть истории. Вторая часть связана с моей женой Наташей. Она с детства знает, что ее мама в 1946 году, девочкой, жила в Пруссии, потому что ее отца — замечательного врача, заведующего больницей — послали на восстановление госпиталя в Кенигсберге. Целое лето Наташина мама жила вместе с ним и большой собакой в доме, где был сад, а в саду — качели. И у нее остались самые лучшие, самые прекрасные воспоминания из детства об этом городе.

И вдруг мы с Наташей связали одно с другим. Ее замечательный (действительно замечательный) дедушка жил в чьем-то доме, из которого выгнали хозяев. Он занимался благородным делом — больницей. Но одновременно с этим жителей города насильно заставляли говорить на русском языке, присягать Сталину и СССР.

Понятно, что происходило все это сразу после Второй мировой войны. И это разговор не о том, что правильно, а что нет. Это разговор о том, как приходит осознание случившегося, и о том, насколько сложно все это устроено. С одной стороны — мама Наташи, которая вспоминает дом, садик, огромную собаку. А с другой — Михаэль Вик, который пишет, как они жили в подвале, потому что их выгнали из дома. И к нашему разговору о покаянии это имеет самое непосредственное отношение.

Надежда Белахвостик: Такая рефлексия, особенно в нынешней ситуации, наверное, самое мучительное, что могут переживать люди, любящие свою родину. Я снова про Россию: мне кажется, что только если ты очень любишь свою страну, ты способен признавать, в чем она больна.

— Совершенно с тобой согласен. . Это самое больное. Потому что приходится все время мучить себя, копать все глубже и глубже. Но это и есть основа рефлексии, которая позволяет понимать, что происходит — и с нами, и со страной. Просто сказать, что к власти пришел нехороший Путин, — это вздор, это ни к чему не приведет, это объективация самих себя.

Надежда Белахвостик: В этот момент я вспоминаю первые недели после нападения России на Украину. Когда многие украинцы звонили своим друзьям, родным и просто незнакомым людям в Россию — и пытались рассказывать, что происходит. Ведь тогда многие верили, что это Путин сошел с ума и послал войска, а россияне же нормальные, просто не знают, что случилось. По-моему, хватило украинцев на пару недель. Оказалось, бесполезно.

— Это так. Как я уже говорил, имперец не может отделить себя от империи. Отделяясь, он исчезает. Его не научили быть собой. Его не научили видеть собственную ценность. Все разговоры о свободе — в частности, о свободе личности — начинаются с того, что есть человек, отдельный человек. Что каждый человек — это целый мир. Человек, а не государство. Человеку в первую очередь должно быть понятно, что происходит с ним. Это его мерило, система координат. Он должен учиться с собой знакомиться, взаимодействовать, понимать себя.

Без этого невозможно научиться замечать и понимать других. Ведь совершенно безразлично, какого размера государство: гордость за странная и больная. Нам важно, что происходит с нами, с нашими близкими. А государство лишь не должно нам мешать. Но все вывернуто наизнанку.

И вот эту болезнь, безусловно, надо лечить всеми силами. Чтобы не страшно было сказать, что государство — преступник, что нас пытаются сделать частью этой преступной гидры. Это надо осознать, иначе действительно очень легко стать ее частью. А когда ты часть преступной гидры, можно произнести и такой текст: «Я, конечно, против войны, но, если начали, надо победить». А почему нет? Я же часть гидры, с меня взятки гладки. Да и вообще — попробуй тронь!

Надежда Белахвостик: А все переживания по поводу «наших мальчиков», которые пропадают в окопах?

— Так это симптом той же болезни. Империя — это одно целое. Они — это мы, мы — это они. Своих надо защищать. И так далее, по кругу. Сложнее всего отказаться от части своей идентичности. Мы уже говорили, что она соткана из сотен — может, тысяч — лоскутков. И я должен с одним из них расстаться? Отринуть? Вырвать его из одеяла?

Надежда Белахвостик: Ну, такой немаленький лоскут получается.

— Лоскутище. Может быть, основной, к которому все другие прикрепляются. Значит, нужна перепрошивка. Полная. Мы должны понимать, что это крайне трудно — перепрошить себя. И я надеюсь, что и нам, возможно, удастся что-то изменить, помочь кому-то. Хочу в это верить — что у кого-то что-то сдвинется с мертвой точки. Люди ведь сами по себе не отходят от фанатичной веры. Тем более если она стала частью их личности.

Иногда мне пишут гневные послания о том, что я не имею права «поливать грязью» Советский Союз, где якобы была настоящая дружба народов. И тогда я рассказываю свою личную историю. Как в седьмом классе мне пробили голову на почве антисемитизма. Как потом не приняли в университет по той же причине. Рассказываю я и про Беларусь, и про Украину, и про Казахстан — про «империю дружбы народов», о сущности которой большинство в России так и не начали задумываться за все эти годы. В ответ я чаще всего слышу либо что это все неправда и я наемник Запада, либо что это отдельные частные случаи. Вот так-то.

Если бы мне задали вопрос, как уберечь от имперскости детей, ответ был бы все тем же: сомнение и рефлексия, признание взрослыми личной ответственности за все, что происходит. Необходимо все время напоминать себе и детям, что у каждого из нас свой личный нравственный счет. Что нет никаких великих стран, великих государств. Что как только государство заставляет нас сказать «мы» вместо «я», оно манипулирует, оно затягивает нас в свои сети, оно желает отменить нас и выступить от нашего имени.

Надежда Белахвостик: Наша надежда — беларусов, украинцев, армян, казахов — на то, что наши дети своих детей уж постараются вырастить хотя бы чуть-чуть по-другому, без этого имперского гена. И тогда у нас есть будущее.

— К несчастью, в России сейчас происходит прямо противоположное. Недавно вышел о том, что происходит с украинскими детьми, которых Россия насильно вывезла из Украины. Украла детей — как последний разбойник. В фильме представлены доказательства того, что детей лишают личности, идентичности — национальной и культурной; показано, как эти дети через год-два начинают ходить с российским флагом и петь про «нашу Россию». Это настоящий государственный бандитизм. Это ужасающее преступление, замешенное именно на имперскости. Насильник, по его мнению, никогда не насилует — он «спасает».

И я должен тебе сказать, что, когда я говорю об этом ужасе, часто сталкиваюсь с недоумением граждан России, с непониманием сути этого преступления. «А что такого? Детей же спасли от войны!» Понимаешь? Когда государство лишает человека личности, он забывает, что личность — это главное для каждого из нас. Это очень страшно.

Отправить