Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Один на один с бедой
Надежда Белахвостик: У меня есть вопрос, на который, я уверена, ищут ответ множество родителей. Допустим, мы вырвались, уехали от войны или, как в случае беларусов, от репрессий. И обо всем этом мы с детьми поговорили. Но что дальше? Мы потом говорим о том, что происходит дома? Говорим, что там, на фронте, — за какие города идут бои? Нужно ли ребенку знать, что в Беларуси каждый день продолжают арестовывать людей? Или стоит поберечь детей от таких новостей?
— На самом деле, это снова о том, как говорить с детьми о войне. Тут есть несколько важных принципов. Во-первых, как мы уже обсудили, дети знают все секреты родителей. Ну, почти все. И фантазия о том, что мы сохраним нашего ребеночка в неведении, в 99% случаев летит в тартарары.
Давай предположим, что мы бережем нашего ребенка (что, естественно, совершенно правильно), но бережем его следующим образом: не разговариваем о том, что погибли, не дай бог, знакомые в Украине; о том, что в любой миг возможен обстрел в Израиле; не говорим о репрессиях в Беларуси и в России. Это, конечно, примеры совсем разного уровня, но мы анализируем сейчас суть такого подхода.
Итак, предположим, мы с ребенком обо всем этом не говорим. Но мы же знаем точно: он угадывает, что происходит. Пусть даже какую-то конкретную информацию ребенок пока и не усвоил целиком. Однако он видит, что мама и папа взволнованы, чувствует, что дома возникла гнетущая атмосфера. И в такой ситуации, когда мы его «бережем» — например, говорим: «Взрослым надо поговорить, иди почитай», — он чувствует себя выброшенным из семьи, вместо того чтобы ощущать (как нам бы хотелось), что его оберегают. Он как будто лишний. Происходит что-то очень важное и страшное с близкими людьми, а ребенок оказывается посторонним. Поэтому запомните, пожалуйста: нельзя выставлять ребенка вон из разговоров, которые мы считаем жизненно важными. Я приведу мой личный пример из детской «мирной» жизни: мои родители не рассказали мне, что умерла бабушка. Из лучших побуждений, чтобы не травмировать.
Надежда Белахвостик: У меня так было.
— Вот и у меня. Когда бабушка умерла, мне было семь лет. Ей стало плохо, я сам вызвал скорую, бабушку увезли в больницу. И через некоторое время я стал спрашивать родителей, где бабушка. Они отвечали: «В больнице». А потом мама мне сказала, что они с папой должны уехать на два дня и я поживу у дяди и тети.
Надежда Белахвостик: У меня было точно так же — я очень обрадовалась, потому что у родственников был кот.
— Наши родители будто по одной методичке действовали. У родственников мне тоже было очень весело. Но в какой-то из этих двух дней я заскучал и решил позвонить папе на работу, а мне и говорят: «Он же на похоронах». Представляешь, что со мной было? Представляешь, что происходит с ребенком, когда правда раскрывается таким образом?
Надежда Белахвостик: А я после возвращения домой от родственников спросила маму, когда мы заберем бабушку из больницы. И мама заплакала.
— Я не говорил ни с мамой, ни с папой об этом до самой их смерти.
Надежда Белахвостик: Я тоже.
— Потому что я понимал, как понимают все дети на свете, что, если от меня что-то скрыли, мне хотели добра и что это травматично для самих родителей. В семь лет в таких терминах ты не думаешь, но я понимал, что маме будет плохо, если я решусь поговорить с ней. Это очень важно для меня, но плохо для нее, поэтому я эту тему не поднимаю.
Ощущение, что я тогда был как будто выставлен из семьи, у меня осталось до сих пор. Уже родителей нет в живых, а ощущение осталось. Я далек от того, чтобы сказать: «Меня предали». Нет, не в этом дело. Они хотели как лучше, но мне от этого стало намного хуже. Если бы я оплакал свою любимую бабушку вовремя, пошел с родителями на похороны — или не пошел, если бы сам не захотел, — мне бы точно было легче. А так мы с тобой оказались в тяжелейшем положении — как многие-многие дети. Мы точно не пожелаем таких ощущений собственным детям. Поэтому нужно с ними говорить обо всем.
Далее — как говорить? Конечно же, аккуратно выбирать слова и выражения. Объяснить при этом можно все. Уверяю, ребенок сам вас остановит, когда для него будет «слишком». Подавляющее большинство детей так устроены, что способны сказать: «Мне еще рано» — или дать нам понять, что нужно остановиться. Когда мы говорим с близкими людьми, мы их бережем. Не важно — детей или взрослых. Мы не вываливаем то, что хотим сказать, в самой жесткой форме. И взрослому своему партнеру или партнерке мы не принесем страшные кадры убийства, не заставим смотреть — даже для иллюстрации своих мыслей. Поэтому нужно выбирать слова, выражения, форму, время. Но говорить нужно обязательно.
И еще одна важная ремарка. Мы ведь точно понимаем, что в наше время — в отличие от того, что было 30 или 40 лет назад — детей настигнет любая информация. Они просто не смогут ее избежать. Потому что нет сегодня детей, которые не выходят в интернет. Можно дома выключить вайфай, вырубить электричество и не выпускать детей никуда, чтобы они нигде не вышли в интернет. И все равно они все узнают. Так не лучше ли, чтобы они получали информацию от нас? В тех словах и выражениях, которые мы старательно выбираем, с теми интонациями и акцентами, которые мы считаем верными.
Из программы «Любить нельзя воспитывать»
— Меня зовут Мария, моему сыну 12 лет, мы живем в Израиле. Вчера из школы пришло сообщение об ожидаемой информационной атаке ХАМАС на израильских детей: им должны послать видео с заложниками. В сообщении школы требовали отобрать у детей телефоны и удалить оттуда инстаграм и тикток. Мой сын Марк и так все время находится в сложном информационном потоке и очень нервничает. Отобрать у него телефон для меня не вариант. Даже если я сделаю это, сын получит информацию от кого-то из друзей. Сейчас Марк практически все время дома, без возможности даже выйти погулять с другими детьми. Как помочь ребенку в этом адском информационном потоке? Как правильно поступить?
— Я с вами согласен: отобрать телефон у 12-летне го человека практически невозможно. И, конечно, это неправильно.
Я не знаю, как складывались ваши отношения с сыном на тему гаджетов раньше. И не знаю, как складываются его личные отношения с телефоном. Но давайте я сразу предложу вариант, который считаю возможным.
Мне кажется, с ребенком нужно поговорить о том, что там происходит — вот там, в телефоне. Что там может быть? В чем ужас того, что там? Давайте попробуем ответить вместе. Ужас в том, что нас таким образом стараются сделать слабыми. Нас стараются не просто обмануть — нам посылают месседж, что нас просто нет.
Такое бывало уже в судьбе нашего народа, да и не только нашего, к сожалению. Это делается умышленно. Это делается для того, чтобы нас разрушить. Вас, Мария, меня и вашего замечательного Марика. Мне кажется, что с человеком 12 лет можно об этом так и говорить. Говорить прямо и честно. И построить разговор таким образом, чтобы он мог ответить вам. Ответить то, что считает нужным.
Это будет разговор о том, нужно ли такое смотреть. Это будет разговор о том, как этому противостоять.
Очень важно, чтобы от нас, взрослых, шел однозначный посыл: это очень опасно. Не менее опасно, чем наркотики. Не менее опасно, чем преступник, встреченный ночью с ножом. Это что-то, с чем нельзя играть. Это что-то, что может обойтись нам очень дорого.
И вот после того как вы поговорите, Мария, я бы на вашем месте посоветовался с Марком, какие выходы есть из этой ситуации. Я, как вы понимаете, хорошо знаю самых разных детей. Конечно, не знаю лично Марка, но знаю других, знаю тенденции и закономерности. В такой ситуации часто бывает так, что дети говорят: «Мама, папа, возьмите лучше на денек телефон себе. Возьмите. Я не удержусь, я не устою».
Но также может быть и по-другому. Например, ребенок скажет: «Я все понял, я абсолютно точно выдержу. Я не буду смотреть эту дрянь». И тогда мама Мария ответит: «А давай поймем, как не нарваться все-таки на это случайно. Может, мы что-нибудь удалим на время? Может быть, тебе нужна помощь, чтобы ты точно справился? Марк, мой дорогой, какие у нас с тобой есть инструменты, чтобы ты не попался на эту гадкую удочку?» И, конечно, далее нужно возвращаться к этой теме: ежедневно обмениваться опытом, получать друг от друга обратную связь. Вашему Марку, если он выберет второй вариант, крайне нужна ваша поддержка.
И, пожалуй, последнее: к этой теме нужно возвращаться обязательно и потом, вне зависимости от происходящего. Время от времени надо разговаривать, как мы относимся к новостям, как убеждаемся, что они правдивы, как сомневаемся и проверяем их.
— В родительстве мы часто сталкиваемся с темами и вопросами, которые вызывают у нас смущение и даже страх. В каком-то смысле это на поминает мои многочисленные напоминания родителям о необходимости говорить с детьми о сексе и рождении. Потому что дети точно про это узнают, гарантированно. И будет это в таких выражениях и с такими гадкими акцентами, от которых мы точно хотели бы наших детей уберечь. Значит, нужно рассказывать самим. И говорить обо всем, что для нас и для них актуально. Даже если это неудобно и страшно.
Из программы «Любить нельзя воспитывать»
— Моей дочке 10 лет, мы живем в России. Дочь очень взрослая и активная, у нее хорошие коммуникативные навыки. Но тема войны ее не интересует. «Разговоры о важном» она слушает, но не включается. Рассказываю ей, как все происходит, помогаю увидеть разные позиции, чтобы она сформировала собственную. Дочь слушает, может прокомментировать. Но очевидно, что ее это не совсем волнует. С одной стороны, отлично: у подростка и без того много вопросов и противоречий. С другой — мне кажется важным видеть мир целиком и объемно, ведь мы все — часть этих и других событий. Подскажите, стоит ли вовлекать ребенка в обсуждение войны, чтобы помочь ей к этому как-то отнестись? Или я проецирую свою потребность, а у нее она возникнет или не возникнет позже?
— Мне не кажется, что нужно искусственно вовлекать вашу дочь в такие разговоры и задавать ей вопросы. Но при этом мне кажется, что вам стоит делиться с ней тем, что волнует вас. В прямом смысле слова — делиться. Вы ведь рассказываете ей о своих переживаниях, о чем-то интересном, что произошло с вами. Возможно, у вас есть традиция просто вечерком садиться и болтать о том о сем.
Насколько я понимаю, война для вас — важная тема. А раз так, говорите о ней с дочерью. Я уверен: она должна понимать, что вы чувствуете, о чем переживаете. Вы для дочери в ее 10 лет — важнейший пример. И если вы сами не живете так, как будто войны нет, не делаете при дочери вид, что ничего не происходит, — она увидит, услышит, поймет и почувствует. При этом требовать от нее какой-то определенной реакции или ответов точно не стоит. Помимо прочего, такие разговоры дают детям право прийти к взрослым со своими переживаниями и вопросами, когда они возникнут.
Я еще раз подчеркну очень важный момент. Сомнения, рефлексия, вопросы, поиск ответов, споры — это то, что поможет нам и нашим детям противостоять пропаганде. Или по меньшей мере ослабить ее влияние. Такая рефлексия будет вакциной. Поэтому — говорите.
— Нужно остановиться еще раз на важном моменте, который мы уже обсуждали. Если мама все время делает вид, что она кремень, то я, ребенок, тоже должен быть как кремень. И тогда я — мальчик или девочка — теряю право на собственные чувства. Если мама на все говорит: «Все в порядке, не волнуйся, никаких проблем нет, ничего страшного не происходит», то я, ребенок, оказываюсь в очень сложном, просто диком положении. Потому что я чувствую, что все вообще не в порядке, но мама почему-то говорит, что это не так. И делает это, конечно, из лучших побуждений. Но тогда я теряю важнейшее право ребенка — право поплакать у мамы на груди. Пожаловаться, что мне страшно, поделиться своей печалью, болью. Это так же, как в моей личной семейной истории, которую я вспомнил — когда от ребенка скрывают смерть очень близкого человека и он теряет право на оплакивание. Это просто ужасно. И тут действительно можно говорить о травме.
В таких случаях, отвечая на родительское волнение — «Не травмируем ли мы ребенка?» — можно сказать: так вы травмируете его почти гарантированно. Потому что ребенок остается с бедой один на один. И совсем не понимает, как ему с этим справляться. Только представьте себе это.
Надежда Белахвостик: Хочу теперь задать вопрос, очень актуальный для уехавших беларусов. Наверное, он не менее актуален и для других людей, которые вынужденно покинули свои страны. Как растить детей беларусами, украинцами? Сохранять язык, культуру, обычаи? Или, как ты говоришь, — как жить здесь и сейчас, не цепляясь за вещи, о которых дети, возможно, уже и не помнят?
— Давай, чтобы был понятен ответ, чуть-чуть по говорим про евреев. То, что я скажу, знают все — и евреи, и не евреи, — потому что это написано в Священном Писании. Чуть больше 2000 лет назад началось еврейское рассеяние — евреи потеряли свою землю, свою страну. И возникла очень странная на первый взгляд традиция. Каждый праздник Песах (который другие народы иногда называют еврейской Пасхой) заканчивается словами «Ле-шана хабаа б-Йирушалаим ха-бнуя» (הבנויה בירושלים הבאה בשנה), что означает «В следующем году — в отстроенном Иерусалиме».
Каждый год больше двух тысяч лет произносится эта фраза! А ведь на самом деле на протяжении всех лет люди, которые это произносили, знали точно, что они не приедут в следующем году в отстроенный Иерусалим. Были практически уверены. Но эта фраза (конечно, не только она) помогала им сохранить идентичность — личностную, национальную, религиозную, культурную.
Давай подумаем, что это значит — вести себя как беларусы, как украинцы? Как это? У меня на эту тему есть еще одно «еврейское» воспоминание. Однажды я оказался на лекции очень известного раввина Адина Штейнзальца. Он считается мудрецом нашего времени. В конце лекции одна женщина подняла руку и спросила: «Как мне все-таки сделать так, чтобы мои дети росли евреями?» Знаешь, что он ей ответил? «Вари бульон с клецками».
Это самый гениальный ответ, который я слышал. Что он значит? Ведите образ жизни, который естественен для вас. Если это часть вашей личности, в вашем образе жизни непременно будут и национальные, и культурные слои. Ничего не нужно делать искусственно. Иными словами, «варите бульон с клецками», если у вас дома это принято. Говорите дома на том языке, на котором у вас принято говорить — по-беларусски, по-украински. Это важно, это часть нашей идентичности.
У вас дома принято отмечать национальные праздники? Отлично, если так: праздники эмоционально поддерживают нашу идентичность. Для вас важно, что у вас сохранились подсвечники или чашечки вашей бабушки? Если да, берегите их. Вы помните песни, которые мама пела вам в детстве? Так пойте их, если любите. Вы чувствуете ностальгию? Расскажите о ней детям. О том, что для вас важно и дорого, о том, что из прошлой жизни хочется вернуть в первую очередь. О своей вере и надежде. «В следующем году — в свободном, независимом, победившем Киеве!» И дело тут не в том, осуществится эта мечта или нет — дай бог, чтобы осуществилась, и побыстрее. Такое отношение к действительности — часть семейной и личной культуры, часть нас самих.
Мне тепло от воспоминаний о том, что для меня дорого. Мне тепло от того, что я могу позвонить своему другу, который остался «там». Мне тепло оттого, что мама читает мне сказку на беларусском или украинском языке. Мне тепло оттого, что сегодня — наш праздник.
Я абсолютно уверен, что именно так сохраняется культура. Это опробовано не только на мне, но и на многих поколениях задолго до нас.
Надежда Белахвостик: Есть же еще такая позиция: для украинцев сейчас открыт весь мир, любая страна на любом континенте их примет, можно ехать, учиться, работать. Беларусам сложнее — не знаю, как уехавшим россиянам. Но всем важно ассимилироваться, вписаться, встроиться. Чтобы, если дома нас ничего хорошего уже не ждет, хотя бы дети пожили.
— Я далек от того, чтобы кому-то говорить, как правильно, а как нет. Я понятия не имею. Сделайте так, как вам хорошо. Сделайте так, чтобы вы и ваши дети были счастливы, насколько это возможно даже в самых диких обстоятельствах. Если вам кажется, что вы можете отрезать прошлое и стать португальцами или немцами, например, я буду только рад.
Другое дело, что в условиях турбулентности, которым и посвящена эта книга, мы не понимаем, как ложатся лоскутки старой и новой жизни, как они проявляются. Посмотри, сколько украинцев, оказавшихся в Западной Европе, заговорили по-украински, хотя до этого говорили по-русски и дома, и на работе. Это совершенно удивительная история!
Я сам говорю по-украински, но еще не так хорошо, чтобы выступать на нем три часа. Начинаю, а потом перехожу на русский. Но и в Лиссабоне, и в Одессе, и в Киеве, само собой, мне очень часто задают вопросы по-украински. У меня нет сомнений, что эти люди знают русский. Но это их способ самоидентификации. Их способ выживания — в лучшем смысле слова. То есть речь скорее идет не о сохранении, а об усилении собственной национальной идентичности. Я это понимаю и очень-очень приветствую.
Надежда Белахвостик: У тебя в программе был потрясающий разговор с родителями-украинцами, которые после начала войны начали говорить на родном языке, — о том, какое сопротивление это вызывает у их дочки.
Из программы «Любить нельзя воспитывать»
— Мы из Украины, переехали в США шесть лет назад, моей дочке восемь лет. Мы всегда говорили по-русски, смотрели фильмы по-русски. Я всю жизнь дочку воспитывала на русском языке: книги, фильмы, песни. В 2022 году все рухнуло. И мы с мужем приняли решение переходить на украинский язык. Дочка к этому относится агрессивно, ей тяжело. Периодически нормально: она входит в положение, она понимает, она интересуется. Дочь, конечно, знает о войне: у нее в Украине родственники, близкие люди, бабушка, дедушка — все. Но она, наверное, чувствует мое давление. В общем, ей сложно. И мой вопрос: как мне грамотно построить переход на украинский язык, не вызвав у нее категорического отторжения?
— Мне кажется, здесь два момента. Первый: для человека восьми лет, да и вообще для любого человека, переход на новый язык — это довольно трудно. Особенно если это не собственное решение, а решение мамы с папой. Второй: мне кажется, нужно дать дочери возможность идти в своем темпе. Ведь в противном случае — что прозвучало в ваших словах — это может вызвать отторжение.
А к такому, конечно, не хотелось бы прийти. При этом, я уверен, вы можете сесть втроем и договориться. Что именно вызывает раздражение дочери, как этого можно избежать? Как ей помочь на этом пути? Думаю, хорошо бы еще раз напомнить, почему вам это важно, найти слова, чтобы объяснить, что это ваше нравственное решение. Вы почувствовали необходимость перейти на украинский язык (которую я понимаю, поверьте мне, на сто процентов), а она эту необходимость не почувствовала. Не потому, что она бесчувственная, а потому, что она маленькая девочка восьми лет. Ей нужно время, ей нужно понимание. Для маленькой девочки восьми лет мама и папа, конечно, самые важные люди на свете. И уже поэтому дочь чувствует давление, чувствует, что должна заставить себя. Здесь, мне кажется, выход один: надо говорить и объяснять — и ни в коем случае не давить, не торопить ее. Для принятия дочери нужно время и чувство свободы. Тогда она сможет сделать выбор сознательно.
— Когда мы на людях и я знаю, что рядом люди русскоязычные и, скорее всего, из России, я не могу говорить по-русски, у меня полное отторжение. Я начинаю говорить по-украински. И пару раз было, когда в таких ситуациях дочка подчеркнуто громко спрашивала: «Мама, чего ты сейчас говоришь по-украински? Говори по-русски!» Так громко, чтобы слышали все, и это очень неловко. Стоит ли мне в такие моменты поступаться своими принципами?
— Нет, не стоит поступаться своими принципами. Стоит отдельно поговорить с дочкой о том, что с вами происходит в такие моменты, что вы чувствуете, почему не можете иначе. Думаю, можно извиниться за то, что ей бывает неудобно с вами. Но при этом стоит понятно объяснить, что вы не станете поступать иначе. Она непременно услышит вас и поймет.
Важно, чтобы такие ситуации не были для нее сюрпризами, чтобы она понимала правила игры. Иначе отторжение может вызывать не украинский язык сам по себе, а непонятные отношения с мамой на эту тему. Естественно, нужно оговорить это не только с дочерью, но и с мужем, действовать в открытую. И добавить что-то вроде: «Дорогая доченька, мы не хотим заставлять тебя говорить по-украински. И не станем этого делать. Но нам важно, чтобы и ты приняла нас такими, какие мы есть. Мы приняли решение и будем говорить на этом языке».
Будьте уверены: все получится.
Войти с помощью соц. сетей: