Самое дорогое мое цирковое приобретение благодаря Никулину – это, конечно же, замечательные отношения с его женой Татьяной Николаевной, в девичестве Покровской. Она была внучкой во многом легендарного русского политического деятеля Петра Яковлевича Ростовцева – земского деятеля, депутата Государственной думы I созыва от города Воронежа.

Татьяна Николаевна по жизни была очень скромной, пожалуй что и застенчивой. А еще слыла очень доброй и отзывчивой женщиной – под стать мужу. Поплакаться ей в жилетку составляло сплошное удовольствие. И красивой была до глубокой старости, на 17 лет пережив мужа. Долгое время (почти сорок лет) она работала в цирке вместе с супругом. Могла бы запросто, как и он, с успехом сниматься в кино и стать такой же известной кинозвездой. Тот редкий случай, когда сослагательность тут ни при чем. В нескольких фильмах («Бриллиантовая рука», «Новенькая», «Точка, точка, запятая») она-таки снялась. А еще со школьной скамьи дружила с одноклассницей Гребешковой – женой Леонида Гайдая. Уж Нина Павловна бы своей закадычной подруге находила роли в фильмах мужа. Однако, когда в 1961 году Таня прошла фотопробы на главную роль в «Гусарской балладе» и уже вовсю готовилась к финальной встрече с Эльдаром Рязановым, неожиданно услышала от мужа веское «нет» – он умел изредка так настоять. – «Ты имеешь высокое и гордое звание жены клоуна. А это куда почетнее будет, чем жена генерала. Просто клоунов в стране меньше. Да и потом, я банально хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной».

– Татьяна Николаевна, я знаю, как вы познакомились Юрием Владимировичем, но для моих читателей будет лучше узнать об этом от вас.

– Я училась в Тимирязевской академии на факультете декоративного садоводства. Сильно увлекалась конным спортом. Благо в нашей академии была прекрасная конюшня. А в той конюшне мне очень нравился смешной такой жеребенок-карлик. У него была нормальная голова, вполне приличный корпус, но имел он чрезвычайно маленькие ножки. За что и получил кличку Лапоть. О нашем Лапте каким-то образом прослышал уже известный по тем временам клоун Румянцев-Карандаш и приехал ту лошадку посмотреть. Лапоть по определению не мог не понравиться Карандашу, и он попросил меня и мою подругу Надю научить лошадь самым простым трюкам. Потом мы повезли Лаптя в цирк. Там Михаил Николаевич познакомил нас с Юрой Никулиным, который ходил у него в учениках. И уже Юра пригласил нас посмотреть спектакль. Подруга моя пойти не смогла. Пошла я одна. Меня посадили на прожектор. Играли очень смешную сценку: Карандаш вызывал из зала якобы зрителя и учил его ездить на лошади. Но именно на том спектакле случилась беда. Игравший подставного зрителя Никулин попал под лошадиные копыта. Его на «Скорой» увезли в Склифосовского. Не знаю, почему, но я чувствовала себя вроде как бы виноватой в случившемся и стала навещать неудачливого циркача в больнице. Через пять месяцев мы и поженились.

– Некоторые злые языки утверждают, что Юрий Владимирович – типичный подкаблучник и шагу не мог ступить без вашего ведома…

– Какая чушь, ей-богу! Юркиной самостоятельности и независимости многие мужики могли бы позавидовать. А потом вы же знаете, что в нашей семье никогда не было этого старшинства, подчиненности. Мы все и всегда решали вдвоем, достигнув редкого взаимопонимания. Я ему о своих чувствах никогда не говорила. Как и он мне. Мы вообще в последнее время мало разговаривали, во всяком случае, на темы, не касающиеся цирка. А о чем говорить после стольких лет вместе? Я только любила, проходя из кухни в спальню мимо Юры, сидящего за каким-нибудь очередным пасьянсом, поцеловать его в лысину. А он при этом даже не поднимал головы. Просто хмыкнет, как в «Бриллиантовой руке». И этого нам было достаточно, чтобы без слов сказать: мы счастливы вместе и по-прежнему любим друг друга.

Юрий Владимирович часто говорил о жене: «Таня – это моя половинка». И всегда добавлял: «Лучшая». А еще говорил: «Таня сказала, что в этой картине мне стоит сниматься, а я Тане верю». Или: «Таня сказала, мне не стоит в этой картине сниматься. Я ей верю всегда». (В клоунском трио: Никулин, Шуйдин, Покровская-Никулина у последней было прозвище – «Настырная».)

Быт в их семье держался сначала на двух женщинах. Потом, когда умерла Мария Петровна – теща Никулина, – весь груз семьи тянула Татьяна Николаевна. В одиночестве. Юрий Владимирович терпеть не мог хозяйственных забот.

– Юра, нам нужен новый платяной шкаф.

Молчит.

– Юра, ты же знаешь, если я пойду в магазин, мне шкафа не продадут. А для тебя из подсобки достанут. Опять молчишь. Ну хорошо, будем в старый шкаф все пихать, пока он не лопнет.

Поднимается. Едет. Привозит шкаф.

Зато всегда покупал жене цветы. Когда-то в молодости, еще в середине пятидесятых, Никулин с женой и партнером Шуйдиным сыграли сценку «Цветы для любимой, или Шипы и розы». Сюжет такой. Парень в парке встречается с девушкой. В это время «барыга» Шуйдин вывозит на тележке цветы. Продает букет влюбленному, забрав у того все наличные плюс галстук. Потом ему кажется, что прогадал. Возвращает галстук и забирает букет. Юноша бежит за барыгой. Возвращается из-за кулис с букетом. Но – без штанов. И с тех пор всегда покупал Тане цветы. И любую личную ее прихоть удовлетворял. Захотела заниматься музыкой – в сорок два-то года! – пожалте вам. Купил пианино и нанял репетитора. И Татьяна Николаевна научилась очень прилично исполнять Листа, Шопена, Чайковского. Потом пожелал выучить английский. «А то ездим с тобой за границу и выглядим там селюками». Юрий Владимирович достал для жены кучу всяких учебников и кассет по английскому языку.

Но когда она просила: «Юра, давай сошьем тебе новый костюм, этот уже поистаскался», – отвечал: «Не надо, Таня, я еще в этом немного похожу». Про обувь говорил: «Старые туфли в сто раз лучше новых. Ты их любишь, и они тебя любят». Привычка эта была у него от отца, Владимира Андреевича, который утверждал: «Когда вы выбрасываете старые вещи, вы их предаете».

Ну и последнее про покупки. Татьяна Николаевна, как всегда, жалуется мужу: «Юра, ты – народный артист Советского Союза, а у нас в туалете уже нет бумаги!» Юрий Владимирович, кряхтя, одевается, спускается во двор, садится в собственную «Волгу» и через полтора часа возвращается с мешком туалетной бумаги. Кидает его на пол со словами: «Нате и обосритесь все!»

– Татьяна Николаевна, наверное, не все люди верят в то, что Юрий Владимирович был таким уж альтруистом, бессребреником. Многие ведь полагают, что это мы, пишущие, таким его изображаем, а на самом деле все было по-иному…

– Меж тем, он действительно очень часто беспокоился за чужих людей. Улучшал жилищные условия многих артистов. Меня всегда удивляло, когда Юрка договаривался о встрече по телефону, чиновники действительно бросали дела и внимательно его выслушивали. Он был настолько открытым и искренним, что отказать или соврать ему не было никакой возможности. Он понимал, что многие двери перед ним открываются, и старался пользоваться этим, чтобы помочь другим. Однажды крупный столичный чиновник, подписывая документы для очередного никулинского просителя, так, между прочим, поинтересовался: «А вы сами где живете, Юрий Владимирович?» И выпал в осадок, когда услышал: «В коммуналке на Токмаковом переулке». Юре тут же выписали ордер в только что построенном доме по Малой Бронной, где я и сейчас живу.

Знаете, Миша, мне порой даже казалось, грешным делом, что Юркина доброта, его человеколюбие приобретали почти патологические формы. Помню, мы были на гастролях в Ленинграде. Возвращаемся после представления, а у подъезда дома, где мы снимали временную квартиру, стоит женщина с мальчиком лет десяти. И без всяких околичностей говорит:

– Юрий Владимирович, я к вам. Привезла сына, чтобы вы взяли его на воспитание и сделали артистом.

У меня, ей-богу, челюсть отвисла. Юра тоже растерялся, но приглашает:

– Давайте зайдем – поговорим…

– А зачем? – искренне вопрошает тетка. – Мне на обратный поезд надо. Я вам его оставляю. Вот его вещички.

Тут уже я не выдерживаю:

– Погодите, дорогуша! Что значит «оставляю»?

– Да то и значит, что теперь он ваш.

Я хватаю мужа за рукав и сердито шепчу:

– Что хочешь делай – только чтобы их здесь не было!

Тут подошли другие цирковые и в один голос стали советовать Юре «послать ее подальше – и забыть как страшный сон». Но Никулин не был бы Никулиным. Ему стало жаль мальчишку. А тот, бедный, стоит, уперев взгляд в землю, и молчит, хотя в душе наверняка бог знает, что творится. Мать оставляет его в чужом городе совершенно постороннему дядьке! Юра поселил мать с сыном в гостинице. Утром отвез мамашу и мальчика на вокзал, купил им билеты на обратный путь. Дал денег на дорогу. Что он говорил горе-мамаше, я не знаю, но ничего дурного от него я не услышала ни о ней, ни о мальчике. Лишь обронил: «Тань, в каждом дому по кому».

В другой раз Юра случайно узнал, что его однополчанин Николай Гусев сильно бедствует. Пенсию по инвалидности ему не платят. Мужик работает обходчиком железнодорожных путей, живет в отцепленном вагоне. Этот Коля был родом из глухой деревни, совершенно дремучий, неграмотный и в то же время удивительно открытый и добрый. Муж с ним очень сдружился на фронте. Они делили хлеб и махорку, спали под одной шинелью. Юра срочно организовал гастроли в Колин город. Встретился с председателем горисполкома. Гусеву выделили квартиру, назначили пенсию. Спустя какое-то время он приехал к нам погостить. Три дня Юра занимался только Колей: показывал ему столичные достопримечательности. И, конечно же, сводил в цирк. Прощаясь со мной, Гусев пожал руку и сказал: «Извините меня за ваше гостеприимство». Это было смешно и трогательно. Наверняка Коля целое утро репетировал ту прощальную фразу…

– О двух войнах, в которых пришлось участвовать Юрию Владимировичу, много сказано и много написано. Но ведь страшная война и по вашей биографии прошлась жестоким катком.

– Да, хлебнули мы с мамой горя. Отец мой, Николай Степанович Покровский, был журналистом. Погиб в первые дни войны. Мама в 1942 году устроилась делопроизводителем на военно-санитарный поезд. Уговорила начальника разрешить ей взять с собой меня – двенадцатилетнюю – не на кого оставить было. Два месяца мы под бомбежками мотались от линии фронта в тыл и обратно. Где-то в начале августа наш санпоезд оказался фактически в окружении. Когда подъезжали к Минводам, начальник, смущаясь, сказал: «Вы уж извините, Мария Петровна, но вам с Таней придется сойти. Видите, какая обстановка. Если узнают, что в поезде ребенок, меня же отдадут под трибунал. Тут я для вас собрал продуктов на первое время. Попытайтесь как-нибудь сами выбраться».

Едва мы добрались до привокзальной площади, как началась бомбежка. Мама толкнула меня на землю, прикрыла собой. Краем глаза я видела яму, в которую набилось множество людей: стариков, женщин с детьми. Одна из бомб попала прямо туда. Прошло семьдесят лет, но даже сейчас страшная картина стоит перед глазами: из разорванных тел фонтаном бьет кровь, куски человеческой плоти разлетаются на десятки метров и падают в пыль, некоторые – совсем рядом.

Не знаю, что стало бы с нами, если бы не мамин характер, в котором, кроме всепоглощающего оптимизма, присутствовала изрядная доза авантюризма. «Знаешь что? Мы пойдем с тобой в Сальск! – сказала убежденно, едва бомбежка закончилась. – Там большая станция, там и попытаемся сесть на поезд». Преодолеть пешком несколько сотен километров по жаре, бездорожью, под бомбежками, с двенадцатилетним ребенком и тяжелым багажом – решиться на такое могла только моя мама. На вокзале Сальска творилось нечто невообразимое. Люди, бросившие свои дома, пожитки, скот, бежали от фашистов. Однако в вагоны пускали только тех, у кого был полученный у начальника станции «литер». А у мамы начался приступ малярии: температура под сорок, вся горит, бредит. Решительностью я никогда не отличалась, но тогда взяла у мамы документы и пошла к начальнику станции. Не выдержала и разрыдалась – нечасто со мной такое случается. Начальник сжалился и дал «литер». Поезд довез нас до Астрахани. По дороге мне удалось выменять на продукты хинин, от которого маме полегчало. На астраханском вокзале она предложила: «Пойдем на запасные пути. Может, там какой-нибудь санитарный стоит? Попросимся, чтобы нас до Москвы подкинули». Обливаясь потом, тащимся через рельсы и вдруг слышим оклик: «Маруся!» К маме бежит офицер. Они обнимаются, целуются, а я стою и ничего не понимаю. Потом оказалось, что это мамин воздыхатель еще со времен ее молодости. К тому времени она уже несколько лет была в разводе, да и знала, что отец погиб буквально в первые дни войны, находясь в ополчении. Так что ответила на чувства друга.

Из Астрахани до Москвы мы благодаря маминому другу доехали с комфортом. В отдельном купе, с горячей трехразовой кормежкой. Нам удалось даже помыться. Часть «командирского» вагона была переоборудована в баню. Несколько месяцев прожили в столице. Потом маме предложили должность редактора многотиражки в поселке за Полярным кругом. Она согласилась: снабжение на Севере было куда лучше, чем в Москве, где начинался настоящий голод. За Полярным кругом мы провели почти год. Но Победу встретили дома. Мама устроилась литературным редактором в архитектурное издательство, где и проработала долгие годы. Не имея высшего образования, она обладала совершенно потрясающими знаниями в отечественной и зарубежной литературе, в истории, географии. В совершенстве владела французским. Веселый нрав, открытость, интеллект – во всем этом моя мама и Юра были удивительно похожи. Поэтому они сразу приняли друг друга, полюбили, подружились. Муж часто повторял: «У меня не теща, а вторая мама!» И действительно, она ходила на все цирковые премьеры зятя, по нескольку раз смотрела фильмы с его участием. Юрина мама Лидия Ивановна тоже интересовалась творчеством сына и очень гордилась его достижениями. А вот отец, Владимир Андреевич, сильно ревновал Юру: ко мне, к друзьям, да, наверное, и к успеху. Не помню случая, чтобы он хоть раз побывал на представлении сына в цирке или на премьере фильма с его участием.

Юра к своей известности всегда относился очень спокойно и никогда не «включал звезду». После выхода на экраны «Самогонщиков» ему едва ли не на каждом углу предлагали «сообразить на троих». Чтобы не обижать мужиков, Никулин придумал две отговорки: «Простите, ребята, я зашился» и «Я пустой, жена – стерва, все деньги отобрала!» Видимо, поэтому пошли слухи, будто Никулин «пил по-черному»? Да, в компании, под хорошую закуску Юра мог позволить себе «расслабиться», но «за грань» никогда не заступал. Помню, когда Юре и Баталову присвоили звания народных артистов РСФСР, муж пришел домой подшофе и позвонил снимавшемуся в Питере Алексею. И «народные» с места в карьер стали делиться скабрезными анекдотами. Я умоляла: «Юра, прекрати, ради бога! Вас же слушают телефонистки!» Зря подсказала. Присутствие незримой публики анекдотчиков только подзадорило. Вы знаете, Миша, что я тоже люблю анекдоты. Но эти байки для меня всегда были врагом номер один. Ведь услышав новую, Юра шел с ней ко мне первой. Следующим в списке был наш сын Максим, затем Ростислав Плятт, а потом – все подряд. Но даже слыша анекдот в сотый раз, я должна была на людях подхихикивать. Ну, не стоять же мне с каменным лицом, когда люди умирают со смеху!

Получая с каждым годом все новые звания, награды и премии, Юра совершенно не менялся ни в отношении к людям, ни в нашем семейном быту. Всем деликатесам предпочитал котлеты с макаронами и куриный суп с домашней лапшой. Если цирк выезжал на гастроли по Союзу, проблем никогда не возникало. Нас селили на квартиры с кухнями. Я с утра вставала к плите и, до того как отправиться на представление, умудрялась приготовить и завтрак, и обед, и ужин. Сложнее было за рубежом. Актеры, экономя суточные, везли с собой запасы супов в пакетиках, электрические плитки, кипятильники. Юра сразу мне сказал: «Таня, не будем с тобой мелочиться и крохоборничать. У советских своя гордость». Он любил это повторять. Юру вообще спартанские условия длительных командировок никогда не напрягали. Как старый солдат, на кулаке вместо подушки спать мог. А вот я, по правде говоря, часто расстраивалась. Мы зарабатывали очень приличные деньги внутри страны и хорошую валюту за ее рубежами. Однако руководство Госцирка никогда не отличалось щедростью при оплате транспорта и отелей. И как-то в одной из капстран я взбрыкнула: «Тебя, – говорю, – народного артиста, селят в такой паршивый номер! Простыни сырые, пара тусклых ночников. Потребуй, чтобы поменяли!» А он мне взял и спел из Окуджавы: «И пряников, кстати, всегда не хватает на всех».

Ну такой человек, что ж ты с ним поделаешь. Утром я проснулась, открыла жалюзи и приятно удивилась. Оказалось, что из нашего окна, выходящего на залив, можно, перешагнув через подоконник, оказаться прямо на залитом солнцем белоснежном песке пляжа. И номер мне показался не столь уж и крохотным, и простыни давно высохли. И больше никогда я не привередничала. А вот с пренебрежительной привычкой мужа к одежде и обуви всю жизнь я боролась, и всю жизнь – безуспешно. Единственное, чего добилась, чтобы он, уже став руководителем цирка, каждый день надевал чистую светлую рубашку с галстуком. До тех пор галстук он носил только в клоунских репризах. А так ходил в ботинках без шнурков, в джемперах крупной вязки и мешковатых брюках. Бывало, наутюжу ему стрелки так, что муха ополовинится, а спустя время штаны уже мятые. Разумеется, ворчу, а муж: «Да не переживай ты, Тань. Все хорошо, они просто облегают мою фигурку. А она у меня, сама знаешь, оригинальная». Это пошло от старого портного еврея из Риги, на которого нас вывел Эмиль Теодорович Кио. Когда мы с Юрой пришли к мастеру, я сказала: «Видите, какой он у меня: сутулый, долговязый. Все потому, что в молодости, упав с лошади, сломал ключицу и одно плечо выше другого. Так что вам придется нелегко». Портной выслушал меня и произнес: «И ничего сложного. Просто у человека фигурка оригинальная. Всего лишь».

К семидесятипятилетнему юбилею цирк подарил Юре два роскошных, по спецзаказу сшитых костюма: черный и белый. Мужу они очень нравились, но как всегда он «схохмил»: «В балете Чайковского есть Одетта и Одиллия. А у меня теперь будет Одет и Одил». Бывало, подойдет к шкафу, откроет, языком цокнет: «Хорошие костюмы. Просто замечательные!» – и облачается в старый.

Белый костюм при жизни надевал трижды. В четвертый раз мы в нем Юру похоронили…

– Никогда я не слышал сам и другие мне не говорили о том, чтобы Юрий Владимирович выходил из себя, кричал, ругался. А вам с этим приходилось сталкиваться?

– Муж мой действительно был чрезвычайно скромным и очень выдержанным человеком. За все сорок семь прожитых вместе лет я, пожалуй, припомню всего несколько случаев, когда бы он выходил из себя. Однажды объектом его ярости стал Карандаш. Михаил Николаевич действительно мог прилюдно накричать, унизить коллегу. Хуже то, что зачастую его претензии выглядели просто как каприз. После того как ребята от него ушли и стали работать самостоятельно, Карандаш критиковал любое их начинание. Причем делал это в очень обидной, если не сказать оскорбительной форме. А уж когда у коверных Никулина и Шуйдина стало что-то получаться, Румянцев вообще потерял берега. Страшно ревнивый к чужому успеху, он ходил по цирку и с утра до ночи скрипел своим дискантиком: все это ремесленничество, примитив, который зрителю скоро надоест, вам не стоит обольщаться. И однажды Юра, который, чего уж там скромничать, в каждый номер всю свою душу вкладывал, не выдержал: схватил огромный топор, который выпросил для реквизита у какого-то мясника, и с криком «Убью-ю-ю!» погнался за Карандашом. Слава богу, цирковым удалось его догнать и отобрать «орудие возмездия».

В другой раз от Юры досталось на орехи сотруднику КГБ. Во время гастролей в Сан-Франциско наших цирковых пригласили в гости к обосновавшемуся за океаном Гарику Орбеляну – брату известного советского композитора и джазмена Константина Орбеляна. Гарик работал директором большого ювелирного магазина, жил в достатке и очень тянулся к русским. В его доме побывали едва ли не все советские артисты, которых гастрольная судьба забрасывала в Калифорнию. Там Юра получил от меня телеграмму о рождении нашего Максимки. И устроил «пир на весь мир». С Гариком у Юры наладились очень добрые отношения. Американец похвастался, что у него есть разрешение на боевое оружие, и показал пистолет. Кто-то из цирковых рассказал об этом одному журналисту, и тот разразился статьей «Американский шпион». В ней говорилось, что Гарик специально заманивает к себе советских артистов, чтобы выведывать у них государственные секреты. Глупость обвинения была настолько вопиющей, что газета даже опубликовала опровержение, подписанное в том числе и Юрой. Спустя время Гарик приехал в Москву. Мы, естественно, позвали его в гости. В момент застолья зазвонил телефон. Юра пару минут слушал, а потом как заорет матом! Я в ужасе – никогда не слышала в таком обилии столько «непечатных» слов – выскочила из кухни:

– Юра, что случилось?!

– Ты представляешь, это хмырь из «Конторы глубокого бурения», который нас сопровождает в зарубежных поездках, советует мне не принимать Орбеляна! Скотина эдакая!

И то были первые приличные два слова.

– Татьяна Николаевна, я на сто, да на двести процентов уверен, что не первый задаю вам такой вопрос, но все-таки, вы никогда не сожалели из-за того, что муж запретил вам сниматься в кино?

– Если совсем откровенно, Мишенька, то в далеком 1961 году я не просто сожалела, даже глубоко переживала запрет мужа. Ведь на пробах я «обошла» таких актрис, как Люся Гурченко, Алиса Фрейндлих, Светлана Немоляева. Лариса Голубкина уже потом появилась, когда я отказалась от сьемок. Но опять же как на духу признаюсь: я рада, что поступила единственно правильно. Возможно, и потому, что слишком любила Юру, чтобы рисковать нашими отношениями.

– Знаю, что вы часто называли Юрия Николаевича лодырем. Он обижался?

– Нет, конечно. Я же любя так его называла. Хотя, с другой стороны, честное слово, до сих пор не устаю поражаться одной доминантной чертой Юриного характера, которая тем более странно выглядит, если учесть все то, что ему удалось совершить при жизни. Я имею в виду десятки киноролей, сотни цирковых реприз, директорство в цирке, огромную его общественную работу, многочисленные съемки на телевидении и прочее, прочее. Как же он все это успевал – уму непостижимо. Ведь по естеству своему был отчаянным лодырем. Его обязанности по дому ограничивались спорадическим снабжением. В очередях он, понятно, не стоял. Приходил к директору магазина, говорил, что нужно, и пока они пили чай, на складе все взвешивалось, паковалось и приносилось. Юра отдавал деньги, товар пробивали на кассе, подсобные рабочие помогали загрузить покупки в багажник – и все. Но даже на такое не слишком затратное по времени и усилиям действие мужа подвигнуть было ой как непросто.

– Чего стоит в этом смысле случай с туалетной бумагой.

– Да, это уже анекдотом стало: теперь все усритесь. А я вот думаю, что именно из-за своей лени Юра всегда и всего покупал помногу. Просишь приобрести банку маринованных огурцов на салат – ящик привезет. Вместе пары кусков мыла упаковку приволочет. Излишками мы потом одаривали друзей и знакомых. Вот единственное, о чем мужа не надо было долго уговаривать, так это погулять с Максимкой.

– Это правда, что Макс назвал Юрия Владимировича однажды дядей, после очередных длительных гастролей.

– Увы, но правда. Максимку маленького ведь воспитала моя мама, царствие ей небесное. Во многом из-за этих длинных разлук муж все и всегда сыну прощал. Добиться, чтобы Юра отпрыска наказал или хотя бы отчитал, было практически невозможно. Начинаю упрекать Максима из-за плохой учебы – Юра тут как тут: «Да ладно тебе, Тань! Нормальный же парень растет». – «Юра, ну нельзя же во всем ребенку потакать!» – «Почему нельзя? Очень даже можно». – «Ну мне ясно, почему ты всегда на его стороне. Сам потому что учился спустя рукава». – «Вопрос спорный. Но даже если с тобой согласиться, то не совсем же из меня остолоп получился».

Никак не изменилось отцовское отношение к сыну, и когда тот стал взрослым. Летом мы всегда жили на даче. Однажды Макс взял отцовскую «Волгу» покататься. Обещал вернуться засветло. Но до трех часов ночи о нем ни духу ни слуху. Юра поднял на ноги местную милицию. И я волнуюсь не на шутку. Ведь так мужу и до инфаркта недалеко. И тут заявляется наше чадо – рот до ушей. «Как ты мог?» – в сердцах выпаливает Юра и уходит в спальню. И больше – ни слова упрека! Зато я показала Максу, где раки зимуют.

Ради него муж однажды переступил через свой железный принцип: за своих и за себя никогда и ни перед кем не кланяться. Случилось это, когда телевизионный начальник Эдуард Сагалаев отстранил Макса от работы в программе «Утро» за «самовольство в эфире». Сын получал зарплату, но эфира ему не давали. Он сильно переживал такую несправедливость. И тогда Юра попросил Сагалаева о встрече. Тот выслушал Героя Соцтруда и, мило улыбаясь, заключил: «Я подумаю над вашей просьбой». Но и пальцем не пошевелил. Максу ничего не оставалось, как «покинуть ящик» и заняться малым бизнесом. Они с женой на папиной машине развозили по ларькам минеральную воду и соки.

– Татьяна Николаевна, многие говорят о том, что на самом деле Юрий Владимирович не то что смертельно, но даже и тяжело не был болен, когда ему назначили операцию. И вдруг – летальный исход. Почему?

– Ну что вам сказать. Все мы под Богом ходим. У Юры сердце начало давать о себе знать лет с сорока. Сказались его войны, повышенные нервные перегрузки, связанные с творчеством, но главным образом его постоянное восприятие чужой боли как своей. Тут, мне сдается, случались у него тяжелые перегрузки. Вот все утверждают, что Никулин очень крепко дружил с Гердтом. А я этого как-то не замечала. Но вот в начале осени 1996 года Юра узнает, что у Зямы – 80-летний юбилей. Звонит ему и слышит: «Юра, приезжай. Нам надо проститься». Муж поехал. Не выступал в числе других поздравляющих, а просто сидел рядом на сцене возле кресла, на котором полулежал Гердт. Подбадривал, веселил. Домой вернулся с лицом пепельного цвета: «Зяма скоро уйдет». И через два месяца Гердта не стало.

Примерно в то же время возник разговор о плановой операции для Юры. Ему предстояла установка стентов. Уже тогда такая операция была не редкостью. Так я совершенно спокойно, словно на работу, проводила мужа до порога квартиры. Попросила позвонить, когда все закончится и его переведут в палату. Никаких предчувствий, ни малейшего холодка внутри. И он был на удивление спокоен. Известие о том, что Юра при операции впал в кому, стало для меня громом среди ясного неба. Все шестнадцать дней, что он лежал подключенным к аппарату искусственного дыхания, я была как зомби: ничего вокруг не видела, не слышала.

Умер Юра двадцать первого августа, трех месяцев не дожив до своего 76-го года. Гроб установили на манеже цирка. Проститься с моим мужем-клоуном пришли десятки тысяч человек. Когда траурный кортеж тронулся в путь, стоявшие на противоположной стороне Садового кольца в пробке водители разом нажали на клаксоны: так Москва провожала Юру. Я ехала в машине Лужкова. Они с мужем дружили. «Знаете, Татьяна Николаевна, – сказал Юрий Михайлович, – я видел много похорон, но таких на моей памяти не было».

В себя я прихожу, Мишенька, очень тяжело. Никакие и ничьи утешения мне не помогают. Свое непоправимое горе я несу в одиночестве, не перекладывая его на родных и знакомых. Так что боль потери – она всегда при мне. Я не могу смотреть фильмы с участием Юры, не могу слушать песни в его исполнении. Но есть сын, внуки, правнуки. Есть цирк – наш с Юрой многолетний дом. Слава богу, мне там всегда рады».

… По моей просьбе Юрий Владимирович приехал на вручение самопального Ордена Орла, учрежденного моим приятелем Рафиком Бегишевым. Получив железку, стал прикручивать ее к лацкану парадного синего пиджака. Знаю, что единственного, и потому каркаю: «А ведь Татьяна Николаевна точно заругает!». Молчит, сопит и крутит. Приезжаем к нему домой. Супруга замечает бляшку и, разумеется, выказывает недовольство тем, что единственный стоящий пиджак испорчен. Никулин равнодушно роняет: «Да и хрен с ним». Все. Дебаты закончены, хотя любая другая жена «пилить» продолжала бы. Но только не Татьяна Николаевна.

Юрий Владимирович очень любил собак, и Татьяна Николаевна всегда разделяла увлечение мужа. Именно разделяла на молекулярном уровне. Еще при жизни мужа она профессионально занималась разведением собак. В соавторстве с Ж.А.Чесноковой написала книгу «Декоративные собаки». Была первым руководителем Всероссийского Клуба любителей животных, а в дальнейшем его почетным президентом.

Утро в семье Никулиных всегда начиналось с зычного пожелания Татьяны Николаевны:

– Юра! Умираю без кофе!

Никулин не спеша брел на кухню, готовил жене и себе заморский напиток по собственному особому рецепту. У него была специальная турка, привезенная с Востока. Сумасшедшая инкрустация, ручка из какого-то редкого дерева. Сварив кофе, Ю.В. потом уже делал все прочие дела. При этом, как правило, замечал:

– Самое главное, Тань, определить, кто сегодня будет хозяином: я или мой радикулит.

Новелла, сыгранная им в фильме Л.Гайдая «Деловые люди» по О.Генри еще в 1963 году, «сыграла» попутно жестокую, злую шутку: всю жизнь он мучился спиной. И всю жизнь Татьяна Николаевна ее растирала всякими мазями. Этих тюбиков в их ванной был целый ворох. Но однажды его так прихватило, что пришлось вызвать «Скорую» и срочно ехать на уколы.

– Спускаю я штаны, – рассказывал потом, – точь-в-точь, как в «Кавказской пленнице», а медсестра восторженно произносит: «Ой! Первый раз вижу такого артиста в лицо!»

Их первая совместная реприза в цирке состоялась в 1951 году. Тогда зрители увидели спектакль «Маленький Пьер», где Татьяна исполняла роль мальчика. Среди других известных реприз с участием Татьяны Никулиной – «Розы и шипы», «Яблоко», «Бревно», «Барышня и хулиган». Татьяна Никулина выступала на манеже до 1981 года. Затем десять лет профессионально занималась собаководством. После кончины Юрия Никулина в 1997 году Татьяна Никулина вернулась в цирк в качестве консультанта по творческим вопросам.

Из книги Юрия Никулина «Почти серьезно»: «Что там раздумывать? Пусть мальчиком станет Таня. Она маленькая, худенькая, наденет брюки и вполне сойдет за мальчика». Таня загорелась этой идеей и выпалила: «Обрежу косички, подстригусь под мальчика. Давайте попробуем». Очередной отпуск мы проводили под Москвой, в Кратове. Репетировала Татьяна в моих старых брюках, подвязанных веревкой, и в отцовской кепке, постоянно сползающей ей на глаза. Репетировали в лесу. Вернувшись в середине лета в Москву, мы пошли на прием к заведующему художественным отделом Союзгосцирка Рождественскому (я чувствовал, что он ко мне хорошо относится, и поэтому мы с Мишей и Таней решили обратиться за помощью именно к нему) и рассказали о своей затее ввести Таню в номер. Рождественский решил Таню посмотреть. После просмотра он дал свое согласие на участие Тани в «Маленьком Пьере». Так Таня стала артисткой цирка».

Татьяна Николаевна умерла от инсульта, немного не дожив до 86 лет. Оба они с Никулиным были «декабристами» – родились в декабре с разницей в неделю.

Вечная ей память – настоящей жене настоящего клоуна…