Весной 1943 года сержант Никулин заболел воспалением легких, и его отправили в Ленинград. Через две недели выписали. Пошел он на пересыльный пункт, располагавшийся на Фонтанке, 90 и, естественно, попросился в свою часть. Так поступали все, кто находился на излечении. Вернуться в свое подразделение – все равно что домой возвратиться. Только офицеры «пересылки» всегда действовали по своим соображениям и, как правило, направляли выздоравливающих туда, где срочно требовалось пополнение. Поэтому Юрия, несмотря на все его слезные просьбы, зачислили в 71-й отдельный дивизион ПВО, стоявший в районе Красного Бора за Колпино. Против приказа не попрешь. Собрал он свои нехитрые пожитки и потопал в 71-йдивизион. И только вышел за черту города, как услышал противный шелест и скрип снаряда. А в следующий миг уже ничего не слышал. Очнулся в другом военном госпитале. Ранение оказалось пустяковым, зато от контузии очухивался почти три недели: плохо слышал, даже чуть-чуть стал заикаться. Повторил Никулин все тот же маршрут через пересыльный пункт и все теми же просьбами досаждал офицеров. И они сжалились… Дали ему направление в 72-й отдельный зенитный дивизион ПВО. Явился Юрий пред светлы очи командира дивизиона старшего лейтенанта Василия Хинина – весь из себя такой бравый воин, в лохматой кавалерийской шапке, которую выменял на сахар, в комсоставских брюках-галифе и в ботинках с обмотками. Такую одежду выдавали тогда в госпиталях после выписки. Да, и еще на госпитальных койках вторично отрастил себе Никулин симпатичные усы. Так ему казалось. Во всяком случае, полагал, что подобная растительность придает определенное мужество ее хозяину. Со временем убедился, что заблуждался. Еще некоторые сослуживцы, бывало, едко доказывали: не идут ему усы. Терпел, не реагировал. А когда вернулся с фронта, любимая девушка заметила: «Эти усы тебя портят». Сбрил и никогда больше их не носил.

В этом месте иной читатель-скептик может резонно поинтересоваться: а зачем автор распространяется здесь про такие пустяки. Возможно, для нас с вами, дорогой читатель, это и пустяки, но только не для творческой натуры. А Никулин всегда был творцом, каждой своей клеточкой. Пройдет четверть века, и закадычный друг Юрия Владимировича режиссер Гайдай приступит к масштабной подготовке картины «Бриллиантовая рука». Сценарий Леонид Иович станет писать с Морисом Слободским и Яковом Костюковским, но всю остальную организаторскую работу разделит пополам с Никулиным. То есть в данном конкретном случае можно с полным основанием говорить о том, что Никулин выступал полноправным сорежиссером будущего фильма. Во-первых, под него лента ставилась даже без проб. Во-вторых, Юрий Владимирович оговорил с руководством цирка себе и супруге полугодовой отпуск. (В ленте Татьяна Николаевна исполняет роль гида, а их сын Максим играет мальчика, которого Козодоев ногой спихивает в море.) В-третьих, Юрий Владимирович натурально занимался поиском нужных типажей, что есть прямая функциональная обязанность штатного второго режиссера. Это именно он нашел колоритного мужика с бородой, который в подземном переходе просит у Горбункова прикурить. Известный на ту пору журналист Леонид Плешаков вспоминал: «В бухгалтерии «Комсомольской правды» подходит ко мне Юрий Никулин и робко так спрашивает: «Извините, ради бога, а у вас на груди есть волосы?» Я опешил и отвечаю: «А куда ж им деться». – «В таком случае, – продолжает знаменитый клоун, – не могли бы вы сыграть в нашей новой картине эпизодическую роль?» Ну я уже пришел в себя и отвечаю: «С удовольствием, только если вы дадите мне интервью». – «Ну что ж, по рукам», – сказал Никулин.

Так в картине появился чудный эпизод: «Папаша, огоньку не найдется?» – «…» – «Ты что, глухонемой, что ли?» – «Да!»

Правда, если общение Горбункова с неизвестным типом в общественном туалете было прописано в сценарии, то в ситуации с усами все оказалось намного сложнее. В ресторане «Плакучая ива» Козодоеву, как известно, требовалось «накачать» обладателя бриллиантовой руки до потери пульса. Сценарий так диктовал. Но одно дело написанный сюжет и совсем другое – воплощение его на экране. Очень непросто было хотя бы логично показать стремительное опьянение трезвенника Горбункова «в стельку». Ресторанная сцена поэтому затягивалась и становилась все более скучной. Ее требовалось или чем-то оживить, или переписывать заново. И тут Юрий Владимирович вспомнил коллизию со своими армейскими усами: «Братцы, а что, если мы разыграем вот такую сценку?» Дальше, читатель, вы уже знаете про то, что стало кинематографической классикой:

«Горбунков: – Вы к кому?

Посетитель ресторана: – К тебе!

Г: – Ну?

П: – Не узнаешь?

Г: – Не узнаю́!

П: – Может, выпьем?

Г: – Выпьем!

П: – Я тебя тоже не сразу узнал…

Г: – Да?

П: – Угу! Ты зачем усы сбрил?

Г: – Что?

П: – Я говорю, зачем усы сбрил, дурик?

Г: – У кого?

Козодоев: – Простите, с кем имею честь?

П: – Лодыженский, Евгений Николаевич, школьный друг этого дурика! Вы не знаете, зачем Володька усы сбрил?

К: – Усы? Сеня, по-быстрому объясни товарищу, почему Володька сбрил усы. У нас очень мало времени. Пей!

П: – Сеня?! (смеется) Вы уж простите, ну… Обознался. Вот усы вам – вылитый Володька Трынкин, вылитый!

К: – Товарищ, у вас когда самолет?

П: – Ой! Да, пора. Ну, будете у нас на Колыме! (жмет руку Горбункову, Козодоев давится и кашляет)…будете у нас на Колыме – милости просим! (жмет руку и Козодоеву)

К: – Нет, уж лучше вы к нам!»

В этой, впрочем, как и в других комедиях Гайдая с участием Никулина очень много коротких и разных придумок последнего. Специалисты даже утверждают, что их гораздо более сотни. Например, потрясающий диалог контрабандистов целиком сочинен Никулиным.

«– Дэтси аин шматси? (Куда ты смотрел, старый осел?)

– Взъерра мод. (Но тот тоже сказал пароль «Черт побери!»)

– Черт побери, черт побери! Хэрок эскусто бэн шлак мордюк! Хэрок эскусс мордюк, тобиш нак!

(Дальше следует непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений)»

Это вовсе не язык какой-то южной страны, а сплошная тарабарщина. Только «слово» «мордюк» происходит от Мордюковой Нонны, которая на съемках достала группу своей привередливостью, и Юрий Владимирович таким образом ей «отомстил». Разумеется, никто из зрителей не станет запоминать столь бессмысленный набор звуков и букв. Но фразы: «Зачем усы сбрил, дурик?», «Будете у нас на Колыме – милости просим» – давно уже стали народными. А ведь придумал их Никулин…

Вернемся, однако, к его фронтовой биографии. Побеседовав с новичком, прибывшим из госпиталя, комбат понял, что Никулин – парень бывалый, службу знает и, что очень важно, в разведке соображает.

– Будете командовать отделением разведки. Идите и знакомьтесь с личным составом.

Впервые за время службы Юрий Никулин получил в подчинение четырех разведчиков батареи. И быстро нашел с ними общий язык. Потому как не корчил из себя большого начальника, а правил службу, как и подобает бывалому воину.

Умение ладить с людьми – черта характера, которая меня всегда в Никулине подкупала. Долгое время, наблюдая за Юрием Владимировичем со стороны, я думал, что он вообще человек бесконфликтный. Постепенно узнавал, что ему все-таки приходилось с некоторыми коллегами по цирку и разговаривать на повышенных тонах, и даже крепко ругаться с ними. Арена, как и любая творческая организация, невозможна без споров, стычек, без вражды. Такова вообще философия любого коллективного творчества, где сталкиваются мнения и суждения разных людей. Но при этом я с неописуемым удовольствием для себя отмечал, что почти во всех конфликтах, где так или иначе был замешан Никулин, инициатива вздора обычно ему не принадлежала. Об этом мы еще поговорим в главе про арену цирка. А пока что отмечу, что особая покладистость характера Юрия Владимировича, конечно же, передалась ему от отца с матерью. Но во многом – и от армейского строя. Получив хоть и не шибко большую, но все-таки власть над людьми, мой герой никогда не пользовался ею своекорыстно, лукаво или с подвохом. Скорее интуитивно, нежели осознанно, он просто-напросто ладил с людьми – первейшее достоинство любого толкового начальника. Сержант Никулин всегда откликался на нужды сослуживцев, касалось ли это их службы, котлового довольствия или досуга. Пройдут годы, Юрий Владимирович возглавит Цирк на Цветном бульваре, и годы его директорства назовут «золотыми». При этом сам он мне говорил, что сын Максим куда лучше его как управленец. Потому как сам он насчет себя-руководителя никогда не обольщался.

– Юрий Владимирович, а вам приходилось на фронте в чем-то конфликтовать с подчиненными? Об этом я спрашиваю потому, что командирам, выходцам из солдатской среды, бывает не так просто завоевать доверие и добиться авторитета. У меня, к примеру, в курсантскую пору был отделенный командир Валерий Б. Парень всем хорош, за исключением того, что никогда с нами не ходил в наряды по кухне, на другие хозяйственные работы. Его даже офицеры в этом смысле пытались подправлять и наставлять: негоже, мол, так отгораживаться от коллектива. Только Валера непоколебимо «стоял на букве устава»: командир отделения обязан наладить работу подчиненных. Самому в ней участвовать – такого в уставе нет и в помине.

– Ну что ты, я никогда и ни в чем не отделял себя от тех ребят, которыми пришлось командовать. Любую задачу мы всегда выполняли вместе и на равных. Чтобы сачкануть, увильнуть от какой-нибудь работы или переложить ее на других – да я бы в жизнь никогда такого себе не позволил. У меня много недостатков, но, слава богу, я не ленивый. А потом, – не мне тебе говорить, – но в воинском коллективе каждый его член находится как бы под лупой общественного мнения. Любой недостаток человека словно бы укрупняется. Спрятать его можно, конечно, на какое-то время. Только шило из мешка рано или поздно вылезет. Это я говорю к тому, что спустя несколько месяцев меня назначили помощником командира взвода, присвоив звание старшего сержанта. Частенько приходилось замещать командира, и ни сам я, ни взвод мой ни разу не ударили в грязь лицом. Потому что я всегда думал о своих парнях, как о себе самом. Я, если сказать тебе по правде, был для них как заботливая мамка, которая первый кусок всегда отдает деткам. Песни им пел из своей довоенной тетради, рассказывал по ночам разные истории. Даже на гитаре именно в ту пору научился играть, чтобы скрашивать досуг сослуживцам. Старшина батареи показал мне несколько аккордов на старенькой семиструнке, и я играл для ребят с великой радостью. До сих пор теми семью аккордами пользуюсь.

…Знаешь, что я тебе скажу. Если отбросить ложную скромность, то, наверное, меня ребята все-таки любили. Виду они, конечно не подавали – все же бойцы, воины. Но вот я сейчас вспоминаю нашего вестового (ординарца. – М.З.) командира батареи красноармейца Путинцева. Было ему далеко за пятьдесят. Занимался он у нас батарейным хозяйством: носил обеды офицерам, прибирал в землянках комсостава, стирал их белье, топил печки, починял обувку или если что-то другое на батарее сломается, выйдет из строя. И всегда мне приносил что-нибудь вкусное из офицерских пайков. Признаться, мне было с одной стороны приятно, а с другой – чувствовал неловкость от повышенного внимания со стороны пожилого (мне он вообще тогда казался старым) человека. Он это понял и сказал однажды: «Никулин, если бы мы с хлопцами тебя не уважали, хрен бы ты получил от меня хоть кусочек сахара». Мне стало так хорошо, что аж слезы на глаза навернулись.