– А сколько раз, Юрий Владимирович, вам довелось побывать в осажденном Ленинграде?

– Не знаю, не считал. Но полагаю так, что несколько десятков раз я точно ходил в осажденный город. Все дело в том, что еще с зимы 1941 года мы начали сами доставлять продукты питания с городских складов в расположение батареи. И мне чаще других поручали это дело. Так что я насмотрелся Ленинграда во время блокады. Помню застывшие трамваи. Дома покрыты снегом с наледью, а стены все в потеках, помню. В большинстве строений города не работали канализация и водопровод. Всюду стояли огромные сугробы, а между ними – узенькие тропинки. У людей не хватало сил убирать снег и вывозить его с улиц и дворов. По протоптанным дорожкам медленно, инстинктивно экономя движения, ходили понурые люди. Все согнуты, сгорблены, многие от голода шатались. Некоторые с трудом тащили санки с водой, дровами, с нехитрым скарбом. Порой на санках везли трупы, завернутые в простыни и перевязанные шпагатом. Часто трупы лежали прямо на улицах, и это никого не удивляло. Говорю же: люди настолько выбивались из сил, что не могли проделывать элементарных вещей – убрать те же трупы. Сейчас это кажется невероятным, а тогда привыкли, что трупы раз в неделю собирает специальная похоронная команда. Кстати, как я уже после войны узнал, команды те формировались в основном из бойцов нашего ВНОС.

Несколько раз довелось мне видеть такую картину. Бредет человек по улице, вдруг останавливается, падает и умирает. От холода и голода все жители Ленинграда казались мне маленькими, высохшими. Слов нет, в Ленинграде было куда страшнее и даже жутче, чем у нас на передовой. Город методично бомбили и обстреливали. Мне поэтому каждый поход за продуктами был тяжек невыносимо, но особое доверие товарищей я не мог не оправдывать. Они же мне верили, как себе. Знали, что доставлю на батарею каждую крошку ставшего золотым пропитания.

В Ленинград мы добирались пешком. Продукты возили на санках. Все, что положено было ста двадцати человекам на три дня, умещалось в три небольших мешка. И пятеро вооруженных батарейцев охраняли те мешки в пути.

Не помню, кто из великих сказал, что никто так не врет, как очевидцы. В этом смысле мне всегда казалось, что знаю о ленинградской блокаде все, потому как она частично выпала и на мою долю. Наш политрук пошел навестить живших в Ленинграде отца и мать. Вернулся на батарею весь черный и сам не свой. Позже рассказал, что зашел в нетопленую комнату и увидел отца с матерью, умерших от голода. Потом полсуток потратил на то, чтобы их схоронить по-людски.

Весной 1942 года я получил разрешение у командования проведать в осажденном городе маминых родственников. Долго добирался пешком до нужного адреса. Зашел в подъезд и уже на втором этаже увидел труп, на третьем – тоже. Долго стучал в дверь, пока ее не открыла бабушка Леля. Я взглянул на нее, и мне стало не по себе: кожа да кости. А она меня сразу и не признала. Я отсыпал ей немного сушеного гороха. Обрадовалась несказанно. Еле слышным голосом рассказала, что моего троюродного брата Бориса, который, помнится, смеялся надо мной и доказывал, что войны не будет ни в коем разе, убило под Ленинградом в первые же дни боевых действий. Дядя мой на днях умер от голода, а вот тетке повезло – успела эвакуироваться за Урал. Спустя некоторое время умерла и бабушка Леля.